Как-то, в бытность мою студентом, пришлось побывать в далеком приполярном поселке. Сам поселок был мал, но рудник, находящийся в нем одно время держался в десятке крупнейших в Союзе производителей золота.
К тому времени весь металл был уже отработан, рудник проходил консервацию, людей вывезли. Тут-то и появился в Мингео мой научный руководитель с идеей перепрофилировать производство с золота на полиметаллы, благо распределение компонентов не совпадало, и они не были отработаны попутно. Его предложение нашло поддержку, под программу оперативно выделили средства, и, в конце мая, мы с небольшим багажом выехали.
До поселка добрались за неделю; четыре дня на поезде, и два на машине. За это время наслушался профессорских баек, рассказал ему свои, и, в конце концов, побратались, облобызались, и пообещали друг другу "больше ни капли".
Поселок оказался безрадостным местом, зажатым в пологом ущелье - пять сорокаметровых бараков и крытый туннель к зданию рудоуправления. Местность была завалена по щиколотку всякой дрянью - резиновыми сапогами, разбитыми касками, подшипниками и прочим подземным мусором. Сразу чувствовалось, что поселок вахтовый, никто тут не задерживается, и об уюте не заботится. Из людей оставалась только ликвидационная бригада с веселым бригадиром Виталием, да пятеро руководителей высшего звена - директор, главинж, главный геолог и кто-то из технологов.
Мы поселились в бараке руководителей, отметили приезд и взялись за работу. Работы оказалась много, и, на удивление интересной. До этого работал только в степях, тайге и тундре, а здешний подземный экстрим удивлял не меньше чем рассвет в горах. Для начала изучили документацию, карты, планы опробования, спорили с геологом о минерализации, потом настал черед идти под землю.
На каждом новом месте я, как типичный горожанин, выросший на "Хозяйке медной горы", интересовался байками о духах горы и проч. Обычно не везло - в геологии работают люди прагматичные, циничные и занятые, не склонные к мифотворчеству. Здесь меня ничем не порадовали, кроме обычных рассказов о медведях.
Несколько раз ходили все вместе, знакомились с местностью, затем начали самостоятельные маршруты, а чтобы ускорить работу, ходили по одиночке. В общем-то, это запрещено и не приветствуется, но если выполнять простые правила - не лезть туда, куда тебе не надо, и смотреть, куда идешь, то риск минимален.
Первые одиночные спуски под землю запоминаются надолго - тишина, звук капающей воды, искаженное эхо заставляют прислушиваться и оглядываться, воображение услужливо пускает мурашки по спине, волосы на затылке шевелятся налетевшим сквозняком, ко всему прочему добавляется потеря ориентации, в общем, приятного мало. Со временем это проходит.
Где-то в конце августа, когда мы уже заканчивали работу, решили мы с профессором сходить в дальнюю, заброшенную уже часть рудника. Главный инженер посоветовал быть осторожнее, мол, выработки старые, отрабатывались еще во время войны. Мы пообещали, сказали, что идем на два дня, взяли самоспасатели, паек, сухой спирт и двинулись.
На входе в штольню Дмитрий Иванович как-то тоскливо огляделся, и напрягся. Зная своего руководителя, я забеспокоился - вдруг сердце прихватило, или еще чего. К счастью, с сердцем было в порядке, и мы пошли. Интересовавший нас участок лежал километрах в четырех от входа, но не по прямой. Мы считали повороты, смотрели планы, лезли вверх по ВХВ (вентиляционно-ходовым выработкам), пролезали над завалами, снова спускались. Когда становилось трудно дышать (вентиляция уже не работала), мы шли по одному, кто-то оставался сзади, где был воздух, кто-то шел вперед, до нового участка с кислородом.
Так мы шлепали до обеда, во время которого я пожаловался на неудачу своих псевдо-этнографических изысканий. Дмитрий Иванович посмеялся, сказал, что знает одну историю, но расскажет ее только после окончания подземных работ, чтобы не сглазить.
- Ну, Дмитрий Иваныч, что за нездоровые суеверия? - я попытался, было, взять его на слабо, но осекся.
В тишине послышались шаги, они неторопливо приближались к нам. Не глядя друг на друга, мы посветили в ту сторону. Шаги стихли. На 20-30 метров, куда доходил свет фонарей, никого не было. Я нашарил рукой геологический молоток с длинной ручкой из акации, правда, в узкой выработке им не размахнешься, а Дмитрий Иванович сказал тоном ласкового психиатра:
- И кто это к нам пожаловал? Милости просим к огоньку.
Он замолчал, мы напряженно вслушивались. Мне стало очень страшно, но сидеть на месте было еще страшнее, с молотком в руках я медленно пошел вперед, прижимаясь к стене, чтобы свет фонаря профессора помогал мне. Волосы по всему телу встали дыбом, я чувствовал, как топорщится одежда. Тело била крупная дрожь, такая как, бывает у спортсменов перед ответственно схваткой. Пройдя метров десять, я остановился, в квершлаге никого не было, идти дальше не мог, чувствовал, как моя спина становится все более незащищенной, по мере удаления от спутника. Так же, не поворачиваясь спиной, вернулся к нашему биваку.
- Вот так и рождаются нездоровые сенсации, - попробовал я пошутить севшим голосом.
- Самое противное, Саша, что мы ничего не можем сделать со своим страхом, - сказал Дмитрий Иванович. - Даже если это падали камушки, или капли воды, мы будем, как наши пещерные предки, рисовать себе чудищ и что-то потустороннее.
Я ухватился за эту мысль и, как настоящий ученый, предположил полдесятка материалистических гипотез происхождения звуков. Не успел я озвучить четвертую, как снова послышались шаги, на этот раз - от нас.
- Это как же, вашу мать, извиняюсь, понимать? - уже веселее процитировал я и стал собирать рюкзак. Дмитрий Иванович смотрел в сторону источника звуков.
Когда мы прошли те самые двадцать метров, нервы снова стали пошаливать. Обычно, под землей вода невидима - она настолько чистая, что пока не наступишь, не почувствуешь, не увидишь. Так вот - лужа, лежащая перед нами была взмучена, как будто по ней только что прошли. Поднятые частицы глины не успели разойтись по всему объему, четко просматривался след где-то 45-го размера.
- Дмитрий Иванович, нам, кажется, в ту же сторону, - настроение у меня совсем упало. - Что за хрень?
- Идем, самому хочется посмотреть, - хмуро сказал профессор. Кстати, с ним мне было спокойно - во время войны он служил в диверсионном отряде, потом и сам их готовил. Несмотря на свои 65 лет он мог дать фору любому, его любимым развлечением на учебных практиках было устраивать борцовские поединки с первокурсниками, из которых он всегда выходил победителем. Если же сталкивался со спортсменами-борцами, то дело оканчивалось дружеской ничьей. Стрелял он тоже отлично, хоть из револьвера, хоть из карабина.
Мы шли по своему маршруту, время от времени натыкаясь на следы нашего невидимого посетителя. Перед очередным поворотом я снова почувствовал чье-то злобное присутствие, и из темноты на нас бросилась темная тень, я пригнулся; Дмитрий Иванович отмахнулся, как от мухи. Когда я поднялся, он серьезно смотрел на меня.
- Кажется, плохо дело. Давай найдем местечко, расскажу тебе историю про этот рудник.
Мы сели в конце орта, и достали фляги. От возбуждения чай не лез в горло, чувствовалась тошнота. На ближайшем разветвлении замаячила чья-то тень, слышалось нераздельное бормотание. Я вскочил, и принял позу неандертальца с дубиной.
- Успокойся, он в открытую не подойдет. Выключи, кстати, фонарь, надо экономить батарею. Я послушно сел и выключил фонарь. Молоток держал поближе к себе.
- Почти сразу после войны меня демобилизовали, я вернулся в геологию, закончил учебу, - Дмитрий Иванович говорил обычным голосом, как будто у себя в кабинете. В то время по всей стране, как ты знаешь, шли политические процессы по делу военных. Однажды пришли и за мной, арестовали за то, за что в 41-м давали медали - за уничтожение наших военных складов - "ворошиловских дач", оставшихся на окупированных территориях. Наш отряд судили почти в полном составе, дали по 15 лет за вредительство. Так я оказался на этом руднике, остальные были разбросаны по всей стране.
Бараки, где мы сейчас живем, тогда не были разбиты на комнаты, вся территория огорожена колючей проволокой. Мне повезло - попал в бригаду военных, где не было нарушений, понимаешь, о чем я. Не повезло только с бригадиром, громадным мужиком, он был не политический, а мародер потрясающей жестокости. Как понимаю, его посадили не за то, что он украл на немецкой территории, а за то, что он делал с немцами. Разное о нем говорили.
Так вот. Меня, назначили геологом на участок. Ответственность большая - куда выработку вести, где крепь ставить, запасы считать. Любой промах отражается на всей бригаде. Но ребята поддерживали, помогали друг другу. Был у нас парень, летчик, красавец, умница, мы с ним сразу сдружились. Оказалось, он до войны у нас учился, мы это сразу почувствовали.
И вот однажды он пропал. Бывало такое - присыплет, или в рудоспуск столкнут, не скоро найдут. Все тела рано или поздно объявлялись. Начальство не сильно искало, если только не побег. Я его два дня без сна разыскивал, расспрашивал, где в последний раз видели, но все без толку.
Через месяц, обследуя снизу старый рудоспуск, которого не было на наших планах, я наткнулся на его тело. Под землей холодно, он лежал почти как живой. Вода смыла кровь и грязь, открывая обширные раны. Из его спины резали ремни, сломали пальцы... много чего еще сделали, а потом сбросили сюда. По стенке я поднялся наверх. Рудоспуск выходил в маленькую каморку. Когда-то это была рассечка, но с одной стороны ее закрыл вывал, а с другой был проделан лаз, выходящий в штрек.
В каморке стояли нары, сбитые из дощечек, закопченный чайник, на перевернутом ящике от взрывчатки лежал нож. На полу лежала Андрюшкина одежда, стены были забрызганы кровью. У меня в глазах потемнело...
Тут тень на перекрестке зарычала, и с топотом двинулась к нам. Дмитрий Иванович спокойно сказал: - я тебя один раз убил, и буду убивать столько, сколько потребуется.
- Он это, бригадир наш. Подловил я его в этой каморке, хотел сразу прикончить, но вспомнил про Андрюшку, и не смог. Устроил ему трудную смерть - профессор сжал кулаки. - Но, видать, нет ему покоя и после смерти. Идем, не бойся.
Мы двинулись прямо на силуэт громадного мужчины. Подходя ближе, я рассмотрел свирепые глаза и туманные черты лица. Страха уже не чувствовал, была ненависть. В двух шагах от нас тень бросилась в темный проход и нырнула за угол. Мы спокойно окончили работу и вернулись на поверхность. Никто нас не беспокоил.
Оставшуюся неделю мы мало разговаривали, упаковывали образцы, готвились к отъезду, прощались. Но, втихую, я поднял материалы по ТБ. 12 заброшенный участок лидировал по смертельным случаям с 1953 года, хотя работы на нем были прекращены еще в 1951-м.