Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Глядя в тусклый телевизор, я склонялся в полусне,
Грёзам странным отдавался, вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался - постучался в дверь ко мне.
"Это верно", прошептал я, "гость в полночной тишине,
‎НАТО рвется в дверь ко мне".

Ясно помню... Ожиданья... Поздней осени рыданья...
И в кастрюле очертанья тускло тлеющих угрей...
О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа
На страданье, без привета, на вопрос о ней, о ней,
О России, что блистала ярче всех земных огней,
‎О светиле прежних дней.

И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,
Трепет, лепет, наполнявший тёмным чувством сердце мне.
Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя: -
"Это только собутыльник, постучался в дверь ко мне,
Поздний гость стакан попросит в полуночной тишине -
‎Гость стучится в дверь ко мне".

Подавив свои сомненья, победивши опасенья,
Я сказал: "Не осудите замедленья моего!
Этой полночью ненастной я вздремнул, и стук неясный
Слишком тих был, стук неясный, - и не слышал я его,
Я не слышал" - тут раскрыл я дверь жилища моего: -
‎Тьма, и больше ничего.

Взор застыл, во тьме стеснённый, и стоял я изумлённый,
Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;
Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала,
Лишь - "Россия!" - прозвучало имя солнца моего, -
Это я шепнул, и эхо повторило вновь его, -
Эхо, больше ничего.

Вновь я в комнату вернулся - обернулся - содрогнулся, -
Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.
"Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,
Там, за ставнями, забилось у окошка моего,
Это ветер, усмирю я трепет сердца моего, -
‎Ветер, больше ничего".

Я толкнул окно с решёткой, - тотчас важною походкой
Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,
Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошёл спесиво,
И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей,
Он взлетел на бюст Лаврова, что над дверью был моей,
‎Он взлетел - и сел над ней.

От печали я очнулся и невольно усмехнулся,
Видя важность этой птицы, жившей долгие года.
"Твой хохол ощипан славно и глядишь ты презабавно",
Я промолвил, "но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда,
Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда!"
‎Молвил Ворон: "Никогда".

Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало,
Подивился я всем сердцем на ответ её тогда.
Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,
Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь когда -
Сел над дверью - говорящий без запинки, без труда -
‎Ворон с кличкой: "Никогда".

И, взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,
Точно всю он душу вылил в этом слове "Никогда",
И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он,
Я шепнул: "Друзья сокрылись вот уж многие года,
Завтра он меня покинет, как и деньги, навсегда".
Ворон молвил: "Никогда".

Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной,
"Верно, был он", я подумал, "у того, чья жизнь - Беда,
У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье
Рек весной, чьё отреченье от Надежды навсегда
В песне вылилось о счастьи, что, погибнув навсегда,
‎Вновь не вспыхнет никогда."

Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,
Табуретку я придвинул против Ворона тогда,
И, склонясь на стол валежный, я фантазии безбрежной
Отдался душой мятежной: "Это - Ворон, Ворон, да.
"Но о чём твердит зловещий этим чёрным "Никогда",
‎Страшным криком "Никогда".

Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный,
Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда,
И с печалью запоздалой, головой своей усталой,
Я прильнул к подушке старой, и подумал я тогда: -
Я один, забытый малый,  и в компании всегда
‎Не нальют уж никогда.

Но постой, вокруг темнеет, и как будто кто-то веет,
То с кадильницей небесной Вовка к нам пришёл сюда?
В миг неясный упоенья я вскричал: "Прости, мученье,
Это кто послал забвенье нам о славе навсегда?
Пусть прославится Россия от сейчас и навсегда!"
‎Каркнул Ворон: "Никогда".

И вскричал я в скорби страстной: "Птица ты иль дух ужасный,
Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, -
Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,
В край, Тоскою одержимый, ты пришёл ко мне сюда!
О, скажи, обрящем славу, я молю, скажи, когда?"
Каркнул Ворон: "Никогда".

"Ты пророк", вскричал я, "вещий! Птица ты иль дух зловещий,
Этим Небом, что над нами - Марксом скрытым навсегда -
Заклинаю, умоляя, мне сказать, - в пределах Рая
Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,
Та, которую Россией даже черт зовет всегда?"
‎Каркнул Ворон: "Никогда".

И воскликнул я, вставая: "Прочь отсюда, птица злая!
Ты из царства Пиндостана, - уходи опять туда,
Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, чёрной,
Удались же, дух упорный! Быть хочу - один всегда!
Вынь свой жёсткий клюв из сердца моего, где скорбь - всегда!"
‎Каркнул Ворон: "Никогда".

И сидит, сидит зловещий, Ворон чёрный, Ворон вещий,
С бюста бледного Лаврова не умчится никуда,
Он глядит, уединённый, точно Демон полусонный,
Свет струится, тень ложится, на полу дрожит всегда,
И душа моя из тени, что волнуется всегда,
‎Не восстанет - никогда!