Вечер. Гостиница. Стеклянные двери. На дверях стационарная, видимо, ещё с советских времен, старая выцветшая табличка, на которой крупными буквами написано: "Мест нет". Внизу кто-то приписал от руки: "Оставь надежду всяк сюда входящий". За дверями на стуле дремлющий швейцар. За ним пустынный холл гостиницы...
Медленно и почти без звука открывается входная дверь, и в помещение входит человек неопределённого возраста. На нем мятый костюм со следами старой грязи. На ногах расползающиеся сандалии на босу ногу. Это местная достопримечательность по кличке Кант. Кант также беззвучно прикрывает за собой дверь и, протянув руку, легонько трогает швейцара за плечо.
- Наш пламенный привет, хранителям покоя, - негромко произносит он.
Швейцар вздрогнув, просыпается, открывает глаза и отшатывается, увидев перед лицом раскрытую ладонь Канта.
- Хотелось бы пожать вашу дружественную длань, Степаныч.
- Сколько раз повторять, что тебе сюда входа нет?! А ты всё шляешься. Хочешь, что бы из-за тебя мне опять холку намылили?
- Не шуми, я же ненадолго, - Кант, критически осмотрев свою руку, так и не пожатую швейцаром, видимо, нашел её не совсем чистой и вытер о штаны. Снова протянул Степанычу. Результат тот же. Кант, вздохнул и спрятал руку в карман.
- Дело у меня. Болею. Помощь нужна.
- У тебя болезнь хроническая.
- Совсем не то, что ты думаешь. Всё от нервов. Ты посмотри, как мы живём. Эх, Степаныч, как живём?! Каждая шмокодявка унизить норовит. Ты думаешь, я для удовольствия выпиваю? Что ты? От расстройства. Волнуюсь, как жить дальше будем. От мыслей - сплошное напряжение. Вот вчера что было, слышал? А-а, лучше и не вспоминать. Нервы, нервы... перегорел от волнения.
- Вот как? Я думал, от тебя с похмелья перегаром тянет, аж с ног сшибает. Ан нет, это ты, оказывается, от волнения перегорел. Да, не гляди так жалобно, всё равно у меня денег нет. А для тебя - тем более.
- А у Ганны?
- Скажешь! Когда она давала взаймы?
- Степаныч, призови милость к падшим. Уговори кого-нибудь ко мне квартирантом. Мол, и дешевле, и уютнее, домашняя обстановка и так далее... Ты же умеешь. Я хоть с постояльцев деньгами разживусь. Адрес знаешь, условия оплаты тоже, и хорошо бы, чтоб выпить взяли. Хозяина, мол, уважить. А тебе за труды, как всегда, по тридцать процентов с каждого завербованного. Я человек честный. Выручай, Степаныч, гибну. Тем более, у вас все равно написано, что мест нет.
- Для кого надо - места всегда есть.
- Вот и хорошо. А ты ко мне тех, кого вам не надо отсылай. Пролетариев.
- Сейчас пролетарии сюда не ходят. Время другое. Мешочники в основном. Торгаши и доставалы. Но даже если я среди них профильтрую и подыщу кого-то совсем плохонького, разве ж он в твой свинарник пойдёт? Даже если я кого-то из них и уговорю, они, как увидят твой уют - сбегут.
- Пусть бегут. Главное что бы денежки вперёд. Я всегда вперёд беру, хотя бы задаток. А потом уже размещаю. А как же? Сейчас иначе нельзя, каждый норовит наколоть. А потом пусть бегут, если задатка не жалко. Нам же лучше, мы ещё кого-нибудь подселим. Выручай, Степаныч. Вчера БФ допил.
- Клей? - поразился Степаныч, - А если внутренности склеятся?
- Ты что?! Отличная вещь. Главное, как приготовить. Тут - дело мастера боится. Правильно-приготовленного стакан хлопнешь - день кайф держится. И минимум последствий. Не то что от магазинной водяры. Хочешь, как-нибудь угощу?
- Что? Да ты... Знал бы ты, что я раньше пил. Я ведь до пенсии зам. директора ресторана был. Еще в советское время все коньяки перепробовал. А ты мне клей предлагаешь. Ну, ты даёшь. Я своё от жизни получил. Это сейчас наше дело труба, - Степаныч с сожалением взглянул на Канта. - Вот ты пил когда-нибудь албанский коньяк? Нет? А я пил. Это мечта. И потому, нам не понять друг друга.
- Ну, и что там такого, в албанском? Такой же, клоповник, как и остальные.
- Дура! - рассердился Степаныч, - Это же нектар! Уж я-то разбираюсь. Про меня даже завторгом Филлип Алексеич говорил, вот бестия - всё знает. Это он про меня.
Предавшись воспоминаниям, Степаныч заулыбался.
- Он рассказывал всем, бывало: "Уж на что я пройдоха, а Степанычу в подмётки не гожусь, Степаныч в любую щель без смазки пройдет". А почему? Я же фронтовик! Полковая разведка. Я и после войны военные знания не забыл. Везде своих людей завел. Бывало, узнаю, от своего "языка", что на склад дефицит завезли, и первый к завторга: "Подпиши, Алексеич, заказ". Он только головой покачает. Скажет, я ещё не знаю, что у меня есть, а эти шпиёны знают. И выпишет. Никому больше не подпишет, а мне подпишет. Потому и ресторан наш был лучший. Я крутился. Хороший был человек Алексеич. Я от него ящиками коньяк носил. Греческий, французский, болгарский... Но он мне, как знаток говорил, лучший - албанский. И вот, однажды, прихожу, он ставит на стол ящик. Албанского! "На, говорит, пробуй, паразит, заслужил. С твоей помощью взяли переходящее знамя по району". Грубый был человек, но слово держал. Посадили его потом, - Степаныч вздохнул. - Такое дело закрутили. Помнишь, может? По общепиту? Это уже при Андропове. Тогда круто за всех взялись. И под меня гребли. Но я же - полковая разведка. У меня всё чики-чики. Сколько пришло, столько же и ушло. Не подкопались. Только и смогли - списать на "заслуженный отдых". А Алексеич загремел. Да...
А посмотри, как сейчас воруют, и ничего. Алексеич перед нонешними акулами - малек. Разве тогда брали? Вот сейчас другое дело, берут так берут.
Да, поторопился я с пенсией. Мне бы мой ресторанчик сейчас. Уж я бы его вывел в передовики. Но его уже другие к рукам прибрали. А мне вот в швейцары пришлось пристроиться на старости лет. Куда еще возьмут старика. Да и то хорошо - оклад плюс выслуга. Маловато конечно, но у других и того нет.
- Да, были когда-то и вы рысаками... - согласился Кант, - Вот и ты не зря жизнь прожил. Всё изведал и познал. Пил коньячок под балычок. Ел ананасы и рябчиков жевал, пока день пенсионный не приблизил прокурор... И так далее. В общем - не складно, но, по сути, верно. Не по рифме, так по кодексу. А мне, даже рабоче-крестьянского тройного одеколона не всегда от жизни перепадало. По мне "Тройка" любой коньяк за пояс заткнёт. И дёшево и сердито. А аромат... А букет...
- Хватит глупости болтать. Сравнил. Понимал бы. Ладно, давай иди отсюда. Помнишь, что директор приказал? Гнать тебя в шею! На выход!
- Так, значит, мы договорились? - заторопился Кант, - По двадцать процентов с рыла в твой карман, как я и обещал.
- Договорились. Но разве по двадцать? По пятьдесят же договаривались!
- Это грабёж! По тридцать было... Это, не по совести, Степаныч. Не ожидал от тебя.
- Ты первый хотел обмануть. Знал ведь, что по тридцать, а говоришь по двадцать, делаешь вид, что забыл...
Степаныч, вдруг, вскочил и, вглядываясь в стеклянные двери, нервно засуетился:
- Ах, батюшки! Дождались на свою голову... - он кинулся открывать дверь, на ходу шипя Канту: - Загребельный идёт! Я же говорил... Да, исчезай же скорее... - дверь открылась. - Здравия желаем, Сигизмунд Герасимович!
- Здорово, начальник! - входя и приветливо улыбаясь, отозвался директор гостиницы. - Ну, как дежурство?
Степаныч хотел было по военному отрапортовать, и уже вытянулся в струнку, но в этот момент директор заметил, пробирающегося вдоль стенки к выходу Канта и улыбка сползла с его лица. Глаза Загребельного наполнились кровью, и он с ненавистью выдохнул:
- Опять этот здесь! Кто пустил?! Степаныч, я же предупреждал!
- Сам вошёл? - поспешно ответил Степаныч. - Причем, только что. Я как раз хотел его вышвырнуть, а тут вы пришли. Я его сейчас... - Степаныч повернулся к Канту. - Ну, что тебе сказано?! Пошёл вон отсюда! - и, схватив Канта за шиворот, потянул к двери.
- Пинками его! Пинками, Степаныч! - закричал директор. - Я больше предупреждать, не намерен. Я эту гадину... - он бросился к Канту и с силой припечатал свой ботинок к его заду. Кант, едва удержавшись на ногах, с ускорением вылетел в дверь. Следом выскочил швейцар и тоже успел пнуть Канта, прежде чем тот убежал.
- Ну, гады! Вы мне ещё ответите за это ногоприкладство! - крикнул он, скрываясь за углом.
Степаныч вернулся в гостиницу и, настороженно глядя на директора, сказал:
- Вы правы, Сигизмунд Герасимович. Повадились сволочи, покоя от них нет. Все лезут и лезут, как вороги. Словно в былые времена воевать приходится, как в осаде сидим.
- Ты, Степаныч, для того на страже и поставлен, что бы не лезли! - строго взглянул на него Загребельный. - Знаешь, ведь какие люди могут остановиться в нашей гостинице? И какое они вынесут мнение?! Bordel, скажут, а не Hotel. Ты всё понял?! В последний раз предупреждаю...
- Ну, ладно, - смилостивился он, глядя на поникшего швейцара. - Насчет того что, воевать приходится, ты прав. Мало того что осадила нас со всех сторон рвань да быдлятина, все стащить что-нибудь, да урвать норовят, так тут еще покруче захватчики объявились. Эти уж если заберут, так все без остатка. И вот тут мы подходим к главному. В общем, к нам приезжает комиссия. С самого верха. По оценке исторической ценности здания. Всем известно, гостиница наша из бывшего храма перестроена. Раньше гордились этим, мол - опиум для народа - во благо народа переделали, но теперь время другое.
Наша беда, что не успели в собственность оформить. Начали и не успели. Специалистов наняли, они нам всё описали, что здание никакой ценности исторической не представляет, да и вообще никакой ценности - барахло. Мы ремонт сделали, чтобы росписи закрыть, фрески замазали. Кучу денег вбухали. И тут, вдруг, кто-то из верующих вспомнил про историческую ценность. Завякал. Статейку тиснул в прессе. В Епархии спохватились, запели, что было бы по-божески им страдальцам вернуть это их добро, безбожной властью незаконно национализированное. Все шуметь начали, верните храм! Подписи собрали, голодовкой грозят, мать вашу...
И голодали бы себе втихую, по-христиански, так нет - надо вслух заявить, смотрите, как мы голодаем. Ах, как нам плохо. Заказуха это стопроцентная. На чужой каравай рот разинули, вот и голодают, место в желудке освобождают, что бы потом все съесть без остатка. Уверен, половина из вякающих об исторической справедливости - атеисты, только прикидываются верующими. Выгодно стало. Сегодня политика такая, полезно верить. Вот и я крестился в прошлом годе. Мало ли что. Крестик - на шею, прости господи... Бог, конечно, нужен, но не такой же, во имя которого все отбирают. Чем они тогда лучше безбожных большевиков? Нет, если храм заберут, нам хана, это для нас вопрос жизни и смерти. Будет тогда на этом месте, вместо нас, кормится другая братия. Они поэтому и будоражат народ, я знаю. Вера им нужна. Доход им нужен, так же как и нам. Голодают. Плохо им. Плохо им от того, что денежки не в их карман капают. И голодают ради того, что бы потом жиреть на бывших наших харчах. Вот недавно государство, вроде, и торговать патриархии разрешило беспошлинно водкой и табаком. А им все мало. Ты им отдай последние штаны, а они тебя за это благословят. Скарифанились с высшей властью на почве общих бизнес-интересов.
Сколько раз я говорил в администрации нашим "держателям городского общака", - Загребельный кивает вверх, - надо оформлять гостиницу в собственность! Надо оформлять!!! Заклинал прямо-таки. Сколько я им денег туда носил. Нет, всё мало было. Всем, мол, дать надо. Аппетиты чем выше, тем больше. А главный наш, вообще, против был. Зачем говорил, тебе тратиться, если гостиница и так, твоя? Вот и допрыгались...
Когда уломал, собрал все разрешения, начали, наконец, оформление, тут новые претенденты в хозяева на горизонте нарисовались.
Скажи, что церкви, храмов не хватает? Мало им? И ладно бы - только церковь. Слух идет, что под религиозный шумок, прихватизаторы из самой Москвы задумали местных собственников потеснить и "раскулачить" в свою пользу. С нас начали, а закончат - бог знает чем. Аппетиты у них о-го-го какие. Весь город проглотят - не подавятся. Частные и приватизированные предприятия, им хотя бы выкупать придется. За бесценок, конечно, но все же... А такие, как наше, государственное, и как бы ничейное - прибирают росчерком пера. Находится причина, типа возврата собственности, и...
Нынче, и наши городское боссы, начали это понимать. Спохватились Зачесались. Да, поздно уже. Против Москвы не попрешь. Потому, и крутимся, как можем. Выкрутимся - будем жить. Нет - под забором закончим.
Беда уже постучалась в наш дом. Думаю, теперь, в любом случае, полными собственниками мы уже не будем. Придется договариваться. Делиться заставят. На войне, как на войне. Кто сильнее, тот и победит. А победителю положены аннексии и контрибуции.
И может так получается, Степаныч, что скоро здесь будут попы сливки снимать. Или, что, скорее всего, они для торга с властью нашу гостиницу используют. Им за беспошлинный бизнес надо расплачиваться с благодетелями из высшей мирской власти. Вот они и благодарят их, то благословлением, то миропомазанием, то недвижимостью, типа нашей гостиницы. Для попов она такой же товар. Москвичи с попами разом договорятся. Общность интересов. Выдаст власть попам очередную монополию на что-нибудь, и те им все монастыри под казино отдадут. Уж поверь мне. Я знаю и тех и других. Общался.
Такая, стало быть, у нас, Степаныч, нынче война намечается. По нашим интересам проходит теперь рубеж обороны. Тут у тебя линия фронта. Завоюют нас - пойдут дальше...
Ты правильно, сказал, что опять воевать приходится. Так и есть. И на вас фронтовиков вся надежда. Москва ветеранов, как бы, чтит. Стесняются, прилюдно обирать. На этом мы и сыграем. Пусть посмотрят, кого куска хлеба лишают. А, мы, если что, потом об этом в СМИ раструбим. Надо бы к нам еще таких, как ты - заслуженных ветеранов, на работу принять. Если есть у тебя кто на примете, приглашай. Скажи им, нынче рубежи нашей Родины здесь! Вот она где теперь, - Загребельный хлопнул себя по карману, - тут и поля и нивы и теплый кров с березками. Ни шагу назад!
Московская комиссия уже в городе. Первая ласточка. Наша задача склонить её на свою сторону. Состоит она из чиновников, а чиновники - наши люди. И потому, надежда есть. Мы с чиновниками всегда хорошо ладили. Сейчас приезжие беседуют с нашими Головами, - (кивок вверх), - а потом к нам поедут. И здесь надо сделать все от нас зависящее...
Я с тобой, так откровенно говорю, потому, что общее дело делаем. Ты человек военной закалки, знаешь, что такое дисциплина и порядок. Поэтому вникни со всей ответственностью, в то, что я тебе сейчас сказал, и никого подозрительного сюда не пускай. Особенно таких, у которых вид верующих или голодающих. Мало ли с петициями заявятся, когда начальство здесь будет. Говори: "Ничего, мол, не знаю. Нет мест, и точка! Гуляйте!" Всё должно быть тихо, чисто, культурно. Понял?
Степаныч понимающе кивнул.
- Ну, я на тебя надеюсь, - Загребельный собирался было уходить, но, вспомнив, что-то, вновь обернулся к швейцару. - Да, чуть не забыл, ты награды надень. Чтоб весь пиджак сверкал. Это смотрится. Как говорится, ордена на грудь, сто "наркомовских" грамм для храбрости и в бой... "Ура!" За Родину, за Здание! Так что ли? Враг не пройдёт! Победа будет за нами! Эх, нам бы ночь простоять, да день продержаться. И грудь в крестах, и голова в кустах... э-э... нет, не то... или... как там? Ну, в общем, что-то в этом смысле.
- Сделаем, - кивнул Степаныч.
В это время входная дверь открылась, и в помещение вошел помощник директора Алекс, человек лет тридцати.
- А вот и моя правая рука пожаловала, - заметив его, оживился директор. - Ну что, разработал план действий?
- А как же. Я тут посоветовался, проконсультировался, и кое-что набросал. Можно?
- Давай.
- Вначале поведём комиссию по комплексу обслуживания, покажем буфет, ресторан. В ресторане скажемся проголодавшимися: "С утра в делах-заботах. Маковой росинки не было...", предложим перекусить хотя бы на скорую руку. Чтобы, потом, не отнимать время от дел. Главное начать. Заводим в банкетный зал, накрываем шикарный стол, и по обкатанному веками плану, коньячок плюс ещё коньячок, а как дозреют - в баню! По тактическим сведениям нашей разведки, главный их проверяющий, очень баньку любит. А против нашей бани никто не устоит. Так что, после ресторана в баню, а с утра - выезд на природу. В наш охотничий домик. Там тоже - всё по плану. Возвращаемся с трофеями, опять баня, ресторан, девочки, презент на дорожку, купюры в карман и, гуд-бай, столица. Можно чуть-чуть повиниться, так правдоподобнее будет. На фоне наших достижений показать парочку-другую недостатков. Честно и самокритично вскрыть маленький нарыв. Повинную голову меч не сечёт. У кого, спрашивается, сейчас нет недостатков? Куда ни плюнешь - везде протечёт. Ну, а главное, надо непрерывно доказывать, что наш храм не имеет ни культового, ни культурного значения, что гостиница несравненно нужнее и народу, и государству. Людей из народа пригласить, наших проверенных, показать общественное мнение, пусть скажут, что некоторые храмы советской властью были даже в конюшни и склады превращены, вот их пусть и восстанавливают.
- Не дурно, - оценил работу Алекса Загребельный, - значит, опять будем баню топить? Не зря я на неё столько сил угробил. Мировая получилась банька.
- И ко времени, - поддержал Алекс. - Как говорится, ревизор должен быть сыт и чисто мыт. Тут и бери его распаренного и разомлевшего голыми руками. "Строевой Устав Проверяемого".
- А сколько, думаешь, денег дать? Может валютой? - задумался Загребельный.
- Сразу не скажешь. Надо на человека посмотреть. Некоторые опасаются брать открыто. В таком случае попытаемся как-то это дело завуалировать. Там видно будет. Возможно, придётся кого-то в соучредители взять. Но надеюсь, обойдемся меньшими затратами.
- Я тоже надеюсь. Пусть себе попарятся. А у "Самого" был? Что он говорит? Поможет?
- Он сказал, что слишком высоко всё зашло. Сами, говорит, разбирайтесь.
- Скотина, - разозлился Загребельный, - как брать - он первый, а как помочь... Ладно, чего уставились? Сорвалось. Вы ничего не слышали - я ничего не говорил... Значит так, Степаныч, ты налегаешь на ордена. Сходи домой и принеси, я отпускаю, Алекс пока за тебя подежурит.
- Они у меня всегда с собой, - отозвался Степаныч и, вынув из кармана коробочку с наградами, начал пристегивать их к пиджаку. - Сейчас нацепим.
- Ого, сколько их у тебя, - оценивающе причмокнул языком директор и повернулся к Алексу. - Вот, лицо нашего коллектива. Герой. Не стыдно показать.
- Да я таких значков сколько угодно купить могу, - рассмеялся Алекс. - Герой. Скажи-ка, дядя, ведь не даром? Тоже прикупал, небось? Сейчас многие добавляют для форсу. Нет? Тогда, может, продашь? Кстати, я слышал, что больше всего орденов насиживается в штабах. О таких штабных говорят - герой - вся спина в орденах. А особенно много наград у любовниц командиров. Хи-хи!
- Это честные награды, - обиделся Степаныч.
- Особенно вот эта: "За песок".
- Кроме юбилейных, все честные, - помрачнев отозвался швейцар.
- А кто говорит, что юбилейные не честные? - вступился за него Загребельный. - Ты, Степаныч, не слушай этого баламута. Шутит он. Мы все к тебе относимся с уважением. Иначе не выставили бы на передовую. Будешь на первых подступах встречать гостей. А мы уж добивать до кондиции. Пошли, Алексашка, посмотрим, что ещё надо сделать.
После того, как Загребельный и Алекс уходят, Степаныч тяжело опускается на стул, и долго ещё что-то бормочет себе под нос с обиженным выражением на лице.
Ч А С Т Ь - 2
Там же. Вечер. Степаныч сидит у дверей и клюёт носом. Голова его опускается на грудь. Степаныч начинает заваливаться на бок, но вздрагивает и просыпается. Трясёт головой. Смотрит на часы, затем, на дверь. За стеклом появляются какие-то силуэты. Степаныч вскакивает. Быстро распахивает дверь и сторонится, пропуская Загребельного, Алекса, и неизвестного респектабельного мужчину с кожаным портфелем в руках. Это Сан Саныч Тавро, приехавший из Москвы с проверкой. Загребельный, заглядывая незнакомцу в глаза, старается предупредить каждое его желание.
- Вот мы и на месте, Сан Саныч. Принимайте командование, - Загребельный кивнул на Степаныча. - Прошу обратить внимание на нашего швейцара - сущий герой, заслуженный человек.
- Вот ради кого все труды и заботы наши, - удовлетворенно кивнул ему Загребельный. Сан Саныч приветливо улыбнулся Степанычу.
- Как говорится, всё во имя человека, - продолжил речь Загребельный. - Человеческий, так сказать, фактор, у нас, стало быть, приветствуется, господин Тавро...
Тавро усмехнулся и огляделся по сторонам.
- Ого, какие высокие потолки, - с удивлением отметил он. - Сразу видно, что здесь храм был. А вот побелочка у вас облупилась.
- Помилуйте, Сан Саныч, - испугался Загребельный, - это не побелка, а подвесные потолки. Узор такой.
- Да? - Тавро пригляделся. - Действительно высокие потолки, не сразу и увидишь. Что ж вы подвесными потолками фрески прикрыли? А? Сохранились хоть фрески-то?
Загребельный вздрогнул и, нервно всматриваясь в потолок, громко, что бы услышал Тавро, шепнул Алексу:
- У нас, что, фрески были?
Тавро, не дождавшись ответа, показал на одну из дальних стен: - А там, почему грязно? Запустили храм.
- Ремонт у нас, господин Тавро. Мы не запустили, наоборот, мы стены мрамором облицовываем. Чёрным.
- Шикуете? Это хорошо. Значит, процветаете. Хотя, я думаю, и храм бы не бедствовал. И народ бы при деле был. Вы сами-то за передачу ваших помещений верующим?
- Боже пронеси! - взвился Загребельный. - Ни в коем случае. Это же опиум для народа. Религиозный наркотик. А здесь у нас всё для него родимого в натуральном и полезном природном виде: и отдохнуть, и закусить, и даже помыться. И для души , и для тела. Мы ведь не ради себя стараемся, наоборот, народа любимого для... Банька у нас, закачаетесь. Если хотите...
- А где же противоположная сторона? - недослушав его, спросил Тавро. - От верующих. Позовите моего секретаря, он, наверное, еще в машине, пусть он мне принесёт бумаги, а сам съездит с шофёром за представителями церкви. Надо побыстрее всё утрясти и закончить.
- А мы их... Ваших мы отпустили. Водителя с секретарём, - глупо улыбаясь, сказал Загребельный.
- Как? Куда?
- На турбазу... мы их... В домик наш... в лесничество отдыхать отправили. Мы им сказали, что вы погостите, а завтра туда к ним приедете. Мы думали...
- Это, что за самоуправство!? Быстро за ними. Мне не интересно, что вы думали. У меня дело! Как вы посмели решать за меня?!
- А разве Вы не останетесь? - затараторил Загребельный. - Ведь вечер уже. Вам где-то надо ночевать. А у нас здесь все готово. Мы Вас по-царски устроим... А завтра на природу... - поймав яростный взгляд Тавро, Загребельный сжался. - Ну, не хотите, не поедем. Решим все здесь... Хорошо, решим все сегодня. Сейчас! А с утра Ваших помощников привезем, и все быстро подпишем, то что сегодня решим. Где их теперь искать, помощников, на ночь глядя? Обещаю, завтра с утра все будут на месте, навалимся и быстро все вопросы запротоколируем. За нами не станет, мы дело знаем. А сейчас ночь почти. Все равно Вам, где-то надо ночевать. Зачем в другую гостиницу, если вы здесь, у нас в гостях...
- Ну, смотрите, - сдался Тавро. - Тогда, давайте сделаем так: сейчас осмотрим помещения и поговорим с народом. Я ведь не прохлаждаться сюда приехал. Работать надо. Кончилось время, когда за нас всё решали, разжёвывали и в рот клали. Теперь всё сами, с думами о будущем, о процветании страны. На то она и демократия, чтобы всем хорошо было. Нам нужны миллионы собственников, а не кучка миллионеров. Поняли линию и стратегию партии... то есть пра-... вительства, я имел ввиду.
- А как же, конечно, - вступил в разговор Алекс. И неуверенно предложил:
- А давайте, мы с ресторана начнём? Я имею в виду - осмотр. Ведь ресторан у нас вот он. Первый на пути осмотра. Что бы потом не возвращаться и не отвлекаться.
- С ресторана, так с ресторана, - согласился Сан Саныч.
Алекс за спиной Тавро показал Загребельному пальцами "викторию". Загребельный незаметно кивнул ему, и облегчённо вздохнув, гостеприимно протянул вперёд руку, приглашая Тавро проследовать вперёд. Они подошли к входу в ресторан. Алекс предусмотрительно распахнул перед ними двери. Загребельный и Тавро вошли. Алекс оглянулся на Степаныча, весело подмигнул ему и протиснулся следом.
- Надо же какой ответственный начальник, - покачал головой Степаныч и, тут, снова что-то увидел за стеклом входных дверей. Он приподнялся со стула, всматриваясь...
- Нет, нет, - замахал он перед стеклом рукой. - Да нет же мест, говорю! Мест нет! Нету! За-кры-то!!!
Тем не менее, дверь открылась, и в холл вошли два человека. Один шел налегке впереди. Второй следом, неся в руках две полные, и видимо, тяжелые сумки. Степаныч сделал строгое лицо и встал на пути вошедших.
- Товарищи, я же вам ясно сказал, мест нет! Всё занято!
- Нет, и ладно, - сразу согласился первый, - Перебьёмся. Мы к вам не на постой.
Он подошел ближе, вынул из кармана ассигнацию и сунул в руку Степанычу.
- Вот что, отец, нас ваша банька интересует. Немало наслышаны восторженных отзывов, от любителей этого дела. Говорят, лучшая в районе. Не подскажешь, как бы нам единожды увидеть, чем столько раз слышать? Очень уж пропарить косточки хочется. Смыть с себя годы и расстояния.
- В районе? Берите выше, - пряча деньги в карман, не согласился Степаныч. - Да может во всей стране - лучшая! Кто знает? Никто же не сравнивал. Одно точно - по мировым стандартам банька. Но сегодня, увы, не получится. Приходите завтра. Я вас запомнил, вне очереди пройдёте.
- Рады бы, отец, но мы в командировке. Всего на один день в ваши края наведались. Дела свои решили, а утром уже на поезд, и - туту! Ночь у нас только. Живем по девизу: день проведи с пользой для дела, а ночь с пользой для тела. Вот и пытаемся. Ты не волнуйся. Если там кто-то уже есть, мы не помешаем. Мы в сторонке посидим. Тихо - мирно. Вот Мурка у нас вообще не разговорчивый, - он кивает на своего спутника. Зовут его так, Мурка. Как кот добрый и не скандальный. А меня, кстати, Боб зовут. Для хороших людей можно - просто, Бобик. Мы, стало быть - Бобик с Муркой. Будем знакомы.
Да, забыл сказать, с банщиком мы уже все обсудили и договорились, так что ты ничем не рискуешь.
- С банщиком? - засомневался Степаныч. - Тут надо бы с директором. В другой день, конечно, можно и с банщиком... Но сегодня, никак не могу. Сегодня директор запретил.
- Само собой, - опять согласился Бобик. - И с директором всё утрясём. Банщик обещал сам обо всем с начальством договориться. Наверное, уже договорился. Мы часа два назад у него были. Директор не мог отказать, мы же ходячая реклама. По всей стране мотаемся. Нас такие люди знают. Расхвалим вас так, что от клиентов отбоя не будет. Если, конечно, банька стоит того. Мы врать не умеем. Потому-то к нам и прислушиваются.
Он подошел ближе и прищурил глаза, рассматривая награды на груди Степаныча.
- Эта за Берлин? Знаешь, мой старик, царство ему небесное, тоже воевал Берлин. Семь ранений, а ничего, до конца войны дошёл.
- И меня пять раз сшивали, - заулыбался Степаныч.
- Да, досталось вам от жизни. ...Ну, так мы договорились?
- А если банщик еще не сказал директору? Знаете, всё же лучше завтра...
- Завтра нас здесь уже не будет. Да, и кто скажет, что будет со всеми нами завтра? Жизнь - непредсказуемая штука.
Бобик вынул ещё несколько купюр и сунул Степанычу в карман.
- Куда идти?
- Прямо по коридору и налево, - сказал Степаныч, неуверенно освобождая дорогу. Там постучите. И всё же, как то...
- Всё нормально, отец, - успокоил его Бобик, - мы быстро. А после, мы тебе ещё деньжат отстегнём, за честную службу.
Степаныч, оставшись один, вынул из кармана полученные деньги, пересчитал их и стал рассматривать на свет, довольно причмокивая губами.
В этот момент входная дверь вновь открылась, и в проеме появилась голова Канта.
- Степаныч, - позвал Кант, - как наши дела? Так и быть, я согласен - пятьдесят процентов тебе, - тут он заметил в руках у Степаныча деньги. - Ух, ты! Займи до наследства! Получу - отдам.
Степаныч быстро спрятал руку с деньгами в карман и сделал страшное лицо:
- Сгинь, говорю! Изыди!
- Погоди. Я же пополам согласен. Только пусть клиенты принесут с собой что-нибудь. Не ради пьянки, а для успокоения души...
Из ресторана, послышались громкие голоса. Кант прислушался. Поняв, что голоса приближаются, он сделал страшное лицо и исчез. Через мгновение в дверях ресторана показался раздраженный Тавро. Следом, едва поспевая,вышел Алекс. Последним - с убитым видом, шёл директор.
- Вы за кого меня принимаете? За мелкого служащего? Вы всех так встречаете? Думаете, рестораном купить? Закусочками? Это же смешно!
- Почему закусочками? - не согласился Алекс, - Не только...
- Что?! Не слышу! Вы думаете, вам всё это так пройдёт? Загадили памятник старины, жируете здесь, пируете, и ещё меня хотите унизить? Шашлык они предлагают, и думают, что за это перед ними все будут расшаркиваться. Угостили! Вы хоть понимаете, что это оскорбление?
- Понимаем, - неуверенно отозвался Алекс, - Но ведь, это - не памятник старины. Тут даже таблички нет...
Директор незаметно от Тавро поднес кулак к носу Алекса, и тихо шепнул:
- Не выступай, дай человеку успокоиться.
- А вдруг, он принципиальный? Вдруг, такие ещё остались? - так же шепотом засомневался Алекс.
- Не дай бог.
- Что вы там шепчетесь? - обернулся Тавро. - Боитесь вслух? А демократия? А свобода слова? Где они? Забыли?! Где всё это, я вас спрашиваю?! Ну, ничего, кончилась ваша лафа.
- Господин Тавро, мы не хотели вас обидеть, - попытался оправдаться Загребельный, - мы готовились к вашему приезду.
- Мы ведь можем вас и в соучредители... - добавил Алекс.
- Что?
- Можно родственников... Если сами не можете...
- Вы ведь ещё не всё видели, - предложил Загребельный. - Вот баньку хотите посмотреть?
- Знаем ваши баньки. Эх, люди, кто ж из вас додумался до бани в церкви? Временщики. Что может изменить ваша банька, после всего, что я уже здесь увидел. Я сделал выводы!
- Но ведь Вы еще даже ничего не посмотрели.
- Хорошо. Если вы наивно думаете, что это может что то изменить, показывайте свою баньку. Хотя, мне уже всё ясно...
- Истинный бог, у нас всё для людей, - торопливо уверял Загребельный, показывая Тавро куда идти, - все довольны. И вам понравится... Наверно... Нам очень хотелось бы узнать ваше мнение о нашей бане.
- Для людей, - усмехнулся Тавро, - А для каких именно? У меня вот письмо, прошение и подписи, тоже от людей. К этому вы как отнесётесь? Или те люди для вас уже не люди? А ведь, где-то здесь погост был. Может ваш ресторан на этом самом месте и стоит? Получается, на костях пируете? Тоже, додумались, гостиницу в храме строить.
- Разве мы додумались? - удивился Алекс, - Шестьдесят лет уже...
Загребельный делает ему знак замолчать.
- Ладно, показывайте вашу баню.
Швейцар, слышавший их разговор, неуверенно окликнул директора:
- Товарищ директор, можно вас на минутку?
- Подожди, не до тебя, - отмахнулся Загребельный.
- Товарищ директор, неотложно.
- Ну, чего тебе, вдруг, приспичило?
- Вот и работников своих не уважаете, - сделал очередной вывод Тавро. - А говорили...
Загребельный стиснув зубы подошел к швейцару:
- Ну, что случилось?
- Хотел доложить... Вы, наверное, уже от банщика знаете... Но, на всякий случай, напоминаю: в бане сейчас люди моются, - робко объяснил швейцар.
- Что?! Какие люди. О Боже, - зашипел Загребельный хватаясь за сердце. - Вы с ума сошли? Там же все приготовлено к встрече. Кто позволил?!
- И хорошо, что люди, - вмешался Тавро, прислушивающийся к разговору. - Вот и узнаем мнение народа. Непредвзятое мнение. Не подготовленное заранее. Так, что ли? Показывайте...
Степаныч, поддерживая побледневшего директора под локоть, провожает его до самого входа в баню.
Все уходят.
В это время вновь открывается входная дверь, появляется Кант. Осмотревшись, он сплёвывает на пол и открывает стол швейцара. Роется в ящиках. Не найдя ничего интересного, садится на стул Степаныча.
Спустя минуту Степаныч возвращается, и, увидев Канта, устало разводит руками.
- Что вы хотели, товарищ? - пошутил Кант. - Мест нет. Тут было одно - я его занял...
Не дослушав, Степаныч подошел и выдёрнул из-под него стул. Сел. Кант, не обидевшись, на грубость, пристроился рядом на полу. Некоторое время он смотрел на швейцара снизу вверх.
- Слушай, я и не знал, что ты такой герой. Снизу ты ещё значимей смотришься. Наград то сколько. И не продал ведь их в трудное время. Восхищён. Выходит, ты раньше не только рестораном командовал. А еще чем то. Уж не полевой ли кухней?
- Я устал, - сказал Степаныч. - И более всего от тебя.
- Брось! Не расслабляйся, - Кант ткнул пальцем в медаль, - эта за что?
- За Днепр. За переправу.
- Расскажи. Нет, мне, правда, интересно.
- Чего рассказывать? Форсировали Днепр. Засёк нас немец и таким огнём встретил, что на их сторону совсем немного наших выбралось. Закрепиться не успели. Так что, сам понимаешь, кого в воде пощёлкали, кого на берегу. Я в воронке спрятался. До утра просидел, а к утру снова наши ударили. Я как услышал: "Ура!", автомат в руки, и вперёд. Потом оказалось, что в числе первых ворвался на позиции противника. За то и наградили.
- Так у тебя фора перед другими была, - засмеялся Кант.
- Я и говорю, мне ближе было. Повезло. А ещё повезло, что вообще жив остался. Там столько людей легло без орденов и медалей. Вода в Днепре была красная. Сам видел.
- Прямо, какой-то апокалипсис.
- Причём здесь апокалипсис? Тогда мы знали: зачем и за что. А теперь. А-а, ты не поймёшь.
- Где уж нам, - согласился Кант. - А господа опять гуляют?
- Как бы и мне к ним приобщиться. Ну, хоть посмотреть, как это у людей делается. Чтоб, хоть и сам не едал, но видал, как барин гулял. Воспоминаний - на всю оставшуюся жизнь!
- Мало тебя гоняли?
- А может, они при большом начальнике не осмелятся? Вдруг, тот о бедных заботится? Есть же такие?
- Кто их знает? Слышал бы ты, как он ругался.
- Вот и хорошо. Вот, мы и договорились. Значит, я пойду, посмотрю? Пусть у самого нет, так хоть за людей порадуюсь, как им хорошо живется.
- Ты сказал, пошёл ты? Ой, спасибо. Вот я и говорю: пойду. Посмотрю! - засмеялся Кант. - Ай-ай-ай, купили тебя, Степаныч. Цербером сделали. Косточку отрабатываешь? Пенсия плюс оклад, плюс прожиточный минимум с продовольственной корзинкой...
Степаныч дернулся, как от удара и вскочил. Лицо его налилось кровью.
- Ты - сволочь... Ты... - начал, было, он, но вдруг остановился и, с трудом сдержав себя, тяжело опустился на стул. - Чего ты меня достаешь? Не говори больше так. Не трогай меня. Не твоё это дело. Ты зачем пришёл? Комнату сдать? Вот и говори об этом. Будут желающие, пришлю. Всё. Иди. Ну, что ещё?
- Ещё одна маленькая просьбочка. Знаешь же, как я тебе доверяю. Ты сам с них деньги возьми, а мне потом отдашь. Завтра. А сегодня, главное, что бы у них горячительное было, - Кант щелкает себя по горлу.
- А деньги почему сам не берёшь?
- Сейчас никому верить нельзя. Неделю назад, ты мне каких-то ворюг прислал.
- Я их не проверяю, а на лбу у них не написано. Что случилось-то?
- Думал - люди. Заплатили, как договорились. Выпили от души. А поутру проснулся, ни постояльцев, ни денег. Даже в туалете лампочку вывернули. Хорошо, что больше брать у меня нечего, а то бы, наверное, и мебель вынесли. А я, как чувствовал, дай, думаю, деньги в носок спрячу, под пятку... Нашли, гады. И как догадались? А утром ещё сосед припёрся с милицией. Шумим, видите ли, хулиганим, жалобу накатал. Штраф, говорят, плати... Это с каких шишей? Жуликов не ловят, которые меня обчистили, а ко мне за штрафом пришли. Так, конечно, проще. А вот дулю им. Поймали бы тех воров, я бы, может, и заплатил.
Выселим, говорят. Не в первый раз, мол, такое. А по какому праву? Я, может, только с квартиры доход и имею. Притон, говорят, развёл, а разве я развёл? Сами ко мне такие приходят, я их не развожу. Приходили бы тихие, было бы тихо. Вот, тот же Алекс с друзьями приходил, водки мне дали, баб с собой привели, а потом одна девочка из окна выпрыгнула. Да, не из их компании, она не с ними была. К посторонней пристали. Своих им что ли, не хватило. Ну, ты её знаешь. Девочку. Ты сам прислал её ко мне переночевать. Я её поселил в одной комнате, а Алекс гулял в другой. Я не видел, как дело было. Спал. А милиция ко мне пришла, а не к Алексу. Они-то смылись. И ты думаешь, Алекс заплатил мне хотя бы за комнату? Я уже не говорю о моральном ущербе. Кроме водки, что я с ними тогда выпил, ничем не отблагодарил. Я в милиции все рассказал, как было. И про Алекса, и про его друзей. А Алекс говорит, не были мы у него. Это он девчонку до прыжка довёл. Приставал, наверное, к своим постояльцам. Это я то?! Им верят, а мне, кто поверит. Алекс так и сказал, кого вы слушаете, он же шизнутый. Это я, значит.
...Ну, помнишь девочку, твоя знакомая из деревни. Которую ты сюда в холл на ночлег пускал. А когда директор про это узнал и запретил, ты попросил меня на несколько дней пристроить её к себе. Помнишь? На ночлег ты её сюда пускал?
- Как не пустить, она же никого тут не знает. А здесь город! Пропадет. Как, говоришь, у неё дела? Не приходит она, что-то теперь...
- Да, ты что не слушаешь? Я же говорю...
Ты попросил, я пристроил. Я что? пусть живет. Так эти пришли и меня подпоили. Я и не помню, что было. А проспался, милиция в доме. Говорят, девчонка из окна выбросилась, ноги сломала. Это они виноваты - Алекс с друзьями. Они еще при мне пытались к ней приставать. Я запретил. А потом выпил. И не помню...
- Вот как? Я не знал, - нахмурился Степаныч.
- А знал бы, что бы изменилось? У них всё схвачено. Вот и сейчас гужбанить пошли. А что, им можно. Гуляй - не хочу.
- Сейчас - другое дело. Начальство приехало. Работа у них такая. Имеют право.
- Вот я и говорю, - согласился Кант. - Может, и я с ними? Перед начальством они постесняются меня выгнать?
- Нельзя, - отрезал Степаныч.
- Нельзя, не велено, не разрешили... Боишься, что от кормушки отлучат?
- Ты-то чего расхорохорился. Сам же боишься квартиру потерять. Вот и мне есть, что терять.
- Но ты же, как бы герой?
- А ради чего я должен идти на это? Ради того, что бы ты там набрался, как свинья? Ты готов любого под танк бросить что бы удовлетворить свои желания. У тебя что, дети голодные? Когда только человеком станешь?
- Человеком? Стану? - передразнил швейцара Кант. - Если, говоришь: "станешь", значит, не считаюсь я пока у вас за человека, да? А давно ли были все равны? И власть была народная, и каждый друг, товарищ и брат...
- Не передергивай. Ты знаешь, о чём я. Сам рассказывал, что когда-то классным специалистом был.
- Ну, если вспоминать светлое, то да, я, Степаныч, физмат закончил. И ещё студентом в студенческом театре играл. В пьесе Горького "На дне". Как ты думаешь, может, я в роль вошёл?
- Родители, наверное, гордились тобой? Грех говорить, но хорошо, что они не дожили до такого позора.
- Да, они успели умереть. Гордясь. Ты, Степаныч, конечно, не ровня мне, но, поверь, обоих нас спишут и выбросят, каждого в свой срок, как твои армейские стоптанные сапоги. Кого-то раньше, кого-то позже. Так что не зарекайся. Ну-да, меня уже списали. А сам-то ты - надолго у бога за пазухой? Кого охраняешь? Чей покой? И от кого? От меня? От народа? Давай, лучше, я схожу и хоть одним глазком посмотрю, как баре гуляют.
- Закончим этот разговор. И вообще, не мозолил бы ты здесь глаза. Шёл бы домой. А я тебе пришлю кого-нибудь. Постараюсь подобрать поинтеллигентнее.
- Нет, так нет, - согласился Кант и пошел к выходу. Степаныч, проводил его долгим взглядом, и после того, как дверь закрылась, тяжело вздохнул и закрыл лицо ладонями.
Ч А С Т Ь - 3
В помещении бани в креслах, укутавшись в простыни, сидят Бобик, Мурка и банщик - молодой человек лет тридцати. Тело у него все в шрамах и пятнах от ожогов. Все трое пьют пиво.
- Ничего не скажешь, боевой ты парень, - видимо, продолжая, начатый ранее разговор, сказал Бобик банщику. - Крепко тебя жизнь побила. А чего в бане-то пристроился? Выходи в люди, сейчас лихие парни везде нужны.
- В бандиты, что ли?
- Почему, сразу бандиты? В такой стране, как наша, и в такое время, как сегодня, крутые ребята не только среди бандитов востребованы. Родине послужи. Или поробингудствуй.
- Та, у меня здесь призвание, - рисуясь, ответил банщик. - Если бы не призвание, я бы уже далеко был. Риск люблю, за что и расплачивался кровью. Та, я и сейчас, как ветер, захочу, сорвусь. Мне везде рады. Братва в любой точке страны ждёт. И за кордоном найдутся. А надёжных корешей иметь, это вам не мелочь по карманам тырить.
- Кровью расплачивался? - улыбнулся Бобик. - И что, хватило крови за все расплатиться? Или долги остались? За правду, небось, стоял?
- Та, было дело, не замечая иронии, продолжил банщик. - Всё повидал, обо всём своя отметина осталась. И били, и пытали, и кричали: отрекись!
- Ну, ты-то, конечно, ни в какую?
- Я, железо! - явно любуясь собой, гордо отрезал банщик. Не участвующий в разговоре Мурка насмешливо хмыкнул. Банщик быстро повернулся к нему. - Вот только не надо здесь таких звуков издавать. Не верите?! Такие, как я, может, и приближали лучшие времена. Пользуйтесь теперь свободой. А то, хмыкают тут.
- Так вот оказывается, кто нас освободил, - насмешливо восхитился Бобик. - Вот, спасибо. И что, все эти шрамы за приближение свободы? И чем же тебя за это наградили освобожденные? Баней? Какая неблагодарность. Ну, ничего, может, потомки воздадут должное. Так что, не отчаивайся. Ври дальше.
Не ожидавший такой концовки, банщик подавился пивом.
- Да... кха... я... кха... - откашлявшись, он вскочил. - Ё-к-л-м-н! Чё, не веришь? Вот, видишь шрам? Я тогда пятерых уделал. За хамство. - Мурка уже открыто смеётся над его словами. - Чего расквакались? - разъярился банщик. - Вы в Афгане были? А меня туда, между прочим, с секретной миссией посылали. После того, как я тех пятерых закопал, мне вышка светила. Из камеры смертников вызвали и предлагают: хочешь кровью искупить вину? Забросим в тыл врага для спецзадания, а после, должен сам вернуться к нашим. Без поддержки. С тобой пойдут еще ребята такие же рисковые, кому нечего терять. Гарантий никаких. Сможете? А я что? Я риск люблю. Тридцать человек нас забросили. А назад пришло... трое. А ты квакаешь. Вам кости ломали? Звёзды на груди выжигали? Из спины ремни резали? То-то и оно. Я всё за вас вынес. Один... с теми ребятами.
- Так вот, оказывается, кто всё за нас вынес? - улыбнулся Бобик. - Мы тоже хотели Родине помочь, но пришли, а выносить уже нечего. За вас, говорят, ребята, уже все вынесено. Супер-несунами. Которые "Вынесли всё и широкую ясную грудью дорогу пробили себе...". Хороший ты, видимо, человек, но не много ли на себя взвалил? Не неси столько, поделись с другими. А лучше, бросай эту тяжёлую атлетику, и поехали с нами на Чукотку золото мыть, я там очень богатый ручеёк присмотрел. Черпнёшь - золотишко так и блестит. Будешь нам байки по вечерам травить, жизнь вспоминать... А то, может, ещё и повоюем, коль придётся. За правое дело, естественно. Хватит веником махать, не героическое это занятие. Ты уже, наверное, соскучился по настоящему делу? Поехали?
- Что я, дурак? Буду я хребет ломать за ваши северные надбавки. Мне тепло нужно, здоровье поправлять. Я своё Родине отдал, теперь ваша очередь.
- Тебе никто и не обещает северных надбавок. Я же тебя не на государство работать зову. Вспомни Джека Лондона. Я такое место знаю, на несколько жизней вперёд можно заработать... - увидев, что банщик заинтересованно встрепенулся, Бобик, вдруг, сменил тон и улыбка исчезла с его лица. - Хотя, я уже разочаровался в тебе. Мне умные нужны.
- А я дурак?! - вспылил банщик. - Я ведь и обидеться могу, дядя. Да, я таких, как ты на зоне в параше топил...
- Сука! - вдруг, громко произнес Мурка. Это было его первое слово за весь разговор.
- Чего?! А ну выметайтесь отсюда!
- Мурка, - спросил Бобик, - кто он?
- Дерьмо! - Мурка сплюнул на пол. - Хочешь, я его порежу.
- Нет, - не согласился Бобик. - Он этого пока не заслужил. Он просто глупый дурашка, и сейчас он тебе об этом сам скажет, - Бобик повернулся к банщику. - Понял, кто ты есть? Или Мурка должен объяснить? Понял. Тогда затухни и не пахни без разрешения.