Моя жена на юге, с дочерью, в Крыму. Сейчас начало августа, я успел уже от них отдохнуть и соскучиться. Сегодня я у родителей - давненько у них не был. Дома только Мама. Папа будет к девяти, сейчас три. Не пойти ли мне прогуляться...
Пункт "А" - дом на Менжинского. Пункт "Б" - вечер, направление - север.
Вся Москва покрыта сетью земляных дорожек. Они ведут диагоналями кварталов. Пересекают детские площадки, газоны, школьные дворы. Эти тропинки - пути тысяч людей от дома до метро, до работы. Они появляются стихийно и чрезвычайно живучи. Они игнорируют бордюры и прямые углы. Выламывают прутья в оградах, пробивают дорогу сквозь палисадники. Некоторые из них позже асфальтируют, признав как бы их легальный статус, но большинство представляют собой утоптанную землю. Обилие этих дорожек наводит на мысль, что в нашем городе есть какое-то большое противоречие - толи люди не желают ходить по законным асфальтированным тротуарам, просто избегают их, толи городские власти специально делают тротуары там, где они никому не нужны, и наоборот, планируют цветники и газоны на пути ежедневных приливов и отливов людских толп. Многие ли могут похвастаться, что в течении рабочей недели ни разу не пересекают какой-нибудь двор или сквер, переступив через невысокий бордюрчик песочницы, вместо того чтобы огибать весь дом. Должно быть, только автомобилисты.
Я иду этими самыми дорожками. Им можно доверять. Они возникают естественным путём, и ни одна из них не ведёт в тупик, в отличие от асфальтовых путей.
Попиваю пиво. Вроде с этого апреля его уже нельзя пить в общественных местах.
Каждый человек, каждый день проходит по земляной дорожке двадцать или сто метров, а все эти кусочки вместе - это целая сеть. Если дорожка выводит к проезжей части, значит, по ту сторону будет продолжение и так далее, мимо мусорных баков, автомобильных ракушек в сторону метро, или магазина, или детского сада. От метро или магазина будет много других тропинок, которые, в свою очередь, игнорируя официальную разметку города, поведут дальше - к жилым домам, автобусным остановкам, подземным переходам. Тёплый солнечный день. Прохладное пиво. Интересно, все эти задворки - это общественные места? Можно ли здесь пить пиво. Пересекаю какую-то стройку и выхожу к мостику через Яузу. За ним виден большой шумный перекрёсток. Один из его углов.
Как всё чётко и резко отражается во мне. Иду, иду дальше. Чужими тропками - я здесь турист. Мои собственные сто метров "срезать" я почти не помню, хотя прохожу их два раза в день, иногда чаще. Дом - работа - дом. Ноги сами знают этот маршрут. Этот путь знаком моему автопилоту, но не мне. Автопилот - очень удобный инструмент, для того чтобы не сосредотачиваться на рутине. Правда, он иногда сбоит и своевольничает. Может завезти куда-нибудь, особенно если я еду, куда не очень-то и хочу. Иногда надо держать себя в руках. Давно, когда я учился в институте, чтобы регулярно попадать на военную кафедру, которая у нас была в противоположном конце Москвы, относительно основного корпуса, я как барон Мюнхгаузен, тащил себя за косицу, заставляя ехать в нужном направлении, но всё равно опаздывал два раза из трёх из-за того, что переходил не там где надо. Зато мой автопилот вещь незаменимая по пятницам после корпоративных вечеринок. Даже не очень пьяный человек, привыкший ложиться в одиннадцать и вставать в пол-седьмого, попав из прохладного вечернего сумрака в тёплое и светлое метро, расслабляется и далее себя не помнит. Некоторые очухиваются в милиции, или на вокзале в бессмысленном ожидании несуществующей электрички без сумки, сотового и бумажника, а я всегда доезжаю до дома.
Вечерняя Москва не самое благополучное место в плане безопасности нетрезвых прогулок. Сейчас, слава богу, не вечер, и до нетрезвого состояния мне далеко. Хотя моя судьба и мой шофёр, как правило, проводят меня ночными путями в обход всех возможных неприятностей. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет.
Недавно, правда, был случай. Этот случай - событие нетипичное для моей жизни. Месяца три назад, возвращался я с работы. Дело было в пятницу. Меня пытались ограбить. В отличие от других пятниц, я был абсолютно трезв и устал как собака. Когда работаешь до десятого часа, и в итоге ничего не получается - чувствуешь себя избитым. На правой ноге разболелся большой палец - ноготь врос, уже полгода как с ним мыкаюсь. В самом конце длинного и тяжелого дня, когда я уже не мог нормально наступить на правую ступню и до тёплой мягкой кровати оставалось минут семь, ко мне подошли двое ребят. Мой автопилот и без того был утомлён и раздражен этой затянувшейся пятницей, болящей ногой и тем обстоятельством, что я не удосужился сгладить его тяжкое существование хотя бы одной баночкой пива или коктейля. Плюс к тому, часов с двух я ничего не ел. А время было уже десять, начало одиннадцатого. Так что, когда рослый парень остановил меня за плечё, со словами "мужик, ну-ка постой", скомкав в горсти декоративный пагон моего плаща, мой водила отключился и оставил меня самостоятельно решать проблему посреди ночной улицы, возле помойки освещаемой оранжевым фонарём. Итак, парней двое, ведущий здоровяк и другой, поменьше, стоит шагах в трёх, контролирует, чтобы я не рванул куда-нибудь. Я не street fighter. До этого я дрался по настоящему, с незнакомыми людьми несколько лет назад, будучи ещё студентом. Да и не могу назвать свой опыт положительным. Сначала я как-то повис, застыл, совершенно не слыша, что мне говорят. В моей голове по инерции перебирались шаблоны решения ситуации. Я сам не желал выныривать из оцепенения, которое мной овладело. Но простого ответа не нашлось. Шаблоны и трафареты спутались подобно игральным картам - я опомнился, но ощущение нереальности происходящего только усилилось. Я будто прыгнул с моста, чувствуя себя не самим собой, а персонажем компьютерной игры, почти куклой. Я летел, я падал, и меня ждала земля. Но всё вокруг покорялось моему превосходству, моей воле. Повторяю, я не сильно искушён в уличных разборках. Но ощущал я себя в это мгновение инструментом судьбы, только не своей - чужой. Я был, как трамвай идущий по рельсам без права выбирать повороты. Парень уже тряс меня за грудки, распаляясь и сдавленно выкрикивая какие-то угрозы, вроде "если ты сейчас не - тогда я тебе вот". Я ударил его кулаком в горло. Левой рукой. Я уже находился в таком состоянии святого остервенения, что совершенно не удивился силе моего удара. При условии, что я правша, и не слишком развит физически, удар левой свалил обидчика. Я видел, как он падает назад, медленно, будто в замедленном кино. Я чувствовал его разжимающиеся пальцы, соскальзывающие с моей одежды, я провожал его в беспамятство и наблюдал, как он ослабевал и обмякал весь. Когда ко мне ринулся второй паренёк, первый был уже на земле, и я его добивал. Хотел добить. Какая-то дикая, азартная благость овладела мною. Второй парень не дал мне закончить ритуал, я ограничился тем, что лягнул поверженного противника ногой. Спросите меня: что чувствуешь, когда с силой наступаешь на чужое лицо? - ответ - удовольствие, и ощущение похожее мгновенное взросление, просветление. Резкая боль в ноге тоже была правильной, как одобряющий кивок, мой злополучный ноготь врастал и гноился, чтобы поддержать меня именно в эту секунду. У второго в руке был нож, это я понял, когда перехватил его запястье. Я боднул его головой в лицо, но так неловко, что мне было больнее, чем ему. Мы стали бороться, повалились на землю. Я всё ещё трамвай, помните. Я даже не столько боролся с ним, сколько сжимал его. Нож он выронил при падении. На миг я увидел перед собой, совсем близко, его лицо, сморщенное от усилий. Разбитые моим лбом губы. Я увидел выход из пещеры, финишную прямую, цель, ради которой жил сегодня целый длинный день. Я лизнул его в губы. Жадно, по звериному. Он дёрнулся, и получилось от угла рта до глаза, вверх по правой щеке. Он уже не борется со мной, а вырывается, а я на пике вдохновения, целую его, мажу его же собственной кровью, импровизирую в поисках последней гениальной ноты. И вот она! Я вцепляюсь зубами ему в бровь: верхние зубы в лоб, нижние - в глазницу. Я должен оставить ему след, подарок. Он завопил.
До своего подъезда я дошёл, как по луне, ощущая лишь четверть собственного веса. Потом опьянение стало проходить. И пуще прежнего навалилась усталость. Дико болела левая рука на сгибе локтя. Почти не помню, как вполз на четвёртый этаж. Все силы ушли на борьбу с тошнотой. Пытался пересохшим ртом сплюнуть вкус крови. Постоял у двери. Потом вспомнил - у меня ведь есть ключи. Можно не звонить. Вошёл в прихожую, быстро скинул и скомкал перепачканный плащ, проскочил в ванную. Ножом он всё-таки ковырнул мою ладонь. Маленькая ранка, но глубокая и болезненная. И ещё я с обеих сторон прикусил себе язык. Если бы он болел СПИДом, я бы заразился - наша кровь смешалась.
Вот такое вот было приключение. Ну, пережил и ладно. Теперь же я просто гуляю. Иду себе.
Прошёл жилые районы Медведково, приближаюсь к МКАДу. Сплошные огороженные склады. Торчащие из-за заборов полуцилиндры, похожи на гигантских червяков выползших под ласковое августовское солнышко, чтобы погреть свои блестящие округлые бока из листового железа. Вдоль бетонного забора идёт уверенная тропка. Выхожу к ряду ларьков. Людей совсем нет, так что не понятно, с чего бы они тут развелись, ларьки то есть. Они в прошлой жизни были автомобильными прицепами, с тех пор у них вместо ног колёса, растресканной резиной врастающие в жухлую травку. Вот и МКАД. Переход - стеклянный рукав, перекинутый с одного берега на другой. Фундаментальный мост для пешеходов - стекло, бетон и жмущиеся к его основанию ларёчки. Забираюсь на это сооружение и стою посредине, глядя на поток машин. Колоссальная вена города. Вдалеке МКАД пересекает высоковольтная линия, ещё дальше видна автомобильная развязка. Спускаюсь вниз, по ту сторону.
Склады, ангары, оптовые магазины, горы упаковок, мешков, коробок прямо на улице; разгружаются и загружаются трейлеры, фуры, "газели". Между всем этим небыстро, но уверенно ползают машины, большей частью грузовые. Иду уже километр через огромный оптовый рынок. Народу здесь много, но меня замечают, провожают взглядом, я здесь чужак. Дальше ангары и склады заканчиваются и тянутся широкими полосами ряды грузовиков. "Господин, чем-нибудь помочь?" - "Нет, спасибо". Делаю вид, что знаю, куда мне нужно. Сильный акцент, азиатская внешность. Скифы. Грязные загорелые люди. Замечаю, что за мной кто-то идёт, какая-то молодёжь, двое. Просто провожают. Гигантская стоянка дальнобойщиков постепенно перетекает в целый город контейнеров. Металлические параллелепипеды стоят в два или три этажа, некоторые имеют жилой вид, кое-где растянуты верёвки с бельём, и всё это заканчивается свалкой, небрежно сдвинутой и разровненной бульдозерами. За ней поле, за полем новостройки, церковь.
Свалка, как полоса отчуждения, питаемая с той и другой стороны, отделяет дикий азиатский мир дальнобойщиков от чистеньких мытищенских микрорайонов. Во всяком случае, с этой стороны они кажутся чистенькими. Новенькая, блестящая маковками церковь стоит форпостом на границе двух миров. Я нахожу тропинку, пересекающую свалку и направляюсь к высоткам. Где-то между контейнеров остановились двое подростков, что шли за мной. Преследовать меня они не собираются и уже не прячутся, просто вышли и смотрят. Потом исчезают.
Дальнобойщики это такие грубые чёрствые мужики с крепкими руками и заячьей душой. Каждый из них покланяется тому или иному экзотическому суеверию. Они могут не спать сутками, не пьют, из-за специфики своей работы. Никому не доверяют. Любят покрасоваться, когда им ничего не угрожает, похвастаться, порассказывать всяких басен, в которых сами они выступают эдакими удальцами. И совершенно не стесняются поджать хвост, когда ситуация может сложиться не в их пользу. Можно назвать это осторожностью. Первые десять дальнобойщиков, с которыми мне довелось общаться, показались интересными собеседниками. У меня было два момента в жизни, когда я пересекался с их племенем. Первый раз, я ехал на перекладных из Нальчика в Туапсе и затем в Казань. Это было совершенно дурацкое путешествие, после него я дал себе зарок никогда не ездить автостопом, утвердившись в мысли, что такие развлечения не для меня. Зарок я нарушил года через два.
Был в моём первом путешествии один случай, после которого я постиг всю натуру дальнобойщиков. Меня подобрал водитель большого фургона с арбузами. Он ехал на север из Карачаево-Черкессии. Арбузы он вёз куда-то на Урал. За три дня он спал в общей сумме часов пять, с его же слов. В Карачаево-Черкессии он ночевать не хотел, только загрузился и повернул обратно. Он много болтал, хвастал, как ездил и в среднюю Азию, и на Кавказ. Вообще-то говорить полагалось мне, - таковы нехитрые правила автостопа - тебя везут, ты болтаешь с водителем, развлекаешь его. Но, во-первых, это был мой дебют, а, во-вторых, моему водиле нужен был слушатель, а не рассказчик. Он был весь такой большой с чёрной кудлатой головой, с усами и курчавыми бакенбардами, в засаленной майке борцовке, в засаленных штанах, в разношенных штиблетах на босу ногу. Он говорил почти непрерывно, иногда обращался ко мне с вопросами, на которые требовалось ответить "да" или "нет", вроде: "Да-а, хорошо мы тогда срубили в Петропавловске, а ты был там когда-нибудь?" Он всё время боялся наплести про место, про которое я знал, поэтому начинал очередную байку, обрывался, спрашивал, бывал ли я там-то и там-то, или видал ли я то-то и то-то, и только получив отрицательный ответ, расходился во всю, давая волю своему мужицкому красноречию. Когда начало темнеть, он сбавил обороты своего монолога и стал позёвывать, а потом заявил, что мы подъезжаем к Ростову и ему надо поспать. Он пристроил фуру в конце длинной очереди таких же машин, устроивших ночлег возле поста ГАИ, долго возился, выходил на улицу, смотрел вокруг, стучал по колёсам ногой. Его речь меня совсем убаюкала, и я готов был отключиться в любой момент, кроме того, я устал, но он всё копошился, а я не решался заснуть, перед тем, как устроится хозяин, сидел себе молча, накинув на себя свитер, как одеяло. Водитель между тем, перекладывал разные мелкие вещи в кабине с места на место, и я осознал, что это не просто ежевечерний ритуал, что он в большом замешательстве. Наконец, он полез рукой под сиденье, вынул свёрток, в засаленной тряпке, развернул его, достал пистолет. На меня он не смотрел. Щелкнул затвором, убедился, что в стволе есть патрон. Он сунул пистолет сначала себе за пояс, но потом, видно решив, что спать так будет неудобно, снова вынул его и сунул в щель под спинкой своего откидного сиденья. Погасил в кабине свет. Сначала я опешил. Я сидел полулёжа и переваривал впечатления. Потом мне стало смешно. Этот здоровый дядька, с лицом уголовника, с мускулистыми волосатыми руками, просто боялся меня. "Много вас шляется по дорогам", - проворчал он как бы в своё оправдание. Мне было весело, я чувствовал свою власть над ним. Я мог, например, сказать "ху!" и резко дёрнуться - вот он перепугался бы. Он на столько дрефил, что даже не осмелился просто прогнать меня. Ну, высадил бы где-нибудь, мол, дальше не повезу, и всё. Так нет же, хорохорился, усыплял свою осторожность, распускал перья. А теперь вот лежит, боится шелохнуться. Я бы вышел и дал бы ему выспаться. Ночи были ещё не холодные, не пропал бы, но этот тип вёл себя так глупо, что я просто лежал и впитывал его страх, почти наслаждался им. Я чувствовал то, что чувствует маньяк, догоняющий быстрыми шагами перепуганную девушку на ночной улице. Только моей жертвой был трусливый бахвал-водитель, подобравший человека с рюкзаком в ставропольской степи. Моя жертва лежала и боялась, что как только она заснёт, я подкрадусь к ней спящей и перережу ей бритвой горло.
Я сам не заметил, как заснул, а проснулся, когда мы уже ехали, и было светло. По зелёному лицу водителя было понятно, что выспаться ему не удалось. На развилке у Ростова он меня высадил. Позже, с какими бы разными дальнобойщиками я не сталкивался, во всех них я чувствовал тот же страх. Это я и имел в виду, когда сказал про заячью душу.
Вернёмся ж к моей прогулке. Я вышел в Мытищи. Здесь раньше жила моя одноклассница Женя Киреева. Теперь она живёт где-то в Люблино. Предо мной ещё одно коленце Яузы. В этом месте она узкая как ручей. Перепрыгиваю с одной бетонной плиты на другую, выбираюсь к церкви. У церкви одинокая нарядная могила, какого-то почётного патриарха, который боролся там-то и там-то с произволом советских властей. На могиле цветы. За могилой церковная ограда. За ней, снаружи, расположились табором, как цыгане украинцы. Слышу по речи. Громкие женские голоса, глухие мужские, говорят по-русски, но так грубо ыкают, что сомнений нет. Так и хочется сказать "рубают сало", - у них действительно обед, но едят они хлеб с кефиром. Это строители. Такие украинцы мне нравятся.
А был прошлым летом в Киеве, с женой и дочкой - у жены там родня. Киев просто ужасен. Всё моё детство и отрочество мне пели в уши, что украинцы да белорусы. Что мы от Богдана Хмельницкого до Гитлера. И что язык и нравы у нас. Что мы для них, и они для нас. И что мы единое нерушимое. Конечно, я пионерский галстук, как и все, за исключением законченных паинек и отличников, носил нестиранным и не глаженным, а линейку и разучивание ура-патриотических песен считал наказанием. Но что-то там такое про братские народы всё-таки въелось в мозг, может, сам не замечал, проглотил наживку. А вот насмотрелся я в Киеве на эти жалкие нищенские потуги выглядеть по-европейски. Слушал старательное искажение собственного языка, чтобы на русский как можно меньше походил; до того даже, что простые люди, которые всю жизнь украинский родным считали, теперь дикторов телевизионных не понимают. Больно было, за них - за людей, да и за дикторов тоже, больно и горько. Так и хотелось сказать: "Эх вы! Что же вы творите, мать вашу?" Не поеду больше в Киев, нечего там делать. Вот вам и "пидманула пидвела".
Мытищи. Захожу в магазин, покупаю ещё пива и сухариков. Спрашиваю у продавщицы, как попасть к станции, она рассказывает. Скучно ей там, покупателей никого, радио только. Очень подробно объясняла. Молодая, симпатичная.
Иду по зелёной опрятной улочке, иду довольно долго. Меня то и дело обгоняют маршрутки, на которых написано, что едут они как раз на станцию Перловскую. Платформа отремонтирована и перестроена, но вопреки последним веяниям моды тотального билетного контроля можно сесть в электричку, не купив билета. Чем я непременно и пользуюсь. Благо, что и электричка вот уже подошла. Я достаточно выпил пива, чтобы меня тянуло на приключения, но ещё маловато до перехода на беспилотное управление. Маленькое такое приключение - проехаться без билета. В безденежном студенчестве я только так и ездил, а теперь это уже приключение. Пусть хоть такое. Пару месяцев назад тоже ехал без билета, до Курского вокзала. Там на выходе турникет, через него все перепрыгивают. Вот и я прыгнул, руку себе вывернул - несколько дней потом болела. Теряю сноровку.
На Лосинке - это где мне выходить - без билета уже не выйдешь, но в тупике перрона дверь, и из-под неё тянется утоптанная дорожка, правда, не на мою сторону, а к Ярославскому шоссе. Спрыгиваю. Перехожу рельсы. Лосино-Островская - это широкий железнодорожный разъезд. Приходится обходить много товарников. Между составами вижу целенький живой жигулёнок. Как-то ведь он сюда попал. Дальше иду по колее. Выхожу из этого царства колёс и вагонов через незапертую дверь в высоченной ограде гофрированного железа.
Иду через мост. Теперь над всеми этими вагонами. Внизу вижу и жигулёнок.
До дома совсем близко, сворачиваю во дворы.
Проехала машина. Залаяла собака. На меня залаяла.
- Стой, нельзя - пожилая женщина, почти старуха уже. Своего облезлого полупуделя урезонивает. - Ты опять за своё, сказала, сядь. Спокойно.
Ну вот, животное. Я когда хожу и думаю, собаки меня почему-то не любят. Толи по тому, что хорошие они, толи, потому что плохие. Я в себе. А что тогда собакам? - какой же, вид у меня. Собаки, кажется, ауру чувствуют. Ментальный человеческий план Я на ментальном плане для них, толи хищник, толи добыча. Хотя, может быть не всё так просто. Но одно чувствую определённо, с угрозой они лают.