"Самое страшное на свете - это когда люди, которым не дано таланта, упорно хотят заниматься искусством..."
С.Моэм
СЕСТРЫ БОСУЭЛЛ
ПО ТУ СТОРОНУ СЕБЯ
ИЛИ
ОБРАТНАЯ СТОРОНА ОДИНОЧЕСТВА
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
1995
"Человек несчастлив потому, что не знает, что он счастлив..."
Ф.М.Достоевский
"Нельзя вне себя сыскать. Истинное счастье внутру нас есть..."
Г.Сковорода
"Все к лучшему в этом лучшем из возможных миров..."
Вольтер
1 января 1994 года
Торжественное событие - я начинаю новую тетрадь. Ах, какой девственно-непорочной была она еще минуту назад, как заманчиво блестели ее белые глянцевые листы, и какой потрепанной, пожелтевшей от слез и покоробившейся от изливаемых на нее потоков жалоб и упреков станет она через год - а может, и раньше - сие зависит лишь от моей старательности.
"А зачем это Вам, Анна Григорьевна, понадобилось вести дневник? - может спросить не в меру любопытный читатель. - Что это в Вас есть такого особенного? Вот ежели б Вы были Ахматовой Анной Андреевной, например, тогда сие желание понятно. А Вы кто есть?" Кто есть я? Аз есмь человек. Хомо сапиенс, то есть. А зачем мне это нужно? Честно говоря, и сама не знаю. Нет, причин-то можно найти много, но какая из них истинна: приведение ли это хаоса мыслей к единому знаменателю или раскладывание по полочкам броуновского движения чувств? Извлечение из глубин подсознания истинного "я" или выведение шлаков? Золотоискательство или ассенизаторство? Или и то, и другое вместе? А может, попытка оставить на этой земле хоть какой-то след, пусть даже это будет след от шариковой ручки? Впрочем, сие не так уж и важно, ибо факт остается фактом: сегодня, 1 января 1994 года, мною, человеком пусть не с большой, но все же с заглавной буквы, не гением, но и не тупицей, не красавицей, но и не уродиной, материально обеспеченной и духовно не обиженной, не забытой природой, но не любимой Богом, внешне благополучной, но внутренне неустроенной, была начата Новая Тетрадь.
* * *
Город медленно накрывала ночь, преображая знакомый до каждой мелочи заоконный вид, делая его нечетким, туманным, как будто окутанным паутиной. Серебристые капли на одиноком дереве, неясные голоса за стеной, что-то жутковато-мрачное, наплывающее из степей, и - еле слышное ржание лошадей. Но это там, за городом, а здесь лишь каменные громады домов и узкие, извилистые улицы, теряющиеся под нависающими крышами. Город крыш, город, одетый в камень, город, построенный на костях, город, населенный людьми, но при всем при этом остающийся чужим и неодушевленным. Лишь изредка встречающаяся зелень напоминает о лете, но и она покрыта пылью и подавлена всевластием камня. Камень... камень... Везде камень: камень вырисовывается в очертаниях стен, камень ударяется о подошвы, отражаясь равномерным постукиванием, камень свисает вычурностью балконов, камень чувствуется даже в биении сердец. Говорят, где-то строят дома из леса - как, наверное, приятно прижаться щекой к теплому, шершавому дереву и услышать ворчание сверчка или стрекот кузнечика. Но в степи не растут деревья - только жухлая трава, подставляющая свои сухие стебли порывам ветра...
Анни отложила ручку, перечитала написанное. Нет, опять не то... Все снова не так, как хочется. Да, Святой Ивон был прав: сложно, чрезвычайно сложно описать Свой Город - не город вообще, а именно свой - живущий в тебе, питающий тебя, приютивший тебя в своих стенах. А ведь все казалось таким простым - вот лежит моя книга, моя тетрадь, мой плед - они мои до конца, они подчиняются мне и послушно выполняют все мои желания. И только он - смутно виднеющийся в окне - не хочет подчиниться.
А может, в этом виновата она? Может, даже такой, он тоже хочет любви и понимания? Почему ей ни разу не захотелось провести ладонью по его шершавым плитам, остановиться на мгновение в этой вечной суете и просто сказать "спасибо"? Почему она воспринимает его, как нечто инородное, как огромный мицелий, или (да, так точнее) как раковую опухоль? Чем-то болезненным и неестественным предстает он перед ней, такой уютный и ласковый в очертаниях ночи, прикрывающей своим звездным покрывалом наготу кариатид и атлантов, смягчающей устремленность шпилей и остроту углов, приглушающей резкость оконного света мягкими складками занавесок.
Ведь здесь она родилась и выросла, здесь она была счастлива и несчастна, эти стены помнят ее смех и укрывают ее слезы. Почему же она не может любить его? Может оттого, что нет в этом городе человека, которого она ждет, который нужен ей, как... даже не скажешь - как воздух, ведь без воздуха люди умирают, а с ним не страшно и умереть. Может, эти дома кажутся такими холодными потому, что не он живет в них? Эти улицы такими пустынными потому, что не он ходит по ним? А небо таким мрачным потому, что она смотрит на него одна?
Розовая полоса заката уже почти скрылась за крышами, только лиловатые контуры печных труб напоминали о садившемся солнце, да еще, пожалуй, разноцветность перистых облаков, бестолковой толпой ползущих по небу.
В доме напротив зажглось окно, отливая красноватым свечением. Промелькнула чья-то тень, шторы на миг проснулись и снова затихли. Свет погас, но тут же зажегся вновь - на этот раз мерцающе-голубой. Включили телевизор - видимо, уже десять часов. А тетрадь все еще пуста, и в голове ни одной нужной мысли... а ведь завтра Святой Ивон первым делом спросит про эссе. И что ему ответить? Сделать наивное лицо и как можно кокетливее сказать: "Ах, Ивон Святославович, ведь мы договаривались на понедельник!" Ивон, конечно, не поверит, но она его уговорит. И у нее будет еще четыре дня, но сможет ли она за это время укротить беспорядочно гарцующие мысли, сконцентрировать остатки серого вещества и заставить продуцировать умненькие, гладенькие, ровненькие фразы?
Ну почему же, почему у нее ничего не получается? Ведь она каждый день ходит по улицам этого города, и он добр и ласков к ней в эти минуты. Когда она разглядывает его дома, он кокетливо улыбается, расправляя завитки на колоннах и хвастаясь ажурностью каменного узора. Она никогда не боялась его - почему же сейчас, когда надо сформулировать свое к нему отношение, в голове рождаются такие страшные образы? Сон разума рождает чудовищ? Наступающая темнота извлекает из подсознания все страхи и тревоги? Или в этом виновато поселившееся несколько дней назад рядом с сердцем какое-то предчувствие, слишком неясное, чтобы быть понятым, но и не позволяющее успокоиться? И это странное предчувствие давило как пресс, заставляя сердце то биться в неистовой тарантелле, то вдруг останавливаться, и тогда Анни казалось, что она падает - безропотно и стремительно - вниз, вниз, неважно куда, но все быстрее и быстрее с каждым разом.
- Нет, так дело не пойдет, - она встряхнула головой, как бы прогоняя назойливые мысли, и снова взяла тетрадь.
Митька посмотрел на нее своими идеально круглыми глазами, словно нарисованными циркулем, размышляя, очевидно, стоит ли овчинка выделки, и наконец решился.
Мурчание прекратилось. Митька присел, попереминался несколько секунд на месте, как бегун на старте, и одним быстрым движением очутился на столе.
Митька довольно мурлыкнул, видимо, полностью соглашаясь с вышеперечисленными эпитетами, и принялся устраивать поудобнее свое мягкое пушистое коричнево-полосатое тело на раскрытой тетради.
- Не-не-не, Тюлька, не сюда. Я же работаю, - Анни переложила Митьку подальше и снова собралась было взяться за ручку, как перед ее носом опять плюхнулось кошачье тело.
- Ах ты, разбойник! - попробовала возмутиться она, но Митька не обратил на этот вопль измученной души ровным счетом никакого внимания, только приоткрыл на минутку уже наполовину сонные глаза, как бы говоря: "Ну что ты шумишь? Не видишь, люди (пардон, коты) спят?"
- А, что с тобой поделаешь! - Анни тяжело вздохнула и снова уставилась в окно.
Бороться с Митькой было явно бесполезным, а вдобавок, еще и принижающим ее человеческое достоинство занятием. Как же так случилось, что принесенный пять лет назад с помойки крохотный котенок, постоянно заваливающийся на правый бок из-за неравномерного распределения кожи на худеньком, словно игрушечном тельце, превратился в полновластного хозяина квартиры? Загадка. Впрочем, ему, наверное, так и положено - не зря же он год за годом тщательно исследовал вверенную ему жилплощадь, и не осталось уже ни одного квадратного сантиметра, на котором не была бы вылизана какая-нибудь из частей Митькиного (не такого уж и маленького) тела. Следовательно, дом Митькой обжит и застолблен отныне и навсегда.
- Да? - вслух спросила Анни.
- Да, - мурлыкнул Димитрий.
- Что? Что ты сказал?
- Да, - повторил Митька, и морда у него при этом была... ну, как сметаны объелся.
- Да... Галлюцинации... Дописалась... - удовлетворенная поставленным диагнозом, Анни поднялась со стула и направилась на кухню - выпить кофе для повышения жизненного тонуса, но не успела она сделать и пары шагов, как тот же голос за ее спиной произнес:
- Ничего подобного, - правда, на сей раз в нем уже не было примеси кошачьего мурлыкания - нормальный человеческий голос.
Анни застыла на месте, как будто увидела только что Иисуса Христа, Богоматерь, двенадцать Апостолов и Понтия Пилата с Каиафой одновременно.
- Что, простите? - выдавила он из себя, не оборачиваясь и пытаясь сообразить, как же люди крестятся-то: справа налево или наоборот.
- Я говорю: ничего подобного, - ответили ей. - Кстати, Вы можете повернуться ко мне лицом - честное слово, так намного удобнее разговаривать.
Анни медленно, как загипнотизированная, повернулась и тут же лишилась дара речи окончательно: на стуле расположился, и весьма удобно, надо сказать, молодой человек лет так 25-30, абсолютно приятной внешности, именно такой, какой и должна быть наружность Совершенного Мужчины Для Анни, в черном смокинге, с бабочкой, присевшей на вороте белоснежной рубашки и, видимо, решившей тут и поселиться, и в таких же белоснежных перчатках. Вот только глаза были у него Митькиными: та же барственная ирония и самодовольство избалованного ребенка. Самого же Димитрия видно не было.
- А... но... э... Вы кто? - наконец сказала Анни и тут же поймала себя на мысли, что чрезвычайно некрасиво с ее стороны стоять перед столь молодым и обаятельным человеком с раскрытым ртом.
- Позвольте представиться - Ваш верный слуга Димитрий... а дальше, простите, не знаю... - молодой человек грациозно приподнялся со стула и поклонился (не сгибая при этом спины).
- Что?
22 января 1994 года
Сегодня ночевала у Алексея, воспользовавшись тем, что Вадик в отъезде. Просто как в сказке! Вечером - хорошее вино, вкусные вещи (типа ветчины и шоколада) и приятная беседа. Утром - кофе в постель. И никакого мытья посуды: "Ты у меня в гостях - сиди, отдыхай". Приятно, черт возьми. И - при расставании - смущаясь и почти покраснев: "Любимая... Ты нужна мне..." Да, дождалась. Вот только он мне как-то до лампочки. А почему, собственно? Ведь если рассудить здраво, то мужик-то он хороший: умный, ласковый, преданный... А что рожей не вышел - так мужик и должен быть чуть получше обезьяны. Но - не то, не то, не то. Почему-то этот добрый, ласковый, умный человек мне не нужен, а нужен мне вот тот мерзавец, который любит, похоже, только себя и деньги, и зовется Вадимом. Но все это - не суть. А суть - это то, что сейчас по ТV идет фильм под названием "Тело Ленина". Не особо интересный, правда, но все же. И появилась у меня нехорошая мысль: говорят, благодаря бальзамирующему составу, воздуху (влажность, температура и т.д.) и прочим факторам тело содержится чуть ли не в первозданном варианте. А если его кто-нибудь оживит? Какой зомби получится - подумать страшно! А мозг его, оказывается, не в теле вовсе, а в Институте Мозга... Зачем бедного покойника так мучить? Загадостно, как говорит Лешечка.
* * *
- Бедный маленький жучок, зачем ты приполз ко мне? Ведь я могу нечаянно раздавить тебя, и твои жена и детки будут плакать без папы.
Ани сорвала травинку и с ее помощью осторожно перенесла букашку на соседний цветок.
- Ну вот, ползи. А мне пора.
Солнце уже почти взошло, и только предутренний туман еще напоминал о холодной и долгой ночи. Ани поежилась, закуталась посильнее в сахи и прислушалась к звукам, раздающимся в селении: неясные голоса, визг детей, блеяние коз, которые будут заколоты сегодня вечером в случае удачной охоты. А вот послышался и рокот барабана - значит, отец удалился в Черный Шалаш просить разрешения у духа Земли - Джениву - на охоту. Сейчас на улицах станет пусто - мужчины соберутся в Таквэде для нанесения боевой раскраски и причащения к Мысли Великого Джениву, а женщины разбредутся по домам - доделывать домашние дела и примерять украшения.
Опять зарокотал барабан - "Благословение Джениву". Ну что ж, значит, охота будет удачной. Пора.
Ани собрала разбросанные по земле пучки трав и побежала в селение. Воины уже собрались на центральной поляне и под звуки барабана исполняли ритуальный танец. Женщины стояли сзади и с нетерпением ожидали выхода Черного Шамана - сейчас они упадут на колени и затянут Песнь Восхваления: "Да ниспошлет Джениву тебе, Черный Шаман, мудрость и благодать, да будет твоя земля черной и сырой, да будет твоя рожь спелой и золотой, да будет твой день ниспослан на благо нам, да будет твой ум направлен на грешных детей твоих..."
Что-то отец задерживается. Наверное, охота будет трудной - белый дымок еще идет из Шалаша, а значит, Джениву еще там. Стар отец становится - с каждым разом охота дается ему все труднее и труднее - в прошлый раз они так и не смогли перетянуть воина, и старая Мати осталась без мужа. Все слишком хорошо помнят этот случай, и не видно потому на лицах воинов, исполняющих ритуальный танец, священного благоговения, и женщины не возносят молитв Джениву, а сплетничают о чем-то. И только недавно овдовевшая Атти что-то шепчет в исступлении.
Барабан наконец-то замолк. Распахнулась завеса Черного Шалаша, и Шаман вышел на поляну.
- Дух Джениву пришел сегодня в мой дом, - громко, почти нараспев, начал говорить он знакомые слова, - и поднес я Духу Джениву дары ваши. И спрашивал Джениву, от чистого ли сердца дар сей, не поскупился ли кто, не уклонился, не затаил ли злобу в сердце своем. И просил я Джениву за вас, говоря, что превыше жизни, превыше жены чтут его мужи, а жены превыше детей. И слушал он меня, и поверил. И говорил я Джениву...
Голос Шамана становился все громче и неистовей, как будто уже сам Дух Земли говорит его устами, и склонились под обаянием этого голоса непокорные головы, и в помине не было уже недавних сомнений и неверия. Как заговоренные внимали воины и их жены словам Черного Шамана:
- И просил я у Джениву удачной охоты, и дал мне Джениву силы, и дал мне Джениву власть над небом и над землей, над тем светом и над этим, и дал мне Слово Джениву, и Слову этому будут подвластны и свет, и тьма, и время, и пространство. И вот это Слово в руках моих!
Он поднял руки вверх и сотни маленьких голубых змеек заструились между его пальцами. Вновь зарокотал барабан и, подчиняясь голосу Шамана, и мужчины, и женщины опустились на колени, образуя полукруг вокруг Черного Шалаша и, ударяя об землю ладонями, в исступлении повторяли:
- Джениву! Джениву! Джениву!
Барабан бил все быстрее и быстрее, и уже не расслышать было слов, а голубые змейки в руках Шамана становились все ярче и насыщенней, и вот они уже сгруппировались в Голубой Шар, из которого вырывается ослепительный луч, расходящийся в наступившей темноте концентрическими окружностями. И кажется, что размыкается перед ним пространство, а он все глубже и глубже вгрызается в темноту, рассекая этот мир пополам, как молния рассекает темной ночью громады облаков. И непонятно уже, где небо, а где земля, и звучит ли это голос Шамана или Джениву, и тот ли это мир, или еще этот. А на другом конце светового коридора появляется какое-то темное пятно, и медленно приближается, вращаясь с невероятной скоростью.
- О Великий Джениву! - гремит голос Шамана и, если присмотреться повнимательнее, видно, как напряжено его лицо, как сводит скулы судорога, и с каждой минутой он становится все бледнее и бледнее. Шар в его руках бешено пульсирует, луч теряет яркость и начинает сбивчиво мерцать. Кто-то из воинов уже в недоумении поднимает голову от земли и с любопытством оглядывается по сторонам.
Четкие очертания светового коридора ломаются, предмет на том конце луча как бы застревает на месте. Кажется, еще минута, и все будет потеряно, но вот раздается еще чей-то голос, сливаясь с голосом Шамана, и еще чьи-то руки возносятся к небесам, опутанные голубой сеткой. Луч, поколебавшись, восстанавливает свою яркость и форму, и с новой силой вгрызается в пространство между мирами, раздвигая темноту. И все растет и растет на его конце черная точка, с каждой минутой становясь все ближе и ближе.
Голос Шамана достигает запредельных частот и срывается, в наступившей тишине слышны рыдания Атти, и мир снова возвращается в знакомые очертания.
20 февраля 1994 года
Брр! Ужасно холодный денек сегодня. А батареи - еле теплые. Вот и сижу я сейчас на кухне у включенной духовки и читаю Маркеса. С бубликами. И с горячим чаем. И с малиновым вареньем. А за стеной Маринка ругается матом то ли на папу Вову, то ли на сожителя. А у нас так хорошо, спокойно и уютно. И кот Митька дрыхнет у мамы на коленях, и смотрят они телевизор. А по телику муть какая-то, но это неважно. И на пенале зеленеет геранька, а на столе торчит перчатка, вздымаемая кверху отходящими газами от созревающего вина. И на плите остывает только что сваренный гороховый суп. И это ли не счастье? И что же мне надо еще от жизни, кроме такого вот воскресного домашнего уюта? И зря, совершенно зря не ценю я того, что у меня уже есть, хотя не одинока я: все мы рвемся к чему-то большему, не замечая уже достигнутого. И правильно, ибо если стоять в круге света (по Толстому), то разве можно чего-нибудь достичь?
Но, с другой стороны, не подобна ли я перчатке на вине, гордо высящейся на столе, которая завтра безжизненно обвиснет, будет снята, вымыта и спрятана подальше - до следующего года, до следующего вина, до следующей нужности?
Не является ли моя жажда славы вот такой надутой особой, и кто будет той иголочкой, от коей мои мечты лопнут, как мыльный пузырь? Да если и не лопнут, кто ж на этот самый пузырь позарится? Так и прохожу до самой смерти надутой и напыщенной особой, а все будут думать, что я - просто обжора!
* * *
- Центурион! Твоя очередь!
Мальва с досадой откинул винтовку на порыжевшую траву, достал пачку "Адмиралтейских" и закурил. Погано. 486 очков из 500 возможных. Такого с ним не случалось уже лет пять. А Центурион выбивает мишени одну за другой - вот пал Бородатый Фил, поверженный прямо в сердце, согнулся подбитый в пах Арсеназо и забился в предсмертной судороге Умненький Ноэль. 497. Как и полагается Главному Дестикратору. Мальва затушил дотлевшую сигарету, подобрал винтовку и зашагал в сторону Стоища - сегодня он слишком расстроен, чтобы присоединиться к компании, собирающейся после стрельбищ в Хижине Красного Комка, дабы отметить удачный день. Нет, для Мальвы этот день неудачен - и виной тому Зеленоглазая Аннаэль, шестьдесят восьмой раз сказавшая "нет" и укатившая с младшим шестерным Вишной на роскошном серебристом "БТ". А букетик из разукрашенной позолоченной обоймой колючей проволоки был затоптан в грязь. И если это будет повторяться каждый день, то он не выдержит и уйдет к этим раскрашенным павлинам, сроду не державшим в руках оружия, но кричащим о своем всесилии, и согласится продать им девять грамм души в обмен на любовное зелье. Бандюра говорил вчера, что зелье это делают они из машинной смазки, настоянной на тринитротолуоле, но он этой басне не верит. Ведь смог же Однорукий Адамант завоевать сердце красавицы Эферы, и без павлинов дело не обошлось. Правда, Адамант с тех пор сильно изменился - большую часть времени проводит не на стрельбище, как и положено настоящему мужчине, а бродит по полям и все что-то ищет. А спросишь его, что, загадочно улыбается и отвечает: себя. Ну уж нет, он-то павлинам не поддастся - подпишет кровью какую-то бумажку, заберет зелье и адью. А уж когда возьмет он Зеленоглазую Аннаэль в наложницы, тогда уж хоть трава не расти. Тогда-то он на ней за все отыграется - и каждую ночь из 500 возможных очков он будет выбивать 1000.
- Эй, Мальва!
У дота стоит Абэкр и радостно машет руками:
- Иди сюда!
- К черту! - Мальва показал ему три скрещенных пальца и мрачно зашагал дальше.
- Павлин хвостатый! - чертыхнулся Абэкр, но Мальва не обратил на его слова никакого внимания - не до того, ибо в этот момент он наконец-то понял, куда и зачем он идет. Да, вряд ли стоит ждать 69-го или 70-го раза - все будет решено сегодня. А вот и вход в подземелье павлинов. У лаза стоит раскрашенное нечто неизвестного пола и кокетливо подмигивает Мальве:
- Где Хвост? - грубовато спросил он, перешагивая через валяющихся на полу павлинов и пробираясь к задней стенке, испещренной иероглифами.
- О! Какой гость! Сам Мальва пожаловал к нам. Прошу! - Хвост пододвинул ему железную бочку, служащую стулом, и щелкнул пальцами. Пещера тут же погрузилась во мрак, и только небольшой "светлячок" на столе освещал угол.
- Прошу! - повторил Хвост. - Можешь ничего не говорить - это излишне. Ты знаешь наши условия, и ты на них согласен.
- Да.
- Ты пришел по доброй воле.
- Да.
- И да будет это так.
...Когда Мальва выбрался из пещеры, на душе у него было легко и спокойно, а в кулаке он сжимал искомый пузырек. Найти Аннаэль было нетрудно, ибо было только одно место, где могли собираться женщины днем. А вечером она уйдет с ним, а не с каким-нибудь смазливым молокососом. И ночью она будет его. Да, а вот и она - задумчиво перебирает в руках гильзы и нанизывает их на проволоку. В дневном свете глаза ее вовсе не изумрудные - а серые и тусклые. И синяки под глазами от бессонных ночей. И кожа уже собирается в морщинки. Через пять лет она станет старой телом. А душа ее стара уже теперь. И, гоняясь за молоденькими солдатами, она гоняется за своей уходящей молодостью. И об этой женщине он мечтал? Об этой недалекой потаскухе он грезил и во сне, и наяву? Ради нее еще час назад он был готов на все? О Всесильный, неужели он был так глуп? Что-то острое впилось ему в ладонь. Мальва поднял руку и увидел зеленоватую жидкость, подкрашенную кровью, медленно просачивающуюся сквозь пальцы. Он брезгливо стряхнул осколки стекла, развернулся и зашагал прочь - в бескрайние, порыжевшие поля.
27 января 1994 года
Ну вот - ни с того, ни сего поцапалась с матерью - пришла смотреть "Охотников за привидениями", а она не дала. Ну, я и обиделась, и поклялась маме, что смотреть завтра "Марию" она не будет. Это, конечно, неправда - ничего такого я не сделаю, но что сказано, то сказано...
Мама потом прибегала подлизываться: "Ну ладно, смотри свои мультики", "А может, супу поешь?", но я гордо молчала и делала вид, что ничего не вижу и не слышу. Она не стала настаивать, и теперь дня два-три я буду жить отшельником.
Все бы ничего, но почему-то слева, там, где сердце, как-то очень неприятно, как будто я сильно-сильно неправа. Может, так оно и есть? А теперь мама смотрит "Охотников", но без меня.
Только что звонила Светка. У нее все о`кей. Игорь дарит ей красивые вещи и кормит всякими вкусностями. И это значит - теперь мы будет видеться редко-редко, а где-то через год мне придет приглашение с двумя переплетенными кольцами на фоне воркующих голубков. И из всей огромной компании я останусь единственной девицей, не обзаведшейся семейством. Нет! Что-то во мне не то и не так, а что - непонятно.
Пока разговаривала со Светкой, мама вся извелась - интересно, наверное. Потом она очень долго выхаживала рядом - то цветочки польет, то стопки в шкафу переставит, и наконец не выдержала и начала наводить мосты - а именно: начала жаловаться на то, что она - несчастная! - целый час смотрела этих "охотников", которых специально для меня включила, а я так и не пришла. Потом мы решили покричать Митьку на царство, хотя сам пусть и не лже, но все же Димитрий, в это время охотился за моей ногой и ни о каком-таком царстве-государстве и не помышлял. И уж совсем потом мама все же устроила допрос по поводу Светкиных личных обстоятельств, чем ввела меня в окончательный даун, заявив напоследок, что "ох, останешься ты у меня в старых девах! Уж Светка и то нашла, а ты чем хуже!" и радостно ушла смотреть какой-то слезоточивый фильм.
* * *
- Что? - Анни раскрыла глаза так широко, как только могла.
- Димитрий, - повторил молодой человек. - Вы, правда, зовете меня обычно Митькой, но согласитесь, я уже достаточно взросл для такого панибратства. Так что не могли бы Вы в будущем называть меня более... более соответствующим именем? Я согласен, например, на Дима. И коротко, и звучит недурно. Вы не находите?
"Я сошла с ума... Я сошла с ума... Я сошла с ума..." - радостно твердила себе Анни во время этого монолога, однако та искра здравого смысла, которая в ней еще осталась, упорно искала разъяснения создавшейся ситуации. "Он вор, - было первой идеей. - Но как он сюда попал? Окно закрыто, а больше никак. Тогда он..." Вторая идея, увы, задерживалась, и Анни пришлось на время отложить это, так сказать, частное расследование.
- Вы меня слышите? - повторил Димитрий.
- Кажется, да, - растерянно ответила Анни. - Хотя я предпочла бы не только Вас не слышать, но и не видеть.
- И после этого Вы смеете утверждать, что любите меня? - усмехнулся незнакомец.
- Я?! - глаза Анни опять очутились в опасной близости от орбит, а челюсть нацелилась на колени.
- Ну да, Вы, - так же насмешливо отозвался молодой человек. - Не далее, как сегодня утром, Вы поцеловали меня в... в то, что у вас называется лицом, а у нас почему-то мордой, и... - он замялся и даже несколько покраснел, - и... в пузо, которое, как Вы утверждаете, у меня чрезвычайно вкусное, и сказали, что я "Ваша радость, Морда Противная, Паразит, Обормот, Рыбка Тюлька, Ляпа, Тепа, Пузо Толстое", - при этом он так довольно посмотрел на свой живот, что сразу стало ясно - с последней репликой он напрочь не согласен, - и сказали, что Вы меня чрезвычайно любите.
- Я?! Я целовала Вас в пузо?! - на каких-то сверхзвуковых частотах произнесла Анни и почувствовала острую необходимость опереться на что-то твердое, или, по крайней мере, устойчивое, иначе она рискует очутиться на полу, а это уж совсем неприлично с ее стороны: валяться в ногах у человека, которого сегодня утром она абсолютно загадочным образом целовала в пузо.
- Ну да. Вы как раз собирались уходить на работу, но вспомнили, что забыли косметичку, и Вам пришлось еще раз зайти в комнату. А я как раз спал в Вашей кровати, которую Вы по утрам не застилаете, мотивируя это моим в ней присутствием. И, уходя, Вы подошли ко мне... ну и поцеловали.
Анни, действительно, сегодня забыла косметичку, и кровать она, действительно, застилает реже, чем следовало бы (при этой мысли ей вдруг почему-то стало стыдно), да и Митьку она, кажется, целовала в толстое пушистое пузо, но откуда он это знает?
Незнакомец внимательно следил за обрывками мыслей, гулявших по лицу Анни, и, дождавшись пока последняя из них покинула чело девушки, спросил:
- Теперь Вы мне верите?
Да, теперь она верила ему несколько больше, чем десять минут назад... Анни вдруг вспомнила, как часто принимает Митька вместе с ней ванну, находясь, правда, на безопасном расстоянии от воды, и почувствовала, как краска заливает ее лицо.
- Но почему Вы молчали пять лет? - вырвалось у нее.
- К сожалению, до трех лет и трех месяцев я не мог принимать человеческий облик, а когда мне было девять месяцев, произошло некоторое событие, которое лишило меня тяги к этому облику.
Да, Анни хорошо помнила это событие - тогда они с мамой решили, что пора - и понесли Митьку к ветеринару. В кабинет их не пустили, и слава Богу, потому что ей вполне хватило и криков бедного животного. А потом принесли страдальца - он прижался к Анни и дрожал, дрожал, дрожал, жалобно посматривая на хозяйку. Она успокоила его как могла, а вечером устроила ему Праздник Живота - Митька был до отвала накормлен сырым мясом и это, как тогда казалось, помогло ему забыть о перенесенных мучениях навсегда. И вдруг такое выясняется! М-да, некрасиво...
Димитрий, вероятно, почувствовал ее смятение и поспешил успокоить:
- Да Вы не переживайте. Я, признаться, своей жизнью вполне доволен. Ну, за несколькими исключениями.
- Какими? - с любопытством спросила Анни.
- Ну, во-первых, мне не очень понятна Ваша манера таскать меня вниз головой и заставлять совершать кульбиты - это, знаете ли, отрицательно сказывается на пищеварении. Кстати, о пищеварении: Вам не кажется, что мой рацион несколько беден: фарш куриный, котлеты из фарша куриного, куриный фарш, котлеты из куриного фарша... Хотелось бы иногда встречаться и с сырым мясом, да и эта вещичка, которую Вы называете "Kitekat", чрезвычайно вкусна... - Димитрий довольно облизнулся.
- А икры красной не желаете? - саркастически осведомилась Анни. - Это нам с мамой как раз по карману.
Димитрий несколько замялся.
- Да я, собственно, не за тем, - наконец сказал он.
- А за чем?
- Да просто поразмяться решил. Засиделся я что-то в четырех лапах, вот и решил косточки поразмять. Ой, что это?
Анни обернулась в указанном направлении, но ничего особенного не увидела.
- Что там бы... - начала она фразу и осеклась: стул был пуст, а на столе, вальяжно раскинувшись на тетрадке, сладко дремал Митька... нет, теперь уже Дим.
8 марта 1994 года
Уже шесть часов вечера - а он еще не позвонил. Телефон затих, приумолк и спрятался в тень - делает вид, что не работает. А может... Глупо. Ужасно глупо - сидеть вот так и ждать, ждать, неизвестно чего, неизвестно зачем, неизвестно откуда. Если бы он меня любил... Опять вылезло это вечное "если" - если бы он, если бы я, если бы все, если бы не так... И все же, сдается мне, в какую бы сторону не закручивалась лихая спираль истории и сколько бы не менялись вселенские маршруты и обстоятельства, но девушка Аня двадцати двух веселых лет с примерно такой же внешностью и примерно такой кармой все равно сидела бы в примерно такой же комнате у примерно такого же телефона и примерно так же ждала бы звонка от примерно такой же сволочи. Ну что, довольна? Не-а. Абсолютно не успокаивает. Если этот способ примирения с действительностью и работает, то только не восьмого марта, в мой день, в мой женский день. Опять жалуюсь. Ну что же делать, если у меня ничего не получается - ни в жизни творческой, ни в жизни личной? Хорошо маме: "Лучше бы посуду помыла, чем эти свои вечные пасьянсы раскладывать!" Но мытье посуды - это вам не книга "Ицзин", а грязные тарелки - не карты Таро, и сколько жирными вилками не жонглируй и засохшими кастрюлями не громыхай, легче не станет. А карты - они ребята полезные, хоть и наглые - врут. Еще шесть часов назад мне было обещано, что Вадик позвонит аж в сей момент. "Сей момент" я растягивала часа два. Потом еще раз спросила - "нет". Я разозлилась и пообещала карты на мелкие кусочки порвать, эти самые кусочки ногами истоптать, а напоследок еще и в недрах мусорного ведра в остатках вчерашней рыбы похоронить. Испугались - и три раза подряд сказали "да", правда, уже не в "сей момент" - а в три часа, в четыре и в пять соответственно. Но уже пять минут седьмого. А он все не звонит. Попробую еще раз (ура! ура! сошелся!) - итак, теперь придется ждать семи. Какие ж эти карты бюрократы - сплошная волокита. Ну вот, пришла тетя Вера с Ирочкой, надо идти встречать.
* * *
Ари открыл глаза и осмотрелся - какое-то примитивное строение типа шалаша, по углам развешаны пучки трав, в центре - пепелище от костра. Руки почему-то связаны и порядком занемели. Верил бы в сказки - решил бы, что попал к бабе Яге. А вот и бабушка идет... нет, не бабушка - а красавица-то какая! Если это сон, то просыпаться пока не стоит.
- Привет, - сказал он. От звука его голоса девушка не исчезла, значит, еще спим.
- Здравствуйте. Я - Ани, - она присела рядом.
- Ани? Очень приятно. А я - Ари. Правда, похоже?
- Да, - Ани смущенно улыбнулась. - Как Вы себя чувствуете?
- Неплохо... - он пошевелил затекшими руками. - Конечности только побаливают. Может, развяжешь?
Девушка разрезала веревки, помогла ему сесть.
- Вы голодны?
"Конечно, голоден, сладенькая моя," - подумал Ари, но вслух сказал:
- Возможно.
- Я сейчас... - девушка выскользнула из шалаша и через некоторое время вернулась с какой-то миской: - Ешьте.
- Не отравите? - впрочем, ответа Ари дожидаться не стал и принялся за еду.
- А теперь, - сказал он, доев, - может, ты мне объяснишь, где я и чего вы хотите?
- Ну, теперь я спокоен! - Ари откинулся на кровать (вернее, некое ее подобие) и задумался: похоже, с ним действительно приключилось что-то неприятное, и эта премиленькая дикарка не шутит. Понять бы еще, где он. Что он помнит? Ничего. Наверное, амнезия. Но умирать не хочется все равно. Да и шанс, кажется, есть - девушка так загадочно на него смотрит... Значит, попробуем:
- А ты хорошенькая, Ани.
Девушка потупила глаза, зарумянилась. Клюет...
- Сядь поближе. Не бойся, не съем. - Ари подвинулся, освобождая ей место. - А теперь рассказывай, чем я вам не угодил? Что я тут наделал?
- Ничего. Но в прошлом сражении погиб воин, и завтра отец будет просить Джениву вернуть его дух обратно.
- А меня, значит, заколют аки агнца, для умилостивления всевышнего?
- Нет. Джениву заберет твой дух и вернет дух умершего Одда.
- А почему именно меня? Я что, изгнанник в вашем дружном коллективе?
- Ты не из нашего мира.
- А из какого тогда?
- Не знаю. Отцу все равно, кого перетягивать.
Теперь ясно. Значит, виноват рок - или судьба - или фатум - или звезды - или карма - или... Но от этого не легче. А вот то, что всем ее папочка заправляет, радует.
- Почему ты говоришь мне это?
- Я виновата. Без меня отец бы не справился. Он уже почти отпустил тебя, но я помогла ему.
Ага... Значит, будем бить на раскаяние. И силы у девочки, похоже, есть. Запомним.
- А если я сбегу?
- Вокруг юма стоят воины.
- Но ведь ты поможешь мне?
- Да. Ты красивый. Я не хочу, чтобы ты умирал.
- А как же папочка?
- Одд был плохим человеком: злым и жестоким. Ты лучше его.
Ани подошла к пологу, закрывавшему вход в юм, и выглянула наружу:
- Воины собираются. Сейчас отец будет приносить Джениву Дар Сердца, а потом по кругу пустят чашу со Священной Кровью... - Нет, не бойся, - добавила она, заметив недоуменный взгляд Ари, - это только так называется. Это просто настой на травах - сначала он будоражит, и воины будут дерзкими и смелыми, а потом усыпляет. И когда все уснут, я помогу тебе.
- Это уж точно, - недовольно проворчал Ари. - Я, похоже, теперь навеки твой должник. Ну что ж, сама заварила кашу, сама и расхлебывай.
- Я не хотела никому зла, - смутилась девушка. - Но если бы отец отпустил тебя, его бы убили - потому что это была бы вторая неудачная охота.
- А если я сбегу? - снова спросил Ари.
- В этом отец не будет виноват.
- Ну ладно, вытащишь ты меня отсюда, а что дальше?
- Мы уйдем к Границе Дождя, и если Джениву пошлет сильный туман, они не смогут найти нас сразу... а потом... - докончить фразу девушка не успела - раздался грохот барабана и Ани, махнув на прощание рукой, выскользнула из юма.
9 марта 1994 года
Воистину, стреляный воробей... Все мои вчерашние страдания-метания оказались большой глупостью. Сегодня с утра (как и обещал) позвонил Вадик. Вечером, наверное, заедет (хорошо, когда мама у тети ночует - можно гостей пригласить...)
А я сегодня герой! В честь прошедшего праздника ушла с работы пораньше и занялась уборкой: помыла полы (даже в туалете), перестирала кучу белья, да еще себя в порядок более-менее привела - помылась, накрасилась, теперь еще переодеться бы - и можно гостей встречать. Коих не будет.
Как бы так разобраться в себе, в своих отношениях с людьми. Например, с Вадиком. Я не могу сказать, что я его люблю, но все же удерживаю, стараюсь удержать возле себя. Почему? Особых там денег-подарков я от него не вижу (за полгода знакомства только несколько раз в бар сводил, да подарил одно колечко: а колечки, говорят, когда любят преподносят. О, почти стих!), видимся мы не часто, скорее наоборот. Так что же, что?! Не ясно, ничего не ясно...
Ночью пришел на ум словесный изврат. Сразу не записала, теперь вспомнить бы... Что-то типа:
Вот. "А к чему, почему - не пойму"... И ведь не было никакой бессонницы - заснула я почти сразу, и сон мне снился красивый, цветной: какие-то холмы, лес вдалеке, замок средневековый... Правда, что там, во сне, происходило - я не помню. Осталось только какое-то смутное ощущение недоговоренности, неоконченности (если можно так сказать). Но все было настолько реальным, словно и не сон это. А как хотелось бы сесть на коня - молодого, горячего, изящного, и обязательно вороного - и отправиться в Замок. Как говорится, навстречу опасным приключениям... Об этом можно только мечтать. А мечтать я уже почти разучилась: живу-то по принципу "дом-работа-дом". Утром встать, накормить Митьку, позавтракать, накраситься - и на работу. А там опять - скучная лаборатория, скучные опыты, скучные разговоры, а потом - домой, к маме и Митьке. Скучно!
Вообще-то, со мной в последнее время творится что-то странное. Иногда у меня появляется ощущение, что я - умираю. Может быть, я перерождаюсь? И что тогда? Какой я буду - лучше или хуже? И не потеряю ли я от этого тот слабенький "таинственный песенный дар", своих друзей (которых и так мало), Вадика? Ну вот, опять... Неужели я все-таки люблю его?
О! Долго жить будет! Только что позвонил, через пять минут приедет. Пора одеваться, а плакаться бумаге будем после.
* * *
Ослепительное солнце и - как следствие - жуткая жара. Кажется, ничего хуже и быть не может, особенно если в запасе воды - на пару глотков, не больше, а сзади, наступая на пятки, мчится погоня. Абсолютно не ясно, что я здесь делаю. Я не хочу убегать, все, чего я хочу - это покой... Смыть с себя грязь и пот (свой и конский), лечь в мягкую постель на чистую, пахнущую снегом простынь, укрыться пуховым одеялом - и спать, спать, спать. И проспать так дня два... Но сим мечтам в ближайшем будущем не быть исполненными: за мной погоня. Под копытами моего коня мелькают камни и пожухлая трава, деревьев здесь, похоже, никогда не было, ближайшее укрытие далеко, до него еще часов пять бешеной скачки. Выдержит ли конь? А если - нет? Но об этом лучше не думать.
События последних дней (или часов? - кто знает, как здесь себя ведет время) не оставляют никаких сомнений в том, что со мной сделают... если, конечно, поймают. Пройти там, где простому смертному, мягко скажем, не рады - это верх наглости. За него карают смертью. Но вот чего мне хочется меньше всего - это умирать. Что может быть глупее смерти в самом расцвете лет? Пожалуй, только жизнь без смысла. Так что, хочешь - не хочешь, а надо дотянуть до Замка. А потом? Что потом? Не знаю, господа хорошие! Я сейчас знаю только одно - надо дотянуть до Замка.
Интересно, почему они не стреляют? Приказ - брать живым? Зачем? Видимо, хорошую казнь мне придумали служители Бога. Или Дьявола? Ведь по сути, если верить древним, Бог и Дьявол - близнецы-братья. Свет - правая рука Тьмы. Без Света и Тьмы (сиречь, Бога и Дьявола) невозможен мир. Значит, служители Бога вполне могут (ах, какое кощунство!) стать служителями Дьявола. Могут. Еще одна крамольная мысль, сэр Антуан, ведущая Вас прямо на костер святой инквизиции. Э нет, так не пойдет! Тем более, что расстояние до Замка сокращается с каждой минутой, а мой конь сильнее, чем все их пять вместе взятые. Вот только жарко очень, но это - не беда, всего лишь испытание, ниспосланное Богом. Или Дьяволом? Нет, это пустые мысли, не стоит ими забивать голову. Впрочем, сложно размышлять о чем-то ином, когда за тобой по пятам гонится сама Смерть. В облике, правда, представителей какого-то там Ордена.
А-я-яй, сэр Антуан. Кажется, Вы разрешаете мыслям о Старухе С Косой посещать Вашу благородную голову? Что это означает? А означает это ровно одно: Вы готовы отправиться на тот свет. Не рано ль будет? Рано-рано. Значит, что надо сделать? Правильно: запретить себе думать. Будем созерцать окрестности.
Итак, по правую руку у нас... а по правую руку то же, что и по левую: пожухлая, выгоревшая под палящим солнцем трава и камни - большие, малые, очень малые. Великих вот нет. А жаль. И хоть бы ручеек где тек! Впрочем, нет, не надо - у ручейка-то конь и остановится, у ручейка-то нас и поймают и возведут на костер, предварительно поломав косточки на пытках. То есть, это меня возведут, предварительно поломав, коня-то пощадят.
Нет, ведь говорила мне бабка Хельга: учи магию, сынок. Ничего, мол, в ней дьявольского нет. Одна только наука, одни только знания, угодные Богу (если, конечно, не все подряд знаниями владеют). Выучил бы пару-тройку заклинаний тогда, напустил бы сейчас туману - и ушел в Замок. Тихо и спокойно. И было бы так, аминь. Так нет же, поленился - и вот расплата. Ну да ничего, где наша не пропадала!
20 марта 1994 года
Мне скоро 23 и, следовательно, пора определиться в этой жизни, выбрать, в чем же состоит мое призвание - и как раз этого я не могу сделать. Природа наделила меня многим, но все мои таланты и умения лежат, увы, в области, далекой от гуманитарных наук (стихи пока оставим в покое). Что толку от того, что я наконец-то закончила институт и устроилась на работу? Карьера мне не нужна, деньги не ахти какие, и миллионером я не стану. Сходил, посидел, чегой-то поделал и домой. Скучно, неинтересно, не мое. Что еще? Выйти замуж, родить ребенка и положить все силы на его воспитание, стать просто звеном между прошлым и будущим? Опять скучно. Нет, конечно, дети - это прекрасно, но... (ах, этот странный союз "но" - он всегда разделяет, несмотря на свое столь многообещающее название), но этого мало, чтобы чувствовать себя счастливой. И что же остается тогда? Только одно - стихи (наконец-то я уселась на любимого конька после несколько затянувшегося введения), те самые стихи, которые я с одинаковой периодичностью то люблю, то ненавижу в совершенно равной степени, и которые я то мечтаю порвать и выкинуть, то посылаю в журналы и газеты. Зачем мне это нужно? Не знаю. Единственное, что я знаю точно - мне абсолютно не нужна слава или известность, нет. Я просто хочу выбраться из этого болота: на работу - домой, на работу - домой, а суббота и воскресенье - у телевизора! И все! Так вот - я не хочу такой жизни. Я хочу верных друзей, ценящих меня и уважающих, любящего мужчину и кучу бэбиков, не дающих мне скучать. Я хочу веселую компанию, в которой любой, даже самый серый денек превращается в праздник, а потом, когда все уйдут, чтобы со мной остался он - тот единственный и неповторимый, в котором соединятся все мужчины, придуманные мной за эти годы, но так ни разу и не встреченные. Вот чего я хочу от своих стихов! - чтобы на них, как мотыльки на огонь, слетелись люди, близкие мне, способные меня понять, принять, полюбить и сделать счастливой. И все! И больше ничего!
А вот и Дух Скепсиса пожаловал:
- Ну вот, отчего ушла, к тому и вернулась: мне мало для счастья только семьи, хочу еще стихи писать, а стихи писать хочу, чтобы семью хорошую создать. Не кажется ли Вам, Анна Григорьевна, что Вы несколько запутались в своих желаниях? Чего же Вы все-таки хотите больше: стихи или мужчину?
- А и действительно, заплутала... Наверное, так: сначала хочу хорошие стихи писать, и на эти стихи приятного мужчину поймать, а когда мужчина прочно в сетях запутается и будет окольцован, то стихам можно и лапкой помахать.
- А что же, Вы думаете, что без стихов приятного мужчину не споймаешь?
- Да нет, отчего же. Но если нет его в моей жизни, так пусть хоть стихи будут... Хоть какое-то утешение...
А вот и мысль дня явилась: "Не потому ли простой карандаш так зовется, что - сер?"
* * *
Я каждый день здесь прохожу, и вижу всегда одно и то же: разбитый фонарь, из которого вода в последний раз лилась, видимо, в прошлом веке, бесстыдно глядящий пустыми окнами дом-расселенка, никому не нужный забор, из которого уже давно вынули все приличные доски, а еще - огромное количество следов пребывания людей и собак: окурки, смятые банки из-под колы, водки и пива, стекла почти всех цветов и оттенков, составлявшие некогда ряд разнообразных бутылок, бумажки, окурки, кучки собачьих испражнений, плевки - и т.д., и т.п. Иногда на бортике бывшего фонтана греется кошка - большая, черная, с огромными зелеными глазами. Иногда на нем сидят местные "молодежь энд подростки". Но чаще всего здесь пустынно - только бывший фонтан, бывший дом, бывший забор и настоящая я. Вся из себя такая настоящая, реальная, недовольная собой и своей жизнью. Я не люблю это место, но отчего-то оно манит к себе, притягивает, зовет... Я почти слышу его вкрадчивый голос: "Присядь, побудь здесь, покури - и ты не пожалеешь". Но я не поддаюсь на эти уговоры: место-то пустынное, бомжи, небось, живут, кто знает, что им в голову может взбрести - и иду мимо, иду к привычным толпам людей, машин, собак, магазинов, баров, реклам, ко всем радостям и прелестям цивилизации. Я знаю, что через два поворота меня ждет очередной "24 часа", а за ним - целый хоровод вывесок, платьев, причесок, красок. Почему я тогда все же остановилась здесь, в этом, если говорить красиво (книжным языком) царстве запустения и разрухи? Наверное, потому, что на душе было так же пусто и уныло, так же разрушен прекрасный фасад ослепительного некогда дома Счастья, фонтан Надежды иссяк, и вокруг них появился никому не нужный забор Цинизма и Отчаяния.
- Девушка, прикурить не дадите?
- Дам, - я достала зажигалку, не глядя протянула на голос. Моей руки коснулись холодные, дрожащие пальцы незнакомца, берущего хваленый "Criket".
- Спасибо. Вы не против, если я посижу рядом с Вами?
Я пожала плечами. Мне все равно.
Незнакомец тихо что-то мурлыкал себе под нос. Ну и пусть! Может, у человека настроение хорошее. Остается только позавидовать. И я закрыла глаза и стала завидовать. Надоело быстро - скучно, оказывается. И захотелось, чтобы что-то произошло - прямо здесь, прямо сейчас, что угодно, лишь бы разрушить эту рутину, это безумие дней-ночей-недель-месяцев-лет в поисках Принца, в поисках счастья, в поисках (как ни странно) свободы... И изменилось:
- Вы не будете против, если я предложу Вам зайти в кафе, выпить чего-нибудь?
Я открыла глаза, посмотрела на незнакомца: вот оно, явление Героя "в полный рост". Ну что же, могло быть и хуже: не красавец - но и не урод, одет - обыкновенно, прическа - обычная, только вот в глазах что-то на тему того, что если я откажусь, то он...
"Если она откажется, то я уйду в никуда. "По дороге разочарований". Ей, похоже, тоже плохо, мы смогли бы на время помочь друг другу. Если она захочет".