Я полагаю, любой из нас хоть раз в жизни слышал, что у каждого второго (а может быть и первого!) человека, есть свои тараканы в голове. Вполне возможно так оно и есть, спорить не стану. Но мне с некоторых пор кажется, что у многих граждан, кроме тараканов, имеются и свои личные черти. Почему я так думаю? Ну, хотя бы потому, что такие черти есть у меня. И один из них сейчас пришел ко мне в гости. Этот чертик, без сомнения, самый лучший из всех чертей, которых я видел во сне или наяву до сих пор. Он не корчит страшные рожи, не матерится, не обещает содрать с меня кожу и посадить в кипящее масло. Если судить человеческими мерками, он ведет себя более или менее адекватно, и лишь иногда грозит когтистым пальчиком и многозначительно улыбается, как будто ему известно обо мне что-то тайное, постыдное, а может быть даже преступное. Но это все-таки лучше, что чаще присылают ко мне его, а не Николая, древнего облезлого черта с длинной козлиной бородой и большими гнутыми рогами. Николай грязно ругается по матери, гневно топает копытами и все норовит достать меня зазубренным, бурым от засохшей крови, трезубцем. А этого славного чертика зовут Тимошей. Иногда мы с ним даже разговариваем, хоть Тимоша и говорит, что его ругают за то, что он ведёт беседы с грешниками. Но я успокаиваю его, обещаю, что не выдам нашей тайны этому старому чёрту, Николаю. Я же вижу, как Тимошке скучно, как ему хочется поиграть, попрыгать, а не меня пугать, неисправимого и неизлечимого грешника.
- Как дела, Тимоша? - спрашиваю я его обычно, когда он появляется передо мной, цокая копытцами, выходя из темного угла комнаты или вылезая из-под дивана.
- Как сажа бела, - так же обычно, отвечает мне Тимоша, шмыгая пятачком и строя забавные гримаски, - нету покоя от вас, окаянных грешников. Все грешите и грешите, как будто заняться вам больше не чем. А нам, бедным чертям, все пугать вас, наставлять на путь истинный!
Смешной он. Как будто нас, закоренелых грешников, можно исправить. Если было бы все так просто, то зачем тогда, спрашивается, нужны раскаленные скОвороды, котлы с кипящим маслом и прочие зловещие атрибуты ада? Пригрозил бы чертяка грешнику пальцем, показал ему раскаленные щипцы, и грешный страдалец, глядишь, и раскаялся бы, размазывая по лицу сопли и слезы. Так ведь нет, ничем не проймешь дубленую шкуру грешника, не выжмешь из него святую слезу покаяния, не заставишь разбить в неистовой молитве лоб, и что самое печальное, не только он, грешник, в этом виноват. Нет, нет, он и сам конечно виноват, никто с этим не спорит. Виноват в том, что не смог противостоять соблазнам, не проявил достаточную твердость характера, не отказался от поднесенной рюмки или шприца. Но, ведь и обстоятельства, друзья мои, тоже нельзя сбрасывать со счетов. Все мы, люди, в конце концов, вольные или невольные жертвы и заложники обстоятельств. Вот только одним хватает ума, или силы воли противостоять жизненным невзгодам, а другие просто плывут по течению, не сопротивляясь и принимая свою судьбу как данность, которую они не в состоянии изменить. И плывя по течению жизни, они могут творить такие подлости, от которых у любого нормального человека может помутиться его светлый разум. Впрочем, положа руку на сердце, надо признать, что человек, это такая скотина, которая всегда и во всех обстоятельствах, обязательно найдет оправдание себе и своим подлым поступкам. И опять же, не он в этом виноват, такова природа и сущность человеческой натуры, его изнанка и оборотная сторона. И Тимоша, хоть и молодой черт, знает или, скорее всего, догадывается об этой человеческой слабости. Поэтому, наверное, так грустны его глаза и беззлобны речи. Как же я ему не завидую, этому добродушному чертику, который каждый день имеет дело с такими пропащими личностями как я, и другими, мне подобными. Да, жалко мне Тимошку, что ни говори. Уж лучше бы вместо него присылали ко мне Прохора, похотливого и пошлого чёрта-искусителя. Тот, как только заявится, начинает гаденько улыбаться, подмигивать, причмокивать, и шепотом, настойчиво звать к срамным девкам. А то начнет пальцем по горлу прищелкивать и напевать фальшивым, треснутым фальцетом:
- Шумел камыш, деревья гнулись! И ночка темная была!
Подстрекает, собака, черт бы его побрал. И чего я только не делал, что бы не поддаваться на его гнусные провокации, и уши затыкал и бросал в него разными тяжелыми предметами, но я всего лишь слабый, земной человек и не всегда могу устоять перед соблазном. И все-таки хуже всех не он, и даже не Николай, а Савелий, деловой, корыстный черт. Придет, подлюка, достанет из мошны кошель со златом и стоит, позвякивая им, переминаясь с копыта на копыто и таинственно улыбаясь.
- Чего тебе надо? - спрашиваю я его, когда мне уже надоедает молчать. А он, ухмыляясь, отвечает противным, гундосым голоском:
- Это не мне надо, дурачок, это тебе надо.
И все лыбится, гад. Знает ведь, паскуда, что я все равно его спрошу.
- Ну, и что мне надо?
- Эх, ты, глюпый, смешной человечек, - отвечает он, скалясь, - денег тебе надо. Много денег. Когда у тебя есть много денег, ты важный человек. Тебя все уважают и боятся. Все слушают тебя и ищут с тобой дружбы. А ты презираешь их, плюешь на них и смотришь на жизнь свысока. В этом и только в этом, кто бы только что не говорил, смысл вашего человеческого существования.
- Врешь ты все, черт, - говорю я, горячась, - люди живут не для этого.
- А для чего? - нагло смеется мне в лицо Савелий, - скажи мне, если ты это знаешь.
- Люди рождаются для счастья, - отвечаю я после длительного раздумья.
- Для счастья? - заходится от хохота Савелий, - спасибо, насмешил.
Насмеявшись, он утирает слезы и говорит:
- А для счастья, по-твоему, деньги, что, не нужны?
Я долго молчу, думая, чтО бы такое ему ответить.
- НужнЫ, - отвечает за меня Савелий, - сам знаешь, что нужнЫ. Еще как нужнЫ. И чем больше денег, тем счастливей человек.
Но я не сдаюсь.
- Счастье человека не в деньгах, а в традиционных ценностях. В семье, в детях, в интересной работе, - говорю я, искренне надеясь, что мои слова звучат убедительно.
И опять хохочет алчный черт.
- В семье, говоришь? - отвечает он, смеясь, - а где твоя семья? Где твои дети? Чего молчишь? Жена от тебя ушла, дочь тебя забыла и даже не звонИт. А работа? Ты что, всю жизнь мечтал работать таксистом? Ты же хотел стать журналистом-международником, забыл, что ли?
Вот ведь сволочь, всего-то метр с кепкой, вернее, с рогами, а сколько же в нем подлости и коварства, просто удивительно.
- Ты не обобщай, это частный случай, - вздыхая, отвечаю я ему.
- Эх, ты, глупый, наивный человечишка, - заливается смехом черт, передразнивая меня, - частный случай..., Да вся ваша жизнь людская состоит из частных случаев. А ведь ты мог жить по-другому, совсем по-другому, и ты сам это прекрасно знаешь. С твоими-то знаниями и с твоим военным опытом... Ты же первоклассный снайпер, а этот талант не пропьешь, как ни старайся. Да и напрягаться-то тебе особо не надо. Выполнил заказ, получил "бабки", и ушел. Всего-то и делов...
- Это все уже в прошлом, я свое отстрелял, и та война давно закончилась, - отвечаю я, как будто оправдываясь, - да и забыл я уже все, навыки потерял.
- В прошлом, говоришь? - переспрашивает меня Савелий, становясь серьезным, - в прошлом может остаться только мирное время, а войны всегда были, есть и будут. Будут до тех пор, пока на земле останется хоть один человек. Вы, людишки, всегда будете воевать. За кусок хлеба, за пещеру, за смазливую самку, за своего бога, за ломаный грош. А те из вас, которые не захотят воевать, сами того не желая, станут пушечным мясом и тупым орудием в чужих руках. И никакая цивилизация здесь ничего не сможет изменить или исправить. Такова ваша человеческая природа. Вы всегда будете воевать между собой, и будете убивать друг друга. Так что, мой недалекий друг, не упускай свой шанс! Хочешь, хоть сейчас "подгоню" выгодный заказ? Бабла срубишь немеряно, а мне отстегнешь лишь какие-то жалкие пятнадцать процентов! Учти, это недорого, другие берут намного больше.
- Ты что, глухой, что ли? - говорю я как можно спокойнее, стараясь отвязаться от прилипчивого визитера, - сказано же тебе, что я уже все забыл. Ну, ты сам прикинь, времени сколько прошло уже после моей службы в Афгане? Лет двадцать? Двадцать пять? Да больше уже. Так что, приятель, оставь меня в покое. Молодых ребят поищи, их сейчас полно, сам знаешь, сколько у нас сейчас горячих точек.
- Молодых много, - неожиданно соглашается со мной Савелий, - а таких как ты, можно по пальцам пересчитать. Вспомни, хотя бы тот бой под Кундузом. Тогда о вашей командировке как-то узнали душманы , и твой отряд попал в засаду. "Духи" прижали вашу колонну к скалам и расстреливали из "калашей" как кроликов, как мишени в тире. Чего молчишь? Ты же помнишь тот бой, такое невозможно забыть. И если бы не твои навыки и холоднокровие, то от вашей роты ничего бы не осталось, и ты сам это прекрасно знаешь. Ты же тогда спас своих друзей, раненого ротного вытащил из-под обстрела, да еще как-то умудрился при этом больше половины душманов перебить. Только не говори мне, что каждый советский патриот был тогда на такое способен.
- Ну, не знаю, как насчет патриотизма, - нехотя отвечаю я, хмурясь, - а выбор тогда у нас был небольшой. Либо умереть, либо выжить. И мы выбрали второе. И нам, несмотря ни на что, выжить все-таки удалось. Правда не всем, к сожалению, но и "духам" тогда, тоже досталось.
- И я о том же говорю, - неожиданно поддерживает меня Савелий, - ведь если бы не ты, то от вашей роты осталась бы только запись в учетной книге. Ну, что, как тебе мое предложение? Соглашайся, не прогадаешь, точно тебе говорю!
- Да пошел ты... - наконец не выдерживаю я, не зная, что ему еще можно сказать этому ушлому черту в свое оправдание...
И что самое печальное, это то, что этот наглый черт, если не во всем, то во многом прав, я мог бы жить совершенно по-другому. И предложения зарабатывать на жизнь военным ремеслом мне не раз уже поступали. И не только в лихие 90-е годы. Я надолго замолкаю, вспоминая минувшее время, и из задумчивости меня выводит Тимошка, мой юный, рогатый друг. Он начинает подпрыгивать и корчить презабавнейшие рожицы. Это хорошо. Если Тимошка заметно повеселел, значит, болезнь решила немного отступить и приступ должен скоро закончиться. Вот Тимоха на прощанье мне машет хвостом и растворяется в ночной тьме. Я встаю с влажной от пота постели и иду на кухню, чтобы заварить кофе и выкурить сигарету. Выпив кофе и закурив, я сижу на табурете и смотрю в окно на спящий город. Спать я больше не хочу, да и уснуть мне все равно уже не удастся. Я смотрю на свои трясущиеся руки и решаю, что на работу я сегодня тоже, пожалуй, не пойду. Надо бы, конечно, сходить днем на прием к врачу, но желания, почему-то, нет никакого. Не хочется на заданные с умным видом глупые вопросы, давать не менее глупые ответы. Да к тому же, я точно знаю, что синдром Чарльза Бонне современная медицина лечить пока еще не может. Поэтому я сейчас покурю, а потом схожу в ночной магазин за бутылочкой. Или двумя. Что бы два раза не ходить. И буду коротать время, и бороться со своим недугом сугубо народными, проверенными временем, средствами. А если и это не поможет, то тогда уже, пожалуй, можно и к доброму доктору пойти, хуже, наверное, все равно уже не будет.
2.
- Сестра Изольда, принесите еще свечей, сегодня у нас торжественный день.
Брат Аскольд, магистр ордена "Ангелы тьмы", был облачен в черный балахон с капюшоном, в руке он держал четки из черных, отполированных до блеска черепов. Женщина, которую магистр назвал сестрой Изольдой, в таком же черном балахоне, как у него, принесла свечей и стала их зажигать. Мрачное подземелье, осветилось трепетным светом стеариновых свечей и по сводам из красного кирпича заплясали причудливые тени. Когда все принесенные сестрой Изольдой свечи были зажжены, стало можно разглядеть нарисованную на полу большую пентаграмму, вокруг которой стояло около десятка человек в черных балахонах с капюшонами. Это были адепты организации, члены совета ордена "Ангелы тьмы". В центре пентаграммы располагался круглый столик черного дерева на гнутых ножках. На столике, кроме красных горящих свечей, стояли несколько серебряных бокалов, пять бутылок водки и желтый человеческий череп. Невдалеке от столика, за спинами членов ордена, находился массивный черный деревянный крест в виде буквы "Х". Некоторое время стояла тишина, нарушаемая потрескиванием горящих свечей, затем к столику, тихо подошел брат Аскольд, за ним тенью - его помощник и неофит, брат Герман. Выдержав длинную театральную паузу, брат Аскольд поднял склоненную голову и торжественно произнес:
- Братья и сестры, мы собрались здесь сегодня для того, чтобы дать отсчет начала сотворения нового мира. Наконец пришел тот час, когда мы можем сказать, что старый мировой порядок скоро рухнет и на его смену придет новый, истинный мировой порядок. Но для того чтобы настала новая эра всеобщего благоденствия, мы должны сделать так, чтобы старый прогнивший мир, с его ложной верой рухнул, и на его руинах, как феникс из пепла, возродилась новая, истинная вера. Вот тогда и явится наш Повелитель, Князь Тьмы, Пророк истинной и единственной веры.
Брат Аскольд посмотрел поверх голов адептов ордена, стоявших вокруг пентаграммы, как будто хотел уже сейчас узреть образ своего Господина. Снова воцарилась тишина, которую нарушил мужчина в черном балахоне, стоявший в круге единоверцев:
- Брат Аскольд, а что же мы можем для этого сделать?
Головы сектантов, присутствующих на тайном сборище, повернулись к говорившему. Это был мужчина лет сорока, вполне интеллигентного вида, с небольшой рыжеватой бородкой и в дорогих очках. Магистр медленно, всем телом повернулся к задавшему вопрос члену ордена. Несколько томительных секунд он молчал, разглядывая собеседника, а затем, нахмурившись, сказал:
- Брат Эдгар, вы неверно ставите вопрос. Вы должны были спросить: не что мы можем сделать, а что мы, наконец, должны сделать для того чтобы наш Повелитель стал Властелином этого мира? Вы, я надеюсь, поняли свою ошибку?
Голос брата Аскольда был тих и невыразителен, но от него у присутствующих на тайном сборище адептов, по телу побежали мурашки.
- Да-да, я понял, - дрожащим голосом ответил брат Эдгар, - я все понял...
- Очень хорошо, - также тихо проговорил магистр, а затем, уже громче, обратился к присутствующим:
- Итак, брат Эдгар, задал очень нужный и своевременный вопрос. Что мы должны сделать, чтобы наш Повелитель стал Властелином мира?
Ответа он не дождался. Члены ордена почтительно и молча смотрели на своего грозного магистра.
- Если нет возражений, я сам отвечу на этот вопрос, - сказал брат Аскольд.
Возражений от присутствующих адептов не последовало.
Магистр расправил плечи и громким голосом, в котором зазвенел металл, произнес:
- Мы должны принести жертву! Сакральную жертву! Но это будет не петух и не кошка, это будет - человек! И не просто человек, а человек, от смерти которого содрогнется и рухнет этот несовершенный и грешный мир!
Произнеся этот монолог, брат Аскольд замолк, склонив голову. Вновь воцарилась гнетущая тишина, которую нарушил неуверенный женский голос:
- Брат Аскольд, можно мне задать вопрос?
Магистр поднял голову и взглянул на стоявшую перед ним женщину в балахоне:
- Безусловно, сестра Аглая, тем более что вы его уже задали.
- Но я... - начала было женщина, но тут брат Аскольд поднял руку, пресекая разговор.
- Можете не продолжать, сестра Аглая, - сказал магистр, - вы, вероятно, хотели спросить, что же это за человек, из-за смерти которого должен рухнуть этот лживый мир?
Сестра Аглая лишь робко кивнула, не рискнув что-либо ответить.
- Должен признать, что я не знаю что это за человек, - вздохнув, сказал брат Аскольд, - поэтому я и созвал вас на этот совет. От нас требуется узнать имя этого человека и поскольку он добровольно принести себя в жертву, как я думаю, не согласится, мы должны его тайно или явно похитить. Я слушаю ваши предложения.
- Я думаю, это должен быть очень публичный человек, - уверенно сказал мужчина в балахоне, стоявший рядом с сестрой Аглаей, - например известный политик.
- Мне так не кажется, брат Эдуард, - ответил магистр, - не забывайте, что жертва должна быть невинной и безгрешной. А где вы видели безгрешных политиков? Политика - это очень грязный бизнес. Пожалуй, самый крутой и самый грязный бизнес из всех ныне существующих. Нам это не подходит.
- А может быть, этой жертвой должен стать сам президент? - задыхаясь от своей смелости, спросила женщина, стоявшая рядом с братом Эдуардом.
Магистр с интересом взглянул на нее.
- Сестра Аделина, а чем, собственно, президент отличается от обычного политика? Ничем. Абсолютно. Лишь только размером своего капитала.
Женщина, к которой обратился брат Аскольд, ничего не ответив, промолчала.
- Есть еще какие-то предложения? - оглядел магистр присутствующих.
Предложений у присутствующих единоверцев больше, похоже, не было.
- Я уже предвидел, что мы ничего не решим, - сказал брат Аскольд, - и поэтому я вызвал из незалежной, от наших братьев по вере, человека, который нам поможет, я надеюсь, в наших поисках. Вы, наверное, о нем уже слышали, это сестра Оксана. Она уже предсказала много важных событий в той же незалежной, которые впоследствии произошли. Скажу больше, она уже здесь, с нами, но есть небольшая проблема. Для того чтобы предсказания сестры Оксаны были достаточно точными, ей требуется весьма своеобразный, я бы даже сказал, специфический коктейль из алкоголя, кокаина и свежей человеческой крови. В определенной пропорции. С двумя первыми компонентами проблем нет, а вот над третьим мы сейчас работаем, и когда он у нас появится...
В это время раздалась трель телефонного звонка и брат Аскольд, откуда-то из складок балахона, достал мобильный телефон.
- Я слушаю, - тихо ответил он в трубку, - хорошо. Да, ведите его сюда.
Магистр отключил телефон и убрал его.
- Ну вот, все в порядке, - сообщил он присутствующим, - третий компонент сейчас прибудет. Брат Герман, откройте дверь.
Помощник магистра, брат Герман, подошел к металлической двери и, отодвинув массивный засов, ее приоткрыл. Ждать пришлось недолго. Снаружи послышались шаги, женский смех и через несколько секунд в дверь вошли две ярко накрашенные девицы в мини юбках и пьяненький молодой, веселый мужчина бомжеватого вида. Как только они вошли, брат Герман закрыл дверь, задвинул засов и встал к ней спиной. Обе девушки, тот час, куда-то пропали, и мужчина остался стоять один, озираясь по сторонам и все еще глупо улыбаясь.
- Приветствую тебя, агнец божий, - обратился к пришельцу со змеиной улыбкой брат Аскольд.
- Привет, - растерянно оглянувшись, ответил гость, - а ты кто такой?
- Для тебя, я думаю, это уже не имеет значения, - все с той же ехидной ухмылкой ответил магистр, - могу лишь только сказать, что для тебя сейчас и здесь настал знаменательный день. Твоя никчемная жизнь, мой несчастный и счастливый друг, сегодня сослужит хорошую службу всему миру в целом и нашему ордену в частности.
- Чего? - не понял мужчинка, - какому еще ордену? Чего ты там еще городишь? А куда делись эти шлюхи, с которыми я пришел? И какого хрена вы тут делаете?
- Долго объяснять, приятель, да и ни к чему, я думаю, тебе это знать. Так что просто лучше сразу на все забей, - посоветовал ему брат Аскольд, для большего понимания переходя на язык маргинального элемента. Он поднял согнутую в локте руку и по его сигналу к мужичку подошли два члена ордена: брат Герман и брат Эдуард. Они взяли того под руки и повели к деревянному кресту.
- Какого хрена... - снова начал было возмущаться нетрезвый бомж, но брат Эдуард пресек его вопросы резким ударом кулака левой руки под дых. Маргинал повис на руках сектантов, жадно хватая ртом воздух. Пока он приходил в себя, сектанты привязали его к деревянному кресту, используя при этом белые пластиковые вязки. В это время откуда-то из темноты вышли две женщины в черных балахонах, на их лицах еще были видны следы наспех стертой косметики. Они почтительно поклонились магистру и молча встали в круг расступившихся единоверцев. Между тем брат Эдуард взял со столика и откупорил бутылку водки. Открыв бутылку, он до краев наполнил серебряный бокал и поднес его к лицу безвольно висящего на кресте человека. Прошло несколько секунд, прежде чем учуявший знакомый запах маргинал, зашевелился и открыл глаза. Открыв глаза, он завороженно уставился на большой блестящий бокал с вожделенным нектаром. То обстоятельство, что он находится в темном подземелье и при этом был намертво привязан к жертвенному кресту, его уже, кажется, не особенно беспокоило.
- Это мне? - растерянно спросил бомжик.
- Пей, - тихо сказал брат Эдуард.
Маргинал сделал несколько больших глотков из поднесенного бокала и, захлебнувшись, закашлялся, на глазах его выступили слезы. Когда он откашлялся, брат Эдуард снова поднес к его губам бокал с водкой.
- Погоди ты, дай дух перевести, - канюча, попросил его мужичок, тяжело дыша.
Булькая и захлебываясь, маргинал, наконец, допил бокал до дна и с пьяной улыбкой, довольный, посмотрел по сторонам.
- Ик... закусить бы, - сказал он заплетающимся языком.
Ответа на свой запрос бомжик не получил, а с правого бока к нему бесшумно подошел брат Герман, и в его правой руке, в неверном свете свечей, что-то опасно блеснуло. Привязанный к кресту человек заметил этот блеск и в его осоловелых глазах мелькнул смертельный ужас. Он хотел, было, что-то крикнуть, но не успел, брат Герман сделал стремительное движение рукой, и из перерезанного горла несчастного искателя приключений хлынула алая, дымящаяся кровь. Мужичок страшно захрипел и забился в судорогах на кресте, а брат Эдуард поднес к его шее бокал, который он все еще держал в руке. Кровь полилась в серебряную посудину, а брат Эдуард взял жертву за волосы и, придерживая трепещущую голову, постарался не пролить на пол драгоценную жидкость. Вскоре посудина наполнилась, и брат Эдуард отпустив голову человека, хрипящего на кресте, поставил бокал с кровью на жертвенный алтарь. Затем он откупорил еще одну бутылку водки, и, поставив ее на столик, вопросительно взглянул на магистра.
- Благодарю тебя, брат Эдуард, - кивнул ему брат Аскольд, - дальше я сам.
Он взял пустой бокал, и торжественно, что-то про себя бормоча, наполовину наполнил его водкой. Затем еще на четверть заполнил его свежей кровью. И, наконец, достав из складок балахона маленький пакетик с белым порошком, высыпал его содержимое в бокал с дьявольской смесью. Полученный коктейль он тщательно размешал лежащей на столике серебряной ложечкой. В продолжение этой процедуры, все присутствующие сектанты, затаив дыхание, наблюдали за действиями своего шефа. Наконец, удовлетворенно вздохнув, брат Аскольд выпрямился, держа перед собой серебряный бокал с магическим зельем.
- Альзо, - торжественно сказал он, бережно сжимая в руках драгоценный сосуд, в котором рубиновым цветом переливалась колдовская смесь.
Наконец, выдержав длинную театральную паузу, магистр кивнул помощнику:
- Брат Герман, пригласите наших сестер.
Неофит почтительно поклонился и удалился в темноту. Прошло несколько томительных секунд, и наконец, он появился из темноты, а за ним на свет вышли две женщины в балахонах. Первой шла женщина, лица которой не было видно из-за низко надвинутого капюшона. Она вела за руку сектантку, которая неуверенно шла, склонив на бок непокрытую голову. Подведя спутницу к алтарю, она что-то шепнула той на ухо и, отпустив руку и поклонившись магистру, отошла в сторону.
- Благодарю, сестра Эсфирь, - тихо сказал брат Эдуард. Он подошел к сектантке, стоявшей возле алтаря, и взял ее за руку.
- Сестра Оксана, от тебя сейчас зависит судьба этого грешного мира, поведай нам истину, - произнеся эти слова, магистр вложил в ее руки бокал с магическим напитком. Ведунья ничего не ответила, лишь ее незрячие, мертвые глаза будто ожили и забегали по сумрачному подземелью и по стоявшим вокруг пентаграммы сектантам. Пророчица медленно подняла бокал и, сделав несколько глотков, замерла. Ее пустые глаза блуждали по сводчатому потолку и застывшим лицам адептов.
- Не вижу..., Не вижу, - наконец промолвила она глухим, могильным голосом, от которого членов секты пробил нервный озноб.
- Сестра, попробуйте еще раз, - обратился к провидице магистр, - времени у нас с вами достаточно.
Сектантка вновь подняла серебряный бокал и, сделав несколько больших глотков, его полностью осушила. Выпив бокал, она безвольно опустила руки и бокал, упав, звеня, покатился по каменному полу с нарисованной пентаграммой. С подбородка ведуньи на черную ткань балахона стекали струйки алого, кровавого напитка. В подземелье воцарилась тревожная тишина. Так продолжалось несколько минут. Вдруг сестра Оксана встрепенулась и оглядела незрячими, фосфоресцирующими глазами присутствующих сектантов.
- Я вижу... - медленно произнесла она хриплым голосом, - вижу...
- Что вы видите сестра? - обратился к ней магистр, нервно перебирая четки с черными черепушками.
- Я вижу, я все вижу..., Всё..., Черные птицы летят... - торжественно изрекла провидица, подняв вверх ладони с растопыренными, крючковатыми пальцами, - черные кошки бегут... Черные рыбы плывут...
- А что вы еще видите, сестра? - нахмурясь, спросил магистр, в голосе которого слышались нотки разочарования, - вы видите жертву?
- Вижу... - помедлив, прохрипела сектантка.
- Кто она? Кто эта жертва? - нетерпеливо спросил брат Эдуард.
- Это ребенок... - ответила сестра Оксана, высматривая что-то мертвыми глазами над головами притихших членов ордена.
- Ребенок? - удивленно спросил магистр, - какой еще ребенок?
- Это девочка... - медленно проговорила провидица, - девочка, которая родилась в Москве, ровно в полночь с 31 декабря на 1 января двухтысячного года.
Сказав эти слова, сектантка закрыла глаза и безвольным кулем, с глухим стуком, повалилась на пол.
- Как же я сам не догадался... - простонал магистр, обхватив голову руками, - ну, конечно! Две тысячи лет от рождения Христа! Начало Новой Эры! А этот ребенок - первый человек Новой Эры! Вот она - сакральная жертва, которая перевернет и разрушит этот прогнивший мир!
Безмолвная паства внимательно прислушивалась к словам своего наставника, а к лежащей на полу ведунье подошла и опустилась возле нее на колени, ее поводырь - сестра Эсфирь. Она вынула из складок балахона пузырек с какой-то жидкостью и поднесла его к лицу лежащей на полу женщине.
- Братья и сестры! - торжественно произнес магистр ордена "Ангелы тьмы", - наконец-то свершилось! Свершилось то, что было предсказано и предречено задолго до этого знаменательного дня!
В это время сектантка, лежащая на полу, пошевелилась и при помощи своего поводыря села, держась одной рукой за голову.
- Стойте! - прохрипела она, - стойте, я вижу опасность!
- Какую еще такую опасность? - недоуменно спросил ее магистр, - о чем вы, сестра Оксана?
- Я вижу опасность..., И эта опасность исходит от ее отца... Он где-то рядом... Очень близко... Я его чувствую... Он может помешать вам в вашем деле...
- Вот оно что... - задумался брат Аскольд. Пока он размышлял, вся его паства молча наблюдала за происходящим в подземелье. Наконец что-то решив, брат Аскольд обратился к помощнику:
- Брат Герман, немедленно идите и выясните, что это за девочка и кто ее отец, а мы вас подождем, чтобы окончательно решить, что и как мы будем делать. Идите.
Неофит, поклонившись, молча ушел во тьму, а магистр обратился к пастве:
- Итак, мои братья и сестры! Как я уже ранее сказал, начался отсчет новой эры. Сегодня же мы принесем в жертву этого невинного ребенка, о котором нам поведала сестра Оксана и рухнет храм старой, прогнившей, ложной веры! А пока, нам всем следует причаститься кровью агнца, принесенного нами сегодня в жертву.
Произнеся эту речь, магистр откупорил бутылку водки, стоявшую на столе, и вылил ее серебряный бокал. Затем долил в него жертвенной крови, и насыпал белого порошка из прозрачного пакетика. Перемешав зелье серебряной ложечкой, он, глядя поверх голов сектантов, громко и торжественно произнес:
- Тебе, о, Князь Тьмы, мы навеки посвящаем наши жизни и наши смерти!
Сделав глоток из жертвенного бокала, магистр передал его стоявшему рядом брату Эдуарду.
- По одному глотку, - тихо сказал магистр. Брат Эдуард взял бокал и, отхлебнув зелья, передал его стоявшему рядом адепту. Бокал с жертвенной кровью уже пошел по второму кругу, как из темноты появился брат Герман, державший в руке несколько листков бумаги формата А11. Подойдя к магистру, он молча, склонив голову, протянул их своему шефу.
- Благодарю тебя, брат Герман, - сказал магистр и углубился в чтение принесенных бумаг.
Какое-то время магистр, надев очки, внимательно изучал полученные материалы, при этом бормоча про себя:
- Мария Кузнецова, четырнадцать лет. Проживает с матерью и отчимом в Лефортово. Улица Строителей. На учете нигде не состоит. Отец - Кузнецов Олег Сергеевич. Тысяча шестьдесят седьмого года рождения. Срочную службу проходил в Афганистане. Имеет ранения. Проживает в Гольяново. Улица Профсоюзная. В разводе. С бывшей женой и ребенком отношения не поддерживает. Выплачивает бывшей жене алименты по исполнительному листу. Постоянной работы не имеет. Страдает хроническим алкоголизмом. Состоит на учете в психоневрологическом диспансере. Серьезных правонарушений не имеет. Так-так.
Брат Аскольд снял очки и, задумчиво потерев переносицу, произнес:
- Мария, значит... Нет, это не просто Мария, это знАковое имя... Все возвращается на круги своя... От Марии все началось и на Марии все закончится. Ну, что же, определенная логика в этом есть. А вот связи с ее отцом я не вижу. Чем он может нам помешать? Не понимаю. Но если сестра Оксана считает, что он опасен, мы примем необходимые меры.
- Брат Эдуард, - обратился магистр к стоявшему рядом сектанту, - я поручаю вам устранить мешающую нам помеху. Способ устранения - на ваше усмотрение. Вот вам бумаги с фото и данными объекта. Можете идти. Я жду отзвона об исполнении.
С этими словами магистр протянул листы бумаги члену ордена, который взяв их и поклонившись, молча вышел.
- Брат Герман, а вам с братом Эдгаром поручается похитить и доставить сюда девИцу Марию. Как это сделать вы должны решить сами. Сегодня же мы принесем священную жертву. Вот вам ее данные. Если нет вопросов, вы можете идти.
Вопросов у сектантов не было и, молча поклонившись, они направились к двери. Но не успели они выйти, как сестра Оксана, сидящая на полу, склонив голову, вновь, что-то бормоча, зашевелилась.
- Вы что-то еще хотите сказать, сестра Оксана? - обратился к ней магистр.
- Ее нельзя убивать, - прохрипела ведунья, - ни один волос не должен упасть с ее головы. Ее нельзя мучить, бить, распинать, иначе она станет вторым Иисусом, только женского рода.
- Что? - не понял брат Аскольд, - а как же мы принесем жертву?
- Она должна умереть сама, в страшных мучениях, - тяжело дыша, ответила провидица, - не кормить, не поить и на девятый день она умрет. Вот тогда все, что было предсказано, свершится.
Сказав эти слова, сектантка, в изнеможении опустила голову.
- Девять дней до конца света... - прошептал магистр с дьявольской улыбкой, - да будет так во имя нашего Повелителя.
- Вы все поняли? - обратился магистр к собравшимся уходить сектантам, - действовать надо очень аккуратно.
Те кивнули в ответ и, поклонившись, вышли.
3.
Я вышел из подъезда и, поежившись от холодного октябрьского ветра, застегнул куртку на молнию. Ночной магазин был недалеко от дома и вскоре я уже заходил в его дверь. Я был единственным покупателем в этой поздний час, и заработал улыбку от заспанного работника прилавка. Я знал ее, эту продавщицу, ее звали Тамарой. Она жила в соседнем доме и воспитывала двух пацанов от сожителя, отбывающего срок по "хулиганке". Иногда мы с ней разговаривали "за жизнь", когда я по ночам заходил за выпивкой, и когда у меня было желание вестИ такие разговоры. Тамара, кажется, была не против того, чтобы мы познакомились поближе, но я не поддавался на ее неуклюжие попытки соблазнения, потому что хорошо знал ее "безбашенного" мужичка, у которого к тому же заканчивался очередной срок. Да и не нравилась она мне, честно говоря, эта глупая, крашенная в цвет божоле, бабенка. Я хотел сначала взять две по ноль пять, но потом, решил, что это для меня будет многовато, завтра может быть, все-таки придется идти к врачу. Вообще-то на ночную торговлю спиртным существовал категорический запрет, но на меня, ввиду упомянутой выше причины, он не распространялся. Я взял одну ноль пять "Пять озер" и, получив на сдачу еще одну Тамарину многообещающую улыбку, пошел домой. Когда я вышел из лифта и подошел к двери своей квартиры, то увидел Витюшку, своего закадычного приятеля и однокашника, живущего в соседнем подъезде. Он сидел на корточках возле двери моей квартиры и, положив голову на колени, был, судя по всему, твердо настроен дождаться моего возвращения.
- Привет, Витек! - поприветствовал я его, - кого ждем?
- ЗдорОво, Олег, - ответил Витек, поднимаясь и протягивая руку, - тебя жду. Кого же еще?
- А почему не позвонил? - спросил я, пожимая его руку.
- Денег нет на телефоне, - ответил Витек.
- Понятно. Что-то случилось? - спросил я, хотя можно было и не спрашивать. Я посмотрел на то, в чем он был одет и подумал, что если он пришел ко мне по такой погоде, в спортивном костюме и тапочках, значит, его снова выставила из дома его очередная сожительница.
- Да, Танюха опять выгнала, - вздохнув, ответил Витек, подтвердив мое предположение, - слушай, я у тебя пару дней "перекантуюсь", а? Танюха немного успокоится, и я уйду.
- Валяй, - сказал я, - а как она могла тебя выгнать из твоей квартиры?
- Да ладно, не парься, Олег, - беспечно махнул рукой Витек, - ты что, этих баб не знаешь?
- Да я то и не парюсь, - ответил я, - это тебе, Витек надо париться. Тебя скоро совсем из квартиры выгонят и назад не пустят. Чего тогда будешь делать?
- К тебе приду жить, - беспечно рассмеялся Витек.
- Нет, Виктор, так не пойдет. Мы с тобой быстро сопьемся, - ответил я, - а мне еще пожить охота. Ну, ладно, чего стоИшь? Заходи.
Мы зашли в квартиру и я, положив пакет со звякнувшей в ней бутылкой на тумбочку, стал снимать куртку. Витек, услышав знакомый звук, оживился.
- Ты в магазин ходил? - спросил он.
- Догадливый ты, однако, Витек, - ответил я, - ладно, на кухню проходи. Руки мыть не будешь?
- Да, чего их мыть, - отмахнулся Витек, двигаясь в указанном направлении, - они у меня чистые.
Витек, как воспитанный человек, не стал отказываться, а быстро занял место за кухонным столиком и терпеливо дожидался, пока я приготовлю нехитрую закуску. Я пожарил яишенку с зеленым лучком, нарезал хлеб и краковскую колбаску, а Витек в это время молча сидел, глотая слюни. Видно Танюха не особо баловала его кулинарными изысками. Впрочем, мне было не особенно его жалко, потому что Витек из всех жизненных ситуаций обычно выбирал наихудший, тупиковый вариант и всегда, как правило, "западАл" на стервозных баб. Нормальные женщины, которые готовы были создать ему домашний уют и терпеть его загулы, Витюшку почему-то не интересовали. Может быть, в этом была косвенная вина его родителей, старавшихся всегда оградить любимого и единственного сыночка от всех жизненных трудностей. Они помогли получить ему красный диплом в школе, устроили в Плехановский институт, "откосили" от армии и женили на дочке директора рынка. А сынулька, то ли из-за своего непростого характера, то ли из чувства протеста, прогуливал уроки, забросил институт и ушел от своей выгодной жены. И все его чудачества всегда сходили ему с рук до тех пор, пока были живы его родители. А потом родители умерли, и ограждать от невзгод его уже стало некому, и началась совсем другая жизнь, полная лишений и проблем. Но это, как говорится, уже совсем другая история.
- Виктор, водку пить будешь? - на всякий случай спросил я.
- Электрики не пьют, - ответил Витек, - они снимают напряжение.
- Понял, - сказал я, - снимать напряжение будешь?
- Буду, - не стал ломаться Витек.
- Хорошо, что ты не каменщик, Виктор, - сказал я.
- Это почему еще? - спросил Витек.
- Потому что настоящий каменщик всегда кладет на совесть, - ответил я, скручивая крышку с бутылки.
Виктор промолчал, подозрительно взглянув на меня, вероятно раздумывая, обижаться ему или нет.
Я разлил водку по стопкам и поднял свою:
- Ну, что? За встречу?
- За встречу! - поддержал меня Витек и, опрокинув в себя стопку, жадно набросился на яичницу. У меня аппетита не было, и поэтому я сидел за столом, вяло жуя кусок колбасы и наблюдая, как он расправляется со своим блюдом. Когда он доел, аккуратно вытерев куском хлеба тарелку, я снова разлил водку и придвинул к Витюшке тарелку с колбасой.
- За то же, - кратко сказал я, подняв свою стопку.
- Ага, - снова согласился со мной Витек, выпив и принимаясь за колбасу.
- Хороший у тебя аппетит, Витек, - закуривая, похвалил я его.
- Не жалуюсь, - ответил тот, не переставая жевать.
- Танюха-то хорошо готовит? - спросил я, с интересом наблюдая, как на глазах буквально таят мои съестные припасы.
- Нормально, - ответил Витек, дожевывая последний кусок колбасы, - только кормить меня не хочет.
- Это еще почему? - поинтересовался я.
- Деньги, говорит, давай на продукты, - вздохнув, ответил Витек.
- Вот оно как... А ты что?
- А что я? Где я ей деньги возьму? Я же не работаю, - ответил Витек.
- Понятно, - сказал я, - а ты же, вроде, где-то работал?
- Уже не работаю, - ответил Витек, - уволили.
- Это за что же?
- Да я два дня "задвинул", - поморщился Витюшка, - и меня сразу "бортанули".
- Вот собаки страшные, - неискренне посочувствовал я ему.
- И не говори, - ответил Витек, лицо, которого порозовело, то ли от возмущения, то ли от водки, - капиталисты, паразиты, мать их ети. Работаешь, ишачишь на них, не щадя своего здоровья, а тебя, чуть что, сразу вышвыривают на улицу.
- А ты в профсоюз пожалуйся, - посоветовал я ему.
- Ты чего, Олег? - удивился, перестав жевать Витек, - откуда у нас профсоюз?
- Шучу я, не обращай внимания.
- Нашел время шутить, - обиделся Витек, - человек без работы остался, а он шутит.
- Найди другую работу, - вздохнул я, - в чем проблема-то?
- Легко сказать: " Найди другую работу", - погрустнел Витек, - а где ее найдешь?
- Иди к нам, в такси работать, там всегда водители нужны, - сказал я, - права у тебя есть.
- В такси не хочу, - ответил, Витек, подумав, - у вас работа нервная. Вставать рано надо. Да и не выпьешь за рулем. Мне бы чего по проще.
- Проще не работать и пить водку, - сказал я, разливая последнюю по стопкам.
- Опять шутишь? - подозрительно спросил Витек.
- Держи, - сказал я, не отвечая на его вопрос и поднимая свою стопку.
- А чем закусить? - спросил Витюшка, осматривая стол.
- Из закуски остался только хлеб с солью, - ответил я, - так что извиняй, если что не так. В следующий раз предупреди заранее, когда придешь, чтобы я успел подготовиться. Мы допили водку и закусили черным хлебом.
- Ты, Виктор, мне кажется, что-то не договариваешь, - сказал я, ставя на плиту чайник, - что там у вас произошло?
Витюшка вздохнул и поставил пустую стопку на стол.
- Да ничего особенного не произошло, - ответил Витек, - Танька решила похудеть и купила напольные весы, а я ей просто рассказал один древний анекдот, ну и...
- Что, ну и...? - не понял я.
- Ну, и он ей не понравился.
- А что за анекдот? - спросил я.
- Да, обычный бородатый анекдот, - поморщился Витек, - короче, девушка купила говорящие японские весы, решила взвесить себя, встала на весы, а они ей говорят:
" - Второй человек - сойдите с весов! "
Рассказав анекдот, Витюшка опять вздохнул и замолчал.
- Хороший анекдот, - похвалил я его, - смешной. Но только за такой анекдот женщина может запросто и тяжкие телесные повреждения нанести и суд ее оправдает. Если судья будет женщиной, конечно. Так что ты еще легко отделался.
Витюшка, задумавшись, не ответил и какое-то время мы помолчали.
- ЧайкУ? - спросил я Витюшку.
- А больше ничего нет? - спросил с надеждой Витек.
- Нет, Виктор, больше ничего нет, - безжалостно разрушил я его хрупкую надежду, - только чай.
Витек глубоко вздохнул и отвернулся к окну. Какое-то время мы молча сидели и курили, думая каждый о чем-то своем. Первым молчание нарушил Витек:
- Да, - задумчиво сказал он, - как-то неправильно мы все-таки живем.
- Чего? - не поняв, спросил я.
- Живем, я говорю, как-то неправильно, - повторил Витек, тоскливо глядя в темное окно, - почти не общаемся друг с другом. Только все работа, работа. Тоска смертная.
- Вот здесь ты прав, Виктор, - поддержал я его, - с общением большие проблемы. Вот, например, если бы тебя сегодня Танюха не выгнала, то когда бы еще мы увиделись?
Витек искоса на меня посмотрел и, видимо чувствуя в вопросе подвох, промолчал.
- А вообще, если не вдаваться в подробности, это очень большой, философский вопрос, - сказал я, - в нем так просто, без бутылки, не разобраться.
- А я о чем говорю? - встрепенулся Витек, - то ли дело, было раньше: встречались, общались... А сейчас что?
- А сейчас капитализм, Виктор. Ты же сам сказал, - ответил я, - людям некогда общаться, нужно деньги зарабатывать. А жизнь, между тем, проходит мимо.
"- А ведь ты мог жить совсем по-другому", - как будто шепнул мне сзади в ухо знакомый гнусавый голосок. От неожиданности я вздрогнул и оглянулся, но никого не увидел.
- Достал уже алчный черт, - прошептал я с досадой.
- Это ты мне? - с обидой спросил меня Витек.
- Да нет, конечно, Витек, - ответил я, - просто ерунда всякая мерещится. Не обращай внимания.
- А, - догадался Витюшка, - это у тебя после ранения. Я думал, что уже все прошло.
- Я тоже так думал, - в раздумьи ответил я.
- Чего? - не понял Виктор.
- Да прошло уже почти, - махнул я рукой, - ладно, не парься, как ты говоришь.
Я вытер рукавом рубашки испарину, выступившую на лбу, и подумал:
- "Что-то водка не очень помогает. Или попробовать дозу увеличить? И тогда уж если не поможет, придется, наверное, завтра идти к врачу".
- А я ведь тоже мог попасть в Афганистан, - вздохнул Витек, которого, видно, потянуло на воспоминания, - если бы не маманька с папанькой.
- Ну и хорошо, что не попал, - вздохнув, ответил я, - а то сейчас был бы как я или как Серега. А мог бы двухсотым вернуться. А мог бы и вообще не вернуться.
- Ну, не скажи... - протянул Витек, - ты знаешь, Олег, со временем, мне все больше и больше кажется, что если бы я тогда попал в Афган, то все бы у меня сложилось по-другому. Совершенно по-другому. Если бы я тогда не послушал родителей, не дал себя уговорить...
Мне совсем не хотелось продолжать разговор на эту тему, в сто первый раз выслушивая душещипательный Витюшкин рассказ о том, как могла бы сложиться его судьба, если бы он не откосил от армии. Поэтому я его перебил:
- Слушай, Витек, сходил бы ты лучше за бутылочкой, а я пока чего-нибудь приготовлю закусить.
- Да сходить-то, конечно, можно, - оживился Витек, вставая со стула, - а кто сейчас в магазине торгует?
- Тамара.
- Тамара? - переспросил Витек и погрустнел, - я ей денег должен...
- Сколько?
- Пятихатку, - вздохнув, ответил Витюшка.
- Ладно, не парься (вот, блин, прилипло словечко, спасибо тебе, Витек!) Вот, возьми деньги, из них долг заплатишь, - сказал я, протягивая купюры, - возьми одну ноль пять "Пять озер" и колбаски копченой какой-нибудь.
- Одну? - разочарованно уточнил Витек.
- Одну, Виктор, одну, - подтвердил я, - если Тамарка будет возражать, скажи, что я просил. Хлеба купи и пакет возьми.
- Ладно, - сказал Витек, направляясь к двери.
- Стой, Витек, - окликнул я его, - на улице холодно. Одень мою куртку и ботинки, кепку не забудь.