Просто небольшое пояснение к дальнейшему повествованию: после развода мне осталась небольшая дачка в деревне под Москвой. Квартиру моя бывшая отсудила, но я не имею к ней претензий (тем более, тем кто с этим сталкивался, хорошо известно сколько стоят эти услуги) Когда мне стало совсем нечего делать, рыбалка уже надоела, от алкоголя распухла печень, а доступных молодых соседок, под рукой, почему-то не оказалось, все были 70 +, я решил немного разобраться в старом чулане. В нем я нашел сундучок, основательно изгрызенный мышами, в котором мне попались старые записи, со всякими завитушками и ятями, в которых упоминалась моя фамилия и которые меня потом очень заинтересовали.
Просто на секунду представьте себе, что кто-то вам пишет письмо кто-то из позапрошлого века, и видимо, хочет донести до потомков какую-то очень важную весть. Хоть я и не сторонник таких древних воспоминаний, но по мере того что я читал, мне становилось все интереснее и интереснее. Я так понял, потому что спрашивать уже было уже у кого, что это писал или диктовал записи, сейчас уже неважно, мой пра-пра-дед. Там многие места были съедены мышами, так что все посторонние вставки с современными словами - это мое народное творчество. А внучок Вова, который был упомянут, это выходит, мой прадед. Ну, как-то так. Теперь следует текст рукописи. Да, еще, вот что, названия рукописи не было, это я сам уже вставил, так что можете меня ругать.
Сейчас, когда на моем жизненном пути осталось очень мало ступенек, мне, почему-то вспомнились мои младые годы. Мне, наверное, было лет осмьнадцать, может чуть более. За давностью лет уже и не припомню. Да и пишет с моих слов мой внучок Вова, шести лет, так что не судите строго. Извиняйте, если я буду скакать в своих воспоминаниях. Так вот, после того, как Бонапартий пошел войной на Русь, мой дядька, Никанор, у которого я в то время жил, решил спрятать меня от войны и отослал в подмосковное имение моей тетушки, в село Рязанцы, что под Москвой. Сразу должен сообщить, что я сбежал из под его опеки и пошел воевать с французом. Но это было уже через год, когда Бонапартий уже сжег Москву. Меня дядя всячески отговаривал, но я, несмотря на его родственные чувства, собрал свой небольшой багаж и уехал в Москву. До Москвы я не доехал, француз уже стоял в Митино. Это такая деревенька в подмосковье.
Там было много беженцев от войны, было много слез и горя, но я, закрыв в груди все мои чувства, обратился к адъютанту генерала Апраксина с просьбой служить своему Отечеству. Генарал Апраксин, несмотря на свою занятность, меня лично удостоил своей аудиенцией. Он плохо выглядел, серый, сухой, видимо много ночей не спал. Но, когда он со мной заговорил, я понял, это несгибаемые люди, они готовы пожертвовать своей жизнью ради Отечества. Это люди Бога, я никак по-другому не могу их охарактеризовать. Генерал посмотрел в бумагу, которую ему подал адъютант, потом, устало, взглянул на меня.
- Кузьминов? - коротко спросил он.
- Да, - ответил я, немного растерявшись.
- Я служил с твоим отцом, - сказал генерал, что-то изучая на карте, - знатный был рубака.
Я промолчал, переваливаясь с ноги на ногу. Папанька мне никогда не рассказывал о своих военных баталиях.
- Хочешь служить?- спросил генерал, на минуту оторвавшись от своей карты.
- Так точно! - ответил я.
- А ты молодец! УзнаЮ отца, - генерал, взглянул мне в лицо, и мне кажется, я увидел в нем что-то человеческое.
- Но помни, француза надо бить, но нужно и себя сохранить! Вы молодые, вам еще нужно деток рожать, защитников Отечества.
Мне показалось, что у сурового генерала показалась слеза в уголке глаза. Он отвернулся от меня и я так и не понял, была эта слеза или нет.
Меня генерал назначил служить бригадиром в Третий пехотный полк Генерала Тучкова. Много можно было бы рассказать о наших баталиях, да это и так всем известно, гнали мы француза за милую душу. Но вот беда, в одной из стычек, в окопе, их сержант, своим штыком, мне пропорол живот. Больно не было, просто я сильно удивился, когда кишки полезли наружу, что вот так, просто, я могу умереть. Француза пристрелил мой адъютант, а меня, мои ребятки отнесли в лазарет. Рану зашил полковой лекарь, перед этим мне дав выпить изрядную долю спирта. После лазарета мне выписали отпускной билет для полного излечения, и я опять поехал к своему дядьке Никанору в Рязанцы. Когда я приехал в Рязанцы, я очень сильно удивился, потому что люди жили так, как будто и не было войны. Но потом, я к этому привык, тем более что полковой фельдшер, мне настоятельно говорил , что там, где я буду жить, о войне могут вообще ничего не знать. Я в этом убедился и очень скоро к этому привык. Охота, рыбалка, это те небольшие удовольствия, которые я мог себе позволить, тем более что моя рана давала о себе знать. Были и боли и кровоточии, но постепенно, видимо благотворно сказывался деревенский воздух, мои болезни ушли прочь.
Однажды вечером, когда я был на рыбалке на пруду и был самый жор карася, я, неожиданно услышал какой-то слабый то ли вскрик, то ли стон. Я оглянулся и увидел, что недалеко от меня, молодая женщина, что-то причитая и прижимая руки к груди, медленно идет в воду. Я ей крикнул, что бы она стояла на месте, но она, похоже, меня не услышала. Она зашла в воду и что-то прошептав, окунулась с головой. Я, насколько это возможно, быстро, бросился к ней, но, когда я подбежал к тому месту, где исчезла женщина, даже и кругов на воде не было видно. Я стал нырять, пытаясь ее найти, но там было глубоко, и я не смог ее отыскать. Отдышавшись, я нырнул в последний раз и рукой нащупал что-то под водой. Это была исподняя рубашка той женщины, которая хотела свести свою жизнь со смертью. Я вынес ее из воды и постарался привести ее в чувства. Она долго не оживала, и когда я уже подумал, что она мертва, она открыла глаза и спросила меня:
- Зачем?
- Что зачем? - не понял я.
- Зачем ты меня спас? - спросила девушка.
Здесь нужно заметить, что эта девушка была диво как хороша. Этот излом бровей, чувственные губы, синие очи, только взглянув на нее один раз, я понял, что любил ее и только ее всю свою жизнь.
- Как тебя зовут, - только смог вымолвить я.
- Фрося, - ответила она, прижимая руки к груди, - барин, зачем ты меня вытащил, я должна была умереть.
-Зачем тебе умирать, Фрося? - спросил я, совершенно искренне.
- Меня отдают замуж за нелюбимого, - ответила Фрося, все также прижимая к себе исподнее, - что может быть хуже смерти?
- Фрося, погоди, - сказал я, - ты чья девка?
- Господ Смирновых, - ответила Фрося.
-Фрося, ты погоди! - сказал я, - я знаю Смирновых, я тебя выкуплю! Сколько ты стОишь?
- Семь рублей, - ответила Фрося, то ли с опаской, то ли с надеждой глядя на меня.
- Все-все! - сказал я, - завтра же ты получишь вольную!
- Нет, - ответила она, вздохнув, - у меня же есть отец и мать, братья и сестры. Ты меня не выкупишь, барин.
- Выкуплю, - бодро ответил я, прикинув сколько у меня было наличных средств. На всю семью моих денег явно не хватало.
- Фрося, я завра же погорю с вашими господами, - сказал.
Фрося посмотрела на меня своими большими, голубыми, небесными глазами и ничего не ответила. Впрочем, ответила.
- Прости барин, мне нужно идти, скоро дойка.
Какая дойка, для чего, я не мог совершенно понять,