Сумерки спускались на город за окном. Дэн сосредоточенно водил кистью по холсту. Мазок за мазком ложился на холст, но пока трудно было сказать, что он рисует: мешанина бордово-коричневых, темно-синих, черных и темно-зеленых пятен не складывалась в единую картину. Дэна это не останавливало. Похоже, он твердо задался целью закончить полотно.
За порогом раздались легкие шаги, и в дверном проеме появилась Настя. На ней было шелковое платье цвета красного вина, светлые волосы громоздились на голове в немыслимой прическе, в ушах болтались сверкающие всеми цветами радуги капельки-фианиты. Настя подошла ближе и, вглядываясь в холст, немного растягивая гласные, вальяжно спросила:
- Дэн, что ты рисуешь?
Дэн нехотя откинул с влажного от напряженной работы лба прядь темных длинных волос - как многие художники, он предпочитал отращивать их, а романтичный образ творческого человека в нем дополняла скошенная набекрень потертая беретка, растянутый свитер и старомодные джинсы-клеш, благодаря которым Дэн чем-то напоминал Трубадура из "Бременских музыкантов". Дэн отложил кисть в сторону и отряхнул руки, соизволив, наконец, повернуться к своей Музе.
- Так, - пожал плечами он. - Пока не могу тебе этого сказать.
- Вечно ты так, - скривилась Настя, и ее красивое лицо исказилось от этого, являя ее истинную натуру, которую давно уже Дэн видел насквозь. Давно видел - и все равно любил Настю, любил ее такой, какая она есть. Капризную, требовательную, иногда бесхарактерную, а иногда упрямую не к месту... он помнил ее совсем другой. Но те времена канули в Лету, и Дэн отдавал себе в этом отчет. Поэтому старался как можно спокойнее реагировать на ее заскоки. Не всегда получалось. Будучи натурой творческой и одаренной, Дэн с трудом сдерживал эмоции, особенно в том, что касалось Насти - ведь это было самое дорогое, что у него, вообще, есть. И больше всего на свете он боялся потерять ее, даже такую, как теперь, не боящуюся причинить ему боль, жестокую, безразличную. Наверно, именно поэтому он терпел ее нескончаемые капризы.
- Дэн, мы пойдем сегодня гулять? - протянула Настя, томно облокачиваясь на резную спинку кресла-качалки. Кресло накренилось, и она невольно вместе с ним подалась вперед, оказавшись лицом прямо возле плеча Дэна.
- Извини, Настенок, я рисую, - без особого сожаления в голосе сказал Дэн. У него болела голова, и ему было не до прогулок, но разве объяснишь этой взбалмошной особе... с некоторых пор она вообще забыла о том, что у него может что-то болеть, и не обращает внимания ни на какие его осторожные жалобы. Он привык переживать все в себе. И лишь рисование пока оставалось относительно святым занятием, которое давало ему некоторое алиби.
- Дэн, ты все время находишь, чем оправдаться. По-моему, ты просто не хочешь со мной гулять, - капризным голосом заявила Настя, выпрямляясь. - Так бы честно и сказал, зачем это вот "я рисую"...
- Насть! Ты же прекрасно знаешь, я хотел бы с тобой погулять, - устало ответил Дэн, поворачиваясь к ней вместе со стулом и глядя в глаза девушке. - Просто, ну, ты меня тоже пойми, мне иногда нужен, ну... отдых, что ли. У меня, может, голова болит? Об этом ты не подумала?
- Голова болит? Знаю я, как у тебя болит голова, - брови Насти сдвинулись, уголки губ брезгливо опустились вниз. - Во вторник у тебя тоже болела голова, однако это не помешало тебе поехать и встретиться с Наташкой.
- Наташа - моя бывшая одноклассница, у нас много общих тем, - попытался оправдаться Дэн. Ну как было объяснить ей, что ее бесконечные домогательства до его личной свободы утомили его, и ему нужен был хотя бы небольшой отдых от них... Наташа одна из немногих, кто мог ему в этом помочь.
- Догадываюсь, что это за "общие темы" такие, - фыркнула Настя. - Что-то со мной у тебя давно "общих тем" не находится.
Дэн вздохнул. И так происходит каждый день.
- Ну ты же все время на работе, все время занята.
- Но уж для этого-то я всегда найду время, - возразила Настя. - Разве нет?
Художник пожал плечами.
- А как насчет "не спугнуть тетю Варю"? Сколько можно заниматься любовью тихо, по-шпионски, оглядываясь, как бы тетя Варя нас не засекла? Думаешь, это прибавляет мне желания? А то, как она днем орет на меня, тоже, да?
- Тогда зачем ты со мной живешь, если все так плохо?! - рассердилась Настя. - Ушел бы! На моей квартире, между прочим, живешь, на мои деньги! Сам ничего в жизни не добился...
- Насть, разве ты сама не знаешь: я люблю тебя, поэтому я с тобой живу, - морщась, выдавил Дэн из себя слова, в правдивости которых был абсолютно уверен, но повторять их так часто и в таких обстоятельствах порядком уже утомило его. - А вовсе не из-за денег.
Настя стояла к нему спиной.
- Я не верю в твою любовь, слышишь?.. - тихо сказала она. - Ты совсем перестал думать обо мне, заботиться, тебя интересуют только твои картины. И встречи с всякими одноклассницами. Помню, как раньше ты приносил мне огромные букеты роз... ты уже давно не даришь мне цветы, Дэн. Не приносишь кофе в постель по утрам. Я стала для тебя просто еще одним привычным предметом интерьера, который, как ты считаешь, никуда от тебя не денется. И напрасно считаешь. Я - живой человек, Дэн. Мне нужна ласка, забота, внимание. Всякий раз, как я выказываю желание, чтобы ты проявил их в мой адрес, ты начинаешь сердиться, уходишь от темы. Но разве я не имею права хотеть этого от человека, который утверждает, что любит меня?.. Ты даже с днем Рождения меня в этот раз не поздравил, Дэн. Скупая записка на холодильнике "Поздравляю тебя, желаю счастья, удачи, любви". И больше НИЧЕГО. ВООБЩЕ. Ты считаешь, это достойное поздравление для девушки, с которой живешь несколько лет? Я знаю, что в этот день ты был за городом и не мог присутствовать на празднике... я даже не знаю, с кем ты там был, ради кого ты не вернулся ни к концу моего дня рождения, ни на следующий день, ни потом...
- Я хотел тебе сказать, Насть, - Дэн не ожидал, что разговор, который он готовил на завтра, произойдет раньше и не по его инициативе. - Я решил... что мне нужно изменить мою жизнь. Серьезно изменить, радикально. В городе, в котором я был на твой день рождения... мне там понравилось. Гораздо лучше, чем тут, у тебя... вся эта жизнь... эта дурацкая тетя Варя, сколько можно ее терпеть, этот гребаный директор магазина "Художник", эта соседка Клавдия Михайловна, которая нас вечно подслушивает, этот текущий кран... я хочу изменить все это. Я больше не могу это терпеть.
- О, Господи, Дэн, ты бросаешь меня!.. - вскрикнула Настя и в бессилии, чтобы не упасть, схватилась за дверной косяк. Плечи ее вздрагивали: она рыдала.
Дэн простонал. Он и не думал ее утешать - ведь слезы у Насти давно превратились в своеобразное оружие, с помощью которого она давила на жалость, первое время довольно успешно, теперь же...
- Насть, послушай, ты не так меня...
- Вот чего! Я так и знала, что ты давно помышляешь расстаться! - внезапно взвилась Настя, лицо ее исказило бешенство, слезы текли по искривленным гневом губам, выпученные глаза отражали странную смесь отчаяния, страха и злости. - Так сказал бы сразу! Зачем было столько времени лгать, притворяться, что любишь, делать вид... зачем?! Ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу!!! Сволочь!.. Как ты мог... как ты можешь теперь меня бросать, когда мы столько пережили вместе... ненавижу....
- Ненавидишь, так чего ты тогда тут делаешь?! - резонно ответил Дэн, тоже начиная закипать. - Катись отсюда, дай мне собрать вещи, завтра же я отсюда съеду!
- Ах, ты так!.. Бессердечная тварь!.. - Настя в в порыве бешенства схватила стоявшую в углу непочатую еще бутылку портвейна, ногтями вытащила трухлявую пробку и приложилась губами к неприязненно-холодному зеленоватому стеклу бутылки. Алая влага - подкрашенный спирт с водой - прокатилась по нутру, обжигая, по нежной коже подбородка потекли две тонкие струйки. - Напиться хочу. Напиться и сдохнуть! - оторвавшись на время от бутылки, сообщила она, предвкушающими скорое опьянение глазами глядя прямо в глаза Дэну, и впилась в холодное горлышко вновь. Дэн с брезгливостью смотрел на то, как накачивается вульгарным паленым портвейном его Муза, и ему было отвратительно.
- Слушай, это мерзко... - осторожно заметил он.
- Ты, сволочь, тебе вообще плевать на мою боль, - заплетающимся языком пробормотала Настя и, запутываясь в собственном платье, направилась в его сторону, но упала, и бутылка с оставшимся на донышке портвейном встретилась с полом, выплеснув остатки алкоголя на паркет. Дэн отодвинулся.
- Иди проспись, - велел он. - К Клавдии Михайловне сходи, у нее переночуй. Не надо мне тут этих сцен, ради бога! Какая гадость, Настя, до чего ты опустилась... я даже разговаривать с тобой не хочу, алкоголичка юная. Дай мне день на сборы, и не смей мне писать от Клавдии Михайловны, ясно? Мне нужно выспаться.
С этими словами он выставил вяло упирающуюся, пьяную Настю за дверь и плотно прикрыл дверь, впрочем, не став запираться. После чего наконец вздохнул с облегчением...
Дэн сел у окна. Уже совсем стемнело, но он не хотел включать свет, кроме той жалкой настольной лампы, света которой едва хватало, чтобы осветить заляпанный краской холст. Дэн подумал и добавил еще мазков, еще. Откинулся на спинку стула, внимательно оглядел свое творение, пока еще не оконченное, один лишь он знал, насколько грандиозное по замыслу, и вновь уставился то ли в пустоту, то ли на соседний дом. Окна соседнего дома загорались и гасли в ночи, отсюда было превосходно видно чужие квартиры, чужие жизни. Вот какой-то толстый дядька у телевизора читает газету; вокруг него прыгает маленькая девочка. Бордовые занавески, стол из темного дерева. Обои в цветочек. Вот преклонных лет тетка возится над сковородой - кухня, клетчатая скатерть на столе и цветы в вазе, фикус в горшке на подоконнике, оранжевый абажур делает свет каким-то слегка нереальным. Вот молодая парочка. Ругаются. Желто светит люстра, он ей что-то втолковывает, она, уперев руки в бока, доказывает что-то свое... Дэн вздохнул. У него все точно так же... такая же кухня с желтым светом лампы, такой же стол с клетчатой клеенкой, только другого цвета, такой же телевизор в углу, и та же бессмысленная, пустая брань. Все то же самое. Но отчего он чувствует себя чужим во всем этом? Глядя на других людей, отчетливо понимает: они на своем месте, они проживают свою жизнь, пусть не вполне праведную, не слишком счастливую, полную трудностей и разногласий, но - свою... ТУ, которую им отвел Господь. А он, Дэн, словно проживал не свою. Чужим казался ему этот дом, эта бесконечная ругань с Настей, эти глупые отношения без уважения и интереса, эта необоснованная вражда тети Вари с ним. Но это ерунда. Хуже всего, что чужим казался себе он сам. Чужим настолько, насколько возможно себе представить. Все, что с ним происходит, он словно бы наблюдал со стороны; какой-то внутренний наблюдатель в нем, обладающий его характером и его чувствами, но неспособный как-либо воздействовать на окружающий мир, - он не менялся в Дэне с годами... он и был Дэном. Но он ничего не мог сделать против того Дэна, который был сейчас, которого взрастили в нем последние годы; который бранился с Настей и был к ней столь безжалостен. Этот внутренний наблюдатель, он не имел права голоса. Дэн потерял какую-то важную часть себя, которая делала наблюдателя и самого Дэна, того, который мыслил, чувствовал и совершал реальные поступки, одним целым. Эта часть его ушла вместе с Настей. Той, которую он некогда знал.
Возможно, что в Насте произошли те же изменения. Возможно, ей самой не нравится, что она так себя ведет, что она такой стала, но она тоже ничего не может с этим сделать, потому что тоже потеряла часть себя вместе с прежним Дэном, подумалось ему. Но что же делать, где выход из этого? Да, он по-прежнему любит Настю, как и она его, он понимает это, отдает себе отчет... но не тот он, который принимает решения, а внутренний, истинный Дэн. Наблюдатель. А отношения Дэна реального и реальной же Насти давно прогнили, и он не видел способа склеить две распавшихся части одного целого, которое делало их обоих теми, кто они были на самом деле... кем хотели бы быть. Но уже не могут.
Расстаться, это был единственный выход. И, кажется, Дэн-внешний был вполне рад этому решению: ему давно надоели Настины выходки и наезды ее мамы, тети Вари, которая терпеть не могла Дэна и долгое время старалась выжить его. Он жаждал свободы, освобождения от бесконечной проблемы в лице его драгоценной Музы. А Дэн-внутренний давно перестал сопротивляться внешнему, поскольку был слабее, и лишь изредка теперь подавал голос из глубины души. Но теперь он вылез на свет божий и задался множеством болезненных, неприятных вопросов... обнаружил вдруг несогласие между разными частями себя... Дэн-внешний, как всегда, хотел приказать своему внутреннему наблюдателю: замолчи! Заткнись! Но на этот раз что-то остановило его, и Дэн в полной мере предался грустным размышлениям...
И еще, его тревожило, что Настя так болезненно переживает вопрос о расставании. Ему-то казалось, что он в предыдущие дни достаточно подготовил ее к исполнению своего грандиозного замысла. Он еще мог передумать; но теперь уже, кажется, у него не остается другого выхода. Он больше не может быть пленником этой глупой реальности, в которой не получается быть самим собой, в которой его личность не по нраву его "Я", а его "Я" подавляется его личностью и оказывается почти полностью задавленным. Дэн устал быть вечным пленником тьмы и своеобразного декаданса современного быта, но уже не умел быть кем-то иным. И он хотел освободиться... он жаждал освободиться...
Мазок за мазком картина на холсте становилась все более понятной. На ней был изображен двор. Небольшой уютный ночной дворик. Невысокий кирпичный дом с милыми балкончиками, вокруг море зелени, в темном небе мерцают далекие звезды; в доме горит только четыре окна. Одно, оранжеватое - тетка возится над сковородой. Клетчатая скатерть, цветы на столе и на подоконнике. Другое - телевизор работает, девочка прыгает вокруг немолодого дядьки с газетой. Третье - молодые бранятся. И четвертое...
В нем, держась за руки, стоят двое. Они просто стоят, держась за руки, и глядят в окно; и столько нежности в их позе, что невольно берет зависть к людям, которые так счастливы друг другом. Один из этих людей - Настя, а другой пока закрашен черным. Это только силуэт. Нетрудно догадаться, что это сам Дэн. Но почему он не нарисовал себя? Почему оставил лишь силуэт?..
Стиснув кисточку в руке, Дэн затаил дыхание. Это был самый важный момент в его работе. Самый ответственный и... страшный. Он не до конца еще верил в возможность чуда. И все же, Дэн стиснул зубы и решительно довел дело до финала. Как ни странно, все прошло гладко...
В сквере на лавочке неподалеку от дома сидела девушка с растрепанными светлыми волосами, в некогда красивом шелковом платье, теперь же оно было порвано в двух местах и несколько запачкано, и плакала. Горько, безнадежно плакала. Она не собиралась писать Дэну. Сначала ее остановила гордость, потом, когда в душе ее нашлось место прощению, - нежелание трогать Дэна. Пусть сам разберется со своими желаниями и определится, наконец, действительно ли он хочет расставания, или нет. Хотя, похоже, все было ясно как день. Но надежда жива всегда. И Настя продолжала надеяться, даже сквозь самое в мире отчетливое понимание: он ее больше не любит. А вдруг показалось?.. Вдруг его равнодушным поступкам есть оправдание, его словам - опровержение?..
Сейчас он, судя по ситуации, дома. Собирает вещи. Он уйдет к утру... сердце Насти зашлось болью, и она решила: прийдет попрощаться. Вдруг удастся удержать? Глупая надежда, но так хотелось верить, что она, уже протрезвевшая, на нетвердых еще ногах поковыляла к дому.
Дверь была не заперта. Настя осторожно прошла внутрь. Было подозрительно тихо, СЛИШКОМ тихо. Неужели уже ушел?.. Настя на цыпочках пробралась в комнату. Было пусто. Тем не менее, плащ Дэна висел на вешалке, его ботинки стояли в углу, да и вещи его, даже не собранные, все в таком же беспорядке валялись по всей комнате, как будто он и не думал никогда уезжать. И лишь одна странность привлекла внимание Насти: картина. Она была дописана, кисточка валялась рядом, засохшая... Дэн никогда бы не допустил, Чтобы его кисточка засохла. Настя удивилась и подошла, чтобы поближе разглядеть картину. С изумлением рассматривала она прекрасный домик, нарисованный на ней, восхищаясь еще более возросшим мастерством Дэна, зеленые пумпоны крон, мерцающие звезды, резные балконы... и горящие окна. Особенно поразило Настю одно из них. В нем Дэн нарисовал Настю, а рядом, с бесконечной нежностью держа ее за руку... Настя ахнула. Рядом, изображенный с фотографическим сходством, стоял Дэн! Он так выделялся своей фотографичностью по сравнению со всей картиной, что Настя даже попыталась отколупнуть приклеенную фигурку... но она не была приклеенной; она оказалась настоящей. Настя с внезапным уважением осторожно отошла от картины.
И ей показалось, что Дэн оттуда подмигнул ей.
Впрочем, все это чушь... наверно, он просто уехал.