Вместе с директором мы осматриваем псарни - после Охоты надо отчитаться перед правлением за новую волюнтариновую диету. Когда мы входим, псы заходятся шипением, лаем, клекотом, некоторые голоса похожи даже на человеческие, и провожатый-кинопат колотит по клеткам рукояткой своей плети.
- Уймитесь, сволочи! - кричит он и объясняет, что свору перед Охотой неделю морили голодом. Сам кинопат маленький, обросший, с желтыми, как у злого кота, глазами и визгливым бабьим голоском. Он не только днюет и ночует на псарне, но еще и додумывает собакам форму, чтобы те разрастались не бесконтрольно, а в строгом соответствии с планом. Работа у него спорится.
- Это моя гордость, Найда, - подводит нас кинопат к бронированной клетке. - Немецкая овчарка, концентрация волюнтарина - 14%, усвояемость отличная, ежедневно увеличиваем дозу. Фу, девочка, фу, это гости, мы ведь не обижаем гостей?
Нечто по ту сторону решетки скулит и высовывает пепельно-серый язык.
- Хорошая девочка, - ласково говорит кинопат. - С ней я решил не экспериментировать, жалко. Ограничился стандартом: панцирь, стрекало, второе сердце и желудок, адаптированный под В-смесь.
- Что с мозгами? - спрашиваю я.
- Мозги у нее родные. Видите ли, когда животное попадается понятливое, вмешательство кинопата сводится к минимуму. Главное - задать нужный тон развитию, а дальше организм все сделает сам.
- А если заупрямится?
- Бывает и такое, да, - кинопат улыбается и показывает острые белые зубы. - Взять хотя бы Рекса, во-он в той клетке.
Он показывает куда-то влево и, приглядевшись, мы замечаем в полумраке клетку, целиком заполненную чем-то черным и блестящим.
- Всего 4% волюнтарина в крови, зато никакого контроля, - говорит кинопат. - Внутренние органы в беспорядке, конечности атрофировались, вместо мозгов - кашица. А раньше был... Я, конечно, уминаю его время от времени, но это все без толку, проще на корм пустить.
- Простите, - спрашиваю я, - а нельзя ли нам...
- Что? - вновь скалится кинопат. - Небольшую демонстрацию? Можно, почему же нет? Все-таки первый раз у нас...
- Дай Бог, чтобы не в последний, - бормочет директор и вытирает лоб платком. Это высокий тучный человек, его прислали заменить нынешнего нашего руководителя, после того, как тот впал в волюнтариновую кому. Охотиться ему еще не доводилось, и мне интересно, как он поведет себя - не струсит ли, не запаникует?
- Если позволите, сперва небольшая лекция, - говорит кинопат и большим пальцем слегка нажимает на левый висок - там у него имплантирован миниатюрный проигрыватель.
Пауза. В помещении звучит приятный мужской голос.
- После Каскада мы столкнулись со множеством веществ, стимулирующих клеточную активность, - говорит он, - Наиболее интересное из них - пресловутый волюнтарин. В двух словах, это субстанция, способная к активному обучению - попадая в живой организм, она некоторое время присматривается к его функциям, пока не уловит общую тенденцию - к росту и усложнению.
Первая стадия ассимиляции характеризуется очищением крови и металлизацией скелета. Во второй меняется внутреннее строение субъекта - вплоть до полной метаморфозы органов. Третья, она же - последняя, заканчивается, как правило, летальным исходом, едва процесс перестройки организма достигает предела конструкционных возможностей.
Не подумайте, здесь нет ничего ужасного или противоестественного. Просто человеческий, да и вообще любой живой организм - устройство бездумное, и если дать ему волю, позволить вслепую, без разбора реализовывать заложенные в нем возможности, то ничем хорошим это не кончится. Представьте себе исполнительного, добросовестного строителя, который во всем подчиняется умственно отсталому архитектору: первый - это волюнтарин, второй - ваше тело. Задача же здесь сводится к тому, чтобы научить волюнтарин слушать не клетки вашего тела, а вас самих, чтобы вы перестраивались не как попало, по прихоти слепой эволюции, а сообразно Цели и Замыслу.
И мы с этой задачей справились. Отныне волюнтарин - орудие творческой мысли, хаос, обузданный силой разума. Внутривенная инъекция волюнтарина - и специально обученный специалист придаст вам нужную форму! Будьте тем, кем хотите быть! Буду... с на...
Запись вдруг шипит и умолкает. Несколько секунд кинопат стоит с выражением блаженства на лице, в уголке его рта блестит слюна. Наконец, он приходит в себя.
- Опять раньше времени оборвалась, да? - спрашивает он нас. - Ну, что поделать - все таки ей лет сорок уже, а ремонта со Второго Каскада не было. Главное-то, надеюсь, вы услышали?
- Да-да, - киваю я. - Виктор Валентинович, вам дополнительные разъяснения не нужны?
- Нет, - отвечает директор. - С теорией у меня и так порядок. Я в практику не верю. Не могу себе представить, чтобы вот так вот, запросто...
- Не верите? - подмигивает ему кинопат. - А вот смотрите!
Он складывает губы трубочкой и беззвучно - для нас, не для собак - свистит. Бесформенная туша Рекса приходит в движение. Она бурлит как закипающий суп, клетка трясется, остро пахнет собачьей мочой.
- А он не лопнет часом? - интересуюсь я, но зря, потому что все уже кончилось. Со звучным "чпок!" из скользкой черной плоти выныривает странное безносое личико с большими карими глазами. Рекс шевелит губами, и кинопат достает из кармана кусок рафинада.
- Держи, - протягивает он сахар В-псу. - Заслужил. Раз в неделю возвращаю его к полуразуму, буквально на полчасика. Как дела, дружище? - говорит он, и руку его лижет маленький черный язычок.
- Невероятно! - выдыхает директор.
- Это еще что! - гордо улыбается кинопат. - Видели бы вы его, когда он был стабилен! Если Охота пройдет благополучно, покажу вам его этюды. Специалисты говорили - второй Ван Гог!
Времени до обеда остается совсем чуть-чуть, и, оставив Рекса, мы быстро осматриваем остальных В-собак. Все они как на подбор: здоровенные мускулистые твари, кое-кто - с дополнительными улучшениями. Фантазия кинопата поработала на славу - мы видим щупальца, мандибулы, крылья и ядовитые хвосты.
Из всего этого великолепия нам нужно выбрать четырех лучших. Выбираю я, а директору остается только поставить свою подпись на договоре. Джек, Найда, Ким и Русалка - всех их сейчас погрузят в стазис-ящики, чтобы они не утомились раньше времени, а мы пройдем в сторожку, где нас ждет фуршет.
Когда мы выходим на свежий воздух, директор вздыхает.
- Знаешь, - говорит он мне, - все-таки от этого зрелища у меня на душе неспокойно. Так издеваться над бедными тварями...
- Раньше травили на вертолетах, - обрываю я его на полуслове. - Поверьте, Виктор Валентинович, собаками лучше. Безопаснее, и меньше риск повредить Ребра.
- Что? - переспрашивает он. - А, Ребра! Да, Ребра - это самое главное.
Но видно, что мысли его - о другом.
* * *
После обеда нам приносят метрику.
Савосин, Михаил Николаевич, 1996 года рождения. Возраст - 44 года. Концентрация волюнтарина - 74%. Рост - 58 метров. Вес - 31,6 тонн. Активные Ребра - 4 и 5. Предполагаемая масса Ребер - 118 кг.
- Негусто, - говорит Шебаршин, старший Охотник, с которым я не в ладах. - Сто восемнадцать с такой туши - это почти оскорбление.
- А вам бы второго Костромского Великана, да? - спрашиваю я. - Чтобы опять - танки, В-излучатель, авиация?
Шебаршин морщится.
- Нет, ну зачем же сразу Костромской? Мне бы обычного, а не эту мелочь...
Больше он не говорит ничего, и все же я вижу - профессиональная гордость его задета. Так всегда и бывает, когда упоминаешь при Охотнике о Костромском Великане. О, что это было за чудовище! Двести человек едва могли окружить его след, ударом кулака он расплющивал танк, а из груди его, развороченной кумулятивным снарядом, извлекли четыре тонны драгоценных Активных Ребер! Глядя на его скелет, хранящийся в Дарвиновском музее, и теперь трудно поверить, что это не какое-то мифическое создание, а безвестный Петр Васин, концентрация волюнтарина - 97%.
Кое-что, правда, так и осталось непонятным: почему, в отличие от прочих В-измененных, он не утратил своей памяти? Что он хотел обнаружить в Квадрате Вторжения - там, куда пробивался с таким упорством? Агентство молчит, Охотник, прикончивший Великана - кажется, это был француз, то ли Жерар, то ли Жорж - давно вышел на пенсию, и столько, говорят, вкачал в себя волюнтарина, что от одной творящей мысли приходит в экстаз. Тайна на тайне - однако же, работа наша продолжилась и после Великана, и будет продолжаться еще долго.
Если посмотреть статистику, за год мы имеем пятнадцать случаев В-изменения, до стадии тотального разрастания из которых добираются когда четыре, когда три. Дело здесь, разумеется, в общедоступности волюнтарина - продается он в каждой аптеке, разбавленный, но все же действенный. "Три капли после обеда", - советует участковый терапевт, - "и думайте о хорошем. Организм все сам сделает". Обычно и вправду делает, но бывает иначе.
Бывает и так, что процедура дает сбой. Приклад моего ружья - я зову его Варенькой, в честь дочки, царство ей небесное - сделан из бедренной кости Натальи Осиповой, концентрация волюнтарина 79%. Затравили мы ее по свежему следу, и двух дней не потребовалось, а как отделили голову, она глаза открыла и все вспомнила.
Я - не любитель подобных воспоминаний. По мне, лучше бы В-измененные молчали о пережитом, и все же, согласно инструкции, мы, Наблюдатели, обязаны записывать их последние слова. Бог знает, зачем - не для потомков же, потомков мы для себя не планируем.
Вот что рассказала Наталья Осипова, концентрация волюнтарина 79%:
Купила я капельки во вторник и сразу же приняла. Сердце отпустило, в глазах посветлело - спасибо Антонине Ефимовне, она мне их посоветовала. К полудню так хорошо себя почувствовала, что взялась сама обед стряпать. Борщ сварила, картошки нажарила, с укропчиком, как Володя любит, и вдруг чувствую - нога неметь начала. Это у меня и раньше бывало, что же, старость - не радость, да и всегда отходило, если в горячей воде попарить. Я воду в таз налила и ногу опустила. Десять минут сижу, полчаса, а ничего, не отходит, больше того - и бедро неметь начало. Я пошла в скорую звонить, да в прихожей о лыжи споткнулась, лежу и до телефона дотянуться не могу. Чуть не заплакала от беспомощности, вдруг чувствую - рука растет. Открываю глаза и вижу - действительно, выросла, такая длинная, вся в суставчиках, извивается, что змея. Ну, я трубку сразу и взяла, и звоню, звоню - в скорую, Володе, Гоше, царство ему небесное...
Я не стал записывать до конца, все эти истории похожи одна на другую. Сперва суставчики, затем кости протыкают кожу, потом голова пробивает потолок - ох уж эти квартиры со стандартной планировкой - и готово, идет по городу В-измененный. Люди звонят в Агентство, и приезжает дежурная команда - Охотник, Координатор, Наблюдатель, а с недавнего времени, когда начали колоть волюнтарин собакам - еще и Кинопат. Задача у них простая: обездвижить и отделить голову. Иногда голова брыкается - в таком случае говорят, что она "отрастила щупальца". Брыкалась и голова Натальи Осиповой, концентрация волюнтарина 79% - пока наш шофер не переехал ее гусеницами, вперед-назад.
Как закончат работу дежурные, настает черед разделочной бригады. Эти распиливают В-измененного на куски, а куски распихивают по грузовикам и везут в обработочный цех. Там их осматривает Эксперт - у нас в России их всего три. Задача его - оценить качество Ребер. О Ребрах следует сказать особо, потому что все это - и Каскады, Первый и Второй, и Охота - все это сделано и делается только ради них.
Итак, Активные Ребра - что это такое? Прежде всего, это, разумеется, сами ребра - огромные ребра В-измененных. Активны они, как правило, не целиком - нужный нам серебристо-серый слой сходит на нет ближе к грудной кости. На каждый центнер Активных Ребер приходится всего 12 грамм драгоценного вещества, отработанное же сырье Агентство вывозит на свалку, и таких свалок под одной Москвой уже шесть.
Что делается с основной массой Активного вещества - мне, Наблюдателю, неизвестно. Свою же долю, а это примерно 0,4 грамма с каждой Охоты, я отдаю Климову, знакомому дилеру, в обмен на месячную дозу меморала. Действие этого препарата, в отличие от волюнтарина, предсказуемо: сделав себе инъекцию, я вернусь в прошлое, до Каскада, и пробуду там, пока меня не разбудят.
Но это потом, а сейчас - к делу.
- Жаль, бабу его уже затравили, - говорит второй Охотник Шукшин. - Могли бы вместо приманки использовать, но не судьба. Двести кило стрихнина в речку зарядили, а к Малиновке притащили соляную глыбу. У них ведь баланс ни к черту, у В-измененных, солей каких-то не хватает, вот она и принялась лизать, а как нализалась - пить захотела. Приползла к речке, и прямо из нее. Напилась, скрутило, через полчаса мы уже грудину резали. Ребер-то всего ничего, едва на полкоробка собрали.
- Отправили уже? - спрашиваю я.
- А как же. С курьерским, прямиком в Штаб.
- Вот и хорошо.
Скрипит дверь в прихожей, и раздается голос егеря:
- Кто из Агентства - там ваши сани приехали.
Мы - я, Охотники, директор и кинопат - встаем из-за стола.
- На что свою долю потратишь? - спрашивает меня Шукшин.
- Как обычно, - говорю я. - Зине - шубу, Варе - мяч.
- Хорошее дело, - говорит второй Охотник. - Мир кончился, а жизнь продолжается - верно?
На улице нас действительно ждут сани - для нас и для В-собак. Трое В-оленей всхрапывают и роют когтистыми лапами землю. "Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним", - мурлычет фальцетом кинопат, забираясь на заднее сиденье. Рядом с ним садится директор, одетый в мохнатую шубу, а мне, согласно распорядку, придется сидеть впереди - с Шукшиным и Шебаршиным, потому что Наблюдатель должен видеть все своими глазами.
Шукшин трогает поводья, и, звеня бубенцами, сани выезжают со двора. На территории псарен стараниями климат-контроля поддерживается искусственное лето, за околицей же начинается настоящая русская зима. Куда ни кинешь взгляд, все вокруг белым-бело, по проселочной дороге вьется поземка, деревья скованы прозрачным льдом. При каждом резком повороте нас обдает холодным ветром, и я уже жалею, что не взял с собой полушубок на В-лисьем меху.
Час езды - и мы на месте. Почуяв Савосина, В-псы начинают выть. Звуки эти нервируют директора, и он надевает припасенные для такого случая наушники. Кинопат рядом с ним дрожит от нервного возбуждения. Губы его раздвинуты в зловещей улыбке, он, кажется, и сам готов завыть вместе со своими подопечными. Завидев, что я смотрю на него, кинопат берет себя в руки.
- И так каждый раз, - улыбается он виновато. - Десять лет женат, двое детей, недавно выбран почетным членом садоводческого товарищества, а все равно - как Охотиться еду, так едва сдерживаюсь. Вы уж простите меня...
- Ничего, - говорю я. - Лишь бы все прошло гладко.
И все идет гладко. Через несколько минут мы слышим вдалеке удары - словно огромная болванка равномерно бьется о земную твердь. Это шагает В-измененный, шагает и не ведает, что мы уже здесь, приехали по его душу.
- Выпускать надо, - говорит Шукшин. Кинопат кивает, спрыгивает с саней и идет к ящикам с собаками. Четыре щелчка, и стазис-поля выключены. Четыре В-пса, четыре тщательно отформованные, обученные твари - теперь на свободе. Это странная картина: мороз и солнце, день чудесный, и в снегу - лоснящиеся черные тела, из которых рвутся на волю смертоносные щупальца и ложноножки. Похоже, мысль эта пришла в голову не мне одному, потому что Шебаршин, обращаясь неведомо к кому - к лесу, должно быть, к небу, к заснеженной дороге - спрашивает вдруг:
- А под хохлому их, часом, расписывать не пробовали?
- Кого? - вздрагивает задумавшийся, было, Шукшин.
- Собак.
- Зачем это?
- Да просто, - Шебаршин сплевывает. - Сани, олени эти, мы в шубах... Только самовара не хватает.
- Под хохлому - это можно, - говорит кинопат. Собаки сгрудились вокруг него, лижут ноги, повизгивают от возбуждения. - Только для этого нестабильный материал нужен. С ними вот, - гладит он В-псов, - ничего уже не поделаешь, концентрация не та.
- И не надо, - говорит Шукшин. - Десинхронизации не наблюдается?
- Нет, - отвечает кинопат.
- Тогда с Богом.
И начинается Охота. Если вы один раз увидите это зрелище, вы не забудете его никогда. С диким лаем, клекотом, хрипом несутся вперед наши гончие, чудесные, выведенные специально для травли В-псы. Мы еле поспеваем за ними, Шебаршин нахлестывает оленей и матерится в бороду. Директор укутался в шубу, и снаружи торчит только покрасневший от мороза нос. Кажется, будто гонке нашей не будет конца, когда впереди, буквально в считанные мгновения, вырастает из-за горизонта гигантская сгорбленная фигура В-измененного. Это знатный экземпляр, пусть даже Ребер в нем совсем чуть-чуть, и я чувствую, как меня против воли захватывает азарт. Догнать, затравить, убить - вот что витает в воздухе.
Он все еще похож на человека, этот Михаил Николаевич Савосин, концентрация волюнтарина 74%. Кожа у него серая, рыхлая, местами она висит складками, от лица осталось немного - огромные, разросшиеся губы и черные, без белков, глаза - и все же на разумное существо он похож с избытком, чересчур. Даже гигантский рост тут не помощник - слишком человеческое движение делает это существо, когда загребает пятерней снег и растирает по морщинистому, в черных пятнах, лбу. К счастью, убиваем их не мы, люди - это работа собак, и собаки делают свою работу хорошо.
Они бегут, и под ногами их стелется поземка. Прыжок - синхронный, отработанный - и они впиваются великану в спину. Черными пиявками они висят на этом невероятном теле. Гигант ревет, крутится на месте, пытается достать собак руками, но где ему - их учили вцепляться именно в самые труднодоступные места. Наконец, В-измененный падает - сперва на четвереньки, затем на живот. Все это время он защищает руками голову - но собакам нет дела до головы. Они рвут спину, полосуют бока, Джек, кажется, уже вгрызся во внутренности, так что конец - дело времени.
Но тут происходит непредвиденное. Найда, умница Найда, которая мгновение назад так толково, так остервенело рвала В-измененную плоть, вдруг начинает скулить, тереть морду лапами, словно пытаясь отцепить от себя что-то прилипшее, и, наконец, кричит человеческим голосом, голосом маленькой девочки:
- Нет, нет, нет, нет, нет!
Замолкает, слышны только тяжелое дыхание В-измененного, да сдавленное рычание остальных собак, и снова звучит этот крик:
- Нет, нет, нет, нет, нет!
И опять пауза, и опять крик, и опять, и опять, и опять. Шукшин удерживает кинопата в санях, но тот кусает его, совсем как собака, и вырывается.
- Найда! - кричит он. - Найда! - и в ответ ему звучит одно и тоже - душераздирающее, полное отчаяния "Нет!".
- Дурак! - орет Шебаршин, побросав в снег все свое снаряжение. - Назад, дурак, он же еще дергается!
Но кинопат устремляется вперед, к своим подопечным. Удерживать его бесполезно, он сам словно перестал быть человеком.
Я вроде бы согласен с ним. Что такое кинопат, в конце концов? Искусственно выращенный объект, чье назначение - следить за В-собаками. И все же что-то во мне протестует, что-то маленькое, давным-давно позабытое. Наверное, он все равно бросился бы спасать собаку, даже если бы она не заговорила человеческим голосом. 4% концентрации волюнтарина или 40% - для него это не имело значения. Маленький глупый кинопат - он не мог сделать большего, не мог спасти травимых людей, даже, наверное, никогда не думал об этом, и все же, едва появилась возможность совершить что-то, что было ему под силу - он сделал это, не задумываясь. Бедные люди, бедный мутант!
Я думаю над этим минуту, не больше, а затем привычным усилием отгоняю вредную мысль. Кинопат уже мертв и похоронен - даже директор, который Охотится впервые, понимает это.
Все происходит так, как и должно было произойти. Едва кинопат подбегает к Найде, в гиганте просыпается ярость. Вот он, его подлинный враг - двуногий, хитроумный, тот, для кого собаки - лишь орудия! Тело В-измененного истерзано, порвано, как прогнившее сукно, но в костях его еще есть сила. Могучим усилием он переворачивается с живота на спину, погребая под собой кинопата и его подопечных. Взметается вверх легкий пушистый снег, на мгновение мы словно слепнем, а потом уже не происходит ничего - гигантская туша мертва.
Прощай, Джек, прощай, Найда, прощайте, Ким и Русалка! Шукшин с досады бьет кулаком по колену, зубы его сжаты, в глазах - злой огонек.
- Вот сука! - хрипит он.
Шебаршину наплевать, на лице у директора страдальческое выражение. Что ж, по крайней мере, он впервые нюхнул пороху, побывал на настоящей Охоте. Теперь будет ходить гоголем перед клерками из Агентства.
В молчании мы грузим на сани опустевшие стазис-ящики, и директор вызывает разделочную бригаду. Наша работа здесь кончена, говорить больше не о чем, разве что Шукшин вновь заводит разговор о том, кто на что потратит свою долю.
- Зине - шубу, Варе - мяч, - повторяю я, думая о меморале. Он выглядит как белые кристаллы - берешь горстку таких, кладешь под язык, и мир вокруг плавится, обнажая прошлое, слой за слоем.
Дорога назад проходит без происшествий. Перед тем, как покинуть зону Охоты, мы еще раз осматриваем псарни. Там все по-прежнему - лают В-псы, пахнет мокрой шерстью и соломенными подстилками. Директор набирает номер Агентства и сообщает о смерти кинопата.
- Да, - говорит он. - Да-да. Хотелось бы, чтобы в самые короткие сроки. В самые короткие.
Закончив разговор, он улыбается мне.
- Нового уже выслали.
Я киваю. Новый кинопат - это хорошо. Работа должна продолжаться.
Перед уходом мы обнаруживаем кое-что - незначительно, но все же. В самом дальнем углу черной лужей растекся по полу бедный старый Рекс, концентрация волюнтарина 4%.
- Не выдержал смерти друга, - вздыхает директор.
Я пожимаю плечами.
- Помните, что кинопат сказал о Рексе? - говорю. - Второй Ван Гог, чувствительная натура. Потому и растекся. Нам же, - продолжаю, - надо помнить о Ребрах. Ребра, ребрышки. Прочный костяк.