Большой хрустальный шар качнулся и начал своё величественное движение. Густой дым внутри него всколыхнулся и ожил, переливаясь всеми оттенками красного. Сестра Агата скорее почувствовала, чем увидела это. Она обернулась к центру зала, где находилось Дерево, и обмерла. Нарушая все законы гравитации, по прозрачной спиральной трубе, оплетённой крепкими корнями, шар катился вверх, поднимаясь медленно, но неумолимо.
Много сотен лет это Дерево считалось мёртвым. И эти хрустальные шары, лежавшие у основания прозрачного куба, в который оно вросло, считались давно угасшими. Их называли Души Свободной Воли, но никто не верил, что они живы. И это Дерево, стоявшее по центру огромного Зала Судьбы, почитали просто как памятник. В обиходе его называли Лимон, или Лимонное дерево, из-за букв L.M.N.T., выбитых в каменном полу перед ним - в них так удачно вписывалось английское LeMoN Tree. Но само Дерево было больше похоже на оливу, только очень старую и давно засохшую.
Неуверенно переставляя ставшие ватными ноги, юная сестра Агата подошла к кубу. Положив руки на холодное стекло, она заворожено наблюдала, как движется мерцающий шар. Он поднялся по лабиринту, и Агата вздрогнула от неожиданности: на площадке ярко загорелась буква "L". Несомненно, это - начало больших перемен.
Но шары не могут оживать по одному, только все разом. Так сказано в древней легенде, связанной с этим Деревом. И подтверждая это, со своего места сорвался шар, переливающийся всеми оттенками жёлтого. Буква "M" выпуклая и блестящая, засияла перед ним, не оставляя больше сомнений - следующими будут "N" и "T".
'ЭЛЕМЕНТА' - сестра Агата знала настоящее название этого загадочного симбиоза дерева и хрусталя. ELEMENTA. И буквы 'L', 'M.', 'N' и 'T' засверкали за прочным стеклом, когда каждый шар занял своё место напротив соответствующей буквы. Их было всего четыре. Четыре буквы и четыре хрустальных шара четырёх разных цветов. Они поднялись и торжественно выстроились на верхнем ярусе, ожидая, когда настанет их день.
Сестра Агата открыла пустой журнал учёта событий и дрожащей рукой записала: 'ELEMENTA. 72-й год 27-го Великого индиктиона, месяц Листопада, день седьмой'.
Время пришло!
Глава 1
ОДИН ОБОРОТ ЛУНЫ
Телефон зазвонил не вовремя. Настолько не вовремя, что более неудачное время сложно было себе даже и представить.
Рука Феликса, скользкая от мыльного геля, только опустилась по её влажному животу вниз. В ответ на его движение девушка застонала, выгнулась, как гимнастка, и уперлась двумя руками в запотевшее стекло - единственную преграду, что отделяла её сейчас от бескрайнего сизого моря и облачного неба такого же странного голубичного оттенка из-за цвета затемнённого стекла. Ещё несколько минут назад ей было страшно смотреть, как незначительно с высоты семнадцатой палубы выглядели волны, бегущие по диагонали к кораблю мелкими барашками, а сейчас она бесстрашно уперлась в стеклянную стену и замерла, как натянутая тетива тугого лука.
Её бронзовая кожа пахла безмятежностью, степными травами и совсем немного пудровой ванилью - он чувствовал это даже сквозь удушающе-лавандовый запах геля для душа. Горячая вода тропическим ливнем лилась на его плечи, змеистыми струями стекала на манящие женские ягодицы, и он не хотел останавливаться. Девушка слегка повернула голову, призывая его продолжать - он видел, как чувственно приоткрылись её пухлые губы, как мелкие пружинки её длинных тёмных волос липли к глянцевой спине. Если бы не этот телефон! И, судя по звонкому голосу рингтона, это был звонок, который нельзя пропустить.
- Прости! - он заставил себя убрать руки и сделал два шага к двери. Сквозь сплошную стену льющейся воды он видел, как она замерла, не зная, чего ожидать. И только потом, уже через стеклянную дверь ванной, услышал поток гневной брани. Что это было? Суахили? Проклятия на всех языках мира звучат одинаково убедительно.
- Внимательно! - сказал он в трубку вместо 'алло'.
- Феликс, ждём тебя в Замке! - тоже без приветствия сообщил ему взволнованный голос отца. - Сейчас!
От его ног на мягком ковре оставались мокрые следы - он не обращал внимания. Он не замечал ни капавшую с волос воду, ни удивлённо наблюдавшую за ним девушку, уже стоящую посреди каюты. Думая о неожиданном звонке, он рассеянно искал чем бы вытереться. Она молча протянула ему своё полотенце. Он благодарно кивнул. А эта танзанийка всё же была хороша! Девушки, снимающиеся для рекламы нижнего белья и купальников, всегда выгодно отличались от своих подиумных коллег - у них была грудь. И эта темнокожая красавица с тяжёлой упругой грудью не была исключением.
- Mimi na kwenda, - сказал он ей на суахили 'я должен идти'.
- Тогда до вечера, - ответила она на английском. Пару минут спустя он услышал, как за ней хлопнула дверь.
Он не помнил, в чём она пришла, и понятия не имел, в чём вышла, он уже забыл про неё. Его ждали в Замке, значит, это срочное собрание Ордена. Значит, произошло что-то важное, чрезвычайное, существенное.
Феликс выбрал себе каюту на самой верхней палубе корабля. Он мог себе позволить выбирать. В этом просторном двухкомнатном сьюте VIP-зоны круизного лайнера были панорамные окна, и краем глаза Феликс видел вдалеке город: белоснежные яхты, терракотовые крыши домов и зелёные холмы над ними.
Корабль для скромной гавани города Канны был слишком большим. Он стоял далеко в море, и всех желающих прогуляться по суше вывозили тендерами - большими спасательными шлюпками на несколько сотен человек, которые курсировали между кораблём и портом весь день. С утра Феликс тоже прошёлся по набережной Круазет, пошатался по 'блошиному' рынку, поел в Макдональдсе.
В начале ноября на Лазурном берегу не сезон. Туристы зябко кутались в тёплые куртки. Их лайнер совершал свой последний в этом году круг почёта по холодному Средиземному морю. Он ещё пройдёт вдоль побережья Испании, но через несколько дней его ждут тёплые воды Канарских островов, а потом - дальний трансатлантический маршрут до Пуэрто-Рико. Лайнер с туристами отправится к побережью Америки, а Феликс, как и все остальные модели, приглашённые круизной компанией для съёмок рекламы нового лайнера, останется на песчаном побережье Санта-Крус. Дальше им предстоит сниматься для каталога нижнего белья. Если, конечно, его планы не нарушит это экстренное собрание.
Он вышел на балкон и невольно зажмурился. Несмотря на холод, после затемнённого помещения солнце было невыносимо ярким, небо нереально близким, а море пронзительно синим. Синим, неприступным, далёким, загадочным - именно таким, каким он его любил. Он перекинул через ограждение балкона сначала одну ногу, потом другую, отклонился от перил, насколько позволяли вытянутые руки. На несколько секунд замер, подставив лицо солнцу и не обращая внимания на ледяной ветер. Вдохнул полной грудью солёный воздух и отпустил руки.
И только чайки, стремительно носящиеся над волнами, видели, как, не долетев каких-то нескольких метров до воды, он исчез.
- Аве, Феликс! Рад, что ты пришёл! - серьёзное, покрытое глубокими морщинами, словно шрамами, лицо Командора не выражало радости, по нему вообще ничего невозможно было понять, кроме усталости, вселенской скорбной усталости, хотя Командору едва ли перевалило за пятьдесят.
Правильнее было бы сказать 'прибыл', а не пришёл, так как способ, которым они перемещались в пространстве и времени, трудно было назвать 'шагом', но в Ордене было принято встречать прибывших на Совет рыцарей именно так, и Феликс не возражал.
- Аве, Командор! - он зашёл лишь зафиксировать своё почтение, но, оказалось, что ждали только его - все остальные восемь рыцарей уже прибыли.
Командор тяжело поднялся из старого кожаного кресла и вместе с Феликсом пошёл в Зал заседаний.
Молча поприветствовав присутствующих, они заняли два из четырёх свободных места. Один пустой стул во главе стола был предназначен Магистру, второй - всегда оставался пустым. За массивным прямоугольным столом было всего двенадцать мест, хотя Феликсу казалось, что стол рассчитан на четырнадцать.
Уши до сих пор болели от ветра и холода, но Феликс переборол желание погреть их руками. Он поправил длинные волосы, освобождая их из-под воротника рубашки. Тряхнув головой, он заметил, как в ответ на его движение, иронично улыбнулась сидевшая напротив него Ирис, сверкнув своими яркими как воды Нила глазами из-под тёмной чёлки.
За столом, не смотря на молчание, ощущалось приподнятое настроение, необычное для столь внезапного сбора. Неужели повод был хорошим? Строить предположения было бессмысленно - в коридоре уже слышались лёгкие шаги отца.
- Спасибо, что пришли! - поприветствовал всех собравшихся Магистр и тут же, не теряя ни секунды, сразу перешёл к делу, положив руки на высокую резную спинку своего стула. - Сегодня для нашего Ордена знаменательный день! Дерево Великой Судьбы ожило!
Феликс крутил головой, наблюдая за сидящими людьми, не зная, как реагировать на это сообщение. Большинство из них, видимо, было в курсе новостей: утвердительные кивки головой, улыбки. Но были и те, кто был растерян и озадачен не меньше Феликса. И только лицо Командора по-прежнему ничего не выражало.
- Много сотен лет мы ждали этого события, - продолжал говорить Магистр. - Много сотен лет мы искали, собирали, хранили знания, которые помогут нам исполнить наше предназначение.
- Значит Особенная определена? - спросил мужской голос где-то в начале стола.
Магистр повернул голову и не изменил своей спокойной интонации, только крепче вцепился в потемневшую от времени древесину.
- Да, у неё есть только один оборот Луны, чтобы сделать свой выбор. А у нас - один лунный месяц, чтобы её найти. И тот, кого выберет девушка, должен стать одним из нас. Нашим двенадцатым Рыцарем. Все три круга должны замкнуться, чтобы она выполнила свою миссию. А мы выполнили свою клятву. Наше время пришло!
Феликс искренне не понимал, чему некоторые из них сейчас так радуются. 'Наше время пришло! Увы!' - мысленно произнёс он и заметил, что Ирис снова скептически улыбнулась, словно нечаянно скользнув по нему взглядом. Наверно, со своим недоумением на лице в такой 'великий' день он выглядел глупо, и он собрался уже проявить рвение достойное рыцаря и слушать Магистра дальше, но собрание неожиданно закончилось. Так, как обычно оно и заканчивалось. Словами клятвы, которые каждый в этом зале знал наизусть:
'Из мёртвого мира в женском облике придёт Несущий великое знание и Обладающий голосом. Он отдаст свою душу, своё тело и свою кровь тем, кто будет любить его, будет предан ему, будет благодарен ему, чтобы исчезнуть в них и возродить погибших. Быть достойными его жертвы клянёмся!'
Феликс чувствовал себя идиотом каждый раз, когда приходилось прижимать к сердцу сжатую в кулак правую руку и вливаться в этот стройный хор мужских и женских голосов. А он только собрался быть примерным рыцарем!
К счастью, это было самое короткое собрание Ордена за всю его историю.
- Вы знаете, что делать! - сказал Магистр и вышел.
- Остаётся Первый круг, остальные свободны! - предупредил Командор.
И только после этого заскрипели по полу отодвигаемые стулья, и те самые 'остальные' негромко переговариваясь, начали покидать зал. Феликс выскочил одним из первых, успев заметить укоризненный взгляд Ирис. Но он так уже привык, что она вечно его осуждает, что не придал ему значения. Тем более, он действительно торопился, потому что хотел поговорить с отцом.
- Папа! - окликнул его Феликс в коридоре.
- Магистр! - поправил его отец, останавливаясь и медленно поворачиваясь к сыну. - В Ордене я для тебя Магистр.
- Да ладно, пап! - отмахнулся Феликс. Даже в полумраке было видно, что та бесстрастная маска, которая была на лице отца во время короткой речи, уже исчезла, он был очень взволнован. - Ты его видел? Дерево?
- И Дерево, и цветные шары, и светящиеся буквы. С чего вдруг такой интерес? Ты всегда считал это глупой сказкой.
- Я до сих пор так считаю, - признался Феликс. - Но я же рыцарь этого, мать его, Ордена. Значит, меня всё это тоже касается.
- Я рад, что ты это осознал, - улыбнулся отец. - Очень рад!
Высокий, уже скорее седой, чем светловолосый, с неизменно прямой спиной он направился к своему кабинету, а Феликс всё смотрел ему вслед, не понимая, какие чувства испытывает он сам. Точно не радость! Радость и прилив сил он всегда испытывал после такого экстремального прыжка, который он совершил перед собранием. Его не обязательно было делать, но он не мог отказать себе хоть в таком удовольствии. А теперь он чувствовал тоску. И растерянность. И тяжёлый груз ответственности, неожиданно свалившийся на их плечи. Не могло это дерево поспать ещё немного? Какую-нибудь лишнюю сотню лет.
С этими невесёлыми мыслями он открыл дверь своей комнаты и направился к большому письменному столу, чтобы в его пыльных недрах найти текст той дурацкой легенды про Дерево, в которую он не верил. На темной поверхности древнего стола глянцевый прямоугольник современного журнала выглядел ненастоящим. 'Шутники!' - криво улыбнулся он своей фотографии в строгом светлом костюме и чёрной рубашке на его обложке. Он был очень похож на своего отца. Тоже высокий, светловолосый, с правильными чертами лица. Весь Орден посмеивался над ним из-за его работы моделью, и сейчас ему пририсовали покосившуюся корону, торчавшие из неё рожки, усы и хвост с кисточкой, лихо перекинутый через засунутую в карман руку.
Феликс непроизвольно отметил, что журнал был старыми. В этой комнате и в Замке Ордена Феликс появлялся нечасто, в отличие, например, от Командора, который здесь жил, и комната которого была рядом. Кстати о Командоре! Феликс развернулся, услышав его уверенные шаги.
- Хорошо, что ты не ушёл, - сказал Командор, заглядывая в открытую дверь.
- Я же в третьем круге, - удивился Феликс тому, что вдруг понадобился. - Моя работа начнётся после того, как девушку найдут.
- Уже во втором, - поставил его в известность Командор.
- Ну, значит, во втором, - обречённо согласился парень и внимательно посмотрел на наставника, понимая, что и это ещё не всё.
- Каждый день ты должен выходить со мной на связь, - строго, но спокойно продолжил Командор. - Я знаю, что у тебя свои дела, и ты, как правило, забиваешь на происходящее здесь. Но всё, Феликс, шутки кончились.
- Я работаю, - попытался возразить парень.
- Я знаю, - перебил его Командор, и добавил, уже уходя. - Просто выходи на связь.
Да, да, да. На связь. Феликс тяжело вздохнул. Как он и чувствовал, теперь из забавной игры с поисками артефактов, чтением старинных книг и изучением старых сказок это превратится в головную боль и проблемы. Вот, уже нужно отзваниваться. А он ненавидел эти видеозвонки и телефонные разговоры. Он звонил только в такси, в службу доставки пиццы и по работе. Он не звонил даже Еве, хотя её единственную он всегда рад был слышать. А теперь эти обязанности Ордена стали грубо вмешиваться в его жизнь. 'К чёрту эту легенду! Почитаю потом!'
Он вернулся в свою каюту. Убедившись, что в ней никого нет, шумно выдохнул и появился прямо из воздуха.
За окнами стемнело, но тёплый жёлтый свет неярких светильников создавал иллюзию заката. Комната мерно вздрагивала в такт работающим двигателям корабля - лайнер готовился к отходу. Феликсу казалось, что он отсутствовал совсем недолго, но оставленный им бардак уже убрали. На столике под прозрачной крышкой пряталось блюдо с фруктами и клубникой в шоколаде. В ведёрке со льдом охлаждалось шампанское. А в тонкой вазе стояла одна кроваво-красная роза. Он достал из воды цветок. 'Схожу-ка я за этой африканской красавицей!'
Обычно Феликс никогда не приглашал к себе одну и ту же девушку дважды, но то, что у них было в душе, за 'раз' не считается.
Глава 2
ЕВА
Странно, наверно, любить кладбище, но это старое деревенское кладбище нравилось Еве с детства. Даже в детстве оно не казалось ей страшным, а подростком она любила приходить сюда просто так и каждый раз чувствовала, что на этих квадратных метрах земли не существует времени - прошлое, настоящее и будущее здесь присутствуют одновременно. Прошлое - молчаливые памятники, кресты и холодные плиты, под каждой из которых прожитая жизнь, своя судьба и своя история. Настоящее - она и все те люди, что приходят сюда со своими воспоминаниями, мыслями, заботами и мечтами. И будущее, которое ещё не свершилось, но уже было предопределено. Ещё тогда она знала, что будет связана с этим кладбищем навсегда, потому что здесь похоронят бабушку и дедушку, и она будет приезжать навещать их могилы. И вот она здесь.
В ноябре здесь уныло. В этой части кладбища уже давно никого не хоронят, и старые деревья плотно сомкнулись кронами. Мягкой подушкой лежит толстый слой облетевшей листвы. На пожухлой листве местами лежит снег. Никто не нарушает эту грустно-торжественную тишину, размахивая граблями: сгребать прошлогодние листья принято весной. В ноябре здесь можно просто побыть одной. Не красить оградку, не мыть таблички, не втыкать нарядные искусственные цветы. Можно просто стоять и вспоминать, каким радостным, каким цельным было её детство благодаря этим простым людям.
И если бы они не лежали сейчас здесь, то она побродила бы среди чужих могил, читая надписи и вычитая даты на памятниках, а потом побежала бы домой, к теплу натопленной печки, к аромату жареной картошки в большой чугунной сковороде и радости бытия, которую давала ей их любовь... Но увы... Ева смахнула невольно скатившуюся слезинку, сказала 'Спасибо! Спите спокойно!' двум припорошённым снегом бетонным плитам и побрела к выходу. Сегодня ей надо ещё зайти в местную больницу и в семь часов вечера сесть на поезд и уехать обратно в город.
На втором этаже поселковой больницы, расположенной в небольшом белом здании из силикатного кирпича, несколько лет назад организовали Дом Престарелых и Инвалидов для тех людей, кто не мог больше сам о себе позаботиться. Там сейчас жила тётя Зина, двоюродная мамина тётка. Бабушка ещё была жива, когда тётка упала и сломала шейку бедра. Не позволив себе обременять детей, тётя Зина стала первой из его постоялиц, и сейчас Ева шла её навестить.
После прогулки по свежему морозному воздуху встретивший Еву в дверях аромат варёной капусты хоть и не вызвал аппетита, но напомнил о том, что время обеденное.
Исхудавшая и постаревшая с прошлого посещения ещё сильнее тётя Зина была в своей комнате не одна. На стоявший у кровати основательный деревянный стол только что поставил поднос с обедом парень в обычной для персонала больничной униформе. Ева увидела их обоих, заглянув в палату и уже почти сняв на ходу куртку.
- Здравствуйте, я навестить.
- Здравствуйте, у нас обед, но вы проходите, - сказал медбрат, подставил поближе к кровати единственный стул и протянул руку, чтобы взять у неё одежду. Но снять до конца куртку мешал зажатый в руке пакет с гостинцами. И Ева, пытаясь снять оставшийся рукав, и он, пытаясь перехватить падающий пакет, неловко столкнулись, потом одновременно стали извиняться и в результате, наконец, разошлись - он к дверям, а она к стулу. 'Боже, какой красавчик!' - подумала девушка, когда он, наконец, исчез за дверью, и ещё больше покраснела от этого. Впрочем, особо об этом некогда было думать: подслеповатые тёти Зинины глаза, внимательно наблюдавшие за всей этой сценой, теперь смотрели на посетительницу.
- Тёть Зин, привет! Это я, Ева, бабы Шуры внучка.
Хотя смысла говорить, как её зовут, не было никакого - ни разу ещё эта тётка не назвала Еву правильно. Может, правда, не могла запомнить непривычное имя, а может, просто не считала нужным утруждать себя запоминанием. Еву она чаще всего звала Веркой, иногда Светкой.
- А, узнала тебя, милая! Своих приехала проведать? На кладбище? А меня вот боженька все никак не забирает, - и она стала вытирать внезапно потёкшие слезы концом повязанного на голову платка и хотела ещё что-то сказать, но не смогла и только плакала.
Обнять старушку мешал огромный стол, и, пытаясь как-то ободрить её, Ева присела на кровать и гладила то сухонькую ногу под казённым одеялом, то наклонялась вперёд и дотягивалась погладить худенькое плечо.
Не будь на столе обеда, возможно, слёзы лились бы дольше. Но дурно пахнущее капустой варево остывало, и Ева позволила себе напомнить тётке о еде. Удивительно, но та нашла в себе силы успокоиться и принялась за еду.
- Что там на улице-то? Холодно? - спрашивала она периодически и сама же себе отвечала. - А в городе как? Да, в городе-то оно завсегда холоднее... а цены как выросли! Это же уму непостижимо! А пенсию-то не добавили! Да, говорили, вроде, добавят со следующего года. Но в следующем году кто жив будет.
Старушка справилась со щами. Ловко орудуя ложкой, расправилась с котлеткой, судя по удушающему запаху, с большой примесью все той же капустки. Запила всё компотом в неизменном с советских времён гранёном стакане и, деловито вытерев рот всё тем же уголком платка, невинно спросила:
- Ты-то как? Замуж не вышла?
Глупо раздражаться на старую прикованную к постели женщину, но этот вопрос, как удар под дых, всегда заставал Еву врасплох. Нет, она помнила про этот коварный вопрос, она готовила ответы на него, как домашнее задание, тщательно продумывая слова и интонации для разных людей и разных случаев. Но когда вопрос звучал, она всегда была к нему не готова. И мямлила что-то после слова 'нет', словно заранее оправдываясь за свою непутёвость, что как-то не сложилось пока и бла-бла-бла... Но жестокая старуха, не подозревая о своей жестокости, продолжала добивать:
- А парень-то есть?
И Ева снова сказала 'нет' и, опустив глаза, опять собралась оправдываться, но взгляд упал на спасительный пакет:
- Тёть Зин, я же вам гостинцы принесла! Чуть не забыла!
И она хотела их доставать из пакета, но подумала, что одинокой бабке будет большей радостью самой разобрать подарки, когда Ева уйдёт. И положила пакет на стол. 'Может, она даже специально будет оттягивать этот момент. Надеюсь не очень надолго, а то яблоки сгниют', - подумала Ева и подвинула его поближе. 'О, этот чёртов пакет!' - вспомнила она неловкую ситуацию. 'О, этот чёртов медбрат!' - она бессильно опустилась на стул, услышав за спиной звук открывшейся двери и его голос:
- Зинаида Ивановна, вы пообедали? Я могу забрать посуду?
- Да, Серёжа, спасибо! И скажи там, на кухне, Лидке, что котлета сегодня лучше, но соли маловато, - обратилась она к парню.
- Я скажу, но Лидка сегодня не вышла, вроде внук у неё заболел. Елизавета Петровна её подменяет.
- А, тогда понятно! Эта старая хрычовка даже на соли экономит! - старушка недовольно поёрзала на кровати.
Все это время смиренно молчавшая на стуле Ева разглядывала аккуратно составляющие посуду руки медбрата. А там было на что смотреть! Рукава у униформы были короткие, хоть и зима почти - то ли топили у них хорошо, то ли парень горячий. А руки были смуглые, и обтянутые гладкой кожей упругие мышцы двигались вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз...
- Вы не подержите? - словно зачарованная этим движением, она не сразу поняла вопрос. - Я стол отодвину, подержите, пожалуйста!
Парень протягивал ей поднос с грязной посудой.
- А, да, конечно! - до неё, наконец, дошло, о чём он говорит, и Ева вцепилась в пластмассовые ручки. И снова получилось не очень элегантно. Особенно если сравнить с тем, с какой лёгкостью парень отодвинул от кровати и переставил к окну огромный деревянный стол, да ещё с пакетом сверху.
- Спасибо! - он аккуратно принял на открытую ладонь поднос и с грацией жонглирующего акробата так и вынес его на одной руке за дверь. Не оглядываясь. Хотя, может, он и оглянулся, Ева не видела, потому что не в силах была посмотреть ему в след.
'Господи, да что это со мной?' Она встряхнула головой, словно просыпаясь, и посмотрела на часы. Почти два. До поезда ещё полно времени, но и разговаривать уже особо было не о чем, хотя... про этого парня она хоть что-то, но обязана узнать.
- Тёть Зин, а Елизавета Петровна - это случайно не бывшая буфетчица со школы? Как же её фамилия-то? - начала Ева сильно издалека.
- О, да то когда было! Вспомнила! Уже буфета в той школе не было, когда я на своих двоих бегала. А Лизка в то время в столовке нашей поселковой работала. Сметану воровала, да ей всё борова своего откармливала, Гришку.
Старушка говорила и время от времени словно разглаживала на одеяле несуществующие складки.
- Какого борова? - не поняла Ева.
- Какого-какого! Да мужа своего! Вот от той сметаны он раньше времени-то в ящик и сыграл.
- От сметаны? - с сомнением переспросила Ева.
- Ясно дело от сметаны! Сметану-то нам в столовку с совхоза привозили, настоящую, не с сухого молока, как сейчас лепят. Жирнющая была сметана-то! А Гришка её от сердечного приступа помер.
- А сметана-то причём?
- Нет, вот ты вроде грамотная, а простых вещей не знаешь, - возмутилась старая. - Сердечный приступ он не на пустом месте возникает, а от холестерину. А холестерин он в масле да в сметане весь и есть.
- А давно её муж умер?
- Да, лет пять уж как, - стала припоминать старушка, - только Антипова похоронили, деда, а следом и Гришка.
- Так, а столовой той уж лет десять как нет, а совхоза и того больше! - припомнила Ева.
- Правильно, совхоза нет, а холестерин остался! Я сразу так и сказала, что это та сметана ворованная его и убила!
- Что прямо Лизке так сказала?
- Ты что, Лизке! Мне с ней ещё здесь век доживать! А рассерди её, так подсыплет чего в еду со зла. Ладно бы с того помереть, и дело с концом, так нет, будешь животом мучиться, а оно мне с моей ногой хуже смерти. Не дойду до горшка вовремя, такой позор терпеть. Ладно, раньше Светка работала рыжая, Кривого дочка. Она хоть и заикалась, а добрая девка была, терпеливая. А теперь вот взяли этого.
Тётка махнула рукой в направлении двери.
- Медбрата? - подпрыгнула на стуле Ева.
- Серёжку-то, - подтвердила её надежды бабка.
- Он что, плохо работает? - удивилась девушка.
- Нет, работает он хорошо, - снова расправила морщинистой рукой невидимые складки старушка, - только в богадельне нашей одни бабки, а он вроде хоть и медик, но ведь мужик. Неловко как-то. Мы уж и Екатерине Петровне говорили, что стесняемся. Но она женщина суровая, сказала, что к нам парня не то, что в богадельню поселковую, в больницу-то работать не заманишь. А этот приехал сам вроде. И она скорее богадельню нашу прикроет, чем его попросит уйти. Говорю ж, сурьёзная она женщина!
Потом тётя Зина ненадолго задумалась о чём-то на пару секунд, которые Еве показались бесконечными, и продолжила:
- Может, парень-то к нам и ненадолго приехал, но девки местные как с ума посходили. У больницы дежурят, морды друг другу бьют за него и проходу ему не дают.
- А он? - выдавила Ева чужим голосом и застыла в ожидании ответа.
- А что он? - тянула с ответом коварная старуха.
- Ну, есть у него кто? - не выдержала Ева.
- Да мне-то почём знать! Я ж даже со второго этажа спуститься не могу! - заворчала было она. - Хотя, слушай!
Можно подумать, Еву надо было просить! А старуха продолжила, хитро улыбнувшись и слегка понизив голос:
- Мы его невестой Заячиху зовём! Он её летом на прогулку каждый день на руках выносил, хотя она и жирная, как корова.
Ева вспомнила, как он переставил стол, и эти накачанные мышцы на его руках и не удивилась.
- Он её снесёт - продолжала бабка, - посадит на лавочку аккуратненько и даже не запыхается, бывало!
- Так уж и не запыхается!? - спросила Ева скорее для поддержания беседы, чем от недоверия.
- Вот те крест! - подтвердила бабуся.
- Ты ж вроде спуститься не можешь на улицу, а как он Заячиху выносил, видела? - засомневалась посетительница.
- Да у нас все видели! Даже Липова лежачая, которая не вставала год, как услышала, что он Заякину понёс, сама к окну с кровати приползла! А окна у нас у всех на одну сторону! - убеждала её бабка. - А Екатерина Петровна сказала, что раз он Липову сумел на ноги поставить, то нам всем и подавно хватит лениться, надо вставать, пока он не сбежал.
- Так он здесь кто? Сиделка?
- Вот скажешь тоже, сиделка! Он вообще-то доктор! В больнице, - и она показала рукой вниз, имея в виду первый этаж, - он доктор, а здесь так, подрабатывает. Да оно и понятно, платят-то тут поди мало, вот они все и совмещают. Даже сама Екатерина Петровна, хоть вроде и главная в больнице, а здесь тоже должность имеет.
И дальше, возможно, тёте Зине хотелось бы поговорить и о Екатерине Петровне, но зов плоти после обеда оказался сильнее. А процесс перехода с кровати на костыли, до туалета и обратно, как бы ни старалась ей помочь девушка, отнял у неё слишком много и сил, и времени. Она кулём упала на подушку, и говорить больше не могла.
Чтобы скоротать с ней ещё какое-то время, Ева взяла с подоконника книжку, приоткрыла окно и начала читать вслух с заложенного конвертом места. Это был Марк Твен 'Простаки за границей':
'...Здесь, в Милане, в обветшалой церкви находятся жалкие остатки самой знаменитой в мире картины - 'Тайной вечери' Леонардо да Винчи. Мы не считаем себя непререкаемыми знатоками живописи, но, разумеется, мы отправились туда, чтобы увидеть эту удивительную, некогда столь прекрасную картину, вызывавшую неизменное поклонение всех великих художников и навеки прославленную в стихах и прозе...'
Сквозняком открылась дверь и окно захлопнулось. Ева встала, закрыла дверь, чтобы окно снова не открылось сквозняком и не простудило тётку, повернула пластиковую ручку. Посмотрела на часы - время ещё есть, а перед ней на редкость интересная книжка. 'Ну, не воровать же её у старушки, чтобы скоротать время на вокзале. Почитаю здесь'. Она пересела за стол, поближе к окну, и склонилась над книгой, продолжая бубнить:
'...Но вернёмся к самой картине. 'Тайная вечеря' написана на облупившейся стене маленькой часовни, прежде, если не ошибаюсь, соединявшейся с главным зданием. Роспись облупилась и потрескалась во всех направлениях, загрязнилась и выцвела от времени, а наполеоновские лошади пооббивали копытами ноги большинства апостолов, когда для них (для лошадей, а не для апостолов) более полувека тому назад здесь были устроены стойла.'
Вечерело, буквы начали сливаться, тётя Зина мирно спала. Пора! Ева потянулась, отложила книгу. Конверт, закладка из книги, лежал на столе. Надо бы положить его туда, где она закончила читать вслух. Хотя, наверно, тётка заснула раньше. Она крутила конверт. Крупным, но неразборчивым почерком на нем был указан адресат. Дэну Брауну. Дэну Брауну!? Да ладно! Чего только не почудится в полумраке! Дэну Мойеру? Что за почерк! Майеру!? Что за бред? Откуда в поселковой больнице может быть человек с именем Дэн Майер? Такое впечатление, что письмо выпало из содержания книги, и написал его никто иной, а сам Марк Твен. А у тёти Зины фамилия вообще Иванцова. Интересно, из чьей библиотеки эта книга?
Тем не менее, адрес на конверте был местный. И район, и посёлок, и улица, по иронии судьбы Больничная, так как была переименована в честь построенной на ней больницы. Вместо обратного адреса стоял штамп. Но уже было не разобрать в темноте ни букв, ни цифр на нем. А судя по плотности конверта, в нем было и письмо. Чёрт! Чёрт! Проклятое любопытство! Но не заглянуть было невозможно. Обычный лист формата А4 сложен на три части. Обидно, но он пустой. Ева ещё раз подняла его поближе к глазам, наклонилась с ним к окну. Ничего. Бумага нигде даже не продавлена. С наружной стороны листа вроде что-то есть... 'Дэну'. А, да, это писали адрес!
Она сложила все, как было, и сунула в книгу наугад. 'Может деньги присылали? - мелькнула глупая мысль. - Но кто сейчас пересылает в письмах деньги? Сейчас и писем-то никто не пишет!' - думала она, пока брала со стула свою одежду и сумку. Тётку будить не стала, помахала ей спящей на прощанье рукой. Уже открыв дверь, прошептала: 'Надеюсь, ещё увидимся!' - и вышла.
На ходу одеваться было неудобно, но время поджимало, а на улице не лето, потому пришлось исхитряться. Как же быстро стемнело! За стеклянными дверями больницы Еву ждали серость зимнего вечера и толпа девиц. Что тоже, впрочем, серость, только расфуфыренная. Ах да, Серёгу ждут! И забытый на время Серёга со всеми своими мышцами тут же всплыл в памяти. И такой потянуло тоской, что презираемые секунду назад девицы вмиг стали соперницами. Но так близки и понятны были их мотивы, что невольно захотелось остаться среди них и дождаться, и ещё разок хоть глазком...
Стоявшая ближе всех 'дамочка' посмотрела на едва замешкавшуюся Еву с таким вызовом, что Ева шарахнулась от неё в сторону, как от тарантула, и, не оглядываясь, побежала в сторону вокзала. 'Они реально поубивают друг друга, если этот Серёга не уедет или не женится'.
Так, с мыслями о чьём-то чужом уже Серёге, она дошла до приветливых огней вокзала. На самом деле до одного огня, отбрасываемого единственным фонарём, прикрученным к стене станции. Станция теперь выполняла и роль вокзала, где покупали билеты и ждали поезда редкие пассажиры, и роль командного пункта дежурной.
Билеты были. Место даст проводница в вагоне, так как поезд проходящий. Стоянка две минуты. Вагон дали второй, значит, идти от станции по перрону недалеко, это радует, так как на улице холодает, а перрон продувается насквозь. Отъезжающих, кроме Евы, только ещё один парнишка, видимо, студент. 'К родителям, наверно, приезжал, как когда-то я к бабушке с дедушкой. Странно только, что он на станции сидит, местные обычно идут сразу к поезду, а билеты покупают заранее днём', - думала Ева.
А парень бросил свою неподъёмную сумку (точно родители нагрузили едой) и бегает туда-сюда. Чего бегает? Входных дверей на станцию две, одна за другой и обе деревянные - ничего не видно. А подходить и следить в окно, что там делает этот тощий студент, Еве неловко.
Ну, вот опять! Возвращается. Хлопнула первая дверь. Открылась со скрипом вторая. Ева подняла глаза. Мама дорогая, а это не студент! Это был Он! Прямо с большого экрана. Брэд Пит! Вновь помолодевший или просто побритый. Да что там с экрана, прямо с Ветхого Завета! Прекрасный, как Давид. Тот самый Давид Микеланджело, которого её соседка по парте срисовала с фотографии статуи, раскрасила и слегка приодела, да так удачно, что они вдвоём влюбились в него без памяти и плакали, как дуры, то ли над его совершенством, то ли над своими несбыточными мечтами.
И вот он здесь, этот безупречный Давид, только в брюках и кожаной куртке - так оно и понятно, зима у нас тут! И в руках у него шарфик. Цветной такой мягкий шарфик. 'Что, интересно, делает мой шарфик в руках у Давида?' - завис над этим вопросом Евин мозг. К счастью, ненадолго. 'Этот чёртов медбрат реально действует на меня как гипноз!' - Ева видела его третий раз за день и третий раз столбенела. Видимо, он тоже это заметил. Ему пришлось некоторое время махать у неё перед носом шарфом. Наконец, она смогла осознать, чего он от неё хочет и вздрогнула.
- Простите, задумалась! - с надеждой на то, что он поверит, соврала она.
- Простите, что напугал. Мне кажется, это ваше, - голос у него был сейчас низкий, мягкий и бархатистый, и как камертон издавал эталонную для Евы высоту звука, она могла бы слушать его бесконечно. - Вы обронили его на лестнице в больнице.
- Спасибо, я даже не заметила, что он потерялся, - сумела взять себя в руки Ева, тем более что она и правда не заметила пропажу. - А как вы узнали, что он мой?
- Ну, я видел его на вас, когда вы пришли, - он улыбнулся и опустил глаза. - А ещё он пахнет вашими духами, - он поднял на неё глаза, и впервые за все эти три встречи глаза их встретились. Ева несколько раз водила рукой по воздуху мимо, пока смогла, наконец, взять этот благословенный шарф. Не в силах отвести взгляд, всё так же вслепую она стала надевать его на шею. Если бы не запах варёной капусты, резанувший в нос от шарфа и разрушивший эту магию, она бы, кажется, простояла так всю жизнь.
- Я бы сказала, он пахнет капустой, которую готовили сегодня в вашей столовой, - сморщилась она, подняв к носу один из концов шарфа.
- Скажу вам по секрету, они готовят эту капусту каждый день, - сказал он ей доверительно, - и я ей пропах, наверно, уже насквозь, - он широко улыбнулся, и Ева готова была поклясться, что в помещении стало светлее.
За дверями был слышен какой-то шум, потом снова хлопнула первая дверь, открылась вторая, и в дверях появилась одна из расфуфыренных селянок, что дожидались Серёгу у больницы. Он тоже повернулся на звук, но, увидев девушку, словно её появление его не касалось, снова повернулся к Еве. Девица постояла, не отпуская дверь, смерила Еву с головы до ног вызывающе наглым взглядом и вышла на улицу.
- Эти девушки, они, э... ваши поклонницы?
- Ну, я вроде не Роберт Патиссон, чтобы толпы поклонниц собирать, - сказал он и снова улыбнулся. В этом Ева сейчас сильно сомневалась.
- Но да, они повсюду ходят за мной, - скромно констатировал он. - К счастью, я живу прямо в больнице, поэтому могу неделями не выходить из здания. Можно сказать, они мне не сильно докучают! - ответил он и стал поправлять на Еве шарф.
И гром небесный раздался в этот момент - надтреснутым голосом динамика дежурная по вокзалу сообщала, что скорый поезд номер 664 прибывает на второй путь.
Потом в дверь в явной спешке влетел студент с красным от холода носом и совершенно безумными от счастья глазами, взвалил на плечо свой баул и кое-как протиснулся с ним назад на улицу через двойные двери.
И тот, кого она ждала всю жизнь, сказал: 'Я провожу!' - и открыл для Евы эту ненавистную дверь. Как она хотела, чтобы вторую дверь заклинило! Хорошо бы навсегда! Но он открыл и вторую дверь и вывел девушку на стужу, навстречу поезду и её, видимо, навсегда разбитому сердцу.
По небольшому перрону они дошли до места, где должен был остановиться по их подсчётам вагон номер два. 'О боги! У них уже были совместные решения!' Когда снова затрещал динамик, Ева уже готова была услышать окончательный приговор: поезд прибывает, но дежурная неожиданно прохрипела что-то про осторожность. 'Как своевременно! Поздно, тётя, поздно!' - Ева восприняла это предостережение исключительно на свой счёт, дежурная же предупреждала, что по первому пути будет проходить 'нечётный'.
Самый страшный кошмар всех Евиных поездок - ты уже стоишь на перроне, а в каком-то метре от тебя проносится товарняк. И этот товарный поезд уже был виден, светя перед собой огромными жёлтыми фарами-глазами, как насекомое из фильма ужасов. В такие моменты Ева чувствовала себя Анной Карениной. И ей казалось, что будь сейчас в её душе чуть меньше теплоты и мира, она бы, наверно, шагнула на рельсы перед поездом, поддавшись гипнозу этих безжалостных глаз. Но сегодня её самый страшный кошмар вдруг обернулся её самой большой удачей за весь день - едва жёлтые огни приблизились, парень обнял Еву, развернувшись спиной к ужасному железному насекомому. Он нежно прижимал её к себе, защищая от ветра и грохота, и Ева хотела, чтобы в этом поезде было сто тысяч вагонов. Но это был самый короткий в мире товарняк! И парень шепнул ей: 'Пора!' Прильнув к его груди другим ухом - она ни за что не хотела с ней расставаться - Ева увидела свой скорый поезд номер 664, любезно предупреждающий о прибытии длинным басистым гудком. А потом они побежали за ним, потому что почтово-багажных вагонов было меньше, чем они думали, и второй вагон стремительно пронёсся мимо них, прежде чем поезд начал тормозить. И когда они добежали, студент уже затягивал туда свою огромную сумку прямо под ноги проводнице, которая хотела подойти к Еве и не могла. И Ева начала нервничать и суетиться, а её рыцарь, подсаживая её на подножку, сказал:
- Я ведь даже не представился. Я - Дэн.
- Ева, - сказала Ева машинально, благодарно улыбнувшись ему за помощь.
- До свидания, Ева, - сказал он, улыбнувшись в ответ. И так и остался стоять в темноте, улыбаясь удаляющемуся поезду.