Он орал, как оглашенный. Брыкался ногами, вертелся ужом, норовя укусить держащие его руки. Руки держали его крепко. Наконец он устал вырываться и стал успокаиваться, всхлипывая навзрыд от нависшей тоски и отчаяния. Руки в белых рукавах, держащие его за плечи и ноги, немного ослабили хватку. Он почувствовал это, стремительно рванулся и бросился к двери, за которой скрылась она. Но руки оказались проворнее, чем он ожидал. Они ловко перехватили его на полпути и вцепились в рубашку и штаны с непреодолимой силой. И он понял: это конец. Его не выпустят из этого дома. Его заточат здесь навек. Его будут пытать и мучить. И он очень скоро умрет здесь под пытками и издевательствами этих людей в белых накрахмаленных халатах. Его усадили на длинную скамью, и он прижался разгоряченной спиной к холодной крашеной стене. Слезы брызнули из глаз. Рука женщины в белом халате погладила его по стриженой голове:
- Не плач, Алик, - успокоительным тоном сказала женщина, - мама придет за тобой вечером. А сейчас мы пойдем в группу. Там ты будешь играть с ребятами. У нас очень интересно.
Алик сидел набычившись и молча "глотал" слезы.
--
Ну, пошли.
Женщина-воспитатель протянула руку. Ему уже было любопытно. Но он для проформы еще с минуту сидел надув губы. Потом нехотя вложил в руку свою маленькую ладошку и, глубоко вздохнув, поднялся со скамеечки. Шаркая ногами в сандалиях, поплелся за воспитательницей через дверь по небольшому коридорчику, освещенному одинокой лампочкой. Воспитательница открыла еще одну дверь, и они оказались в большой комнате, уставленной детскими столами и стульями. По комнате бегали ребятишки, ровесники Алика. Мальчики и девочки. Алик оробел и спрятался за широкой спиной воспитательницы. Та уже довольно нецеремонно вытащила его из-за себя и, хлопнув в ладоши для привлечения внимания, громко произнесла:
- Дети! Это ваш новый товарищ, Алик. Не обижайте его! Он должен привыкнуть и подружиться с вами. Вы поняли меня, дети?
- Да! - дружно прокричали ребята.
Воспитательница снова погладила Алика по голове.
- Будь умницей. Не плачь и не давай себя в обиду. Скоро будет обед, потом тихий час. А потом и мама придет за тобой. Совсем немного осталось.
И она вышла за дверь.
К Алику тут же подошли два мальчика. Один был выше его и шире в плечах, другой - поменьше, с узкой хитрой мордочкой.
- Ты хочешь с нами дружить? - спросил высокий.
- Да, - кивнул головой Алик обрадованно.
- Я здесь главный в группе, - сказал высокий. - Толик меня зовут. Будешь со мной дружить - никто тебя не тронет. Понял?
Алик опять кивнул головой.
- Но Толик сам будет тебя бить, - вставил хитромордый. - Он всех тут мальчиков бьет. Он - главный.
- Не надо меня бить! - на глаза Алику навернулись слезы.
- Я не сильно, - улыбнулся Толик., - и не по лицу. - И ударил Алика кулаком в живот. Не сильно, но больно.
Мальчик согнулся пополам. Толик и его приятель засмеялись. Боль была тупая и стала быстро проходить.
--
Не смейте его обижать! - вдруг раздался голос.
Алик приподнял взгляд. Рядом с ними стояла светловолосая девочка. Она держала в руке деревянный кубик и намахнулась им на Толика. Девочка показалась Алику очень красивой. Большие черные глаза ее горели гневом. Толик переменился в лице. Он перестал ухмыляться.
- Да больно он мне нужен, - проговорил Толик сквозь зубы. - Плакса-вакса-гуталин, на носу горячий блин!
- Пойдем, - сказала девочка и взяла Алика за руку. - Это плохой мальчишка. Его хотят исключить из садика. И его дружок, Славка, тоже такой же. Но ты их не бойся. Толик в меня влюбился. Я знаю. Он тебя не тронет со мной. За один стол вместе со мной садись. Меня Валей зовут. - И повела Алика в противоположный угол комнаты.
Толик Алика возненавидел. Но при Вале бить его не решался, и первый день в детском саду прошел спокойно. Но со следующего дня начался настоящий террор. Алику налили в ботинки воду. Измазали чем-то липким шкафчик. Славка как бы невзначай во время обеда опрокинул на него недоеденный борщ. Хорошо, что тот уже почти остыл. Алик понимал, почему это с ним происходит, но терпел и не жаловался воспитательнице Нине Ивановне. Ведь рядом сидела Валя и пытливо смотрела на него черными, как угольки, глазами.
И его стало к ней тянуть. Непреодолимо. Всё сильнее и сильнее с каждым днем. Засыпая ночью дома в своей кроватке, Алик мечтал уже о завтрашнем дне. Как он придет в садик, войдет в группу и увидит ее бездонные глаза. Он станет ходить за ней следом, ловя каждое ее движение, каждое слово. Он не понимал, что с ним происходит. Нет, он понимал, но не хотел сознаваться себе. Он влюбился. И Валя наверняка это знала. Она милостиво разрешала Алику сопровождать себя. Тот таскал за ней игрушки, убирал после обеда посуду со стола. Вместе, в паре, они танцевали украинский "гопак" на детсадовском концерте. Алик был в синих шароварах, а Валя в расписной кофточке и в уборе с разноцветными ленточками. Он держал ее за руки, и его руки дрожали.
Толик и Славка в танцах не участвовали. Толик мрачно сидел в углу, держа в руках детскую саблю. И кровожадно вертел ею. Славка подбрасывал и ловил тяжелый хоккейный мячик. Алик не смотрел в их сторону. И напрасно. После концерта, на прогулке, когда Валя отошла куда-то с девочками, а Нина Ивановна разговаривала с воспитательницей из средней группы, Толик и Славка подбежали к Алику. Славка зажал ему рот рукой, а Толик проверенно ударил "под дых". Алик сложился пополам, задыхаясь и от удара, и от грязной потной Славкиной ладони. Толик стал хлестать Алика по спине и шее игрушечной саблей. Больно и совсем не игрушечно, зло приговаривая:
- Еще раз тебя с ней увижу - убью! - и не по-детски выругался матом.
Алик вырвался из рук Славки и побежал в сторону болтающих воспитательниц. Но у Славки в кармане был хоккейный мячик. Он вынул его, прицелился и швырнул в убегающего. И попал Алику в затылок. Сильная боль вспыхнула в голове, а за ней - тьма и беспамятство...
Очнулся ин от резкого запаха в носу. Перед глазами плыли какие-то бесформенные пятна. Пятна стали быстро превращаться в лица. Алик узнал Нину Ивановну и медсестру Клавдию Петровну. Лица их из испуганных превратились в радостные. Нина Ивановна улыбнулась.
- Очнулся, слава богу, - сказала она.
- Полежать ему еще надо, - проговорила Клавдия Петровна. - Вон шишка какая на затылке.
- Кто в тебя кинул? - позади показалось лицо заведующей садом Ольги Сергеевны.
- Я не видел, - тихо сказал Алик и отвернулся.
.. Внутри у него зрел план мести Толику и Славке. В открытом бою-драке он с ними справиться не мог. Значит, нужно обмануть их и наказать за обиду и боль. Но что придумать? Алик не находил себе места, обдумывая план мести. Шестилетний мститель "закручивал" самые невероятные способы наказания своих обидчиков. Он мазал их манной кашей, поливал киселем, кормил насильно рыбьим жиром, запускал им за шиворот мышей. И понимал, что месть будет мала по сравнению с содеянным ими.
У отца на кухне, в шкафчике, стоял пузырек. Отец запрещал его брать под страхом наказания. Но Алик знал, что в этом пузырьке. Он однажды подслушал случайно разговор мамы и отца. И сейчас понял, что это шанс. Алик украл из шкафчика тот пузырек. И пришел раньше всех в детский сад, упросив маму. Пузырек он держал в кармане курточки. И когда мама ушла, поцеловав его, а нянечка Лиза отлучилась на кузню, Алик достал пузырек из кармана...
Толик и Славка пришли почти одновременно. У них были свои стульчики и они любили сидеть на них, раскачиваясь. И сейчас они уселись на свои места, приподняв передние ножки стульев. Толик грозно поглядывал на Алика. Славка показывал ему кулак. И оба они ухмылялись.
Но ухмылялись они недолго, пока не захотели встать со своих стульчиков. И встать не смогли. Потому что Алик намазал сиденья "страшным" отцовским клеем, и штаны двух издевателей намертво приклеились. Толик и Славка дергались, словно мухи на липучке. Славка даже упал вместе со стулом и разревелся от страха и унижения. Толик, видно, терпел из последних сил, чтобы не последовать примеру своего оруженосца.
Воспитательнице Нине Ивановне и нянечке Лизе пришлось вытаскивать приклеенных из штанов, разрезав те ножницами спереди. Вся группа хохотала.
- Кто это сделал? - строго спросила Нина Ивановна, хотя в ее глазах Алик заметил веселые искорки.
- Это он, - мрачно проговорил Толик и указал пальцем на Алика.
- А откуда ты знаешь? - покачала головой Нина Ивановна. - Алик хороший мальчик, не хулиган, как ты.
- Мы с ним в ссоре, - Толик надул губы и покраснел.
- Не хочу! - еще больше покраснел Толик и зло добавил: - Я его убью!
И тут вперед вышла Валя. Она повернулась к Толику и тихо сказала:
- Не убивай его, пожалуйста. Я с тобой буду дружить. Только ты его не убивай, - подошла и поцеловала Толика в щеку.
У Алика сжалось сердце. Он развернулся и убежал из группы. В детский сад он больше не пошел, сколько родители ни уговаривали.
Второе.
Барак был сколочен из ординардных досок. Сквозь прогалы проникал холодный воздух. Особенно ночью. Согреться под тонким казенным одеялом. Было невозможно. Холод пробирался в самые мелкие щелки, как ни затыкай под себя это тонкое одеяло. Второго почему-то получить было не положено.
И потому Олег закрывался с головой после отбоя и дышал, стараясь нагреть дыханием тепло. Но уж что можно надышать, как ни старайся, кроме короткого мимолетного духа, легкой струйкой проникающего в пространство между шерстяным коконом и одеждой? И почти тут же исчезающего в зябком мучительном ознобе негреющего одеяла. Словно тело было накрыто не тканью, а мелкой рыболовной сетью. И холодный барачный воздух беспрепятственно пролезал сквозь тонкие сплетения. Дрожь била пульсирующе, и не только сверху, но и внутри. И уснуть, конечно, не давала.
Засыпал Олег только под утро, изнеможденный этой дрожью. И, как правило, не слышал побудку. Его расталкивал старший по отряду - хмурый и злой малый. Он тыкал Олега в бок кулаком и орал в самое ухо:
- Вставай, соня-засоня! Жратву проспишь!
Олег, трепеща от холода, с трудом вылезал из-под одеяла. Все остальные уже трусили к умывальне и становились в очередь в туалет - деревянный сруб, стоящий впритык к забору. Брызгали друг на друга в умывальне, визжали и незло колотились.
Олегу плеснул в лицо Вовка, спящий от него через койку. И противно захохотал. Олег набрал полную пригоршню и махнул в него в ответ. Но Вовка уклонился, и вода попала в Сашку - отрядного авторитета, мрачного и злого парня. Тот от такого "подарка" на миг-другой опешил, а затем с матерой бранью бросился на Олега, размахивая кулаками. Первый удар пришелся в ухо, второй почему-то в плечо. Олег закрыл лицо обеими руками и даже не пытался отбиваться. Весь лагерный народ сгрудился вокруг и гоготал на разные голоса, радуясь избиению. И тут раздался громкий крик:
- А ну прекратить!
Олег понял, кто кричит, ведь Сашкины удары тут же прекратились. Освобожденный взгляд увидел стоящую рядом высокую спортивную фигуру. Фигура держала за шиворот притихшего Сашку. Физрук встряхнул "авторитета", как щенка:
- Еще раз увижу драку, заставлю подметать дорожку на стадионе. Зубной щеткой, - спокойно выговаривая слова, произнес физрук Игорь Иванович. Он мог мгновенно переходить от крика к тихой речи. За это странное качество и еще за недюжинную силу его уважали и побаивались в лагере.
Пацаны вокруг тут же угомонились и притихли. Холодный утренний ветерок пробежался по голым мокрым спинам, заставив пацанов скоренько вытираться насухо полотенцами.
После туалета состоялось построение, и воспитатель, Марья Петровна, повела отряд на завтрак. Шли попарно, нестройно. Мальчишки впереди, девчонки плелись в конце. Замыкала движение пионервожатая Людочка - хорошенькая белокурая девушка лет восемнадцати, студентка первого курса пединститута. На длинной "лебединой" шее у нее висел красный галстук. Один конец скрывался под распахом кофточки на груди. И грудь была довольно объемной. Олегу это бросилось почему-то в глаза сразу, когда Людочка встретила его на пороге входа в отрядный барак. Людочка улыбнулась. И Олег ослеп от ее улыбки. Ему еще ни разу так никто не улыбался. Даже мама. Девчонки-одноклассницы с ним общались редко. Почти не разговаривали. Не принято такое было. Они дразнились и ябедничали, дрались портфелями. Хотя уже частенько возникали взаимные симпатии с некоторыми мальчишками. Но исподволь, почти незаметно. Шестиклашки еще. Рановато. Учителя следили за "этим" строго. Но природа брала свое.
Олегу ни с того ни с сего стала нравиться девочка Оля, сидящая на парте впереди него. Она носила длинную, до пояса, русую косу, была курноса и зеленоглаза. Дергать ее за косу, чтобы привлечь внимание, Олегу почему-то не хотелось. Он, сидя позади, уроки напролет разглядывал курносый профиль Оли. Она чувствовала его взгляд женским чутьем и задирала свой нос еще выше.
Олег не знал, как подступиться к предмету своей симпатии. Заговорить с ней на перемене? О чем? О домашнем задании? Но они учились примерно на равных. Были хорошистами. И в помощи друг друга не нуждались. А других тем для завязки разговора Олег придумать не мог. И тогда он пошел по самому простому пути. Он написал Оле записку с прямым предложением: "Давай дружить", и, похлопав ее дрожащей рукой по плечу во время урока, передал ей листок. Ответ пришел через несколько минут. "Дружбу не предлагают. Дружбы добиваются", - гласила надпись на обратной стороне его же записки. Олег понял, что его отвергли, и других попыток найти подход к Оле не предпринимал.
... После завтрака весь лагерь был построен на линейку. Начальник лагеря выступил с речью. Красный галстук у него на шее был повязан как-то набекрень. Утреннее солнце палило нещадно, и начальник во время речи иногда промокал галстуком потеющую лысину. Видно, у него не было носового платка.
- Сегодня вечером по плану мероприятий, - говорил начальник, обтираясь галстуком, - состоится двухдневный поход в Крутовский лес с ночевкой. Желающие могут записаться у старшей пионервожатой.
Пионеры ответили на то сообщение восторженным гулом. Олегу же ни в какой поход идти не хотелось. Не любил он длительные пешие походы. Не видел в них смысла. Любил он относительный комфорт, а не ночевки под кустами. Только вернувшись к себе в отряд он узнал, что пионервожатая Людочка идет в поход. И тут же побежал записываться...
Вечером участники похода выстроились на главной площадке, под памятником. Директор произнес напутственную речь. Галстуком он при этом не обтирался - солнце уже не пекло, а мягко грело, склоняясь к западному горизонту.
Двинулись с лагерной территории колонной по двое. Впереди шли руководитель похода, физрук Игорь Иванович, и воспитательница, Марья Петровна, дама лет сорока, пышногрудая и еще очень моложавая. Людочка, как всегда, замыкала движение. Она была в узких спортивных брючках, что подчеркивало ее стройную фигуру. Всего в походе участвовало человек сорок-пятьдесят. Все из старших отрядов.
Олег шел в "хосте" колонны. На плечах у него Висле рюкзак, набитый банками с тушенкой. Банки при каждом шаге глухо-металлически ухали, перекатываясь полупустыми цилиндрами. Тушенку внутрь явно недокладывали. Но это обстоятельство мало утешало туриста. Уже через пару километров лямки рюкзака стали нестерпимо давить на плечи, и хотелось сбросить его куда-нибудь в кусты. Олег стал отставать, решив немного передохнуть, а потом догнать колонну. Как бы он это сделал с тяжеленным рюкзаком, неизвестно. Но идти дальше совершенно расхотелось.
Людочка вовремя заметила отставание. Она подошла к Олегу и ободряюще улыбнулась ему.
- Тяжело? - спросила она. - Давай я тебе помогу.
Олег весь так и вспыхнул. Ну уж нет! И откуда только силы взялись? Он сделал рывок и догнал уходящий отряд. Людочка поспешила следом.
Они шли уже часа два. Солнце стало клониться за горизонт, становясь большим и красным. Повеяло прохладой. Вдоль дороги, в траве, застрекотали кузнечики. Путь отряда пролегал вдоль узкой речушки, заросшей камышом и осотом.
А впереди с каждым шагом вырастала темная громада леса. В него вошли, когда солнце почти совсем скрылось из вида. И потому лес показался Олегу каким-то сумеречно-сказочным. Речушка вливалась в лес, а может, выливалась из него? Сообразить было невозможно: течение на взгляд отсутствовало. Тропинка петляла вдоль реки. Все туристы явно притомились. Даже идущие впереди Игорь Иванович и Марья Петровна сбавили ход, выискивая место для ночлега. И вот открылась поляна. Довольно обширная - хорошее место для становища.
- Отряд, стой! - выкрикнул физрук и первым уселся на траву. Ребята сбрасывали рюкзаки с продуктами и палатками. Палатки доставались, разворачивались, натягивались на забитые в землю колышки. В центре поляны разожгли большой костер. Стемнело основательно, и все подтянулись к горячему переливчатому пламени.
Олег несколько минут сидел на ненавистном своем рюкзаке с тушенкой, переводя дух. Но тут к нему подошел уже отдохнувший физрук и вытащил из-под него рюкзак.
- Голод - не тетка, - сказал глубокомысленно Игорь Иванович. - Он - дядька. Но мы сильнее его.
В желудке, сразу же после этих слов, засосало. И Олег понял, что не только устал, но и проголодался.
Сразу же нашлись добровольцы для открывания банок с тушенкой. Из других рюкзаков доставались измятые батоны и твердые зеленые огурцы. Над костром был подвешен объемный котел. Из речки в него налили воду. А когда вода закипела, побросали туда несколько брикетов горохового концентра. По вечерней лесной поляне поплыл аппетитный гороховый дух, смешанный тушенки. Раздавались алюминиевые миски и ложки. Кашеварила Марья Петровна с большой поварешкой в руках.
Пионеры, бренча ложками в мисках, стали выстраиваться в очередь за похлебкой. Олег тоже пристроился в конце. Мария Петровна плюхнула ему в миску желтой густой жижи и сунула в свободную руку ломоть хлеба. Олег отошел в сторону, присел за кустик на берегу речки и принялся, обжигаясь, хлебать гороховое пюре с тушенкой. Вкус был божественный. Хоть добавки проси. Но Олег не решился подходить к Марье Петровне. Он тщательно обтер внутренности миски остатком хлеба. Проглотил "бутерброд". Затем помыл миску и ложку в речной воде.
Тьма стремительно нарастала. Деревья нависли над поляной, словно черные занавески. И только небо на западе еще отливалось перламутровым отблеском вечерней зари. Над ухом на одной нудной ноте противно и настырно зазвенели комары. Пару-другую Олег припечатал на подлете к своей шее. Но более удачливые присосались позади, и пришлось встать с насиженного места. А деваться было некуда. От стал бродить по поляне. Ребята еще не устраивались на ночлег, но почти все палатки были поставлены, натянуты и укреплены.
Руководил установкой палаток Игорь Иванович. Людочка суетилась невдалеке. Помогала складывать вымытые миски и ложки. Недоеденные хлебные корки бросались в костер, отчего томный дух горелого хлеба плыл над поляной. Он смешивался с ароматами ночного июльского леса. Он ударял в ноздри. Он кружил голову. Олег снова присел возле речки, на небольшую кочку. Речка еле слышно лениво накатывалась на береговой песок темной глянцевой водой. И в ней уже отражались появившиеся на небе первые звезды. Некоторые "тонули", захваченные в плавный круговорот плавающей на мелководье рыбешки.
Олег любовался этим зрелищем и вздрогнул, когда рядом с ним в воду шлепнулся большой булыжник, обдав его брызгами. За спиной раздался знакомый гогот "соседа"-Вовки. Олег обернулся. Вовка стоял рядом с Сашкой. И в красноватых отблесках костра на их "индейских" физиономиях мигали ехидные улыбочки.
- Что, стихошлеп, поэму сочиняешь? Про Людочку? - снова прогоготал Вовка.
Жар ударил в лицо Олегу. Как они узнали? Ведь он никому не говорил. Неужели догадались по его взглядам? Наверное, и сама Людочка догадалась, если даже эти обормоты допетрили. И про стихи откуда-то узнали. Да, он ведь в стенгазету отрядную стихотворение отдал. Про лето.
- Ты на Людку глаз-то не клади, - назидательно проговорил Сашка, - а то я тебе рыло набок сворочу и скажу, что так и было - и недобро ухмыльнулся.
- Между прочим, скоро отбой, - добавил Вовка, - а ты с нами в палатке спишь. Так распределили, - и снова не6хорошо загоготал.
И, словно отзываясь на его гогот, над поляной хрипло и очень фальшиво прогудел горн. Ребята, подгоняемые взрослыми, стали неохотно отходить от догорающего костра. Спать, конечно, никому не хотелось. Кое-кто спрятался за ближайшими кустами. Так сделал и Олег. Залезать в палатку вместе с Вовкой и Сашкой? Да ни за что на свете!
Ни Марья Петровна, ни Игорь Иванович, ни тем более Людочка разыскивать спрятавшихся почему-то не стали. Мария Петровна прямиком пошла спать в свою палатку. А Игорь Иванович и Людочка остались сидеть у костра. Людочка, обняв колени, смотрела на красные всполохи огня, и те отражались в ее глазах. Игорь Иванович что-то ей тихо говорил на ухо, и Людочка улыбалась его словам.
Олег сидел неподалеку в кустах и пристально наблюдал. В душе у него закипало неведомое чувство. Он еще не знал, что это - ревность. Но он уже ненавидел Игоря Ивановича. А тот положил Людочке руку на плечо, и девушка не отстранилась. Наоборот - придвинулась ближе. Так они и сидели, обнявшись, глядя на затухающий костер.
Шло время. Стало совсем темно. Костер почти до конца догорел, а Игорь Иванович и Людочка всё сидели, прижавшись друг к другу. И вдруг Игорь Иванович поцеловал Людочку в губы. И она на отстранилась. После долгого поцелуя они поднялись и пошли к палатке физрука. Сначала туда забрался хозяин и протянул Людочке руку. И Людочка покорно исчезла в провале входа в палатку.
У Олега похолодало внутри. Он выбрался из кустов. И почему-то крадучись стал пробираться к палатке. Остановился, присел на корточки, прислушиваясь. В палатке происходила какая-то возня, тихий шепот и стоны. Женские стоны. Стонала Людочка. Олег не сразу понял: почему Людочка так протяжно стонет?
- Во Игорюша ее прет! - раздался за спиной ехидный шепот. Олег оглянулся. Позади стояли Вовка и Сашка. Вовка ехидно хихикал. Сашка мрачно молчал. Олегу стало не по себе.
- Ревнуешь? - хохотнул Вовка. - Сашка вон тоже! - и тут же ойкнул, получив сильный тычек в бок.
- Давай им весь прешь поломаем, - жарко зашептал на ухо Вовка. - У меня тут дымовуха. Нужно ее в палатку бросить. Слабо?
Олег не знал, что ответить. Он только молча кивнул головой. И тут же пожалел о своем кивке. Вовка вытащил из бокового кармана куртки небольшой газетный сверток. Олег понял, что газетой обернута "дымовуха" - расчестка или, хуже того, фотопленка. Ее стоило только поджечь и притушить ногой, как она начинала сильно и вонюче дымиться, пока не сгорала дотла. Залить ее можно было только водой.
Вовка из другого кармана куртки достал спичечный коробок, чиркнул спичкой, поджег дымовуху, растоптал ее на земле и сунул дымящийся пакетик Олегу в руку.
Дымовуха испускала едкую белую копоть. Олег тут же представил, как станут задыхаться от этого дыма Людочка и Игорь. Как выскочат голые из палатки. Как будут хохотать Вовка и Сашка. А ему самому станет стыдно. Нет уж! Не дождутся Вовка и Сашка такого позора! Не пройдет с ним эта подстава!
Олег схватил Вовку за шиворот рубашки и засунул дымовуху ему за пазуху. Дым повалил изо всех щелей в одежде Вовки. Тот вначале опешил, потом стал чихать, кашлять и, видно, сильно испугавшись, с криком бросился в темную речную воду. Только брызги полетели.
Сашка пристально посмотрел на Олега. Олег подумал, что он его сейчас станет бить. Но Сашка только смачно плюнул себе под ноги и, повернувшись, не спеша отправился вытаскивать из воды приятеля. В палатке притихли, услышав крик Вовки. Олег развернулся в другую сторону и скрылся в лесу. На востоке уже светало. До утра он просидел в лесных кустах и очень замерз. А утром отпросился у Марии Петровны и ушел в город, домой. И там слег с простудой на две недели. И в лагерь не вернулся.
Третье.
На скамью, отполированную почти до блеска, садиться почему-то не хотелось. Алексей встал рядом, едва удерживая внутреннюю дрожь. Ему явно было не по себе. До назначенного времени оставалось еще 15 минут, а он уже волновался, предчувствуя встречу. Школьный садик благоухал цветущей сиренью. От запаха кружилась голова. А может, не только от запаха?
Вечернее солнце пробивалось сквозь заросли сирени, оставляя желто-оранжевые блики на деревянной отполированной скамейке. Вокруг нее валялись окурки, фантики и пустые бутылки из-под лимонада и портвейна. Молодежь здесь отрывалась по полной. В основном, после захода солнца.
Всё же не нужно было тут назначать свидание. Вдруг она не придет? Ответила ведь неохотно и неопределенно. А как он хотел этого свидания! Как на каждой перемене ловил взглядом ладную фигурку девятиклассницы. Она чувствовала его взгляд. И иногда искоса поглядывала на высокого неказистого десятиклассника во время болтовни с подружками. Он эти взгляды замечал, и в нем вспыхивала надежда. Но дальше их отношения не развивались.
Алексей совершенно случайно узнал, что ее зовут Лидой. Но как ее фамилия и где она живет? Однажды на перемене он, улучив время, проник в пустую учительскую, вытащил журнал 9 "А" и, торопясь, раскрыл его в конце, где были адреса учеников. Лид в 9 "А" оказалось целых три. Но он почему-то решил, что та живет в недалекой от города деревне. И после школы отправился на разведку. Долго бродил по раскисшим от весенней распутицы улицам деревни. Но никто из тех, кого он спрашивал, о такой девушке не знал. Вернулся Алексей домой ни с чем. Но от своей затеи не отказался. И решил проследить за предметом своей страсти.
Лида вместе с двумя подружками медленно шла по тротуару. Алексей в двадцати шагах позади, словно индеец таясь в кустах, продвигался следом. И оказалось, что Лида живет совсем недалеко от школы, буквально на соседней улице. И мало того, в одном "финском" доме с одноклассником Алексея, Оскаром, личностью малосимпатичной, но обуреваемой непомерным самомнением, как почти все полукровки. Любил Оскар посплетничать, словно базарная баба. И в этих сплетнях находил какое-то удовольствие. На переменах он, поправляя большие очки на мясистом носу, рассказывал одноклассникам о событиях, произошедших в школе и вне ее. Знал он о школьных новостях практически всё. Но оплетал их собственными подробностями и фантазиями. И преподносил их в искаженном, юмористическом виде. Ребята, слушая Оскара, хохотали, как на концерте юмористов. А он был доволен собой.
Алексей Оську не переносил и всегда его сторонился. Но узнав, что он сосед Лиды, переступил через свою неприязнь и как-то навязался в гости. Оська немного удивился, но потом, видно, что-то сообразив, пригласил Алексея к себе "в любое время". И Алексей пришел к вечеру. Оська жил с родителями: отцом-инвалидом и полной добродушной матерью. Но похож он был на отца - местничковского еврея.
Стоял конец мая. Солнышко припекало. Цвели сады. Спрятавшись среди цветущего благоуханья, пели скворцы. Вокруг царила весенняя истома. Двор был огорожен невысоким забором. В саду, за забором, на скамеечке сидела Лида и читала книжку. У Алексея перехватило дыхание. Лида оторвалась от чтения и заметила юношу. В глазах мелькнули какие-то искорки. Может, солнце отразилось? Во рту у Алексея пересохло, и он с трудом пробормотал приветствие. Лида кивнула в ответ головой. Алексей подошел к самому забору и срывающимся, внезапно осевшим голосом назначил Лиде свидание в школьной саду. Лида слегка улыбнулась и пожала плечами:
- Я подумаю, - тихо сказала она и снова уткнулась в книгу.
За спиной кто-то хмыкнул. Алексей оглянулся. Оська щурил под очками глаза и понимающе ухмылялся.
На свидание в школьном саду Лида не пришла. Алексей напрасно прождал ее до позднего вечера. Ему было обидно. Но эта обида подзадоривала чувства. В Лиду он влюбился основательно. Зачастил в гости к Оське. Но увидеть предмет своей страсти Алексею не удавалось. От Оськи он узнал, что Лида живет с родителями и двумя старшими братьями - шпанистыми переростками, которые по делу и без дела пускают в ход кулаки. О этого сообщения Алексей немного оробел.
Но тут начались школьные выпускные экзамены, и образ Лиды слегка затмился в круговороте ежедневных волнений. Ну, а затем, почти без перерыва, поступление в институт на горно-строительный факультет, куда Алексея "по блату" протащил отец - горный инженер, мечтавший видеть в сыне свое "подземное" продолжение. Но сын не оправдал отцовских ожиданий и надежд. Математика, геодезия и прочие точные науки не прельщали Алексея. Учился он из рук вон плохо и на первой же зимней сессии нахватал "хвостов". От исключения его спасли только институтские связи отца. Да и то ненадолго. Единственный предмет, который Алексей хорошо знал, была история КПСС. Он даже досрочно, в канун православной пасхи, "свалил" по этому "фундаменту" атеизма зачет. И после такого редкостного успеха ему внезапно захотелось увидеть Лиду. Она по окончании 9 класса поступила в Зарайский текстильный техникум. Они не виделись почти год, и, приняв решение поехать в Зарайск, Алексей рисковал "облажаться". Может быть, у Лиды там уже появился приятель, а о своем школьном воздыхателе девушка давным-давно забыла.
Но разумные доводы были отброшены прочь. Возможно, потому, что стояли теплые апрельские деньки. Снег растаял, и бездонное, высокое весеннее небо наполнилось гомоном возвратившихся птиц. Они вили гнезда на макушках высоких тополей. Они радовались весне, солнцу, жизни, любви. И смутный, томящий призрак любви потянул юношу в путь.
Алексей на рейсовом автобусе доехал до Каширы. Затем пересел на автобус до Серебряных прудов и вышел из него на Зарайском повороте.
Солнце к этому времени перевалило за вторую половину дня. Приближался вечер. Прохладный ветерок носился по еще жухлому лугу, забираясь под полы плаща "болонья" ознобливо и настырно. Наконец, пыля, показался автобус "ЛАЗ". Алексей поднял вверх руку. Автобус оказался полупустым и довез путешественника до города за несколько минут.
Зарайск поразил Алексея действующими церквями, старинными одноэтажными домишками и булыжными мостовыми. И название у него было религиозное, что явно не соответствовало генеральной линии партии на формирование у населения атеистического мировоззрения. Алексей словно попал в прошлый век. И только красный флаг над зданием Зарайского горкома КПСС возвратил его к действительности.
Напротив горкома стояло двухэтажное здание гостиницы. Оно, наверное, тоже было построено в давние времена. Но свободных номеров там, конечно же, не было. Администраторша предложила за рубль раскладушку в вестибюле, что вполне удовлетворило Алексея. Он отдал этот рубль и отправился на поиски общежития текстильного техникума.
Нашлось общежитие довольно быстро. У дверей краснокирпичного здания толпились молодые парни. Алексей протиснулся в толпу, поднялся по ступенькам лестницы и оказался перед строгой вахтершей, заслонявшей путь в "обитель блаженства" - женское общежитие. Алексей приблизился к ней и дрожащим голосом попросил позвать Лиду Домнину из 12 комнаты. Вахтерша привычно-зло взглянула на "жениха" из-под густых бровей и вдруг мягким голосом произнесла:
- Сейчас кто-нибудь станет подниматься и позовет.
Стали подниматься две симпатичные девушки. Алексей ждал минут пятнадцать. И внутри весь дрожал. Лиду он вначале не узнал. За год она переменилась. Из немного нескладной девчонки превратилась в цветущую девушку. И она явно не ожидала увидеть Алексея. Глаза у нее расширились от удивления. Губы натянуто улыбнулись.
- Привет, - тихо сказала она. - Ты надолго?
- Завтра уезжаю, - пробормотал Алексей. Чувствовал он себя неловко. И уже стал сожалеть о своем безрассудном поступке.
- Пойдем, погуляем, - вдруг сама предложила Лида.
Они вышли на свежий вечерний апрельский воздух. Красное солнце садилось, разрезанное пополам шпилем колокольни одной из церквей. Силуэт большого колокола был хорошо виден на фоне горящего огненного круга.
Пара шла по булыжной мостовой. Они не касались друг друга, а просто шли рядом. Алексей искоса поглядывал на Лиду. Та молча неотрывно смотрела вперед. Алексей понимал, что надо о чем-то говорить, но с чего начать, не знал. Во рту у него пересохло. Ему очень хотелось пить. Но где здесь можно напиться? И вдруг он на перекрестке увидел водопроводную колонку.
- Давай попьем, - с трудом предложил Алексей. Лида молча кивнула головой.
Вода из крана потекла не сразу, но брызнула так, что замочила ботинки и брючины. Алексей отдернул ногу и краем глаза увидел, что Лида, стоя рядом, улыбается. Эта улыбка его ободрила, и он сделал несколько глубоких глотков. На душе как-то сразу стало легче.
Они еще долго, до темна, бродили по тихим переулкам Зарайска. Болтали обо всем. Лида рассказывала о своей учебе, Алексей о своей. Когда стало окончательно темно, Лида заторопилась в общежитие, "а то закроют - и ночуй на улице...".
Алексей проводил девушку до дверей.
- До свидания, - сказала Лида. Он в каком-то неосознанном порыве внезапно наклонился и почти задел ее губы своими. Но Лида отшатнулась и стремительно исчезла за дверью. Стыд вспыхнул у Алексея на щеках. Так, с горящими щеками, он и дошел до гостиницы. Улегся на скрипящую раскладушку в полутемном вестибюле. И долго не мог заснуть, прокручивая в голове прошедший вечер. Уснул он только под утро и проспал всего часа три. В половине восьмого его растолкала администраторша. Рублевый лимит был исчерпан. Алексей с трудом поднялся и отправился на автобусную остановку.
Утренний пасхальный Зарайск был наполнен гулким колокольным звоном. Сотни голубей "паслись" на булыжных тротуарах. Старушки в светлых платочках кормили их сладкими куличевыми крошками. Голуби клевали крошки и "целовались". Целовались между собой и чистенькие старушки.
- Христос воскрес, - услышал Алексей за спиной голос. Он обернулся. Перед ним стоял старичок с длинной седой бородой и благостно улыбался, протягивая руку.
Алексей забыл, что нужно отвечать. Он порылся в кармане плаща "болонья" и отдал старичку найденную там мелочь. Нищий перекрестился и, опираясь на палочку, поковылял в сторону ближайшей церкви...
Лиду Алексей не видел почти всё лето, хотя часто заезжал на велосипеде к Оське. Тот при виде зачастившего одноклассника хитренько ухмылялся пухлявыми губами, но ничего не говорил о предмете воздыхания Алексея. Разговоры велись на другие темы. И вот в середине августа Алексею повезло. Он зашел в Оськину калитку и по привычке заглянул в соседний сад. Лида, как и тогда, сидела на скамейке с книжкой в руках. Увидев стоящего за забором юношу, она покраснела, вскочила и исчезла за дверью террасы. Алексея обожгла обида. Хотя бы словечко какое сказала!
- Жених у нее в Зарайске, - за спиной раздался насмешливый голос Оськи. - Бита твоя карта козырем. - И снисходительно похлопал Алексея по плечу. Тот засобирался домой, но только вывез велосипед на тротуар, как к нему подошли два здоровенных мордастых парня, очень похожие друг на друга, с папиросками в зубах.
- Лидочку тебе нашу захотелось, - сквозь зубы сказал один, а второй почти без размаха ударил Алексея в нос. Боль обожгла лицо, кровь хлынула из носа. Братья повернулись и не спеша направились к своей калитке...
Четвертое.
Они шли по тротуару. Стоял теплый августовский вечер, но чувствовалось, что лето, как уже нежаркое солнце, медленно движется к закату, опускаясь всё ниже и ниже за горизонт, окрашивая одинокие облака багряным отсветом осени. Листва высоких тополей была уже пыльной и чахлой. Но двое парней, бесцельно неспешной походкой идущие по уличному тротуару, о конце лета и не помышляли. Они были в расцвете своей жизненной весны, и в них сочным весенним потоком гудели гормоны. Гормоны искали выход. И парни подчинялись этой вечной гармонии жизни. Они шли по тротуару бесцельно. Но цель у них была. Она множилась перед их глазами, обретая конкретные формы. И эти формы, мелькающие то здесь, то там, кружили им головы. И не только головы...
Две стройные девичьи фигурки неспешно шли впереди по другую сторону тротуара. Девушки были хорошенькие. Особенно крайняя, с темно-русыми распущенными волосами и ровным миловидным профилем, замеченным Альбертом, когда обе пары поравнялись на своих тротуарах. Альберт переглянулся с Геннадием. Генка многозначительно подмигнул. И они перешли на другую сторону улицы и, сбавив шаг, двинулись вслед за девушками, почти в затылок.
Некоторое время шли позади, не зная, как начать. Наконец Генка решился.
- Девушки, куда вы так спешите? - спросил он, хотя они шли очень медленно.
Девушки оглянулись, оценивая кавалеров. Генка был коренаст и плотен, с простым деревенским лицом. Альберт же отличался завидным ростом и правильными чертами. Но одевались они незамысловато: светлые рубашки и темные брюки, как тогда было принято.
- Мы домой идем, - ответила светленькая, с курчавыми завитками коротких волос.
- А можно мы вас проводим? - предложил Генка. - Вдруг кто-нибудь вас обидит?
- Вы так о нас беспокоитесь? - вступила в разговор темноволосая и большеглазая. Она повернула голову и взглянула на Альберта. У того перехватило дыхание. Такой она показалась ему красивой.
- О таких девушках нельзя не беспокоиться, - проговорил Альберт и улыбнулся. Большеглазая улыбнулась ему в ответ...
Потом они шли рядом. Болтали ни о чем. Приглядывались друг к другу. Большеглазую звали Ниной. Она училась вместе с подругой в медицинском училище. И было ей 17 лет. И они с Альбертом, несомненно, прониклись симпатией. Он назначил с Ниной свидание на следующий день...
Она пришла вовремя. В цветастом легком платье. Они долго бродили по летнему городу, не прикасаясь руками. Но всё равно близость девушки, даже на "пионерском" расстоянии, кружила голову Альберту. Он ощущал ее стройное гибкое тело каким-то непонятным "шестым" чувством. Его так и тянуло обнять ее за узкую талию, но он из последних сил сдерживал свой порыв. Вдруг ей станет неприятно?
Они стали встречаться каждый день. Гуляли, говорили обо всем. Альберт читал Нине свои стихи. Она внимательно, без иронии, слушала его. Видно, стихи ей нравились, потому что она иногда, опустив голову, улыбалась.
Август плавно перешел в сентябрь. Нина продолжила учебу в училище. Альберт учился в институте соседнего города. Они по-прежнему встречались каждый день. Гуляли по городу, держась за руки. Однажды Нина и Альберт случайно надели одновременно белые брюки. И их заметили две старухи, сидящие на скамейке возле покосившегося барака. Старухи всплеснули руками и заголосили наперебой:
- Ой, Господи! Россию продали! В белых штанах ходють!
Нина покраснела и прибавила ход. В белых брюках она больше на свидание не приходила.
Между тем наступила осень. Деревья стали сбрасывать листву. Гулять по улицам стало холодно, и Нина впервые пригласила Альберта к себе домой. Жила она в двухэтажном доме, на втором этаже, с матерью и сестрой. Дом был старый, со скрипучей деревянной лестницей, узким коридором и двумя комнатами, обставленными скромно, по-советски.
Мать Нины работала обходчицей путей на станции. Отец пил горькую от безысходной жизни и во время приступа белой горячки повесился в сортире. Старшая сестра всё время выясняла отношения со своим мужем - электриком из горбольницы. То уходила от него, то возвращалась назад. Неделю-другую она жила с матерью и сестрой. Потом за ней приходил муж Коля, и она жила неделю-другую с ним. Затем периодичность повторялась.
Мать Нины всегда ходила в черном платке в знак траура по мужу. В квартире было очень тихо, не включали даже телевизор, хотя повешенного схоронили аж два года назад. Тягостное состояние охватывало Альберта при посещении этой траурной квартиры. Но холода накатывались, как ледяные океанские волны. Нина ему очень нравилась. А стоять в подъездах и целоваться ему было уже недостаточно. Приходилось, превозмогая желание, просиживать на диване рядом с девушкой до позднего вечера. Мать и сестра тактично уходили в другую комнату. И тогда Альберт и Нина сладко целовались, забыв обо всем.
И в один из холодных ноябрьских вечеров страстные поцелуи закончились неумелой возней на диване, которая закончилась общеизвестным событием для обоих влюбленных. Когда всё закончилась, Нин тихонько прошептала Альберту на ухо:
- Теперь я твоя жена. Ты меня не бросишь?
Альберт обреченно мотнул головой. Первая в жизни близость ему не понравилась. Но затем он вошел во вкус, и они с Ниной стали заниматься почти ежедневным сексом. Сестра и мать всё понимали, но не вмешивались, желая, очевидно, пристроить Нину замуж. Альберт был из интеллигентной семьи, известной в городе, и породниться с ней было очень престижно.
И они чуть было не породнились. Через два месяца интенсивных встреч Нина заявила, что у нее произошла длительная задержка. После этого сообщения Альберта охватила паника. Создавать семью в столь юном возрасте не входило в его планы.
Нина плакала навзрыд. И Альберт уже почти совсем смирился со своей участью, когда его подруга допустила просчет - по малолетству, должно быть. Лона заявила, что если он не узаконит их отношения, она сообщит о своем "интересном положении" его родителям. Это Альберта взбесило, несмотря на покладистость его характера. Он перестал приходить к Нине, а когда обнаружил в почтовом ящике письмо, адресованное его родителям, то былая влюбленность развеялась, как утренний туман.
Нина подстерегала его каждый день возле институтских дверей. Но он, выглянув из окна аудитории, удирал через "черный" вход. Но однажды, в начале весны, она всё же "поймала" его на автобусной остановке. Вцепилась в рукав куртки и уставилась в лицо большущими карими глазами.
На Альберта вдруг напал ступор. Неподвижно глядя перед собой, несостоявшийся жених не отвечал на вопросы своей экс-невесты, которая надрывным голосом вопрошала: "Ну, что с тобой? Почему ты молчишь?". Но Альберт не отвечал. Нечего ему было отвечать.
Наконец, Нина не выдержала и призналась:
- Ты прости меня. Это сестра меня надоумила придумать, что я беременна. Она так с Колей своим поступила и женила его на себе. Еще она постоянно угрожает, что отравится. И мне предложила то же самое тебе сказать. Но я не хочу так. Давай снова встречаться...
Альберт внезапно рванулся, перескочил через ограду палисадника за остановкой и сломя голову помчался по переулку. Он слышал за спиной чьи-то шаги. Оглянулся. Нина бежала следом. Альберт наддал ходу. И свернул в первый попавшийся подъезд. Вскоре появилась Нина. Она, как ищейка, бегала по кругу, но так свою дичь и не нашла. Понуря голову, отправилась назад. Альберт выскочил из подъезда и уже спокойно пошел в противоположную сторону.
Пятое.
Танцевальная веранда грохотала и содрогалась. Известная в округе группа "Электродерево" выкладывалась "по полной". "Мистер Буки" - солист и ритм-гитарист - надрывно-гнусавым голосом доносил до присутствующих "вещь" американской команды "GREEDENCE", почти один в один как Джон Фогерти. "Мистер Буки" носил черные очки и прилизанные длинные темные волосы. Свою гитару он включал на полную громкость, заглушая иногда музыкальные экспрессии гитарного солиста Сержа Бурилы, или в "миру" Сергея Бурилина. Тот имел светлую окладистую бородку и гибкие виртуозные пальца, которыми неуловимо ласкал струны своей "Музилы". Гитара откликалась на ласку глубокими вибрирующими звуками, перекликаясь с низкими утробными вздохами "баса". Им "руководил" "Лер", или Валера, - абсолютный альбинос с розовыми кроличьими глазами и бесцветными усиками над пухлыми ярко-красными губами. "Колотил" же на ударнике некий Николя - личность, совершенно выдающаяся из общей "электродеревянной картинки". Полублатной прикид, нательник и "фикса" во рту никак не вписывались в "хипейный расклад" популярной в окрестностях рок-группы. Но уж лупил Николка по барабанам - будь здоров! Хоть уши затыкай.
Петр стоял неподалеку о сцены, где грохотало "Электродерево". Но уши не затыкал. Толпа дрыгалась под "Криденс" в центре зала, визжа от избытка чувств. Среди трясущихся выделялась долговязая фигура художника-абстракциониста Геннадия Антипопова, очками, усами и прической очень схожего с Джоном Ленноном. Геннадий своими длинными ногами выделывал замысловатые пируэты, иногда поправляя рукой сползающие с носа очки. В паре с ним выплясывал Эдуард Дворжецкий, тряся завитой шевелюрой и накрахмаленным жабо. Шевелюра и бородка, крашенные хной, сверкали огненными всполохами в лучах прожекторов, освещавших танцевальный вечер.
Петр в пляске участия не принимал. Он просто стоял в углу и наблюдал за танцующими и мнущимися по бокам веранды. Взгляд его остановился на одинокой девушке, прислонившейся к противоположной стене. Девушка была некрасива, но очень эффектна. На плечи она накинула "мексиканское" пончо, на которое падали волны светло-русых волос. Ресницы подкрашены смело, но не вульгарно. И потому глаза казались больше, чем на самом деле.
Девушка почувствовала взгляд Петра. И их взгляды встретились. Девушка улыбнулась чуть заметно. Но Петр эту улыбку уловил. И улыбнулся в ответ. И в это время "ритмичный танец" закончился. Толпа от центрального пятачка переместилась на периферию веранды. Геннадий и Эдуард, тяжко дыша, подошли к Петру. Но репликами обменяться не успели. Потому что на веранде появились трое... негров. Вокруг тут же возникла напряженная тишина. Все с пристальным удивлением следили, как негры не спеша пересекают веранду. Они остановились возле сцены и как по команде махнули музыкантам. Ответили им только "Бурила" и "Мистер Буки". Но и этого было достаточно, чтобы понять, что трио негров оказалось здесь не случайно.
Все трое щеголяли в "фирменных прикидах", которых в здешних краях еще толком никто не видывал. Особенно выделялся самый высокий, в замшевом пиджаке с накладными карманами и в широких оранжевых брюках. На толстом черном носу у него, несмотря на полумрак, торчали темные очки-"капли" в позолоченной оправе. Двое других, ростом поменьше, тоже были упакованы не хило.
Негры поняли, какое впечатление они произвели на белых "совков" и горделиво облокотились о край сцены, оглядываясь по сторонам. Долговязый обратил свой взгляд на девушку в пончо. И уставился на нее в упор из-под темных очков.
Петру стало почему-то неприятно на душе. Геннадий и Эдуард тоже разглядывали негров.
- Откуда они взялись? - проговорил Эдуард. - Прямиком из Африки?
- Налаживают культурный обмен, - усмехнувшись, ответил Геннадий. - После фестиваля в Москве плоды этого обмена пустили корни на необъятных просторах нашей Родины. Сейчас пошла вторая волна. Студенческая. Вон, как длинный на девчонку уставился. Сейчас приглашать будет.
Геннадий не ошибся. Как только "Электродерево" запустило "медляк", высокий негр развязной походкой подошел к девушке в пончо и, схватив ее за руку, бесцеремонно потащил в центр веранды. Девушка от неожиданности не сопротивлялась такому натиску. Негр облапал ее, прижав к себе и, переминаясь с ноги на ногу, стал сто-то шептать ей на ухо большими слюнявыми губами. Девушка едва передвигала ноги. На нее было жалко смотреть.
Едва танец закончился, она высвободилась из объятий своего черного кавалера, но тот ее не отпускал, лучезарно сверкая белыми зубами. Она всё же умудрилась вырвать руку и почему-то побежала к Петру. В ее глазах темнел испуг.
- Монж, я с вами постою? - спросила девушка чуть дрожащим голосом. Петр кивнул головой. Геннадий и Эдуард сделали зослон от нахально спешащего следом негра.
- Мене надо с девюшка поговорить? - сказал тот, подойдя вплотную. От него пахло чем-то очень неприятным, тошнотворным. Мускусом - потом узнал Петр.
- Ты тут не в своем Сенигале, - недобро проговорил Геннадий. - Здесь можно и по фейсу заработать вместо разговора.
Негр сообразил и ретировался, присоединившись к своим соплеменникам.
- Проводите меня, пожалуйста, - попросила девушка, обращаясь к Петру. - Если вам не трудно.
- С удовольствием, - ответил за Петра Геннадий, - а то эти дикари будут преследовать вас до самого дома.
Эдуард, естественно, присоединился к провожающим. Они вчетвером вышли с танцверанды, где "Электродерево" врубило забойный шлягер "роллингов" "Я не могу найти удовлетворения".
Темные вечерние улицы кое-где мерцали свечками тусклых фонарей. По улицам бродили шайки пьяной злой шпаны. Били всех подряд, без разбора. И не попасться им "под раздачу" составляло целую науку, помноженную на везенье. Но нашим приятелям этим вечером повезло. За время довольно длительной прогулки к дому Татьяны им не встретился ни один хулиган, что показалось Петру удивительным. Удирать и отбиваться приходилось почти ежедневно.
Татьяна жила с родителями и младшим братом в коттедже на две семьи, именуемом "финским домом". По ходу движения к "финским" пенатам все познакомились и разговорились. Особенно усердствовал в разговоре Геннадий. Он живописно рассказывал девушке о своем искусстве. Говорить Генка умел. Красочно и образно. Во время разговора он размахивал руками и несколько раз пытался обнять Татьяну за талию. Девушка плавно отстранялась.
Но у нее с Геннадием оказались общие увлечения. Она тоже была художницей. И, чтобы не быть голословной, в конце пути сбегала домой и вернулась с альбомом, страницы которого пестрили цветными карандашами и пастелью. Геннадий как знаток живописи положительно оценил тематику и исполнение рисунков.
Татьяна училась в областном центре, в культпросветучилище, на факультете художественного творчества. Собиралась стать учителем рисования. Петр по ходу обмена информацией помалкивал. Он только сказал, что Геннадий преувеличивает, когда тот представил его как "талантливого поэта". Но заметило, что Татьяна взглянула на него с нескрываемым любопытством.
Перед расставанием все обменялись телефонами и обещали созвониться. Стояла середина мая. Буйно цвели сады, пели соловьи. Мир дышал весной и любовью.
Через неделю все снова встретились на танцах. Татьяна не расставалась со своим пончо. Геннадий щеголял в салатовом пиджаке. Петр оделся строго - в вельветовый костюм и серую рубашку с галстуком. Эдуард заново накрахмалил свое жабо.
"Электродерево" неутомимо гремело и изгалялось. Идеологический отдел горкома ВЛКСМ почему-то на этот гам и грохот не реагировал. Реагировала публика на танцверанде. Она визжала, свистела и топала ногами. Репертуар у "Дерева" был, в основном, "боевой".
В середине вечера опять появилась черная троица. Длинный негр сразу заприметил Татьяну. Но, увидев ее в окружении знакомых парней, на танец приглашать не решился. Танцевали с ней по очереди Петр, Эдуард и Геннадий. Когда Татьяна шла на танец с Петром, у него дрожали руки и ноги. И она это сразу почувствовала и ободряюще улыбнулась ему своей удивительной улыбкой.
Во время танца они почти не разговаривали. Обменивались только отдельными репликами. Зато с Геннадием Татьяна болтала без умолку. Видно, нашлись общие художественные темы. У Петра тогда почему-то неприятно сосало в груди. Позже он осознал, что ревнует Татьяну к Геннадию. Особенно когда они стали встречаться наедине. Петр несколько раз видел их, гуляющих по запущенному "Комсомольскому парку". И он, как мальчишка, следил за ними, прячась за кустами. Ревность беспощадной пиявкой сосала душу. Он видел, как Геннадий обнимал Татьяну, как они целовались, прижавшись друг к другу.
В это вечер он "провожал" их до самого дома. И это был дом Геннадия. Пара скрылась за дверьми, а Петр прижался спиной к забору. Сердце в груди тоскливо дергалось, и он никак не мог успокоить его.
Темнота погружала его всё глубже в пучину тоски. Петр смотрел сквозь щели забора на тускло светящееся окно Геннадия, и воображение рисовало творящееся сейчас там. Какой-то неведомый порыв заставил Петра подтянуться на заборных досках. И через секунду-другую он оказался в палисаднике, прямо перед окном. И заглянул в него.
Сквозь узкую щель в занавеске просматривалась комната Геннадия. Развешанные по стенам картины, мольберт, банка с кисточками. На диване сидела пара и взахлеб целовалась. Рука художника уже глубоко забралась под мини-юбку и елозила там. Татьяна обнимала его за шею... Петр пошарил рукой по земле возле подоконника. Ухватил половинку кирпича и, размахнувшись, швырнул его в окно. Стекло разлетелось с невероятно громким звоном и грохотом. Ревнивец перемахнул через забор и помчался к своему дому, на соседнюю улицу.
Он стал избегать Геннадия, и тот, наверное, догадался, кто ему разгрохал окно. Но виду не показывал и при случайных встречах был доброжелателен, словно чувствовал за собой какую-то вину.
Вину чувствовал за собой и Петр, но в разговоре с Геннадием никогда не упоминал Татьяну. Молчал о ней и Генка. Вместе их Петр больше не видел. По слухам, Татьяна находилась на сессии в областном центре. И внешне не было заметно, что Геннадий по ней сильно скучал. Как-то Петр заметил того, гуляющего в обнимку с какой-то полной девицей, Геннадий называл "мамой" за доброту и покладистый характер. Петр понял, что место Татьяны уже занято. И у него возникла надежда.
В начале июля он шел под вечер по центральной улице. Шел безо всякой цели. Просто гулял. Лето в этом году стояло нежаркое, ароматно-головокружительно цвели липы и жасмин. На душе лежала тихая умиротворенность. Улица была полупустой и вымытой поливочной машиной. По обочинам еще текли маленькие ручейки. Их иногда разбивали в радужную пыль одинокие автомобили.
На противоположном тротуаре Петр заметил знакомую фигуру. Девушка шла по мокрому асфальту босиком. Туфли-сабо она держала в руке.
Когда они поравнялись, Татьяна его тоже узнала и приветливо улыбнулась. Петр перешел через дорогу.
- привет, - сказал он и первым протянул руку.
Татьяна вложила в нее свою ладонь. Они пошли в сторону реки, взявшись за руки, болтая обо всем, что приходило в голову. Спустились к речке, бродили вдоль нее, потом сидели на берегу, заросшем высокими цветущими травами, среди которых летали бабочки, пчелы и стрекозы. Наблюдали, как огромный красный солнечный диск медленно садится за горизонт.
Когда совсем стемнело и стали донимать комары, они отправились обратно. По дороге Петр решился прочитать девушке свои стихи и так увлекся декламацией, что не заметил, как оказался возле дома Татьяны. Они еще почти час стояли возле калитки, пока на террасе не зажегся свет. Женский голос произнес:
- Таня, пора домой. Уже поздно.
- До завтра, - тихо проговорила Татьяна и вдруг чмокнула Петра в щеку. Скрылась за калиткой. Свет на террасе погас. Зато зажегся в ближайшем окне. На минуту стала заметна тень. Затем окно погрузилось во тьму. Петр постоял у калитки еще несколько минут и пошел к себе домой.
Они встречались каждый день. Бродили по городу, по парку, купались в реке. Вечером ходили на танцы, но танцевали только под медленные "вещи", прижимаясь так близко, что у обоих захватывало дыхание от этой близости, которая вот-вот должна была найти естественной продолжение. Но пока что оба почему-то не решались на этот шаг. Особенно "тормозил" Петр. Он никак не мог вытравить из памяти подсмотренную в окне сцену между Татьяной и Геннадием. Тот приходил на танцы под руку со своей толстушкой "мамой". Снисходительно кивал Петру и Татьяне и больше не обращал на них внимания. Что привело к их разрыву, Петр не выяснял, а Татьяна с ним на эту тему не откровенничала.
Ежедневные встречи продолжались уже больше трех недель. На одном из свиданий Татьяна между прочим сообщила, что ее мама вместе с младшим братом уехала почти на месяц к дальним родственникам. И она сейчас живет в доме одна. Петр намек понял.
В это день они катались на лодке по реке. Татьяна сидела на корме, а Петр налегал на весла. Солнце стояло высоко. Припекало. Петр за своей нелегкой работой основательно вспотел. Он положил судно в дрейф, стащил футболку и, махнув рукой Татьяне, плюхнулся в воду. Девушка решила последовать его примеру и, оставшись в купальнике, нырнула следом. Но не рассчитала. Весло несильно, но точно ударило ее по голове. Девушка на несколько секунд потеряла сознание, но этого было достаточно, чтобы нахлебаться воды и пойти на дно. Речка в этом месте оказалась поросшей водорослями. В них очень легко запутаться. Хорошо, что Петр видел всё, что случилось с его подругой. И нырнул за ней, подхватил в глубине, вытащил на поверхность и, напрягая все силы, сумел перекинуть тяжелое тело девушки внутрь лодки, едва не перевернув ее. С трудом забрался сам и стал делать Татьяне искусственное дыхание, нажимая ладонями между полных едва прикрытых грудей. Изо рта Татьяны брызнула струйка воды. Бледное лицо стало розоветь. Она открыла глаза и закашлялась. Петр обнял девушку, приподняв ей голову, и принялся молча целовать мокрое холодное лицо со спутанными волосами. Кое-где в них вплелись зеленые липкие водоросли.
Татьяна приходила в себя еще с полчаса, положив голову на колени Петру. В это время на западном горизонте стала наползать громадная фиолетовая туча, сверкающая молниями. Глухо и тревожно рокотали раскаты грома. Нужно было срочно возвращаться домой.
Петр нажал на весла. Сдал на станции лодку и, осторожно придерживая Татьяну, поднялся с ней по тропинке к автобусной остановке.
Автобуса не было с полчаса. В это время туча уже почти подползла к городу. Подул сильный порывистый ветер. В пыль упали первые крупные капли. И в это время из-за поворота выполз оранжевый "ЛиАЗ". Все стоящие на остановке бросились внутрь. Петр, как мог, оградил Татьяну и даже успел усадить ее на сидение возле окна. Девушка чувствовала себя еще неважно, но всё же пыталась несколько раз улыбнуться своему спасителю. Пока подъехали к ее дому, гроза уже бушевала вовсю. Ливень хлестал по дороге и тротуару длинными плетями. Гром надсадно ухал, словно большой барабан "Электродерева". Молнии сверкали короткими яростными вспышками электрогитар. Деревья возле дома качались под ураганным ветром, шумя мокрыми листьями, как микрофонные помехи. Гроза давала свой концерт.
Татьяна и Петр, не успев выйти из автобуса, тут же промокли насквозь. Хорошо, что до дома было совсем близко. Вошли на веранду, оставив на полу две лужи.
- Надо раздеться, - тихо сказала Татьяна и первой сняла с себя платье. Петр тоже скинул свою промокшую одежду.
- Пойдем в ванную. Помоемся. - Татьяна открыла дверь, пропуская вперед Петра. На того напала какая-то робость. Он с трудом переступил борт ванной. Татьяна зашла следом, включила воду, зажгла газовую колонку. Теплые струи душа ударили по телу, постепенно согревая его. Татьяна стояла почти вплотную, и ее руки уже лежали на его плечах. Петр обнял девушку за талию. Татьяна прижалась к нему...
Дальше всё происходило как во сне. Кружилась голова от поцелуев. Ее податливое тело, мокрые волосы... Нежный шепот... Пришел Петр в себя в постели. Татьяна спала рядом. За окном, шелестя по листьям деревьев, сыпал мелкий дождь. В комнате царил полумрак. По стенам были развешаны картины. Бабочки и цветы, цветы и бабочки. Очевидно, только их рисовала Татьяна. По картинам переливались блики...
Они стали заниматься любовью каждый день и по несколько раз. В перерывах слушали музыку, лежа в постели. Потом обедали на веранде, гуляли, взявшись за руки, по скверу, расположенному через дорогу. Если, конечно, не было дождя. Но в этом августе дождь шел почти ежедневно. И время влюбленные проводили, в основном, в кровати. Иногда выходили "в свет", т.е. на танцплощадку. Геннадий Антипопов их демонстративно не замечал, танцуя со своей "мамой". Зато Эдуард Дворжецкий был общителен и весел. Своей девушки у него не было, и он принял сторону Петра и Татьяны. После танцев Эдуард провожал их иногда домой. Сидел с ними на веранде до позднего вечера за бутылкой-другой портвейна. Ему было комфортно. Он имел тонкую чувствительную душу, и гармоничные отношения влюбленных настраивали Эдуарда на философские размышления, которыми он иногда делился с Петром.
Между тем, время приближалось к осени. Но дожди внезапно прекратились. Наступило мягкое предосеннее тепло. Петр и Татьяна всё чаще проводили время на свежем воздухе., в основном, у реки. Им было хорошо вдвоем. Особенно Петру. Он понял, что не на шутку влюбился. И даже стал подумывать о женитьбе. Ведь Татьяна была его фактической женой. И хотя им "стукнуло" по двадцать лет, но в таком возрасте уже кажется, что ты готов к семейной жизни. Татьяна познакомила Петра со своей матерью, учительницей начальных классов, когда та вернулась из гостей. Петр ей явно почему-то не понравился. Видно по всему, для своей дочери она искала совсем другую "партию". Говорила Наталья Ивановна с потенциальным зятем холодно и односложно. И наедине в доме оставаться им не позволяла. И бедным влюбленным пришлось перекочевать в беседку Петра, стоящую посреди сада. Петр оформил ее в "лучшем виде": оббил старыми одеялами, повесил дверь, поставил кровать. Самое место для занятий любовью. И они ею занимались каждый день. Весь август. До изнеможения...
А потом наступил сентябрь. И Татьяна уехала в свое училище. И весь ее курс отправили на сельхозработы в колхоз. Петр затосковал. Он почти целый месяц ждал писем от Татьяны. А писем всё не было. И вот, наконец, в конце сентября она приехала. Узнав об этом, Петр прибежал в тот же вечер.
Татьяна встретил его странно. Если не холодно, то откровенно прохладно. Поцелуй получился отчужденным. Петр это сразу почувствовал. И понял, что в колхозе произошли какие-то события. И он догадывался, какие...
Татьяна стала держать его на расстоянии и уступила всего раза два, и то, когда Петр подлил ей лишку вина в стакан. Потом Татьяна тихо плакала в подушку, а душу парня сосала тоска. Он понимал, что ему найдена замена. И стал подозревать Геннадия. Но тот неотвязно "дружил" со своей "мамой" и притязаний на прошлые отношения с Татьяной, судя по всем, не имел.
А Татьяна уехала на учебы в областной центр и Петру не писала и не звонила. А он невыносимо страдал. Он в одиночестве бродил по тем местам, где они гуляли вместе. Кленовые листья желтыми мертвыми ладонями сыпались ему под ноги в Комсомольском парке. Речка обдувала его холодной ветреной рябью. На душе у Петра было муторно. Чтобы заглушит эту муть, он почти ежедневно стал прикладываться к "Солнцедару". Это был дешевый крепкий винный суррогат бардово-кровавого цвета с резким малоприятным запахом. Но по мозгам он бил сильно, так что утром раскалывалась голова и путались мысли. Приходилось для восстановления мысленного процесса принимать стакан "разливухи", продававшейся в каждом продмаге. В этих процессах Петра частенько сопровождал Эдуард. Он сочувствовал бедному влюбленному и разделял его горе, помогая топить его в "Солнцедаре". Стояли пасмурные октябрьские дни. С неба сыпал мелкий осенний дождик.
На свой день рождения Петр сумел "насосаться" "до чертиков". Эдуард ему в этом добросовестно помогал. Друзья, шатаясь, как два камыша под сильным ветром, поперлись на танцы, которые по случаю наступления холодов были перенесены с веранды в теплое помещение Дома культуры. "Электродерево" громыхало неутомимо. Полупьяная толпа тряслась, как зерно на электрической веялке. У Петра рябило в глазах и сильно кружилась голова. Он прислонился к влажной от конденсатора стене танцевального зала и стал осоловело осматривать толпу танцующих. Эдуард примостился рядом.
Долгое время Петр совсем не различал лиц. Все они сливались в один безликий хоровод. Но потом вдруг одно из лиц проявилось четко и ясно. Это было лицо Татьяны. А рядом с ней стоял.. негр. Тот самый, длинный и нахальный. И он обнимал Татьяну за талию. И лучезарно улыбался.
У Петра почернело в глазах. А когда прояснилось, ни негра, ни Татьяны на том месте не было. Может, пригрезилось спьяну? Но в такие виденья Петр не верил. Значит, Татьяна тоже его увидела, и они со своим "черным ухажером" сбежали с танцев. Ревность и злоба охватили Петра, и он, едва одевшись, выбежал из клубы. Эдуард так ничего и не понял.
Петр, спотыкаясь, бежал по холодной осенней улице в сторону дома Татьяны. Подмерзший асфальт плыл перед глазами. Калитка была открыта. На веранде горел свет. Два силуэта виднелись на фоне светлых штор. Негр целовал Татьяну. Она обнимала его за шею.
Петр остолбенел, глядя на это теневое зрелище. На кого она его променяла! Перед глазами промелькнуло их лето. И вот наступила "черная зима"...
Он лихорадочно огляделся вокруг. Дорожка была выложена по краям белыми кирпичами. Петр обеими руками вытащил два кирпича. И, вложив всю злобу, ревность и отчаяние, швырнул их один за другим в ненавистные силуэты на веранде. Стекла разлетелись вместе с рамами. Свет на веранде погас. Там было тихо. И Петр, подождав немного, побрел домой. По дороге его вырвало...
Шестое.
Черное море зеленоватой волной пенисто билось о прибрежную гальку возле ног. Виктор и Сергей только что выбрались из этой изумрудной стихии. Соленые капли стекали по их загорелым телам. Невысокая, но напористая волна разбивалась о галечный пляж золотистыми брызгами, а в сознании она еще подхватывала беззащитное тело, поднимала его на своем гребне и бросала вниз, стараясь перевернуть вверх ногами и утопить в своем водовороте.
Но двое друзей с честью выбрались из этого рискованного плавания. Плавали они неплохо. Ныряли тоже. Теперь они отдыхали, стоя на берегу Крымского полуострова. За спиной возвышались поросшие соснами горы и две серые коробки номенклатурного дома отдыха "Крым". Дальше по горным улицам были разбросаны пятиэтажки поселка "Фрунзенский". Справа над бухтой нависала скалистая морда мыса "Аюдаг" "Медвежьей горы". За ней растекался в солнечном мареве Гурзуф, а дальше сверкала белыми домами Ялта.
В Гурзуф друзья попали два дня назад, доехав на автобусе от Днепропетровска до Симферополя. Не побывать в недалеком оттуда Крыму они не могли. Каникулы приближались к концу, и два студента-путешественника наконец достигли своей мечты. Они добрались до моря. И оно шумно кипело вокруг.
Стаи наглых чаек-попрошаек кружились над пляжем и скрипуче орали на разные голоса, пытаясь, должно быть, заглушить размеренный гул морского прибоя.
В Гурзуфе двум приятелям показалось слишком шумно - не только от прибоя и чаек. "Захиппованная" джинсовая толпа, галдя, словно чайки, бродила по узким улочкам старинного татарского поселка с нависающими деревянными террасами, забитыми под завязку отдыхающими. Узкая набережная и такой же узкий песчаный пляж. И море, полное медуз, которые гадко жгли своими водянистыми колпаками щупальцами.
Виктору в Гурзуфе не понравилось с первых минут. Он был противником подобной шумной экзотики и предпочитал отдыхать в тишине. Но в Гурзуфе их должны были встретить приятели-земляки. Но они куда-то запропастились. И, побродив пару часов по многолюдной набережной, приятели решили уехать на катере на другую сторону Аю-Дага.
Вечерело. Катер, тарахтя, плыл вдоль берега по тихой волне. Чайки, галдя, летели рядом и ловили на лету лакомства от пассажиров.
Аю-Даг наплывал по левому борту темной громадой. А за ним вдруг открылся уютный современный поселок городского типа с полупустым галечным пляжем. Как раз то, что нужно. Гурзуфе не понравилось с первых минут. . ила по узким улчкам старинного татарского поселка с нависающаясь перевернуть вверх но
За время поездки из Днепропетровска в Симферополь и далее по маршруту оба приятеля изрядно притомились. И когда они высадились на причале поселка Фрунзенское, Виктор испытывал полусонное, томительное головокружение. Не лучше чувствовал себя, судя по всему, и Сергей. Нужно было срочно найти пристанище. Не ночевать же на пляже...
Приятели поднялись по ступенькам к автостанции, где парковались автобусы из Алушты и Ялты. Площадка оказалась тоже полупустой. Ни одного автобуса. Две женщины стояли рядом с павильоном для пассажиров. Они предлагали квартиры отдыхающим. Но на целый месяц. А парни могли прожить только дней десять. Денег у них было в обрез, да и обратные билеты куплены заранее.
- А вы сходите вон туда, - одна из женщин показала куда-то наверх, в горы. - Там тетя Валя живет. Она пускает хоть на неделю. - И назвала адрес.
Пока добрались до пятиэтажки на самой последней, верхней улице, уже окончательно стемнело. И этаж в пятиэтажке тоже был пятый. Когда перед ними открылась дверь в квартиру, парни с трудом стояли на ногах и готовы были свалиться куда угодно, даже на пол в прихожей.
Тетя Валя оказалась добродушной полненькой женщиной за сорок лет с приветливой улыбкой. И она предложила студентам раскладушки на широкой лоджии. О чем еще можно было мечтать?
Эту ночь они спали, как убитые. А утром для них открылась панорама. Море внизу сверкало золотистыми солнечными искрами по аквамариновому зыбкому пространству. И сливалось на горизонте с высоким голубым небосводом в единое целое. Разделительную черту найти было почти невозможно.
Вниз, словно ступеньки гигантской лестницы, спускались крыши "хрущевок" в зеленой окантовке деревьев. Горы по краям тоже обросли чем-то хвойным. Головокружительно пахло смолой и морской солью. Дышалось легко и радостно.
Когда, наконец, оторвались от созерцания прибрежных и морских красот, решили подсчитать свои финансовые возможности. Те оказались невеликими - всего тридцать пять рублей на двоих. По три с половиной рублика на день пребывания в Крыму. Не густо, но при предельной экономии прожить можно - без курортных излишеств. Особенно это касалось вина, бочки с которым соблазнительно стояли накануне вечером почти по всему их подъему в горы, до дома тети Вали. Она разрешила им пить на кухне чай с сахаром. Потом они позавтракали в ближайшей столовой дешевой рисовой кашей и отправились вниз по петляющей улице на пляж. Он был, как и вечером, малолюдным, в отличие от недалекого гурзуфского, где "яблоку негде упасть". И это в разгар курортного сезона! Вот уж повезло - так повезло! Друзья купались в теплом бархатном море, ловили загар. Блаженствовали.
И тут Виктор заприметил неподалеку девушку. Она сидела на одеяле, обхватив руками колени, и смотрела на море сквозь темные очки. Пристально и задумчиво. И она была необыкновенно хороша собой. Тонкий "греческий" профиль, стройные красивые ноги и руки. Небольшая, но, судя по всему, упругая грудь, светлые короткие волосы.
Виктор так и обомлел, увидев эту девушку. Сразу захотелось подойти к ней и познакомиться. Он уже так и решил сделать, когда из моря вышла вторая девушка, немного похожая на первую, и улеглась рядом, обсыхая на легком ветру и солнце.
Виктор переглянулся с Сергеем. Тот многозначительно кивнул головой, и друзья неспешной походкой приблизились к девушкам.
- Как вода? - задал банальный вопрос Сергей, обращаясь ко второй купальщице. Та взглянула на парня снизу вверх и слегка улыбнулась.
- Вода замечательная, - проговорила девушка, стряхивая непросохшие капли с руки.
- А мы всё никак не решаемся искупаться, - сказал Виктор. И тут же пожалел о сказанном. Девушка в темных очках взглянула на него иронично:
- Вы такой нерешительный? - насмешливо произнесла она, приподняв голову.
- Да, знаете, очень боюсь воды, - Виктор настроился перейти на шутливый лад.
- Воды боятся только бешеные собаки, - уже без улыбки сказала девушка. И окинула парня оценивающим взглядом. Потом добавила: - На бешеного пса вы не похожи.
- Я пустынный бедуин, никогда не видавший моря, - вывернулся из неприятной ситуации Виктор.