Однажды человек решил поговорить с тем, кто умеет то, чего не умеет он сам. Человек вскоре осознал, что нет никакого смысла разговаривать с людьми, так как все мы созданы равными в своей неспособности совершить настоящий поступок, создать нечто выдающееся, люди уравнены в праве быть беспомощными. Он обратился к животным, но те лишь смотрели на него грустными глазами и бегали за собственными хвостами. Братья наши меньшие не понимали возвышенных стремлений человека, четвероногие оказались ограниченными по природе, они были рабами своих инстинктов. Они были как животные. И тогда человек полез на дерево, перепрыгивая с ветки на ветку, подобно обезумевшей обезьяне. Добравшись до самой верхушки, он, словно заклиная, прокричал слово "levitas"*со злобой в голосе, но никто не откликнулся. Лишь красные листья на дереве заколыхались от порыва ветра. И тогда человек понял, что ветер - единственный, кто внемлил его стону. Человек спустился с дерева и отправился в дальний путь по направлению к высокой горе, виднеющейся на горизонте. Он шел, не останавливаясь несколько дней, ни голод, ни жажда не мучили его - ветер подбадривал человека, подталкивая его в спину невесомыми воздушными пинками. Когда странник, наконец, пришел к подножью горы, он запрокинул голову и увидел, что пик скалы теряется среди облаков. "Там, наверху, находится логово ветра", - тихо произнес он вслух, пытаясь преодолеть страх, сковывающий ноги и кружащий голову. Человек боялся высоты. Он не был для этого создан. Но выбора не оставалось, ему предстояло победить самого себя, усмирить ужас, от которого деревенеют мышцы, и путается сознание, - страх, свойственным всем тем, кто создан не летать, но ползать. Человек сделал первый шаг на пути ввысь, и мелкие камешки захрустели под ногой и покатились вниз. Вначале он поднимался вверх, как будто взбирался по лестнице без ступенек, и, казалось, этой дороге нет конца, ведь в лестнице именно ступеньки напоминают о том, что ты находишься в процессе подъема или спуска. Каждая ступенька как будто говорит: еще одно препятствие преодолено, теперь ты еще на один шаг ближе.... Но здесь не было ступенек, и дорога наверх, к небесам, казалась бесконечной. Восхождение длилось много недель, человек уже даже не был уверен, что когда-нибудь дойдет до логова, где живет божество, - ветер, что лишен плоти и находится повсюду. Он упрямо карабкался, стараясь не думать о том, как долго продолжается его путь, имеет ли он смысл; и тут путник вдруг оступился и чуть не покатился кубарем вниз. Человек догадался, что сила протяжения уже не позволяет ему идти прямо, гордо выпрямив спину, - теперь страннику приходилось передвигаться в полусогнутом состоянии, словно охотник, выслеживающий добычу, как вор, крадущийся в потемках. Его положение неизбежно видоизменялось, - ведь если бы он сохранил свою глупую привязанность к вертикальному положению, он бы обязательно упал в пропасть. Человеку пришлось покориться законам тяготения, ведь он все еще не умел того, что умел ветер. Он не был способен левитировать, он не мог летать. Он направлялся к ветру, чтобы научиться у него летать.
Вскоре ему пришлось лечь на живот и ползти, поджимая колени под себя и сгибая руки в локтях. Так он и передвигался, а ветер бушевал вокруг, то ли осуждая его наглость и настоятельно советуя повернуть обратно, то ли, наоборот, вселяя надежду и охлаждая уставшее тело прохладными порывами. Пока человек полз, он старался не глядеть вниз, чтобы не потерять равновесие, он даже не смотрел по сторонам, чтобы не отвлекаться от цели, несчастный лишь постоянно твердил "там, наверху, находится логово ветра, там, наверху, находится логово ветра, там, наверху, находится логово ветра, там, наверху...". Но один раз странник повернул голову вправо, и там он увидел громадную улитку, она была больше него в несколько раз и двигалась значительно быстрее, чем он. Ее глаза, напоминающие два увядших тюльпана, бесцеремонно уставились на человека, - она разглядывала двуногого с неким презрением, в ее слизком взгляде читалось сознание собственного превосходства. Возможно, эта улитка, ползущая по склону горы, тоже хотела поговорить с ветром, наверное, она тоже мечтала научиться летать. Человек испугался, что это скользкое существо опередит его и стал изо всех сил ползти быстрее, быстрее, быстрее, пока ошарашенная улитка не осталась в недоумении далеко позади. Человеку свойственно ненавидеть все, что превосходит его в размерах. И тогда человек пополз дальше. Вдруг нечто скользнуло по его левой руке - он повернул голову и увидел змею размером с червя: крохотное извивающееся существо с глазами навыкате, несуразно превосходящими ширину тела в несколько раз. Эти грустные, бездонные глазища смотрели на него с мольбой - человек сразу догадался, что змее также необходимо обрести способность летать, но она никак не может ползти с той же скоростью, и потому боится, что не успеет. Человек милостиво улыбнулся, - из сострадания он подставил ей мизинец, позволил заползти в сомкнутую ладонь и аккуратно положил змею в карман. Она стала ему лучшим другом. Лучшим другом человека, не умеющего летать, является змея, не способная даже ходить. Человеку свойственно жалеть тех, кто меньше его, тех, кто слабее его.
Проходили месяцы - и ветер все усиливался, порывы теперь уже не ласкали человека, будто пальцы любимой женщины, а били нещадно, словно сапогами по бокам, стегали кнутом его сбитые в кровь колени и пятки. Ветер был зол, человек это прекрасно понимал. На секунду он оглянулся и посмотрел вниз, - и замер, пораженный пейзажем, представшим перед глазами. Земля не виднелась - и наверху, и внизу находились лишь облака, человек оказался на пути в середине абсолюта: ни конца, ни начала, потерянный между землей и небом, человек, погруженным в белое пространство. Путник боялся пошевелиться, он недоуменно озирался по сторонам. Лишь под ним располагалась отвесная стена, по которой он так упорно полз, единственная опора в бесконечном белом мире. Набравшись храбрости, человек оперся на ладони, ожидая, что сила тяготения тут же потянет его вниз, хотя границы между небом и землей уже были стерты. Но ничего не произошло. Вконец осмелев, человек выпрямился в полный рост, вернулся в вертикальное положение, от которого полностью отвык за прошедшие месяцы или, может быть, годы, - кости расслаблено захрустели в спине, смещаясь со своих мест, искривляя позвоночник по дуге, как у змеи, которую он все это время бережно нес в кармане. Страдая от невыносимой боли, человек закрыл глаза, а когда открыл, то обнаружил себя перед огромной пещерой, воздвигнутой прямо посреди сплошного белого пространства. Но он не стоял перед пещерой, он как бы лежал, чуть приподнимаясь над пространством в некоторых местах, так, что тело лишь частично соприкасалось с белой массой. Он чувствовал себя лужей, куском воды, он пытался протянуть руку, но ни рук, ни ног у него не оказалось. Все его тело представляло собой лишь огромную извивающуюся дугу, покрытую лоснящейся темно-зеленой кожей. Человек понял, во что превратился. Он стал крошечной змеей, замершей в движении, и у этой змеи были огромные белые глаза, такие же белые, как и пространство вокруг, - в них даже не было зрачка. Эти глаза смотрели на разинутую черную пасть пещеры. Они видели, как огромная птица Рух вылетела из темноты и подлетела к змее. Мифическая птица в сотни раз превосходила по размерам змею, любой коготь на лапе этой твари казался гигантом в сравнении со змеей, чьи громадные глаза, хотя это слово уже неуместно, следили за птицей, за повелителем ветра. Птица расправила крылья - и ураганный ветер понесся сквозь пространство, на ходу образуя смертоносные торнадо, кружащиеся чуть поодаль. Птица Рух склонила голову, и ее клюв пронзил бельмо правого глаза змеи. Затем она приоткрыла пасть и схватила человека-змею за хвост, подбросила несчастного в невесомость и сама взлетела, подняв вслед за собой клубы белоснежной пыли. Змея летела, разглядывая мир своими огромными, лишенными зрачков, белыми глазами: сплошное белое пространство, разъяренные торнадо, птицу Рух и ее пещеру, ее логово, где живет ветер. Змея левитировала, и внутри нее человек летел. А потом человек полетел вниз, прямо в открытый клюв Ветра. Ветер проглотил человека. И тогда человек умер.
--
"levitas"* - легковесность, способность левитировать (лат).
Стихия N2.
Ambustio algidus.*
Однажды человек понял, что разучился чувствовать. Кровь, текущая в его венах, стала холодной, а сердце превратилось в осколок льда. Воздух, выдыхаемый из легких, был с синеватым отблеском уныния и бесчувственности. Человек не знал, почему он разучился чувствовать, почему он превратился в растение, питающееся соками холода. Но он и не задавал себе этот вопрос, ведь мирная жизнь без тревог и сомнений оказалась намного лучше, чем его прежнее существование, полное голода и жажды, боли и старения, желаний и разочарований. Он спокойно жил в отдалении от стада людей, не нуждаясь ни в чем и наслаждаясь безмятежным покоем человеческого бытия. Так проходили недели и месяцы: человек целыми сутками гулял по горам, не ощущая ни усталости в ногах, ни сонливости. После того, как он побывал в самых отдаленных точках земли, он решил больше никуда не ходить, ведь и от путешествий он также не получал никакого удовольствия. Все оказалось лишено смысла. Тогда он стал неподвижно сидеть на одном месте около входа в свою пещеру и смотреть перед собой. Так он и провел последующие недели, не двигаясь, не засыпая, не закрывая глаз, практически не участвуя в круговороте природы. Он был словно камень, покрытый льдом изнутри, человек из плоти айсберга. Человек прекратил отрезать бороду и волосы, и вскоре весь покрылся шерстью, белой, как будто седой, шерстью, которая на ощупь напоминала иней. Изгой не размышлял ни о чем конкретном, так как у него отсутствовали подобные потребности, - он просто сидел у входа в пещеру, а затем просто встал на ноги и пустился в путь, туда, где располагалось его стадо, но отнюдь не по той причине, что ему захотелось их повидать, и не потому, что он решил поведать им о подарке судьбы, сделавшим его холоднее стали, а просто так. Безо всякой причины он отправился в место обитания других людям.
Когда он добрался до земли, где находилось его стадо, человек не был удивлен увиденным, хотя зрелище, открывшееся его глазам, оказалось и вправду поразительным. Все люди из стада людей замерли, не двигаясь, перед своими пещерами, и этим застывшим фигурам, как будто охраняющим вход в свои обители не было видно конца. На многие мили простирался ряд пещер и маленьких волосатых фигурок, сидящих скрестив ноги в позе лотоса. Изгой приблизился к одной из пещер, у которой сидел такой же человек, как и он, заросший инеем и отдавшийся во власть безразличия, и сел около него в идентичной позе благословенного Будды, - вдвоем они уставились своими холодными, ничего не выражающими, глазами в одну точку и выдохнули из легких синеватый воздух. Так проходили недели и месяцы: шел дождь, дул ветер, вход в пещеры постепенно зарастал травой, а фигуры неизменно продолжали сидеть в позе лотоса. Вдруг человек повернул голову, но вовсе не потому, что у него затекла шея, и не по той причине, что ему надоело смотреть в одну точку, а просто так. Когда он повернулся, его глаза впервые встретились с глазами другого человека, рядом с которым он провел все эти бесчисленные месяцы. Внутри, там, где бельмо глаза соприкасается с темнотой, окружающей ее со всех сторон, за холодным безразличием проглядывалось легкое желтое свечение, которое производило ощущение великой скорби. Но человек не почувствовал жалость по отношению к тому, кто сидел рядом, - он даже не способен был ощутить, что напротив находится некто ему подобный, а глаза этого человека ничем не отличаются от его собственных. Так они и сидели, глядя друг другу в глаза, но не видели в них ничего, кроме своего отражения. Глаза другого человека стали всего лишь очередной точкой, в которую можно было уставиться.
Однажды разразилась буря, - небо бушевало против этого стада людей, оно ненавидело их, но сами люди не задавались вопросом, почему небеса рассержены, они даже не обратили внимания на то, что гроза началась в очередной раз. Из черных облаков водопадом текла вода, но людям она не мешала, в вышине раздавался гром, но и он их не тревожил, в небе сверкали молнии, но и они не способны были отвлечь людей от их великого бессмысленного созерцания. Хотя многие из стада уже поменяли точку, в которую уткнулись их холодные взоры, и просто так принялись разглядывать разгневанное небо, посылающее одну за другой напасти на головы бесчувственных людей. Но небо не могло их покарать. А человек ни на секунду не переставал смотреть в глаза человека, сидящего рядом, он не обращал внимание на грозу, как другие, но и на это не было каких-либо объективных причин, ведь прошло уже много лет, как он перестал мыслить. Мысль умерла в человеке вместе с желанием, так как мысль не может существовать без порыва, без стремления, без цели. И теперь все происходило в его жизни просто так. Никакие решения не принимались, никакими заботами он не тяготился, никакой жизни в принципе в нем уже и не осталось. Но он упорно продолжал дышать и смотреть в глаза человеку, рядом с которым провел последние несколько лет парализованного существования. Небо продолжало посылать проклятия одно за другим, швыряя молнии на землю, пока вдруг одна из сверкающих стрел не угодила в сухое дерево - то вспыхнуло ярким пламенем, и свет красного огня отразился в замыленном бельме глаз человека, сидящего рядом с человеком. Бельмо превратилось в кровавый пляшущий уголек, посреди которого тусклым отблеском светилась желтая грусть, не покидающая каждого из людей, хотя они и не могли ее ощутить. И когда человек увидел эти глаза, он разогнул спину, и встал на ноги. Спокойным уверенным шагом он отправился в одну из пещер и вскоре вышел, держа в руках глиняный кувшин, в котором находилось некое варево из стеблей измельченной травы, раскрошенной коры деревьев и песка, соскобленного с камней. Затем он поднял кувшин над головой и, просто так, вылил содержимое на свои длинные волосы, покрывающие поясницу. Просто так он подошел к горящему дереву, в которое ударила молния, взял одну из полыхающих веток и, просто так, приложил объятый огнем конец к собственной голове. И загорелся. И закричал. И умер. Потом каждый человек просто так выбрался из позы лотоса, просто так взял кувшин из пещеры, просто так вылил на себя странную жидкость, и просто так поджег себя. И просто так загорелся. И закричал. И тогда все люди из стада умерли.
Однажды один человек шел между рек и долин, - он гулял там, не задумываясь ни о себе, ни о том, куда держит он путь. Реки лежали по его правую руку, долины расположились по левую, и ничто его не тревожило. Странник ни к чему не стремился, ему не о чем было сожалеть, так как он пока что ничего стоящего не совершил в своей жизни. Он был просто очередным путником, бредущим между рек и долин. Он обратил свой взор направо - взглянул на воду, но не увидел своего отражения в нем. Он обернулся налево - там располагались высокие холмы, человек выкрикнул приветствие, обращенное ко всему миру, но эхо не откликнулось. Удрученный, странник посмотрел себе под ноги, и с удивлением обнаружил, что стоит босиком на черной, выжженной земле. Тут его ноги подкосились, и он упал без сознания. Когда человек пришел в себя, исчезли и реки, и долины, - во все стороны простиралась безжизненно черная, трухлявая земля. Внезапно он представил, как выглядит со стороны, - человек лежал на земле, прижатый какой-то неведомой силой. Это была сила притяжения несвободы, сила тяжести цели, которая вдруг взвалилась на его спину. Он не мог ни встать, ни пошевелить рукой или ногой, ни позвать на помощь, - даже его лицо оказалось обездвижено. Невидимый камень, размером с целую скалу, придавил его спину и не позволял подняться, он парализовал его. Человек не мог понять, что с ним произошло, почему вдруг все переменилось в жизни. Из идущего по прекрасному ландшафту странника он превратился в раздавленную гусеницу. Он задавался вопросом: почему его положение так резко видоизменилось, из вертикального в горизонтальное? Дни сменялись один за другим, палящее солнце уходило спать, и приходила луна, потом и она уставала, будила солнце, и так каждый день, без исключения. Днем человек просто лежал, не двигаясь: от жары его мутило, кружилась голова, но он не мог ни уснуть, ни потерять сознание. А по ночам человек рыдал, будучи неспособным пошевелить ни одним мускулом лица, слезы заливали его глаза и рот соленой водой, лицо покрывалось коркой, но уже следующим утром солнце высушивало их, - и процесс начинался заново.
Он знал, что не умрет, он знал, что вряд ли когда-нибудь снова встанет, он, наконец, осознал, что прожил всю предыдущую жизнь не так, как следовало. Теперь у него было сколько угодно свободного времени, чтобы задавать различные вопросы, вопросы, обращенные к пустоте внутри себя. Поначалу преобладали вопросы "Зачем?", "Почему?", впоследствии их сменили новые: "Зачем это мне?", "Почему я?". Вскоре эти загадки стали мало волновать его, человек понял, что не найдет на них ответа, - вместо этого он начал заниматься исследованием самого себя, разбираться в своем я. Что же представляло собой его я, к чему оно стремилось и ради чего существовало? Постепенно из этих рассуждений он старался изгонять жалость к себе, выжигать изнутри все то сочувствие и сострадание, которое мешало думать и вынуждало день за днем омывать черную землю слезами. Но от слез ничего не прорастет в почве, и вскоре он это понял. Человеку нужно было семя, без него все оказалось лишено смысла. Повсюду вокруг простиралась мертвая земля, и семени нигде не могло быть, да и отправиться искать его он тоже не мог. Ему пришлось искать его внутри себя, выворачивая наизнанку свои страхи и обиды, все надежды и разочарования, все внутренности в поисках того самого овального ядра, в котором кроется новая жизнь. Но человек не нашел семя.
Он был вторично уничтожен, теперь уже самим собой, вдвойне мертв. Так он и лежал на том же месте, а вокруг - разбросаны его изможденные половые органы, оба сдутых легких, посиневшая печень, надкусанное сердце, каменные почки. Его окружал запах собственной умирающей плоти, запах гноя и отчаяния. Но он не сдавался, ему ничего не оставалось, кроме этого - сдаваться было нельзя. Обреченный ел черную землю, он пил собственную мочу, но продолжал жить, - прикованный к земле он страдал и терпел. Странник смирился со своим горизонтальным положением, воспоминания об иной жизни путешественника, бредущего между рек и холмов, уже не посещали его, - сейчас она казалось ему такой же однообразной и безнадежной, как и эта. Он больше не видел разницы между горизонтальным и вертикальным положением, - человек более не мечтал подняться на ноги, так как понимал, что это ему ничего не даст. И если наступит день, когда он отправится на прогулку по местам, по которым бродил в прошлой жизни, ситуация не изменится, внутри он так и будет лежать, придавленный прозрачным камнем.
И однажды, когда он уже полностью согласился с участью лежать так вечно, ничего не делая, ни к чему не стремясь, ничего не ища и не требуя от жизни, он вдруг понял, где находится это семя. Все это время оно пряталось совсем рядом, оно лежало на нем - это и была та ноша, которая сковала его движения. И человек сам оказался единственным препятствием, что отделяло семя от земли, из-за него оно не могло прорасти и родить новую жизнь. Он стал стеной, которая разделяла две половинки целого. Человек осознал, что порой то, что люди воспринимают, как тяжкий груз, является единственным смыслом их жизни, и они сами мешают себе развиваться и жить дальше. Люди сами коверкают свое существование при помощи всего того эмоционального бреда, который выдавливают из себя, лишь бы не столкнуться лицом к лицу со своим внутренним я, его потребностями и истинными целями. Все слезы, которые он пролил, оказались напрасны и кощунственны, они лишь мешали ему. К этому моменту человек уже одолел половину пути.
Он принялся тренироваться ночи и дни напролет, не жалея бренного тела. Он начал с малого: учился напрягать отдельные мышцы в ногах, учился шевелить пальцами, учился чувствовать себя, свое тело. Закаты сменялись рассветами, но человек не обращал на это внимания, он все так же лежал на земле, но теперь он вновь обрел способность шевелить кончиками ног и рук. Он все понял и, с двойным рвением занялся самотренингом, изо дня в день, из месяца в месяц. И вот, однажды, он обнаружил себя стоящим на корочках, колени были согнуты, а руки упирались в землю, - его тело трясло от напряжения, но он не сдавался, потому что он познал цель, он нашел смысл. Вскоре у него получилось привстать на полусогнутых ногах, кончиками пальцев, правда, все еще опираясь о крошащуюся землю. Так он простоял еще целых полгода, не двигаясь, не пытаясь скинуть с себя эту ношу, накапливая силы, чтобы сделать рывок.
Время пришло. Человек чувствовал себя крепким, как никогда раньше, бремя уже не казалось таким тяжелым, как прежде, - для него оно стало чем-то вроде ребенка, подвешенного к спине матери. Выдохнув со свистом весь воздух из себя, он издал потрясший небо крик и выпрямился в полный рост, а валун слетел со спины и мягко приземлился на землю позади. Когда человек обернулся, вместо скалы он обнаружил крохотное белое зернышко, которое столько лет казалось ему тяжелейшим в мире камнем. Он нагнулся и аккуратно взял это сокровище, зажав между пальцами. Оно было легче, чем пушинка. Он поднес зерно к тому месту на земле, где все эти годы его слезы орошали черную рыхлую почву. Выкопав руками маленькую яму, он бережно положил туда это семя, дав ему, словно новорожденному ребенку, имя: "смысл", и присыпал землей, а потом сел поблизости и стал наблюдать и ждать. Он не чувствовал себя ни уставшим, ни потерянным, он более не ощущал себя человеком. На секунду закрыв глаза, он погрузился в глубокий сон, в котором он вновь отправился в путешествие между рек и долин, но теперь в реке он видел свое отраженье, а горы разговаривали с ним, стоило лишь произнести слово. Когда человек очнулся, он не увидел солнца, хотя вокруг было светло, - его загородил огромный цветок, размером с тот самый камень, который он представлял себе, лежа на земле. Странник встал и подул на одуванчик так нежно, как будто целовал его. От цветка оторвались сотни семян и разлетелись в разные стороны, упали на землю и начали расти, расти, пока не заполнили собой всю черную землю. И тогда человек умер.
Однажды человек захотел умереть. Все, из чего состояла его жизнь, стало для него искусственно обесцвеченным, выдохнувшимся, пересохшим. Даже растительность вокруг пещеры теперь казалась ему какой-то испорченной, загнивающей, как и этот горький стебель травы во рту. И человек никак не мог избавиться от этого ощущения, от привкуса бессмысленности, - ночи напролет он лежал на голой земле и смотрел на небо, гадая по звездам, как суждено ему умереть, но ни один из способов человеку не нравился. В его племени убиение себя самого являлось верхом позора и трусости, считалось, что такие люди не достойны ни земли, по которой ходят, ни огня и волшебного тепла его пламени, ни воздуха, которым дышат, ни воды, которую пьют. Тех, кто протыкал себя штыком копья или прыгал с обрыва, называли потерявшими лица, потому что, когда они умирали, их изображения стирали острым камнем со стен пещер, и на месте лица оставались лишь мутные разводы. Человек не мог позволить себе потерять лицо, он мечтал, чтобы после смерти его образ был увековечен на стенах пещеры, как первого человека, который убил себя, при этом не потеряв лица. Он не мог понять, почему это так важно, ведь он все равно решил умереть, и все же, нечто внутри него требовало, чтобы он нашел выход из этого лабиринта позорного самоубийцы. И тогда человек вспомнил, как шаман племени рассказывал, что вода является основой всего сущего на земле. Шаман, который по слухам однажды выпил море, и по этой причине считался самым мудрым в племени, - говорил, что тело человека практически полностью состоит из влаги, и без воды ни один человек не сможет прожить больше трех дней. По его словам, никто не способен вытерпеть нескончаемую жажду, потому что все твое существо станет требовать питья, - вода начнет испаряться изнутри человека, и тот будет разговаривать сам с собой и видеть то, чего не существует. И человек принял решение: он собрался опровергнуть шамана, выпившего море, он хотел отказаться от воды и умереть от жажды по собственной воле. Он решил одержать победу над самой природой человека, и ради этого герой готов был пожертвовать жизнью, которая ему и так совсем не нужна.
Человек выплюнул горький стебель травы, который жевал на протяжении мучительных раздумий о том, как покончить с собой, и тут же почувствовал непреодолимое желание прополоскать рот водой, чтобы избавиться от мерзкого привкуса природы во рту, от гниющих размышлений о человеческом существовании. Он уже подумывал о том, чтобы в последний раз напиться всласть, перед тем, как окончательно отречься от холодной, вкусной, целебной воды.
- Ведь если я сейчас изопью из источника, бьющего прямо из недр земли передо мной, исключительно ради того чтобы оставить внутри себя память о воде, от которой я отказываюсь, о жизни, которую хочу уничтожить, - это ведь не будет моментом слабости, это ведь не будет шагом назад, учитывая, что я еще даже не успел вступить на этот путь к смерти.
- Нет. Вода, скользкая тварь, я не позволю тебе подчинить меня, прошло всего несколько часов с момента последнего приема внутрь этого мокрого наркотика, с момента последнего заплыва в этой реке, блаженной реке под названием "сатори"*. Я не подчинюсь секундной слабости, ведь я же хочу умереть.
- Я хочу умереть. Я должен бежать прочь от этого источника. Я должен избавиться от соблазна, так как знаю, что наступит минута, когда не смогу справиться с искушением влаги.
И человек помчался прочь от воды, как от смерти, хотя, на самом деле, бежал он от возможности остаться в живых. Он несся по берегу реки, по границе между жизнью и смертью. В воде мерцало его расплывчатое отражение в лунном свете, ведь за время его путешествия солнце уже взошло, но картина на воде двигалась как будто в ином времени, и, если смотреть на отражение, то, казалось, что человек не бежит, а ползет, - такую власть имела вода над человеком. Но наивный герой не сдавался, и хотя в горле пересохло, тело взмокло и извергало последнюю влагу из организма, он продолжал бежать, пытаясь таким образом ускорить процесс уничтожения воды внутри себя. И когда прошел день с того момента, как человек в последний раз пил воду, он упал на землю и уснул от усталости. И проспал еще пол суток, тем самым кончину при помощи сна, как делает каждый из нас ежедневно. Проснувшись, он начал задыхаться, настолько пересохла его гортань. Но река была уже далеко позади, и ему стало легче, так как искушение теперь было не таким доступным. Чтобы избавиться от сухости во рту, человек принялся полоскать щеки слюной и сплевывать ее, и с каждым плевком он ощущал, как приближается кончина. Он плевался и плевался. А потом встал и пошел дальше, и, хотя ноги уже не слушались его, человек продолжал идти. Чтобы как-то отвлечься от сводящей скулы жажды, он вновь завел разговор с самим собой:
- И что теперь? Обратной дороги уже нет? Но если прямо сейчас пойти обратно, то понадобится меньше дня, чтобы добраться до той благословенной реки. Давай, поверни вспять, откажись от своего решения. Неужели ты думаешь, что остальному племени и вправду есть дело до того, как ты умрешь?
- Я делаю это для себя, а не для них. Я смогу умереть, что бы ты мне не нашептывал в ухо. Я шаман, отказавшийся выпить море, я лучше умру от жажды, я лучше умру в пустыне.
- Собственно, туда мы и направляемся, глупый человек. Вот уже сухой горячий песок под твоими ногами. Еще не поздно вернуться обратно, еще не поздно сдаться, еще не поздно, еще не поздно. Какая разница, будучи каким шаманом умирать, выпившим море или отказавшимся пить море?
- Важно быть шаманом, а не простым человеком.
С этими словами человек вступил в пустыню. Прошло уже более двух суток с момента, как его губы в последний раз ощущали прикосновение жизни, - они обтрескались и вспухли, как и вся кожа на теле. Человек стал похож на покрытого язвами урода, а солнце пустыни усиливало его боль, сдирая омертвевшую кожу с покрытого ранами тела, но воды не было поблизости, и поэтому человек не мог увидеть свое отражение, и, возможно, от этого ему становилось легче. Человек брел по пустыне, в которой не было ничего живого, повсюду - лишь песок, раскаленные камни и кости животных, умерших в поисках воды. А он шел прочь от источника жизни, в поисках смерти. Игуана пробежала мимо, мимоходом взглянув на него своими покрасневшими слепыми глазами. Она бежала, не разбирая дороги, слепая и несчастная.
- Куда бежит эта игуана?
- Туда же, куда и ты, но по другой дороге, глупый, умирающий человек.
- Это игуана дойдет до своей реки?
- Она свернет у самого конца, не поверив своему счастью.
- Кто эта игуана?
- Это ты сам.
- Я умираю?
- Ты уже мертв. Осталось всего несколько шагов.
Человек уже больше не мог идти. Каждый шаг давался с великим трудом, как будто на его спине лежал огромный камень, как будто он лез в гору, чтобы научиться летать, как будто он сжигал самого себя, чтобы сжечь самого себя. Герой твердил засохшими склеившимися губами непонятные слова "shaman, shaman, shaman, shaman, shaman", "maleficus, maleficus, chaldaeus, chaldaeus, daemonicola, daemonicola, daemonicola"*. И тут он увидел море прямо посреди пустыни. Великое, прекрасное, голубое море, расположившееся между песочных холмов. Ничего прекрасней он никогда не видел. Третий день его обета уже закончился - и шаман нырнул в это море и стал пить воду. Он пил воду, заполняя желудок и легкие влагой, пока его живот не раздулся, а вместо крови по венам не потекла прозрачная, чистая вода. Он пил ее, пока не осушил море. И тогда он перестал двигаться. А спустя несколько дней, слепая игуана, бредущая по пустыне, наткнулась на его труп. Она подползла к его рту в надежде слизнуть несколько капель с его губ, но на губах человека был только песок. И тогда игуана умерла.