Арсений Лайм

Вкус ежевики

Глава 6. Серебряный доллар

29 сентября 2014 года. У меня был выходной. Даже в борьбе за выживание и в погоне за прибылью надо делать перерывы, чтобы силы не оставили в ответственный момент. Глупо сгинуть от жадности, по идиотски - от усталости.

А какие развлечения в Зоне? Ага, самые мужские - байки травить да водку трескать. С последним, конечно, у всех по-разному. Волк, например, к спиртному относится резко отрицательно. Я же предпочитаю коньяк, за отсутствием последнего - кофе. В безвыходных ситуациях и обычная вода сойдёт.

Местный барыга Сидорыч, у которого мы сегодня в бункере и собрались, водочку любил, но пил редко. Ещё реже напивался до бессознательного состояния. Хоть сталкеры с Кордона и охраняли торговца, в его деле требовался постоянный хозяйский присмотр.

Несколько больших комнат бункера, где Сидорыч и обитал, были плотно заставлены различными ящиками и картонными коробками. Об их содержимом оставалось только догадываться. Вот, например, коробка, испещрённая ярко-красными иероглифами с одной лишь надписью на английском - apples. Не припомню, чтобы барыга приторговывал яблочками. В его любимых фруктах значились, скорее, "лимонки".

В дальнем конце коридора располагалась средних размеров комната, она служила Сидорычу и спальней, и кабинетом, и гостиной. Видавший виды диван, прикрытий вместо накидки куском брезента, массивный стол, с облупленной лакировкой и прикрученной к нему лампой. Она из-за длинной, сгибаемой в нескольких местах ножки походила на журавля.

В углу притулился шкаф, который по виду годился в ровесники моей бабушки. Затоптанный, истёртый серый палас, пара грубо сколоченных табуреток. Вот и всё убранство кельи торговца. Её ярко освещала 100-ваттная лампочка, вмонтированная в стену над массивной металлической дверью, с внутренней стороны у неё имелся запорный механизм с колесом и рычагом, как на подводной лодке.

На столе, застеленном коричневой обёрточной бумагой, стояла нехитрая закуска: крупно нарезанный белый хлеб, несколько вскрытых банок тушёнки и "Завтрака туриста", тонкие ломтики копчёной колбасы, ветчины и домашнего сыра, покрытого мелкими капельками воды. В большой металлической чашке уютно, словно патроны в обойме, устроились солёные огурчики - обмытые от рассола они тускло поблёскивали в свете электрической лампочки. В углу пыхтел, закипая, электрический чайник "Tefal", переделанный для работы от "Батарейки"¹.

Когда мы с Волком протиснулись в комнату и устроились на заскрипевшем под нами диване, Сидорыч, как иллюзионист из шляпы, выхватил из-под стола две бутылки и с достоинством водрузил их на стол. "Финляндия" и "Арарат" булькнули содержимым и заняли место среди закуски, словно два генерала в рядах разношёрстного войска.

И потекла застольная беседа. Сидорыч, неторопливо наливал в граненые стаканы на два пальца водки и коньяка, смачно похрустывал огурцами. Волк, смешно топорщил чёрные усы и дул на чай, каждый глоток заедал малиновым вареньем. Я же извлёк из кармана добытый в баре "100 рентген" лимон, быстро его нарезал и стал им наслаждаться, посасывая тонкие дольки.

К странным пристрастиям Волка все давно привыкли, поэтому никто его не уламывал выпить водочки. Насколько я знаю, он окопался здесь давно, лет пять-шесть назад. И даже старожилы, а такие здесь изредка попадались, не помнят, чтобы Волк хоть раз прикладывался к бутылке.

Почему - никто особо не расспрашивал. Как и о том, на кой чёрт он возится на Кордоне с новичками. Больше половины новоявленных сталкеров, кто заявлялся из-за Периметра, проходили за умеренную плату через его "учебку". Многие втихаря посмеивались над отставным старлеем², но "волчата", выпускаемые на просторы Зоны, оказывались на редкость живучими. Я тоже прошёл через эти двухмесячные курсы.

Мало того, Волк умудрялся и домой спроваживать отдельных товарищей, которые ни в коем виде не могли существовать в Зоне. Так, корм для мутантов или "отмычки"³ для более опытных сталкеров, кто гнушался таким способом ведения дел.

Зона - одно из немногих мест на Земле, где задавать лишние вопросы чревато. Ведь знание чужих тайн прибавляет врагов и в обычной жизни за Периметром, а здесь оно увеличивает их число мгновенно и в геометрической прогрессии. Если кто-то и хочет излить душу, то лишь по собственному желанию. Слушателей здесь, в отличие от рассказчиков, всегда хватает.

- Слыхали, Бамбук погиб, - сообщил раскрасневшийся от выпитого Сидорыч. - Толковый был сталкер, вот только любил крепко за воротник заложить.

- Что случилось? - спросил Волк, помрачнев.

- Ну, ты же его знаешь. Если выпьет, то его на такие подвиги тянет - кровососы только облизываются. И в этот раз во время крупной пьянки в "Радиоактивном псе" он с кем-то поспорил, что завалит двух снорков на Арене одним ножом...

- До такого только в белой горячке можно додуматься, - хмыкнул я.

- Ну, Тень, ты его не знаешь, - махнул рукой Сидорыч. - Наверняка Бамбук так уже делал. Он хоть и сильно пьяный был, но всегда соизмерял силы.

- Да ты дальше рассказывай, - перебил торговца Волк. - Не томи.

- Сейчас, - Сидорыч приложился к стакану и закусил соленым огурцом. Вытер губы тыльной стороной ладони и продолжил: - Ну вот. Первого снорка Бамбук свалил практически сразу. Он ему или шейные позвонки перебил, или горло перерезал. Точно не знаю. Второй же матёрый попался. Охотились они друг за другом минут десять. И когда зверюга кинулась на Бамбука, тот оступился. Ну, у пьяного какая реакция, - Сидорыч, словно в подтверждение, махнул рукой и скинул со стола пепельницу.

- Мать, - ругнулся Волк. Торговец почесал в затылке, рассматривая горку пепла и мусора на паласе. Потом махнул рукой.

- Короче, грохнулся он навзничь и затылком об угол ящика звезданулся. Снорк на него сверху приземлился. Да так дух и испустил. Когда ребята их растаскивали, оказалось, Бамбук попал зверюге ножом прямо в сердце. По ручку загнал. Да только и сам помер. Прямо на месте.

Волк задумчиво молчал. Будто куда-то ушёл, только по забывчивости тело оставил.

- Глупо, - вставил я.

- Глупо не глупо, но ты, Тень, не знаешь, каким спорщиком был Бамбук. До драки доходило. Глаза горят, слюной брызжет, кулаками перед лицом машет. Ты вот спорил когда-нибудь?

- А зачем? Зона - не место для диспутов. Проще согласиться с человеком и сделать всё по-своему. Главное -конечный результат, а не то, как его добились и сколько спорили о путях достижения цели.

- Ну, тебя, Тень, - махнул рукой Сидорыч, - ты иногда как сказанёшь. Сразу видно, что университет закончил: образование так и прёт из тебя. А Бамбук - он парень простой. Из наших, из деревенских...

- Водка - зло, - неожиданно сказал Волк. Как затвором автомата клацнул. Сидорыч аж поперхнулся, а у меня рука дрогнула, и я едва не выронил стакан. - Зло, которое человек сам придумал и сам же от него гибнет. Это похуже войны. На войне так близко врага не подпускаешь.

- Волк, ты чего? - осторожно спросил торговец, пытаясь разрядить обстановку.

- Я не просто так говорю. На собственной шкуре испытал, что это такое, - сказал сталкер и замолчал, вновь погрузившись в свои мысли. Мы с Сидорычем молчали и боялись шелохнуться. Чувствовалось - Волк готов рассказать нечто важное, которое давно его мучает.

Будь он малознакомым или просто случайным прохожим - ни я, ни Сидорыч и не подумали бы выслушивать очередную сопливую историю о неудачливой жизни. Но Волк - не тот случай. И если он собрался рассказывать, значит, в себе держать больше не может.

- Я ведь Рязанское военно-воздушное окончил. Почти с отличием, - сказал Волк и горько усмехнулся. - Немного не хватило до красного диплома. Карьеру мне пророчили - будь здоров. Ребята всё шутили, мол, ещё вернёшься в училище, но уже его начальником. Я отмахивался, отшучивался, но в душе надежду на то, что дослужусь до генеральских звёзд, трепетно лелеял. Как мать младенца в утробе. И армию любил не меньше жены Александры. Мы с ней там же, в Рязани, и познакомились. Забавная история вышла...

Мы окончили четвёртый курс, и решили с ребятами перед тем, как по домам разъехаться, отметить это дело. Я отправился с Лёхой, другом моим, в универмаг, а пятеро сослуживцев остались к завтрашнему пикнику готовиться. Набрали мы пива, водки, кое-каких продуктов на закуску. Настроение отменное, словно по генеральской звезде на погоны упало.

В очереди в кассу перед нами девчонка стояла. Маленькая, худенькая, про таких принято говорить - ни рыба, ни мясо. Волосы, цвета березового листа по осени, в косу заплетены. Носик вздернутый, губки пухленькие, слегка накрашенные. А ножки ничего, стройные - благо мини-юбка рассмотреть позволяла.

Перешёптываемся мы с Лёхой да в кулаки со смеху прыскаем. Она на нас изредка зыркает, но только веселья добавляет. А когда рассчитываться стала, ей пятнадцати рублей не хватает. Стоит, переминается, сказать только ничего не может и чуть не плачет.

- Девушка, может, что-нибудь брать не будете? - лениво протянула кассирша, которой игра в молчанку надоела. Да и парни молодые и веселые рядом томятся, явно не прочь перекинуться с продавщицей анекдотом.

- Я не знаю, - ответила девушка тихо. Как ветер в листве прошуршал.

- Ну, вы даёте! - кассирша начала терять терпение.

- Я доплачу, - вырвалось у меня непроизвольно. - Отпускайте девушку.

- Ну, ладно, - кокетливо согласилась румяная деваха. - Что у вас, мальчики?

Пока Лёха с кассиршей заигрывал, телефон брал да рассчитывался, я девушку догнал. Она какая-то поникшая была, беззащитная. Шла и, похоже, не понимала, куда и зачем.

- Девушка, у вас что-нибудь случилось? Может, вас проводить?

- А? Я отдам. Я же точно помню, что брала деньги. Наверное, по дороге потратила, - начала она оправдываться. И тут я разглядел и её вздернутый носик, и темные круги под глазами, и рассеянный взгляд. Будто смотрит, но не может понять, с кем разговаривает.

- Да бросьте вы о мелочах беспокоиться. Может, вас всё-таки проводить?

- Нет-нет, мне тут близко. Я сама.

- Вы в таком состоянии, что сами можете только под машину угодить, - сказал я и отобрал у неё пакет с продуктами. Она особо и не сопротивлялась. Только взглянула на меня, как затравленная собака, и пошла к выходу из магазина.

На улице смеркалось. Несколько звёздочек упали на чёрный атлас неба. В воздухе плавал запах остывающего от знойного дня города. Повеяло прохладой, и девушка поёжилась, не смотря на футболку с длинным рукавом.

Мы шли и молчали. Я пытался заговорить, но натыкался на односложные ответы, будто сапёр на мины-ловушки. Я и не рад был, что напросился в провожатые. И вдруг она остановилась у фонаря, повернулась ко мне и разрыдалась. Это похлеще, чем первый раз под танк лечь. А она ещё и в грудь мне уткнулась, тут я совсем растерялся. Так и стояли - я, как тот столб, и она, пряча лицо в ладонях и вздрагивая от рыданий.

Что делать - ума не приложу. Хорошо, прохожих не было, наверняка бы наградили недобрыми взглядами да ёмкими фразами.

Минут через пять Александра оторвалась от меня и сквозь всхлипы проговорила:

- Из-звините. Эт-то нер-рвное. У м-меня от-тец с инф-фарк-ктом в б-больницу п-попал. В-вот...

Я только пакетом шуршал да думал: лучше бы топал спокойно с Лёхой на квартиру и под пиво готовился к пикнику. Чужие проблемы хуже своих, потому что не знаешь, как их решать. Да и, если признаться, совсем не хочешь этим заниматься. Взвалишь на себя чужой груз, а потом не знаешь, как от него избавиться и никого не обидеть. Лучше сразу отказать, оно спокойнее.

- Я вас испачкала, - немного успокоившись, проговорила Саша. - Извините.

На моей белой футболке остались следы от туши и бледный отпечаток помады. На смайлик похоже, но только печальный.

- Это можно отстирать, - неуверенно сказала Александра.

- Не знаю, - пожал я плечами. Меня и девушка, и ситуация, в которую я попал, начали злить. Хотелось послать эту зарёванную дуру к её же предкам и отбыть спокойно к месту моей основной дислокации.

- Хотите чаю?

- Если можно, кофе, - сказал я и сразу почувствовал, как удавкой на шее затянулась петля чужих проблем.

Мы сидели до утра на кухне, пили чай и кофе. Александра говорила и говорила. За ночь я узнал о её жизни больше, чем за последующие два года.

Иногда человеку хочется выговориться, поделиться с кем-то своими печалями и радостями, выбросить часть накопленных впечатлений. Это, как трещина в плотине, - если появилась, то рано или поздно её прорвёт. И зачастую последним толчком становится встреча с незнакомым человеком.

Я всегда удивлялся, почему люди так легко делятся сокровенным со случайным попутчиком или прохожим, с которым вдруг оказались в парке на одной скамейке. Здесь, наверное, срабатывает некая защита, она не позволяет выплескивать негатив на родных и близких. А на чужого - пожалуйста. Он не так восприимчив. Выйдет на станции, окунётся в свои заботы и забудет про тебя. Но ты разрядился, как конденсатор, сбросил лишнюю энергию и готов жить дальше.

К утру, когда за окном всё накрыло серым покрывалом приближающегося рассвета, я понял, что люблю Александру. Вот так просто. Будто некто неведомый написал записку из трёх слов и вложил в один из карманов моей памяти.

Нет, она не красавица. Александра из тех женщин, которых увидишь в толпе и не запомнишь. Но если начнёшь разглядывать внимательнее - не оторваться. Была в ней притягательная сила. Изюминка, как говорят.

Особенно её серые глаза. Даже не серые, а агатовые. С искоркой в глубине, что подобна звёздочке, первой появляющейся на вечернем небе.

На пикник я не поехал и отправился с Александрой в больницу. Две недели не отходил от неё, а она - от отца. Михаил Ефремович руководил охранной фирмой и именно из-за неприятностей на работе и слёг с инфарктом. Но оказался мужиком крепким и быстро шёл на поправку.

Мать Александра почти не помнила. Женщина погибла, когда дочке пять лет исполнилось. Выскочила за спичками в ларёк возле дома, так возле подъезда и попала под машину. Она задом пятилась, но женщина оступилась и головой о бордюр. "Скорая" приехала быстро, но спасать некого было.

Михаил Ефремович удержался на плаву и не запил только из-за Александры. Вцепились они друг в друга, словно потерпевшие кораблекрушение, так и выплыли. Он меня, кстати, не сразу принял, приглядывался, изучал, а в сентябре мы свадьбу сыграли.

- Эх, знал бы, чем всё закончится! - Волк сжал кулаки и замолчал. Немного погодя закурил, глубоко затягиваясь. Мы с Сидорычем молчали, он даже перестал огурцом похрустывать. Только нервно поглаживал остатки волос на затылке да щурился на свет.

Волк докурил, смял бычок в пепельнице и потянулся за кружкой с холодным чаем. Отхлебнул, поморщился, кашлянул в кулак и, опустив голову, продолжил рассказ:

- На следующий год, 8 мая, Александра родила сына, Сашку. Теплынь на улице стояла, все цвело, в воздухе дурман разливался, и я, словно пьяный, бродил по улицам. То улыбался, то слезу смахивал. Народ от меня шарахался. Со стороны - идиот идиотом.

В тот день я был по-настоящему счастлив. Никогда не испытывал такого. Как будто и не с тобой все происходило. Тело, словно растворилось, одна душа осталась и воспарила. И полетела, полетела. Навстречу ветру, солнцу, купаясь в его ласковых лучах и убаюкивая своё счастье.

Сашка богатырём уродился, больше четырёх кило. Красный, сморщенный, орёт круче автомобильной сигнализации, а ты понимаешь - никого на свете нет в данный момент для тебя прекраснее и любимее. Если бы не выпускные экзамены в училище, я бы от сына и не отходил. Я и не помню, как жена в то время выглядела, что делала, куда ходила.

- Ты на дебила похож, - издевался надо мной Лёха. - Жил у нас во дворе такой. Ни черта не понимал, только лыбился. Правда, он ещё слюни пускал, но глянешь на тебя - не велико отличие.

В середине июня мы готовились к разъезду по частям. Но меня уговаривали в училище остаться инструктором по прыжкам. У меня их больше всего было к концу пятого курса, да и показатели ого-го. Любил я это дело, словно с парашютом за спиной родился.

Тут как раз инструктор приболел, я и вызвался присмотреть за вторым курсом. Выпрыгнули все, я - последним. Парашюты у всех раскрылись, и ничего проблем не предвещало. Для десантника рядовые прыжки - всё равно, что зубы по утрам чистить. Как на автомате.

Сгруппировался перед приземлением, но только коснулся ногами земли, в поясницу удар. Словно раскалённый гвоздь загнали. И темнота.

Пришёл в себя в госпитале, ног не чувствую, только в спине боль пульсирует. В одной точке, будто гвоздь в спину вогнали, а вытащить так и не удосужились. Ребята потом рассказали: я пяткой на камень попал, тело повело, и вся непогашенная скорость в поясницу ударила.

- У вас разрыв межпозвонкового диска, - поставил мне диагноз хирург. А потом отвел глаза и добавил: - Жить, ходить и плясать будете, а тяжести поднимать и прыгать - нет.

Если бы мне тогда ногу ампутировали, и то легче было бы. А так здоровый, на первый взгляд, мужик, а почти инвалид. К каким только врачам я не обращался, даже в Москву ездил - везде одно и то же: операцию делать нет смысла, образовавшаяся грыжа не представляет опасности, но если прыгать с парашютом - останетесь без ног.

Помню, вернулся из столицы и прямо в грязном привокзальном буфете в кампании забулдыг напился до обморочного состояния. До нашего двора как-то добрался, а там в кустах и свалился. Благо, сосед до квартиры доволок и Александре сдал.

Она всё понимала, но молчала и держала паузу, чтобы я в себе разобрался. Но как-то вечером не выдержала:

- Я знаю, как тебе больно, но лишиться работы - это не жизнь потерять. У тебя есть Сашка и я. Разве этого мало, чтобы жить дальше? Не сошёлся свет клином на десанте. Отец, вон, тебя в агентство зовет замом. Потом, глядишь, и вовсе фирму тебе передаст.

- Десант... Это была моя мечта. С тех пор, как я начал себя осознавать. И я пока не готов её похоронить.

- Ты ради неё готов себя и нас похоронить?

Первый раз мы тогда с ней повздорили. Крепко, почти неделю не разговаривали. В одной квартире живём, всё равно, что чужие. Я и к сыну интерес потерял. Словно улитка, забрался под панцирь и горём в одиночестве упивался. Всё жалел себя.

Александра пыталась достучаться, но выходило ещё хуже. Я же упрямый, несгибаемый просто. Отказался от жизни на гражданке. Начальник кадров училища, у нас с ним хорошие отношения сложились, выхлопотал место в штабе Морской авиации, что под Москвой, в Щербинке располагался.

Перебрались туда с семьей. Первое время всё налаживаться стало. Пока обустраивались, в курс дела входил, некогда себя жалеть было. А как стало спокойнее, так меня опять скрутило. Глаза закрываю, ощущение, словно под куполом в небе. И сны яркие и цветные всё про десант.

Мечта, как курево, - отказаться можно, забыть - никогда. Вроде бы прикопал её, не видать, а в самый трудный момент, когда ты слабину даёшь, выскакивает из могилки и давай терзать. Так и со мной.

В один из вечеров возвращался домой, а дорога как раз вдоль аэродрома. Остановился, закурил, а тут Ил-76 на посадку заходит. Наш, со знаками ВДВ. И чёрт его знает, каким образом он здесь очутился. Сигарета аж из пальцев выпала.

Пока самолёт по полосе бежал, у меня словно плёнку в голове назад отмотали. Аккуратно до того места, когда я последний прыжок делал. И всё. Дальше как в тумане.

Очнулся на утро дома. Голова раскалывается и гудит, будто на колокольне всю ночь провёл. Александра глаза отводит и втихую слёзы смахивает. Отмолчалась тогда, но, видать, только хуже сделала. Закати она скандал, пригрози разводом, может, и встала бы на место чека в голове выдернутая. А так запал тлеть начал. Через неделю рвануло.

Пьянки, какие-то бабы, дома - ругань. Только поздно. Всё равно, что голыми руками локомотив останавливать, который без тормозов под горку пошёл.

Через полгода жена с сыном в Рязань уехала. Я и не заметил. Будто их никогда рядом и не было. Одним словом, как говорят, спустил жизнь в унитаз. Месяца через четыре начальство окончательно озверело и предложило тихо и мирно уйти в отставку. Так я начштаба по матери послал, едва под трибунал не отдали.

К тому времени я трезвым и не бывал. Словно в другой мир переехал, со своими законами и понятиями. Серый, надо признать, мир. Скупой и жестокий, высасывающий твою душу, как мартини через трубочку.

Если бы не Лёха, не поздоровилось бы мне. У него с армией быстро не сложилось, он и подался на вольные хлеба.

- Слушай, дело тебе предлагаю, - вдалбливал он не первый день в мою голову. - Чернобыль помнишь? Так у них там год назад опять рвануло, и образовалась аномальная Зона. Всякая нечисть наружу попёрла, а хохлы с америкосами порядок навести пытаются. Периметр возводят, а для его охраны народ по контракту привлекают. Проблемы там серьёзные, поэтому им опытные бойцы нужны. Да и деньги отличные предлагают.

- На фиг мне деньги?

- Я понимаю, деньги для тебя пыль. Но там дело для таких, как мы. Ты же всегда хотел в серьёзном замесе поучаствовать.

- Я - штабная крыса, у меня на порох аллергия.

- Да никто там не будет твоими проблемами интересоваться, в душу лезть. Глянут на былые заслуги, да показатели по боевой подготовке - ещё и руки целовать будут.

С трудом, но Лёха уговорил меня. Сколотили из таких, как мы, отставников и прочих наёмников роту. Он командиром, а мне доверил взвод, который одно КПП контролировал и около пяти километров Периметра. Тогда его только строили, и дырок в нём было, что в рыболовной сети.

Отлавливали сталкеров, отбирали у них оружие с хабаром и сдавали охотников за приключениями ментам. В Зону лишний раз не совались. Так, несколько рейдов провели - собак да кабанов постреляли. Лёха потихоньку бизнес наладил: то ли с бандитами, то ли с обычными сталкерами, даже и не знаю. А когда у солдата есть и деньги, и много свободного времени, он начинает искать развлечения.

Я предпочитал самый простой досуг - пил с утра до ночи, а часто и ночью. Подчинённые не отставали. Тогда с инспекциями редко наведывались - ещё тот бардак был. Да и заранее обычно предупреждали.

Сейчас и не вспомню, кто придумал выезжать на сафари. Идея безумная, но только для трезвомыслящих людей. Себя с бойцами к тому времени я к таковым отнести уже не мог.

Выезжали в Зону на двух "Нивах" и, двигаясь параллельным курсом, отстреливали всё, что попадалось на глаза. По большей части - слепых псов, кабанов и псевдоплотей. Веселились на славу, но не долго.

Только сентябрь начался. На улице тепло, даже тучи над Зоной расползлись. Тишина стояла необычайная, словно природа и все твари заключили перемирие и решили устроить пикник. А я как раз с похмелья мучился больше обычного. И ведь надо такому приключиться - на КПП ни грамма алкоголя, спирт из НЗ и тот выдули. Пришлось лечиться таблетками из аптечки, это только усугубило отвратительное настроение.

Когда сидеть в комнате совсем осточертело, поднялся на вышку посмотреть на Зону трезвым взглядом и совсем худо стало. Мир в таком виде, не затуманенным алкоголем, не радовал. Увидел помятые и небритые рожи подчинённых, грязную и замусоленную форму и замутило окончательно.

- Вы, мать вашу, бандиты, а не солдаты! - ору и чувствую, что боль мелкими шажками пробирается в голову. Постукивает молоточками в висках, словно на прочность череп проверяет. - Сержант Ураев, если через десять минут хоть одна такая рожа мне на глаза попадётся, лично в Зону выведу и пристрелю! А ну, пошли все вон!

Сержант - то ли калмык, то ли татарин - сообразительный, быстро народ разогнал и успокоил: мол, командиру плохо, малость отойдёт и опять всё в норме будет. Ураев-то и предложил в тот день устроить сафари, чтобы развеяться.

Побрилась и помылась моя команда, а после обеда на двух машинах в Зону и выехала. Похмелье почти прошло, но настроение отвратительное. Так и хочется кому-нибудь в рожу дать или пулю себе в лоб пустить.

Привычный маршрут поменяли и с километр вглубь проехали - живность на глаза не показывалась. Тихо и пусто, будто никогда здесь мутантов и не водилось. Будто на прогулку выехали в пригород Рязани. А кровь густая, так и хочется её разогнать. Злость кипит, мозги заливает. Я в таком состоянии опаснее, чем в пьяном кураже.

"Ну, Ураев, вернёмся на базу, я с тебя шкуру спущу за такую прогулку", - только подумал я, как ожила рация:

- Командир, мы сталкера заметили.

- Где?

- Слева в кустах, у пригорка.

- Не спугните.

- Да он, по-моему, бежать и не собирается. Обделался со страха, видать.

- Тогда берём его в клещи и пакуем. Хоть какое-то развлечение.

Скрутили мои бойцы сталкера быстро. Стоит, трясётся, зубами клацает да носом хлюпает. Губы и подбородок в крови. Били больше для куража - он и сопротивления оказать-то не мог. Совсем пацан, лет семнадцати-восемнадцати, белобрысый, конопатый и на вид хлипкий, как тот сухой камыш.

- Что у него?

- Пустой он, командир, - отвечает Ураев, успев распотрошить тощий рюкзак пацана. - Пару банок тушёнки, батон хлеба и ПМ раздолбанный. Наверняка неисправный.

- Кто такой? - обращаюсь к пацану. - Отвечать быстро и складно!

- Местный я, случайно заблудился. На Кордон шёл.

- Небось в сталкеры намылился?

- Нет. Так, немного подзаработать хотел.

- Ясно. Пакуйте его. Сдадим ментам, пусть разбираются.

- Отпустите, дяденьки, - пацан готов был расплакаться. А мне это осточертело, я отвернулся и закурил. Не будь у меня настроение таким паскудным - довёз бы его до КПП, попугал да отпустил бы восвояси. Наверняка парнишка в одной из ближайших деревень жил. Но...

- Ты же государственный преступник, как мы тебя отпустим? - сержант Ураев инициативу на себя взял, увидев, что я к пацану интерес потерял. - Мы по закону тебя можем прямо здесь пристрелить. Но командир у нас сегодня добрый, считай, тебе повезло. Лет десять получишь за незаконное проникновение на особо охраняемую территорию.

- Отпустите.

- Нет уж, милый.

- Сержант, завязывай языком трепать. Осточертело мне твоё сафари. В машину пацана и поехали отсюда к чёрту.

Не знаю, как вышло, но парень резвый оказался, выскользнул из рук моих громил и побежал.

- Ату его! - Ураев заржал и передернул для острастки затвор автомата.

Всё равно бы пацан далеко от нас не убежал, а тут выше по склону холма "Карусель" притаилась. Мы её сразу не заметили - дождя нет, и солнце прямо в глаза светит. В эту аномалию парень и угодил. Словно невидимые руки подхватили его, в воздух легко подбросили и закрутили. Мне словно кто пинка под зад отвесил - я почти до аномалии добежал, когда парнишку на куски разорвало. Кровь так и брызнула на меня и бойцов, что за мной кинулись.

Стою, а перед взором широко открытый в немом крике рот и глаза, наполненные таким ужасом, будто пацан перед смертью заглянул в глубины Преисподней. И в траву что-то упало рядом со мной. Я сначала внимания не обратил, а потом смотрю - блестит. Нагнулся, а это доллар серебряный на цепочке. И такое чувство, будто их только отлили. Ни царапинки на них, ни пятнышка. И цепочка целая.

Стоило мне взять амулет в руку, по голове, словно поленом, огрели. Свет померк и перед глазами только монета, подобно Луне в полночь. И не просто светит, а с издёвкой ухмыляется.

Без слов я всё понял о жизни своей сволочной. Ничего ведь не осталось за спиной, одни руины. Сколько боли причинил близким, а теперь и кровь на мне. Парнишке жить да жить, а мы его по блажи в аномалию загнали. Ноги подкосились, упал я в траву, голову поднял и завыл псом бродячим...

Волк кашлянул и сделал глоток чая. В глазах пустота, вроде бы и не с нами в комнате сидит, а там, на холме, возле "Карусели" жизнь прошлую поминает.

Сидорыч икнул и осторожно отодвинул кружку с водкой. И мне пить расхотелось. Хмель уже не баюкал теплом, не расслаблял, а полынной горечью растекался по организму. Даже привкус во рту появился. Да такой терпкий, будто пучок травы только что сжевал.

- Она и сейчас со мной. Как напоминание, - проговорил осипшим голосом Волк. Медленно расстегнул ворот комбинезона, расстегнул цепочку и осторожно положил монету на стол.

Свет в бункере Сидорыча и так слабый, а тут его словно ещё притушили. И только монета, будто с минуту назад отлитая, серебром посвёркивает. Тишина такая, даже слышно потрескивание в лампе накаливания.

- С тех пор напоминает и оберегает, - проговорил Волк и накрыл амулет ладонью.

Бишкек, 2 июля-1 декабря 2009 года.

---

¹ - артефакт, природа происхождения которого неизвестна. Полезный для своего обладателя: улучшает характеристики здоровья, выносливости, радиационной стойкости. После определённой переделки может работать как обычная батарейка. [назад]

² - старший лейтенант (жарг.). [назад]

³ - используемое в Зоне обозначение людей, которых берут в ходку для прохождения наиболее опасных мест и часто жертвуют ими, спасая себя. [назад]