Лайош Радович : другие произведения.

Червонный адъ или Падение к звездамъ

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Краткыя художественныя повесть антиутопическаго жанру в стиле, именуемом стимпанкъ.
  Червонный адъ или Падьенiе к звёздамъ.
  
  
  Краткыя художественныя повесть антиутопическаго жанру в стиле, именуемом стимпанкъ.
  Посвящается всем безвестным героям, следовавшим за красной путеводной звездою, но сгинувшим и заблудшим на пути в земной рай. Клянёмся забыть, обязуемся не вспомнить.
  Выражаю благодарность Алексею Дегстеру Салтыкову за создание одного из ключевых героев данной повести.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Не сотвори себе кумира.
  Прологъ
  Курица с отрубленной головой носится по двору, отчаянно размахивая крыльями, то исчезая за нужником, то появляясь с противоположной стороны. Обе половины, ещё недавно бывшие гадюкой, теперь ползут, извиваются по борозде, оставленной лемехом плуга. Откушенная мадам Гильотиной голова очередного героя революции изумлённо округляет глаза, болтаясь в руках мясника человеческих душ. Так умирают существа, так растворяются в них последние крупицы жизни.
  А как умирают мысли, как умирают идеи? Я снова закрываю глаза и представляю. Вот резкий хлопок под самым потолком, под просевшими досками с отлетевшей штукатуркой. Звонкий стеклянный дождь проливается на обшарпанный пол. И наступает непроглядная тьма. Это лопнула последняя лампочка в заброшенном доме. И, вторя ей, с надрывным лязгом в унисон последнему аккорду оборвавшейся пружины, прекращают свой бессмысленный теперь ход настенные часы в пятнах потемневшего, растрескавшегося лака. Осторожно, ощупью пробираюсь, перешагиваю через запылённые свёртки... Половица сухо трескается под ногами: в открывшейся щели видно иссиня-чёрный прямоугольник ночного неба с единственной горящей звездой. Жизнь оставила покинутый дом, значит, и мыслям в нём теперь не место. Её путь - в этот узкий колодец вечной бездны, к той далёкой звезде, которая разгорается всё ярче и ярче, манит всё сильнее и сильнее, и уже не свернуть с пути. Свет притягивает, зовёт. Свет погасшей звезды. Но мысль не знает об этом, она продолжает двигаться, нисходить всё глубже и глубже... Звезды нет, она давно погасла. Идея мертва и смысл утрачен, рассеян и слит с темнотой...
  Нет, мысли не умирают, они продолжают жить. Существовать. Безо всякого смысла.
  
  Глава 1
  - Здорово. Дверь закрывай быстрее. Меня тут скоро вытошнит,
  - Да ладно, Евген, я и то уже привык. Подумаешь, трупаком воняет. Вот невидаль нашлась,
  - Тебе хорошо говорить, завтра с утреца обратно уедешь, а я уже третий день задыхаюсь. Вон, куртку в шкаф вешай, - со скрипом я раздвинул массивную створку купешки и освободил крючок.
  - Ага, благодарю. Ну что, как оно, твоё ничего?
  - Как видишь, Сань, и как чуешь,
  - Да что у тебя, в самом деле, бомж в подвале скурвился? Иль сосед за стенкой?
  - Да вот хоть бы сосед и отъехал, что б ему... Так, наушники не оставляй здесь. И ботинки вон, на полку суй. У Фроси зубы режутся, я уже проглядел разок, так она мне кеды в хлам изгрызла,
  - Ну а сосед тут причём?
  - Да не причём. Сосед по ходу решил крыс травануть в подвале. Он ещё в ту неделю говорил, что крысня его одолела,
  - А, ну ясно,
  - Жрать-то будешь?
  - Не, дома пообедал. А вот от чаю не откажусь,
  - Айда на кухню. Фроська, заткнись! Вот разтявкалась!
  - Да чё ты её так - Санька потрепал щенка по голове.
  Обслюнявленный резиновый мячик упруго отскочил от линолеума и упрыгал в коридор, следом протопотали лапы, потом обратно - Фроська снова приволокла игрушку на кухню, к ногам гостя и преданно уставилась ему в глаза. И снова мячик прыгнул в недра коридора. Засвистел чайник на плите.
  - Сань, тебе пакет заварить или нормальный чай?
  - Нормальный пакет,
  - Где ты нормальный пакет видел?
  - У наркоторговцев, где ещё,
  - Ну тебя. Во, с бергамотом есть,
  - Пойдёт, - кивнул гость, отхлёбывая крутой кипяток и вновь поражая своей способностью не обжигаться, - так ты видюху какую взял?
  - Радеон,
  - Здесь брал?
  - Не, заказывал. Под мой комп не купить нужную. Во, смотри, - протянул я с подоконника коробку.
  - Да ты охренел,
  - Чё такое?
  - Куда тебе такие параметры? Ты ж только в сталкера и рубишься,
  - Ну так это же сталкер. Это же...
  - ... истинно русская игра, с её атмосферой и колоритом. Слышал уже, а сейчас ты скажешь, что тени чернобыля двенадцать раз проходил...
  - Пятнадцать. И не смотри так, у богатых, как говорится, свои причуды,
  По ногам потянуло сквозняком, скрипнула дверь в ванную комнату и опять противно пахнуло тухлятиной. Я аж чаем поперхнулся:
  - Тьфу, блин. Я бы этого Чижа молотком взбодрил,
  - А чё ему нагорело крыс травить?
  - Баба егошняя в сортир пошла по маленькому, только угнездилась, а крысюк как просочится под дверь...
  Сашка со всей дури жахнул кружкой о стол, расплескав остатки чая, и зашёлся смехом:
  - Она там, видать, и по крупному сделала,
  - По ходу. Теперь вот Чиж всему дому по крупному сделал. Я уже вентиляшку в ванной пеной монтажной залил - один хрен несёт. Убью заразу!
  - Ага, с левой ему заряди,
  - Ну тебя, шутник, блин,
  - Ну а чё, ещё и бабло с него потом стребуй на новый протез, скажи мол, старый не выдержал, электроника погорела,
  - Да вот, кстати, я подозреваю, что он влагу не держит. Как посуду мою последнее время - так в локоть словно ток простреливает. А раньше не было такого,
  - Странный ты, видюху за сорок тысячь заказал, а руку подлатать не спешишь,
  - Так вроде ещё действует. Слава Богу, десятый год так хожу.
  Мячик теперь выплюнули возле моих ног. Безжизненные силиконовые подобия пальцев ухватили скользкую резину:
  - Фрося, кусь!
  И разжались, как всегда, не вовремя. Благо, Сашка успел отклониться и не получить мячиком в глаз:
  - Нда, руку тебе ещё надо набить... И морду.
  Прежде чёрная, а теперь заросшая сивой щетиной пыли, крышка системника легла на ковёр, уставив в потолок разинутую пасть воздуховода.
  - Полный апчхуй, - со злорадной улыбкой гость разглядывал внутренность моего компа, - пылесос тащи, а то тебе в пору там будку для Фроси делать, уже всё в шерсти.
  И правда что, системник я давненько не чистил, всё руки не доходили. Рука. Полторы руки.
  - Хах, понятно теперь, почему у тебя видюха колонулась - оба кулера не крутятся, перегрев, хорошо ещё всё остальное целое. Понапутал проводов выше крыши. Кто ж так подключает, что на излом перегнул ажно. Блин, перепаивать буду, тут без вариантов. Во, полюбуйся, и термоклей на старой видюхе посыпался.
  - Слушай, долго вообще возиться будешь?
  - Ну, часок точно поколдую, а чё?
  - Да я вот думаю, пойду, возьму ключи от подвала да посмотрю, где эти падлы сдохли. Мож, найду да в пакет их, всё меньше вони,
  - Ага, и Чижу под дверь,
  - Лучше в окно, на кухню прям,
  - Тоже мысль. Ну иди, вольный ассенизатор,
  - Ладно-ладно, морда усатая, я это запомню. Короче, я не закрываюсь, от хаты ключ тоже не беру. Еже ли что, постучу - в звонок не буду звонить. Трубу тоже здесь оставляю, она мне там на фиг не нужна, фонарь есть...
  - Под глазом?
  - Ща у тебя под глазом будет. Звонки если чё сбрасывай, забодали уже своим безлимитным интернетом. Как будто я на ютубера похож,
  - Вот именно, хернёй ты не страдаешь. Ну, кроме сталкера,
  - Так, пойду-ка я лучше. А то и впрямь тебе прописать охота,
  - С левой, с левой,
  - Тьфу, зараза,
  Последний раз я спускался в подвал, может быть, лет этак пять назад, а то и больше. Трубу что ли прорвало тогда. Или канализацией топило... А, один хрен, не помню. Главное теперь, вспомнить, где этот злосчастный пролом в бетонной перегородке, куда предстоит протиснуться, рискуя разодрать куртку о торчащие зубья арматуры. Резинка туго сжимала лоб - новый фонарь выхватывал из темноты то кусок тёмного, осклизлого пола в наплывах грязи, норовившей присосать покрепче подошвы ботинок, то серую, бугристую стену, покрытую трещинами и сочившуюся влагой. А может, зазря я сюда полез... Эта мысль промелькнула у меня в голове ещё тогда, когда я раза этак с десятого с трудом провернул ключ, оставлявший бурые пятна на пальцах. Нет, темноты я не боюсь, подвалов тем паче. Но запах, запах. Пахло всем, чем можно: и плесенью, покрывавшей свод потолка вперемешку с колыхавшимися клочьями паутины, и канальей подносило, и какой-то специфической смазкой из гудевшего электрощита близ самой двери. А вот муторный, ощутимый чуть ли не на вкус смрад гниющих крыс почти что не ощущался. И это было даже странно. Но если они подохли, то где, как не в подвале? Надо искать. По чьей-то дебильной задумке наша часть цокольного этажа была разделена посередине бетонной стенкой. Ещё до меня кто-то, видимо, по техническим соображениям пробил в ней кувалдой дыру, куда я и протискивался теперь. Потревоженный мною большой паук изо всех сил вжимался в трещину возле погнутого штыря в бетоне. Красавчик какой. Поймать бы и посадить дома в банку. Будет забавно. Можно даже нескольких, только в разные баночки. И сделать живой уголок. На самом видном месте. Точно-точно. И всякому, кто будет приходить, давать полюбоваться на моих питомцев. Думаю количество непрошенных гостей резко сократится, а это не может не радовать, хах.
  Да где же крысы, в самом деле? Ни одного намёка на серую скрюченную тушку, источающую смрад. Мушки какие-то вьются в синеватом свете фонаря, копошатся черви в кучке грязи под ногами, мелькнула, с карканьем, тень в слуховом окне под самым потолком - нет, видимо, крысы подохли явно не здесь. Скверно, однако. Неужто костлявая застигла их где-то под досками пола, или в вентиляции. Всё зря. Зря я столько возился, привязывая на левую руку пакет для мусора, ибо не верил в надёжность хватки, зря я битый час натягивал на неё резиновую перчатку, подло цеплявшуюся за силикон и не желавшую принимать в себя недопальцы. Можно уходить, разве что попробовать словить паучка, если он ещё не тикал восвояси. Осталось только проверить узкий сводчатый проход, видимо, соединявший обе половины подвала. Пришлось согнуться чуть ли не вдвое - в кои веки мой рост оказался не в пользу - и медленно пробираться вперёд, мотая головой из стороны в сторону, дабы луч фонаря, так не вовремя начавшего мигать, освещал пространство под ногами. Нда, как-то долго я иду, даже странно. Арка входа светлым пятном виднелась далеко за спиной. Внезапный поворот - и я упёрся в кирпичную кладку. Всё зря. И тут глазом я уловил некое движение - что-то очень маленькое и проворное мелькнуло сбоку. Резко обернулся. Ухо уловило мелкий противный скрип и цокот. Круг света на полу снова мигнул, потом ещё и ещё и вдруг погас совсем. Синевато-золотые пятна замелькали в глазах, со злости я хлопнул ладонью по фонарю, отчего пластиковое основание больно впилось в лоб. Свет снова вспыхнул, я облегчённо вздохнул, двинулся назад и... едва не наступил на здоровенную серую крысу, перегородившую мне путь. Это было столь неожиданно, что я ажно отскочил назад, а тварь, вместо того, чтобы сбежать, прянула вперёд, целясь, очевидно, в мой ботинок. Длинный хвост, подобно хлысту, щёлкнул об пол, оскалились зубы, в свете фонаря вставшая дыбом шесть отливала чем-то зловеще-синеватым.
  Ну это уже борзость! Счаз как пропишу, падла, будешь знать. Изо всех сил размахнувшись, я уже был готов точным пинком отправить поганое существо в полёт, чтобы услышать, как шмякнется оно о стену и хрустнет позвоночник... Я даже не понял, в какой миг цепкие когти прокребли по моей штанине, метнулись и повисли на груди. Шипение, столь близкое, так резануло уши, что я выпрямился, волей-неволей. Словно ведро на голову нахлобучили - так я приложился затылком о потолок, башмак скользнул по полу. Миг, и я от души хлопнулся задом прямо в жижу под непрекращающееся шипение соскочившей с меня крысы. Вскочить я уже не успел, да и не смог. Цепенея от ужаса, видел я, как попятилось назад серое существо, а после стремглав кинулось прочь, напуганное не меньше, чем его недавний враг. И не мудрено - доселе мирно тянущаяся по полу толстенная ржавая труба вдруг завибрировала всё сильнее и сильнее, оглашая свод протяжным низким гулом, от которого зазмеились трещины по потолку и посыпалась пыль... Сил хватило едва лишь отползти назад, как прямо к моим ногам со стуком упал кусок бетона, чуть не размозжив мне череп. Что-то громко хлопнуло в глубине перехода, вырванный кусок трубы лязгнул о стену и покатился, фонтаном зашумела вода. Потоп! Срочно бежать! Это было моей последней мыслью, мелькнувшей в голове уже тогда, когда пол резко просел подо мной, стремительно увлекая вниз. В свете фонаря мелькнули камни, осыпавшиеся с потолка... И наступила темнота.
  
  Глава 2
  - Дядя, дяденька... Ну дядя... Ну... - кто-то тормошил меня за плечо, за левое, отчего в локоть постреливали электрические искры - ну дядя... Жив али помер?
  - Видимо, помер, - с трудом процедил я сквозь зубы, ибо каждое слово отдавало болью в затылке.
  - Слава Господу, ай, едрёна вошь, что говорю такое...
  - Или не помер.
  Еле открыв глаза, я тут же заморгал - убогий колыхающийся огонёк керосинки обжёг воспалённый мозг словно прожектор.
  - Не помер, не помер дядька, - раздалось ликование над ухом.
  - Плечо не тереби, в руку шибает,
  - Ой, извиняйте,
  Глаза, наконец-то привыкли к свету, и я обнаружил себя лежащим на груде камней, злобно впивавшихся в рёбра. Голос, принятый мною за женский, как оказалось, принадлежал белокурому пареньку, лет двенадцати, не больше, в ярко красном тряпичном шарфе, узлом завязанном на груди. Это нелепое украшение особенно выделялось на фоне замызганного ватника, перепоясанного пеньковой верёвкой. Отчего-то вспомнились старые времена. А, ну да, очень схоже с пионерским галстуком. Но я думаю явно не о том:
  - Хлопец, где я оказался,
  - Ну вы даёте, дяденька, - звонко рассмеялся малец, потом вдруг замолк, зачем-то придвинул стоявшую поодаль корзину, полную земляники и бросил пригоршню ягод прямо в большой рюкзак, державшийся на верёвочной же лямке у правого бока.
  Да что ж он так неудобно его повесил, вон аж скособочился бедняга под тяжестью. Но всё же:
  - Ну и где же? - С трудом я сел, не в силах уже терпеть пытку камнями. Я могу сидеть, значит, не переломался, уже хорошо.
  - Ну вы умора, всякому же знамо - в метре,
  - Где-где?
  - Ну в метре ж, в метре, - он с таким изумлением округлил свои серые глаза, словно именно я выглядел нелепо и безумно, на фоне его диковинного вида, дополненного ещё и обутыми в лапти ногами. Он что, музей ограбил?
  - В метре, ты это хотел сказать, - с надеждою спросил я, - в метре под землёй?
  Снова раздался задорный смех.
  - Али вы, дядя, метра не ведаете? С виду, как есть, столичный вроде. Мне ещё давненько комиссар о метре толковал.
  Комиссар... Столичный... Метро??? Неужели.
  - Так я в метро угодил?
  - Ну вот, я ж вижу, дядя с разумением. Вы, верно, теменем пришиблись. Вот и запамятовали,
  Голова и впрямь была готова расколоться, но вовсе не от боли, которая постепенно стихала. А от обилия вопросов, вызванных всей абсурдностью ситуации. Какое, к чёрту, метро, до ближайшей станции километра полтора. Но если это запасной тоннель, то как я не убился, сверзившись с такой высоты? И что тут делает это ряженый? Может, это пранк с его стороны? Или тут кино снимают. Язык сухо скрябнул по нёбу.
  - Хлопец, есть попить,
  - Отчего ж не быть, - белокурый пошарил в корзине и вынул фляжку, какую-то сморщенную, мягкую.
  На поверку она оказалась из кожи. А вода оказалась наипротивнейшей, с каким-то химическим привкусом. Ну, хоть не гнильём воняло, уже хорошо.
  - Спасибо,
  - Пожалуйста, дядя,
  - Да что ты всё дядя да дядя. Мне ещё и на третий десяток не пошло. Женей меня зовут, можно Евген. А тебя как? - Протянул я руку.
  - Павлуха я от роду,
  - Вот и знакомы теперь. Слушай, а как выбраться отсюда,
  - А, это мы быстро, - улыбнулся паренек, - тут и версты с гаком не будет,
  - Так близко,
  - Знамо дело, вы ж недалече от моей избы и очутились - так что быра дочапаем,
  Бестолковый что ли? Или изголяется? Или и то и другое:
  - Да ты не понял, я из метра твоего выбраться хочу,
  - Аааа... - парнишка снова примолк и кинул очередную горсть земляники в рюкзак. Да что он делает? И откуда земляника? И откуда она в октябре???
  - Ну, говори же, как выйти отсюда, меня же там корефан заждался,
  - Тю, корефан, - укоризненно сморщился Пашка, - не гоже, как каторжник говорить, меня ещё комиссар этому учил. Не корефан, а товарищ,
  - Слышь, ты тут учить меня вздумал?
  - Ну и не надобно. Ты, Евген, несознательный, небось и в пионерах отродясь не ходил. Буржуй, одним словом,
  Да, он точно на голову поехавший. Сбежал из психушки и обитает здесь. Нет, ну я слышал всякие байки за наше метро, но чтобы так. Лучше его не злить, мало ли.
  - Ну не кипятись, Павлуха, не кипятись. Был я пионером, и комсоргом в бригаде был, - главное, чтобы дальше не пришлось рассказывать, ибо на том мои знания о коммунистическом прошлом нашей страны заканчивались.
  - А не брешешь?
  - Брехать - не пахать, брехнул, да отдохнул. А мне не до отдыха. Дела у меня остались, дела. Трудиться надо, долг исполнять перед Родиной. Компьютер у меня не работает. Ну машина такая с проводами,
  - Как радиво? - В глазах Паши вспыхнул живой интерес.
  - Да лучше радива, там как и радиво, и песни, и кино крутят,
  - Кино?
  Как же его раньше называли, чёрт возьми.
  - Во, вспомнил, кино, ну, иллюзион,
  - А, так ты механизацией трудишься?
  - Да. Иллюзион показываю, чтобы все смотрели и кодекс строителя коммунизма усваивали,
  - Так бы и сказал. Токмо, не знаю я, как из метра выйти. Оно мне без надобности. Мы все тут живём,
  Все. Это уже насторожило. Кто все, скажите на милость? И сколько ещё таких психов можно встретить? Ой-ой-ой, надо поскорее рвать когти. После химического пойла в желудке было муторно, но всё же терпимо.
  - Павлуха, ну как же ты не знаешь, ты же сюда как-то попал,
  - Так я не сам, оно давненько уже было,
  - Ну как давненько-то?
  - Дык не сосчитать уже,
  - Арифметике не обучен, что ли?
  - Как это не обучен, - гордо тряхнул головой Пашка, в голосе его прозвучала обида, - до пятого десятка и слагать и вычитать могу,
  - Ну так что проще может быть. До пятидесяти если можешь, так и до двенадцати смело. Тебе ж двенадцать, так ведь,
  - Нет, не двенадцать,
  - А сколько же?
  - Я годок с Прошей.
  - С кем?
  - Ну Проша. С нашей деревни. Сын кулака Митрия. Оного комиссар в затылок на конюшне пристрелил,
  Капли холодного пота выступили у меня на лбу. Хоть бы это было его бредовой фантазией, а не правдой. Кажется, я начинаю понимать. Где-то рядом поселилось сборище бродяг, а то и того хуже, каких-то сектантов или бандюков, помешанных на коммунизме или на чём-то подобном. Нет, кроме как на себя и на кого рассчитывать не приходится.
  - Павлуха, одолжи фонарь, я мигом отдам,
  - Для своих не жалко,
  Тамбовский волк тебе свой, злобно думал я, цепляя проволочную скобу на левую руку. Мой налобный светильник куда-то бесследно исчез, ровно так же, как и пакет. Перчаток, и тех не оказалось. Оскальзываясь на осыпающихся камнях, я полез вверх, рискуя поминутно оступиться и вновь отправиться в свободный полёт, на сей раз в последний. Перевалив крупный булыжник, я глянул вниз - где-то вдалеке алел галстук безумца, задравшего голову и, видимо, наблюдавшего за моим восхождением. Труднее всего оказалось подтянуть себя единственной рукой на верх торчавшей ребром плиты, опасно повисшей на арматуре. Но сердце моё забилось вдвое быстрее, когда я увидел долгожданные остатки бетонного пола и свод тоннеля. Радость была такой, что я даже не предал значения тому, насколько тяжелы глыбы, загромоздившие его почти полностью. Робкий дневной свет едва пробивался у самого потолка. Вот гады, тут и двумя руками не управишься, не то что бы одной. Хотя, если найти нужный рычаг, то можно будет сдвинуть их. Внезапно голова моя закружилась, и я поскорее прислонился к стене тоннеля. Видимо, сказывалось падение. Выбора нет, придётся идти на поклон к Паше, хоть железяка да окажется у него.
  Спуск дался ещё труднее. Тяжело отдуваясь, я сидел на камнях, стягивая с руки проволоку. Два пальца, к великому моему сожалению, скрючились и больше не разгибались. Протез оказался повреждён.
  - Дядя, ой, извиняй, Евген, а ты чаво ж, сухорукий, - покосился Пашка, забирая назад фонарь.
  - Безрукий, - сквозь зубы процедил я, отдёрнул исцарапанный грязный рукав куртки и закатал силиконовую накладку.
  Так и есть - проводки у двух датчиков оборвались, присоски весели на соплях, да ещё и пыль попала, ибо кожа нестерпимо чесалась. Ох, как мало человеку надо для счастья.
  - Кто ж тебя так, - паренёк с любопытством рассматривал белёсый обрубок, перетянутый шрамами.
  - Сам я себя так. Кожух на мотопилу не надел, полотно разорвало и куском меня рубануло. Хорошо, успел шнуром перетянуть, пока кровь вся не вытекла. Ладно, Павлуха, дело к тебе есть...
  Однако моя новая попытка встать опять вызвала головокружение и пятна в глазах:
  - Что-то ослаб я. Ты это, скажи, у тебя есть железяка какая, или палка покрепче?
  - Идти невмочь? Так ты за стену держись,
  - Да нет же! Проход завалило, мне камни надо сдвинуть,
  - Так енто, подле избы моей оглобля валялась старая. И заступ на чердаке был,
  Хоть бы это ему не мерещилось:
  - Принеси, Павлуха, ради Бо..., ну ради дела партии, вот. А хотя - я снова устало привалился к стене, - лучше отведи меня в избу, что-то совсем дурно,
  - Ну, а ты артачился. Идём, - и он поднял с пола корзину. И зачем он рюкзак на одном боку таскает, неудобно, весь вон на сторону скосился. Дурак, одним словом.
  Каждый шаг давался всё тяжелее и тяжелее, в голове стоял непонятный морок, и только лишь чувство опасности не давало окончательно лишиться сознания. Чем дольше я тут нахожусь, тем больше шансов не выбраться отсюда. Думаю, этот Паша, наверное, самый безобидный, из здешних обитателей. А чего ждать от других? Благо, я всё же перестраховался там, у обвалившегося выхода. Я всё ж нашёл кусок толстой ржавой проволоки, нацепил на неё чек из магазина, оказавшийся в кармане, и просунул как можно глубже в завал. Если придут ремонтировать подвал, то они увидят заветное слово "спасите", выведенное кое-как грязью с ботинка. Но это в лучшем случае. А если нет. Отдохну немного, возьму оглоблю и заступ и вперёд, покуда не нарисовались другие обитатели. Хорошо ещё я догадался отломать кусок проволоки и прихватить с собой. Можно будет потихоньку заточить его о стену или об пол - и у меня будет хоть какое-то оружие...
  - Чой-то я не подумал, а здря, - внезапно резко остановился Паша и уставился на отверстие в стене почти под самым потолком низкого прохода.
  - Это и есть твоя изба? - Усмехнулся я.
  - Где ж ты избу видал такую, - паренёк взглянул на меня, как на убогого, - я просто завсегда ентой дорогой хожу, тут коротко, токмо ты туда не влезешь,
  - И что ты предлагаешь?
  - А туточки и сам-на-сам дочапать можно, дорога одна...
  - Мы так не договаривались, я ж не знаю тут ничего,
  - А чаво пужаться-то. Ещё комсорг, называется. Вон, дядя Шурик у нас голой грудью против пуль не устрашился идти.
  Не успел я удивиться услышанному, как Пашка с проворностью кота чуть ли не взлетел по стене. Миг, и из дыры торчали лишь его голова и корзина в руке:
  - Керосинку себе бери, коль боязно, токмо на три версты в округе никого нет. Прямо топай, а как возле путю окажешься, так лева держи и по шпалам - там и будет моя изба, - и с этими словами он извернулся, как-то трепетно и осторожно прижимая рюкзак к боку, и скрылся почти беззвучно.
  Панический ужас, охвативший меня, был таким, что я вмиг забыл и о трясущихся ногах, и о свинцовой тяжести в черепе. Лихорадочно, озираясь в свете фонаря, я тёр о стену проволоку, благо, та оказалась не калёной и на конце её очень быстро образовалась хорошая заострина. Для верности я даже умудрился загнуть её хвост, засунув металл между плитами. Так хоть будет упор для ладони. Закончив с этим, я поскорей пристроил фонарь на руке, схватил своё импровизированное оружие и пошёл, да где там пошёл, стремительно побежал вперёд, то озираясь, то судорожно вглядываясь в темноту. Возникшая за поворотом тень, заставившая меня дико вскрикнуть, оказалась не более, чем грудой какого-то хлама, однако сердце билось чуть ли не в самой глотке. Открывшийся взору огромный тоннель с тускло поблёскивающими рельсами, также не вселил уверенности - что могло притаиться в его закутках и тёмных зевах боковых отводов, столь неприветливо и мрачно разинувших каменные пасти. Лева держать, так сказал Паша. Гулкое эхо шагов заставляло поминутно вздрагивать и сильнее сжимать остриё, неровно плясавший по стенам свет фонаря отбрасывал зловещие тени, бежавшие следом, нависавшие с потолка и готовые вот-вот спикировать вниз и окутать меня вязким сырым мраком, пахнущим могилой и тленом. В какой-то миг мне показалось, что в боковом отводе сверкнули и недобро уставились на меня чьи-то глаза, и я ещё быстрее, превозмогая резь в груди, кинулся бежать, и от мелькавших шпал зарябило в глазах. Не знаю, сколько это продолжалось, но когда вдалеке замаячили бревенчатые стены, я уже не верил тому, что смогу добраться. А вдруг как взял, да и обманул меня малец, кинул, чтобы я угодил в чьи-то недобрые руки. Вдруг всё это - обман, подстава...
  Руки мои продолжали трястись ещё и тогда, когда я уже давно пристроился на лавке, подле скоблёного стола. Гнетущая тишина в купе со светом лучины не прибавляла спокойствия. Дышало холодом устье печи с облезшей побелкой, прикрытое наполовину заслонкой. Съеденный всухомятку задубевший хлеб словно кусок кирпича ворочался в желудке, никак не находя себе удобного места, распирая мою многострадальную плоть.
  - Щемите щипцы щетинистые щупальцы, щемите щипцы щетинистые щупальцы, - монотонно проговаривал Паша, водя пером в такт словам.
  Однотипные чернильные строчки одна за другой ложились на пожелтевшую грубую бумагу тетрадного листа. Щемите щипцы... Ай, чёрт, привязалось:
  - Ты букву щ изучаешь?
  - Не ще, а ща. Да, вот, букварь дали верный, а-те-ис-ти-чес-кий, вот,
  - А как же ты так, счёт до пятидесяти знаешь, а буквы не все,
  - Буквы знал, да запамятовал. Годков много утекло,
  - Да сколько тебе, всё-таки?
  - Я годок с Прошей, кулацким сыном...
  - Да это я уже слышал. Ай, ладно уж. Ты оглоблю обещал,
  - Не убежит оглобля, ногов нет у ей. Вона, в окно поглянь - тамо она...
  Шорох в углу не дал ему договорить: в убогом свете лучины что-то словно прокатилось по полу, и такой знакомый скрип донёсся до ушей. В мгновение ока я вылетел из-за стола как ошпаренный.
  - Какой же ты комсорг, - заходился издевательским смехом Пашка, поглаживая мерзкое серое существо, примостившееся ему на руки, - комсорг, а крысюка пужаешься. А вот комдив наш воды студёной не убоялся и шашки вострой...
  Нет, это уже не смешно, это за гранью рассудка. Он точно помешанный, не иначе как. Нет ли топора в углу, а то рубанёт ещё, чего доброго.
  - Иди, Маруська, иди, - бережно он опустил крысу в рюкзак, который всё ещё висел на его левом боку, и похлопал по мешковине, - поиграйся,
  Так вот зачем он ягоды туда сыпал. Крысу таскает с собой. А что ж сразу не показал? Больной-больной-больной. Но от этого не легче.
  - Евген, ты тюрю будешь?
  - Не, благодарю, хлебом сыт сполна,
  - Дело хозяйское. О, поглянь-ка сюда, - паренёк вытащил из букваря потёртую обтрёпанную открытку и с гордостью показал мне.
  - Ленин,
  - Да, дедушка Ленин. Это мне комиссар подарил,
  - А где он, твой комиссар?
  - Белые порубали,
  Лучше бы не спрашивал. Голова всё ещё кружилась, к горлу подступала дурнота. Пашка невозмутимо хлебал тюрю, налитую им из деревянного кувшина в деревянную же миску. В какой-то момент он приоткрыл горловину мешка и стал вливать туда мучнистую жижу ложку за ложкой. Дебилоид конченый. Ну посади ты крысу на стол и корми. С отвращением я перевёл взгляд на тетрадку, лежавшую поодаль. Полузалитые жирной кляксой виднелись слова: "Тамбовс... берни... класса треть... Морозова Павлика". Символичное совпадение:
  - Так ты у нас Павлик Морозов, значит?
  - Да, Морозов, сын Трофима Морозова, - он слегка обернул голову и странно улыбнулся, глядя остановившимися серыми глазами.
  И только сейчас в свете лучины я увидел грубые рытвины шрамов на его шее:
  - Кто тебя так? - Спросил я, какое-то неприятное, гнетущее чувство всё больше закрадывалось в душу.
  - Дед, окаянный. Сковородою огрел со шкварками,
  - Понятно, Павлуха, понятно. Ты, это... да, хотя, ладно...
  Зачем я ушёл из тоннеля, там было бы явно безопаснее чем здесь. Рука судорожно сжала заточку.
  - Наука победит даже смерть, - тихо произнёс зловещий паренёк, словно бы самому себе, и отправил очередную ложку в рюкзак.
  - Комиссар говорил? - Голос мой прозвучал как-то жалко, умоляюще.
  - Нет, не он, - белёсый язык облизал жижу с губ.
  Заточка так впилась в ладонь, что стало аж больно, меня заметно потряхивало.
  - Ты один живёшь? С крысой?
  - Да, с Маруськой. И с братом,
  - С братом? А где же он, - чёртова интуиция не подвела.
  - Он в моём сердце,
  Опять бредит? Брата придумал?
  - Помер, что ли? Или далеко?
  - Зачем же. Здесь он.
  Рука, пепельно-серая в трепещущем свете лучины, не спеша отодвинула пустую миску и потянула за верёвку у горловины мешка, который немедля сполз и обвис...
  Со стуком выпала заточка из помертвевшей руки вслед за крысой, шмыгнувшей на пол. Изо всех сил я зажмурился, безуспешно пытаясь проснуться, но кошмар в виде детской головы со спутанными волосами, лицом, перепачканным тюрей и полными отчаяния большими серыми глазами упорно не исчезал, а пристально смотрел на меня, сжимая на впалой груди трясущиеся грязные кулачки. Но безумие и кошмар увиденного, заставлявшие каждый вздох застревать в горле, были не в том. Голый, измученный обрубок ребёнка торчал прямо из тела этого демонического существа, звавшегося Павликом, он был пришит грубыми стяжками толстой нитью и привязан прямо сквозь прорезь в ватнике...
  Я не спал, видение было явным, издающим слабые хлюпающие вздохи.
  - Сгинь! Сгинь, во имя Господа, - голос мой был еле слышен, но как же я успел метнуться в дальний угол избы и хватить в руки скамью, - изыди!
  - Наука победит даже смерть, - холодно улыбнулся демон и шагнул в мою сторону, заставляя вжаться в бревенчатую стену.
  Хлопок выстрела разорвал тишину, с грохотом отворилась дверь, и в избу влетел человек в сером длиннополом пальто и с маузером.
  - Конец, - пронеслось в мозгу, и я крепче ухватил скамью, готовясь отбиваться, покуда меня не изрешетят пулями.
  Глава 3
  В гнетущей тишине незнакомец огляделся, а потом укоризненно покачал головой и отвесил монстру подзатыльник:
  - Пашка! Ну ни стыда, ни совести. А ещё пионер, ребятам пример. Ты полюбуйся, что сотворил! Порядочного человека до смерти перепугал. Спрячь Тимоху! Да и в баню чтоб завтра же сходил, вошей нам ещё не хватало. Они ж тиф разносят!
  Ещё недавно серый и холодный монстр стоял весь съёжившись, понуро опустив голову и поспешно завязывая рюкзак. Но резкая смена декораций ничуть не успокоила:
  - Отойди! Отойди, - голос мой сорвался на визг, едва лишь незнакомец хотел было шагнуть ко мне. Скамейка в трясущихся руках вот-вот была готова опуститься ему на голову.
  - Ну, успокойтесь, успокойтесь, в самом деле, никто не причинит вам вреда, даю слово коммуниста. Вот же, вот, - с неподдельной приветливостью в голосе он отшвырнул маузер в угол избы, - обязуюсь впредь не пугать вас. А если ты ещё раз совершишь дело, порочащее честь юного пионера, я торжественно лишу тебя галстука!
  Существо, к коему были обращены эти слова, всхлипнуло и опустилось за стол.
  - И звезду сорву, - не унимался человек.
  - Нет, нет, нет, пожалуйста, товарищ профессор, - залепетал паренёк, бухнувшись на колени и прикрывая руками грудь.
  - Встать, пионер Морозов, именем революции. И не порочьте свою честь малодушием. Вы всё поняли?
  - Да, да, да
  - Ну не бойтесь же меня, - снова приблизился незнакомец - не бойтесь, ну, вот так вот, и табуреточку поставьте, давайте присядем, в ногах ведь правды нет. Ну чего ж вы так дрожите, в самом деле? Может, вам валерьяночки накапать? Или коньячку,
  - Послушайте, - рука моя тряслась, несмотря на то, что профессор деловито обхватил мою ладонь, и не было ни могильного холода, и слизи, а только твёрдость и нормальное тепло человеческого тела, - я не знаю, где я оказался и что это такое, но я прошу, умоляю, отпустите меня, я клянусь вам, Богом клянусь молчать и никому не говорить о том, что видел здесь. Только отпустите, умоляю.
  - Богом клянётесь, товарищ? Ай-яй-яй, - снисходительно покачал незнакомец головой, - в наш-то век торжества разума, в наш век, когда наука победила даже смерть, а вы Богом клянётесь. Неужто угодно вам жить во мраке суеверий и невежества? Не расскажете... Наивный вы, честное слово. Думаете, никто не знает, думаете, вы тут такой первый? Что вы, здесь столько уже побывало до вас, хоть бы один остался недоволен, хоть бы один. Поверьте, иные даже решили здесь остаться навсегда. Но им предстоит долгая процедура очищения. Ведь нужно быть морально и телесно готовым принять новые правила, новый порядок жизни. Им предстоит побороть в себе все человеческие недуги, очистить совесть от пороков, навсегда распрощаться с ложью, эгоизмом, лицемерием и мещанством. Только тогда они смогут зажечь новое солнце, озарить мир светом разума и науки, победившей даже смерть, - он говорил вдохновенно, активно жестикулируя, и речь его была наполнена не просто пафосом, он словно вдохновлялся собственными мыслями, и глаза его сверкали сквозь стёкла пенсне.
  Но всё же, всё же:
  - Не слишком радостно видеть то, как вы эту смерть победили,
  - О, да, конечно, конечно, дорогой товарищ, конечно, отдельные просчёты и недостатки свойственны любой системе, но мы с ними активно боремся. Лично я борюсь. Ведь даже самый гениальный талант, такой, как мой, постоянно находится в развитии. Да, кстати, внесём ясность. Можете называть меня товарищ Угрюмов, и товарищ профессор тоже можно. Будем знакомы - Вениамин Яковлевич Угрюмов. Ну а кто же вы, - вопросительно уставился профессор, резко склоняясь ко мне и едва не ткнувшись чёрной клиновидной бородкой в моё лицо.
  - Евген, Евгений, то есть,
  - Товарищ Евгений, значит. Евгений. Знаете, звучит мощно, почти как гений. Но гений из нас двоих только один, не станете же отрицать,
  - Не стану, мне бы такое сотворить и в голову не пришло,
  - Вот именно, - он явно не уловил иронию в моих словах, - именно. А как же по фамилии?
  - Мазуриков...
  - Под новым солнцем нет места для мазуриков, нет места, - торжественно провозгласил Угрюмов, - срочно требуется вмешательство, срочно, покуда не поздно. Вы знаете, даже Он, ОН САМ отказался от прежней фамилии своей. Он избрал новую, короткую, но мощную, чтобы в ней звучала вся твёрдость закалённого металла, слитого в единую твердь непробиваемой брони, в единую ударную силу сотен тысяч танков, самолётов, боевых кораблей, миллионы тракторов и комбайнов, паровозов и машин, с торжествующим грохотом рвущихся в новое время. Сталь звучала в ней торжествующим гимном! А потому, срочно требуется вмешательство. Я знаю, чем помочь вам, отныне вы будете товарищем Железняком. Евгений Железняк. Как твёрдо звучит. Я уже вижу, как нравится вам ваша новая фамилия, истинная фамилия,
  - Благодарю покорно,
  - Нет вы не сможете отблагодарить достойно, не кидайтесь высокими словами, покуда не осознали всю ценность этого дара. Позвольте минуту, - он извлёк из внутреннего кармана пальто записную книжку в красном кожаном переплёте, - немедленно запишу, чтобы вам выдали новую метрику на имя товарища Евгения Железняка...
  - Метрику? Я ещё не соглашался. Да и потом, глядя на Павлика, мне становится не по себе. Не берусь говорить о победе над смертью...
  - Товарищ Железняк! Ну что же вы? Я не согласен верить в вашу жестокость, просто отказываюсь. Да, есть отдельные недостатки, но мы с ними активно боремся. А вы даже не готовы простить ошибки моих научных исканий. Это же было на заре моей карьеры, в те далёкие 1920-е. Мне тогда едва исполнилось тридцать пять, и это был первый удачный эксперимент...
  - Тридцать пять? Тогда? Вам сейчас и пятидесяти не дашь, а вы утверждаете, что вам почти сто тридцать лет,
  - Сто двадцать восемь, если быть точнее. Да-да-да, мой друг именно столько. Ну разве я не живой пример того, что наука покорила смерть? А вы, я понимаю, вы мыслите так именно от нехватки знаний. Неужто бы вам хотелось, чтобы невинно убиенный герой, юный герой с самоотверженной душой и горячим сердцем истлел в душном деревянном ящике. Тот герой, о ком слагали песни, кому юные пионеры охапками несли цветы к подножию его бронзового изваяния, тот, кто дерзнул бросить вызов многоглавой гидре капитализма - разве он не заслуживал возрождения к жизни, разве вечное чёрное забвение было бы для него наградой?
  - Но это выглядит ужасно. Ужасно,
  - Речь не шла об эстетической красоте, мой друг. В ту пору знания мои были ещё не столь совершенны, я плутал, путался, словно слепой щенок, хотя разгадка, этот ключ, он был всегда рядом, а я даже и не догадывался. Посмотрите на Павла, посмотрите на него. А знаете ли, когда я извлёк его из могилы, его тело являло просто ужасающее зрелище. Нож искромсал его сердце, обратил его в дырявый башмак. Но сердце героя должно было биться, во что бы то ни стало. Я должен был принять это решение, должен был. И я принял. Его брат, Тимофей, вот спасение. Почти не изуродованный. Он умер вовсе не от ран, я это увидел. Ягодка земляники застряла в горле - так он был напуган. Но сердце было не убитым, оно могло ещё жить,
  - И, в общем, вы сшили из двух мертвецов одного полуживого,
  - Полуживого? Товарищ Железняк, я возродил героя, дал ему вторую жизнь, понимаете. Я возродил его. Пионер Морозов, что чувствовали вы, когда обрели свою звезду?
  - Луч нового солнца воссиял из глаз у меня... - гордо вскинув голову начал чеканить воскресший.
  - Нет, не правильно. Учите, учите юноша. Говорить надо так: и озарён был взор мой лучами солнца нового, и отступила смерть и воспылала звезда алая на груди моей во славу коммунизма,
  - Аминь, - с издевательской усмешкой бросил я.
  - Ну что же вы такой строптивый? Но я понимаю вас и прощаю, - голос Угрюмова звучал теперь мягко и снисходительно, - конечно, смотрится это скверно, но я ведь воскресил сразу двоих. Павел поведал мне потом, что он закрыл своей грудью младшего брата. И теперь сердце этого брата бьётся в его груди. Разве можно найти большую благодарность...
  - Чем стать придатком, завязанным в мешок,
  - Да, я понимаю. Вы хотите сравнить меня с одним литературным героем, я даже знаю, каким. С бароном из романа английской писательницы Мэри Шелли. И не безосновательно. Я в юности зачитывался этим произведением. Да, оно противоречит концепции социалистического реализма в литературе, но, зёрна истины в нём есть, конечно же есть.
  - Вы про "Современного Прометея"?
  - Именно, именно, - просиял профессор - вижу, вы человек искушённый, тоже любите мрачную фантастику,
  - Любил... До сегодняшнего дня...
  - Поймите меня, я был любителем, одержимым своей идеей...
  - И остаётесь,
  - Конечно, что так не двигает мысль, как одержимость ею. Она наскоком берёт вершины знаний. Но тогда, тогда, у меня даже не было средств. В моём ведомстве на меня смотрели косо, никто не верил. Выпросить лишний рубль у Глеба Ивановича было сущей мукой. Его волновали экстрасенсы, экспедиции в Тибет. А я был так, на задворках науки...
  Что-то вспомнилось из недавней передачи на Рен-ТВ. А, ну точно же:
  - Так вы работали в ведомстве Глеба Ивановича Бокия?
  - Именно! Блестяще, его ещё хоть кто-то помнит,
  - Ну. Советское Аненербе...
  - Не сравнивайте. Разве мы хотели поработить людей? Уничтожить? Распылить в умах коричневую чуму? Нет, только благо, только новое солнце, - профессор вдруг стрельнул своим карим взглядом вниз, - я знаю, что поможет вам, дайте-ка руку. Да нет же, левую,
  Я не успел отстраниться - Угрюмов деловито отдёрнул рукав куртки, и мигом протез мой безжизненно повис, удерживаемый за провода. Проделано это всё было столь стремительно и проворно, будто бы силиконовая рука вовсе и не была пристёгнута к моему предплечью ажно шестью ремешками. Скверно - обрубок пошёл красными пятнами, нестерпимо зудевшими.
  - Одеколончиком смажьте - тут же пройдёт, - бросил профессор, глядя на мои мучения, - только не буржуйским, а исключительно социалистическим. "Красной Москвой", например. Тааак-с, тааак-с, распаялось значит. Ну мы это мигом.
  Он словно козёл скакнул за двери и немедля возник снова, на ходу раскрывая кожаный саквояжик. В руках его сверкнул серебристый предмет с острым, враждебно нацеленным жалом.
  - Держите вот за эту ручку, - Угрюмов бесцеремонно пристроил саквояжик мне на колени.
  Недоумённо пожав плечами, я взялся за шершавую чёрную рукоять, торчащую сбоку.
  - А теперь вращайте! Так, сильнее, сильнее, ну же! Во так, ещё!
  Чемоданчик внезапно взвизгнул, зашипел и начал мелко вибрировать и трещать, запах грозы распространился в избе, метнулась из-под стола куда-то прочь перепуганная крыса. Волосы на голове у Павлика, глядевшего восхищёнными глазами на это действо, зашевелились. Да и не только у него.
  - Вращайте быстрее! Ещё! Два десятка киловатт мало, нам нужно послотни. Так, так, так! Ещё.
  Меня всего трясло, плечо нестерпимо заныло и капли пота выступили на лбу. Вдруг серебристое жало выстрелило длинной искрой. Просияв, Угрюмов, словно коршун накинулся на протез, яркие электрические вспышки осветили грязный, с торчащей пенькой между стропил потолок избы.
  - Один есть, ещё один, так, великолепно, - жало вгрызалось, нещадно лупило искрами электронику, капля раскалённой меди оставила дыру на рукаве профессора, и как не обожгла только, - а тут перепаяем, слишком длинно, укоротить, укоротить. И-и-и-и... Держите, я справился!
  По инерции я всё ещё вращал ручку аппарата, когда Угрюмов с быстротой молнии впихнул мой огрызок обратно в протез и щёлкнул застёжками.
  - Ну же, как вам?
  Как мне? Ещё не прошёл у меня шок от увиденного, как новое событие едва не сразило меня наповал. Как же раздражали меня раньше медленные, размеренные движения силиконовых пальцев, начинавшиеся секунды две спустя после напряжения мышц и продолжавшиеся незапланированно долго. За десять лет я так и не привык к ним. А тут... Радость моя была сравнима с безумием, с истерикой. Наверное, дебильная улыбка так и сияла на моём лице, когда я с лёгкостью выхватил из рук гения его прибор, бережно отправил в саквояжик и щёлкнул замком, идеально точно щёлкнул. И когда завязывал раз пять шнурок, и когда в порыве чувств подобрал лежавший на полу маузер и хлестко пальнул в потолок, так что щепки посыпались. И это всё левой рукой, силиконовым протезом, мать вашу! Вы понимаете, протезом! От избытка чувств я сделал то, чего мне никогда да этого не удавалось - сложил смачную дулю.
  - Вот, вот, вот, товарищ, - хлопнул меня по плечу профессор, - покажите эту фигу ещё, покажите её буржуазной науке, которая никогда не сможет сделать подобное, покажите во славу нового солнца, солнца мирового коммунизма, товарищ. Вы довольны? Довольны?!!!
  - Спасибо, спасибо, - вздрагивая от волнения и радости я тряс руку этого человека, - вы просто гений,
  - Не благодарите, - скромно произнёс тот, поправляя пенсне, - мой долг - служить народу и даровать ему все блага, данные нам наукой. Но это лишь прелюдия, дорогой мой, прелюдия. В обозримой перспективе я улучшу вашу руку. Я сделаю имитацию тактильных ощущений, имитацию болевого синдрома...
  Эти слова были подобны кружке ледяной воды, вылитой за шиворот:
  - Эээээ..., нет уж, избавьте, мне и так совершенно нормально. Меньше года как у меня прошли фантомные боли. Поверьте, это неприятно. Очень неприятно.
  - Ну что вы, что же вы опять испугались? Это всё для вашего блага. Болевой синдром будет сигнализировать об излишней нагрузке, о критическом воздействии. Тем самым, он убережёт вас от повреждения этого электронного чуда, коим стал ваш протез после моего скромного вмешательства.
  - Н-ну, может быть пусть он просто пипикает,
  - Ха-ха-ха-ха-ха. Вы бы ещё попросили, чтобы он бранил вас по матери. Ну в самом деле, друг мой, вы должны иметь полноценную конечность, особенно, если мне это по силам. Хотя... Хотя... ЭВРИКА-А-А!!! Я придумал. Ха-ха-ха-ха-ха! Всё гениальное - чертовски просто. Идёмте, идёмте же со мною. Я знаю, как решить проблему. Это же очевидно.
  Не давая опомниться, он выволок меня из избы прямо к рельсам, на которых стояло громоздкое сооружение, отдалённо напоминавшее дрезину с противно шумевшим газовым котлом, очевидно, питаемым из большого синего баллона. Человек в блестящей каске, стоявший на передке и зачем-то прикованный цепью за пояс, медленно обернулся. Пустые стеклянные глаза над резиновой маской чёрного противогаза уставились на нас.
  - Ох, я же пить хочу. Друг мой, извольте обождать, - и Угрюмов вновь скрылся в избе.
  Мёртвые глаза возницы медленно повернулись в орбитах и закатились, словно утекли под маску противогаза, оставляя тускло светившиеся белки. Неприятный холодок вновь пробежал по спине. Удушливый кашель из-за дверей заставил вздрогнуть и напрячься.
  - Пионер Морозов, - просипел сдавленный голос, - я прощаю вас в последний раз. Бррр, фу... Ваш пищевод резиновый, а мой - из плоти. Не забывайте об этом,
  - Простите, товарищ профессор, - прозвучал в ответ уже знакомый плаксивый лепет,
  - То-то же, - хлопнула дверь, - небольшая заминка, друг мой. Скорее же, скорее. Сильные руки толкнули меня на платформу, огороженную перилами. Едем, едем немедленно! Фридрих, десять!
  Глава 4
  Старая-новая рука спасла меня и в этот раз: едва лишь зловещий шофёр, на каске которого поминутно пробегали электрические разряды, дёрнул рычаг, как платформа молниеносно рванула вперёд, едва не опрокинув меня за перила. Я еле успел схватиться протезом за металлическую штангу, и отделался лишь тем, что впечатался в двигатель. Ай, зараза - припекло даже сквозь куртку.
  - Держитесь крепче, товарищ Железняк, держитесь крепче! Я уверен, мало кто может устоять при виде торжества науки. Сейчас вы лицезреете его во всей красе, поверьте, - торжественно прокричал профессор. Готовьтесь. Вы готовы???
  - К чему?! - поёжился я, ибо куртка всё ещё неприятно прижигала спину.
  - Увидите, сейчас увидите. Фридрих, четыре! - и он резким щелчком вдавил какую-то педаль на полу.
  На каске возницы снова щёлкнула искра, платформа замедлила ход.
  - Он великолепен, вы находите? Фридрих удался на славу. Это же новая форма жизни,
  - Это что, тоже труп?
  - Забудьте слово труп, товарищ Железняк, забудьте! Под новым солнцем нет места трупам. Наука победила смерть. Это не труп, это электро-механистический организм!
  - Робот?
  - Робот, говорите? Не мой уровень. Роботы бесчувственны, они - марионетки. А это существо наделено сознанием,
  - Искусственный интеллект?
  - Не совсем. В его роли интеллект вовсе не требуется. Он осознаёт главное - необходимость добровольного служения миру под новым солнцем. А поскольку свобода это что?
  - Что?
  - Осознанная необходимость, как вы могли забыть. А потому он воистину свободный вид, свободное существо, свободная форма жизни, с радостью отдающая долг служения новому миру. Он свободен от боли и страха, от ненависти и лжи, он свободен от тягостных потребностей нашего физического существования. И все мысли его устремлены вперёд, в будущее, которое вот-вот наступит...
  Дико заскрипели и лязгнули колёсные пары, едва входя в резкий поворот колеи, привыкшие к полумраку глаза, невольно зажмурились, ослеплённые многочисленной стаей светляков, облепивших высокие своды потолка и пронзительно сиявших вольфрамовыми спиралями. Таких громадных ламп накаливания мне ещё не доводилось видеть, размер их был сопоставим разве что с трёхлитровой банкой на моей кухне, где плавал, дожидаясь меня, чайный гриб. Нестерпимый жёлтый свет озарял огромные печи с хитросплетениями труб, шипящих и вибрирующих под гул пламени. То тут, то там со свистом прорывался дым, колыхаясь в раскалённом воздухе и уносясь к раструбам под самыми сводами. Противный визжащий скрежет сопровождал здоровенного работягу, впряжённого цепями в ещё одну платформу, катившуюся по монорельсу сбоку. Покрытая испариной грудь была стянута странным серебристым обручем с торчавшими трубками из позеленевшей меди, впаянными в баллон за спиной.
  - Так держать, товарищ, - выкрикнул Угрюмов, - труд ваш не канет в забытьи! Заметьте, Евгений, а ведь без меня он бы так и остался станционным попрошайкой, деклассированным элементом, калекой. А теперь он герой труда. Мы перевоспитаем его, и алая звезда воссияет на его груди.
  Калека? Этот... Но сомнение моё разрешилось, едва лишь глаза мои привыкли к потокам света - ниже колен ноги рабочего являли из себя металлические подпорки с приспособлением, очень похожим на роликовые коньки. Вот именно они и скрипели при каждом шаге.
  - Обратите внимание, - тон профессора теперь напоминал брюзжание сморщенных, убелённых сединами и пылью былого служительниц музеев, в очках, несоразмерно больших, будто у стрекозы, - мы наблюдаем первое и самое важное из творений, обеспечивающее жизнь и благосостояние нашей коммуны. Перед вами газогенераторы и пиролизные котлы, разработанные профессором Вениамином Угрюмовым, невероятно деятельным изобретателем эпохи новейшего времени. Благодаря совершенству представленной системы, имеется возможность перерабатывать любой материал, начиная от древесины и заканчивая биологическими отходами и невостребованным биологическим материалом,
  Так вот для чего на платформе, проплывавшей мимо нас, была навалена неимоверная груда всяких трухлявых досок, остатков коробок и ящиков и прочего хлама. Но что это?
  - Это кровь? - Ткнул я пальцем в бордовую лужу, натёкшую прямо из-под свёртка какого-то тряпья.
  - Ни коим образом, - Угрюмов вернулся к своему первоначальному тону, - ни коим образом такого быть не может. Видимо... Видимо, это моторное масло. Или же краска. Но поверьте, товарищ Железняк, я обязательно проведу проверку этого вопиющего случая, и если выяснится, что это кровь - виновные понесут наказание. Займусь этим завтра же,
  - Но её здесь столько. Я не знаю... Будто голову кому размозжили,
  - Обязательно разберусь, будьте уверены, слово коммуниста. Фридрих, десять!
  Благо, я успел схватиться за поручень и с горем пополам устоял, когда транспорт метнулся в тёмный боковой отвод, стремительно уходивший вниз. Скорость была такая, что сердце вновь подкатило к горлу, а в глазах пошла стремительная рябь. Это всё длилось какие-то секунды, в течении которых я до боли сжал пальцы, чувствуя, как неведомая сила вот-вот готова вырвать меня и размазать о стену, бежавшую сплошной полосой мутного желтоватого света.
  - Фридрих, три, - гаркнули над ухом.
  Платформа под ногами всё ещё будто безжалостно моталась, хотя давно уже медленно въезжала в очередной, не столь ярко освещённый, зал. Но хуже всего было не головокружение.
  - Профессор, профессор, - дёрнув за рукав своего "гида", проговорил я дрожащим голосом, - мне дурно...
  - О, не беспокойтесь, скоро вы привыкнете,
  - Дело не в том. У меня с глазами что-то...
  - Что же именно?
  - Я вижу галлюцинацию. Красная звезда сияет. Как в мозгу вижу. И серп с молотом,
  - Великолепно, - хлопнул в ладоши Угрюмов, - значит, цель достигнута!
  - Какая цель, - в ярости вскричал я, - свести меня с ума? Я вижу теперь хуже,
  - Не сердитесь, товарищ Железняк, это пройдёт. Мы проехали особенный тоннель. Моими силами в нём соорудили систему зеркал. Вы слышали о двадцать пятом кадре. Вот, то-то же. Именно эти зеркала и транслировали вам наиглавнейшую нашу символику. Поморгайте, поморгайте,
  - Да вы издеваетесь, они опять стоят перед глазами,
  - О, какой длительный эффект. Но не переживайте, постепенно оно пройдёт,
  - Я не давал согласия!
  - Прошу меня простить, друг мой, - профессор сочувственно глянул поверх пенсне, призрачная желтоватая звезда всё ещё плавала и светилась у него во лбу, - я так сгораю от нетерпения показать все достижения науки, что совсем забыл предупредить об этом тоннеле. Можно было зажмуриться и всё, как сделал это я,
  - Ладно, забыли,
  Из тьмы зала торжественно выплыл транспарант, озарённый дуговыми лампами.
  "Ордена Нового солнца угольный карьер имени возрождённых героев социалистического труда" - прочитал я на алом полотнище.
  Едва лишь указатель этот проплыл над нашими головами, как стены зала раздвинулись, открывая взору ни много ни мало площадь. Электрический свет искрился и сиял на плитах чёрного мрамора, коими были отделаны пол и стены. Титаническое сооружение в центре, сначала принятое мной за колонну, подпиравшую потолок, оказалось изваянием шахтёра, опёршегося на отбойный молоток и устремившего вдаль взгляд выпуклых тарелок-глаз.
  - Роскошно? Впечатляет? - Вновь Угрюмов повернулся столь резко, что едва не уколол своей демонической бородкой.
  - Ермитаж, Ермитаж, - съехидничал я.
  - Лучше Эрмитажа. Лучше во сто крат, в тысячи. Это вызов буржуазному искусству, это всепобеждающий социалистический реализм. Фридрих, ноль.
  Платформа едва не упёрлась в подножие пьедестала, оказавшегося добрых три метра в высоту.
  - Идёмте, идёмте скорее, друг мой, - мановением руки профессора открылся проход прямо внутрь постамента.
  Странно, когда я сходил на рельсы, в какой-то миг мне показалось, будто рука Фридриха отпустила рычаг и, словно бы против воли, трясущимися пальцами стала манить к себе. Быстро вскинув голову, я успел поймать тёмный пронизывающий взгляд зрачков, моментально закатившихся и пропавших. Отчего-то сделалось не по себе.
  - Спасибо, Фридрих, - уж не знаю, зачем я это сказал. И показалось ли мне, или на самом деле под чёрной резиной что-то двинулось.
  Нет, ну это уже явно слишком: то блуждание в полутёмных тоннелях, то гонки на бешенной скорости по кривым колеям... И вот опять. Я наивно думал, что открытая клеть подъёмника медленно погрузится в недра шахты, а она молниеносно ухнула вниз, напоследок заскрежетав о каменные стены, высекая сноп искр. Уж не знаю, от чего у меня больше закружилась голова - от стремительного, почти отвесного падения или от затхлого, спёртого воздуха с примесью горечи и ещё чего-то подозрительно знакомого. Как сказал бы Сашка: "Ни с чем не сравнимый запах молодых фекалий". Душно, амбрэ прескверное, темно, хоть глаз коли, если не считать зловещего красноватого свечения, пробивающегося из арок боковых тоннелей, бросающего отсветы на уходившие вглубь рельсы. Где-то вдали мне удалось рассмотреть погромыхивающий, непрерывно бежавший лентой транспортёр, уносящий вверх тёмные массивные глыбы.
  - Прошу великодушно меня простить, - Угрюмов снял пенсне и начал протирать их белоснежным платком, - что заставил вас воочию лицезреть всю тягость и невозможность этого почётного труда - труда шахтёра. Не карите меня сильно, я сам прекрасно осознаю, в каких нечеловеческих условиях трудятся мои люди. Но это всё ради их же блага. Они должны, просто обязаны пройти это очищение, обелить свою совесть. А чем можно очистить себя?
  - Раскаяньем,
  - Нет, друг мой нет. Раскаяния здесь ничтожно мало. Требуется очищение чем-то более важным, чем-то более значительным. А что является главной созидательной силой всего мироздания?
  - Эммм... Некая первичная энергия...
  В ответ профессор расхохотался:
  - Право, да вы идеалист, товарищ Железняк. Энергия. Запомните, товарищ, запомните, - пенсне сверкнуло алым - труд! Труд - вот главная созидательная сила. И только труд способен очистить любой, даже самый пропащий и заблудший разум. И те, кто сейчас трудятся во славу нового солнца, они рано или поздно осознают, в чём были их заблуждения. И тогда они будут готовы, именно осознанно готовы к тому, чтобы алая звезда...
  - Воссияла на их груди, - закончил я.
  - Точно. Однако, пойдёмте, мы тут не просто так. Я хотел бы показать вам нечто весьма интересное. Следуем вперёд,
  Проходя мимо, я невольно бросил взгляд в боковой тоннель. Странно... Неясный бордовый свет клубился откуда-то снизу, словно туман над озером во время вечерней зари. И в тумане этом виднелись три массивные решётки, перекрывавшие выход наружу. Целых три. А это ещё зачем:
  - Товарищ Угрюмов, а для чего тут пулемёт стоит. И зачем выходы из шахт аж тремя решётками отгородили? Или это тюрьма?
  - Тюрьма? У нас нет тюрем, ибо преступность побеждена полностью. Под новым солнцем ей нет места. А пулемёты? Пулемёты просто негде хранить, но они необходимы. Я верно рассуждаю?
  - Верно, - ответил я, и сам же не поверил своим словам. Эх, а вдруг что случится, смогу ли я сам найти дорогу обратно? От этой мысли мне ещё больше стало не по себе.
  А Угрюмов уже деловито накручивал рукоять телефонного аппарата, прижавши к уху массивную трубку. Старинное устройство вдруг зашипело и начало мелко трястись.
  - Шахта? Шахта?! - Я аж вздрогнул, ибо вместо воодушевлённого пафосного тона раздалось злобное, отрывистое гавканье, - Немедленно в верхнюю залу. Три минуты и не сметь опаздывать!
  Изумлённый, я невольно отвернулся и взгляд мой снова упал на ленту транспортёра, чёрную от угольной пыли. Мне кажется? Чёрт возьми, и здесь тоже очередная груда бесформенного тряпья, и натёкшая тёмная лужа. И длинный, багровый след, тянущийся вдоль металлической закраины.
  - Товарищ Угрюмов, - я и сам удивился, сколь резко и злобно прозвучали мои слова, - и здесь моторное масло??? Объясните, в конце концов,
  - Нет, - вздохнул учёный, склоняя голову и стаскивая с неё фетровый берет, - мои люди трудятся в очень жёстких условиях,
  - Это труп? Кого-то раздавило?
  - Труп, дорогой товарищ, труп.
  - Но его же надо похоронить... Так! Подождите!!! Вы же сами сказали, что победили смерть!
  - Но не для наших врагов. Вы не знаете, какая нечисть встречается в недрах шахты. Денно и нощно мои люди героически борются с теми, кто не желает отдавать по доброму уголь и руду.
  - Вы убиваете других шахтёров?!
  - Нет, друг мой. Там встречается такое, что я даже не берусь вам описывать. Это за гранью разума, это иные формы жизни,
  - Вы врёте! Всё давно изучено...
  - Также изучено, как тот феномен, который возвратил к жизни Павлика Морозова?
  Но я не успел ответить - протяжный скрип за спиной заставил обернуться. Из недр бокового прохода показалась ещё одна платформа. Даже сквозь туманный морок я сразу узнал человека, стоявшего на ней. Именно его изваяние я и видел совсем недавно, в том зале. И каска такая же, и отбойный молоток в руке. Или не в руке... Я не ошибся - пневматический монстр со сверкающим остриём рос прямо из локтя, чёрный пульсирующий шланг, будто змея, овивал плечо, впившись в резиновую дыхательную маску. Но не это выглядело зловещим, и не стальной ковш, прикрепленный ремнями к другой руке, и не мерно стучавший в ранце за спиной мотор. Ужаснее всего выглядели провода, торчащие из глазницы, вставленные в фонарь прямо на каске, поминутно вспыхивающий синеватым светом. Существо тяжело ступило на пол, и он аж затрясся, несмотря на то, что ноги были вполне себе нормальные, в высоких ботинках, чёрных, как и остальная роба, не то от природы, не то от пыли.
  - Стах, дорогой мой, расскажите, как идёт процесс,
  - Великолепно, товарищ Угрюмов.
  Вопреки ожидаемому мною механическому скрежету, голос оказался живым, немного осипшим и усталым.
  - Насколько перевыполнили план добычи?
  - Четырнадцать тонн на сегодня,
  - Превосходно. Я всегда знал, что вы можете больше, чем от вас ожидают. Потому в оставшееся время ожидаю ещё четырнадцати тонн. Норму можешь распределить по своему усмотрению. Есть вопросы?
  - Нет. Готов продолжить работу.
  - Продолжайте, Стах, продолжайте. Не смею мешать.
  - Общение с вами всегда в радость, ведь вашими устами говорит голос разума.
  - Похвально, Стах, похвально. Ступай. И меньше думай о спиртном,
  Я всё не мог отойти от шока, а профессор нервно потирал руки и прикусывал губу, провожая взглядом платформу. Едва она скрылась, и вновь опустились решётки, как он накинулся на меня, едва не повалив на пол:
  - Ну, скажите же, скажите, что он великолепен. Это мощь, это сила, это гордость наша! Стах стоит тысячи рабочих. Сотен тысяч, миллионов. Ну же, как он вам, вы ведь восхищены, я вижу, я чувствую это по вашему взгляду.
  Не знаю, что выражал мой взгляд - ужас, беспомощность, трепет, но не восхищение. Может я уже давно тронулся умом и всё это мне просто чудится. Но ведь нет, он настоящий, это чудовище с живым голосом я только что видел... Или это сон?
  Я всё щипал себя за руку, надеясь проснуться, хотя мы уже миновали пешком ещё два тоннеля и поднялись стремительно вверх на очередной клети. Как в дурмане до меня долетали слова моего безумного проводника:
  - ...эксперимент удался вполне. Стах преобразился и стал таким, каким вы его лицезрели. А кем он был, кем, скажите на милость. Брошенный на произвол судьбы герой социалистического труда. А ведь в прежнем подобии жизни он совершил то, что было не под силу другим. Вы вдумайтесь только, вдумайтесь - одним лишь отбойником за одну лишь смену он десятикратно перевыполнил норму по добыче угля. Он стал иконой, идеалом трудящегося, на него равнялись, с ним шли соревнования, целое движение было посвящено именно ему. И каким я нашёл его в последние дни? Это был дикий ужас - одинокий брошенный человек, забытый всеми, полуслепой, погибающий от астмы и от проклятого алкоголя. Он сгорел в пламени забвения, захлебнулся в омуте распутства и бражничества. Он умер на третий же день после нашего знакомства, но я сумел вырвать его из лап беспощадной хозяйки судеб. Этим актом я низверг смерть туда, откуда она явилась, и даровал Стаху жизнь. Жизнь и величайшую радость, которая может только быть на свете - радость труда.
  У меня даже не было сил возражать. Да и желания тоже. Сознание отчаянно отказывалось принимать увиденное, до этого я думал, что с самым страшным уже пришлось столкнуться. Но это... Это было точно за гранью разума. И даже не это пугало, на самом деле. Жутко было находится рядом с тем, кто так спокойно и легко играл с одной из величайших тайн нашего мира - тайной жизни и смерти. Кто он такой, кто? Бог? Коммунистический Бог? Но это столь же абсурдно, как солёный сахар или горячий лёд. Он отрицает Бога, будучи подобным ему. По-моему, я брежу, брежу и теряю рассудок. И каким образом оставленный нами Фридрих уже поджидает нас на очередном перегоне? Нда, не так уж и страшны, оказывается, его белые закатившиеся глаза - всё познаётся в сравнении...
  - Товарищ Железняк, эта лестница ведёт на поверхность...
  Глава 5
  На миг мне показалось, что полутёмный свод озарило яркое дневное солнце. А в следующий миг я услышал тревожные возгласы откуда-то снизу:
  - Евгений, Евгений, друг мой, ну не так же поспешно, пожалуйста, я не поспеваю!
  Каким-то невероятным образом я в считанные мгновения успел преодолеть половину ржавого скобяного трапа, ведущего к узкому проходу под потолком.
  - Товарищ Железняк, не забывайте, - цоканье ботинок о металл всё приближалось к каменной площадке, на которую я выбрался, - мне ведь почти сто тридцать лет, я не такой прыткий,
  - Давайте руку, спаситель вы мой, - наклонившись, я покрепче ухватил профессора и успел почувствовать, что стёр кожу на ладони, пока лез, - вот так, отлично.
  - Ну вы и акробат, - Угрюмов вытирал платком раскрасневшееся лицо, - на флоте, поди, служили?
  - Нет, в автобате. Так, где выход, там?
  - Следуйте за мной,
  Тёмный низкий проход чем-то напомнил мне лаз с трубами, с которого, собственно, всё и началось, но сейчас это обрадовало меня ещё больше. И массивная бронированная дверь за поворотом, с тёмным окном-иллюминатором и замком-гирей на цепи тоже привела в восторг. Ещё миг - и я буду спасён. А дальше? А дальше бежать со всех ног в ближайший полицейский участок, рассказать о том, что здесь может быть притон, логово бандюков или наркоманов, не важно, лишь бы навести на след, лишь бы они взломали этот вход. Не поверят? Да плевать, были у меня друзья из диггеров, соберёмся толпой, взломаем вход и сделаем видеосъёмку. Этот безумец явно творит что-то злое и его надо остановить. Ожившие роботизированные трупы в метро - это слишком. Ведь совсем рядом ездят живые люди...
  - Ваши ключи в знак моего безграничного доверия, - стальной предмет, больше похожий на зазубренную отвёртку, втиснули мне в руки, - теперь вы можете покинуть нас в любой момент.
  - Хоть сейчас?
  - Конечно же. Смотрите.
  Жужжащий механический фонарь профессора слабо осветил кирпичный тоннельчик за иллюминатором, груду мусора и несколько чахлых деревьев, еле видных вдали.
  - Выход прямо и через подвал старых казарм. Оттуда меньше километра на юго-восток и начинается город. Правда, что-то мне подсказывает, что там ночь. Но я могу и ошибаться.
  - Да как же можно не знать этого точно?
  - Товарищ Железняк, мы тут изначально живём по своему времени,
  - Каждому - своё,
  - Фу, весьма неприятно это слышать. Нет, дело не в вас. Ну так что же, мы прощаемся?
  - Конечно же. Знаете, я просто поражён увиденным и до сих пор не верю в реальность происходящего,
  Угрюмов вдруг вздохнул и грустно улыбнулся:
  - С вами приятно было иметь дело. Да, вы, конечно, человек колеблющийся, сомневающийся, но ещё никто до этого не слушал меня столь внимательно и никто не обладал таким железным спокойствием. Я не ошибся, когда нарёк вас Железняком. Многие падали в обморок только при виде Фридриха, а вы...
  - А я чуть было не упал ещё при виде Павлика. Да, привет ему передавайте. И Тимофею, бедолаге,
  - Какое всё же огромное и доброе сердце в вашей груди...
  Показалось? Нет, за стёклами пенсне пробежала слеза. Профессор снова вздохнул:
  - Знаете, вы можете не возвращать мне ключ, когда уйдёте. Я буду рад, если вы когда-нибудь снова захотите нас навестить. Вы хоть, по крайней мере, если и не понимаете меня в моих трудах, так и не относитесь враждебно...
  Не отношусь? Ага, как же... И вдруг словно невидимый, но жёсткий обруч сдавил мою грудь. А может, и вправду нет ничего страшного в том, что он делает. Ну, чудаковат, ну может и в самом деле обуздал смерть - так любой бы возомнил себя невесть кем, а этот возвращает к жизни тех, в кого когда-то сам верил. Нет, с полицией я сюда не нагряну, это точно.
  - До свидания, - склонил я голову, - я счастлив, что судьба столкнула меня с величайшим гением нашей эпохи.
  Но Угрюмов не ответил ничего, устало прислонясь к стене, он стоял, закрывая глаза скомканным платком и тихо трясся.
  - Вениамин Яковлевич, Вениамин Яковлевич, ну что же вы так, зачем убиваться, ну Боже..., ой, ну в самом деле, - засуетился я вокруг.
  Он высморкался и с трудом посмотрел на меня:
  - Простите старого человека. Женя, друг мой дорогой, я ведь совсем запамятовал, зачем я вёз вас всё это время. Я же обещал вам новую руку, новый протез. Я ведь всё понимаю. Это ужасно, трудиться на мехпиле и изуродовать себя ею же. Я так хочу вам помочь, тем более, что мне это ничего не стоит. Я могу воззвать жизнь хоть из пыли, а это, ну как гвоздик в деревяшку забить, а я и не помог совсем,
  - Ну, не убивайтесь, поберегите себя, поберегите для новых свершений...
  - Женя, вы порядочный человек, я вижу это. Ну как я мог оказаться таким забывчивым, ну как, - пенсне его сбилось на сторону, готовое вот-вот звякнуть о шершавый пол и разлететься стеклянным дождём.
  - Вы ничего не должны мне, Вениамин Яковлевич. Я рад уже и тому, что выжил и нашёл дорогу обратно. Я ведь спасён. И именно вами. Это уже шикарно.
  Старик снова громко высморкался. Слава Богу, он снял-таки пенсне, и теперь линза сверкала, покачиваясь в его руке. Видно было, как нервничает профессор.
  - Да и зачем вам тратить на меня время, я ведь всё равно уйду...
  - Женя, это всё не так, вы не поняли ещё... Это дело лишь нескольких минут. Вы знаете, я давно не видел таких людей, как вы. Ко мне непрестанно пытаются пробиться какие-то калеки, бродяги, бандиты. Всем вечно что-то надо. Тут, в метро, сплетни идут быстрее поездов. Кто-то хочет лечения, кто-то просто уютно жить. А другие вбили себе в голову, что я добываю не уголь, а золото. Я только и делаю, что отбиваюсь от просителей всех мастей. Но даже не с кем поговорить нормально, никто, как и раньше, не может понять, чего я добиваюсь, что я хочу дать людям. Вы - единственный, кто не ищет корысти. Если бы я не знал, то подумал бы, что вы - истинный коммунист...
  - Ну, я, вообще-то, партийный, - странное спокойствие и уверенность наполняли меня всё больше и больше, хотя, врать было противно, но очень хотелось порадовать этого гения.
  - Вы - коммунист?
  - Да. Именно. Просто, простите, не сразу стал вам доверять...
  - Не осуждаю это понятно...
  - А, знаете что. Я решил. Делайте, делайте мне протез...
  - Евгений!!!
  ОООООХ, МАТЬ ТВОЮ ЗА НОГУ! ОТПУСТИИИ!!!
  Рёбра мои всё ещё ныли, когда Фридрих привёз нас в зал, где было достаточно светло и прохладно.
  - Мы уже близко, мы в жилой части, - дёргался от нетерпения профессор, потрясая сверкающими пенсне перед самым моим носом.
  Да уж, сто тридцать лет, да и на вид сухощавый, но силища, силища у него такая, что любой качок обзавидуется. Воодушевлённый моим согласием, Угрюмов так крепко обнял меня там, у выхода, что кости мои, в самом деле, затрещали и алые пятна поплыли перед глазами. Да он любого в бараний рог согнёт при желании.
  - Есть шанс увидеть и ещё...
  Бой курантов, эхом раскатившийся по залу и заставивший меня вздрогнуть, не дал ему договорить. Чёрный раструб под потолком подобно жерлу пушки исторг из себя шесть бронзовых звенящих залпов и стих. Но не успел я выдохнуть, как передатчик зашёлся шипением и треском, поперхнулся на миг и разразился жёстким, решительным голосом:
  - К плечу плечо теснее, товарищ, сближай,
  К тверди небесной взметнём штыки в порыве едином.
  Разум - знанием, руку - винтовкою вооружай,
  Шаги чекань торжественнонеподимо!
  - Рупор революции да не смолкнет вовеки, - сжал кулаки Угрюмов, - однако, нам опять повезло. Следуйте во-о-от туда. Я мигом. Кажется, у Фридриха газ на исходе.
  Отгоняя навязчивый звон в ушах, я поспешил в дальний конец зала. Но не успел я приблизиться и наполовину, как словно бы из под земли раздалась булькающая, утробная, будто из глубины цистерны команда:
  - Приказываю доложить о готовности!
  - К чему? - Изумлённо вскрикнул я, ускоряя шаг.
  Эх, слава Богу, что у смотровой площадки, куда вынесли меня ноги, оказались перила, иначе лететь мне вниз добрых десять метров, прямо на раскинувшийся бетонный плац, наполненный войсками. И упасть прямо под ноги командиру в чёрной бурке и папахе, натянутой кое-как на подобие гермошлема, скрывающего голову. Только сейчас я понял, что слова явно были адресованы не мне.
  - Восемнадцатая псковско-нарвская дивизия именем Революции! - надрывно выкрикнул белый, как стена, боец с торчавшими сквозь шинель гофрированными трубками от противогазов. Вид их напоминал вывороченные наружу кишки.
  - Приступить! - Пробулькало из гермошлема.
  В глазах всё ещё рябило и не только от неожиданно большого количества людей. Назвать это войсками можно было с огромной натяжкой. Взгляд цеплялся то за белый, в потёках грязи и засохшей крови маскхалат сороковой финской дивизии, то за их же короткие лыжи, вделанные там, где прежде были ноги, а то и округлялся в испуге при виде совершенно живой руки с шашкой, но крепившейся стальным шарнирным прутом прямо в плечо.
  - Двадцать первая польская готова, - прохрипела обгоревшая голова с резиновой заплаткой и торчавшей из неё линзой на месте глаза. Сукно шинели на груди пульсировало в такт словам, сочась неприятной жижей, капавшей на стоптанные сапоги со шпорами.
  Содрогаясь, я взглянул в другую сторону, где поджидала тридцать шестая монгольская во главе с парашютным ранцем с торчавшей наружу головой и остальными частями тела.
  - Тридцать пятый бессарабский полк построен, - леденящий шёпот раздался будто из старинного музыкального проигрывателя.
   Желание сорваться с места и бежать стремглав обратно накрыло меня с головой, да так, что я сначала даже и не почувствовал руку, которая легла мне на плечо.
  - Редкий момент, Женя. Это не просто развод караулов, это парад. Это парад победы над смертью, - Угрюмов то ли не замечал моего испуганного взгляда, то ли не хотел замечать, а я даже и не знал, что ответить, слыша нестройный топот шагов и клацанье, скрипение и ещё чёрт знает какие звуки, заставлявшие вновь и вновь видеть стеклянные глаза, резиновые артерии, маски с хлорными баллонами, надетые прямо на изрытые шрамами лица.
  - Да, - не унимался профессор, - в любой системе есть недостатки, но мы боремся. Не упрекайте меня в не гуманности. Я возродил достойнейших, я вернул к жизни лучших героев. Ну, вот посмотрите на него хотя бы.
  Видимо, он хотел добить мой рассудок окончательно, заставив взглянуть в полупустые безразличные глаза над остатками носа с торчавшей наружу костью. И эти тёмные язвы на слипшихся, перекошенных губах. Гордо выпятив из под маскхалата синюшную, перетянутую впившейся прямо в мясо колючей проволокой грудь, оживший труп медленно волочил ноги, опираясь на торчавшие из рукавов лыжные палки. Обуви и той не было, скрюченные пальцы будто смёрзлись и окостенели.
  - Мне было жаль его до слёз, друг мой. Финны захватили нашу огневую позицию, убили всех его товарищей. А ему досталось самое страшное. Его раздели догола, избили прикладами и привязали проволокой к заградительной линии. Но этот герой сумел, несмотря на холод, поломать проволоку, изрезав руки до костей, а потом взял маскхалат и гранаты у убитых товарищей и атаковал, уже почти окоченев, финский танк. А потом ещё один. Не пополз назад, к своим, чтобы спастись, а погиб за Революцию. Достоин возрождения, однозначно.
  И тут я не выдержал.
  - На это страшно смотреть. Они похожи на трупы. Больше или меньше, но на трупы. Это застывший обмороженный кусок плоти. Как будто вы нашли его вот только недавно. Но он ведь замёрз шестьдесят лет назад...
  - Пятьдесят восемь...
  - Да какая разница, это самый настоящий замороженный труп, который будто дёргают за нитки.
  - Женя, да выслушайте, пожалуйста. Ну не со всеми и сразу мне удаётся сделать удачно. Я вернул его к жизни, но едва лишь начинал пробовать отогреть, как он начинал дико кричать и биться в судорогах, кричать, что он горит, что очень жарко. Чем он кричал, я не понимаю, лёгочная ткань промёрзла насквозь. Это не боль, нет, болевой синдром я могу блокировать полностью. Тут что-то другое, я ещё не могу понять. Кто-то оживает нормально, а кто-то словно запоминает своё смертное состояние и не хочет выходить из него. Я близок к разгадке этого феномена, но пока ещё не могу до конца его понять. Так же, как и то, почему отрубленные конечности и органы начинают жить, когда оживает их хозяин. В случае с этим героем я даже не могу ампутировать всё, что повреждено безвозвратно, чтобы заменить. Он будет всё равно жить по частям и не срастётся воедино с протезами. Граната разорвала в труху его руки, их нет. Но остальное целое и разморозить нельзя. Он несёт караул на нижних штольнях, где постоянно затапливает и приходится замораживать подземные реки азотом.
  - Значит, вы победили смерть, но создать полноценную жизнь не смогли.
  - Вы правы, да правы - профессор медленно снял пенсне и слегка отвернулся.
  Чёрт возьми, зачем я это сказал - он стоял, прижимая вздрагивающие кулаки к лицу, отчего половинка очков снова мерно поблёскивала, и из глаз его катились слёзы. Мне вновь стало не по себе, ну зачем я так жёстко, в самом деле:
  - Извините, я очень грубый. Просто испугался сильно. И жалко стало этих людей.
  - Мне... мне тоже их ужасно жаль... Я ведь каждому из них дарую надежду и я должен её оправдать. Не важно, сколько лет мне на это потребуется, но я оправдаю. Именем Революции, оправдаю. Сердце моё рвётся также, как ваше, когда я вижу их страдания. Не со всеми так легко получается. Бывают трудности. Вот, вы видели, кто командовал караулами?
  - Который в бурке был?
  - Да. Вы знаете, кто это? Это ведь сам комдив Чапаев,
  - Василий Иванович? - Казалось бы, чему ещё можно удивиться, оказывается, можно.
  - Да. Женя, вы молодец, что помните героев. А знаете, как он погиб на самом деле?
  - Утонул.
  - Почти что. Его, тяжело раненного переправили на другой берег, но казачий разъезд налетел на остатки отряда. Они все погибли. А комдива несколько раз рубанули шашками и бросили в воду. Очень близко от берега. Он даже встать не мог и захлебнулся. Когда я возвращал его, я очень радовался, что пули не сильно его искалечили, да и разрублен был поверхностно. Всего-то и надо было, что заменить раздробленный локоть и пару рёбер. Но когда он пришёл в себя, оказалось, что теперь на воздухе он задыхается. Пришлось сделать специальный костюм, чтобы комдив дышал в воде. Тело запомнило смертное состояние. И я пока не знаю, как с этим быть. Хорошо, что таких мало...
  Я, мягко говоря, в науках не силён, но сейчас мне очень сильно захотелось помочь, или хотя бы успокоить бедолагу:
  - Но ведь вы знаете о современных разработках. Если вы такой гений, то вам не составит труда найти его родственников. И не только его, но и остальных. Так вы сможете клонировать. У вас получиться, вы же гений. Клонировать органы и менять их. Лёгкие, например. Может, новые лёгкие будут дышать без воды? И тело клонировать обмороженному...
  - Как вы сказали? - Взгляд профессора вдруг просиял, он снова едва не забодал меня своей бородкой, порядком влажной от слёз, - Клонировать? Что это за способ, я не слышал ещё ни разу??? Ну же, пожалуйста?!
  - Н-ну, я думал, вы знаете. Как объяснить-то, я же по пояс деревянный с обеих сторон, училище заканчивал и всё. Ну это типа как берут клетки человека и выращивают из них органы всякие. Это генетика называется...
  Угрюмов вмиг отскочил, как чёрт от ладана, глаза его за стёклами пенсне пылали яростью:
  - Как вы смеете, Евгений?! Генетика?!!! Генетика!!! Лженаука!!! Мракобесие!!! Генетика - это продажная девка капитализма! Я приму ваши слова за неудачную шутку... Не бывать генетике, вивисекция - вот ключ ко всему. Именно вивисекцией я смог победить смерть, именно вивисекция поможет мне решить последние проблемы.
  Внезапно он снова ласково улыбнулся и протянул руку: - Идёмте же, вы сейчас всё сами увидите. Мы почти пришли.
  Столь резкая перемена его настроения поневоле снова насторожила, но страх улетучился почти мигом, когда, наконец, мы очутились за массивной дверью, закрывшейся на хитроумный засов, приводимый в движение паром. Взору моему открылась чистейшая, отделанная приятным на вид желтоватым кафелем лаборатория с длинными столами из полированного металла. Сознаюсь, после всего увиденного это место рисовалось в моём мозгу как полутёмный сырой подвал, где пол заляпан кровью и слизью, а по стенам развешены ржавые разделочные инструменты, а по углам крысы с чавканьем доедают то, что осталось от предыдущих опытов. Но нет. Пахнет чистотой и опрятностью с примесью хлорки и спирта (выберусь отсюда - неделю, наверное, вискарь буду лупить, на работу и то забью), в стеклянных шкафчиках всякие склянки и пузырьки, ванна на кафельном постаменте и газовый нагреватель поодаль. Даже тот факт, что Угрюмов немедля сменил пальто на чистейший белый халат, а башмаки на тапки - меня тоже переобул - уже говорил о том, что профессор явно дружит с головой и ко всему подходит основательно. Даже освещение, и то было не керосиновым или дуговым, а привычным, хотя уже и подзабытым неоновым.
  - Вы, я вижу, человек впечатлительный, - вкрадчиво произнёс профессор, - остановившись у очередной двери.
  - Поневоле не обалдеешь от всего увиденного,
  - Вот-вот. Прежде чем я перейду к делу, хочу сказать. Я уже показывал вам Фридриха и объяснял, что создал новую форму жизни. Так вот, всё то, что вы сейчас увидите, это вовсе не живое. Не пугайтесь и не впечатляйтесь сильно. Это не биологическая материя, а особое вещество, на неё очень похожее. Из него можно создавать хоть целостное тело, хоть отдельные его элементы. Так я создал Фридриха. И это не предел. Скоро такие Фридрихи заменят всех рабочих в шахтах, чтобы в новую эру людям не пришлось непрерывно трудиться. А теперь, собственно, сам секрет оживления. Он был достаточно прост, но сложна реализация. Вся разгадка была в нейронной сети, которая в нашем организме. Ну, в нервах то есть. Вы же помните "Современного Прометея". Там была идея о гальванике, как источнике жизни. Но то - внешний импульс, близкий к нейронному сигналу, но не совсем. А как получить идентичный, вот в чём задача. И где они генерируются? Все думали, что в мозге. И это была ошибка. Не там. А в одном хитром сплетении нервных волокон. Очень небольшом, малозаметном, но, важном, как оказалось. Вот здесь, - он указал на большую схему человеческого строения, прикреплённую к стене, - смотрите, прямо перед молочной железой, противоположно сердцу. Пять разных волокон, почти что идеально пересекаются. Если воздействовать на все пять одновременно, происходит огромный всплеск нейроактивности. Если это воздействие будет постоянным, то органы работают в любом состоянии. Не работают только тогда, когда уничтожены полностью. И, самое главное. Вслушайтесь.
  На лбу его выступили капли пота, о вновь вклинил свою бородку в моё личное пространство.
  - Энергию эту можно накапливать и перемещать. И не только в живую материю. А и в тот заменитель, который я разработал.
  - То есть то, что называют душой...
  - Именно, именно, - профессор радостно хлопнул в ладоши, - это тот самый особый нейроимпульс. Всё остальное второстепенно. Прочие биологические процессы - лишь придаток. Ну что, вы готовы к тому, чтобы я взял у вас частицу вашей же нейроэнергии и оживил подходящий протез. Ах да, не делайте такие глаза, это не больно и последствиями не грозит. И времени на это потребуется меньше минуты. Рука из заряженного заменителя станет частью вас. Вы ничем не рискуете. Протез будет выглядеть как стопроцентно настоящая рука, а не эта резиновая дрянь. Никто кроме вас не будет знать, что это протез. Он срастётся с рукой.
  - А если вдруг мне понадобится на освидетельствование? Как я объясню, что это искусственное, а не настоящее? Как докажу? И если не докажу, что тогда? Меня затаскают по лабораториям? А если выведают правду? Я же вас подставлю в итоге.
  - Ну что вы, в самом деле. Сделаю съёмную руку. Срастётся - это образно. Она будет чувствовать ваши нейросигналы на расстоянии даже. Впрочем, давайте посмотрим. Но я ещё раз говорю, не впечатляйтесь - это искусственная материя, поняли?
  - Вполне, я сразу услышал,
  - Ну, мало ли, - улыбнулся профессор под лязг аж трёх пар механических ригелей, удерживавших низкую бронированную дверь.
  Мало ли... Это уж точно. Не схвати бы меня профессор за куртку, так я бы снова дал дёру, едва увидев стоящий за дверью голый труп, вываливший синюшные потроха прямо на кафельную столешницу. Проколотый булавкой язык был вытянут аж за подбородок и привязан марлей к шее.
  - Ну вот что я говорил, ведь испугаетесь опять. Сейчас испугаетесь ещё больше, - не выпуская меня, Угрюмов взялся за безвольно повисшую на проволочной растяжке ладонь и, открывши рот, несколько раз пожевал её.
  Ком, подступивший к горлу моему, был таким, что я аж скривился, слёзы выступили на глазах... Но блевать было нечем, увы но нечем, и от того стало ещё гаже.
  - Я же говорил вам, не впечатляйтесь, вы что же, во младенчестве пустышку не сосали?
  Я даже ответить ничего не мог, так сильно мутило.
  - Это не настоящее тело, не настоящее. Хотя, ваша реакция меня радует. Это значит, что сходства я добился максимального. Женя. Ну, смелее, сами-то пощупайте,
  Я содрогнулся, когда ребристую упругую кишку всучили мне в руку, но всё же понял, что это не более, чем искусно сделанный муляж. Похоже на силикон, да, но только более мягкий и упругий, даже немного приятный на ощупь. Да и бок манекена очень здорово походил на кожу. Тем более убогой на этом фоне выглядела моя искусственная рука. Я аж усмехнулся:
  - Профессор, а вам не приходило в голову...
  - Что же?
  - Н-ну, как сказать. А, хотя, ладно, это бредовые мысли, я просто нервничаю.
  - Я так и думал. Идёмте же дальше,
  Покуда мы шли к завешенным белой тканью стеллажам, я всё думал, а не подкинуть ли ему идею сотрудничать с каким-нибудь секс-шопом. Уж его-то куклы будут пользоваться спросом. А если он ещё и всякими устройствами их напичкает, так вообще озолотится. Но нет, от таких слов он точно взбесится, так что будем молчать.
  - Хм, так-с, ноги нам не нужны, носы тоже, - бормотал он, заглядывая под занавеси, - с глазами всё и так в порядке. Ах, да, вы любите водку,
  - Ну, не против, а есть?
  - В таком случае могу предложить вам запасную печень. Ха-ха-ха, не правда ли, наиудачнейшая шутка.
  - Сам Петросян бы оценил,
  - Это такой великий юморист?
  - Да, такой же великий, как вы,
  - Я и не сомневался... Ага, вот они, руки. Итак...
  Пелена взметнулась вверх. Да уж, после манекена на входе я совершенно не испугался шеренги больших стеклянных колб с погружёнными в них конечностями разных форм и размеров, покоившихся в желтоватой жидкости. Резиновые колпаки с трубками прикрывали места "срезов". Одной из этих рук предстояло стать моей.
  - Может, эту? Или вот ту? А как вам такая, по размеру и по цвету вроде ваша. Или нет... О, а вот же вполне себе ничего. Да, рука лесоруба. Вы же с древесиной... Ой, ну, то есть не рука лесоруба, нет, нет, нет, ну в смысле по прочности схожа и по гибкости, ну не то, что я сказал...
  Но последние слова его я почти не слышал, чувствуя, как нутро моё цепенеет от ужаса и трясутся ноги. Боковым зрением, как завороженный я следил за банкой, стоявшей во втором ряду.
  Глава 6
  Это не было видением - кисть медленно согнула пальцы, словно норовя ухватиться за что-то в жидкости, дёрнулась ещё раз и безвольно обмякла. Даже несмотря на бормотание профессора, я расслышал тихий и мерзкий скрип ногтей по стеклу. Нет, это не видение. Неужели... Неужели он собирается. Неужели...
  - Товарищ Угрюмов, - голос предательски дрожал, - я сейчас вот там посмотрю.
  - Конечно-конечно, все протезы в вашем распоряжении.
  - Да, да, я прав, это вот ничего - вздрагивая внутри себя, я склонился к одной из колб, делая вид, что рассматриваю, а сам скосил глаза на ту самую ёмкость.
  Нет, нет, нет, это подло, я не хочу в это верить... Но покрытые тёмной паутиной трещин пальцы и кровавые волдыри на ладони подтверждали догадку о самом наихудшем, что можно было представить. Это не искусственные части тела, нет, кто-то уже был их хозяином. Бежать, бежать, бежать - отчаянно забилось в мозгу.
  - Ну так что же, Женя, - пенсне снова подрагивало в его руках, - какую же выберете?
  В сверкающем стекле отражалась та самая колба. Мизинец медленно сгибался... Я не выдержал и зажмурился.
  - Какую же? - Донеслось до меня, и ужас нахлынул ещё больше.
  А с ним и внезапная мысль, пробившая словно током - да он же специально в который раз этими очками машет. Гипноз!!! Вот же влип, чёрт возьми. Что делать-то?!
  - Только учтите, Женя, я не смогу приступить прямо сейчас, я совсем забыл об одном важном деле, которое требуется завершить. Вам придётся подождать.
  - Да? Правда?! И сколько же? - Не знаю, смог ли я скрыть безудержную радость.
  - Сутки, ну, двое в лучшем случае. Извините,
  - Ничего, ничего, я готов ждать, - а рука моя поспешно нырнула в карман куртки, дабы убедиться, что ключ всё ещё там.
  Спасение, спасение, только бы ты ушёл побыстрее, а я уж знаю, куда отправлюсь. Ха-ха-ха. Я сюда не диггеров приведу, я ФСБ на рога поставлю, ты у меня в психушке свои эксперименты проводить будешь, Франкинштейн советский.
  - Ну, что ж, тогда пойдёмте. Я уделю вам совсем немного времени, больше не могу. Надо представить вас нашим лучшим людям. И заодно найти место для ночлега.
  Всякие мысли роились в голове моей, когда Фридрих привёз нас на заброшенную станцию, где как специально имелась трибуна, сколоченная из досок. Какие ещё лучшие люди. Если я уже видел его обычные творения, то чем ещё он порадует? Но, слава Богу, обошлось. Почти обошлось. Парой-тройкой солидных, в роскошных пиджаках и с дипломатами людей с шипящими кожаными мехами в груди да комиссаром, спаянным стальным поясом с непрерывно жужжащими и вращающимися шестернями и трубкой, торчащей из носа, откуда поминутно вырывался пар. На зов профессора постепенно стягивались всё новые и новые обитатели, покуда тот вдохновенно расхваливал меня, как гостя с Большой Земли, их соратника, коммуниста до мозга костей (ну-ну, как же), любезно посетившего их с целью обмена научным опытом...
  - Грядут времена, дорогие товарищи, когда Он Сам раскроет глаза Свои навстречу новому солнцу, и свет воссияет, и звезда алая озарит сердца наши великой радостью. Смело вперёд, ожидайте этот день, он совсем близок. Вдохновляйте себя великой целью и вдохновляйте всех соратников наших. Ура, товарищи!
  - УРААААА! - Разнеслось под сводами станции, волна рукоплесканий нахлынула и стихла.
  - Вот потому так хочется и мне
  Задрав штаны, бежать за комсомолом, - вдруг проскрежетало в повисшей тишине.
  Раздались смешки. Я взглянул в ту сторону, откуда донёсся голос и увидел молодого человека в клетчатом костюме и со светлыми волосами, падавшими на лоб. Вопреки привычному уже тупому безразличию, голубые глаза его горели задорными искорками, а на губах играла лихая дерзкая усмешка. Да неужели это он? Скорее всего. Иначе, почему в его горло вделан старинный фонограф с иглой, застывшей на тёмном картонном цилиндре. Удавка явно испортила ему связки...
  - Ну как всегда, Серёжа, как всегда. Хулиган... Озорной гуляка.
  Есенин многозначительно кивнул, снова усмехаясь, и начал вынимать цилиндр, открывая взгляду металлический раструб, вшитый прямо под подбородком.
  - Видите, Женя, наш Серёжа всё ещё никак не может простить партию за то, что сделали с ним отдельные её представители...
  - Да ладно, вы хотите сказать...
  - Именно. Да, он планировал, по слабоволию своему, расстаться с жизнью, но, "друзья народа" всё сделали за него сами.
  Вот как. Значит, не суицид, всё-таки. Я всегда думал, что РЕН-ТВ втирает нам откровенную дичь, а, оказывается, нет-нет, да и простреливает правда. Но когда я выберусь, то как смогу доказать, как сумею заставить спецслужбы прийти сюда. Да, пригодился бы телефон, ох пригодился бы. Я б заснял на видео этот бестиарий, это точно...
  - Вива, амиго! - Вернул меня к реальности хриплый голос.
  Это распростёр передо мною объятья тучный кареглазый старик с отвисшими усами и чертами лица, к которым не хватало только сомбреро.
  - Эммм... рот фронт, интернационал, фройндшафт, - машинально стал вспоминать я все более-менее подходящие иностранные слова.
  - Амиго, - он буквально впечатал меня в своё мягкое, будто надувное брюхо, и дурно пахнуло помойкой и автопокрышками.
  - Это сам Хосе Луис Рамон Меркадер, - Угрюмов поспешил заслонить меня от темпераментного камрада.
  - Это великолепно, - вскинул я брови (знать бы ещё, кто это).
  - Ну а то. Это не просто разведчик, это карающая рука Его Самого. Именно этой рукою был вскрыт череп наиглавнейшего врага революции. Если хотите, можете потом потолковать с ним, он охотно поведает о том, как поразил ледорубом этого ренегата, эту гидру капитализма. Взамен получил превосходный желудок из суррогатной плоти, взамен того, что выел в нём рак. Однако, идёмте.
  - Ледорубом? - Мы продирались сквозь толпу в сторону металлической лестнички, ведущей к высокой двери в стене. - Кого он убил, звали Троицкий, так ведь?
  - Не смейте произносить это поганое имя, - профессор аж взвился, в голосе вновь просквозило гавканье, - и не Троицкий, а Троцкий. Врагов революции, даже мёртвых, нужно знать в лицо. И поимённо.
  - Виноват, впредь буду знать,
  - То-то же. Ох, как бы мне хотелось его возвратить к жизни, как бы хотелось...
  - Так он же враг. Зачем вам это?
  - Вот именно, именно, что враг. Я подверг бы его такому очищению, такой перековке, что он бы сам осознал все свои заблуждения и добровольно принимал страдания во имя нового солнца и алой звезды, пока бы не вышел обновлённым и достойным гражданином нового мира. Знайте, я даровал жизнь многим. А ещё более, чем многим, я даровал право искупить свои грехи трудом и справедливой мукой...
  Кто-то настойчиво дёрнул меня за рукав, потом ещё, покуда я не обернулся.
  - Не хочу быть навязчивой, - рука, увенчанная перстнем протягивала мне блокнот, - но я бы хотела вашего факсимилье,
  - Чего-чего хотели? - Недоумённо уставился я в светло-зелёные глаза нестарой ещё женщины с немного одутловатым лицом и какой-то болезненной складкой возле губ.
  - Пора бы уже отвыкнуть от этих буржуазных словечек, - раздражённо бросил Угрюмов, не выпуская моей руки, но всё же останавливаясь, - не факсимильё, а подпись. И прекращайте курить, честное слово, в вашем состоянии это крайне вредно,
  - Жить вообще вредно, вы не заметили, Венечка. Кто не живёт, тот непременно умирает. Так что жизнь, это своего рода такая болезнь, и многие по-своему пытаются её вылечить...
  - Ты просто несносна, Марихен. Чёрт с вами, оставьте ей свой росчерк, коли так приспичило.
  Покуда я неумело выводил свои инициалы перьевой ручкой, с которой обращался, как бомж с айфоном, профессор так сжал мой протез, что мне показалось, будто внутри что-то щёлкнуло и заискрило. Чего это он. И зачем эта самая Марихен так долго разглядывала оставленную мной подпись, а потом ткнула пером в строчку четверостишья, нарочно подчёркнутую:
  Пускай для каждого наступит свой черёд,
  Парит душа под небом чайкой белой...
  Пускай он врёт, пускай он снова врёт,
  Мне ничего с собой уж не поделать.
  Да какая мне, к чёрту, разница, кто там и кому врёт. Вот он - самый главный врун и маньяк, чокнутый профессор, вершитель судеб, мать его. И куда, интересно, он меня привёл? Хотя, комнатёнка, если её можно так назвать, вполне пригодна, чтобы жить. Правда, ковёр на стене подозрительно пахнет мышами и плесенью... Да и не собираюсь я здесь жить, это точно... Так, а это ещё что? Мысленно я уже открывал ключом заветную дверь, но взгляд мой не мог не заметить кое-что этакое. И этаким был достаточно привычный портрет Владимира Ильича на стене с подписью "Николаi Ленiнъ".
  - Вениамин Яковлевич, я может, не понимаю чего-то, но почему именно Николай?
  - Николай Евдатович Ленин, чего же тут непонятного?
  - Но ведь Владимир...
  - А кто вам сказал, что именно Владимир. А знаете, да и не факт, что именно Ленин...
  - Ну да, Ульянов, по идее,
  - По чьей идее? Не всякая идея является истинной, поверьте. Особенно для сверхчеловека с тремя сотнями имён...
  - Слушайте, мне только сейчас пришла в голову мысль - это же легко проверить. Неужто вы не пытались оживить Ленина? Или пытались? И смогли?
  Угрюмов посмотрел на меня, как на дебила, аж обидно стало, а потом усмехнулся:
  - Зачем оживлять то, что и так никогда не умрёт?
  - Как вас понимать? - И почему-то мне вспомнились фильмы про вампиров. Ну этого ещё не хватало.
  - Как не пытайтесь - всё равно не поймёте. Ваш разум ещё не готов воспринять всё то, что ведомо мне. Я бы рассказал, да, боюсь, вы сойдёте с ума.
  - Ты уже сошёл, - чуть было не бросил я, но одумался вовремя.
  Профессор пожал мне руку и скрылся в дверях. Я уж было выдохнул, как голова его вновь оказалась в проёме:
  - А вам не приходило в голову, что и я - вовсе не я. Может быть, я и есть тот Ленин, который не Ленин. А вы, например, тот вы, который вовсе и не вы, а как раз-таки не Ленин, который Ленин...
  - И что? - С дебилами не спорят, это я знаю.
  - А то, что именно тот самый Ленин, на чьих плечах стоит Он. Он Самый. До встречи, Евгений.
  Нет, товарищ Угрюмов, встречи не будет. А если и будет, то вместе с отрядом вооружённых бойцов. Спецназ быстро наведёт здесь порядок, не сомневайся. Вот, я уже слышу - Фридрих загромыхал по рельсам, унося своего создателя в неведомые мне тоннели. Отлично, скрежет колёс всё тише и тише, вон он совсем смолк. Замечательно. Ну что, ноги в руки. И ключик тоже в руки. Мой золотой ключик. Или стальной. Ржавенький, скорее. Но от заветной дверцы. Пора. Станция пустовала. Оглянувшись несколько раз, я выдохнул и стремглав кинулся по рельсам.
  Сердце бешенно бухало и колотилось, отдавая в ушах, пот щипал глаза, скатываясь по взмокшим волосам, прилипшим ко лбу, спина нестерпимо чесалась, упарившись под курткой, уже изрядно запачканной и покоцанной от недавнего падения. Или уже давнего. Я сбился со счёта времени, даже не знаю - день или ночь сейчас. Судя по кромешной темноте за иллюминатором, точно ночь. Но меня это не остановит. Даром что ли я нёсся, как ошпаренный, припоминая обратный путь, сопровождаемый эхом собственного топота и взглядами редких караульных, попадавшихся за очередным поворотом или сбойкой. Ни времени, ни желания рассматривать их у меня вовсе не было, но всё же стояло перед глазами лицо в чёрной противогазной маске, подобно той, что была на Фридрихе. Но не пронзительные карие глаза под нахмуренными бровями врезались в память, а трубка, засунутая прямо в горло и болтавшийся под ней язык, не прикрываемый более нижней челюстью, которая была, видимо, отрублена, судя по багровому жирному рубцу. Оскалившиеся жёлтые зубы только дополняли картину. Такой солдат убьёт врага одним своим видом.
  Да что ж так руки трясутся, ей Богу... Воровато оглядываясь, я всё пытался попасть ключом в скважину, а тот упорно не хотел влезать, натыкаясь на что-то твёрдое. Я был так взволнован, что раза с десятого только понял - надо перевернуть и попробовать снова. Неужели! Получилось!
  И тут снизу я услышал отчётливый скрип шагов, неумолимо приближавшихся к тому месту, где начинался скобяной трап. Волосы зашевелились на голове, я обмер на миг, и только стук о металлическую ступеньку заставил меня изо всех сил налечь на рукоятку ключа. Что-то протяжно заскрипело за дверью и... Ничего не произошло. Металлическая громада оставалась всё такой же запертой и неприступной. В ужасе от скрежета, приближающегося по трапу, я изо всех сил начал трясти ржавую ручку, надеясь, что дверь вот-вот снимется с места и появится узкая щель, достаточная, чтобы просочиться. Но всё было тщетно...
  Клац, клац, клац... И следом тихий вздох. Видимо, глаза мои привыкли к темноте, или же страх мобилизовал что-то внутри меня, но только сейчас я вдруг увидел, что иллюминатор вделан на шарнирах и пристёгнут поржавевшей пластиной. С натугой выдрав ключ я молниеносно отогнул металл и под треск отдираемой резиновой прокладки распахнул спасительное окно. Что-то зашуршало по полу почти что позади меня. В следующий миг я осознал себя стремительно бегущим по новому коридору. Я не помнил, как я умудрился выскочить в иллюминатор так быстро, но я это сделал и теперь бежал, спотыкаясь о кирпичи под ногами и мысленно ожидая, что стены сейчас расступятся и живая прохладная ночь примет меня в свои объятья. Ещё немного...
  Страшной силы удар поверг меня на пол, что-то стрельнуло и затрещало в искусственной руке, багровая вспышка заполнила собою весь мир и надрывный стон вырвался непроизвольно наружу. Скорчившись я лежал и мелко трясся, стараясь унять боль в груди и голове, не понимая, что происходит. Не знаю, сколько длилось это, но не сразу до меня дошло, что я с размаху треснулся о каменную стену, невесть откуда возникшую на пути. Это ничего, ничего страшного, повторял я себе, когда шатаясь и вздрагивая метался по проходу, ища поворот, который я прозевал. Тут есть поворот, да-да-да, он есть. Ну не на этой стене, на противоположной точно есть, есть-есть, я знаю. Ну, не здесь значит, чуть раньше, немножко назад, вот тут будет, ну или там, нет, ну да ладно, он точно где-то есть. Вот он! Вот он! Нашёл, дверь...
  Ту самую дверь с открытым иллюминатором, через которую я сюда и влез. В отчаянии я снова метнулся шарить по стенам, но уже было ясно - Угрюмов мне солгал. Здесь не было выхода, это тупик.
  Видимо, отчаяние завладело мною полностью. Давно уже я не знал слёз, но сейчас я сидел на полу и дико выл в голос, уже не боясь, что кто-то услышит. Даже здоровенная крыса, прошмыгнувшая мимо, ни коим образом не подействовала на меня. Бежать было некуда, я пропал... Рано или поздно Угрюмов вернётся. Что же он тогда сделает со мною, что? Может быть, части моего тела также разместятся в колбах. Или вместо сердца у меня будет насос. А, может, позвоночник мой заменят стальным штырём, а руки - крючьями... Или винтовкой... Или молотом. Отбойным. Как у Стаха. У Стаха, который любит выпить. И тогда плечом к плечу мы будем с ним вгрызаться в толщу угольных пластов, соревнуясь, кто отколет больший кусок породы. Спасения нет. И слёзы снова градом полились из глаз. Спасения нет... Или же... А как я попал сюда? Через провал. И проход завалило камнями. Я их сдвинуть не смогу. Но ведь... СТАХ!!! Чёрт возьми, Стах! Последнее я выкрикнул вслух и тут же зашёлся диким, зловещим смехом.
  - Стах, Стах, Стах, - корчился я от хохота, - это гениально! Стах!
  И правда, если предложить ему выпивку в обмен на то, что он разобьёт камни своим отбойником. И тогда я вырвусь на свободу. Немедленно назад, в жилую часть. Там я узнаю, где можно найти водку.
  Эх, да как же я умудрился так стремительно пролезть через иллюминатор в прошлый раз. И не повредиться. А теперь на моей штанине зияла прореха, и кожу неприятно саднило от впившейся в ногу пластины, на которую я напоролся, вылезая обратно. Слабая подмога в виде металлической трубы, найденной мною в груде кирпича, крепко умещалась в руке. Теперь остаётся надеяться, что я вернусь обратно без приключений. Это было последнее, о чём я подумал перед тем, как дуговые лампы под потолком вспыхнули и медленно угасли, погрузив тоннель во тьму. Замерев, я прижался к стене, совершенно не зная, как быть. Влезть обратно к двери и ждать, пока станет светло? Или ковылять во тьме? У меня даже фонаря при себе нет. А если я заблужусь? Но ждать здесь тоже небезопасно, вдруг Угрюмов уже знает о моей попытке уйти. Чёрт, я не могу решить...
  Что это??? Мне показалось, или ухо моё уловило тихий посвист вдали. Хоть бы показалось, хоть бы показалось. Проклятые ноги не желали двинуться с места, но страх, всё больше и больше просачивающийся в душу упорно твердил, что надо бежать, бежать пока не поздно. Что-то очень тихо звякнуло, заставив обернуться и занести трубу над головой. Может, всего лишь крыса? Тьма стояла непроглядная, но я всё же решился и, нащупывая ногами шпалы потихоньку двинулся вперёд.
  Хрустнул камешек под ботинком, заставляя вздрогнуть и сжаться. Нет, я схожу с ума, определённо. Мне это показалось. Тихий отрывистый смех вдалеке - это мой бред. Там нет никого. Скрип собственных шагов отдавался дрожью, от напряжения в глазах мелькали зелёные искорки. Нет, это всего лишь обманчивый шум в ушах, а никакие не тихие вздохи. И звяканье мне мерещится. Здесь нет никого, нужно идти дальше, нужно. И снова что-то заскрипело под ногами, сухо и неприятно. Шпалы трухлявые, я знаю, видел. Мрачная громада арки едва угадывалась в темноте. Чёрт возьми, я не помню это место. Был ли я тут, или нет?
  Еле слышный смех донёсся откуда-то сбоку, заставляя подпрыгнуть и сжаться. Глухо стукнули ботинки об очередную шпалу, эхо укатилось вдаль, под своды... Не знаю почему, но в этот миг я более всего боялся быть услышанным, выдать себя. Звенящая тишина премежалась лишь буханьем собственного сердца в ушах. Стряхнув оцепенение, до боли стиснув трубу и стараясь не дышать, я всё же шагнул ещё...
  - Мы пришли - звонко раздалось над ухом, и ладонь опустилась мне на плечо.
  Брякнула об пол труба, но я не услышал этого, ведь уже вовсю нёсся в непроглядную тьму, оглашая своды диким воплем ужаса, которому вторил заливистый смех, неотступно следовавший за мной, леденя кровь и заставляя с ещё большей скоростью считать ногами шпалы. Пару раз я споткнулся, едва не приложившись лицом об пол, а позади хор голосов торжественно и звонко выпевал:
  - Вставай, проклятьем заклеймённый,
  Весь мир голодных и рабов... - под непрерывный звон и лязг металла.
  Безжизненные голоса то приближались, словно невидимые преследователи были совсем рядом, то звучали откуда-то сбоку, то почти стихали. Грудь разрывало, дыхание совсем сбилось... Удар ниже колена, и я рухнул, едва успев сжаться и перекатиться, изрядно шибанувшись о шпалы. Вмиг всё смолкло, хотя в ушах стоял дикий гул и голова шла кругом. Неужто призраки отстали? Я попробовал подняться и невольно застонал сквозь зубы - куртка смягчила падение, но всё равно бока нестерпимо ломили. Страшнее всего было думать, что я переломал-таки рёбра. Этого ещё не хватало...
  - Боишься? - задорный голос эхом разнёсся под сводами, и снова это металлический звон, словно кто-то волочил цепь.
   Инстинктивно я начал отползать, сжавши в кулаке попавший под задницу камень.
  - Бойся-бойся, - звон всё приближался, теперь стали слышны и осторожные, тихие шаги, - от расплаты ещё никто не уходил.
  - И все должны мы-ы-ы, неудержимо-о-о,
  Идти вперё-ё-ёд, в последний бо-о-ой, - задребезжал мальчишеский тенорок за спиной.
  - Бойся, бойся, мы пришли к тебе...
  Внезапная ярость обуяла меня - со злобным рыком я вскочил и метнул камень в темноту. Снова лязгнула цепь, снаряд мой ударился и покатился где-то вдалеке, а следом рука снова легла на плечо, пригвоздив к месту. Пахнуло углём и плесенью погреба, рука легонько толкнула меня, и я безвольно рухнул на колени, ощущая хриплое, зловонное дыхание своих убийц... Конец - вновь мелькнуло в голове, глаза сами зажмурились... Сейчас мне вопьются зубами в глотку...
  Яркий жёлтый свет ожёг глаза даже сквозь веки, мерно застучали колёса, и раздалось знакомое потрескивание.
  - Фридрих! - Заорал я из последних сил, - Фридрих, спасай!
  Перестук смолк, кто-то дёрнул меня за рукав:
  - Вставай, Евген, - голос Павлика Морозова моментально заставил открыть глаза и снова заморгать, ибо фара светила прямо в лицо, - никто тебя не тронет. Повезло.
  - Спаси, спаси меня, Пашка, спаси, увези скорей, увези, увези, увези - бормотал я, сжавшись в комок под газовым котлом, - хотя избавитель мой давно уже дал команду нашему электрическому машинисту, и тот не спеша катил платформу.
  Не знаю, как мне удалось пережить это ужас и не тронуться умом. Не помню, как Морозов затащил меня на транспорт, но я вновь и вновь безуспешно пытался отогнать от себя увиденное рядом, против воли засевшее в мозгу. Рядом с платформой стояли живые останки - шесть скелетов, обтянутых кожей, со ввалившимися щеками, трещинами на потемневших губах, в болтавшихся мешками рубахах, изодранных и в чёрной угольной пыли. Они стояли, прикрывая узловатыми пальцами глаза, и так завязанные чёрными лентами. Ещё один, с перерубленной и стянутой какими-то скобами шеей стоял на четвереньках, словно собака, удерживаемый за две металлические цепочки. Нижняя губа безвольно свисала, выставляя напоказ зубы, частью сгнившие, частью выбитые. Налившие кровью глаза хищно глядели из-под опаленных бровей.
  Забравшись на койку в "своей" жилой комнате, куда привёз меня Пашка, я всё дрожал и дрожал. Страшный, иррациональный, враждебный мир, застрявший где-то между жизнью и смертью, наваливался всё сильнее и сильнее, давил мою истерзанную душу, то маня ложным спокойствием, то дыша в затылок неминуемой, неотвратимой смертью.
  - Выкинул бы ты эту фуфайку, Евген. Гвардейцы тебя за немца приняли. Ещё бы чуть-чуть, и тебя бы задушили. Или вырезали бы свастику на лбу, а потом подвесили за ноги и били цепью...
  Пашка, видимо, решил окончательно меня доконать. Пока мы ехали, он взахлёб рассказывал о подвигах этих "гвардейцев", когда-то партизанивших в немецком тылу. В итоге фашисты сцапали их и замуровали в угольной шахте, где те и погибли от голода. Перед смертью эти дерзкие храбрецы долго пели. Конечно же Угрюмов не мог пройти мимо таких "экспонатов". Он оживил не только их, но и предателя из отряда, сдавшего их немцам и за это убитого своими же товарищами. Теперь он исполняет роль "собаки", покуда не искупит свою вину. Всё как обычно - они тоже запомнили смертное состояние и теперь глаза их могли видеть только в полной темноте. Потому-то они и патрулировали тоннели во время импровизированной "ночи", когда гасили освещение...
  - Что, уже было такое?
  - Было и не раз. Мальчишки эти на расправу спорые...
  Жутко представить. Нет, пора действовать:
  - Павлуха, что-то мне со страху водки вмазать захотелось. Тут продают её?
  - Как говорил дедушка Ленин - социализм и алкоголизм несовместимы,
  От этих слов у меня всё оборвалось внутри. Неужто у них нет бухла совсем? Это рушит последние надежды тихо смыться:
  - Ну разве я бухарь? Ты что, мне так, нервы успокоить. Вот профессор и тот коньяку мне предлагал...
  - Не пьют у нас водку. Водка - яд.
  - Ну а чего другое. Выпить охота просто дико.
  - Так рыковки выпей. В этом, в ка-фе-те-ри-и, вот, в нём есть.
  Что такое рыковка? Понятия не имею:
  - А рыковка эта она хмельная?
  - Хмельная. Много ею не балуйся.
  - Не буду, - я еле сдержал безумную улыбку, - где это ваше кафе?
  Глава 7
  Никогда не думал, что убогий свет тусклых лампочек может так радовать душу. Никто не подкрадётся со спины, никто не положит на плечи грязные тощие руки... Кошмар остался там, в тёмных переходах и лазах. Свет отпугивает призрачную гвардию, и это хорошо. Хоть бы не погас, ведь до заветных дверей с табличкой "Кто не работает - тот не ест" оставалось совсем немного. Добрался, открываю... Ничего себе, мне это кажется. Или я сплю?
  На миг я почувствовал себя человеком, затесавшимся на съёмки какого-то исторического фильма. Массивная люстра под потолком с гипсовой лепниной поминутно звякала хрустальными подвесками, отражая трепещущее пламя свечей, столы с белоснежными салфетками тускло блестели полированным красным деревом, барная стойка пестрела коллажем из плакатов, перекликавшихся со всевозможными молотобойцами, трактористами, шахтёрами, моряками, которые десятками смотрели со стен, обтянутых зеленоватыми гобеленами. Их грубые, словно вырубленные из камня, лица выглядели решительно и строго, в распахнутых глазах и жёстких складках в углах губ застыла самоотверженная готовность. Вот только к чему...
  После грязных тёмных тоннелей эта роскошь окончательно смутила меня. Сжавшись, как дебил, я пытался отряхнуть свою куртку, ещё больше размазывая полосы от кирпича и штукатурки. Чёрт возьми, и снять её не снимешь, ибо под ней футболка с надписью "fuck the system". Эх, ладно, была не была. Решительным шагом я приблизился к стойке.
  - Чего желаете, товарищ? - бармен, как оказалось, был прикован цепью к металлическому поручню, по берету на голове его пробегали поминутно уже знакомые искры.
  Видимо, это ещё одна разновидность Фридриха.
  - Мне этой, хрюкалки, ой, тьфу, рыковки,
  - Граммов сто?
  - Нет, желательно нольдвадцатьпять,
  - Четвертак?
  - Именно. И лучше в бутылке,
  - Семь трудодней это будет стоить,
  Что? Какие ещё к чёрту трудодни? Я что, должен буду работать на них? Здесь так что ли? Ситуация была явно не в мою пользу - мало того, что я не знал ничего об этих самых днях, так я ещё ненароком мог и раскрыть свои планы. Дело дрянь. Попробую выкрутиться:
  - И что же предстоит делать? Мыть посуду или драить полы?
  - Шутка эта удачная очень. Но мне нужно всего лишь карточки об отбытых трудоднях, - лицо его, хоть и выглядело абсолютно человеческим, но не выражало никаких эмоций.
  Что же делать? Просить в долг? Или как? И тут взгляд мой упал на кучерявый русый затылок и серо-коричневые клетки пиджака, принадлежавшие одному из посетителей. Гениально, стоит попробовать:
  - Сожалею, но карточки мои, кажется, не при мне, - и я поспешил отойти от стойки.
  Эх, вспомнить ещё. Знаю, что Сергей, а как дальше-то? Петрович... Андреевич... Сергеевич... Нет, Александрович, точно.
  Мучительно подбирая в голове нужные слова, я осторожно приблизился к столу:
  - Сергей Александрович, добрый, эээ... вечер. Вы позволите...
  Есенин, казалось, стряхнул с себя какое-то оцепенение и взглянул на меня, слегка склонив голову набок. Чёрт возьми, да он же, видимо, и говорить-то не может из-за удавки.
  - Вы позволите присоединиться к вам? Я - скромный почитатель вашего таланта. С детства...
  Поэт слегка усмехнулся, потом прикусил губу и вдруг с резким скрипом отодвинул стул ногой в лаковом ботинке, после чего жестом пригласил сеть. Первый успех совсем не придал уверенности. Что же делать дальше?
  - Сергей Александрович...
  Но Есенин отрицательно покачал головой, губы его искривились и что-то произнесли беззвучно. Только с третьего раза я понял:
  - Сергуха? Так называть вас?
  Утвердительный кивок с улыбкой.
  - Неудобно как-то... Но, как хотите...
  Поэт вдруг просиял, многозначительно поднял палец, а после достал из-за пазухи пачку. Пахнуло табаком, и я вспомнил, что не курил уже чёрт знает сколько. И не хотелось ведь, что странно. Безжалостно высыпанные папиросы раскатились по столу, Есенин ткнул пальцем в фонограф на своём горле и что-то быстро начал писать огрызком карандаша прямо на пачке.
  - Не выпало тебе фарту со мной поболтать, - прочитал я, а поэт снова указал на своё горло и опять замелькал карандаш.
  - Отговорила роща золотая, - на этот раз произнёс я вслух.
   "Самоубийца" ехидно усмехнулся собственной же шутке.
  - Да уж, - вцепился я в эту ниточку, - но так радостно видеть вас живым. А голоса очень жаль, вот уж с кем с кем, а с вами готов говорить хоть сколько...
  Картонный цилиндр в его фонографе крутанулся, повинуясь движению пальцев, следом задребезжала игла:
  - Не жалею, не зову, не плачу...
  - Это верно, - кивнул я, - главное, радоваться, что вернули к жизни.
  Как же фальшиво это звучало, мне аж самому стало противно.
  - Спокойней будешь биться, сердце, тронутое холодком... - ответил картонный скрип.
  - И страна березового ситца,
  Не заманит шляться босиком, - продолжил я.
  - Никогда, - вычертил карандаш.
  Однако, как же подойти к главному? А если так:
  - Но ведь жизнь дала ещё один шанс...
  - Жизнь моя, иль ты приснилась мне, - ответил фонограф.
  - Но ведь новая жизнь теперь с вами. Это же замечательно. Профессор Угрюмов возродил вас. Честно, я был так изумлён, когда увидел самого Сергея Есенина.
  Губы его снова скривились, но теперь словно в отвращении. Поманив меня на стул, стоявший сбоку, поэт нетерпеливо распластал пачку и начал быстро писать на её исподней стороне, поминутно оглядываясь, словно чего-то опасаясь:
  - Уверен в этом? Я вот - не очень. Жизнь? Кому жизнь?
  - В смысле?
  - Почему кто-то считает, что вправе решать, кто герой, а кто - буржуазная пошлая плясунья? И по этому решению одна гниёт в могиле, а другой - гниёт заживо. Хотя и тот и другая погибли почти одинаково.
  - Я не совсем понимаю, о ком вы. Кто погиб?
  - Изадора, - крупно, печатными буквами вывел Есенин.
  - Сожалею, если так. Но, я не знаю её совсем.
  Тяжёлый, шипящий вздох вырвался из трубки, собеседник мой как-то обмяк, пожал плечами и написал короткое "Зря говорил" в самом углу серой картонки в крошках табака. Да уж, всё идёт совсем не так, как хотелось. Что же делать:
  - Сергей, Сергуха, я не знаю, но я очень сожалею об этой утрате. Я тут подумал, может быть нам выпить рыковки на помин её души...
  Рука с треском смяла картон и в следующий миг запустила его мне прямо в лицо.
  - Чёрный человек, ты прескверный гость,
  Эта слава о тебе давно разносится... - разразился фонограф.
  С грохотом вскочив со стула, Есенин вылетел прочь, оставив меня совсем беспомощным и обескураженным. Зря говорил, это точно. План мой не сработал, и от этого стало ещё тоскливее. Что за чёртовы трудо... Как ошпаренный я сам взвился в следующую секунду, едва лишь ощутил руку на плече. Всё же гвардейцы в тоннеле оставили о себе вечную память. И вечный ужас. Но испуг мой прошёл почти мгновенно, когда я увидел рядом задорно смеющееся лицо Марихен, так вроде её звали...
  - Нежданчик, однако, - укоризненно бросил я.
  - Ну вы прямо как гимназистка, - женщина продолжала улыбаться, но как-то беззлобно что ли, хотя, доверять тут кому-либо не следовало бы, - а если бы я вас обняла, думаю, вы бы лишились чувств.
  - Думаю, я едва не лишился жизни с полчаса назад. Чёртовы гвардейцы.
  - Ну зачем так строго. Бедные мальчишки. Приняли такую смерть. Тьма и голод. Голод... На моих глазах от голода умерло очень много, тысячи и тысячи тысяч... Бедные...
  - Я и не спорю. Но как по мне, так не стоило бы возвращать их к жиз...
  Я так и не понял, что произошло, но вдруг я осознал себя в крепких объятьях, более того, Марихен впилась в мои губы страстным поцелуем. На какие-то секунды я аж прибалдел, но почти сразу же вспомнил, ОТКУДА здесь эти люди, а потому начал яростно вырываться. Кишки свело тошнотной судорогой, и в мозгу поплыли картинки копошащейся червями гнилой плоти.
  - Милый мой, - как то нарочито громко и радостно произнесла мучительница, а потом снова наклонилась к моей отчаянно дёргавшейся и плюющей физиономии.
  - Тихо, - прошипела она в самое ухо моё, - здесь нельзя, понимаете, нельзя говорить то, что вы хотели сказать. Любое сомнение в правильности будет стоить вам очень дорого. Тут тысячи его глаз и ушей. На что вы меня толкнули, вы видите, что мне пришлось из-за вас сделать. Не думайте, что я это повторю, нет, я была вынуждена, и не просите больше...
  - Вот и не собирался даже, - резко бросил я, стараясь облизать губы и поскорее сплюнуть.
  Мне кажется, или рот мой уже стал неметь...
  - А вы грубый, как оказывается. И Серёжу обидели.
  - Чем я его обидел, тем что рыковки предложил. Он ведь любителем до водки был при жизни, ну в прежней жизни...
  - Куда ему пить?
  - Стал трезвенником?
  - Куда - то есть, в какое место. Венечка зашил ему горло.
  - Я не знал. Боже, как неприятно. Но зачем? Чтобы не пил?
  - Чтобы не говорил то, чего ему так бы не хотелось слышать. Венечка гениален, но очень не любит, когда это ставят под сомнение.
  Слова её совершенно не вязались с тем, как успел зарекомендовать себя этот, с позволения сказать, гений.
  - Однако, я могу сказать, что он сам очень часто сомневается в своём даровании. Или делает вид, он странный...
  - Придётся опять вас целовать...
  - Нет! Пожалуйста! Ради Бога, нет!
  - Грубиян. Самый настоящий, - грустно улыбнулась Марихен, - хотя, я понимаю теперь, Чего именно вы так пугаетесь. Но это не повод вас прощать. Более того, я очень сердита, а потому не скажу, живая я, или нет. Вот ходите и мучайтесь сомнениями. Может, могильный холод уже внутри вас и медленно растекается по жилам.
  Она не смотрела в глаза - взор её устремился куда-то в пустоту, словно бы сквозь меня. От этого стало ещё противнее и гаже. Губы её скривились в усмешке:
  - А знаете, смерть ничего ровным счётом в вас не изменит. Вашей чёрствой душе будет решительно всё равно...
  И тут я не выдержал:
  - Знаете что, если не можете сказать ничего хорошего, так не трепите мне нервы. Я к вам не подходил. Не первый раз, не второй, так ведь?!
  - Поворчи мне ещё, - и не успел я оглянуться, как она неприятно щёлкнула меня по уху.
  Ярость проступила краскою на лице моём, искусственная рука с такой силой сжала спинку стула, что немедля раздался сухой треск, и посыпались шелупайки мебельного лака:
  - Я вас не трогал первым! В конце концов...
  - Бубубу-бубубу-бубубу-бубу-бубу, - издевательским тоном пропела она, - ну поворчи ещё, прошу.
  Видимо, лицо моё выражало уже такую ярость, что Марихен примолкла на миг, а потом снова грустно улыбнулась:
  - Можешь и ударить... Вот и нож как раз поблизости лежит. Всё равно больнее, чем есть, мне уже не будет. Ты ведь сам решил, что я мёртвая. Да, и нутро моё резиновое, так что больно не будет. Я - резиновая игрушка. Так что бей, не стесняйся. А ты живой. Такой же живой, как Венечка. Каким он был когда-то. Ты похож на него...
  Не знаю, была ли она мёртвой или нет, но слова эти прозвучали с таким отчаянием и болью, которую может испытывать только живое сердце. Гнев мой куда-то испарился в мгновение ока.
  - Не надо так говорить, пожалуйста, и не надо меня с ним сравнивать, я боюсь его гениальности. Просто объясните, чего вам нужно от меня?
  - Чтобы вы ушли. Немедленно ушли.
  - Я, собственно, сам этого очень хочу.
  - Вижу я, как ты этого хочешь. Я едва заметила тебя на трибуне, так сразу подумала - да что он тут делает, зачем он здесь. Сам факт вашего пребывания с нами уже выбил меня из колеи.
  Что за бред она несёт? И почему от этого бреда где-то внутри стало нестерпимо больно? И чем я мог так её задеть?
  - Вы сразу не могли сказать? Зачем было автограф просить, зачем было вашу любовную лирику мне под нос совать? Есть ли мне дело до того, кто там вам врёт?
  - Врут не мне. То есть мне тоже врут, но сейчас врут именно тебе.
  Что??? Я не ослышался?
  - Так вы хотели меня предупредить, что он меня обманывает?
  - Да. А вы не поняли.
  Чёрт возьми, это благородно, более чем благородно.
  - Увы, слишком поздно. Я уже понял, что я в плену.
  - И на радостях решил напиться? Ещё и Серёжу обидел.
  - Я не собирался пить, - голос мой теперь тоже напоминал шипение, - рыковка нужна мне для другого. С её помощью я смогу сбежать, я всё продумал,
  - Неужели так?
  - Именно. Ключ от выхода наружу оказался не действующим. За дверью тупик. Мне нужно преодолеть завал в тоннеле...
  - Я поняла, не продолжай.
  - У тебя есть эти чёртовы трудодни?
  - Нет, нету. Мне они незачем, Венечка позаботился, чтобы у меня и так всё было,
  - Ну так выпроси у него эту рыковку,
  - Не могу, он сразу всё поймёт. Последние годы я не пью даже вино - оно очень вредно для меня.
  - Как тогда быть. Где достать эти трудодни?
  - Хочешь в шахту спуститься и поработать. Не советую...
  - Я сам видел, что везут транспортёры вместе с углём,
  - Да. Но можно попробовать удивить здешнюю публику. Может быть - расщедрятся.
  - Как?
  - Прежде чем скажу, пообещай мне кое-что,
  - Что именно?
  - Что выполнишь мою просьбу,
  - Какую же,
  - Не бойся, я не заставлю себя целовать. Хотя, сам посмотри, - она развязала шейный платок, - красивые следы?
  - Какие следы, нет ничего,
  - От верёвки,
  - Да где они, шея как шея, даже красивая,
  - О, да ты, оказывается, иногда можешь позволить комплимент. Это прогресс, знаешь ли.
  - Ты опять не говоришь напрямую. Какие следы,
  - Женщины всегда загадочны. Вот именно, что следов нет никаких, и верёвки не было.
  - Если вы не вешались или вас не вешали, это не значит, что вы - живая. Способов умереть масса.
  - Вот значит как, - рассмеялась Марихен, - теперь я поняла. Вы не узнали меня.
  - Совершенно нет,
  - Странно, Есенина вы знаете, даже стихи его, а меня - нет. Теперь мне всё ясно.
  - Мне не ясно. Так кто же вы?
  - Это пока не важно. Главное, что нам надо попробовать. Вы умеете петь?
  Вот тебе раз:
  - Н-ну, да, немного. Вот, например, могу такую.
  Скажи мне мама-а-а, сколько сто-о-оит моя жизнь,
  Моя жизнь это драма, моя душа-а-а...
  - Нет, нет. Баста здесь явно не подойдёт,
  - Это верно... Подождите! Вы знаете Басту?!
  - Да, Вакуленко я знаю,
  - Да как же?
  - Не отвлекайся. Я, кажется, придумала, - она зашелестела своим блокнотом, - вот, сможете спеть?
  - Попробую. А мотив-то какой?
  - Слышал песню "Тройка"?
  - Э-м-м... Ехали на тройке с бубенцами?
  - Нет...
  Ах только бы тройка, не сбилась бы с круга,
  Бубенчик не смолк под дугой... - внезапно она зашлась кашлем, да так, что слёзы выступили в её глазах, - прости. Ну так слышал?
  - Да, знаю.
  - Вот попробуй на этот мотив.
  - Я плохо пою.
  - А ты постарайся. Да что ж ты так разнервничался? Попробуй, ты сможешь, - она снова приблизилась и обняла за плечи
  Только сейчас я наконец-то почувствовал тепло её рук. Неужели живая? Тогда откуда она здесь?
  - Ну же, давай. Я пойду, попрошу тапёра, чтобы он подыграл.
  - Хорошо,
   Слава Богу, что в кафетерии был высокий сводчатый потолок, вдвойне прекрасно, что не было микрофона - я бы не удержал его, так тряслись руки, да и не только. С трудом унимая дрожь во всём теле, я стоял в середине зала, стараясь ловить каждый звук, производимый роялем где-то сбоку. Медленный проигрыш словно по ступенькам взобрался под самый потолок, повис на миг и сорвался, рассыпавшись по полу минорными нотами, закатившимися под стулья. Потом всё стихло, только гулко ударило сердце в ушах. Пора.
  Развеется дым над притихшей платформою,
  Тревожные взгляды, вагоны построились в ряд...
  Голос тоже дрожит, зараза. И хрипит, видимо, от пыли и здешней сырости.
  Фуражки, петлицы, шинели суконные,
  Под траурным небом литавры прощально звенят...
  Что там дальше? Так, воздуха побольше набрать, а то не вытяну.
  Надрывный аккорд, уносимый декабрьским ветром,
  Остывшая медь примерзает к губам.
  Снег падает, падает, падает белого цвета,
  На алые стяги, и снова летит к небесам.
  Давно мне не было так зашкварно, особенно, когда на третьем куплете я сбился и ушёл совсем мимо нот, потом догнал с трудом и запорол почти всё... Удивляюсь, что мне аплодировали, а не заплевали. Либо тут петь не принято, либо поют не лучше моего. Но стыд моментально прошёл, едва лишь руки мои бережно сунули во внутренний карман пузатую бутылку с прозрачной жидкостью. По запаху это была самая настоящая водка. Уже отлично.
  - Ну так что же, - пытливо взглянула Марихен, едва лишь мы очутились за дверьми.
  - Я весь ваш, - был мой ответ.
  Зачем это мне, не понимаю. Мгновение назад я решил, что скажу нечто вроде "Мало ли чего я обещал" или вовсе пошлю по всем известному адресу. Но нет же, я согласился, хотя мог бы уже отправиться к шахтам.
  - Я бы хотела, чтобы ты проводил меня к моим апартаментам. Согласен?
  - Я не против.
  Не помню, сколько поворотов и сбоек мы миновали, сколько раз мне приходилось держать Марихен за руку, дабы преодолеть высокие ребрики по краям рельсовой колеи, но, наконец-то, дорога привела нас к дверям, очень похожим на вход в моё, надеюсь, временное пристанище. Здесь, слава Богу, не пахло плесенью, нет, скорее отдавало свечным парафином. Да, это был именно запах свечей, помещавшихся в канделябре на низеньком комоде. А ещё слабо пахло какими-то духами, причём я не сразу понял, что аромат исходил от голубоватого листка бумаги, вставленного закладкой в книгу, лежавшую на письменном столе. Не пах только небольшой букет в фарфоровой вазе. Да и разве могут пахнуть искусственные цветы. Хотя, иногда они очень даже пахнут - кладбищем и пылью. Нда... Что за мысли. Видимо, здешняя атмосфера уже понемногу начинала разъедать мозги, заставляя смириться с неизбежным... А вот фиг вам.
  - Помоги мне, пожалуйста, - окликнула меня Марихен, пока я стоял, рассматривая серебристую кисть свисавшего со стены подхвата для штор, за которыми, видимо, было окно.
  Стараясь не думать о том, какие грязные следы оставят мои ботинки на ковре, я приблизился.
  - Давай развернём тахту. Мне всегда приходится делать это самой.
  Недоумённо пожав плечами, я с лёгкостью развернул лежак с жёсткой гобеленовой спинкой. Теперь он смотрел прямо на шторы.
  - Надо же, - вялая истома в её голосе вдруг сменилась испуганным удивлением, - я не знала, прости, я правда не знала. Могла бы и сама...
  - Ты о чём? - Интересно, ничего, что я с ней на ты.
  - Об этом, - она указала на мою левую руку.
  - Господи, это совершенно не трудно было. После того, как один гений поработал над протезом, так я, наверное, теперь могу и подковы гнуть.
  Округлив глаза в ещё большем испуге, Марихен отшагнула прочь, губы её слегка подрагивали.
  - Да что случилось-то, не понимаю?
  - Венечка уже покопался в тебе, да?
  - Ну, немного...
  - Значит, и ты врёшь?
  - В чём вру? Да куда ты пятишься?
  - И давно ты умер?
  - Я??? Да не дай Бог! Я как раз пытаюсь не умереть среди этого кошмара. Он просто подремонтировал мой протез. В подвале моего дома провалился пол, я очутился здесь, при падении фейковая рука испортилась. Он предложил помощь и немного подпаял что-то. А потом повёл меня в свою лабораторию и хотел приделать мне новый протез. Он клялся и божился, что это искусственная плоть, но мне кажется, что там плавают отрубленные части трупов...
  Договорить я не успел - Марихен чуть ли не повисла у меня на шее:
  - Прости. Прости-прости-прости... Я думала... Нет, лучше не знать, что я думала...
  - Да говори уже, я тут ничему не удивляюсь,
  - Я думала, что Венечка специально тебя оживил. Чтобы надо мной поизголяться. заодно и проверить, куплюсь я, или нет.
  - Не понимаю...
  - Ты похож на него. И ещё на одного человека. Но это было так давно.
  - Где я, а где Угрюмов? Он шатен с серыми глазами, а я русый и кучерявый, как баран.
  - Есть кое-что общее. Не важно, что... И почему как баран. Знаешь, есть такой городок, Таруса. Вот там кладбище...
  Меня аж передёрнуло, и Марихен это заметила:
  - Не бойся слов. Тем более - моих, это только слова. Садись, - она почти силой усадила меня на не слишком то и мягкую поверхность диванчика, спинка резным краем неприятно впилась ниже лопаток, - хотя, ты должен был предложить первым, иначе это не вежливо. Но я прощаю. Так вот, на этом само кладбище есть фигура. Это ангел. Ты очень похож на него.
  Ну здрасьте-покрасьте...
  - Все творческие люди любят сравнивать то, чего в здравом уме не сравнишь никогда?
  - Грубовато. Я отвыкла от жёсткости. Венечка такого себе не позволяет...
  - Как мило звучит. Венечка. Не позволяет. Я тоже не позволяю себе того, что делает он. Я может и грубиян, но лыжные палки, шланги и отбойные молотки не пихаю трупам во все дыры и не несу бред про новое солнце...
  - Раньше я ему верила. Но потом поняла, что он всем втирает какую-то дичь.
  Я снова вздрогнул от неожиданности:
  - Да откуда ты знаешь эти слова. И Басту даже слушала. Как?
  - Венечка иногда приносит смартфон. Когда мне совсем скучно... Я знаю, что такое интернет, я иногда смотрю Ютуб...
  - Удивительно.
  - Сомневаюсь. Лет тридцать назад мы ещё выходили с ним на поверхность. Чаще ночью. Гуляли, смотрели на звёзды... Венечка тогда всё ещё сокрушался, что не смог дать мне то, что обещал...
  - Что же он обещал?
  - Много чего, - она задумчиво примолкла, потом указала на мой рукав, - ты разрешишь её снять?
  - Недоруку?
  - Да...
  Зачем ей это, скажите на милость? Она молча встала и раздёрнула шторы. Надо же, вместо ожидаемого окна за ними оказался холст, большой, метра два в высоту и ширины почти такой же. Бирюзовые волны, подсвеченные золотисто-оранжевым закатным солнцем, катились за горизонт, вдали проступал тёмный профиль парусника. Одинокая чайка раскинула крылья над просторами моря.
  - Иногда я представляю, что оно настоящее, - Марихен, не дождавшись моего ответа, медленно расстегнула рукав и аккуратно начала ослаблять ремешки, - я просто сижу и смотрю на это море. Особенно по вечерам, когда совсем тошно от воспоминаний. Я же Марина, а значит...
  - Морская,
  - Да, морская, - последний датчик отлепился от кожи, силикон, медленно сдвигаемый, наконец-то высвободил на волю огрызок плоти.
  Зараза, попавший при падении песок давал о себе знать. Как там, в анекдоте: самая приятная болезнь это чесотка, и чешешь, и ещё хочется.
  - Позволь, я сама, - она остановила мою руку, уже хотевшую разодрать до мяса обрубок.
  - Мне хочется, чтобы тебе было приятно, - тепло её пальцев предательски парализовывало мозг, окончательно растворяя сомнения в том, что она живая, в противовес всей прочей здешней публике, - так нравится?
  - Да, конечно, - странный туман стелился перед глазами, на миг мне показалось, что море на холсте ожило и блики солнечной ряби пробежали по волнам.
  - Я могу немного сильнее. Просто у тебя такое лицо, будто ты вот-вот рассмеёшься. Щекотно, наверное?
  - Нет, мне просто приятно,
  - Теперь ты ещё больше похож на ангела. С одним крылом, но ничего. Зато живой... Настоящий... А не чучело из мёртвого мяса и проволоки. Мне так не хочется, чтобы ты стал одним из них. Это уже зашло слишком далеко. Я часто думаю, что неправильно поступила, уйдя с ним. Ты не вспомнил меня, а многие помнят. Про меня даже фильм сняли...
  - Как про Есенина? -
  - Да. И про него видела. Хотя, Серёжа писал, что потерял сознание ещё на улице. А дальше было уже оживление, - передавленная силиконом кожа успокаивалась под её пальцами, странные мурашки бежали по спине и затылку.
  Что происходит, и что я творю, чёрт возьми. Мне надо поскорее бежать к Стаху, а я совсем "поплыл", как этот фрегат в лучах закатного солнца. И зачем я обнимаю её за плечи, и зачем глажу возле ушка. Стряхнуть с себя дрёму удалось с трудом.
  - Не останавливайся, - в неровном пламени свечи глаза её словно вспыхивали и слегка гасли, - я знала, что ты не такой жестокий, как он, просто боялся...
  - И сейчас боюсь. Боюсь не успеть, наверное... Но и уходить не хочется.
  - Не думай об этом. Всё равно однажды придётся. Боже мой, это ужасно, - Марихен наконец рискнула посмотреть на стянутый рубцами шрамов огрызок руки, - это было больно?
  С каким-то странным фанатизмом она прижала к груди остатки меня, словно пытаясь защитить от чего-то или спасти.
  - Смутно помню. Я был пьян, когда вырвало диск на пилораме,
  - Бедный. Ты же мог истечь кровью...
  - Ремень мне в помощь, - обычно я всегда раздражался, когда просили подробно рассказать, но не сейчас. Ну не мог я на неё злиться, отчего - и сам не понимаю.
  - Мне тебя очень жаль. Я надеюсь, тебе нравится, то что я делаю?
  - Да... Расслабляет...
  - А так?
  Ого. Нет, ну я понимаю, что творческие люди немного странные, но я зыком-то зачем. Хотя это очень необычно. Главное, не думать о том, чем всё может кончится. Я к подобному повороту ещё не готов. Да и не уверен, что она всё-таки не обманывает. Но верить хочется. Очень даже.
  - Я наверное, на кошку похожа, - улыбнулась она, приподняв голову.
  - Тогда это очень милая кошка,
  - Урррррр,
  Видимо, от всего пережитого мозги мои подали в отставку окончательно. Ещё недавно я плевался и дрожал, думая о том, как тлен проникнет внутрь меня, а теперь сам снова и снова целовал её. Комната плыла перед глазами, диванчик словно качался в такт набегавшим волнам, готовым вот-вот хлынуть, перелиться через край холста и затопить наш приют, подобно той безумной и непреодолимой тяге, которая всё больше захлёстывала наши души, не давая отлепиться друг от друга, затягивая всё глубже и глубже в мир самых бредовых и прекрасных фантазий. Поминутно не хватало воздуха, и тогда мы просто смотрели друг на друга, неотрывно, словно боясь навсегда потерять, поминутно я остервенело клялся, что не уйду один, что обязательно заберу её с собой, чего бы мне это ни стоило.
  Только колоссальным усилием воли мне удалось заставить себя прекратить это всё. Прекратить, ещё не начав. Нельзя. Пока нельзя. Хотя, можно было бы себе позволить всё, по крайней мере, не давило бы сейчас голову и не распирало внизу живота да так, что я еле смог встать с дивана, после того как Марихен бережно пристегнула мне обратно недоруку.
  - Я всё продумал. Как только Стах займётся стеной, я сейчас же вернусь за тобой. Гвардейцы боятся света. Даже если они к нам сунутся, то не смогут подойти. Другое дело, их злюкен собакен, но я тут тоже придумал кое-что на всякий случай.
  Марихен стояла, держа меня за руку, а другой прикрывая блузку. В лучших традициях порнофильмов я каким-то образом оторвал у неё верхнюю пуговицу, причём даже сам не помнил, в какой момент. Ничего, остальные расстегну позже. Если захочет.
  - Зачем ты хочешь вызволить меня?
  - Не знаю. Наверное, это и есть то, что называют любовью...
  Я и сам не знал. В голове всплывали воспоминания о недавнем перепихоне, когда мы бухали у какого-то сашкиного приятеля. Просто пьяное мясо с поплывшим макияжем на остекленевших пустых глазах. Я даже номер мобилы не взял. А утром если и жалел о чём-то, то только о том, что не растормошил эту лярву ещё раз, когда мне снова припёрло, а она уже впала в спячку, не удосужившись прикрыть свои дойки одеялом. Смешно было видеть, как они пошли пупырышками от холодного свежачка, задувавшего в окно. Там было мясо, тут - тут нечто непостижимое, целая вселенная... Или нет. Я не гламурный страдалец, красиво не могу о таком говорить, уж извините.
  - Для чего ты мне это говоришь? Для чего?
  - Что думаю, то и говорю...
  - Я теперь буду переживать... Понимаешь, Венечка ничем не рисковал, когда привёл меня сюда. А ты рискуешь всем...
  - А если я уйду один, так я и подавно буду думать, что оставил тебя здесь. Если я выберусь, то я всё равно вернусь. Но не один...
  - Зачем же?
  - Чтобы прекратить этот дурдом. Я не могу позволить, чтобы тебя убили или поймали.
  - Ты хочешь, чтобы ваши власти узнали об этом?
  - Да...
  - Ты прав. Венечку надо лечить, он лишился рассудка... И заставить вернуть всех к нормальной жизни...
  - Сомневаюсь, что он сможет. Он даже генетику отрицает... Но, в любом случае, я вызволю тебя. Или погибну...
  Молния сверкнула, и в ушах зазвенело. Секунду-другую я, совершенно ошалевший, пытался понять, за что Марихен прописала мне леща. Но сомнения мои развеялись, едва лишь гневные искорки перестали плясать в её глазах.
  - Прости... Прости, не удержалась, - осторожно приблизившись, она повисла у меня на плече, испуганно прижимаясь, - не говори так, пожалуйста. Никогда больше не говори. Я не заслуживаю того, чтобы кто-то умирал за меня, я уже говорила. Тем более - ты. Ты же не причём здесь. Прости.
  - Я привык говорить то, что думаю. Готовься, в общем, я скоро приду.
  Глава 8
  Ну же, Фридрих, ну же, давай, тарахти, киборг недоделанный. Ещё два или три тоннеля, и я окажусь в заветном зале. Удивительно, что я помню дорогу туда. Нет, всё складывается просто удачно. Тьфу, тьфу, не спугнуть бы. Как же повезло, что я решил зайти в комнату, где обитал сейчас Павлуха, приехавший сюда, чтобы отмыться в бане по настоянию Угрюмова. Помогло, теперь он хоть походил на привычного мне паренька, сменив стоптанные лапти на новенькие башмаки. Только торба на плече выдавала зловещий изъян. А я всего-то и хотел, что выпросить керосиновый фонарь и заодно прихватить поржавевший, слегка погнутый тесак, валявшийся между рельсами. А получил в пользование ещё и Фридриха. Если безумный профессор не успеет вернуться, то всё выйдет более чем удачно. Я отвезу Стаха к обвалу, а сам рвану назад. Повезло вдвойне, что выброшенный мною прут, или труба (так и не понял, что это) оказался на прежнем месте. И сейчас, облокотясь на тарахтевший двигатель, я привязывал к нему лезвие шнурком, вытащенным из ботинка. Какое-никакое, а копьё. Или боевая коса. Майку тоже пришлось снять, ещё там, в комнате Павлухи, и запихать в карман. Если сунутся гвардейцы, я немедля оболью её рыковкой или керосином из фонаря. Горящая ткань явно должна отпугнуть их "пса". Но гвардейцев явно ждать не стоит - под потолком ярко горят лампы. Поворот, за ним склон. Я помню.
  - Фридрих, четыре,
  Главное, вернуться за Марихен. Удивительная женщина. Что же рассказывала она в перерывах между нашими поцелуями. Как я понял, Угрюмова она знала очень давно. И даже считала его неким богом, что ли. Тайная связь, встречи. Занятно, она так впечатлилась воскрешением Павлика Морозова, что почти месяц бегала в лабораторию, ухаживала за ним, как за родным ребёнком, кормила с ложки Тимоху, нашедшего пристанище в торбе старшего брата. А дальше - больше. Двойная жизнь. Тайна, которую приходилось хранить. Молодой, аскетичный, влюблённый в своё открытие Венечка Угрюмов. И в неё влюблённый. Два непризнанных гения - гений науки и гений поэзии. Сомнения не закрались даже тогда, когда Есенину было зашито горло. Вроде немилость какая-то потом, травля со стороны властей. Угрюмов как-то сумел убедить её сделать фейковое самоубийство. Для пущей убедительности даже было написано ажно три предсмертных письма. Одно, как я понял, потом пришлось выкрасть, ибо оно могло навести на определённые мысли. Какой-то лагерь близ Магадана, секретность, потом закрытие проекта, перенос лабораторий в подземку нашего города. Для семьи, для всех остальных она повесилась ещё в начале войны. Сколько же ей лет, скажите на милость? Видимо не меньше, чем Угрюмову. Но она говорила о некоем способе поддерживать жизнь неограниченное время. И умоляла подумать, стоит ли её забирать, ведь не факт, что без профессора она проживёт долго. Странно, ещё час назад для меня это была бы веская причина. Сейчас - сейчас мне всё равно. Сколько отпущено, столько и будем вместе. Суметь бы только.
  Увлёкшись размышлениями, я сразу и не понял, что платформа уже остановилась у подножия знакомого памятника. Эх, была, не была. Вперёд. Стремительное падение в клети взбодрило меня. И это хорошо. Шаги отдавались гулким эхом, сливаясь с жужжанием и перестуком транспортёра, зловеще поблёскивали кожухи пулемётов, подсвеченные всё тем же багровым туманным заревом, клубившемся в штреках. Пахло не только углём, но и каким-то болотом что ли. Под бегущей лентой уже натекла порядочная бордовая лужа. Вспомнилось, как Марихен рассказывала о том, что делал в концлагере Угрюмов. О каких-то пришиваемых как попало конечностях, вживляемых имплантах и безголовых туловищах, спаянных попарно. Каждый вечер он лично выбирал новых подопытных из числа заключённых. Страшнее всего было то, что ни один из опытов не оканчивался неудачно по его меркам. Всё созданное непременно оживало.
  Вспомнить бы ещё, как звонить по этому телефону. Трубка предательски молчала. Так, надо вроде положить её и крутить эту ручку. Минута-другая моих мучений, и аппарат наконец-то вздрогнул и ожил. Динамик противно зашипел прямо в ухо.
  - Шахта, шахта, - я пытался придать голосу такой же гавкающий тембр, как у профессора.
  - Шахта на связи, - еле слышно продрался сквозь треск и шипение уже знакомый голос.
  - Немедленно наверх.
  - Принято,
  Несколько секунд напряжённой тишины и ожидания, казавшегося вечностью и вот - скрип колёс и тяжёлая поступь под грохот распахивавшейся решётки. Казалось, Стах совершенно не был удивлён тем, что его вызвал именно я.
  - Важная информация? - Он даже не смотрел на меня, а всё внимание уделял какому-то винту на своём отбойнике, который подтягивал ржавым рожковым ключом.
  - Мне требуется помощь. Не безвозмездно, конечно,
  - За трудодни? - В его голосе прозвучала какая-то ироничная усмешка.
  - Нет. Ни коим образом. Кое-что другое дам. Только справитесь ли вы, вот вопрос.
  - Ребят на поверхность не подниму, сразу говорю. Мне не надо строгача, если хоть кто-то выйдет из шахты.
  - Я думаю, что хватит только вас.
  - Что именно нужно?
  - Тоннель, по которому я попал сюда, обвалился. Мне в одиночку не сдвинуть камни, но я думаю, что вашими силами это возможно.
  - Да раздолбать-то дело не хитрое. Главное, чтобы свод не сложился. Я на всякий случай штук пять распорок прихвачу. А везти есть на чём?
  - Есть. Я на Фридрихе приехал. Он ждёт.
  - Нормально. Подготовился, значит?
  - Ну а то.
  - Главное, чтобы очкарик не нарисовался, а то психанёт и норму раза в три задерёт. Я уже и так который год кроме угля и досок ничего не вижу. Что раньше пургу гнали, что теперь, ни хрена не меняется.
  - Я заметил...
  - А чё, парень, - Стах слегка наклонился и воровато оглядел пространство единственным глазом, - магарыч-то какой?
  - Кто?
  - Ну что дашь за шабашку?
  - А, ну так вот что, - я достал из-за пазухи бутылку, странным образом не нагревшуюся, несмотря на то, что лежала она в кармане достаточно-таки долго, - рыковка из кафетерия.
  Лязгнуло остриё отбойника о каменный пол, фонарь на каске полыхнул ярким светом. Следом мощная рука так хлопнула по плечу, что я аж присел, едва не выронив заветное пойло.
  -Ну, парень, ну молоток, вырастет кувалда. Удружил. Удружил. Да я, слушай, за такой магарыч тебе хоть отсюда тоннель пробью до самой Америки...
  - Ну в Америку я не рвусь, а вот на поверхность хочу,
  - Правильно-правильно. Не хрен тут чалиться. Очкарик совсем с катушек съехал. Свезло тебе, поди, есть куда валить,
  - Есть, ещё как есть,
  - Во. А мне покажись на свет Божий такому - сразу пристрелят комиссары, - Стах облизал губы и покосился на бутыль, - может того, по маленькой. Ну за успех...
  - Да я тебе всю её отдам, хоть залейся. Ты, главное, вызволи меня отсюда.
  - Да не вопрос, парень, не вопрос. Ну можно я хоть чуток дерябну?
  - Не развезёт?
  - Тю. Меня да развезёт? Шуткуешь? Да я в тридцать втором без литра спирта в забой не ходил. И по две смены хреначил. Так-то.
  - Я так уже довыходился, - закатал я рукав.
  - Ха-ха-ха. На меня посмотри. Знаешь как меня зовут ребята? Обрубок. Так что гони штоф, а то уйду.
  Ох, не нравится мне это. Но делать нечего.
  - Твоё здоровье, парень, - вытащив затычку, Стах сморщился и разом опрокинул в себя чуть ли не полпузыря.
  Запах, разнёсшийся вокруг, смутил меня - водка так не пахнет! Удушливый кашель, переходящий в утробное бульканье - и в следующий миг Стах смачно блеванул какой-то жёлтой слизью, благоухавшей так, что аж глаза заслезились. А потом снова скорчился и выдал очередную порцию дряни, вонявшей "Белизной", которой я чистил, обычно, сортир.
  - Су-у-у-у-у-к-а-а-а, - выдавил из себя шахтёр, сжимая рукой живот, остриё отбойника в конвульсиях царапало пол, вытаращеный красный глаз исходил слезами, - сучё-ё-ё-ё-н-ы-ы-ы-ыш.
  Что не так, что случилось? Я кинулся было на помощь, но, слава Богу, не успел подскочить близко - сверкающая зазубренная пика свистнула, зацепившись за мою куртку, больно швырнула меня на пол и с треском вонзилась в каменные плиты. Мелкое крошево брызнуло прямо в лицо.
  - Хлоркой меня напоить решил, сучёныш? - Громадный силуэт Стаха навис надо мной, снова занося отбойник, готовый пронзить насквозь, фара пылала багровым светом.
  - Нет, нет, нет, я не знал...
  - Врёшь! - Пика с грохотом впилась в пол у самых ног моих, вывороченная плитка встала дыбом и треснула, а я изо всех сил пятился, чувствуя, как сотрясается зал под шагами разъярённого работяги.
  - Да нет же, нет, Стах, ну не надо, пожалуйста, не надо, Стах.
  - Я тебе не Стах, - злобно прохрипел тот, отбойник ожил и зашипел, пика мелко завибрировала, - я - Алексей Стаханов! Герой соцтруда! Как вскрою тебе твою тупую башку.
  - Не надо. Не-е-ет, не-е-ет, - голос мой сорвался на визг, едва лишь я ощутил спиной стену, - ну сам подумай, зачем мне это. Я не знаю, как там оказалась хлорка. Я же сам нюхал.
  Сверкающий металл вибрировал и лязгал перед лицом, противная боль свела ногу - Стах в бешенстве придавил её ботинком, чтобы я точно уже не смог ускользнуть.
  - Ну сам подумай. Я её взял в кафетерии. Песню им спел, вот и премировали бутылкой. Я сам же нюхал, водка это была...
  Ноздри его раздувались, как у быка, налитый кровью глаз придавал ещё большее сходство. Отбойник взметнулся вверх и замер.
  - Да зачем мне это, - исступлённо завопил я, - если бы я знал, что там хлорка, стал бы я давать её тебе сразу. Я что, на идиота похож?!!! Не надо, прошу!!!
  Отбойник со свистом рухнул вниз, и я лишь успел зажмуриться, понимая, что это конец. Надрывно лязгнуло, пол снова содрогнулся, каменное крошево исхлестало щёку... Но удара не последовало.
  - А ведь и то правда, - прохрипело прямо перед лицом, ибо Стах склонился ко мне, - а я тебя чуть не укокошил.
  - Не надо, прошу, не надо, это не по моей вине, - заслонялся я трясущимися руками.
  - А кто же тогда? Ну, вставай уже, - с лёгкостью, как котёнка за шкирку он поднял меня и поставил на ноги, хотя ростом даже был меньше, чем я, на полголовы вместе с каской.
  - Я не знаю, кто. И когда мне её подменили. Я почти сразу из кафетерия сюда поехал...
  Нет, ну правда, кто???! Не Марихен же? Да невозможно. Ей проще было протез мой сломать, чем бутылку вытащить. Чертовщина.
  - Может, водка тут другая. Испортилась?
  - Пургу не гони... Значится так, парень. Разозлил ты меня смачно. И раззадорил. В общем, выбирай. Либо я тебя отмордую так, что мать родная не узнает, либо идёшь в кафетерий и несёшь мне литр рыковки. Я полечусь, подобрею и пойдём тоннель твой расчищать. Понял! И смотри, чтобы тебе какую парашу снова не подсунули.
  Видимо, я никогда не смогу описать словами то чувство, когда секунду назад тебе казалось, что всё потеряно, включая и твою собственную никчёмную жизнь, а теперь спасение не просто замаячило, а ярко засветило вдали.
  - Я мигом!
  - Куда почесал, валенок. Трудодни возьми, а то опять соловьём заливаться будешь, - и он всучил мне обтрёпанные, в пятнах масла карточки, исписанные фиолетовыми чернилами.
  Могло быть и хуже. Могло быть гораздо хуже. Ну и что с того, что приходится опять ехать в кафетерий под непрерывное мелькание лампочек. Фридрих докатит быстро, он это умеет. Хм, а всё же, хоть одно полезное изобретение да сделал Угрюмов. Интересно, кто же всё-таки подменил мне рыковку на хлорку. Вспомнить бы ещё, куда я заходил по пути сюда? На станции был, где толкались "бойцы" тридцать пятой бессарабской дивизии, не менее тощие, чем "гвардейцы". Нет, я никогда не привыкну к этим бредовым видениям. В абсурде своего существования майор-танкист перещеголял даже Павлика Морозова. У того хоть одно дополнительное тело, и то не видно, а тут половина туловища, рассечённого вместе с головой чётко посередине, пришита прямо к спине, ещё одна голова в шлеме с радиосвязью торчит прямо из живота. Поневоле думается, что этот "экипаж" повстречался с противотанковой миной. Угрюмов точно сбрендил на почве своего открытия. Каково вообще жить вот так вот. Это просто насилие в самом прямом смысле. А самое противное, что вряд ли он спросил разрешения у кого бы то ни было из этих героев, можно ли их воскрешать подобным образом. И что мешало ему помогать тем, кто ещё жив? Ведь Марихен не умирает уже сколько лет. Да и он сам тоже. Почему не дать покой тем, кто уже давно обрёл его и не помогать тем, кому ещё можно помочь?
  Скрипнули колёса, за поворотом показалась станция жилой части. Отлично, до кафетерия рукой подать. В нетерпении я нащупал в кармане трудодни. Вот сейчас, сейчас...
  - Фридрих, ноль!
  Платформа так резко остановилась, что я упал. Упал, как упало моё сердце куда-то в самое нутро. Вот бы схватить своё "копьё", вот бы рубануть с размаху по острому кадыку под клиновидной бородкой, чтобы эти блестящие зубы оскалились навсегда, и пенсне разбилось вдребезги о рельсы. Но я тупо и обреченно смотрел на то, как сияющий и довольный Угрюмов протягивал мне руку:
  - Товарищ Железняк, вот так неожиданность. Как же замечательно, что я встретил вас именно здесь. Великолепно, великолепно. Я уже хотел послать за вами. Поднялись? Здорово, очень. Едемте же, едемте. Фридрих, пять. Кстати, я узнал об одном инциденте, произошедшем с вами. И я был ужасно разъярён. Ничего не хотите мне рассказать?
  Он в курсе про Марихен? Самое время пырнуть его. Но "копьё" за его спиной. Не успею. А он, гад, смотрит так пытливо.
  - О чём именно?
  - О случае в тоннеле. Вас же преследовала гвардия?
  - Да, - облегчённо выдохнул я, - чуть не поймали.
  - Чудовищный инцидент. Я лично приношу свои извинения. И парни эти тоже умоляли простить. Но я их накажу, так или иначе. Даю вам время придумать, что с ними сделать. Их судьба - в ваших руках. Никто ещё не смел так обращаться с дорогими мне людьми, никто,
  - Оставьте их. Они и так наказаны, - чёрт, зачем я сказал именно так.
  - Широкой души человек. Я вас обожаю, Евгений, обожаю. Да, вы правы, они теперь точно наказаны угрызениями совести. Кстати, кажется мне, что я дал вам не тот ключ. Вот, посмотрите, - он пошарил в кармане пальто и вытащил ещё штук пять похожих болванок, - какой-то из них, видимо. Берите все, будете уходить, так просто оставьте их возле двери, я их потом подберу.
  - Спасибо
  Вот тут ты и просчитался. Шикарный ключ. Очень острый и в руке сидит хорошо. Как специально кончик в виде трёхгранного клина. Сжав в руке поржавевшее железо, я сам превратился в сжатую пружину. И как же вовремя профессор отвернулся, глядя на рельсы... Нет, ведь я не смогу его оглушить, придётся бить прямо в шею, проколоть сонную артерию. Убить. Не могу... Но надо. Но ведь я тогда буду убийцей. Вдруг есть другой способ... Металл до боли впился в ладонь, поморщившись, я всё же занёс руку. Если не я его, тогда он меня превратит в монстра, подобного остальным. И Марихен я не помогу. Озарённый этой мыслью, я взмахнул рукой.
  - Фридрих, ноль,
  Боль пронзила правый бок, так сильно я шибанулся рёбрами о перекладины платформы, оружие моё брякнуло о шпалы.
  - Приехали, - торжественно произнесла несостоявшаяся жертва, - Евгений, я так счастлив, что вам предстоит присутствовать на одном из величайших событий. Вам интересно, на каком?
  - Ещё бы, - поднял я брови.
  Жила вздувалась на его шее, один удар и всё. И мы свободны. Но, чёрт возьми, на станции толпился народ. Убить его здесь не получится.
  - Женечка, сейчас вы увидите нечто новое, нечто совершенно иное. Это торжество инженерной мысли, это новое открытие, Женечка, смотрите.
  В середине станции высился пьедестал, а рядом на подставках большущая белая столешница и металлические силуэт человека, лежавший на ней и сверкающий хирургической сталью. Такая же по форме крышка свисала с потолка, вся утыканная манометрами и шлангами, покачиваясь под массивной цилиндрической бадьёй, с которой она была соединена резиновой трубкой. Что он на сей раз задумал.
  - Надеюсь, это не для меня?
  - Нет, нет, товарищ Железняк, для вас уготовано нечто гораздо лучшее, чем просто памятник. Но это потом. А вот Марихен...
  От одного упоминания о ней меня словно током прошибло.
  - Что Марихен, что ты, ой, вы, собираетесь с ней сделать?
  - О, я намерен увековечить её образ. Образ великой поэтессы Серебряного века. Это моё новое открытие, новый материал, который сделает идеальный слепок с её тела. Ни одному скульптору не под силу такое. Вы увидите торжество социалистического реализма, победу его над буржуазным искусством. Прежде наука позволяла снимать только посмертные маски. Но всё гениальное - просто. Я облачу её в резиновый костюм с дыхательной трубкой, а потом залью специальным составом. Он моментально сохнет, минут десять и всё, вуаля.
  - Силикон,
  - Лучше всякого силикона. Только природные полимеры. Я ведь не только в вивисекции силён, химия - моя страсть. А потом мы разделим обе половины слепка, и можно будет заливать гипс. К чёрту тонны камня, к чёрту нудное долбление зубилом. Наука должна идти рука об руку с искусством, вы согласны,
  - Согласен... А она точно не задохнётся?
  - Помилуйте, латексный костюм герметичен, трубка очень широкая, я уже надевал его на Марихен с пол часа назад. Всё прекрасно действует. Нечему ломаться, нечему, друг мой.
  Последние слова вселили в меня какую-никакую уверенность. Но планы все рушатся к чертям. Как теперь объяснить ему, что мне нужно в кафетерий. И смогу ли я спокойно проникнуть в шахту. И не обидится ли Стах, или Стаханов, как его там. Уйти отсюда я не смогу, пока не буду уверен, что всё прошло удачно.
  - Между прочим, - улыбнулся профессор, - Марихен опять хотела вас видеть,
  - Зачем?
  - Понятия не имею. Ох уж эти женщины, такие странные. Кстати, а там, наверху, у вас есть барышня?
  - Да кому я нужен, бандит однорукий,
  - Ну не наговаривайте, товарищ Железняк. А знаете, - он лукаво подмигнул и склонился, - есть у меня тут одна на примете. Огонь, а не девушка. Во всех смыслах огонь. Если хотите, я вас потом познакомлю. Идеальная просто, сама совесть. Коммунистка до мозга костей.
  Вот про кости он сказал точнее всего.
  - Кто знает, может потом мы сыграем настоящую советскую свадьбу, как вам, Евгений?
  - Я подумаю, - дядя, в дурик тебя надо, в дурик и побыстрее.
  - Идите же, Марихен ждёт вас вон там, за ширмами. Только не долго.
  Кивнув, я поспешил за какую-то пластиковую загородку, больше напоминавшую не ширму, а биотуалет. И первое что бросилось в глаза - обвисшая лоснящаяся "кожа" с длинным хоботом растущим из головы, висевшая на крючке. Это и есть тот самый костюм? Едва завидев меня, Марихен вскочила со стульчика, огляделась, убеждаясь в том, что нас не видят.
  - Ну как? - Спросила она почти неслышно.
  - Небольшие затруднения, - я старался говорить как можно более спокойно.
  - Спасайся без меня, я прошу, пожалуйста, спасайся один,
  - Нет, это исключено. Я доберусь до Стаха снова, ему нужно ещё водки. Тогда поможет,
  - Беги, пожалуйста...
  - Нет, и не проси даже, - сам оглянувшись, я притянул её к себе и обнял за плечи, - только вместе. Я много думал, пока ехал в шахты. Мне совсем не важно, кто ты и сколько тебе отпущено. Я не могу уйти один, иначе я уйду, но душа моя останется здесь. И смысл жизни. И всё то тепло, что ты мне даришь. Тогда всё остальное уже не будет иметь смысла. Однажды я пытался уже наложить на себя руки, второй раз будет более успешным...
  И тут она не выдержала. Повиснув на мне, Марихен беззвучно зарыдала. Чёрт возьми, я всегда терялся в такие моменты. Не знаю, что нашло на меня, и почему я вдруг так красиво заговорил, тем более с женщиной, но не силён я в красноречии, да и успокаивать не умею. Сопли чаще бесят, чем вызывают жалость.
  - Я не стою этого, не стою, поверь. Моя жизнь давно кончилась, я живу не своей душой, - раскрасневшиеся глаза смотрели снизу вверх.
  - Никому тебя не отдам. Никому, - и склонившись, я поцеловал её во влажные от слёз губы.
  - Верю... Ты - последний, кому я верю. И боюсь за тебя.
  - Не бойся. Гораздо страшнее то, что может с тобой произойти. Мне кажется, Угрюмов хочет тебя убить.
  - Мне тоже не по себе. Но я не думаю, что он сделает это. Хотел бы, так давно бы уже убил. Я много раз пыталась уйти от него. Много раз. Он даже руку на меня никогда не смел поднять. Поэтому не бойся.
  - Я буду молить Бога, чтобы всё удалось,
  - Я тоже. Послушай, если Стах не поможет ничем, попробуй поговорить с Павликом. Именно он водил нас на поверхность. Но я не знаю, как. Венечка завязывал мне глаза.
  - Скотина...
  - Просто моральный калека. Ладно. Тебе нельзя тут долго быть. И я уже должна облачиться в эту "кожу". Отвернись.
  Я послушно исполнил. Шуршание сзади продолжалось недолго, что-то мягко скользнуло на пол.
  - Закрой глаза,
  - Закрыл,
  А следом осторожные шаги, и она прижалась снова, на это раз вроде бы спиной.
  - Обнимай, - голос её был тихим и глубоким.
  Мёртвая рука ничего почувствовала, а вот живая отдёрнулась, едва лишь ощутила гладкую и тёплую кожу.
  - Смелее, смелее,
  Словно волна прошла по телу, голова закружилась.
  - И выше. Да, здесь. Да...
  Кровь даванула в мозг, да и не только в мозг, когда я осторожно сжал ладонью упругую прелесть.
  - Запомни меня именно такой... Ещё. Не бойся.
  - Я и не боюсь, - голос мой еле пробивался сквозь хриплое дыхание.
  - Запомни, он вбивает звезду каждому, кого хочет оживить. Прямо туда, где ты меня гладишь. У меня её нет. Я - живая. И для тебя всегда буду живой... А теперь иди. Иди, или я сойду с ума...
  Я всё никак не мог унять дрожь в теле, хотя, уже не понятно было, то ли от перевозбуждения меня так колотит, то ли от страха за Марихен. И как отчаянно скрипел я зубами, глядя на Угрюмова, торжественно ведущего её по ступенькам и укладывавшего в это подобие саркофага. Ох, только бы твой талант тебя не подвёл. Только бы не подвёл. Публика, затаив дыхание, следила за каждым его движением, а профессор торжественно закручивал какие-то вентили по краям ящика, проверял манометры и что-то бубнил под нос.
  - Пионер Морозов, - окликнул он Павлика, стоявшего в толпе и поминутно совавшего в торбу большущее яблоко, из которой доносилось чавканье, - вам выпала честь помогать мне. Сюда. Вот сюда. Следите за показаниями этого прибора, как только стрелка будет вот здесь - открывайте это вентиль. На полную открывайте.
  Хоть бы всё прошло гладко. Хоть бы всё удалось, пожалуйста. Шипение сверху заставило вздрогнуть - не то пар, не то азот вырвался из бадьи, что-то булькнуло и заклокотало, потом наступила тишина. Хоть бы всё удалось, хоть бы всё получилось. Нет, ей богу, он должен справиться, он ведь гений. Простить его, что ли. Если она останется жива - прощу. Заберу её и всё. Пусть себе дальше гомункулов своих выращивает и к чёрту его.
  - Пионер Морозов, что там?
  - На мази,
  - Три, два, раз. Открывай,
  Заскрипел вентиль, трубка, тянущаяся из бадьи, вдруг ожила, надулась, запульсировала, и слышно было, как с хлюпаньем поползла по ней какая-то жижа. Чёрный латексный шланг, торчавший из "саркофага" слегка двинулся. Жива, значит. Дыши, только дыши, умоляю. Он сказал, что всего десять минут. Нормально. Это скоро закончится. Только дыши, пожалуйста. Я уже знаю, как обману его, я скажу, что хочу отметить его победу. А уж там - дело техники. По крайней мере, в кафетерий будет повод зайти. Лишь бы Стах не обиделся, что пришлось ждать. Гомон стоял над толпой, Павлик, гордо подняв голову, держался руками за вентиль, словно ожидая, что к нему подскочат папарацци и начнут снимать. И как утомительно и нервно тянулись минуты. Пожалуйста, дыши, дыши, ради Бога. Сколько ещё, сколько... Марихен, только дыши, пожалуйста. Я вытащу тебя отсюда, если надо, я схлестнусь с кем угодно, даже с гвардейцами, да я их цепями от их "собаки" попередушу, только живи... Ну, сколько ещё, да словно час уже прошёл... Ну, ну, ну...
  - Достаточно, - да неужели, - пионер Морозов, закрывайте вентиль и отсоединяйте шланг.
   Угрюмов спустился по металлической лестничке вниз, подошёл к "саркофагу", огляделся, что-то пробормотал под нос и начал протирать пенсне. Павлик поспешно подошёл, обмолвился парой слов, которые я вовсе и не расслышал, покивал и удалился.
  - Товарищи, - профессор вспрыгнул на постамент и воздел руки к зрителям, - первый этап завершён. Спасибо, что присутствовали на этом празднике торжества науки. Прошу всех покинуть станцию, о следующем этапе будет объявлено позже.
  Я поспешно прижался к стене, когда мимо меня затопотали десятки ног, заскрипели колёсики протезов. Фууу... Как бы описать эту вонь. Смесь хлорки, керосина и скотомогильника. Дурнота подкатывала к горлу даже тогда, когда последние гомункулы давно уже скрылись в тоннеле. А Угрюмов медленно подошёл к столу, ещё раз взглянул на него и вдруг медленно сполз на пол, прикрыв лицо руками. Да что с ним? Съедаемый дурными предчувствиями я метнулся к профессору и начал тормошить за плечо:
  - Товарищ Угрюмов, что с вами? Товарищ Угрюмов? Ответьте,
  Он отнял руки от лица - взгляд его, вопреки обычной живости, выглядел пустым и отрешённым, что пугало ещё больше.
  - Товарищ Угрюмов...
  - Женечка, - он с трудом сглотнул, - это ведь ничего, так бывает...
  - Что бывает? ЧТО??? - Почти физически я ощущал, как волосы мои становятся дыбом и дерут мелкие коготки по спине.
  - Женечка, так бывает, понимаете,
  - Да в чём дело, в чём??? - Рассудок отказывался верить в то, что могло каждую секунду оказаться реальностью,
  - Я же говорил, так бывает. Любой системе присущи недостатки, но мы с ними боремся, - с трудом встав, он открутил прижимы и заскрипел лебёдкой, поднимая крышку саркофага, - активно боремся.
  Ни слова не говоря, я жадно всматривался в точёные контуры лица Марихен, идеально отлитые из блестящего белого материала, протянул было руку, чтобы коснуться, но поспешно отдёрнул. Как же красиво она смотрелась, невозможно красиво. И холодно. Холодно и без... без... Нет, она жива, жива, жива...
  - Женечка, - профессор вытащил чёрный шланг, приложил руку к оставшемуся отростку, - дыхание. Оно остановилось...
  Глава 9
  Не знаю, не придумано ещё таких слов, чтобы описать всё то, что произошло со мной в тот миг. Да я и сам плохо понимал, что именно делаю. Голова моя готова была разорваться от собственного исступлённого крика... Я так хотел, чтобы были слёзы, но только дико резало глаза и трясло, трясло, трясло, когда я метался от профессора к залитой этой дрянью Марихен и обратно, умолял сделать хоть что-нибудь, тряс безжизненные теперь останки, надеясь, что хоть один вздох вырвется из чёрного раструба, в ярости пытался сам вдохнуть в него, но всё бесполезно... Всё кончено... Угрюмов стоял, склонив голову, пенсне сползло к самому кончику носа и в глазах его сверкали слёзы. Он даже не говорил ничего... Просто молчал, глядя на мои метания, а я в тот миг свято верил, что у него есть способ вернуть её. Но почему он не пытается, ну ведь врач, хоть немного, почему сам не сделает искусственное дыхание, почему не взрежет эту застывающую резиновую облатку, почему? Сколько я метался, сколько я бился... не помню. И осознал себя уже только сидящим на полу подле "саркофага", окончательно выдохшимся и преисполненным безразличья ко всему. Игры с жизнью и смертью окончились фатально... И не только для Марихен.
  - Всё кончено, - выдавил я из себя, взглянув на профессора.
  А тот не успел вовремя спрятать под маской печали ехидную кривенькую улыбку, исказившую его губы. И тут словно единым разом ко мне вернулось сознание того, что передо мной враг. Лживое мерзкое существо, готовое защищать свои интересы чужой кровью. Нет, он не проведёт меня теперь. Я знаю, что это всё было подстроено. И руки мои снова затряслись, но теперь не от истерики. Почти физически я почувствовал, как сейчас хрустнет его кадык. Стремглав вскочил я и замахнулся, посылая фейковую руку прямо в его испуганно вздёрнушуюся бородку. По инерции я резко шагнул вслед за искусственной конечностью, ставшей оружием последнего шанса, меня шмотануло и я еле устоял.
  - Женечка, осторожнее, вы что, - изумлённый голос профессора донёсся откуда-то сзади.
  Как я умудрился промахнуться и шагнуть мимо этой падлы? Злобно оскалившись, я извернулся, снова поднимая протез. Сердце бешенно молотило в висках. А жертва поспешно отскочила назад.
  - Как же мне это надоело. Как надоело, ты не представляешь, выродок, как мне это надоело, - зловещим шёпотом выдал я; пусть знает, что его ждёт.
  - Что надоело? Что надоело? Что надоело? - Голос его сорвался до бабского истерического визга, смешанного с гневом, - что тебе не так?
  - Враньё твоё надоело. Тупое бесстыжее враньё. Ты сам её погубил, сам погубил, специально, а теперь стоишь и лжёшь прямо в глаза, а в душе смеёшься.
  - Не смей, не смей так говорить. Не смей, слышишь! - Он зарычал и затопал ногами, пенсне соскочило с носа и брякнуло о стол, - не я убил её, нет, не я, и я это знаю.
  - Ты лжёшь, сука,
  - А что мне делать, если такие слабоумные выродки как ты никогда не принимают правду. Это ложь во благо!
  - В твоё, но не в чужое,
  - А это не важно,
  - Важно что ты её погубил,
  - Нет, не я. Это - ты!
  От такой наглости у меня даже дух перехватило.
  - Молчишь? Это ты во всём виноват. Думаешь, я не знаю, что ты был у неё недавно? Знаю! Ещё как знаю! Что, доверял ей, да? А, может она сама мне это рассказала, не думал?
  - Тебе верить - себя не уважать,
  - Ха-ха-ха. Ну верь тогда бабам. Ты только это и можешь, потому что сам - баба. И как баб тут сопли на кулак наматывал. Жалко её, да? Ну давай что ты, я помогу, оживлю её,
  - Скотина! Ты всё заранее продумал. Ты знал прекрасно, что тело запомнит смертное состояние...
  - А ты думал, что сможешь вот просто так взять и забрать её у меня? После того, что я для неё сделал? А ты знаешь. Что у неё чахотка была, и если бы не я, она бы давно сдохла. Или бы петельку связала. Зря ты надеялся. Что ты молчишь? Ты же любишь её, так пусть она оживёт, я ей могу это дать. А ты - нет,
  - Это будет не жизнь. Ты знаешь,
  - Ха-ха-ха-ха-ха. Вот так ты её любишь, на самом деле. Даже вернуть её не хочешь. Ну ничего, я добрый. Я сейчас проделаю в ней дырку кое-где. Возьмёшь то, что так хотел взять. Она ещё не успела остыть, будет приятно, - и снова зайдясь смехом, он отвернулся, чтобы подобрать треснувшие пенсне.
  Обезумев от ярости и мерзкого цинизма, я подхватил с пола шланг и уже хотел было накинуть его на шею этой мрази, как вдруг непонятный предмет, оказавшийся огрызком яблока, выскользнул из резинового раструба на пол. А следом и сам шлаг хлопнул по каменным плитам пола. Вереница мыслей замелькала в голове: дыхание остановилось; рука пихает яблоко в чавкающий рюкзак; слова Угрюмова, что он не убивал. Вот шестёрка... Крыса! Да, точно, и крыса, преследовавшая меня в тупике, который должен был быть выходом. А он ведь знает, как выйти.
  - Фридрих, девять,
  Исступлённо завизжали колёса, издали донёсся издевательский смех Угрюмова:
  - От себя не убежишь,
  В ответ я сам зашёлся хохотом. От себя не убегу, а вот от тебя - точно. А потом ты побегаешь. Но прежде крыса твоя мне ответит за всё. Ты ведь не знаешь, о чём сказала мне Марихен перед смертью. Эх, только бы перехватить эту гадину, только бы он не ушёл! Нет, Морозов оказался там же, где и был. И даже не заподозрил ничего, когда я плотно запер дверь его "комнаты".
  - Дело пытаешь, аль от дела летаешь? - Поднял он голову от букваря.
  - Пытаю, пытаю, - какое удачное слово.
  И в следующее мгновение я стиснул руками его горло и закрыл рот, а потом поволок, как куль с дерьмом, и прижал к стене:
  - Дёрнешься или крикнешь - глотку сломаю!
  Гадёныш отчаянно замотал головой, пару раз больно прописал мне ботинками по ногам, но я ещё сильнее сдавил его:
  - Прекрати. Сейчас ты мне всё расскажешь. Ты убил Марихен? Ты ей трубку заткнул?
  Тот снова замотал башкой, округлил глаза и обмяк.
  - Говори, - убрал я искусственную ладонь.
  - Нельзя малышей обижать, не учили разве, дяденька?
  Скотина. Хоть крикнуть не успел, я снова зажал ему рот и со всей дури саданул коленом под дых:
  - Ещё хочешь? Говори, зачем Марихен убил?
  - А мне не больно, не больно, бя-бя-бя, - белёсый язык нагло дразнил меня.
  - Тварь такая, вот тебе, вот, вот, - колено моё словно било в подушку, не встречая особого сопротивления, - скажешь?
  - Тьфу, - и смачный фуфель повис на моей щеке.
  Я ажно опешил, но вовремя опомнился, когда эта бесчувственная гадина едва не вывернулась из рук. Ему точно не больно, я на это не рассчитывал. Но ведь должен быть способ...
  - У меня её нет, я - живая... - пронёсся в мозгу голос любимой.
  Злобно усмехнувшись, я с лёгкостью разорвал фуфайку на его груди - всаженная прямо в бледную кожу чуть повыше рубца, пульсировала красная пятиконечная звезда, рельефно выступая наружу.
  - Ну всё, щас выколупаем, крысёныш,
  Павлик заметался, ещё больше округляя глаза и что-то замычал сквозь ладонь, но я не спешил, нашарив в кармане один из ключей и помахав им перед пентаграммой:
  - Ну так что? Зачем Марихен убил,
  - Я, я, я, это, нет, я ... не надо, не надо отбирать,
  - Говори, крысёныш,
  - Она же не умрёт совсем, её же профессор оживит, он сам сказал,
  - Он просил шланг заткнуть?
  - Да-да-да, я не хотел,
  - Хотел, знаю, что хотел. А она тебя, суку, с ложки кормила,
  - Откуда ты...
  - От верблюда! Говори, ты мне рыковку подменил на хлорку,
  - Это, это нет, не то совсем...
  Ключ остервенело ткнулся в звезду, по телу Морозова прошли конвульсии:
  - Профессор сказал следить, я не хотел, я не нарочно...
  - И крыса твоя не нарочно за мной по пятам ходила? Я ведь вспомнил, она и перед дверьми Марихен шарилась. Ты профессору своему всё обо мне сливал, да?
  - Он заставил,
  - Да ты сам такой по себе, Павлик Морозов, - я снова занёс ключ.
  - Нет-нет-нет-нет, дяденька, пощадите, пощадите, Христа ради,
  - А как же атеизм?
  - Вот-вот-вот, - с трудом он развязал торбу одной рукой и выволок бутылку с водко, - заберите,
  - Нужна она мне больно,
  - Вот, вот и записка ваша, что вы у завала оставили,
  - Так ты и её прихватил? - Зашипев от злости я снова ткнул ключом, мерзавец затрясся так, что мне аж в руку отдало, - Говори, как выйти отсюда?
  - Не надо, пощадите, не надо. Три поворота, за ними коридор и лестница. Там помои с города сливают, оттуда вылезти можно,
  - Не врёшь?
  - Нет, нет, что вы, честное пионерское!
  - Врёшь, по любому. Со мной пойдёшь, поня-а-а-а-а-а-а-а-а-ай, ссука-а-а-а!!!
  Острая боль пронзила предплечье - это голова его братца вцепилась в него зубами, а Павлик, злобно рассмеявшись, сам врезал мне под дых. В ярости я изо всех сил мотнул локтем в сторону. Сухой треск, удар о стену, проломленная голова Трофима обмякла, окрашивая мешковину кровью, хлынувшей изо рта... руки Павлика бессильно опустились, и он сполз к моим ногам, сам свесивши голову набок, дёрнулся упруго и затих, оскалив зубы и устремив на меня мутные белки заплывших глаз. В ужасе отшагнув, я всё не сводил глаз со звезды, урывками вспыхивающей и всё больше обретающей чёрную краску. Я убил Павлика Морозова, Второй раз в его жизни...
  Бежать. Бежать. Бежать. Я уже вскочил было на платформу, но метнулся обратно в "комнату", не знаю, зачем. Зачем я стоял, снова жадно всматриваясь в лицо, посеревшее, со ввалившимися щеками и вывернувшейся губой. Нет, он и вправду был мёртв... Да что я делаю здесь? Он не встанет, я убил его. Убил! Как жаль, что не могу это сделать снова. Он заслужил не просто смерть, он должен был страдать, а я оборвал всё очень быстро... В исступлении я пнул безжизненное тело, так что русая голова стукнулась о стену, потом ещё и ещё, лихо, остервенело и злобно. Вот тебе, вот, вот, вот тебе, тварь, вот тебе, выродок!
  Торжественный звон, эхом раскатился по тоннелю, заставляя меня прервать истязание. Смолкли отзвуки, наступила тишина, и вдруг рокочущий голос, уже слышанный мною раньше, провозгласил:
  - Вниз по древку сползает кумач атласный,
  Мёртвых героев души стыда вовеки не имут,
  Слушай, мир, с содроганием слушай, слушай,
  Пала звезда с небес, вспыхнула и угасла, Пала звезда - не возродят, не подымут.
  Товарищи. Сегодня, ровно минуту назад, пал смертью героя Павел Трофимович Морозов.
  Да как это? Они уже знают??? Чёрт дёрнул меня. Распахнутая мною дверь не успела ещё удариться о притолоку, как я уже катился по рельсам.
  - Три поворота, три поворота, три поворота, - непрестанно повторял я, словно боясь забыть, три поворота и лестница, три поворота и лестница. Первый!
  Зашипело под потолком, лампы потускнели и погасли вовсе, и только свет фары кое-как разгонял темноту.
  - Быстрее, быстрее, быстрее. Ах, чёрт, где же "копьё"? Лежало ведь под ногами. Да где ты?
  - Он здесь. Схватить его! - Гаркнули из темноты, откуда-то спереди.
  Засада. Не отобьюсь, это точно. Рвать когти назад, вдруг объехать смогу:
  - Фридрих, ноль,
   Платформа продолжала нестись навстречу гомону и щелчкам затворов. Что стряслось?
  - Фридрих! НОЛЬ!
  Но киборг словно оглох. Или предал меня тоже?
  - Фридрих!!! Ноль!!! - Толкнул я в спину своего возницу, и ощутил мощный электрический разряд, пробивший до позвоночника, словно бы я схватился за клеммы аккумулятора.
  Ярко вспыхнуло впереди, хлесткий выстрел оглушил на миг, что-то свистнуло у самого уха, потом ещё.
  - Дер-жи-тесь, - сдавленно проскрипел Фридрих.
  В изумлении я сжал поручни, пригнул голову и даже присел. И вовремя. Платформа со всей дури врубилась в возникшие, словно из под земли, силуэты врагов, качнуло, едва не выкинув меня прочь, стрелки разлетелись, не успев даже вскрикнуть, и только противно стукала о шпалы каска, зацепившаяся за днище. Видимо, кого-то размололо колёсами в хлам, ибо лицо моё оказалось в липких брызгах крови. И только тогда, с протяжным скрипом, "экипаж" остановился. Ещё не сполна осознавая, что именно произошло, я глядел на Фридриха. В неясном свете белёсые глаза скосились куда-то в сторону, потом снова посмотрели на меня, и снова в сторону. Ремни. Рука его, равномерно дёргавшаяся, пыталась освободиться... Он хочет этого? Да или нет? А ну его к чёрту... Или отстегнуть? Глаза снова уставились на меня. Была не была. Едва лишь ремень ослаб, как кисть с невероятной силой вывернулась, оттолкнув меня к двигателю. Киборг ухватился за свою каску и с чавкающим звуком сорвал с головы. И тогда в свете фары я увидел утыканный обрывками проводов серый пульсирующий мозг и аккуратно прижжённую по краям кожу на остатках черепа, верхняя часть которого, видимо, была когда-то спилена. Нет, это был не киборг. Угрюмов и здесь солгал. Я был так поражён открытием, что не заметил, откуда именно это существо вытащило маузер, и лишь когда чёрное дуло уставилось мне в грудь, я понял, что минуты мои сочтены. Нет, я не успею уклониться, его движения теперь вовсе не такие плавные и замедленные. Наверное, разряды тока перестали терзать его нервы. Инстинктивно я поднял руку, пытаясь заслониться. Фейковую руку. На миг мелькнула надежда - если он попадёт именно в неё, то это даст шанс его обезоружить. Но выстрела не последовало. Ствол качнулся и поманил меня к себе, остатки головы, тоже задёргались. Он не намерен стрелять? Осторожно, содрогаясь от страха и косясь на пистолет, я приблизился. Лицо под резиновой маской склонилось вплотную.
  - Помнить. Помнить просьба, - голос его напоминал бурчание в желудке.
  - Что? Что помнить?
  - Помнить просьба. Тюбинген, Векслерштрассе двенадцать,
  - Тюбинген. Векслерштрассе двенадцать, - повторил я, стараясь не смотреть на серую вспухающую массу над бровями.
  - Фрау Лизхен Штольц,
  - Лизхен Штольц,
  - Помнить просьба. Сказать майн маттер не ждать меня из русишен плен. Помнить?
  - Запомнил, - не знаю, что было такого в его словах, но морозец продрал по коже, и лучики засверкали в глазах от навернувшихся слёз.
  - Данкешен, майн фройнд,
  Резкий хлопок отдался звоном в ушах, с перепугу я отскочил. Фридрих, простреливший себе грудь, упал. Мозг вывалился из черепа и сполз с платформы. Потом замигала и погасла фара, и только искрили, потрескивая, оборванные проводки. Размазывая по лицу слёзы вперемешку с кровью, я нашарил маузер в мёртвой руке. Не знаю, то ли глаза мои привыкли к темноте, то ли тоннель был не такой уж и тёмный, но я спокойно различал шпалы под ногами. Погони вроде не слышно. Но медлить нельзя. Враги караулили нас за вторым поворотом. Значит, ещё один, это точно. Выдохнув, я бросился бежать, не забывая оглядываться. Эх, как пригодился бы сейчас этот несчастный фашист, так и не вернувшийся из плена. Хотя, кто ещё больший фашист из этих двоих - он или Угрюмов. Оба друг друга стоят. Так, не прозевать бы поворот. Пока всё удачно, ботинок только потерял на бегу, тот самый, без шнурка, ну да хрен с ним, искать нет времени, авось не наступлю на острый камень или прут. Чёрт, дыхалка уже сбивается - какой длинный переход. Но никого нет, и это радует. Вот же он, заветный поворот, ну-ка, а вот и проём в стене. Отлично. Я стремглав вбежал под низенькую арку и со всего маху влетел в кого-то вязкого как холодец, коренастого и сильного, оттолкнувшего меня руками.
  - Уймись, парень, - пробулькало мне, - по-хорошему уймись.
  В полутьме я различил надвигавшегося на меня Чапаева, тяжело топавшего сапогами под свист клапана, через который всасывался воздух в его наполненный водой стеклянный гермошлем.
  Палец мой лёг на курок. Прицелившись, я придавил скобу, представляя, как сейчас свалится кулём очередной желающий помешать мне. Грянул выстрел, и пуля свистнула над головой комдива, ударившись во что-то металлическое. Зачем же я в последний миг вскинул ствол выше? Видимо от того, что вспомнилось мне, как в далёком детстве я смотрел древний чёрно-белый фильм про Василия Ивановича, и как хотелось мне, чтобы он доплыл до заветного берега, а не утонул, зараза, прошитый пулеметными пулями. Чёрт, жалость может стоить очень дорого. Неоправданно дорого, ибо Чапаев продолжал медленно идти, даже не дёрнувшись от выстрела.
  - Комдив, ради Бога, прочь с дороги...
  - Не балуй, парень. Сдайся. Всё равно ведь схватим.
  - Пропусти. Я зла на тебя не держу. Не заставляй меня стрелять, мне будет жалко. Я ведь кино про тебя видел,
  - Сдайся, по добру сдайся. Пули твои мне что бздёж - шуму много, проку нет. Не берут меня пули, хоть всего расстреляй, - он подходил всё ближе, протягивая руку, дабы схватить меня за плечо.
  Врал он или нет - я не знал. Но так не хотелось спускать курок.
  - Молодца, не дуркуй только, - широченная ладонь сграбастала меня за воротник, Чапаев потянулся к маузеру.
  - Знаешь, комдив, - усмехнулся я, глядя, как колышатся в воде тронутые сединой усы, - душа у твоя крепка, как сталь,
  - Это да...
  - А вот стекло - штука хрупкая, - и, зажмурившись, я саданул пистолетной рукоятью прямо в гермошлем.
  Треснуло и зазвенело, следом мне прямо в лицо брызнула липкая, воняющая канализацией жидкость. Отплёвываясь и мотая головой, я отскочил, глядя, как Чапаев скорчился на полу, закрывая рукой пробоину в стекле и с шумом всасывая воздух, периодически заходясь утробным булькающим кашлем. Не сдохнет? Не должен, наверное.
  Вот она, эта лестница. Во рту всё ещё стоял неприятный привкус этой мерзкой жижи, которая, казалось, пропитала меня всего, а я упорно, шаг за шагом, карабкался, цепляясь протезом за металлические ступени-арматурины, сжимая в руке маузер. Пот сочился градом, щипало глаза, ноги отчего-то становились всё более и более ватными, отказываясь слушаться, я почти что на пределе сил тянулся, хватал бесчувственными пальцами ребристые прогоны и карабкался, карабкался, карабкался. В какой-то миг нога моя сорвалась, маузер выскользнул и стукнул где-то глубоко внизу, я едва не полетел следом, но успел ухватиться нормальной рукой. Протез вот-вот готов был оторваться от ремней, я это чувствовал, но продолжал лезть изо всех сил, пока, наконец, не перевалился грудью на каменистую площадку, хрипло дыша и пытаясь унять молотьбу сердца в ушах. Она заглушала все остальные звуки, оттого-то я и не услышал, как ко мне подскочили с боку и грубо натянули на голову тряпичный, пахнущий плесенью мешок. Я отчаянно махал руками, бился, но неведомая сила с нечеловеческой скоростью волокла меня за шиворот, разбивая спину о камни и сдавливая глотку впившимся в неё воротом куртки. Это продолжалось какие-то мгновения, потом меня швырнули на пол, пнули в бок со всего размаху, так что багровые круги поплыли перед глазами, а потом усадили на какое-то сидение и крепко привязали за руки, раскинув их в стороны. Желтоватый свет проникал сквозь ткань, и видно было, как неспеша ко мне приближается тёмный силуэт. Он замер на секунду, а потом сорвал мешок с моей головы.
  Глава 10
  - От себя не убежишь, - усмехнулся мне в лицо Угрюмов.
  Без пенсне его широко расставленные глаза выглядели вовсе не так дружелюбно. Что-то нечеловеческое, звериное и, притом, неживое было в них. Серо-ледяные глаза беса, сошедшего со страниц средневековой хроники, глаза злого бога, выбирающего себе жертву из тех, кого привели ему на заклание.
  Догнали, всё же. Схватили. Приволокли в этот зал, неровно освещаемый красноватыми вспышками, и без того давящими на истерзанный ужасом и усталостью мозг. Что за проблески такие, что это за дрянь? Превозмогая боль в позвоночнике, я задрал голову, и тут же склонил обратно, отчаянно моргая глазами. Под высокими воронкообразными сводами сияла тёмно-багровая звезда в окружении алых полотнищ. Прямо со стены на меня смотрел громадный портрет человека, которого нельзя было спутать ни с кем. Всё при нём, всё, что было так узнаваемо - и тёмные с проседью волосы, зачёсанные назад, и белый китель с неимоверными золотыми звёздами на погонах, и усы щёткою, и та самая знаменитая трубка. Яркий белый прожектор подсвечивал снизу холст, отчего казалось, что сам профиль вождя народов излучает сияние. Всё это походило на какой-то алтарь, сходство добавляла ещё и трибуна, застланная таким же алым, как и флаги, бархатом. И на ней сверкали наполированные до блеска и аккуратно положенные, как на советском гербе, серп и молот. Нечто, похожее на подставку для нот, стояло напротив.
  "Конституция победившего социализма" - прочитал я надпись на обтянутой кожей массивной книге, водружённой на этот "пюпитр".
  Правую руку немилосердно саднило от верёвок, левая просто не двигалась. С усилием я попытался встать с подобия кресла, к которому меня крепко привязали, но всё тщетно. И Угрюмов об этом прекрасно знал, поскольку даже не удостоил меня своим страшным взглядом, а методично продолжал что-то регулировать в паровом агрегате, поминутно лязгавшем большими шестернями, мерно вращавшимися в разные стороны, каким-то громадным рычажным ключом подтягивал брякающую цепь, размеренно бежавшую под распахнутой крышкой радиаторного отсека. Чудовищное устройство соединялось этой самой цепью с колоссальным электрогенератором, непрерывно жужжащим и противно пахнущим допотопной смазкой на обмотке. Перевитые жилы проводов тянулись в какую-то стальную клетку, привинченную к полу, с распахнутыми дверьми и сетчатым колпаком сверху.
  - Что, поджарить меня собрался, да? С тебя станется, - я пытался придать своему голосу бесшабашную злобу и дерзость, но, видимо, он предательски дрожал, ибо слова вышли сдавленными и жалкими.
  - Поджарить? - Профессор даже не повернул голову, продолжая орудовать своим монструозным ключом. - Было бы хорошо поджарить такого, как ты. Всё мне тут поиспахабил. Фридриха мне сломал, Морозова покалечил, про Чапаева я, вообще, молчу...
  - А не надо было держать меня тут. Отпустил бы и всё.
  - Тебе были даны ключи...
  - Я всё знаю. Ключи он мне дал, - наглость его была такой, что гнев пересилил страх, - ключи он мне дал, конечно. Которые открывают дверь, а за дверью тупик,
  - Какой тупик, ты бредишь,
  - Я был там. Как только ты уехал, я сразу отправился туда. Там нет ничего, ключ не открыл. Я влез через окно...
  Профессор подскочил, как ужаленный, отшвырнув инструмент, кинулся ко мне и с размаху влепил мне по щеке:
  - Врун! Врун! Подлый врун! - Он снова визжал и топал ногами в приступе бешенства, - Уйти хотел. Тихо сбежать! Предатель!!! Предатель!!!
  - Это ты врун, - голос отдавался эхом, от его леща звенело в ушах, - ты мне сказал, что там выход, а там его не было. Ещё и очёчками своими махал, фокусник недоделанный, гипнотизёр поганый,
  - Да и правильно, что врал. С вами, предателями, только так и надо поступать. Знал же, что ты захочешь сбежать сразу же, знал. Предатель паршивый!
  - Я перед тобой на коленках не стоял и клятв никаких не приносил, ясно тебе. Так что я ничего тебе не должен,
  - Должен! Должен! Я тут единственный, кто всё знает, и знает, как правильно поступать. А потому - кто не со мной, тот предатель,
  - Кто не с тобой, тот адекватный,
  -Ха-ха-ха-ха-ха. Да что ты можешь знать. Ты как ребёнок неразумный. Вот, послушай голос революции, он не обманывает.
  Схватив меня за волосы так, что аж слёзы на глаза навернулись, он рванул мою голову в бок, заставляя увидеть фигуру человека в чёрном костюме, сидевшего на высоком стуле. И уже привычную резиновую трубку, вонзившуюся в грудь. Кроваво-красная жидкость стекала из подвешенной рядом стеклянной колбы по этой импровизированной капельнице. Тяжёлые, опухшие веки прикрывали глаза на точёном, грубом лице со складкой под плотно сжатыми губами. В зловещем свете звезды коротко остриженные волосы отливали красным.
  - Узнаёшь Маяковского? - Он снова злобно рванул меня за волосы и отпустил, наконец-таки, - Это рупор революции, это голос совести. Это - наш благовест. Даже пробитое пулей его сердце всё равно живёт.
  Мучительно соображая, я пытался вспомнить своё школьное прошлое. Футуризм... Левой, левой, левой... Рупор революции... Певец коммунизма... Застрелился, от любви, вроде... Или от разочарования. Да и Сашка что-то говорил о его стихах. Что-то о дерьме, меня даже это насмешило...
  - Товарищ Маяковский, отзовитесь! - Голос мучителя снова приобрёл торжественный пафос.
  Поэт медленно открыл воспалённые глаза, кровь в колбе вскипела и забурлила.
  - Товарищ Маяковский, ответьте, чьи идеи восторжествуют под новым солнцем,
  - Великого вождя всех времён и народов - товарища Сталина и его достойнейшего из лучших, первейшего из последователей - товарища Угрюмова.
  - То-то же! Понял!
  Понял. Что именно его голос и грохотал из громкоговорителей в тоннелях. Да. И этот служил безумцу, и этот верил в его бредовые идеи.
  - Но и с такой паршивой овцы, как ты, я возьму клок шерсти. Твоя нейроэергия оживит Его. Его Самого. И воссияет новое солнце, и воздвигнется новый мир. Мир равенства, правды и справедливости, где всем будет хорошо. Так что даже такое ничтожество, как ты, тупое и бездумное, должно радоваться выпавшей чести.
  - Не дождёшься...
  - Говори что хочешь, я уже победил. Это будет началом новой эры! Я ждал нынешний день ещё с пятьдесят шестого года, когда эти недостойные наследники посмели захоронить Его Самого, чтобы плясать на его останках, чтобы плевать в его портреты и валить всю вину за то, что им плохо, на этого величайшего из великих вождей! Сейчас всё решится. Бьёт час новой эры!
   Приняв торжественную позу и пригладив взъерошенные волосы, Угрюмов надавил какой-то рычаг. Сухо скрежеща о каменный пол часть стены отодвинулась в сторону и из открывшейся полости медленно выкатился по рельсам ослепительно белый стол с водружённой на него стеклянной витриной. Конструкция медленно проплыла мимо, открывая взору приземистое тело, облачённое в белый же парадный мундир. Казалось, что образ, запечатлённый на холсте, сошёл и обрёл своё пристанище под прозрачной крышкой. Вот только лицо вождя было, мягко говоря, не очень: ввалившиеся щёки, изрытые оспинами, заострённый нос и давно уже поседевшие волосы. Нет, оно не походило на тот светлый и безупречный лик, столь часто изображавшийся на плакатах, коими пестрел Интернет. Под стеклом лежал одутловатый измученный старик, и видно было, что профессор покопался и в нём - мундир неестественно топорщился на груди и животе, вместо пуговиц торчали обрывки ниточек. Вроде я даже слышал где-то, что золотые пуговицы перед погребением срезали.
  - Шестьдесят два года я шёл к этому, - Угрюмов осторожно поднял за плечи Сталина и, с великой осторожностью, будто хрустальную вазу, отнёс тело и поместил в клетку, - шестьдесят два года собирал его по частям. Эти твари всё выпотрошили, оставили лишь оболочку. Мозг, и тот выколупали. Теперь всё на месте, теперь всё есть. Не хватает нейроэнергии. Твоей.
   Он с усилием отдёрнул рукав моей куртки, оцарапав кожу заклёпками, и вытащил скальпель. Я отчаянно задёргался, однако железная рука сдавила горло. Взмах, другой, я не успел зажмуриться. Сверкнувший металл рассёк мою истрёпанную одежду прямо на груди, отвалившийся лоскут упал на колени и соскользнул на пол, обнажая мне грудь. Медленно и методично профессор обматывал провода вокруг моей правой руки, прилепил к ладони какую-то присоску.
  - Тварь, - простонал я, чувствуя, как мелькают зелёные точки в глазах, - тварь.
  - Живи пока ещё, - хватка ослабла.
  - А ты то что, Владимир Маяковский, - исступлённо крикнул я, - тоже продался, да? Променял совесть на жизнь, да? Служишь этому безумцу?
  - Давай-давай, - усмехнулся Угрюмов, - кричи. Он не такой неразумный юнец, как ты,
  - И буду. А как же ты писал, что не хочешь купаться в этом дерьме? Я же помню. А купаешься. И давно купаешься. Идёшь за придурком, за больным уродом, у которого нет будущего! Нет будущего и быть не может!
  - Не смей!!! -
  - Посмею. Что мне терять? Ты сам давно умер, но не понимаешь этого. Ты - труп, моральный труп. И идеи твои такие же гнилые и мёртвые, как всё тут! Потому ты и цепляешься за прошлое, что в твоём будущем нет ничего и быть не может,
  - Изрежу, паразит!!! - Он сжимал скальпель, но не решался, и я прекрасно понимал, что пока ещё нужен ему живым.
  Он выдрал куртку из под верёвки, рука стала болтаться. Только бы вырвать её наружу, только бы вырвать.
  - У тебя нет будущего. Ты политический некрофил. Ты онанируешь на прошлое, ты дрочишь на останки великих, думая, что это добавит величия тебе. А ты от этого ещё большее ничтожество, потому что никогда не сможешь встать в один ряд с ними...
  - ЗАТКНИТЕСЬ ВСЕ! - Проревели громкоговорители в зале.
  Это Маяковский схватил висевшую перед ним чёрную грушу микрофона. Губы его сжались ещё больше, он нахмурил бровь, потом победно вскинул голову и разразился словом:
  Смолкните громы,
  Вихри уймитесь небесные
  Тело везут во гробе,
  Прах неотпетый в ящике дубовотесном.
  Смолкни, орудий гул,
  Скрежет и лязг стали,
  Ангел безглавый в горн над Тифлисом подул,
  Умер, умер товарищ Сталин.
  Мартовским холодом вылизан и опален.
  Кто не судил - Бог того да не осудит,
  Умер Сталин, умер товарищ Сталин,
  Умер Сталин, и воскрешенья не будет...
  Яростно вскрикнув, Угрюмов метнулся к поэту и лихорадочно начал перекрывать какие-то краны на колбе. Открывший, было, рот Маяковский моментально поник, осел и расползся по стулу, видимо, потеряв сознание от нехватки "крови".
  - Мерзавец, мерзавец, мерзавец, - истеричный визг теперь совершенно не пугал, а лишь вызывал смех, - мерзавец, это ты во всём виноват, ты!!!!
  Я лишь рассмеялся в ответ, чувствуя, как вспухают жилы на руке. Миллиметр за миллиметром мне удавалось вытягивать её из верёвки, несмотря на жгучую боль от впивавшихся грубых волокон.
  - ТЫ! СНОВА ТЫ СОВРАЩАЕШЬ МОИХ ЛЮДЕЙ! СТАЛИН БЕССМЕРТЕН!!! - Он в ярости снова затопал ногами, да так, что с потолка упало несколько камней, и пол содрогнулся.
  А потом заходил ходуном ещё и ещё, хотя Угрюмов сам опешил, не понимая, что происходит. Повисла зловещая тишина, нарушаемая лишь гудением генератора. Но это продолжалось недолго. Едва лишь профессор направился ко мне, как пол снова затрясся и где-то в глубине прогремел взрыв, обрушив очередную порцию камней с потолка. Багровая звезда замигала ещё чаще. С диким воплем в зал влетел какой-то человек, прижимая к груди министерский портфель, следом вбежал Есенин в пятнах грязи на пиджаке, а потом гомункулы повалили толпой, тесня друг друга, падая и вскакивая, путаясь в собственных "кишках", спотыкаясь о металлические "ноги" и испуганно и подобострастно глядя на Угрюмова, медленно отступавшего к клетке под напором его же созданий. Шум и суматоха стояли невообразимые, гул испуганных голосов наполнял зал. Но зря я надеялся на лучшее - высадив в потолок всю обойму маузера, профессор навёл-таки порядок и в ярости начал выспрашивать. Из обрывочных ответов я понял, что в шахтах началось восстание, трупы заключённых отказались работать. Пока гомункулы по указанию профессора баррикадировали вход, он отчаянно обрывал телефон. От криков "Шахта! Шахта! Шахта!" в безмолвствующую трубку звенело в ушах. Но шахта молчала, лишь изредка содрогались стены, роняя куски штукатурки на мёртвые головы собравшихся. Не знаю, сколько это длилось, но когда профессор швырнул-таки трубку, кто-то выкрикнул, что через баррикаду лезут. Безумец щелчком вставил новую обойму, толпа расступилась, воронёное дуло нацелилось в узкое пространство коридора, откуда слышалась возня, всё более приближавшаяся, пока, наконец, через завал из ящиков и поленьев не перевалился тяжело Чапаев, едва не попав под пулю. Не весь Чапаев. Только верхняя его половина в разодранной бурке, с полуотвалившейся заплаткой на гермошлеме, пробитом мною недавно и без руки.
  - Товарищ Угрюмов, мы ничего не смогли сделать, - голос его теперь сопровождался каким-то противным свистом и клокотанием.
  - Как это не смогли? Что случилось?
  - Когда объявили о смерти Сталина...
  - Это враньё! Он бессмертен!
  - Когда они там услышали, они начали ломиться наверх, едва не вырвались, выломали несколько решёток...
  - Дальше что?
  - Смяли финляндский полк и вывели из строя морозильные агрегаты...
  - Скоты проклятые. Если только вода прорвёт плотины...
  - Ещё хуже...
  - Что хуже?
  - Мы схлестнулись с ними, прорвались на верхние ярусы шахт. Там Стаханов молил о помощи, кричал, что еле отбивается. Я отправил бессарубскую и польскую дивизию на выручку. А это оказалась западня. Стаханов перешёл на их сторону...
  - ЧТО???!!!
  - Да. Они заманили, зажали обе дивизии и растерзали их в клочья. Я с остатками монгольского полка пытался вырвать их из окружения. Во, руку отгрызли.
  - Поделом тебе. Бездарь, а не комдив. Кинулся спасать ренегата и алкоголика Стаханова, людей погубил! Дальше что было?
  - Мы еле выбрались в зал с транспортёром. Они захватили пулемёты, я прикрывал отход. Всего изрешетили, клеть заклинило, пришлось по тросам вылезать. Присели на хвост, шашку вырвали, ноги отрубили...
  - Жаль, что не башку твою пустую...
  - Жаль, и правда что...
  - Поговори мне ещё. Какова ситуация теперь?
  - Псковско-нарвская дивизия завалила шахту клети...
  - Молодцы...
  - А потом вырвали лестницы, ведущие наверх,
  - Тоже правильно...
  - Но всё без толку. Стаханов начал прорубать новый выход. Псковитяне пытались его остановить, но вниз не сунуться - пулемётчики держат оба выхода. И клеть, и спуски.
  - Бездарь! Не больше, чем через пол часа этот ренегат пробьёт потолки. Что нам тогда делать, отвечай?
  - Псковская цела ещё. Гвардия, на худой конец...
  - Гвардия разбежится, едва этот предатель засветит в них фонарём. А на сорок человек псковской дивизии их более двухсот. Это только тех, у кого есть головы. А остальных - ещё полторы сотни. Они вас разорвут, разорвут, понимаешь. Как тебя. Они будут жрать всё, что попадётся под руку. Что делать? Что?
  - Не могу знать,
  - Иди назад и сдохни как герой, а не как тряпка,
  - Есть,
  В гробовой тишине остатки комдива исчезли за ящиками. Хоть кому-то повезло. Наверное.
  - Знать он не может. Почему же я всё знаю, а? Кто скажет? Почему у меня только на всё есть выход, а? - Рявкнул профессор в толпу, - А потому, что я Его самый достойный ученик и последователь.
  Резким щелчком он рванул тумблер на стене, стрельнувший искрами. Красный свет померк, но вспыхнул круглый линзоподобный экран, похожий на старинный телевизор, бежавший серой рябью и точками.
  - Что там у нас?
  Щёлкнул ещё один переключатель, и сквозь мелькание полос проступила картинка. Чёрт возьми, не будь бы я привязан, то убежал бы с диким криком. Я даже не мог смотреть на это и поспешно закрыл глаза, чтобы не видеть море извивающихся конечностей, пришитых где попало и как попало, разеваемые в беззвучных криках рты на чёрных от угля перекошенных лицах, и руки, ноги, ноги, руки, десятками карабкающиеся по стене и обломкам памятника Стаханову, лежащих на полу. А сам Стах отчаянно вгрызался отбойником в стену, отваливая пудовые глыбы... Шахта не просто восстала, шахта обезумела, взорвалась многотонным зарядом накопившегося гнева, готовым смести и стереть в порошок всё, что попадётся на пути.
  А Угрюмов, скривившись в усмешке, снова взял трубку:
  - Шакирьян, - голос теперь был слащавым и ласковым, - зайдите ко мне, душа моя. И Зою пригласите. Кому как не вам быть героями.
  Само то, что эти двое не прибежали в ужасе вместе со всеми, уже говорило о многом. Что это за монстры такие, которые даже не боятся восставших заключённых и не спасаются. Но зря мозги мои рисовали монументальные фигуры из стали и бетона, обвешанные гранатами и стянутые пулемётными лентами. Когда в зал вошли простые, на вид люди, парень и девушка в красноармейской форме, я едва не рассмеялся. Особенно нелепо смотрелся Шакирьян - гимнастёрка вздувалась на груди и спине двумя нехилыми горбами.
  - Шурик, Шакирьян. Редкий гость, - Угрюмов протянул руку, - ну, что, настал твой звёздный час. Ты готов?
  - Так точно,
  - На тебя и только на тебя одна надежда. Однажды пулемёт сразил твоё бесстрашное сердце. Теперь оно и вовсе не знает страха перед пулями, наоборот, жаждет получить очередную, ты же помнишь своё смертное состояние. И сейчас мне это на руку. Спускайся в шахту, ты должен обезвредить пулемётчиков. Но теперь у тебя семь врагов, против прежнего одного. Но помни - твоя броня очень надёжная, но и она не выдержит много попаданий. Закрой по очереди все семь, пока Зоя будет прорываться к Стаху. Зоя,
  - Слушаю, мой генерал,
  - Как твой огнемёт, надёжен,
  - Каждый день проверяла, мало ли, - она поправила лямку ранца на плече.
  - Отлично. Эти твари боятся огня. Обезвредь Стаха, прижги его хорошенько сзади. Компрессор выйдет из строя, и он перестанет долбить, - и словно назло пол вздрогнул и, как будто, просел.
  - Звучит заманчиво. А что мне причитается за это?
  - А чего желаешь? Орден?
  - Один уже есть, - она сдвинула пилотку на затылок, и только сейчас я увидел, что в середине лба у неё пульсирует такая же красная звезда, как была на груди у Морозова.
  - Иронично. Что ж, дам всё, что могу дать,
  - Я знаю, что мне надо. Вот его, - и к ужасу моему она указала на меня.
  - Его? - Казалось, профессор вовсе не удивился.
  - Именно. Его, новенького. Давно ты уже никого не приводил, я заскучала.
  - Хорошо, отдам. Но прежде завершу начатое, а потом - он весь твой.
  - Мой, - тихо прошептала девушка, - мой.
  От этих слов волосы зашевелились на голове и лицо пошло испариной.
  - Мой, - раздалось над ухом, острый запах бензина стал нестерпимым, когда она подошла сзади.
  - Мой, только мой, -
  Холодные и шершавые, как пемза, руки крепко придавили меня к стулу. Я задёргался, чувствуя, как ногти медленно процарапывают борозды на груди, впиваясь и скользя снизу вверх.
  - Какой тёплый. И как бьётся сердце. Я знаю, оно тоскует обо мне.
  Миг, и лицо её оказалось напротив моего. Она поправила локон, выбившийся из под пилотки, и тогда я увидел, что под мигающей звездой вовсе не было кожи, будто её срезали бритвой.
  - Я вижу, как я тебе нравлюсь, я вижу, - в довесок к мрачной картине зубы этого чудовища были обломаны и подъедены гнилью.
  Только не целуй, ради Бога, только не целуй. Я даже не знаю, какая зараза и гниль под твоими мёртвыми когтями, которыми ты расцарапала меня.
  - Не скучай, тёпленький, я скоро приду. И мы позабавимся.
  Безжизненная, словно силиконовая, ладонь гладила моё отчаянно дёргающееся лицо, а потом начала тыкаться в рот, отчего к горлу подступил ком, и муторно свело желудок.
  - Кусай. Кусай, - она продолжала настойчиво пихать мне свою мёртвую плоть.
  - Отстать, - с трудом выдавил я, отплёвываясь.
  - Да?
  Боль пронзила пах, разливаясь волнами по спине - сапог придавил мне яйца, и я, ослеплённый болью, впился зубами в кожу, да так, что хрустнуло. Ладонь вырвалась изо рта, а я корчился, не имея возможности даже скривиться, чувствуя, как меня колотит и трясёт.
  - А ты жёсткий. Мне нравится. Мы ещё повеселимся от души, - донеслось до меня.
  - Достаточно, успеете ещё. Выполнять приказ!
  - Есть,
  Боль отпустила только тогда, когда эти двое скрылись из глаз.
  - Тело запомнило смертное состояние. Так бывает. Любой системе присущи недостатки, - тон Угрюмова, обращавшегося к толпе был каким-то извиняющимся и растерянным.
  Толпа молчала, видимо, привлечённая новым зрелищем - трупом Сталина в клетке.
  Угрюмов склонился и прошипел в ухо:
  - Я же говорил, что это огонь, а не девушка. Целую деревню вражескую сожгла когда-то. Фашисты долго её пытали. А ей понравилось. Так что с ней ты точно не заскучаешь.
  Едва он отвернулся, я опять изо всех сил напряг плече, уже не обращая внимания на то, что кисть онемела напрочь. Эх, ну почему у меня нет масла из лампы, как было у Джека Воробья в фильме. Мигом бы выскользнул.
  - Товарищи! Запомните нынешний день! Сегодня я завершу то, что начал ещё десятки лет назад. Вы станете свидетелями возрождения величайшего из великих, народного счастья, светоча коммунизма, вождя всех вождей товарища Сталина. Ура!
  - Ура! Ура-а-а! - нестройно закричали гомункулы, кто-то жиденько захлопал.
  - Сегодняшний день будет днём начала новой эпохи. Да воссияет в небе новое солнце, да озарит взоры наши свет алой звезды... - и в этот миг звезда под потолком ярко вспыхнула, а потом начала угасать, как в насмешку.
  Гул очередного взрыва сотряс зал, камень грохнулся чуть ли не на меня.
  - Не обращайте внимания, товарищи. С минуты на минуту мои люди остановят мятеж и покарают всех, кто рискнул бросить вызов чистой и безупречной силе, свету нового солнца, миру равенства и добра. Новое солнце да воссияет в небе. Ура, товарищи!
  - Ура-а-а-а-а!
  Лязгнул очередной рычаг - профессор снова колдовал у генератора, но теперь движения его стали плавными и торжественными. Хищно сверкающие крючья с тянущимися от них цепями один за одним повисли на прутьях клетки. Раздались жужжание и треск, по металлу пробежали искры, пахнуло грозой. Разряды выстрелили, пробивая прямо на золотые звёзды, украшавшие погоны мёртвого вождя. Тело покойного сжалось, начало вздрагивать в конвульсиях...
  Сухой треск раздался сбоку - это замелькал и погас экран, показывавший то, что творилось в шахтах. Гомункулы зашевелились и начали боязливо переговариваться, каждый старался отодвинуться как можно дальше от прохода. Чёрт возьми, мне показалось, или среди прочих я мельком увидел Морозова, живого, как ни в чём не бывало.
  Длинный шнур был всажен профессором прямо в присоску на моей ладони, другой конец уже давно впивался в грудь вождя. Слава Богу, он не заметил, насколько я уже смог вырваться. Ещё бы немного. Пальцы посинели и скрючились.
  - Ну, кто готов на подвиг? Кто готов отдать самое дорогое ради того, чтобы Сталин пробудился ото сна?
  Гомункулы шарахнулись теперь от своего создателя, прикрывая руками правую сторону груди, переглядываясь и норовя подтолкнуть друг друга вперёд.
  - Кто готов?
  Внезапно раскатистый зловещий смех донёсся из прохода, внося ещё большую панику и провоцируя давку. Маузер профессора хлестко пальнул, потом ещё и ещё, и тут из прохода легко выпрыгнула Зоя и стремительно подошла к обомлевшему Угрюмову:
  - Приказ выполнен! Служу Советскому Союзу!
  Вид её был таков, что даже профессор потерял дар речи. Закопчёное лицо с безумно блуждающими глазами, голый череп без единого намёка на тёмные некогда волосы. Свозь драную и обгоревшую гимнастёрку виднелось обглоданное почти до костей тело, вывалившиеся потроха тянулись по полу.
  - Что? Что случилось Зоя? - Трясущаяся рука Угрюмова указывала на неё.
  - Ерунда. Мне даже нравилось, как они меня грызли. Тебе есть чему поучиться, - Она подмигнула мне запёкшимся веком.
  - Что там произошло? - Привычный жёсткий тон наконец-таки вернулся к нему.
  - Шурик оказался редким слабаком. Пропустил меня через пулемёты, даже сломать их сумел. А когда я уже хотела поджарить Стаха, Шурик вдруг узнал среди этой кодлы своего товарища из штрафбата. Вопли, братания, слёзы. Пока я расправилась со Стахановым, он напал сзади. Огня не боится, не то что эти. Бились сначала на равных, а потом навалились остальные. Это было приятно. Но я там всё спалила к чертям. Я молодец? Можно теперь тёпленького забрать?
  В ответ я дёрнулся изо всех сил, верёвка скользнула, ещё больше сдирая кожу, и снова застряла.
  - Ты больше, чем молодец. Можно забрать, но прежде становись на колени. Мы примем тебя в партию, комсомолка Зоя.
  Решительным шагом он подошёл к трибуне, взял в одну руку серп, в другую молот и торжественно замер. Обгоревшие мощи склонились, подобострастно глядя снизу вверх до жуткого белыми на фоне почерневшей кожи глазами.
  - Товарищ Зоя, клянись, - он опустил символы на пол и положил ей руку на лысый череп.
  - Клянусь,
  - Клянись!
  - Клянусь!
  - Клянись... - движение пальцев его, взметнувших вверх красную звезду, выдранную изо лба комсомолки, было столь внезапным и стремительным, что я сначала даже ничего не понял.
  И только когда Зоя сложилась, как сломанный манекен, и рухнула, теперь уже окончательно мёртвая, до меня дошло, какую благодарность подготовил Угрюмов своей спасительнице. Нет, её не было жаль, да и яйца ныли до сих пор, но подлость и цинизм этого морального урода зашкаливали, вызывая всё больший гнев. Дайте только вырваться. Дайте! Она и впрямь сдохла и лежала неподвижно, только трепетало слабенькое пламя в раструбе огнемёта.
  - Пора! - Провозгласил профессор, и мельком бросил мне, подходя к рычагам, - вы должны сказать спасибо, что я избавил вас от неё.
  Искры разрядов замелькали ещё сильнее, тело Сталина мелко затряслось. Сжимая в руке зловещую звезду с пятью острыми шипами сзади, Угрюмов подошёл вплотную, шумно вздохнул и с размаху всадил пентаграмму мне в грудь, проколов кожу... Нет, это была не боль. Однажды, давным-давно, я пытался исправить розетку в сетевом фильтре, используя вместо отвёртки перочинный нож. И, естественно, коснулся контактов. Нервическая судорога моментально обратила все мускулы мои в камень, я даже язык прикусил. Вот-вот треснет позвоночник, вот-вот посыпятся осколками сжатые до предела зубы, вот-вот это всё кончится, и я умру...
  И оно кончилось, едва лишь звезда была вырвана назад, сияющая алым, отражающаяся в распахнутых глазах безумца. Боль и дрожь нахлынули волной, следом над клеткой взорвался яркий электрический феерверк, и тело вождя сползло, усевшись на задницу. Повисла зловещая тишина. Первым её нарушил Угрюмов, стремительно прошагав к клетке, попутно выдирая из вождя связывавший нас провод. На белых брюках проступило желтоватое пятно, всё больше увеличиваясь и растекаясь лужей. Усохшая, со скрюченными пальцами рука, дрожа, приподнялась и снова безвольно упала, разбрызгав мочу на ботинки профессора.
  - Лаврентий... Лаврентий...- пробормотали посеревшие губы.
  Сжав кулаки, профессор жадно всматривался в лицо Сталина. Гомункулы замерли, вставая на цыпочки, желая увидеть то, что обещали им многие годы. Даже Маяковский силился поднять голову, но не мог, и лишь мотал ею из стороны в сторону.
  Сжатые веки вождя дёрнули и, наконец, распахнулись.
  - Да-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!! - Ликующе завопил Угрюмов.
  Трясущимися руками он помог Сталину подняться, пока тот озирался по сторонам.
  - Слава великому Сталину-у-у!
  - Слава-а-а-а, слава-а-а-а! - Подхватили гомункулы и наперебой кинулись, было, к нему, но профессор властной рукой остановил их.
  - Мы ждали вас, товарищ Сталин. Мы ждали вас, - почтительно склонился Угрюмов, - взгляните, мы все вас ждали.
  Конвульсивно дёрнулись губы под седыми усами, вождь, едва достававший головою до плеча своего воскресителя, покачнулся, хватаясь за прутья, отдёрнул руку, словно обжёгся и округлил глаза:
  - Изыди! Изыди! - Удивительно, он говорил почти без акцента, глухим, гортанным голосом, преисполненным ужаса и непонимания, - изыди, лукавый! Изыди!
  - Видишь, - расхохотался Угрюмов, - обращаясь ко мне, - великий Сталин сразу понял, что ты лукавый! Ничего, Иосиф Виссарионович, мы его сейчас в расход пустим.
  Но едва лишь профессор хотел снова подать руку вождю, как тот отскочил вглубь клетки, заметался, как загнанный зверь, а потом стремглав вылетел наружу, оскальзываясь на обоссаном полу, метнулся к генератору, потом назад, шарахнулся от гомункулов...
  - Надюша, Надюша, Яшенька, Яшенька, дорогой мой, Василь, Василь, ты где? Яшенька, Яшенька, хоть ты...
  Наконец он рухнул на колени, закрывая руками лицо и всхлипывая.
  - Товарищ Сталин, мы всё сделаем! Мы вернём их всех, - положил руку на плечо профессор.
  - ИЗЫДИ!!! - Истошно завопил вождь, на миг поднимая голову, а потом начал что-то лихорадочно шарить на груди, - Где, где, где, где он...
  - Кто вам нужен? Говорите, приведём,
  - Изыди, лукавый! О Боже, я ведь всегда знал, что закончу именно так. Изыди, прошу, не надо в преисподнюю. Отче наш, иже сущий на небесех. Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, и да будет воля Твоя, как в небесах, так и на земле. Как в небесах... Как на земле... Как... Хлеб наш насущный дай нам на сей день...
  И чем дальше он молился, тем больше отвисала челюсть профессора, выкатывались глаза и тряслись руки, да и не они одни. Его колотило всё сильнее. Гомункулы, прежде оцепеневшие, вдруг кинулись разбирать баррикаду. Это и привело Угрюмова в чувство:
  - Стоя-а-а-а-а-а-ать, уроды!
   Как коршун он подлетел к моему стулу, повалил навзничь, так что я еле успел пригнуть голову и не стукнулся затылком, и с остервенением начал пинать ногами, топтать, злобно выкрикивая:
  - Это ты виноват, ты, ты, ты. Это твоя хамская энергия, это твоя предательская порода испортила Сталина, это ты виноват...
  - Алилуйя, алилуйя, алилуйя, слава Тебе, Боже, слава Тебе, - истошно надрывался вождь, - святый Боже, святый Крепкий, святый Бессмертный, помилуй нас.
  - Хватит, хватит! - Лицо его стало пунцовым, слюна брызгала изо рта, - а вы, вы заткните уши, приказываю!
  Но часть его творений уже сбежала, остальные, кто усмехаясь, кто изумлённо всматриваясь, всё ещё медлили.
  - Царю Небесный, Утешителю, Душе Истины, иже везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих и Жизи Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны...
  - ЗАТКНИ-И-И-ИСЬ!
  Исступлённо топая, Угрюмов метнулся к Сталину, тряхнул его за шиворот, а потом подхватил с пола огнемёт. Щёлкнуло. Ярко жёлтая струя взвилась в потолок, бросая тени на стены и обдавая жаром.
  - Не дай мне, Боже, геенну огненную. Каюсь, Боже, каюсь...
  Это были его последние слова. Вмиг Сталин исчез в вихре пламени, в колыхающемся воздухе стояла нестерпимая бензиновая вонь и смрад спёкшейся плоти.
  - Все назад, - злобно провизжал профессор, швыряя огнемёт в груду обуглившегося мяса, - все назад. Ха-ха-ха-ха-ха. Сталин оказался идейно неправильным. Теперь я - ваш Сталин.
  Он победно вскинул руку вверх, гомункулы снова застыли.
  - Грядёт новый день, да воссияет свет нового солнца...
  Как же он удачно встал прямо спиной ко мне. Нечеловеческим усилием я рванулся, несмотря на боль во всём теле и сдираемую верёвкой кожу, рука вырвалась, следом и другая выскочила из протеза. Я стремглав вскочил, успев подобрать с пола валявшийся серп, замахнулся, и, сколько было сил, рубанул безумца по шее, не удержался на ногах и рухнул на колени. Рухнул от того, что остро отточенный сверкающий металл не встретил никакого сопротивления, пройдя сквозь плоть, словно через пелену дождя или завесу тумана. Но ахнули гомункулы, и медленно съехала с перерубленной шеи и упала ненавистная голова. Теперь безудержный смех пробирал уже меня, когда я глядел на обезглавленное тело с задранной рукой, медленно поворачивающееся ко мне. Я это сделал. Я победил эту гадину. Я победил. И снова и снова я сотрясался от хохота, когда этот истукан, готовый вот-вот рухнуть, стоял напротив. Вот сейчас, сейчас, сейчас...
  Но тело не падало. Долго не падало. Подозрительно долго...
  - А я всегда знал, что это не конец, - усмехнулась отрубленная голова, подхваченная своим хозяином с пола и высоко поднятая над поредевшей толпой, - я победил смерть. Пойте! Пойте!
  Тело его вытянулось до самого потолка, обращаясь в подобие иглы, пол под ногами медленно начал раскручиваться, становясь гигантским чёрным диском пластинки. Всё замелькало и понеслось перед глазами, Угрюмов растянул рот своей же головы в гигантский раструб. Превозмогая дурноту и головокружение, я пытался отползти назад, но багровая пасть заполонила собой всё пространство. Миг, ещё миг...
  - Вставай, проклятьем заклеймённый,
   Весь мир голодных и рабов...
  Игла-Угрюмов наскочил ногами на труп Зои, глотка всхрипела и снова:
  - Вставай, проклятьем заклеймённый...
  Голос его рвал барабанные перепонки, дикая карусель уносила куда-то в бездну.
  Вставай, проклятьем заклеймённый...
  Вставай...
  Вставай...
  Взорвалась и погасла звезда, чёрная тьма воцарилась, делая кружение вдвойне жутким.
  Вставай...
  Вставай...
  Вставай...
  Я сейчас умру, прекратите, умоляю.
  ........................................................................................
  - Вставай, Евген, вставай, ну чё ты, вставай же, Евген...
  Мутное ноябрьское солнце в пелене облаков. Бодрящий ветерок. Испуганное лицо Сашки. И я, лежащий на ступеньках подвала.
  - Ну же, Евген, очухался? Очухался?
  - Сашка, это ты?
  - Я, кто же ещё. Ты чё это так?
  - Сашка, где он?
  - Кто?
  - Ну профессор Угрюмов,
  - Какой? Да стой, куда же ты, стой, опять в подвал? Зачем?
  - Сашка, Сашка, некогда объяснять, закрывай скорее, где ключ, где он, закрывай. Надо полицию вызывать срочно. Там такое, такое... Сашка, ты всё равно не поверишь, полицию вызывай, у меня телефона нет, вызывай, они скоро выберутся и всем хана...
  - Ты что, башкой треснулся? Треснулся, по ходу.
  - Они там,
  - Да кто?
  - Там, эти, мертвяки, мертвяки там. Сам видел.
  - Нет там никого. Скажи спасибо, что я спохватился, пошёл тебя искать. Ну и вонища там. И жара. Видать тебя тепловой удар долбанул,
  - В смысле?
  - В коромысле. Я тебя нашёл в коридорчике. Еле увидел. Вон, рукав подрал, пока в дыру залез. Ты там на полу лежал. И крыса рядом раздавленная. Ты её, видать, ногами запинал,
  - Это его крыса, его,
  - Чья?
  - Павлика Морозова,
  - Ты чё, тролишь меня?
  - Не, не, не, Сашка, в натуре,
  - Видать, шибанулся крепко,
  - Да? Давай проверим, пожалуйста...
  - Иди и проверяй, я не полезу больше.
  Карман оказался пустым.
  - Где ключ?
  - На, держи, я его нашёл его у тебя и закрыл, когда вынес твою тушу на холодок,
  Уже по привычке я потянулся левой рукой. Металл звякнул о ступеньку. Протез по-прежнему работал с запозданием. Мой протез. Нда...
  - Знаешь, Сашка, не пойду. Давай-ка, лучше, за вискарём сходим, посидим. А я расскажу, что мне там привиделось, пока я в отключке был.
  - Это годно. Заодно и видюху твою обмоем,
  - А ты поставил уже?
  - Я её ещё час назад воткнул. А тебя всё нет и нет. Уже кипишить начал, думал, ты там надорвался дохлых крыс выносить.
  Эпилогъ
  Хлопья снежинок медленно кружатся в свете фонаря, мерцает гирлянда над вывеской магазина как раз напротив окна. Скоро Новый год... Только эта мысль, мысль, что надо поберечь силы, да и деньги, заставила меня неделю назад выйти из алкогольного коматоза. И остервенело, затворнически взяться за работу. Ещё тогда, поздним ноябрьским вечером, лихо осушив последний стакан вискаря, Сашка дослушал-таки рассказ о безумном видении, рождённом моим мозгом, пока я лежал в подвале в полной отключке. Лежал, как он сказал, "как бухой динозавр", подмяв под себя руки и уткнувшись лбом в трубу канализации.
  - Ну ты дал, - цокнул он языком, - впору ужастик снимать по такому глюку. Ты точно в сталкера переиграл. Или РЕН-ТВ насмотрелся.
  Но я не режиссёр. А вот записать попробовал. Не знаю, интересно это будет, или нет?
  Крысами больше не воняет. То есть воняет, но немного, в подвале. Одной единственной мёртвой крысой, раздавленной моим ботинком. Долго я отмывал с него запёкшуюся кровь. Крыса до сих пор там... А вот ничего другого нет. Просто коридорчик и тупик. Целёхонький пол, мирно губят трубы. Я пару раз, накидавшись в дупель, спускался туда. Нет там ничего... И никого... Кем же были эти чудовища, рождённые сном моего разума? Не знаю. Я долго гуглил, мне попадались Вениамины Угрюмовы, мёртвые и живые. Яковлевичей среди них не обнаружилось. Вбивал в поисковик и "строчки Маяковского на смерть Сталина", с трудом извлечённые из памяти, ещё не отошедшей тогда от шока. Нету. Да и не могло быть - он умер раньше Сталина. Бред слишком крепко врезался в память... Марихен. Кем же она была? Фейковый суицид... Или настоящий. Что-то о предсмертных записках. Две, вроде. Но я почему-то боюсь искать информацию. Или не хочу. Пусть останется так. На прошлой неделе мне снилось, что она звала меня из своего силиконового плена. Лампы на станции были разбиты, труп гвардейской "собаки", вывалив язык, болтался под потолком, вздёрнутый на своих же цепях. Она просила освободить её, освободить из упругого "саркофага", уже заросшего паутиной и покрытого пятнами грязи. Мы долго разговаривали, она прочитала даже какой-то свой опус. Не помню, что именно. Про рябину, что ли... Я не дослушал, так тоскливо и ужасно вдруг стало на душе... Проснулся, давясь слезами. И с разрывающейся от дикого бодуна головой.
  Забавно, второй день подряд описываю своё видение... Не сплю вторые сутки. И не ел. Очень удобно, хотя и странно. Как перестал бухать, думал, что жор нападёт. Нет. Интересно, сколько так можно протянуть. Ничего, на Новый год отожрусь. Если захочу...
  Фрося стала какая-то странная, меня это напрягает. Раньше бежала ко мне со всех ног, а теперь всё чаще прячется под кресло. А если беру её на руки - начинает мелко трястись и скулить. Но жрёт нормально, в отличие от меня. Ветеринару что ли показать её.
  Хотя, самому было бы неплохо до доктора сходить, опять фантомные боли в руке появились, ещё хуже, чем раньше. Я её не просто чувствую, она как будто сама двигается, хотя её и нет. Одно хорошо - стоит снять протез, мой почти сдохший, плохо реагирующий протез, как боли уходят. А вот грудь справа болит, и это напрягает.
  И что за странный шрам в виде пяти точек и болезненного бугра. Когда успел его получить, не помню...
  КОНЕЦ
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"