Лакинская Наталия Марьяновна. Мой отец, Марьян Иванович Лакинский

Лакинская Наталья Марьяновна

Семья отца, его детство, увлечения, мечты

Отец, Марьян Иванович Лакинский, родился в 1878 году в городе Умани. Рос он без матери, она умерла при родах, не успев даже накормить ребёнка грудью.

Его отец был в отчаянии. Он очень любил свою жену и никогда не оправился от удара, нанесённого её смертью. Причиной своего горя он считал родившегося ребёнка. Хотя он понимал, что ребенок ни в малейшей степени не виноват, и, конечно, его не обвинял, но как только видел сына, волна боли и горечи поднималась в нём. Он был не в силах произнести несколько добрых слов или улыбнуться ребёнку.

Заботу о мальчике взяла на себя его сестра Валентина Ивановна (Валюня), старше братика на 10-12 лет.

Марьянчик, как его называли в семье, невольно всё больше отстранялся от отца, привязывался к сестре и погружался в мир своих интересов. Учился он очень хорошо, учение давалось ему легко. Он очень любил математику, интересовался астрономией и географией, много читал. Больше всего любил литературу о приключениях и путешествиях. Мечтал попасть в новые неизвестные места, плавать по морям, стать моряком.

Поступление в Таганрогские мореходные классы" и дальнейшее образование

Он знал, что профессия моряка таит много опасностей, но думал, что отличные мореходные знания предохранят его от роковых ошибок. Поэтому он хотел получить как можно больше знаний и навыков. Он выбрал "Таганрогские мореходные классы", которые имели прекрасную репутацию и обеспечивали своим выпускникам умение управлять не только пароходами, но и парусными судами. Выпускники этого учебного заведения были обязаны уметь управлять парусами, знать, когда их следует поднимать, когда опускать. В бурю, дождь и холод, когда парусное судно носило по волнам, нужно было иметь мужество подниматься на мачты, перемещаться по палубе заливаемого колоссальными волнами судёнышка, казавшегося маленькой скорлупкой в пучине океана.

Все эти трудности его не пугали, он твёрдо знал, что станет моряком.

Он был принят в выбранное училище. Учился прекрасно, прошёл необходимые стажировки на пароходах и парусниках и получил звание штурмана. Он стал плавать на судах РОПИТ'а, сначала в должности 3-го и 2-го помощника капитана, потом стал старшим помощником капитана.

Полученное образование он посчитал недостаточным для себя и продолжал учиться. В 1910 году он сдал необходимые экзамены и получил звание капитана дальнего плавания, дававшие ему большие права.

Годы, прошедшие со дня отъезда из Умани, не были лёгкими. Когда он учился, денег из дому присылали немного, часто их не хватало, особенно когда он уже ожидал следующего получения денег или посылки.

Однажды на Рождество, получилось так, что он ожидая посылку, уже успел потратить всё, что у него было. Посылка опаздывала, денег не было, пойти было не к кому, товарищи успели разъехаться по домам, мучил голод, не позволявший заснуть. Папа часто вспоминал норвежского писателя Гамсуна. Он говорил, что не встречал другого писателя, который бы так правдиво описал муки голода. И вот, когда отец испытывал как раз те мучения, о которых шла речь в произведении Кнута Гамсуна, раздался стук в дверь, пришёл сторож и сказал: "Тебя вызывает начальник училища". Папа пошёл с некоторой тревогой, хотя не чувствовал за собой никакой вины.

Он робко постучался в квартиру начальника, его пригласили войти. Он застал красиво накрытый стол, за которым сидела семья начальника училища и несколько молодых преподавателей, ещё не имевших собственных семей. Начальник догадался, что папа не уехал домой, и пригласил его на Святой Вечер. Папа всю жизнь помнил об этом событии и сохранил благодарность к начальнику училища, ставшим для него примером того, как нужно заботиться о людях от него зависящих.

На следующий день пришла посылка и всё вошло в свою колею. Но впереди его ждали новые трудности.

Годы плавания по морям и океанам

С тех пор, как в 1898 году отец закончил "Таганрогские мореходные классы" и стал плавать на судах РОПИТ'а(Русское общество пароходства и торговли), он был материально полностью обеспечен, но продолжал упорно учиться.

Большую часть времени он был в плавании, редко бывал в Одессе, поэтому не видел надобности в том, чтобы приобретать или даже снимать квартиру. Он жил в своей каюте на пароходе. Только иногда он оставался на ночь в доме сестры, которая уже была замужем и имела двух дочерей- Зосю и Люсю. Он любил сестру и своих маленьких племянниц. Возвращаясь из плавания, он всегда привозил им подарки, выбирая для них всё лучшее, что можно было приобрести в заморских городах. Приезд дяди был для девочек праздником.

В плавании он имел много времени, свободного от вахт. Он не скучал- читал, учился, добиваясь своей цели,- стать капитаном дальнего плавания.

Начало века, казалось, знаменовалось спокойствием, уверенностью в устойчивости всего уклада жизни России. Неожиданное начало Русско-Японской войны не внушало особых опасений. Как правительство, так и население России чувствовало уверенность. Многие думали, что русские способны "шапками закидать" японцев. Но жизнь распорядилась иначе. Поражение в этой войне нанесло очень большой удар по России и заставило многих потерять веру в её непобедимость.

Суда РОПИТ'а перевозили не очень срочные грузы в Порт-Артур, где сосредотачивалось командование Российской армии.

Судно, на котором находился папа, было заполнено грузами для русской армии, воюющей на Дальнем Востоке. Ему предстоял долгий путь. Путешествие должно было занять более 2-х месяцев. Все понимали, что путь будет нелёгким.

Выйдя из Средиземного моря через Суэцкий канал, оно направилось в южные моря. Пароход прошёл Индию, Индо-Китай, Филиппины, обогнул Корею, вошёл в Японское море и приближался к Порт-Артуру. Моряки предвкушали отдых и строили планы, как проведут время на суше. И вдруг... Судно напоролось на мину. Был взрыв, началась суета, стали спускать аварийные шлюпки.

Во время взрыва образовалась пробоина, погибли все, кто был близко от места взрыва.

Чуть ли не в последнюю минуту, когда судно почти полностью погрузилось в воду, отцу удалось спуститься в одну из шлюпок. Всё, чем он владел, исчезло в Японском море, но больше всего он жалел о большой библиотеке, которую ему удалось собрать, и которая хранилась в каюте.

Но жизнь продолжалась... Вернувшись в Одессу, отец получил назначение на новое судно и продолжал плавать.

-- Знакомство родителей и их свадьба

Отец возвращался в Одессу на несколько дней, чтобы снова отправиться в плавание, поэтому у него не было большого круга знакомых. Иногда он думал о том, что пора жениться, но у него всегда не хватало времени, чтобы уделить этому вопросу достаточно внимания.

В 1909 году один из его сослуживцев решил жениться и пригласил папу на свадьбу. Невеста- Нюся Северин- оказалась одной из подруг моей мамы.

На этой свадьбе мои родители познакомились, но свадьба их произошла не так скоро, хотя отец сразу обратил внимание на очень интересную и воспитанную девушку- Ванду Шарахович- и решил, что женится на ней. Но постоянные уходы в плавания и подготовка к экзаменам на звание капитана дальнего плавания занимали много времени и не давали ему возможности часто видеться с моей будущей мамой.

Но знакомство не оборвалось, папа попросил разрешения бывать в доме у бабушки и, приезжая в Одессу, всегда навещал её семью.

Мама с начала знакомства всегда относилась к папе с уважением, но не думала о нём как о будущем муже. Сначала ей казалось, что круг его интересов очень далёк от неё. Однако, беседуя с ним в его редкие приезды, она была увлечена его интересными рассказами о дальних странах, о плаваниях, о жизни на кораблях, о кораблекрушениях, о далёких островах, населённых дикарями и др. Ей нравилась его скромность, деликатность, мужественность, рассудительность, нравилось достоинство, с которым он держался. Она прониклась к нему симпатией, он начинал ей нравиться.

Началась первая мировая война. Папа получил новое назначение капитаном на судно- заградитель "Цесаревич Алексей". Его задача заключалась в том, чтобы не дать возможность врагу ставить мины в портах или взрывать уже поставленные.

Отец проплавал на этом судне около двух лет, довольно редко бывая на суше. Только в 1916 году его заменили на этой должности, назначив военного.

Во время длительных отсутствий отца, когда он плавал на "Цесаревиче Алексее", мама, зная об опасности его деятельности, очень тревожилась о нём и почувствовала, что ей его недостаёт.

Когда в 1916 году он вернулся и сделал ей предложение, она согласилась выйти за него замуж.

Папа мог получить отпуск только в декабре 1916 года. Оказалось, что в Одессе в костёле (родители были католиками) не венчают, т.к. начался пост. Пришлось обратиться в высшие духовные инстанции, где им предложили венчаться в Харькове. Такой вариант оказался удобным, т.к. в Харькове жила тётя Тося- Теофилия Станиславовна, старшая сестра мамы, которая была замужем за профессором Харьковского Университета- славистом Кульбакиным Степаном Михайловичем. Степан Михайлович, серб по национальности, в 1917 году вернулся на свою родину. Сейчас в Белграде живёт его внучка Вера Кульбакина с семьёй.

Свадьба из-за военного времени была скромная, но были соблюдены все необходимые условия. Свидетелями были - моя бабушка - Теофилия Адольфовна Шарахович и Степан Михайлович Кульбакин.

После свадьбы родители уехали в Севастополь, где находилось судно, принадлежащее РОПИТ'у, на котором плавал отец.

В Севастополе мои родители находились временно. Городом, где они собирались жить, была Одесса.

События в мире и их влияние на жизнь моих родителей

Это был канун событий, которые в прямом смысле потрясли мир. Начался 1917 год. Произошла Февральская революция.

Родители были настроены демократически. Они видели все недостатки жизненного уклада при царизме, видели нищету народа, принадлежали к тому типу людей, которые думают не только о себе. Уже в 1905 году они сочувствовали людям, вышедшим на баррикады. Они приветствовали происходящие демократические изменения, но конец 1917 года, декреты Советского правительства были для них неожиданны. Они понимали, в какой хаос ввергается страна. Особенно обидно было, когда они замечали, как советские власти даже не пытались сдерживать жестокость и неразумность некоторых решений местных властей. Отец всегда пользовался симпатией подчинённых и однажды к нему пришли матросы из профсоюзного комитета и предупредили, что существует решение революционных властей уничтожить всех людей, имеющих образование более 4-х классов средней школы.

Подобная акция не была осуществлена, но она всерьёз обсуждалась и голосовалась. Здравый смысл победил, но всё же какие-то люди, близкие к власти, пытались её осуществить. Отец мог привести немало примеров неразумного поведения людей, внезапно получивших власть.

Управление РОПИТ'а переместилось в Севастополь. РОПИТ'овские суда стали возвращаться не в Одессу, а в Севастополь.

Между тем, в семье ожидались перемены- на свет должна была появиться я. Мама не могла больше оставаться в Севастополе и папа отвёз её в Одессу, где были родные- бабушка и семья Ястржембских. Младшая сестра мамы- Ядвига Станиславовна была замужем за Дионисием Адамовичем Ястржембским- крупным инженером-электриком, работавшем в фирме Сименса. В их семье было двое детей- Вилик 10-ти лет и Ирена 4-х лет. Жили они на Ольгиевской улице в квартире бабушки.

Папа привёз маму и тут же отправился в Севастополь. В промежутках между рейсами он при малейшей возможности навещал Одессу.

-- Моё появление на свет

Время было трудное. Украина во главе с Грушевским стала независимой. Одесса была на Украине. Севастополь был в то время российским. Пересечение границы теоретически требовало пропуска, но украинское консульство не справлялось с выдачей виз всем желающим. Папе пришлось бы ожидать получения пропуска больше времени, чем он вообще мог находиться в Одессе. На практике оказалось, что точные границы ещё не установлены и переезду в Севастополь из Одессы и в Одессу из Севастополя пока никто не препятствует.

В конце 1917 и в начале 1918 года в Одессе было очень неспокойно. На улицах стреляли. Люди боялись выходить.

В те времена роды происходили в домашней обстановке. Маме предстояло также рожать дома, но нужен был врач. К счастью, напротив квартиры бабушки, на Ольгиевской 10, жил прекрасный гинеколог Стрезов. Он наблюдал маму и предполагалось, что он будет принимать роды. Однако, оказалось, что перейти через улицу в те времена было подвигом. Роды у мамы были тяжёлые, длились долго. Преодолев страх, доктор решился перейти улицу и пришёл во-время. Я появилась на свет.

В Севастополь была послана телеграмма о моём рождении. Приехал папа. После первой радости встречи появились заботы. Прежде всего нужно было нанять квартиру, что в то время было нелёгкой задачей.

Папе удалось найти довольно хорошую трёхкомнатную квартиру на Градоначальницкой улице, в самом её конце. Балкон нашей квартиры на третьем этаже был самым последним балконом с левой стороны улицы, над спуском, ведущим к Дюковскому саду. Мебель приобрели самую необходимую. Пригласили няню, и мама переехала в свою квартиру. В первое время бабушка была с нами, а потом вернулась в свою квартиру на Ольгиевскую к тёте Ядвисе.

Некоторое время продолжалась такая не совсем спокойная, но более или менее стабильная жизнь, а потом начались по-настоящему тревожные месяцы.

-- Обоснованная тревога. Болезнь и спасение отца

Перестали приходить письма и деньги. Мама не знала, что и думать. Понимала, что случилось что-то очень серьёзное. Денежный запас был исчерпан, мама начала продавать вещи. Ценностей почти не было. Скоро продавать стало нечего. Работать мама не могла пойти, т.к. меня не на кого было оставить. Кто-то предложил маме научить её делать спички. Она быстро научилась. Процесс был простым, нужно было только иметь необходимые реактивы. Мама приобрела всё необходимое и начала продавать спички на Новом рынке. К сожалению, спички получались плохими, в основном, потому, что дерево палочек, которые окунались в смесь, были сырыми и не сразу воспламенялись. Кроме того, смесь, которая наносилась на спичечную коробку, плохо держалась. В общем, заработки были слабыми, но с помощью тёти Ядвиси и тёти Костуси (ещё одной сестры мамы, которая работала в конторе порта), мы продолжали существовать.

Но тревога всё возрастала. Мама не знала, что и думать.

Всё разъяснилось, когда было получено письмо от судового врача. Мама поняла, что тревожилась она не напрасно и что мы были совсем рядом с большим, большим горем.

А случилось вот что: папа заболел сыпным тифом и его отвезли в госпиталь, где его навещал судовой врач. Сначала папе было очень плохо, он был совсем без сознания более полутора месяца, потом ему стало лучше, он начал поправляться.

В конторе РОПИТ'а было решено отправлять возвращающиеся из рейса суда в Марсель, в связи с тревожными событиями, перемещающимися на юг России. Пароход, на котором плавал отец, должен был уйти в Марсель на следующий день. Судовой врач поехал в госпиталь, чтобы узнать, сможет ли папа уйти с пароходом. Придя в госпиталь, врач не застал отца. На его вопрос, куда перевели больного, ему ответили, что он в мертвецкой. Врач возмутился, сказал, что был на днях и знает, что состояние больного было не таким, чтобы он мог умереть. Он потребовал, чтобы его впустили в мертвецкую. Когда он осмотрел отца, оказалось, что у него работает сердце.

В другое время, конечно, всё руководство госпиталя было бы отдано под суд, но при тех обстоятельствах врач просто забрал отца на судно и изолировал его в отдельной каюте, приняв все меры санитарии. Понимая волнения родных, судовой врач написал маме письмо, где описал всё происшедшее и сообщил, что пароход уходит в Марсель и по-видимому, надолго. К сожалению, я не знаю имени прекрасного человека, спасшего моего отца. В последующие годы я слышала, что он из Марселя уехал в Африку, подписав контракт, обеспечивающий ему большой заработок, в то время как во Франции он оставался бы безработным.

Мама с волнением читала письмо, понимая, что её положение безнадёжно, но радовалась, что папа находится на пути к выздоровлению, и, по-видимому, находится в Марселе, где уже нет угрозы для его жизни.

Положение в Одессе оставалось сложным. Мама продолжала делать спички и продавать их; родственники продолжали нас поддерживать.

Планы спасения семьи

Контора РОПИТ'а, отправив все пароходы в Марсель, также туда перебралась и продолжала функционировать. На первых порах всё шло хорошо. Суда ходили в Индо-Китай. Привозили ананасы, апельсины, лимоны, бананы, тахинную халву, рециновые орешки (для изготовления касторки) и др. Не знаю, что отправлялось на Восток, но думаю, что доходы РОПИТ'а постепенно снижались, поскольку отпала возможность экспортировать товары из России и Украины.

Но пока всё шло нормально. Папа плавал, хорошо зарабатывал, копил деньги, чтобы добиться нашего переезда во Францию. Легальных путей пока не было. однако, всегда находятся люди, которые сообщают о скрытых возможностях. Папа узнал, что нужно поехать в город Акерман (сейчас Белгород-Днестровский), принадлежавший в то время Румынии. Папа взял отпуск и поехал в Акерман. Ему удалось связаться с людьми, осуществляющими нелегальную перевозку в Румынию через советскую границу. Папа заплатил часть требуемых денег, другую часть нужно было заплатить после прибытия семьи.

-- Письмо от папы. Наш с мамой переход через границу

В мае1921 года к маме пришёл человек с письмом от папы, где он спрашивал, согласна ли мама на нелегальный переход границы в Акерман, где её будет ожидать папа. Мама, конечно, согласилась, т.к. других перспектив встретиться с папой и начать нормальную жизнь у неё не было.

Отъезд был назначен на конец июня. За мамой приехала бричка. Вещей было мало. Мама взяла меня на руки и села в бричку. Провожала нас только бабушка. С остальными родственниками она попрощалась накануне. Привлекать внимание не следовало.

Остановились в Овидиополе на краю селения. Хозяева просили не шуметь и не давать плакать ребёнку. Когда стемнело, поехали не сразу, нужно было, чтобы скрылась луна. Наконец, нас посадили в большую лодку. В лодке было человек 17-18. Как рассказывала мама, соседями оказались: одна графиня, одна княгиня, какой-то богатый человек с семьёй и ещё другие люди, о которых я ничего не знаю. Когда настало время, начали пересекать Днестр. Гребли бесшумно, двигались очень медленно. На середине Днестра выяснилось, что дно лодки наполнилось водой. Гребцы попросили пассажиров вычерпывать воду, что и пришлось делать. Плакать детям не давали. Вся эта картина стоит перед моими глазами. Не знаю, запомнила ли я это сама, или, слушая, как мама многократно рассказывала об этом путешествии, представила себе всё это. Мне было 3,5 года. На румынском берегу нас встретили румынские таможенники. Начали размахивать винтовками, прогоняя нас обратно. Оказалась на посту не та смена, с которой было договорено, и пришлось отправляться обратно. Конечно, те, у кого были ценности, лишились их в точном соответствии с описанием Ильфа и Петрова в романе "Золотой телёнок". Делать было нечего, наши перевозчики отправили нас обратно.

Попали мы на другую часть овидиопольского берега, где была топь. Мама ступила туда и потеряла туфли. В босые ноги впились колючки. Так, босая, она вернулась в Одессу, конечно же, на Ольгиевскую, т.к. у неё даже не было денег, чтобы расплатиться с извозчиком. Он согласился подождать, пока она поднимется наверх, чтобы взять деньги у родственников. Но дома она никого, кроме бабушки, не застала, а денег у бабушки не было. пришлось просить у соседей, причём мама не сразу нашла, у кого из соседей была нужная сумма. Извозчик возмутился, не хотел ждать, начал кричать о богачах, которые удирают за границу, а извозчику заплатить не хотят и т.п.

Наконец, нужная сумма была найдена и вручена извозчику. Мама со мной вернулась в свою квартиру и решила, что никогда больше не пустится в новое путешествие. Продолжалось полуголодное существование.

Прошло больше месяца. К маме снова явился человек с письмом от папы. Папа объяснил положение и причину неудачи и просил предпринять ещё одну попытку пересечения границы. И мама согласилась. Отъезд был назначен на вторую половину августа. Всё повторилось в том же порядке, но в этом случае таможенники были

любезны и отправили нас в гостиницу. В гостинице, где нас должен был ждать папа, его не было. мы прибыли на день раньше, очевидно, из конспиративных соображений. Мама едва не упала в обморок. Оказалось, что папа уехал в Кишинёв, оставив адрес гостиницы, куда ему сообщили о нашем приезде.

Папа приехал на следующий день утром. Отчётливо помню момент его появления. Мы с мамой умывались возле дворового крана. По-видимому, в гостинице не было не только горячей, но и холодной воды. И вдруг появился папа- большой, радостный, с сияющим лицом, бросился к маме, они начали целоваться, мне это показалось бесконечно долгим и я бегала вокруг них, крича: "а я, а я!". Наконец, папа обратился ко мне, обнял меня, поцеловал; его лицо было мягким и тёплым.

Папа объяснил, почему он уехал в Кишинёв: не будучи уверенным, что наше путешествие приведёт к благоприятным результатам, он собирался превратить свои деньги в бриллианты, а бриллианты заделать в зубы в виде пломб. А потом переплыть Днестр и оказаться в Одессе, имея средства к существованию.

В Кишинёв он поехал, чтобы узнать о возможности подобной операции и подыскать соответствующего зубного врача. Наш приезд сделал такие проекты ненужными.

-- Путешествие через Европу

А потом началась сказка: поезд Бухарест- Париж в первом классе. Недельное пребывание в Париже- Эйфелева башня, Собор Парижской Богоматери, "Place Etoile", бесконечные машины, залитые электрическим светом улицы, дома, парки. В основном, в памяти остались эти слова. Но кое что из этого я всё таки запомнила: Эйфелеву башню, "Place Etoile", свой рёв на этой площади на польском языыке- "я хочу домой!".

Могу написать эти слова русскими буквами- "я хце до дому". В то время я говорила только по польски, кое-что понимала по русски. Я проводила много времени с бабушкой, а бабушка говорила с мамой и со мной по польски. Так что польский язык был моим первым языком. А сейчас я его совсем забыла.

-- Жизнь на судне

А потом мы приехали в Марсель. Поселились на судне, на котором плавал папа. Это был "Тигр" или "Ефрат". Я помню эти два названия, знаю, что в Марсельском порту они стояли рядом, но забыла, на каком из них мы жили. Папа всегда был против того, чтобы женщины и дети находились на судне. Это старое морское суеверие. К тому же папа знал, что меня здесь подстерегают опасности. Я хорошо помню, как я бегала по пароходу. В одной части судна шла перегрузка на катер. Помню, я знала, что борт открыт и к нему нельзя подходить, но когда я бежала, казалось, что я не остановлюсь и выскочу за борт. Меня подхватил один из моряков. После этого родители решили срочно искать квартиру. К тому же, судно должно было идти в рейс. До этого случая был ещё один- я повредила себе палец, когда крутила какой-то прибор, связанный с якорной цепью. Шрам остался у меня до сих пор.

-- Камуэн. "Замок каштанов"

Родители начали искать квартиру вблизи порта. Оказалось, что это очень дорого, нам не по средствам. Кто-то посоветовал найти квартиру за городом. В результате поисков мы попали в небольшой посёлок под названием Камуэн. Здесь мы сняли квартиру из двух комнат в большом двухэтажном доме, окружённом усадьбой, который назывался "Chateau des Maroniers", т.е. "Замок каштанов". Когда-то, вероятно, это было дворянское поместье. Перед домом была обширная терраса, покрытая песком и гравием. Терраса была окружена большими деревьями- каштанами и платанами. На террасе были скамьи, где можно было отдохнуть, росли также олеандры. От середины террасы шла дорога, которая проходила через мост. С моста был виден бассейн, заросший водорослями, в котором были лягушки. Купались мы в нём редко. От моста начиналась аллея длиной около полукилометра, по обе стороны которой росли платаны. Аллея проходила через парк, где росли фруктовые деревья и орехи, и выводила к большому хозяйственному двору с несколькими постройками, был там большой дом, в котором тоже сдавались квартиры. Хозяйственный двор был окружён забором с воротами и калиткой на улицу. Справа видны были дачные строения, сады, огороды, кустарники. Это был дачный район. Слева улица вела в сторону посёлка. Посёлок был небольшим, но дома в нём были 2-х и даже 3-х этажные. Недалеко от нашей усадьбы была площадь с расположенной на ней католической церковью (костёлом). В посёлке была школа.

Мой внук, изучая французский язык, попал в учебно-туристическую группу, посетившую Марсель. Зная о том, что мне в детстве пришлось жить несколько лет в Камуэне, поблизости от Марселя, он решил посетить это место и увидеть то, о чём я ему рассказывала. Беседуя с ним, я вспоминала хозяев этого поместья.

К сожалению, никого из известных мне людей уже не было, но ему удалось встретить человека, который кое-что рассказал о них и помнил русских эмигрантов, поселившихся в поместье "Chateau des Maroniers",- и так, в какой- то мере, осуществилась связь времён.

Жизнь в Камуэне. Разговоры взрослых

Мы поселились в Камуэне в конце 1921 или в начале 1922 года. Играя с детьми, я быстро усвоила французский язык. Мама, знающая этот язык на уровне гимназии, не ощущала больших неудобств при общении с французами. Литературного языка она, конечно, не знала. Папа довольно плохо говорил по французски, он только позже понял, насколько ему было необходимо знание французского языка. Но было уже поздно.

В первое время нашего пребывания в Камуэне папа продолжал плавать. Он приезжал после плавания счастливый, что видит нас, внимательно слушал рассказы о нашей с мамой жизни в его отсутствие, расспрашивал о моих занятиях, узнавал, что я читаю, умею ли рассказать о прочитанном. Очень рано начал меня обучать математике. Заставлял считать. К пяти годам я имела представление обо всех четырёх действиях арифметики и начала учить таблицу умножения.

Когда папа не был в плавании, он ежедневно уезжал на своё судно, а возвращаясь, всегда привозил что-нибудь вкусное. Мы узнавали о возвращении папы по радостному визгу, который издавал дворовой пёс Эстоп (Тото), увидев папу и получив от него порцию ласки и какое-нибудь лакомство.

В присутствии папы мне всегда было интересно, но я чувствовала давление- я знала, что я должна постоянно в чём-то совершенствоваться и доказывать папе, что не останавливаюсь в своём развитии. Папа был со мной строг и категоричен. Мне было немногим больше пяти лет и я ещё не ходила в школу, когда однажды в воскресный день он заставил меня в один присест выучить всю таблицу умножения (к пяти годам я её уже знала до "5" включительно). Ни призывы детей за окном, ни мои и мамины просьбы не могли поколебать его решения. Папа отпустил меня, когда я ответила ему всю таблицу умножения вразброс.

Дважды я получила от папы жестокое наказание по мягкому месту (мне было не столько больно, сколько обидно). Первый раз я была наказана за то, что взяла несколько су тайком; второй раз- за то, что после школы не вернулась домой, а пошла с подружкой на холмы, окружавшие Камуэн, и вернулась, когда уже стемнело, а мама к этому времени сходила с ума от волнения. Я сделала соответствующие выводы и обиды на папу не сохранила.

Папа был довольно общительным человеком, но не выносил нахальства и амикошонства, сам он отличался деликатностью. У него были хорошие отношения с сослуживцами, были друзья, но близкий друг был один- Михаил Минович Горбатов, с которым отец прошёл большой путь.

Когда мы жили в Камуэне, он любил приглашать к себе друзей и сослуживцев, и они вели бесконечные разговоры, в основном, о глобальных проблемах. Их всех очень волновало происходящее в России, в Одессе. Сведения об этом были очень скупыми. Они понимали, что во французских газетах рассказывается далеко не всё, что происходит в СССР, а то, что пишется, далеко не объективно.

Во французской прессе большое внимание уделялось гибели царской семьи в Екатеринбурге, высылке из страны учёных, арестам и расстрелам в Петербурге и т.п.

Мама переписывалась с родственниками в Одессе, а также с тётей Тосей и её семьёй, жившей в Белграде. В Белграде было хорошо. Степан Михайлович состоял профессором в Белградском университете, его семья ни в чём не нуждалась. Письма из Одессы также внушали оптимизм. В СССР был НЭП. Жизнь резко улучшалась. Из Белграда папе советовали ехать в Польшу, но отец утратил свои польские корни и чувствовал себя русским, а не поляком.

Все русские моряки жили надеждами вернуться на Родину. Верили, что наступит время, когда это станет возможным. А пока вели бесконечные беседы, сидя у нас за накрытым столом с нехитрой закуской и популярным во Франции вином "Руж". Как я теперь понимаю, моряки, бывая в разных странах, невольно сравнивали между собой как уровень жизни там, так и отношения между людьми и их привычки. Живя во Франции, им приходилось особенно внимательно всматриваться в жизнь и быт французов, чтобы не слишком выделяться на их фоне. Я помню, моряки удивлялись тому факту, что, хотя все французы употребляют много вина, на улице не встретишь пьяного француза. А если бывают пьяные, то это не французы.

Я сидела за столом, пытаясь вникнуть в разговоры взрослых до тех пор, пока мне не начинало казаться, что папа и его друзья удаляются от меня на большое расстояние. Мама замечала, что я засыпаю, и отправляла меня в постель.

Хотя я не всё понимала, но эти разговоры за столом оставляли свой след в моём сознании. Я воспринимала то уважение, которым пользовался мой отец. Позднее я осознала, что это определялось его глубоким пониманием обсуждаемых вопросов, его уважением к мнению других людей и желанием их понять, его достоинством, его справедливостью.

Борьба русских моряков за возвращение судов РОПИТ'а в Советский Союз

Марсельское отделение РОПИТ'а испытывало объективные трудности, связанные с тем, что товарооборота, в сущности, не было, т.к. на вывоз экспортируемых из Европы товаров давно были заключены договоры с французскими судовладельцами, а импорт колониальных товаров не способен был обеспечить содержание такого количества судов, принадлежащих РОПИТ'у. Поэтому руководителям РОПИТ'а не оставалось ничего другого, как начать продавать суда. Им пришлось пойти на это. То одно, то другое судно оказывались проданными, а моряки лишались работы. Так постепенно была продана значительная часть судов. Было продано и то судно, на котором плавал отец. Мы остались полностью без средств. У мамы не было специальности. Полученное в гимназии знание французского языка помогало ей объясняться с окружающими людьми, делать покупки и др. Но для получения работы нужно было знать язык досконально. Папа тоже недостаточно знал французский чтобы пересдать навигационные предметы, что позволило бы ему плавать на французских судах. В то время ему было уже более сорока лет, начинать заниматься физическим трудом было поздно. На первых порах ему удалось получить место ночного сторожа в порту. Это была малооплачиваемая работа, но существовать сравнительно бедно она позволяла. Мама начала заниматься шитьём чепчиков, ещё какими-то мелкими поделками. Жить на зарабатываемые ею деньги, конечно, было нельзя, но какой-то вклад в бюджет семьи это давало.

Так прошло около года. Положение во Франции, как и во всей Европе, ухудшалось, началась безработица. На работу старались принять прежде всего французов, и папа лишился даже той работы, какая у него была. Между тем, без работы осталась большая часть моряков. Они стали собираться и думать, что делать. Кто-то сказал, что хорошо бы вернуть суда в Россию- они бы вернулись в Россию со своими командами на каждом судне, были бы на Родине и имели бы работу. Какие наивные мечты! Но идея многим понравилась, стали думать, каким образом вернуть ещё не проданные суда в Россию.

Между тем, стало известно, что мысль о возвращении судов пришла не только морякам, но и представителям советского правительства. Они подали в суд на правление РОПИТ'а, требуя от него возвращения пароходов в Советский Союз. Моряки также решили подать в суд на РОПИТ, требуя того же. На собрании моряков было выбрано правление, которому поручено было вести переговоры. В правление вошли мой отец Марьян Иванович Лакинский, друг отца Михаил Минович Горбатов и Гребенюк, имя-отчество которого я забыла, т.к. мало его знала. Начались длительные переговоры с правительством Советского Союза, с адвокатами, проходили собрания моряков и т.п. Встречи происходили, как это принято во Франции, в определённом кафе. Всё это длилось довольно долго. Был какой-то донос, в результате которого все члены правления были высланы в Италию. Мама очень переживала, но её успокоили, сказали, что папа скоро вернётся. И действительно, через два дня он вернулся домой. Хлопоты продолжались.

Состоялось два суда- один в Париже по иску Советского Правительства, второй- в Марселе. В суде в Париже принимал участие Торез как адвокат. Он был генеральным секретарём французской коммунистической партии. Несмотря на все старания, не удалось добиться желаемого. Оба суда разрешились в пользу руководителей РОПИТ'а. Действовало священное право собственности. Однако, в благодарность за участие, которое моряки приняли в процессе, представители Советского Правительства предложили желающим морякам возвратиться на Родину. Часть моряков согласилась, часть решила остаться во Франции. Папа имел возможность уехать в Польшу вместе с семьёй. Его дед во время польского восстания против России бежал из Польши, сначала в Австрию, потом на Украину. Польша после получения независимости принимала потомков таких людей, и родители думали, что такой вариант возможен, пока не начались процессы и не открылась возможность вернуться в Одессу.

Мои родители дали согласие, и день отъезда был назначен. Нам предоставили документы и билеты на пароход "Фрижи", принадлежавший "Messagerie Maritime", который направлялся в Одессу. Путешествие было очень длительным, т.к. судно останавливалось во многих портах Средиземного моря. На берег сходить не разрешалось. Потом судно через Босфорский залив вошло в Чёрное море. Мы сутки простояли в Стамбуле, наблюдая его издали. Судно направилось вдоль берегов Чёрного моря, останавливаясь в различных турецких портах. Наконец мы попали в Севастополь. Здесь мы тоже не сходили на берег, но мама и папа с борта парохода рассматривали город, в котором они провели столько счастливых дней. 26 апреля 1926 года мы прибыли в Одессу, пробыв на борту и не спускаясь на берег 26 дней.

Вернувшись в Одессу, мы, конечно, остановились в той же квартире на Ольгиевской 15. Наши родственники смогли выделить нам отдельную комнату, т.к. соседи (семья профессора Петренко-Критченко) уступили семье Ястржембских 2 комнаты, смежные с их квартирой. Дети подросли. Вилику было 18 лет, Ирене-12. Вилик увлекался радио.

Я обнаружила, что Ирена очень дружит с нашим общим двоюродным братом Димой, сыном убитого на войне маминого брата Станислава. У них были общие интересы, общие игры, много фантазий. Я не была в курсе дела, меня принимали из вежливости, как подсобный материал. Я обижалась, но не очень.

Увлечение Вилика и его успехи в конструировании радиоприёмников привели к тому, что он построил длинноволновой передатчик и выходил в эфир, что было запрещено. В результате к нам в квартиру пришли представители ГПУ, якобы по этому поводу. Но оказалось, что Вилика они просто пожурили, а папу и маму подвергли допросу. Криминального ничего не нашли, но родители поняли, что они находятся в области внимания "некоторых органов", что, конечно, было не очень приятно.

Отсутствие перспектив в Одессе для папы

Как же складывались дела у папы? В общем, неблагоприятно. Он побывал у всех своих знакомых моряков, работающих в Одессе. Разные люди встречали его по разному. Одни очень хотели помочь, другие не чувствовали себя достаточно уверенными, третьи вступили в партию, стали коммунистами и считали, что знакомство с моими родителями- заграничниками может их скомпрометировать. Независимо от отношения к папе отдельных знакомых, обстановка в Одессе была неблагоприятной для работы. Судов не хватало (РОПИТ забрал в Марсель основной торговый флот), среди тех пароходов, которые оставались, многие износились. Экспорт из СССР не получил достаточного развития, импорта тоже не было в достаточной мере, поэтому вопрос о срочной покупке судов пока не стоял. Люди, которые знали папу и хорошо к нему относились, говорили, что надо ждать, что со временем всё наладится. Папин друг Михаил Минович Горбатов, который с женой Марией Владимировной вернулся вместе с нами в Одессу, был очень активным, очень решительным и предусмотрительным человеком. Оценив обстановку, он понял, что Одесса нескоро оправится от ударов мировой войны, от гражданской войны, от эмиграции людей и флота, от общего развала существующей системы, и решил уехать. Он поехал в Баку, т.к. слышал, что там нужны моряки, уговаривал папу сразу ехать с ним, но папа решил подождать и пока устроился работать не по специальности на завод им. Марти. Ставка у него была около 100 рублей, что, конечно, было мало для нашей семьи. Через некоторое время от Михаила Миновича стали приходить хорошие письма; он устроился работать старшим помощником на одно из суден, которые плавали по Каспийскому морю. Он писал, что руководит Каспийским торговым флотом Богуш, с которым были знакомы и Михаил Минович, и папа. Папа решил ехать, но нужно было собраться, подготовить деньги, чтобы снять квартиру, перевезти семью и вещи.

Отъезд в Баку. Знакомство с семьёй Бадридзе

Известный в Одессе врач-Панов, сказал моим родителям, что у него в Баку есть хорошие знакомые- Бадридзе Мария Васильевна и Игнатий Георгиевич и разрешил маме написать им от его имени. Мама тут же написала и быстро получила ответ. Они не только разрешили у них остановиться, но сообщили, что у них есть комната, правда, проходная, в которой мы можем жить, пока не найдём лучшей. Мы ухватились за такую возможность и после приезда в Баку жили всё время у Бадридзе, пока не уехали во Владивосток. Бадридзе оказались хорошими людьми. Мы жили в Баку; папа плавал по Каспийскому морю.

Наши друзья Горбатовы

Из наших знакомых я любила Михаила Миновича. Он был обаятельным человеком. Очень любил меня. Детей у него не было, поэтому он меня баловал, шутил со мной, многое объяснял мне. Его логично построенные рассказы казались мне всегда очень убедительными и занятными. Я радовалась, когда он приходил. Мы встречались с ним в Марселе и Камуэне, в Одессе, Баку, а потом и во Владивостоке, он был для меня родным человеком. Михаил Минович- единственный из моряков, который вернулся из Франции и не подвергся репрессиям. Он всегда очень чётко представлял себе окружающую обстановку и умел находить выход из любого положения. Он доказал это, когда, наблюдая аресты, начавшиеся в 30-х годах, и узнав об аресте моего отца, уехал в Дудинку, где строился порт на Енисее. Он там был очень нужен как опытный моряк, хорошо знающий все порты мира. Он жил в Дудинке и ни с кем не переписывался до выхода на пенсию. Потом они вернулись в Одессу.

Я ничего не имела против Марии Владимировны, его жены, но любви к ней у меня не было, она была строгой, насмешливой, всегда ждала от других какого-то особого уважения, обижалась, если его не проявляли, сама поступала слишком правильно и другим ошибок не прощала. С Михаилом Миновичем постоянно ссорилась, но она была очень хорошей и заботливой женой и порядочным человеком.

Году в 1957 или 1958 я в трамвае встретилась с Марией Владимировной .Напротив меня сидела женщина, лицо которой показалось мне знакомым. Она тоже смотрела на меня. Я спросила: "Вы Мария Владимировна?",а она ответила: "А ты Ната?" Мы обе очень обрадовались, ведь прошло более 25 лет. Я была рада, что Михаил Минович жив, а он был рад нам. В начале 1961 года Михаил Минович умер. Связь с Марией Владимировной оборвалась.

Папины требования ко мне

Вероятно, хорошо, что тогда не было телевизора. Свободное время я заполняла чтением. Папа плавал на Каспийском море, рейсы были не длинными, он часто бывал дома. Приезжая, он обязательно спрашивал меня, что я прочла, что узнала нового. Он ставил мне условием, чтобы я, ложась спать, обязательно вспоминала, что я в этот день узнала нового. Читала я в основном приключенческую литературу- Майн Рида, Фенимора Купера, Жюля Верна. Папа советовал мне читать эти книги с картой в руках и отыскивать на карте перемещения героев. Конечно, я делала это не всегда, но время от времени обращалась к карте. Во всяком случае, я перемещалась по 38 параллели вместе с детьми Капитана Гранта, пыталась отыскать в Тихом Океане Таинственный остров и найти по карте прерии, в которых Чингачук встречался с Натаниэлем Бумпо. Историю я изучала по Дюма, которого я обожала. В школе историю не преподавали. Вместо истории была ИКС (История классовой борьбы).

Папа очень заботился о моём образовании. Он хотел, чтобы я не забывала языки, которые знала с детства. Когда папа бывал дома, он заставлял меня читать целые страницы из французских и польских книг. По французски я читала легко. У меня была книга "Сказки Андерсена" на французском языке колоссальных размеров. Шрифт там был очень крупный, и читала я бегло. Папа был доволен моим чтением. Когда доходило до польского языка, я спотыкалась на каждом шагу. В польском языке много различных сочетаний букв, которые обозначают разные звуки, и я всё время ошибалась, неправильно произносила слова. Папа сердился. Но я ведь по-настоящему никогда не учила польского языка, мало времени из моей жизни слышала его и никто не заставлял меня выучить все звуки и их написание.

Отъезд папы во Владивосток

Плавание по Каспийскому морю папу не удовлетворяло. Хотя переходы из одного порта в другой были кратковременными, на Каспийском море часто штормило, а погрузка и разгрузка перевозимых грузов занимала значительную часть времени рейса. Иногда приходилось задерживаться в чужом порту. Папа возвращался очень усталый. Сердился, когда мы с мамой приезжали его встречать в Черный город, где чаще всего швартовалось судно. Папа привык к дальнему плаванию, к просторам океана, и ему были неприятны рейсы на Каспийском море. Он постоянно писал в Москву, в Министерство Морского Флота о том, что хотел бы работать на таких судах, которые ходят в Дальнее плавание. В конце 1930 года папа получил письмо из отдела кадров Министерства Морского Флота. Ему предложили два варианта- Архангельск и Владивосток. Папа выбрал Владивосток, где он уже бывал, и условия плавания были ему хорошо известны, и в декабре 1930 года папа уехал. Мы с мамой стали готовиться в дорогу. Мы без грусти расставались с Баку и со своей проходной комнатой, которая была отделена при помощи занавеса от прохода, соединяющего наискось входную дверь и ту, которая вела в квартиру Бадридзе. Но, конечно, мы не могли не пожалеть о том, что расстаёмся с людьми, искренне относящимся к нам. В их хорошем отношении ко мне я убедилась, когда мне пришлось дважды во время войны побывать в Баку, и я ощутила родственное ко мне отношение не только со стороны Бадридзе, но и тех соседей, с которыми мы никогда не были особенно близки.

Путешествие Баку- Москва- Владивосток

Папа прислал нам, по тем временам, довольно много денег. Денег хватило и на билеты до Владивостока, и на расходы по переезду. Кое что из мебели мы продали, носильные и хозяйственные вещи собрали и отправили багажом во Владивосток. Эту поездку я запомнила на всю жизнь. Мы ехали до Москвы в международном вагоне, и на меня произвело большое впечатление, что вместе с нами ехал Давид Ойстрах. После пересадки в Москве мы ехали во Владивосток в мягком вагоне. По дороге познакомились с семьей Абрамовых- матерью и сыном Аликом. Они оказали нам великую услугу, когда мы приехали во Владивосток и папа нас не встретил. Как оказалось, папе на вокзале дали неправильные сведения о приходе поезда. Но пока мы стояли на вокзале и не знали, что нам делать. Наших соседей встретил отец Алика, инженер-строитель, специализирующийся на строительстве больших портовых холодильников. Им были построены такие холодильники в Ленинграде, Одессе, Баку, а в то время, когда мы приехали, он строил холодильник во Владивостоке. Эта семья была так любезна, что предложила нам сесть к ним в машину и поехать в гостиницу. Мама хотела снять номер, но мест не оказалось, и наши знакомые приняли нас в свой номер. Это были первые наши знакомые во Владивостоке. С Аликом у меня начиналось что-то вроде дружбы. Мы как-то поехали с ним за город на "Океанскую". Мы там отдыхали, купались, а потом решили покататься на лодке. Отплыли довольно далеко, вдруг начался дождь, гроза. Мы не знали, что делать- высадиться на островке поблизости или возвращаться на "большую землю". Решили вернуться. На берегу уже нас ждали, волновались, сердились, что мы так далеко заплыли. На берегу оказались знакомые папы, которые рассказали ему о нашем приключении. Папа очень рассердился и запретил мне встречаться с Аликом. Он сказал, что встречаться можно только семьями, когда либо они приходят к нам, либо мы приходим к ним. Я не очень огорчилась, Алика я считала хорошим мальчиком, но он не вызывал у меня большого интереса, т.к. был не намного старше меня.

Я рассказала об этом, чтобы подчеркнуть строгость папы.

Жизнь во Владивостоке

В Тихоокеанском Пароходстве папа получил назначение преподавателем в Владивостокский мореходный техникум. Его назначили заведующим производственной практикой студентов. Он был назначен на судно "Индигирка". (Папа экзаменовал меня: знаю ли я, где находится и что такое Индигирка; я, конечно, не знала, что это река в Сибири). На этом судне студенты проходили практику. Папа вместе со студентами плавал в Японском море, Тихом Океане, заходил в порты Японии, Сахалина, Камчатки. Папа проводил с ними теоретические занятия, потом они отправлялись в плавание. Мы приехали в феврале, "Индигирка" стояла в порту. Папа ещё не получил квартиру и жил на судне. Мы с мамой тоже поселились на "Индигирке". У студентов были занятия, которые проходили в здании техникума, и такие, которые относились к практике и проходили на судне.

Я поступила в школу. Возвращаясь из школы на пароход, я попадала в интересную обстановку, где было много ребят старше меня года на 3-4. Часть из них находилась на занятиях в кают-компании, а часть делала какую-то работу по ремонту судна. У меня появилось много знакомых. Мне было весело, мы много болтали, но длительных знакомств не получилось. Вскоре мы получили квартиру, сначала на Эгершельде, а потом на Суйфунской улице, 17, с окнами, выходящими на Суйфунскую площадь.

Позже папа уже не плавал, стал заведовать заочным отделом Владивостокского мореходного техникума.

Жизнь на Суйфунской улице

У нас была небольшая комната площадью 14 квадратных метров. Я не очень переживала по поводу небольшой квартиры. Но, вероятно, родителям становилось всё труднее по мере того, как я росла. Постоянную кровать для меня поставить было некуда. На ночь ставили мне что-то вроде раскладушки. Но я всё-таки любила нашу комнату, она была светлой, чистой.

Был период, когда школа не работала, не знаю, почему, месяца два. Я не теряла даром времени. Помню, что по какому-то пособию для заочников и задачнику Шапошникова и Вальцева я научилась извлекать корни и решать квадратные уравнения. Папа приучал меня к умению самостоятельно работать. Помню, что на Эгершельде я решала для своего удовольствия довольно сложные арифметические задачи, в том числе "на бассейны".

Жизнь в те годы становилась всё сложней, в магазинах ничего, кроме красной икры, нельзя было купить. Я её тогда совсем не любила, а мама покупала и ела с удовольствием. Стоила она 3 рубля килограмм. Сравните: яблоко у китайцев, которые раскладывали на земле свои товары, тоже стоило 3 рубля. Хлеб выдавали по карточкам. Но папа получал хороший паёк, т.к. работал дополнительно в Дальстрое, куда устроил его Михаил Минович, также перебравшийся во Владивосток и руководивший каким-то отделом в Дальстрое.

Воспитательные методы моего отца

Кстати, хочу рассказать о том, как папа использовал любой повод, чтобы воспитать во мне качества, которые считал важными. Мне было 14 лет. Я не умела сдерживаться, если мне чего-то хотелось, а данном случае хотелось мне конфет. Папа получал в пайке большую 2-х килограммовую коробку конфет. Это были не шоколадные конфеты, но хорошего качества карамель, тянучки, леденцы. Я очень любила конфеты и считала, что полученное принадлежит мне.

В первый раз при получении пайка я почти сразу расправилась с коробкой. Папа хотел, чтобы я была более сдержанной, чтобы научилась отказывать себе в лакомствах. Это первое. А второе- он считал, что я не должна быть эгоисткой, должна думать о других и понимать, что другим членам семьи также могло хотеться чего-то вкусного. И вот, папа сказал, что все конфеты нужно разделить на три части, по количеству членов семьи. Свою часть я почти сразу съела, потом, с разрешения мамы, понемногу расправлялась с маминой частью, но каждый раз спрашивала маму, можно ли взять конфетку. Конечно, мамина порция растянулась на некоторое время. Папа своих конфет не ел, но когда наши порции кончились, после обеда выдавал маме и мне по две конфеты. Таким образом, коробки хватало почти на месяц, до получения нового пайка. Немного подумав, я поняла, что папа был прав и что не следует быть жадной.

Папа постоянно реагировал на всё, что со мной происходило.

У нас в квартире было два мальчика - Славик и Боря Иващенко. Боря Иващенко был моложе меня на год, а Славик на год старше. С Борей можно было поговорить о книгах, о математических задачах и о жизни вообще. У него были технические способности, он постоянно придумывал какие-то устройства. Славик был настоящим лоботрясом, ничем не интересовался, не читал, говорить с ним было не о чём. У меня с ним постоянно происходили конфликты, даже не помню из-за чего. Как-то мы повздорили из-за какого-то ведра в сарае. Я была возмущена и ударила его. Во Владивостоке в школе мне не приходилось драться, но в Баку, когда я была младше, мне случалось стукнуть надоедавшего мне мальчишку и уйти. Никто из них ни разу не дал мне сдачи. Со Славиком же произошла настоящая драка, Слава был очень грубым. Следы драки, не очень серьёзные, были как у него, так и у меня. Когда папа об этом узнал, очень рассердился, но разговаривал со мной спокойно. Он мне объяснил, что в мои 14 лет я выгляжу, по меньшей мере, на 16, и мне пора избегать такого вольного обращения с ребятами. Я молчала, отвечать было нечего, но мне было очень стыдно и, кажется, я всё поняла.

Был ещё один разговор с папой, который произвёл на меня большое впечатление.

Я читала любые книги, меня не проверяли. Иногда мама комментировала некоторые книги, обсуждала со мной поведение героев. В некоторых случаях я вступала с мамой в спор. С папой я помню разговоры о книгах только в аспекте их познавательности. Но однажды папа увидел среди моих книг "Декамерона" Бокаччио. Папа сказал, что не будет запрещать мне читать эту книгу, но хотел бы обратить моё внимание на некоторые моменты, которые относятся к человеческой природе. У каждого человека бывают ощущения, которые вызывают у него удовлетворение или даже наслаждение, но это относится только к этому человеку, а у постороннего могут вызывать неприятные ощущения или нездоровое любопытство. Это относится к тому, что бывает между мужчинами и женщинами. Он сказал, что обсуждать это с другими людьми так же недопустимо, как, например, подглядывать, когда кто-то опорожняет желудок. Всё это очень индивидуально и интимно. В "Декамероне" подобные вопросы, хотя и в шутливой форме, смакуются.

Этот разговор мне хорошо запомнился. Все такие разговоры с папой, его наставления, его мнения по разным поводам я очень хорошо запомнила, но только теперь поняла папину систему воспитания- он использовал конкретные случаи моего поведения, часто неверного поведения, приносящего мне определённые неприятности, чтобы объяснить мне, в чём я не права, заставить меня продумать, каких неудач я могла бы избежать, если бы поступила иначе.

Он мог выражать недовольство моим поведением, но никогда на меня не кричал, никогда не требовал заранее, чтобы я поступила так, как он считал правильным. Он никогда не был декларативным. После исправления моих ошибок и беседы с папой моим собственным мнением становилось именно то, которое он считал верным.

В моей дальнейшей жизни я всегда искала аргументы, которые заставили бы меня согласиться с тем или иным мнением или распоряжением. Поэтому в вопросах, которые я считала важными, я всегда старалась отстоять своё мнение, легко соглашаясь в тех вопросах, которые для меня не были важны.

Вероятно, папе не удалось внушить мне все те принципы, которыми он руководствовался в жизни и которые позволяли ему в любых условиях сохранять собственное достоинство. Но многое из того, что он мне внушал, я усвоила и отстаивала в своей жизни.

Отношение папы к советской власти

Как многие грамотные люди, живущие в России, папа привык обсуждать насущные вопросы жизни, изменения в политике государства, делать выводы об их целесообразности и т.п.

У папы были демократические взгляды. Он любил читать и сочувствовал героям Чехова, Куприна, Достоевского, Толстого, Короленко. Вначале он принимал революцию, но террор, который он наблюдал по отношению к многочисленным слоям населения со стороны революционеров, не вызывал у него сочувствия. Не нравилось ему негласное требование любить советскую власть, не нравилось отношение к крестьянству, насильственная коллективизация, упразднение НЭП'а, репрессии, которые начались в конце 20-х и начале 30-х годов. Папа честно работал, добросовестно обучал студентов, никогда публично не высказывал своего мнения, но в частных разговорах мог иногда высказать то или иное суждение. Я слышала его мнения дома, в разговорах с сослуживцами или соседями: сдержанно, двумя-тремя словами. Он не пропагандировал свои взгляды, но и не находил нужным их скрывать. Например: папе говорили: "Вы не любите советской власти". Папа отвечал: "Советская власть не женщина, чтобы её любить". Он считал, что наблюдающееся развитие техники и промышленности происходит не благодаря советской власти, а вопреки. Что оно связано с общемировыми процессами.

Когда мама возмущалась положением вокруг нас, папа ей говорил: "А цветочки ты бросала?" Он имел в виду, как интеллигенция встречала демонстрации 1905 года.

Арест папы

А гроза над нашей семьёй собиралась. Мы ничего не подозревали. Однажды, когда я только возвратилась из школы после 2-ой смены, раздался стук в дверь, я открыла, вошёл человек среднего роста, щуплый, остроносый, с внимательными глазами. Сказал, что ему нужен мой отец. Отца не было, и он решил его ждать. Начал расспрашивать меня о нашей семье, о школе.

Я рассказала обо всём откровенно, сказала, что папа приходит поздно, т.к. после работы в морском техникуме идёт на работу в Дальстрой. Он спросил меня, знаю ли я, где он работает вечером, и я сказала, что знаю. Он просил проводить его туда. Папа работал на Китайской улице. Я повела его. Мы встретили папу, не доходя до его работы, человек поговорил с папой, и папа сказал, чтобы я шла домой и передала маме, что он арестован. Это был для нас тяжелейший удар. На следующий день мама пошла в ГПУ, узнала, какой следователь ведёт папино дело, попала к нему на приём. Он был очень любезен, сказал, что папа арестован ненадолго, что нужно кое-что проверить. Мама стала носить папе небольшие передачи, писала записки, папа отвечал. Настроение у папы было плохое, он не верил, что это может скоро закончиться, писал, что Ната должна устроиться на работу.

Отправка папы в Хабаровский край

Папу осудили на 3 года по 58 статье- контрреволюция. Было понятно, что это была за "контрреволюция", которая заслуживала по тем меркам только 3 года. Отправили его в Хабаровский край. Видимо, там ещё не было лагерей, поэтому папу поселили в какой-то местности на берегу Амура где в дальнейшем предполагалась постройка речного порта.

Папа писал о том, какой непочатый край богатств представляет собой Хабаровский край, сколько там полезных ископаемых, лесов, ценных деревьев, зверей, Он видел перспективы, которые ожидают берега Амура и сам Амур как судоходную реку, если этот край развивать в нужном направлении и проложить железную дорогу через тундру к Амуру.

Строительство такой дороги было осуществлено в семидесятых годах прошлого века с большими трудностями и крупными капиталовложениями (БАМ), но не всё было доведено до конца. Мне пришлось побывать в Тынде и наблюдать строительство того участка, который ведёт к Амуру, но, по-видимому, в дальнейшем не хватило средств, необходимых для развития этого края. Вероятно, и сейчас ещё не наступило время расцвета этого перспективного района России.

Решение папы: мы должны ехать в Одессу

Мы получили первые письма от папы. Мы ему сейчас же ответили и рассказали о том, что нас выселяют из квартиры. Папа помочь нам не мог, но ответил, что мы должны ехать в Одессу, и там решать, что делать дальше, а он будет работать в Хабаровском крае, пока не закончится срок его осуждения.

До конца учебного года ждать нам было нельзя, т.к. другие люди получили ордер на нашу комнату. Правда, они вели себя тактично, проявили терпение. Но, в конце концов, начали привозить свою мебель; мы стали продавать свою, нам нужны были деньги на дорогу.

Мы уехали из Владивостока в конце апреля 1934 года с двумя чемоданами носильных вещей и добрыми пожеланиями соседей, моих соучеников и маминых сослуживцев.

Обстановка в Одессе

Мы ехали в семью наших родственников- Ястржембских. Тётя Ядвига Станиславовна- родная сестра мамы. Её муж Дионисий Адамович- крупный инженер-электрик. У них двое взрослых детей. Вилик- инженер, женатый на Тусе (тоже инженере связи по профессии) и Ира, инженер-электрик. В то время Ира не всё время жила в Одессе. Её ждала работа в Средней Азии. В семье также жила наша бабушка, которой было около восьмидесяти лет. В квартире было три комнаты. Нас с мамой могли поместить только в столовой, правда, довольно большой, где помещалась и бабушка. Дядя сам написал нам, приглашая приехать. Он знал, что деваться нам больше некуда. Встретили нас хорошо. Семья Ястржембских действительно была для нас родной. Как говорится, "в тесноте, но не в обиде".

Стали строить планы на ближайшее время: мама поступит на работу, я должна поступить в университет. Первое время поживём у Ястржембских, со временем снимем квартиру. Пока я буду готовится в университет, мне нужно устроиться на работу. Подходящая мне работа нашлась: я стала работать в библиотеке клуба деревообделочников. Проработала я там два месяца. Но вдруг вызывает меня директор клуба и сообщает, что я, как стало ему известно, дочь "врага народа" и не могу работать на культурной работе. Меня уволили. Было обидно, но я надеялась, что поступлю в университет. Я действительно хорошо сдала экзамены, поступила в университет и закончила его.

Новое горе. Наши родственники Пашутины

В период моей подготовки к вступительным экзаменам нас настиг ещё один чувствительный удар. Когда мама пошла в милицию получать прописку, ей в прописке отказали и потребовали, чтоб она как жена "врага народа" в течение двух недель покинула Одессу. Что касается меня, то заявили, что пропишут меня, если я поступлю в университет или другое учебное заведение. В противном случае меня тоже не оставят в Одессе. Мама написала письмо тёте Ноне в Кировоград (или Кирово, как тогда назывался бывший Елизаветград) В Кировограде жили наши родственники Пашутины. Мамина двоюродная сестра Элеонора Михайловна- Нона, была замужем за врачом-гинекологом Иваном Яковлевичем Пашутиным. Раньше они жили в Одессе, а потом Иван Яковлевич получил большую практику в Елизаветграде и ещё до революции они переехали туда. Он очень много работал и много зарабатывал. В любое время его могли вызвать к роженице. Поверх шубы он надевал непроницаемую для ветра, снега и дождя бурку, садился в коляску и отправлялся к пациентке. К тому времени, когда мама к ним приехала, он практиковал более 40 лет и семья его была очень обеспеченной. У них был одноэтажный, но красивый дом, где было семь или восемь комнат. В доме были все городские удобства, вплоть до ванны, что в те времена было редкостью. За домом был очаровательный сад. Из дома открывалась дверь на террасу, где стоял стол. Ежедневно за стол садились не менее 12 человек. Кроме Ивана Яковлевича и его жены Элеоноры Михайловны из Москвы часто приезжала их дочь Валя (1905 года рождения) с мужем, артистом Павлом Басовым. В 1937 году она оставила Москву и вернулась в Кировоград. Её муж был арестован и расстрелян. Валя, закончившая Киевскую консерваторию, работала в местной филармонии. В этом же доме всю жизнь жили родная сестра тёти Ноны- тётя Кадя с мужем, который работал на заводе.

Мама поступила на работу. Работала она кассиром, поучала немного, но, живя в семье Пашутиных, не нуждалась ни в чём. Мама была благодарна Пашутиным, она чувствовала, что их не стесняет и они ей рады.

-- Возвращение папы

Мама очень переживала из-за папы. Она надеялась, что он приедет и они проживут остаток своих дней в Кировограде. Мама сняла комнату у знакомых и ждала папу. Папа стремился к маме. Ему удалось после окончания срока заключения поработать вольнонаёмным и заработать немного денег. Приехав в Кировоград в 1936 году, папа устроился на работу на завод, т.к. в Кировограде нет даже реки, по которой могли бы плавать суда.

Встречи с папой

Спокойно прошёл конец 1936 года и 1937 год. Я только трижды приезжала в Кировоград и виделась с папой после его возвращения: в январе и летом 1937 г и зимой 1938 г.. Это были зимние и летние каникулы. Мне запомнилась встреча с папой в летние каникулы 1937 года. Папа чувствовал себя хорошо, спокойно работал на заводе, приходил домой не поздно, для разговоров оставалось много времени. Я тогда вернулась со Всеукраинских соревнований, которые проходили в Днепропетровске, попала в десятку лучших пловцов Украины, но это был небольшой успех, т.к. на Всесоюзные соревнования я не попала. Я делилась своими впечатлениями, рассказывала папе об университете. Он был огорчён, что я не поступила на математический факультет. Он надеялся, что я пойду по стопам Софьи Ковалевской, но я выбрала химию. Что касается плавания, то папа очень хорошо плавал, но участие в соревнованиях было для него чуждо, он не говорил, но я поняла, что он не очень одобряет моё участие в них. Когда было время, мы много читали вслух. Помню, что мы читали рассказы Чехова. Папа их хорошо знал, но с удовольствием слушал, а я впервые заинтересовалась Чеховым.

Так прошло время моего пребывания в Кировограде. В январе 1938 года в Одессе умерла бабушка, но меня из Кировограда не вызвали.

Повторный арест папы

Последняя моя встреча с папой была в январе 1938 года. В марте 1938 года папа вновь был арестован. В этот период началась кампания арестов буквально всех, побывавших в застенках ГПУ и НКВД в прошлые годы. Папин арест был каким-то странным. Один раз маме удалось передать ему кое-что. Он ответил запиской, где писал, что он не понимает, за что его арестовали, что никакого обвинения ему не предъявили, на допросы ни разу не вызывали.

31 марта мама вновь попыталась послать ему передачу. Когда дошла очередь к окошку, у неё передачу не приняли, дежурный сказал: "он убыл". Мама спросила, куда. Ей ответили : "в Одессу".

Ночное бдение возле одесской тюрьмы

Здесь уже мне пришлось собрать передачу и пойти к тюрьме, отстаивать ночь, ожидая открытия окошка. Очередь была колоссальной. Она тянулась от окошка тюрьмы чуть дальше Еврейского кладбища (теперь там парк), причём стояли, конечно, не по одному, в затылок, а по несколько человек. Я до сих пор с ужасом вспоминаю эту ночь, проведенную на ногах, в сильном волнении и страхе. Я заходила в главные ворота христианского кладбища, и мне там совсем не было страшно, мертвецов я боялась значительно меньше, чем тех монстров, с которыми должна была столкнуться через несколько часов. Хотя я понимала, что монстрами были не те, через которых мне будет передан ответ. Мою передачу не приняли. Дежурный внимательно посмотрел списки и сказал: "такого у нас нет, следующий". Вот и всё.

Полученные сведения о папе

Я, конечно, не могла выразить то, что пережила, как это сделала Анна Ахматова, но её "Реквием", который я прочла через много лет, охватывал и мои переживания той ночи. После того, как я сообщила маме, что папы в Одессе нет, мама добилась, чтобы её принял один из руководителей НКВД. Он сказал, что папа умер от разрыва сердца (тогда слово инфаркт не применяли), что его ни в чём не обвинили, что это было предварительное заключение, что мама может получить страховку, если она у нас есть, и что документы о смерти она получит в ЗАГС'е. Мы пережили смерть папы особенно сильно, потому что не знаем до сих пор, что там произошло, почему за несколько дней пребывания под арестом человек шестидесяти лет, относительно здоровый, никогда не болевший сердцем, внезапно умер от разрыва сердца. Что там случилось? За что он погиб? Какой вред он мог принести, чтобы его нужно было уничтожить? Эти вопросы стоят передо мной до сих пор!

Валентина Ивановна Пашутина через несколько лет после смерти мамы сказала мне, что папа покончил жизнь самоубийством. Она якобы узнала это от секретаря ЗАГС'а, которая сказала, что именно в таких случаях, когда никакая "работа" с ним в НКВД не проводилась, а он умер, документы передаются в ЗАГС, и ЗАГС выписывает свидетельство о смерти. Валя удивилась, что мама мне этого не сказала. Можно предположить многое, и лучшего варианта из худших не существует.

Так погиб мой отец. Причину его смерти я до сих пор не знаю. Никаких документов в материалах НКВД не сохранилось, хотя были сделаны запросы в Кировоград, Одессу, Николаев. По-видимому, тайна его смерти так и не будет раскрыта.

Эпилог

Я пронесла через всю свою жизнь недоумение, непонимание, обиду, горечь и какую-то вину, неизвестно, за что. Мне казалось, что в моём отце было всё то лучшее, что должно быть в человеке, что я должна была воспитать в своих детях, что я старалась привить и своим студентам. Может быть, в нём был избыток внутреннего достоинства, не дававший ему лгать и пресмыкаться перед сильными мира сего. Возможно, он сильно отличался от тех, кто вершил наши судьбы в те жуткие годы.

Но до сих пор меня гложет вопрос: Что с ним сделали? Почему он умер через несколько дней после ареста? Скорее всего, его просто убили или забили.

Оставить комментарий © Copyright Лакинская Наталия Марьяновна Размещен: 22/01/2013, изменен: 22/01/2013. 69k. Статистика. Очерк: Мемуары		Ваша оценка:

Лакинская Наталия Марьяновна : другие произведения.

Мой отец, Марьян Иванович Лакинский