Лактионова Елена Георгиевна : другие произведения.

Вот пришел папаша Зю...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В недавней истории нашей страны уже был кризис - дефолт 17 августа 1998 года. И тот кризис был пострашнее, затронувший буквально все сферы нашей к тому времени налаживающейся было жизни. Роман-памфлет написан по свежим следам того кризиса, и был издан издательством "Алетейя" в 2005 г. К сожалению, некоторых действующих лиц романа к нашему времени уже нет с нами. Прежде всего - главного действующего лица - Бориса Николаевича Ельцина. История сама всё расставит на свои места, но автор относится к его деяниям по крайней мере с попыткой разобраться и понять. Роман написан с большим чувством юмора - порой лиричным и грустным, порой доходящим до сарказма. В нем задействованы многие известные лица из политического истеблишмента, а также литературные герои русских классических произведений, перенесенных в наше время. Автору показалась эта идея интересной. По мнению опрошенных читателей, роман до сих пор читается с большим удовольствием и неослабевающим интересом. В полном объеме книгу можно скачать на сайтах: http://www.litres.ru/elena-laktionova-2/vot-prishel-papasha-zu/; http://samolit.com/books/3735/; http://samolit.com/books/3763/; В бумажном варианте приобрести книгу можно в магазине "Борей" (С.-Пб.)

  

ВОТ ПРИШЁЛ ПАПАША ЗЮ...

   Совершенно фантастическая история
   с вымышленными персонажами.
   Совпадение некоторых имен с реальными
   либо литературными есть чистая случайность,
   и автор за нее ответственности не несет.
  
  

  
   БОРИС ПЕРВЫЙ СТРАДАЕТ БЕССОННИЦЕЙ
  
  
   17 августа 1998 года в ночь с воскресенья на понедельник президент Российской федерации Борис Николаевич Ёлкин, находясь в своей загородной резиденции Завидово, проснулся с тревожным предчувствием, проспав всего три часа, и стал обдумывать сложившуюся ситуацию. А она была весьма не простой.
   Накануне вечером, прервав воскресный отдых президента, к нему приехали со срочным докладом глава кабинета Сергей Кириченко, назначенный всего пару месяцев назад, и председатель Центробанка Сергей Дубинкин. На правах старшего по должности сложившуюся обстановку в стране докладывал Кириченко. Эти чёртовы пирамиды ГКО-ОФС, конечно, рухнули!
   - Борис Николаевич, мы не сможем до конца года вернуть деньги банкам и фирмам, - едва не плача, тоненько говорил Сергей Владиленович. - У нас их просто нет!
   - Ну и не возвращайте, - миролюбиво посоветовал Борис Николаевич.
   Он прекрасно провёл этот тёплый августовский день: купался, потом сидел с удочкой, и теперь его клонило ко сну.
   - Мы банкроты, Борис Николаевич! - стал объяснять ситуацию Сергей Дубинкин. - Мы набрали займы, а отдавать нечем. Частные банки обанкротятся, фирмы вылетят в трубу, зарубежные инвесторы свернут инвестиции. Мы на грани колоссального экономического кризиса, Борис Николаевич!
   У Ёлкина слипались веки. Он хотел сегодня пораньше лечь спать. Зачем они приехали? Говорят про какой-то кризис...
   - Что вы предлагаете? - спросил Борис Николаевич, пытаясь сосредоточиться и сбросить дремоту.
   - Есть два варианта выхода из ситуации, - торопливо сказал Кириченко.
   Сергей Владиленович напоминал школьника у доски, старательно отвечающего урок, чтобы исправить двойку:
   - Первый - отменить валютный коридор и отпустить рубль в свободное плавание...
   - А выплывет? - попытался пошутить Борис Николаевич.
   Высокопоставленные чиновники натужно улыбнулись. Выдержав необходимую паузу для оценки шутки патрона, Кириченко продолжал:
   - Второй вариант - ввести потолок - 9,5 рублей за доллар.
   - Это с шести-то рублей? - поднял брови Ёлкин.
   Повисла тяжелая пауза. Борис Николаевич прикрыл глаза. Всем показалось, что он обдумывает решение. Но Борис Николаевич снова впал в дремоту. Ему грезился рубль в свободном плавании. Вот он, извиваясь, как рыбка в прогретой солнцем воде, подплывает к крючку с червяком...Червяк похож на значок доллара. Рубль подплывает, пробует червячок-доллар, а тот вдруг хвать рубль и проглотил. Борис Николаевич резко открыл глаза.
   - Поступайте, как сами считаете нужным, Сергей Владиленович, - строго сказал он. - Какой вариант вам самому кажется оптимальным?
   - Второй, - сказал Кириченко. - Так мы можем хоть как-то контролировать ситуацию.
   - Вот и контролируйте. Вы глава правительства...
   - Кабинет может в полном составе уйти в отставку! - с готовностью пионера отрапортовал Кириченко.
   "Ещё чего! - испугался Борис Николаевич. - Искать нового премьера! Где я его возьму?"
   - Красивой жизни захотели? - снова пошутил Борис Николаевич. - Идите работайте, Сергей Владиленович.
   На этом аудиенция была окончена.
  
   И вот, проснувшись по своему обыкновению среди ночи, Борис Николаевич стал обдумывать ситуацию заново. Может, не всё так серьезно? Может, как-нибудь всё само утрясётся? Устаканится, так сказать. Взять где-нибудь денег? Так опять сопрут! Не напасёшся, понимаешь. Им же только что Камдессю дал кредит в 17 миллиардов. Ну, и где они?
   Неужели он снова ошибся, назначив Кириченко премьером? Не за горами 2000-й, выборы нового президента, а ему третий срок не потянуть. Нужен молодой энергичный преемник. Вон Борька Ненцов, обаятельный красавец - молодой, высокий, талантливый. Не оправдал доверия. Эх, племя младое, незнакомое... Вернуть Черномордина? Старый конь борозды не испортит. И надо бы подстраховаться на случай отставки, не допустить "горячей осени". Пока эта свора будет делить портфели нового кабинета, их революционные страсти поутихнут. А если всё же случится заваруха, можно будет опереться на плечо проверенного друга.
   Неужели отставка? Так сказать, добровольно-принудительная...
   В семнадцатом уже была одна историческая отставка - Николая Второго. Думали, что для России всё только начинается, а для неё на этом всё и закончилось.
   Борис Николаевич поднялся и тяжело заходил по комнате. Думы одолевали его.
   Может, монархию восстановить? Как Наполеон: сначала прикидывался демократом, а потом взял, да объявил себя императором. А что, издать указ:
   "Высочайшим повелением... объявляется... царь... Борис Первый..."
   Вроде, уже был на Руси какой-то Борис, Годунов, что ли? Ну нет, Вторым он быть не хочет, он будет только Первым! Новое время - новые песни!
   "...с наследственной передачей власти..."
   Жаль, сынов у него нету. Внуку Борьке власть передать, а царевну Танюху назначить регентшей... Так ведь Клинтон, Блин этот, не даст. Ещё Москву бомбить начнёт.
   Борис Николаевич стал просматривать старые газеты. Вон еще в начале лета обещали повышение доллара. Все эти журналюги - истерики. Можно себе представить, что начнется в прессе завтра. Доллар за 9,5 рублей! И это только начало. Рубль в свободное плавание...
   Через час сон сморил Бориса Николаевича. Ему снова снился плавающий, как рыбка, рубль и червячок-доллар, заглатывающий рыбку.
  
  
  
   ЧЁРНЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК
  
  
   Следующий день Борис Николаевич провел как обычно: купался, ловил уклейку и принимал воздушные ванны - у него все-таки отпуск.
   После обеда он позвонил в Москву, узнать, как дела. Дела были хреновы.
   В обменных пунктах сразу образовались очереди: почуяв неладное, народ бросился скупать валюту. А заодно - продукты в магазинах. Пресса поднимет вой только в завтрашних газетах, но сегодняшний день уже окрестили "чёрным понедельником".
   Правительство срочно разрабатывает план выхода из кризиса. Уже намечены кое-какие положения. По-видимому, предстоит объявить об отсрочке возврата долгов. А это значит, признать государство банкротом. Красиво и по-научному это звучит так: суверенный дефолт. На пятницу 21 августа решено созвать внеочередное заседание Государственной Думы.
   От последнего сообщения Борис Николаевич крякнул: похоже, заварушка уже начинается.
   Вечером он пытался отвлечься от тяжких дум, с Борькой-Вторым сыграл в теннис, потом несколько партий в шахматы. На корте равных ему нет, но в шахматы продул с позорным счётом : мысли были заняты не тем.
   От Госдумы ничего хорошего ждать не стоит. Кровожадные депутаты будут требовать его отставки. Правда, по Конституции не так-то просто провести импичмент, даже если за него проголосуют все депутаты - это им не Америка, понимаешь. Недаром Конституцию он разрабатывал сам. Но шумной бучи и истерик не миновать.
   Борька ставил ему шах за шахом. Сначала ликующе, потом с некоторым удивлением, объявлял:
   - Дед, тебе мат!
   Ночью в бессонные часы Борис Николаевич снова думал. Думал, что же это ему так не везёт, и как бы ещё продержаться два года.
   Потом ему приснился странный и сложный сон: будто в какую-то то ли воронку в разбомблённой стране, то ли пропасть в горах летят всевозможные учреждения, целые заводы и фабрики, чиновники со столами и портфелями, рубли, доллары, его самого того и гляди закружит и утянет, но он взирает на всё это сверху, как бог Саваоф, и знает только, что всё это - дефолт.
  
  
  
   БЕЗМОЗГЛЫЙ ГЕНИЙ
  
  
   Утром после завтрака Борис Николаевич потребовал свежие газеты.
   "Рублю разрешили падать"... "Ситуация в России стремительно приближается к критической"... "Россия на грани политической катастрофы" - гласили газетные заголовки.
   Ну вот, начинается! Конечно, что от них ещё можно ожидать? Сейчас главное - спокойствие. Никакой паники. Если вернуться в Кремль, все решат: у них всё валится. Нужно делать вид, что ничего страшного не происходит: президент отдыхает, значит, все идёт как надо.
   После обеда из Москвы позвонила Татьяна.
   - Папка! - голос был почему-то восторженно-радостный. - У нас тут такое! Такое! Мы срочно выезжаем к тебе!
   - Это какое же у вас там? - спросил Борис Николаевич.
   - Папка, только ты не волнуйся - у нас тут открытие на весь мир! Это не телефонный разговор. Мы сейчас приедем! - и дочь положила трубку.
   " ...На весь мир... - недовольно пробурчал Борис Николаевич. - Россия - сама по себе давно уже открытие на весь мир, понимаешь. Пора бы уж поутихомириться".
   Через некоторое время к резиденции действительно подкатили правительственные машины. Одна из них - тёмно-синий "мерс" Татьяны Доченко. Из машин вышли руководитель президентской администрации Валентин Юнашев, пресс-секретарь Сергей Ястребженский, Павел Бородкин (управделами Кремля) и новый директор ФСБ - Владимир Паутин. Юнашев галантно открыл дверцу синего "мерса", помогая выйти Татьяне Борисовне.
   Борис Николаевич принял гостей в неофициальной обстановке - в саду за чайным столиком, и в весьма неофициальном костюме - вязаной кофте и шлепанцах на босу ногу. При появлении столь необычной разношерстной делегации он удивленно поднял брови, теряясь в догадках, что бы это значило. Кризис кризисом, но при чём тут завхоз и ФСБ?
   Пресс-секретарь, как всегда, был невозмутим; Бородкин, как всегда, важен, а у нового директора ФСБ то ли от нетерпения, то ли от волнения поигрывали желваки на скулах. Татьяна странно светилась, а Юнашев радостно улыбался.
   - Чего это ты сияешь, как медный таз, понимаешь? - обратился Борис Николаевич к Юнашеву. Валентин давно был ему за сына, и Ёлкин с ним особо не церемонился. - В стране, газеты пишут, кризис, а он сияет.
   - Это дело поправимое, Борис Николаевич, - не переставая улыбаться, сказал Валентин Борисович и загадочно посмотрел на президента.
   - Папа, сенсация! - первой не выдержала Татьяна. - Изобретена машина времени!
   Мужчины снисходительно посмотрели на Татьяну: ну что с неё возьмешь - женщина!
   - Разрешите доложить? - по-военному спросил у верховного главнокомандующего Владимир Паутин. И, не дожидаясь разрешения, осторожно начал: - Борис Николаевич, только что в Москву самолетом доставлен... некий умелец. Есть данные, что он сконструировал аппарат, который... скажем, может перемещать людей во времени.
   - Как утверждает наш умелец, аппарат возвращает пока только года на 3-4 назад, - вставил Валентин Юнашев. - Ещё не усовершенствован. Но все равно, Борис Николаевич, какие перспективы!
   - Ну-ка, ну-ка, выкладывайте, - заинтересовался Ёлкин. - Кто такой, почему не знаю? - заговорил он языком одного из своих любимых киногероев - Чапаева.
   - Борис Николаевич, - обратился к президенту Ястребженский. - Имя и фамилия у нашего умельца весьма необычные: звать его - Гений, а фамилия - Безмозглый.
   - Эт чё, Гений Безмозглый, получается что ли? - засмеялся Ёлкин.
   - Получается, - все присутствующие подобострастно развеселились.
   - И где же вы откопали этого Гения Безмозглого?
   - В Сибири, Борис Николаевич, - вкрадчиво сказал директор ФСБ. - Мои его вычислили.
   Ёлкин внимательно посмотрел на этого нового директора - ко многим его положительным качествам прибавилось ещё одно: шустёр.
   - Так что там с нашим Гением? - потребовал Ёлкин.
   - Что интересно, Борис Николаевич, - вставил слово до того молчавший Павел Бородкин. - Свою машину он сконструировал... из чего бы вы думали, Борис Николаевич?
   Борис Николаевич ничего не думал. В ожидании он воззрился на Бородкина.
   - Ни за что не догадаетесь, - игриво говорил Пал Палыч. - Из старых самогонных аппаратов!
   Это было что-то новенькое. Борис Николаевич недоуменно смотрел на присутствующих. По их лицам снова заблуждали улыбки.
   - Так и есть, Борис Николаевич, - снова доложил Владимир Паутин, - из самогонных аппаратов. Но главное - действует: мои ребята с ним уже перемещались. Хотя принцип работы пока совершенно непонятен. Величает наш Гений свою конструкцию - "Сонькой".
   - Эт чё, "SONY" в русском варианте, что ли?
   - Нет, Борис Николаевич. У него жена любимая была - Софья. Умерла. Вот он в честь её и назвал. Но эту историю он вам лучше сам расскажет.
   Борис Николаевич впал в глубокую задумчивость. В такую глубокую, что гости подумали было, что он задремал. Но в государственном мозгу Ёлкина шевельнулась и пустила корни интересная мысль.
   - Папа, это же такие возможности! - первой решила вывести из задумчивости отца Татьяна. - Можно вернуться в девяносто пятый год, например, представляешь?
   - В девяносто пятый не надо! - встрепенулся Борис Николаевич. - По-новой пережить всю президентскую кампанию у меня не получится.
   - В девяносто шестой, Борис Николаевич! - выпалил свой долгожданный план Валентин Юнашев. - В это же время - в август девяносто шестого года, уже после выборов. Мы тогда многое сможем переиграть, Борис Николаевич! Очень многое! Избежать кризиса. И вообще...
   - Ну... вы... ладно. Вот что... - тяжело соображая, изрёк Борис Николаевич. - Мне нужно самому поговорить с этим вашим... нашим... Гением. Куда вы его упрятали?
   - В надёжном месте, Борис Николаевич, - уверил президента директор ФСБ. - Предоставим по вашему первому требованию.
   - Предоставьте, - возжелал Ёлкин. - Пред мои царские очи: сам узреть умельца хочу, - велеречиво заговорил он.
   - Вам его сюда доставить, вместе с агрегатом?
   - Борис Николаевич, - забеспокоился Юнашев, - агрегат его уж слишком громоздкий, плохо переносит транспортировку. Не вышел бы из строя.
   - Эт чё, мне, что ли, ехать к нему нужно? - недовольно спросил патрон.
   - Папа, у тебя все равно скоро отпуск кончается, - смягчила недовольство отца Татьяна. - Тебе в следующий понедельник на работу. Потерпит уж Гений со своей "Сонькой".
   Борис Николаевич снова задумался.
   - Ладно, - наконец изрёк он. - Значит, так: предоставить лабораторию, оборудование, материалы - всё самое лучшее и передовое. Людей самых башковитых...
   - Не осталось башковитых, Борис Николаевич, - развел руками Юнашев. - Все башковитые давно за бугром, за доллары продались.
   - Ну, уж что осталось... Одним словом, дать всё, что ни попросит.
   - Да он сейчас, Борис Николаевич, только одного просит - опохмелиться, - пожаловался Бородкин. - Выделил я ему материалы - технический спирт для машины, а он его употребил не по назначению. Еле откачали.
   Ёлкин расплылся в понимающей улыбке.
   - Ну, это дело святое. Опохмелиться нужно дать, конечно. В запое?
   - В запое, Борис Николаевич, - махнул рукой завхоз Кремля. - Как привезли его, так не просыхает.
   - Вывести из запоя. Чтоб к моему приезду был как стеклышко и в полной готовности. Как космонавт. Докладывать мне лично обо всём. И ждать моих распоряжений. Идите исполняйте, что царь велит, - отпустил с миром гостей Ёлкин.
   - Борис Николаевич, одно маленькое уточнение, - попросил Ястребженский, - я так понимаю, что в прессу никаких сообщений о нашем умельце и его изобретении просочиться не должно?
   - Правильно понимаете, Сергей Владимирович, - похвалил сообразительность своего пресс-секретаря патрон.
   И для полной убедительности Ёлкин приставил к вытянутым губам указательный палец.
  
  
  
   СОНЬКА ИЗ СИБИРИ
  
  
   Неделя прошла напряжённо.
   Депутаты, вызванные из отпусков, стекались в первопрестольную к пятнице, на которую было назначено внеочередное заседание, и кровожадно потирали руки.
   Правительство лихорадило в поисках выхода из критической ситуации, а народ, безмолвствуя, скупал валюту и продукты.
   Газеты продолжали нагнетать массовый психоз: "Валютного рынка в стране больше нет"... "Правительством и Центробанком приняты беспрецедентные меры"... "Общество чистых прилавков"... "Борис, где наши деньги?"...
   Сергей Кириченко, предчувствуя последние деньки премьерства, держал хвост пистолетом, бил себя кулаком в грудь и порол правду-матку: "Да, плохо, будет еще хуже. Мы только вступили в полосу кризиса".
   Ситуация в стране становилась похожей на конец девяносто первого года. "На колу мочало - начинай сначала" советовал один из газетных заголовков.
   А в это время президентская администрация во главе с Юнашевым возилась с сибирским умельцем. Тайно, суля большие деньги, выискивала оставшихся башковитых по совместным фирмам и разрабатывала план переигрывания ситуации, когда страна перенесётся в девяносто шестой.
   Глобальная мысль, засевшая в государственном мозгу Ёлкина, потихоньку зрела и пускала корни.
   Комфортнее всех на фоне всеобщей лихорадки чувствовал себя Гений Иванович Безмозглый.
   Обследовав номер "люкс", куда его поместили по приезде, он обнаружил полный бар всевозможных спиртных напитков и быстренько его оприходовал. Оставил он только шампанское, которое терпеть не мог. Жил он все эти дни, как у Христа за пазухой, ел-пил, что душеньке угодно, и даже такое ел-пил, о чём его душенька прежде понятия не имела. Потом он выдул весь технический спирт, предоставленный в его распоряжение. Потом он смутно помнил каких-то дамочек в белых халатах, возившихся с ним. Такая женская забота ему была крайне приятна: уже несколько лет он жил бобылем.
  
   В пятницу 21 августа состоялось внеочередное заседание Госдумы. Депутаты требовали для расправы президента, но Елкина им не привезли.
   - Отставка президента не только назрела, но и десять раз перезрела! - ораторствовал Геннадий Зюзюкин.
   Явленский заявил, что ответственность за кризис несут предыдущее правительство, нынешнее, президент и вообще все, кроме "Яблока". Что "Яблоко" вообще никому не доверяет, кроме себя, и готово требовать отставки всех и назначить себя.
   Владимир Вольфович Жигулёвский винил во всем ЦРУ.
   В результате двести сорок восемь депутатов - против тридцати двух - потребовали добровольной отставки Ёлкина.
   - Забыли, что в стране ещё есть президент! - стукнул кулаком по столу Борис Николаевич в своём Завидове, когда ему сообщили о демаршах Госдумы.
   Вечером того же дня он позвонил Валентину Юнашеву.
   - Как там наш Гений поживает? - поинтересовался он.
   - Приводим в себя, Борис Николаевич, - отрапортовал Юнашев. - Со всей страны собраны лучшие специалисты по ведущим областям науки: химии, физики, космонавтики и даже паранормальным явлениям, но никто ничего не понимает в этой "Соньке", Борис Николаевич. Все только ахают и разводят руками. Ну и... не верят, конечно.
   - Я сам с ним говорить хочу! - возжелал Ёлкин. - Значит так: в воскресенье я возвращаюсь в Кремль. Подготовьте мне умельца этого с его машиной.
   - Хорошо, Борис Николаевич, - сказал Юнашев. - К вашему приезду всё будет готово.
   В выходные из магазинов вымели оставшиеся продукты. Прилавки сияли девственной чистотой.
   На павильонах мелкооптовых рынков повисли жизнеутверждающие таблички: "Закрыто до лучших времен", "Мы ждем перемен!"
   Самое распространённое объявление взывало к совестливости покупателей: "В связи с падением курса рубля, к ценам на импортные товары просим прибавлять 40%".
   В воскресенье 23 августа Борис Николаевич Ёлкин был доставлен в Москву. Его тут же отвезли в секретную кремлёвскую лабораторию, где находилась машина, и на очи его был представлен протрезвевший и приведённый в божеский вид сибирский умелец Гений Иванович Безмозглый.
   Агрегат занимал добрую часть лаборатории и состоял из бидонов, запаянных кубов всевозможных калибров, змеевиков, трубочек, краников, ещё чёрт знает каких ёмкостей и измерительных приборов. По верхним стоящим в ряд шести бидонам синей краской огромными буквами было выведено: SОНЬКА. На одном из кубов той же краской был намалёван знак качества, проставлявшийся в своё время на советских товарах, а по периметру его шла надпись: Made in Sibiria.
   Борис Николаевич внимательно и с пристрастием осмотрел агрегат, расплылся в улыбке и оборотил свои очи к представленному ему неказистому мужичонке в затертом пиджачке.
   - Вот, Борис Николаевич, наш самородок, умелец из Сибири, - Владимир Паутин подтолкнул оробевшего мужичка к Ёлкину. - Гений Иванович Безмозглый.
   - Да чего там, - засмущался вдруг мужичок, - зовите меня просто Генькой. Меня все так зовут.
   - У тебя тут прямо музей самогоноварения, понимаешь, - пошутил Ёлкин.
   - Народные промыслы, - осклабился Генька.
   - Сибиряк, значит? - поднял брови Борис Николаевич.
   - Ага.
   - "Прирастать талантами земля наша будет Сибирью", - процитировал вдруг Ёлкин. - Кто это сказал?
   - Михаил Ломоносов, Борис Николаевич, - послушно ответил директор ФСБ. nbsp; Борис Николаевич стал просматривать старые газеты. Вон еще в начале лета обещали повышение доллара. Все эти журналюги - истерики. Можно себе представить, что начнется в прессе завтра. Доллар за 9,5 рублей! И это только начало. Рубль в свободное плавание...
&
&
&
&ЧЁРНЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&БЕЗМОЗГЛЫЙ ГЕНИЙ
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
& СОНЬКА ИЗ СИБИРИ
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
   "Умён", - снова отметил про себя президент, в который раз одобряя свой удачный выбор. И обратился к Геньке:
   - Ну давай, рассказывай, Кулигин ты наш.
   - Кулибин, папа, - деликатно поправила отца Татьяна. - Кулигин - это у Островского.
   "И эта умна, - подумал Борис Николаевич. - Вся в меня. Но могла бы и промолчать".
   - Ну ты, ладно, того... - пробурчал он. - Кулигин - Кулибин... понимаешь. Рассказывай! - приказал он Геньке.
   - Да чё рассказывать-то? - совсем оробел Гений Иванович. - Вот... как в восемьдесят пятом году вышел указ Гробачёва... Мы его тогда "минеральным" секретарём прозвали, - снова осклабился Генька, но тут же испугался: может, у них это оскорбление личности считается? И сбивчиво продолжал: - Ну вот... штрафы, значит, за самогоноварение пошли бешеные. А у кого аппарат найдут - так и засадить могли. И стали люди свои аппараты выбрасывать. Я тогда лесником работал... Идёшь, бывало, по тайге - а под кустами аппараты валяются. И такие все хорошие, на совесть сделанные: для себя ж делали... Ну просто сердце кровью обливается: такое добро пропадает! Стал я их подбирать, да к себе в сарай стаскивать. Изба моя лесничья в тайге стояла, да ещё кобель злой был у меня тогда - Маркедон назывался. Так ко мне никто и не сунулся. Почти целый сарай насобирал я этих аппаратов. Ну сидел я с ними, собирал, чего-то кумекал. А потом... когда в конце девяносто первого Гардай этот объявил, что цены с нового года отпустит... Ну, тут началось, сами знаете: все стали в магазинах всё скупать, будь оно неладное. Сонька, жена моя, за макаронами в сельпо стояла. Давка такая была... Трёх человек толпа задавила тогда... Ну... и... Соньку мою... тоже. Да пропади они пропадом, эти макароны! Я их с тех пор видеть не могу!
   Генька умолк, сделал паузу и продолжал:
   - Сначала-то я запил, конечно. Года три не просыхал. Благо, аппаратов было навалом: бери любой, да гони. А потом надоело мне это дело. Стал я снова кумекать да колдовать в своём сарайчике. И вот - скумекал! - Гений Иванович горделиво посмотрел на свою SОНЬКУ. - Пока она у меня только на три года назад возвращает. А я хочу, чтобы снова в девяносто первый вернуться, да жёнку свою за макаронами этими проклятыми не пустить. Тоскую я по ней...
   - И ты что же, испытывал машину-то свою? - спросил Борис Николаевич. - Возвращался на сколько-нибудь назад?
   - Да я уж раза два в девяносто пятый гонял, - сказал Гений Иванович. - Один раз недавно вот с его сотрудниками, - указал Генька на Паутина.
   - Было такое, - подавя довольную улыбку, согласился директор ФСБ.
   - Ну!? - удивленно поднял брови Ёлкин. - И как оно там?
   - А так, как было в девяносто пятом, Борис Николаевич. Доллар четыре тысячи, то есть, по-нынешнему, четыре рубля стоил, - улыбаясь, сказал Паутин. - Был, так сказать, краткосрочный эксперимент в целях проверки.
   - Машина моя ещё не усовершенствованная, - продолжал Генька. - И с норовом. Однажды меня аж в девяносто третий занесла. Я Маркедона с собой взял. А он там любовь закрутил с соседской Ангарой. Вернулся я обратно без Маркедона. Пытался несколько раз снова туда попасть - нет, не получается пока.
   - Борис Николаевич, возможно! - воскликнул Валентин Юнашев. - Видите, он с псом в девяносто третий перебросился, а вернулся без него. Значит, изменять события возможно!
   Ёлкин довольно крякнул.
   - А на чём она у тебя работает? - спросил он.
   - Тут у меня схема такая, - оживился Генька. - Ежели заливаешь её брагой и перегоняешь в самогон, получается прямой процесс - переносишься вперед. А ежели наоборот - самогон перегонять в первоначальную стадию браги, пойдет обратный процесс - возвращаешься назад. У меня там закрытая циркуляция.
   - Гений Иванович, - обратился к умельцу до того молчавший и внимательно всё слушавший один из приглашённых башковитых, - вы не могли бы нам объяснить принцип работы вашей... так сказать... машины времени? Мы с коллегами вот уже несколько дней пытаемся разобраться в её схеме... и, простите, ничего не понимаем.
   - А я и сам не понимаю, как она работает, - развёл руками Генька. - Вот сюда заливаешь, вот тут открываешь, вот тут рвёшь рубильник на себя и - процесс пошел, как говорил наш "минеральный".
   - Гений Иванович, - спросила Татьяна, - а в будущее вы когда-нибудь перемещались?
   - Не-а, - почесал в затылке Генька. - А чего там делать-то? Дорожает всё. Чёрт-те знает, какие цены будут годика через два. Я когда в девяносто третий гонял, глядь - водка копейки стоит по нашим-то ценам! Хотел взять ящик, так деньги тогда другие были. Облизнулся только.
   - А чё это, Гений Иванович, имя-то у тебя такое? - перешел на неофициальную часть беседы Борис Николаевич. - И фамилия... Прозвище, что ли?
   - Не-а, - снова осклабился Генька. - Мы завсегда Безмозглыми были. Ну, папаше надоело это, он решил: пусть хоть один умный будет, в гениях походит. Вот и назвал меня.
   В лаборатории на несколько минут воцарилось всеобщее веселье, постепенно сменившееся тишиной: заметили, что Борис Николаевич снова призадумался. Вдруг он резко поднял голову и торжественно обратился к Геньке:
   - Значит так, Гений ты наш Иванович! Задание тебе такое будет: верни ты нашу страну... меня то есть, в... осень девяносто шестого года. Только раньше этого не надо! Это когда я, значит, из больницы вышел уже... и того, к делам приступил. Сможешь?
   - Сбацаем, Борис Николаевич! - совсем освоился Генька.
   - Сколько времени тебе нужно на подготовку?
   - А чего нам, хоть сейчас! Машина моя на ходу.
   - Ну тогда не будем откладывать. Сегодня у нас воскресенье, давай-ка на завтра и назначим.
   - Понедельник - день тяжелый, Борис Николаевич, - суеверно сказал Юнашев. - Может, лучше во вторник?
   - Ну ладно, в понедельник не надо, - согласился Ёлкин. - Назначаю день: вторник... Какое число-то у нас будет?
   - Двадцать пятое, Борис Николаевич, - подсказал Паутин.
   - Значит, двадцать пятого августа, вторник... Стартуем, понимаешь! - И Ёлкин победоносно глянул на окружающих, словно автором SОНЬКИ был он.
  
  
  
   КТО НЕ ПЬЁТ ШАМПАНСКОЕ, ТОТ РИСКУЕТ
  
  
   Весь понедельник команда Елкина готовила документы и ещё и ещё раз прорабатывала план развития страны с осени девяносто шестого. Основные этапы были намечены, учитывая все произошедшие за два года ошибки.
   Борис Николаевич официально приступил к своим делам, но, конечно, ему было не до них. Он рассеянно смотрел поверх бумаг, принесённых ему для работы, и разрабатывал свою государственную глобальную мысль, застрявшую в его голове ещё в Завидове, едва ему доложили о машине времени. Мысль заключалась в том, чтобы перенестись в роковой для России семнадцатый год и всё переиграть там. Февральскую революцию можно оставить, но любыми путями остановить этот треклятый октябрьский переворот. Передушить всю шайку большевиков к чёртовой матери вместе с их главарём. У России должен быть другой путь.
   Значит так: сейчас они быстренько перенесутся в девяносто шестой, все там исправят - но это мелочи. По прибытии он сразу же даст указания подготовить группу лучших учёных со всей страны. Он не остановится ни перед чем. Если понадобиться, перекупит за любые деньги лучшие мировые умы. И бросит их на дальнейшую разработку SОНЬКИ. А на этого Безмозглого молиться надо! Пообещать ему золотые горы, всё, что захочет... А если не захочет - заставить. Кнутом и пряником!
   Борис Николаевич настолько унёсся в своём воображении сначала в далекий тысяча девятьсот семнадцатый, а потом в девяносто шестой, что забылся и, в решении кнутом и пряником принуждать в дальнейшем Гения Ивановича разрабатывать свою машину времени, мощно стукнул кулаком по столуи, но умеет быть твердым и заставить слушаться себя. Наверное, нравится женщинам... Хотя в амурных делах Ёлкин ничего не понимал.
   Когда-то, в середине 90-х, Ёлкин приnbsp; Совершенно фантастическая история
& с везжал охотиться в Ленинградскую область. Всё местное руководство, как и полагается, последовало за ним. Когда охотники расположились на привале, из чащи вдруг выскочил дикий медведь. Все растерялись, - только Паутин схватил ружьё и одним выстрелом уложил Топтыгина. Вот тогда Ёлкин и обратил внимание на петербургского вице-мэра. Что ж - оказаться в нужное время в нужном месте и достойно себя повести, - видно, его звезда улыбалась ему...
   Стратегию возврата в 17-ый год Ёлкин пока решил приберечь для лучших времён. К её разработке он непременно привлечёт этого перспективного работника.
   - Владимир Владимирович, - обратился к Паутину Борис Николаевич, меняя тему разговора, - я вот чего думаю: кого вместо меня-то тут снарядить, понимаешь? В моё отсутствие, так сказать. Пока я буду в девяносто шестом другие пути развития разрабатывать. Чтобы страна не заметила? А то спросят: куда это президент наш подевался? И что вы тогда ответите?
   Паутин принял это как шутку и решил подыграть патрону.
   - Это дело поправимое, Борис Николаевич, - сказал он. - Можно найти вашего двойника и посадить на трон. Народ не заметит подмены.
   - А как же мой... дефект? - Ёлкин поднял левую руку с недостающими пальцами.
   - Оттяпаем, Борис Николаевич, - не моргнув глазом, ответил Паутин.
   - Как оттяпаете? - насторожился Ёлкин.
   - Борис Николаевич, дело государственной важности же!
   Ёлкин искоса уважительно посмотрел на Паутина. Помолчав, сказал:
   - Ну... если государственной важности... Тогда конечно.
  
   Для такого ответственного задания, какое намечалось на утро вторника, Геньке Безмозглому на заправку его SОНЬКИ завхоз Кремля Павел Бородкин выделил восемьдесят литров водки "Абсолют". Правда, водку Геньке выдали не на руки - слишком рискованно, - а сказали, что всё будет в лаборатории.
   Понедельник до обеда Гений Иванович возился со своим агрегатом: выверял приборы, продувал змеевики, осматривал ёмкости. Дело всё-таки предстояло серьёзное: самого президента на его SОНЬКЕ прокатить! Чтобы всё было в ажуре.
   Рядом сновали и суетились всякие башковитые, тщательно следя за генькиными манипуляциями и не теряя надежды постичь тайну сибирского умельца. Но Безмозглый только посмеивался про себя: во нагнали-то со всей страны! Все в белых халатах, очки понацепили, говорят какие-то слова непонятные и в каждую дырочку заглядывают. Да фиг с ними!
   В углу лаборатории, у окна, завешенного черными светонепроницаемыми портьерами, Генька намётанным глазом определил несколько фирменных коробок с водкой "Абсолют".
   - Чего, топливо подвезли? - довольно оскалил он зубы, кивнув на коробки.
   - Да, Гений Иванович... - растеряно сказал самый очкастый среди башковитых: вместо стёкол у него были толстые линзы. - Неужели действительно ваше сооружение на этом будет работать? - недоверчиво спросил он.
   - Моё "сооружение" только на этом и работает! - заносчиво сказал Генька и подошел к коробкам.
   Восемьдесят бутылок настоящего "Абсолюта"! У Геньки заныло под ложечкой.
   В обед ему строго налили всего лишь сто граммов водки. Он их тут же опрокинул, крякнул и по привычке занюхал это дело рукавом - хотя стол перед ним был полон всевозможных яств. Но, только вдохнув запах своего видавшего виды пиджачка, пропахшего табаком и селёдкой, Генька приступил к чёрной икре.
   - Ё-моё, - снова крякнул он, прожевав первую порцию обильной закуски. - Соньку б мою сюда сейчас... За поганые макароны погибла!
   В баре номера оставались две бутылки шампанского: фу, кислятина! А вот его Сонька почему-то любила шампанское. Генька с тоской вспомнил коробки с "Абсолютом".
   Но не будь он Гением, если что-нибудь не придумает. Он взял обе бутылки шампанского и сунул себе за ремень, державший широкие брюки.
   После обеда предстоял важный этап: нужно было заправить SОНЬКУ и привести её в полную боеготовность, чтобы завтра только нажать нужные рычаги. Для этого последнего этапа Генька потребовал, чтобы все эти очкастые покинули помещение лаборатории и вообще оставили его одного: он не желает выдавать свою коммерческую тайну.
   - О, конечно, - понимающе закивали очкастые. - "Ноу-хау"! - и деликатно удалились.
   - Хау-гау, - помахал им в ответ ручкой Генька и подтащил к SОНЬКЕ коробки с топливом.
   Оставшись один, не считая бдительных охранников у дверей лаборатории, Генька быстро вынул из коробки две фирменные бутылки и сунул за светонепроницаемую портьеру. Вместо них вытащил из-за пояса шампанское и поставил в коробку.
   - Ну вот, теперь можно и заправляться, - сказал довольно он сам себе и стал выливать содержимое бутылок в топливный куб.
   Он вылил и шампанское, решив, что две бутылки на такое количество первоклассной водки картины не испортят. Ему эти сэкономленные бутылочки вечерком больше пригодятся. Но тут не вовремя пришла делегация с Валентином Юнашевым справляться о готовности машины, ещё какие-то непонятные ответственные личности шныряли, и Геньке так и не удалось достать из-за портьеры заныканные литровки.
   Спать Генька лёг совершенно "на сухую". Лёжа в постели, он долго ворочался и всё думал, что вот у него там, в лаборатории... такая мировая заначка... Когда он до неё доберется?
  
  
  
   "ПОЕХАЛИ !"
  
  
   Во вторник, 25 августа, в 10.00. Борис Николаевич со свитой спустился в лабораторию. Генька уже был там и возился у SОНЬКИ.
   - Ну что, Кулибин ты наш, понимаешь... - обратился к нему Ёлкин. - Готова машина твоя?
   - Как на Байконуре, Борис Николаевич! - весело отрапортовал тот.
   - Ну, давай, главный конструктор, Королёв ты наш, продемонстрируй нам высший пилотаж. Надеюсь, скафандры нам не понадобятся?
   - Разве что водолазные, Борис Николаевич, - сострил Валентин Юнашев. - Чтобы, так сказать, не потонуть в реке времен.
   В лаборатории воцарилось оживление, что несколько сняло напряжённое ожидание предстоящего эксперимента.
   - Значит так, Гений Иванович, - посерьёзнел Ёлкин. - Установка тебе такая будет: девяносто шестой год, конец осени. Страна та же, - улыбнулся Борис Николаевич. - А то занесёшь нас в какую-нибудь Зимбабве, понимаешь.
   - Будет, как в аптеке, Борис Николаевич! - задорно крикнул Генька и включил нагрев куба с топливом.
   Стрелки приборов зашевелились, задёргались, в кубе что-то заурчало, забулькало.
   - Пошла реакция! - возопил Генька. - Щас винные пары подниматься будут, а мы их в змеевичок! По нужному руслу! Посмотрим, из каких потрохов их водчонка состоит. Мы их "Абсолют" снова в бражку перегоним - в матерное состояние, так сказать. Го-го-го! - возбуждённо гоготал Генька, колдуя у своей SОНЬКИ, как чёрт у котла.
   И от того, что в этом его возбуждении и колдовстве было что-то дьявольское, всем, находящимся в лаборатории, стало не по себе...
   - Ну, Бог не выдаст, свинья не съест. С Богом! - торжественно перекрестился Борис Николаевич.
   Остальные поспешно сделали то же самое.
   - Приготовились! - скомандовал Генька. - Даю на пульт "перемещение"!
   Борис Николаевич поднял правую руку и помахал ею, как Гагарин.
   - Поехали! - сказал он. Тоже как Гагарин.
   - Пуск!
   Тут закружилось всё, завертелось в вихрях времени и погрузилось в темноту и хаос...
  
  
  
   ... И ПРИЕХАЛИ
  
  
   - Ну ни хрена, блин! - послышался в темноте и хаосе голос Геньки. - Ничего не понимаю!
   Голоса из свиты Ёлкина:
   - Ай! Во колотит-то!
   - Мама, роди меня обратно!
   Голос Татьяны:
   - Папа, с тобой всё в порядке?
   Голос Ёлкина:
   - Эт чё, промахнулись никак? Кажись, мы тогда попали, когда я под наркозом лежал.
   Голос Геньки:
   - Ё-моё, проклятые империалисты - на отечественном сырье работать нужно! Не та реакция пошла...
   - Геня, ты так не шути...
   Вдруг откуда-то возник знакомый для всех голос:
   - Я благодарю вас, товарищи, за оказанную мне поддержку. Надеюсь, вы правильно сделали свой выбор, и я постараюсь оправдать ваше доверие в лице президента России...
   Постепенно темнота рассеялась, вихри времени утихомирились, легли в свои русла. Борис Николаевич со свитой, Генька со своей машиной оказались на том же месте, откуда начали путешествие. Все стали оглядываться по сторонам, друг на друга и ощупывать себя.
   - Ну чё, с прибытием, что ли? - неуверенно поздравил окружающих Ёлкин.
   - Спасибо...
   - М-да... - ещё более неуверенно промямлила свита.
   - А чей это голос мы сейчас слышали? - спросил Борис Николаевич. - Что-то уж очень знакомый... Но не мой. И чего это он говорил от лица какого-то президента России? В России пока только один президент - это я.
   - У меня мороз по коже пробежал от его голоса, - признался Валентин Юнашев.
   - И у меня, - согласился Сергей Ястребженский.
   - Что-то уж очень знакомый... - ревностно перебирал в памяти Борис Николаевич. - Никак не вспомню. С этим перемещением в голове все перемешалось.
   - Геннадия Андреевича Зюзюкина это голос! - сказала Татьяна, начинавшая о чём-то догадываться.
   - Он, родимый, - осклабился Генька. - У нас в девяносто шестом вся Сибирь за него голосовала.
   - Ну и... чё, выбрали что ли? - недоумённо спросил Ёлкин.
   - Вас же выбрали! - удивился Генька.
   - Гений Иванович, вы что же нас в виртуальный мир перенесли? - с опаской поинтересовался Бородкин.
   - Да я, вообще-то говоря... и сам не знаю, куда нас занесло, - почесал в затылке Генька. - Немножко не та реакция пошла... А SОНЬКА моя с норовом...
   Все находящиеся в лаборатории с опаской переглянулись.
   - Будем считать, что Геннадий Андреевич затесался в эфир случайно, - успокоил всех Ястребженский. - Вы же знаете, Борис Николаевич, как захламлён эфир.
   - Ну хорошо, - повеселел Ёлкин. - Значит, расходимся по своим местам и принимаемся за работу. "Нас ждут великие дела!" - как говорил король Зигфрид.
   - Фридрих, папа, - поправила отца Татьяна. - Так говорил Фридрих Великий, король Пруссии.
   - Ладно, в кого только ты умная такая, понимаешь. Так говорю я, первый президент России: нас ждут великие дела! - повторил Ёлкин и решительно направился к выходу.
   Свита поспешила вслед за ним.
   И вот, целеустремлённо шагая в окружении команды по кремлёвскому коридору к своему кабинету, Борис Николаевич вдруг увидел, что навстречу ему движется такая же группа людей. Из-за своей начинавшейся близорукости Ёлкин не смог разглядеть кто возглавлял эту группу. Но то, как бодро они шагали, очень не понравилось Борису Николаевичу. У дверей в кабинет, на котором красовалась табличка "Президент Российской Федерации Борис Николаевич Ёлкин", обе команды встретились: во главе второй команды оказался Геннадий Андреевич Зюзюкин! От неожиданности и такой наглости у Бориса Николаевича и всех его сотоварищей поотвисали челюсти.
   - Ах вот вы где, Борис Николаевич! - первым воскликнул Геннадий Андреевич, чему-то ужасно обрадованный. - Это хорошо, что вы сами явились для передачи дел, а то мне сообщили, что вы больны. Простужены, так сказать, - с иронией уточнил Геннадий Андреевич.
   - Для передачи чего? - пришел в себя Ёлкин. - Для передачи кому?
   - Мне, мне, - наслаждаясь произведённым эффектом, повторил Зюзюкин. - Для передачи дел мне, Борис Николаевич. Я понимаю вас: не так-то просто, наверное, расстаться с ... - Геннадий Андреевич стал подыскивать более деликатное выражение, - ... с таким постом.
   Ёлкин и его окружение снова погрузились в легкий шок.
   - Простите, а какой нынче год? - догадалась, наконец, поинтересоваться Татьяна.
   - Ха-ха-ха! - расхохотался Зюзюкин, и вся его свита подобострастно развеселилась. - Шутку я оценил. Да, вы правы: ваше время истекло. Ну что ж, справка персонально для вас: сейчас июль двухтысячного года. Начало нового века, новой эры. Хотя иные утверждают, что третье тысячелетие начнётся через год. Но мы его начнём сейчас. С приходом к власти коммунистов всегда начиналась новая эра! - торжественно заверил Геннадий Андреевич, и его товарищи по партии зааплодировали.
   Борис Николаевич повернулся к своей свите, все ещё пребывавшей в прострации, зловеще прошипел:
   - Ну я этого Гения! - и показал отсутствующему Геньке кулак.
   - Одно слово - Безмозглый! - выдохнул Валентин Юнашев.
   - Папа, ты только не волнуйся, - попросила Татьяна. - Ещё можно всё поправить: Гений Иванович вернёт нас обратно.
   - Где этот охламон? - грозно спросил Ёлкин.
   - В лаборатории остался.
   Ёлкин снова обернулся к Зюзюкину, решив поменять тактику:
   - Что ж, Геннадий Андреевич, я надеюсь, вы честно победили на выборах. Теперь этот кабинет по праву принадлежит вам, - Борис Николаевич указал на дверь с красивой табличкой.
   - Надпись вот только сменить нужно, - уточнил Зюзюкин.
   - Это дело несложное. А нам разрешите-ка удалиться на... небольшую оправку, так сказать.
   - Конечно, конечно, - великодушно разрешил Зюзюкин. - Я же понимаю: предвыборные волнения, стрессы - в вашем возрасте... Я думаю, вам нужно серьёзно отдохнуть от государственных забот, Борис Николаевич. На заслуженный отдых, как говорится. Но если вам будет что-нибудь нужно в личном, так сказать, порядке, прошу не стесняться - обращайтесь прямо ко мне. А свои распоряжения относительно вас я пришлю.
   "Да уж, как же, приду я к тебе с поклоном, разбежался, - подумал Ёлкин. - Распоряжения свои относительно меня он пришлёт. Губу раскатал! Сейчас вернёмся назад в свой девяносто восьмой, а потом в девяносто шестой, и хрен ты у меня победишь на выборах".
   А вслух сказал:
   - Хорошо, Геннадий Андреевич. Ещё раз поздравляю с победой и желаю удачи.
   - Спасибо, Борис Николаевич, - от успеха Зюзюкин даже поверил в искренность экс-президента.
   На прощание оба пожали друг другу руки.
   "Отцарствовал своё, старый маразматик", - самодовольно подумал Зюзюкин, крепко сжимая руку Ёлкина.
   "Как пошла бы тебе эсэсовская форма", - в свою очередь подумал Ёлкин, тряся влажную ладонь Зюзюкина.
   Когда Борис Николаевич со свитой быстрым шагом вошли в лабораторию, Генька удручённо возился у своей SОНЬКИ.
   - Сукин ты сын, понимаешь! - набросился на него Ёлкин. - Ты куда это нас перекинул? Это же в кошмарном сне не привидится такое!
   - А куда? - поинтересовался Генька.
   - В двухтысячный год - вот куда! Башка, два уха!
   - В двухтысячный?! Ё-моё! - глаза у Геньки полезли на лоб. - То-то я думаю, что-то нас как-то необычно колбасило... В будущее! Она ж у меня только на прошлое работала!
   Но никто не разделил честолюбивых восторгов конструкторского ума Безмозглого.
   - Коммунисты снова к власти пришли, - хмуро сказал Борис Николаевич. - Зюзюкин на выборах победил.
   Генька присвистнул.
   - Значит, снова светлое будущее строить начнём, - предположил он. И лукаво подмигнул: - Это ж, выходит, мы снова все "товарищи" стали?
   - Тамбовский волк тебе товарищ, - оборвал его Ёлкин. - Ты что там нахимичил со своей машиной, чучело сибирское?
   Генька опять почесал затылок. Сразу по прибытии, проводив высоких гостей, он бросился за светонепроницаемую портьеру, но - увы! - бутылок "Абсолюта" за ними не было: они остались в девяносто восьмом году. А тут ещё эта катавасия с перемещением... Одни неприятности!
   - Да я... того... - стал мямлить он.
   - Ну?!
   - Шампанского маленько в неё добавил. Сонька моя, покойница, шампанское любила...
   - Дур-рак! - воскликнул в сердцах Ёлкин. - Кто же водку с шампанским мешает?!
   - То-то я думаю: не та реакция у меня пошла...
   Борис Николаевич хотел сгоряча совсем уж нехорошо ругнуться, но покосился на дочь и сдержался.
   - Вот что... Гений ты наш Безмозглый, понимаешь, - обратился он к Геньке, стараясь, насколько возможно, держаться в рамках. - Давай-ка живо нас обратно, хотя бы в родной девяносто восьмой вертай.
   - Не получится живо, - развёл руками Генька. - Тут дело такое, что в бидоне из составляющего узла перемещений дыра образовалась. Чёрт-те знает, то ли бидон проржавел, то ли топливной смесью разъело. В дыру эту все винные пары от перегонки "Абсолюта" и вышли. А у меня работает принцип закрытой циркуляции: на чём приехал, значит, на том и уезжай, только в обратном порядке. Теперь ехать обратно-то не на чем!
   - ...мать твою... - не выдержал всё же Борис Николаевич и зловеще двинулся на Геньку. - Башку с плеч!
   Генька юркнул за SОНЬКУ, серьёзно опасаясь за свою жизнь.
   - Как же я без башки перекидывать вас обратно буду? - ощерился он из-за бидонов. - Вы без моей башки тут навечно останетесь. В светлом, так сказать, будущем.
   Безмозглый наглел на глазах. Однако в правоте его слов никто не усомнился.
   - Гений Иванович, - вмешался Сергей Ястребженский, решив пойти на компромисс, - мы вполне допускаем, что у вашей машины могут быть технические сбои и прочие недочёты. Но у нас к вам убедительная просьба: пожалуйста, верните нас в исходное положение.
   - Я всё исправлю, - пошёл на мировую Генька. - Только мне время нужно: покумекать маленько.
   - Давай кумекай быстрей, дубина стоеросовая, понимаешь! - в гневе Ёлкин был страшен. - До вечера время тебе даю! Чтоб сегодня же перекинул нас обратно!
   - Да мне чего, мне хоть сейчас, - стал оправдывался Генька. - Вот поди знай, как она, - он кивнул на SОНЬКУ. - Я ж говорил, она у меня с норовом. И топлива нету - все ёмкости пустые.
   - Дать ему всё, что нужно, - распорядился Ёлкин, обращаясь к Бородкину. - А вы, Валентин Борисович, проследите за ходом работ.
   - Борис Николаевич, - сказал Бородкин. - Я не уверен, что смогу дать Гению Ивановичу всё, что ему нужно при сложившейся на данный момент ситуации.
   Ёлкин крякнул.
   - Валентин Борисович, возьмите дело под свой контроль, - ещё раз попросил он руководителя своей администрации, понимая, что ситуация неожиданно сложилась не в их пользу, и от любых неосторожных действий может стать необратимой. - И как можно скорее. Промедление смерти подобно. Будете докладывать мне о ходе работ каждый час. Крайний срок - шесть часов вечера. А я пока поеду домой отдохнуть. Квартиры-то наши, надеюсь, ещё целы?
   - Куда же им деться, Борис Николаевич? - удивлённо спросил Сергей Ястребженский и осёкся на полуслове: от новой власти можно ждать всё, что угодно.
   От этих мыслей у всех, находящихся в лаборатории, холодок пробежал по спине. Только Геньке Безмозглому было всё равно.
  
  
  
   ГЕННАДИЙ АНДРЕЕВИЧ ПОЁТ СОЛОВЬЁМ
  
  
   Борис Николаевич, прийдя к себе домой, застал обычно спокойную Наину Иосифовну крайне взволнованной.
   - Борис, что же это такое? Я места себе не нахожу! - говорила она. - Что же теперь будет со страной? С нашими детьми и внуками? С нами, наконец?
   - Если к шести часам вечера мы ещё будем здесь, то я не знаю, что будет, - махнул рукой Ёлкин.
   День прошёл в томительном ожидании. Борис Николаевич не отходил от телевизора, сердце его то леденело, то обливалось кровью от происходящего на экране.
   Коммунисты праздновали свою победу. Дикторы телевидения, уже тщательно выбритые и подстриженные, в строгих костюмах с галстуками, вдохновенно вещали, что вся страна, как один, с восторгом приняла победу на выборах Геннадия Андреевича Зюзюкина. От лица трудовых коллективов, творческой интеллигенции, молодёжи и студенчества нескончаемым потоком изо всех концов Российской Федерации и стран СНГ продолжают поступать в Кремль поздравительные телеграммы. Уже приняты Геннадием Андреевичем делегации оленеводов из далёкой Чукотки, рыбаков-дальневосточников и шахтёров Кузбасса. Свои поздравления прислали секретари возрожденных компартий Франции, Италии, Соединённых Штатов и Украины.
   Ёлкин переключился на НТВ. Михаил Осокин сообщал, что вся балетная труппа Большого театра, находящаяся на гастролях в США, заявила о своём невозвращении в Россию, где к власти снова пришли коммунисты.
   Борис Николаевич с нетерпением ждал вестей из лаборатории, куда, видимо, бдительное коммунистическое око ещё не успело заглянуть. Юнашев отзванивал ему каждый час, но вести были неутешительные: SОНЬКА капризничала и начисто отказывалась принимать какое-либо спиртное. Одним словом, дела были швах.
   К шести часам вечера всё оставалось без изменений. И к девяти тоже.
   В девять вечера Борис Николаевич сел смотреть программу "Время". Из неё Борис Николаевич узнал, что в воскресенье прошла инаугурация Геннадия Андреевича, после чего он официально вступил в свои права.
   "Я бы тебе не инаугурацию, а пышную кремацию устроил, понимаешь", - сердито подумал Ёлкин.
   После программы "Время" началась ежедневная передача "Час президента". Зюзюкин хотел быть ближе к массам.
   - Граждане России! - воззвал Геннадий Андреевич. - Соотечественники! Случилось событие, которое и должно было случиться: народ, помыкавшись несколько лет с так называемыми "демократами", снова отдал нам, коммунистам, свои голоса. В уходящем веке коммунисты дважды - в 1917 и в 1941 годах - возглавляли народную борьбу за спасение и возрождение страны. Теперь нам в третий раз предстоит сражение за будущее нашей Родины, за её спасение в час национальной беды. Вопреки ожиданиям и надеждам недругов России, всем смертям назло, наша партия не только не утратила влияния, но осталась единственной партией в стране, способной на деле бороться за идеалы добра и справедливости. А великий российский народ в своей соборной полноте выстоял в священной борьбе против ненавистников матушки-России - Ёлкиных, Чумайсов, Кохов и Бесовских.
   У Бориса Николаевича свело скулы.
   - В недрах советского общества, - делал небольшой экскурс в историю спаситель матушки-России, - неуклонно вынашивалось, зарождалось и развивалось удивительное дитя, имя которому - русская цивилизация новых веков. В недрах этой цивилизации уже существовали невиданные социальные права и свободы, величайшие открытия в области энергетики, воздухоплавания, медицины, генной инженерии, биологии и общих представлений о космосе и мире... Эта русская цивилизация, которая родилась из советской действительности, выношена в муках, победах, драмах и которую мы готовились бережно перенести в ХХI век, была убита предателями в 1991 году. Удар был нанесён не только по советской эпохе, по эпохе большевизма, но и по драгоценному, готовому родиться младенцу. Это дитя, исколотое, изрубленное, выхватили из материнского чрева. Жестокие акушеры полагали, что младенец убит. Но мы, коммунисты-державники, русские патриоты спасли это дитя от иродова избиения. Святой младенец был спасён, укрыт от меча.
   - Ну распелся, понимаешь! - не выдержал Ёлкин. - Прямо соловьём заливает! Ничего, вернусь я в свой девяносто восьмой, ты у меня петухом кукарекать начнёшь, - пригрозил он "соловушке".
   - Мы, патриоты-коммунисты, сохраняем идеалы великой русской цивилизации, несём в себе её ген, знаем, как она устроена и куда устремлена. Поэтому в ответ на злобные крики и гавканье отвечаем - мы, современные русские коммунисты, люди грядущего. Мы сохраняем и преумножаем всё лучшее, что было в истории человечества, и уверенно смотрим в будущее. С другой стороны, мы, современные коммунисты, являемся ответственными не только за историческое семидесятилетие. Мы ответственны за всю историю в целом. Мы ответственны за князя Олега и Святослава. И за период становления московского централизованного государства. И за стрелецкий бунт и жестокое подавление его Петром I. И за расцвет русской государственности в период правления Екатерины II. Мы ответственны за каждый положительный и негативный акт нашего прошлого. Мы, ныне живущие коммунисты, наследуем свою историю во всей полноте её, трагической и великолепной.
   - Тьфу ты! - лопнуло терпение у Ёлкина. - "Ответственный товарищ Зюзюкин", понимаешь. Теперь опять от этой трескотни некуда будет деться. Уж что-что, а "песни петь" коммунисты всегда умели.
   - Должен заметить, коммунисты теперь другие, - пел дальше Зюзюкин. - Но основные наши задачи, которые были провозглашены ещё на заре Советской власти Владимиром Ильичём Лениным, остаются те же. Утрата социалистических завоеваний в результате так называемых "перестроек" и "реформ" привела страну к катастрофическим последствиям. Россия в глубочайшем кризисе и долгах. В этой связи, - продолжал Зюзюкин, - пусть наши так называемые "демократы" внедрятся, так сказать, в народ, поживут их нуждами и станут полезными гражданами нашей страны. Решением вопроса о так называемых "демократах" и власть имущих занимается Централный Комитет партии. Распоряжения относительно вышеперечисленных категорий граждан последуют в самое ближайшее время. Основные тезисы постановления ЦК будут опубликованы в завтрашнем выпуске газеты "Правда".
   "Начинается экспроприация экспроприаторов, - подумал Ёлкин. - Конфискации, уплотнения, привлечения... Ещё ЧК создадут".
  
   В десять и в одиннадцать часов вечера SОНЬКА всё ещё оставалась загадкой для её создателя. В двенадцать Ёлкин велел позвать к телефону Геньку и выдал ему по первое число.
   - Поломка серьёзная, товарищ Борис Николаевич, - нагло отвечал народный умелец. - Видно, шампанское здорово её по мозгам шарахнуло.
   - Я те счас так шарахну, понимаешь! - рыкнул Борис Николаевич. - Чтоб к утру машина была в полном порядке!
   - SОНЬКА женщина капризная, - невозмутимо отвечал Гений Иванович. - Женский пол вообще дело тонкое, к ним подход нужен...
   - Если к утру подход не найдешь - в порошок сотру, - сам не очень уверенный в этом, пообещал Ёлкин.
  
  
  
   ОСНОВНОЕ ЗАВОЕВАНИЕ СОЦИАЛИЗМА
  
  
   На следующий день "Правду" рвали из рук. Её тираж неимоверно подскочил. Её разворачивали и читали тут же, не отходя от газетных киосков. Те, кому не на что было купить, толпились возле стендов уличной расклейки газет.
   Вечером этого же дня прилизанные дикторы и дикторши бойко сообщали:
   - Основные тезисы компартии вызвали живой и неподдельный интерес среди населения страны. Они горячо обсуждались в трудовых коллективах, в рядах научной и творческой интеллигенции, и среди простых граждан прямо на улицах.
   Впрочем, это было чистой правдой.
   Коммунисты не могут отказаться от лучших завоеваний социализма, т. е. доперестроечного времени, - гласили тезисы. Народу возвращались бесплатное обучение и бесплатное медицинское обслуживание. Основное же направление деятельности пришедшей к власти партии - возвращение доброго старого времени. А что было главным мерилом доброго старого времени и основным завоеванием социализма? Правильно: доступная каждому рабочему человеку колбаса по два рубля двадцать копеек.
   В связи с этим будет проведена деноминация рубля с заменой денежных знаков. На крупные купюры снова возвращается профиль Ленина. Деноминация будет проводиться следующим образом: раз основное завоевание социализма - колбаса по два-двадцать, то она и будет мерилом формирования остальных цен. Сейчас наше "основное завоевание" стоит порядка сорока четырёх рублей за килограмм. Теперь оно снова возвращается к прежней цене - два рубля двадцать копеек. Следовательно, коэффициент деноминации - двадцать. Все остальные цены, зарплаты, пенсии и прочие платежи будут делиться на этот коэффициент.
   Депутаты Госдумы лишаются своих депутатских зарплат и привилегий. Членство в Думе будет совмещаться со своей основной работой, и получать зарплату депутаты будут только по месту своей основной работы. Не имеющим таковой (т. е. работы, а не зарплаты), следует позаботиться о своём трудоустройстве в месячный срок, иначе они потеряют депутатский мандат и будут считаться тунеядцами.
   Всем городам и улицам, переименованным при так называемых "демократах", будут возвращены прежние советские названия. И вообще, коммунисты развёртывают самую настоящую войну за чистоту русского языка. Они не могут терпеть засилье иностранщины. Их патриотические чувства страдают. Отныне они будут бороться, чтобы из русского языка были искоренены иностранные слова и выражения и были заменены исконно русскими. На что похожи наши улицы и витрины магазинов? - вопрошали патриоты-коммунисты. И сами себе отвечали: на филиал Соединённых Штатов! Отныне все вывески будут писаться только на русском языке. Магазины, имеющие иностранное название, должны будут сделать его русский перевод. Впрочем, само слово "магазин" тоже нерусское. Оно будет заменено исконно русским словом "лавка".
   Распускаются все партии и партийные организации некоммунистического толка. Но, чтобы сохранить лучшее завоевание демократии - многообразие форм (прежнее иностранное название - "плюрализм"), будет сохранена партия пенсионеров.
   Будут возвращены прежние органы правления, то есть Советы трудящихся и Исполкомы. Следовательно, ликвидируются мэрии и префектуры. На конец октября назначаются выборы в местные Советы.
   Тезис о государственной символике гласил, что России возвращается прежний гимн бывшего Советского Союза, но в его музыкальное исполнение добавляется звучание колоколов. Автору прежнего текста Сергею Михалкову будет поручено некоторое изменение слов гимна. Временно, до особых распоряжений, остаются прежними флаг и герб Российской Федерации, но с некоторыми изменениями: на красной полосе флага, в левом верхнем углу будет изображён серп и молот, а в лапы орла вместо скипетра и державы будут помещены серп и молот; вместо корон на обеих головах орла будут красоваться венки из спелых пшеничных колосьев.
   Вопрос относительно наших олигархов находится в стадии решения. С них взята подписка о невыезде до особого распоряжения.
   Относительно бывших власть имущих, обоих экс-президентов - СССР и России, бывшего правительства и чиновников госаппарата - всех так называемых "демократов", Центральный Комитет вынес следующее постановление: всё их имущество, включая шикарные квартиры, загородные коттеджи и прочую недвижимость, а также сбережения и вклады в банках России конфисковываются в пользу государства, так как это всё равно от него же награбленное. На зарубежные их счета накладывается арест. Семьям владельцев конфискованных квартир будет предоставлено муниципальное жильё. Так как муниципальными у нас остались только коммунальные квартиры, то поселены они будут в коммунальnbsp; И от того, что в этом его возбуждении и колдовстве было что-то дьявольское, всем, находящимся в лаборатории, стало не по себе...
ные квартиры. Работать в коммерческих структурах им запрещается. Чиновники, достигшие пенсионного возраста, будут выведены на пенсию с предоставлением им ежемесячной пенсии как бюджетникам - 410 рублей старыми. Или, учитывая деноминационный коэффициент, 20 рублей 50 копеек новыми. Бывшему президенту Российской Федерации Борису Николаевичу Ёлкину назначена персональная пенсия: учитывая его производственный стаж и инвалидность, пенсия увеличивается до 463 рублей 60 копеек в месяц, что с учётом деноминации составит 23 рубля 18 копеек.
   Последнее постановление вызвало в народе особенное одобрение и ликование.
  
  
  
   РАСПОРЯЖЕНИЯ ПОСЛЕДОВАЛИ
  
  
   Граждане Российской Федерации бросились сначала в банки снимать свои размороженные вклады, а потом скупать оставшиеся товары и валюту. Обменные пункты не работали, государственный банк продажу валюты частным лицам прекратил. Снова заработал "чёрный рынок". За доллар давали сто и даже сто пятьдесят рублей. Скупали промышленные товары, особенно импортные, продукты длительного хранения. Разумеется, соль, спички. Ситуация напоминала кризис двухгодичной давности, о котором благодушные граждане уже стали забывать.
   С домов сбивались таблички с названиями улиц, переименованных при "демократах", и вывешивались новые (или старые) с названиями, данными в советское время. Вернулись улицы Ленина, Кирова, Октябрьские, проспекты Коммунаров, Большевиков, Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Вернулись города Калинин, Горький, Свердловск и иже с ними. Коммунисты Санкт-Петербурга стали бороться за возвращение их городу имени Ленина.
   На пустующий постамент у Лубянки снова водрузили Железного Феликса. Пожилые москвичи, останавливаясь у площади, поднимали к небу грозящую руку и взывали:
   - Во-о!!! Пусть наведёт порядок-то в стране!
   На официальном уровне друг к другу снова стали обращаться "товарищ". Обращение "господин" расценивалось как оскорбление.
   Развернулась широкая кампания "За чистоту русского языка". Все иностранные слова из речевого обихода заменялись их русским эквивалентом. С шопов, бутиков и маркетов убирались англоязычные названия и вывешивались русские их переводы. Если перевода не было, название было фирменным - оно писалось кириллицей.
   Депутаты Госдумы заседали три дня, решая, как им теперь называться: всё-таки "депутат" слово нерусское. Остановились на "посланнике". Ещё два дня посланники решали, как им теперь называть спикера. Сначала решили: "сказитель", но большинством голосов приняли "говоруна". Потом поступило предложение, что слово "президент" очень даже не русское. Стали искать русский эквивалент высшему правителю государства, всплыло: "царь". Посланники ужасно перепугались, закрыли заседание и объявили каникулы.
  
   SОНЬКА, как создание тонкое и капризное, блажила. Гений Иванович, судя по всему, ей в том потворствовал. Вся ёлкинская команда, участвовавшая в перемещении, кусала локти.
  
   В день выхода постановления ЦК, совсем поздно, когда Борис Николаевич и Наина Иосифовна, измученные треволнениями дня, собирались ложиться спать, в дверь позвонили. Это был курьер от нового главы государства, всё ещё заседающего в Кремле. Елкину было вручено предписание освободить свою квартиру в течение недели. Указывался так же адрес его нового местожительства: 3-ий Социалистический тупик, дом 13-а, квартира 51.
   "Они любят работать по ночам", - пронеслось в голове Бориса Николаевича.
  
  
  
   3-ИЙ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ ТУПИК
  
  
   В один из августовских воскресных дней всё население огромной коммунальной квартиры в 3-ем Социалистическом тупике было в сборе. Женщины, собравшись на прокопчённой кухне варили щи и долбили ложками о края кастрюль, стряхивая капусту. Квартира находилась на первом этаже, поэтому когда к подъезду дома подкатил огромный мебельный фургон, он загородил единственное окно кухни, зарешеченное крепкой решёткой. На кухне воцарился полумрак, а через открытую форточку квартира быстро стала наполняться выхлопными газами.
   - Никак новые жильцы в подъезд въезжают, - высказала свою догадку одинокая мать двух сорванцов Серёгина.
   Женщины оторвались от своих кастрюль и с ложками в руках столпились у окна.
   - Может в шестьдесят шестую на пятом, - на кухню вошёл гоповатого вида мужичок по имени Софокл. - Там Колян тесаком для мяса Федьку Егорова порешил. Коляна замели, комната освободилась. Может, туда.
   - Так там крыша течёт, - сказала старушка Ниловна. - На прошлой неделе, когда ливень был, всю квартиру тазиками уставили. Спали под зонтиками.
   - У тя самой, мать, крыша не текёт? - сострил Софокл.
   Женщины фыркнули и глянули на Ниловну. Та долбанула Софокла ложкой по лбу, от чего тот только поёжился. Ниловна давно научилась защищать себя сама: она жила одна. Её единственный сын Павел сидел в тюрьме за наркотики.
   Тут на кухню влетели Чук и Гек Серёгины. Отец их давно бросил, женившись на другой. Но мать говорила сыновьям, что он погиб в геологоразведывательной экспедиции у Синих Гор. Увидев столпотворение, Чук и Гек активно поработали локтями и протиснулись к окну.
   - Ух ты, клёво! Крутняк, блин! Секи: фирма?! - восторженно говорил Чук Геку, а может, Гек Чуку, увидев, как из подкатившего такси выходят "упакованные" и ухоженные мужчины и женщины. Такие в их 3-ий Социалистический тупик заходили редко.
   - Будьте добры, - обратилась к соседям Ирина, одна из двух проживающих в квартире сестёр, - если вам нетрудно, прикройте, пожалуйста, форточку: от этих выхлопных газов можно задохнуться.
   - Ах, у меня уже голова разболелась, - потёрла виски Ольга.
   - Футы-нуты, ножки гнуты, какие мы нежные, - снисходительно посмотрела на сестриц-идиоток Харита Игнатьевна, дамочка постбальзаковского возраста, с неизменной сигаретой во рту и всегда одетая в импортные шмотки (правда, не новые). Жильцы за глаза называли её "мадам".
   Своих трёх дочерей Харита Игнатьевна нажила от разных мужей, но в данный момент вдовствовала. Её старшую дочь зарезал муж-чеченец. Вторая вышла замуж за иностранца, но тот оказался вовсе не "принцем", а каким-то забулдыгой, и дочь стеснялась писать. Младшая Лариса была интердевочкой. Она сколотила себе некоторое состояние, иногда навещала мать, принося ей продукты и вещи.
   - Вы, голубушки, в коммунальной квартире живёте, - напомнила сёстрам Серёгина. - И должны подчиняться мнению большинства, прошу не забывать!
   - Мы постоянно об этом помним, - тяжело вздохнула Ирина.
   - Не заводись, Ирина, умоляю тебя, - страдальчески воззрилась на сестру Ольга. - Ты же видишь, они нас презирают.
   Сёстры скорбно замолкли, продолжая с достоинством варить вегетарианский суп.
   Серёгина, указав глазами на сестёр, покрутила пальцем у виска. Остальные соседи с ней дружно согласились и продолжили свои наблюдения за мебельным фургоном.
   - Уж не к нам ли это новые жильцы в свободные комнаты? - вдруг предположила Харита Игнатьевна.
   На неё с ужасом обернулись.
   - Типун на язык! - искренне пожелала ей Ниловна.
   Тут входная дверь с грохотом открылась и по коммунальному коридору послышались шаги многих ног. Жильцы 51-ой квартиры дружно высыпали в коридор, чтобы не пропустить события. А события развивались так.
   По длинному коридору шествовала внушительная делегация во главе с "дамочкой из исполкома", как её тут же окрестили жильцы. "Дамочкой" оказалась Валентина Ивановна Матевенко, после воцарения Зюзюкина вновь нашедшая себе местечко в исполкоме. За "дамочкой" понуро шагал Борис Николаевич с семейством: Наиной Иосифовной, Татьяной, её мужем Лёшей и детьми - старшим Борисом и младшим Глебом. Глебушке было всего пять лет, и Татьяна вела его за руку.
   Елене, старшей дочери Бориса Николаевича, с мужем и двумя девочками, выделили комнату в другой коммунальной квартире, а Татьяна решительно заявила: "Папу я не оставлю!"
   Сначала Борису Николаевичу с Наиной Иосифовной выделили было восемнадцатиметровую комнату в этой же квартире, но, учитывая благородное желание младшей дочери, комнату им дали соседнюю, пятидесятичетырехметровую. Тут крылся тонкий расчёт: по восстановленным советским законодательствам норма на человека составляла девять квадратных метров. Если площадь была меньшей, жилец имел право становиться на очередь по улучшению жилищных условий. По счастливой случайности, в квартире в 3-ем Социалистическом тупике как раз оказалась свободной пятидесятичерехметровая комната.
   Валентина Ивановна искусно провела делегацию по заставленному шкафами и всевозможным хламом коридору - как опытный лоцман судно между рифами - и столкнулась с не менее многочисленной толпой жильцов, любопытно взирающих на прибывших.
   - Ордер на комнату! - подняла Валентина Ивановна над собой документ, как парламентёр белый флаг, понимая, что без него их не пустили бы даже на порог квартиры.
   - Это к Вовчику, - глубокомысленно изрёк Софокл, куда-то юркнул, поскребся и зашептал в приоткрывшуюся дверь.
   Через несколько минут к делегации вышел местный пахан Вовчик Железо в майке, заправленной кое-где в брюки.
   - У нас ордер на комнату! - объявила ему Валентина Ивановна, потрясая своим стягом.
   Вовчик Железо окинул оценивающим взглядом "дамочку", не спеша взял протянутый ему ордер и стал внимательно его изучать.
   В это время обитатели квартиры вдоволь пялились на вновьприбывших: странным образом они казались им как будто знакомыми. Дело в том, что ни газет, ни журналов из-за их дороговизны в этой квартире, за исключением, может быть, Хариты Игнатьевны, не покупали и не читали, телевизор не смотрели: у Ниловны он сломался много лет назад и ей не на что было его починить, Серёгиной смотреть было совершенно некогда, Софокл свой "ящик" давно пропил, а у Ольги и Ирины телевизора не было принципиально - они были духовные и читали книжки. Поэтому семью Ёлкина в лицо не знали, а о распоряжениях нового президента относительно прежнего не слышали. Только мадам иронично-удивлённо оглядывала экс-царствующее семейство, дымя сигареткой.
   Чук и Гек, толкаясь и перешёптываясь, нагло рассматривали Бориса Ёлкина-младшего в аккуратном костюмчике, а тот, в свою очередь, бросал высокомерные взгляды на эту оборванную "мелюзгу".
   Наконец Вовчик Железо вернул ордер "дамочке", снова скользнув взглядом по её формам в обтягивающем брючном костюме - такие были в его вкусе, - блеснул фиксой и дал резолюцию:
   - Железно! - Потом, обращаясь к жильцам, саркастически спросил: - Ну что, братва, приютим у себя бывшего президента Российской Фэдэрации Бориса Николаевича Ёлкина?
   Жильцы возбудились и заахали. Чук присвистнул, а Гек нахально гаркнул:
   - Голосуй или проиграешь!
   - В нашей квартире, между прочим, за вас никто не голосовал, - строго сказала Серёгина.
   Вовчик достал из кармана брюк ключ и открыл в коридоре одну из дверей, много лет назад выкрашенную белой краской.
   Валентина Ивановна, заглянув в комнату, объявила:
   - У нас пятьдесят четыре метра!
   У невозмутимого Вовчика поднялась бровь. Он ещё раз глянул в ордер, подошёл к соседней двухстворчатой двери и толкнул ногой незапертую створку:
   - Тогда тут все ваши нары.
   Первой вошла в комнату Татьяна.
   - Что это?! - удивлённо воскликнула она.
   Жильцы ещё больше заволновались и засуетились, устроив в тесном коридоре маленькое столпотворение. Дело в том, что из-за своего непомерного метража эта комната долгое время пустовала и служила жильцам подсобным помещением - в ней сушили бельё.
   Всё семейство Ёлкиных-Доченко влилось в комнату, желая взглянуть на своё будущее жилище.
   - Эт чё, у вас тут прачечная, что ли, понимаешь? - от перспективы жить в прачечной даже подавленный Борис Николаевич пришёл в себя.
   - Только сушилка, Борис Николаевич, - крайне любезно констатировала факт Харита Игнатьевна.
   Вовчик Железо кивком головы дал распоряжение жильцам:
   - Убрать!
   Женщины бросились к веревкам спасать своё бельё.
   - Выходит, вам эти хоромы достались? - заискивающе пропела Ниловна, семеня мимо своих будущих соседей.
   - Ма, неужели мы будем здесь жить? - оторопело поинтересовался Борис Ёлкин-младший.
   - Это ненадолго, Боря, - стараясь утешить сына, прошептала ему на ухо Татьяна. Но сама уже ни в чём не была уверена.
   Тем временем женщины срывали с веревок свои выстиранные пожитки, толкаясь и переругиваясь.
   - Это моя простыня! - кричала Ниловна, вырывая простынку из рук Серёгиной. - Прижухать хочешь?
   - Очумела никак? Вон весь угол-то утюгом сожженный. Моя это простыня! - доказывала Серёгина.
   - Не утюг это, а ржавчина! - не унималась Ниловна. - Бак у меня ржавый: кипятила, вот и пригорела она у меня. Моя это простыня!
   - Как же, держи карман! Её это простыня! Губу раскатала на чужое добро, - окончательно завладела спорным имуществом Серёгина.
   - Подавись моей простынью! - пожелала Ниловна, понимая, что потерпела поражение. - Век тебе на ней одной спать, мужика не знать.
   - Фу, дура старая!
   - А ты дура молодая!
   Мимо них, скорбно поджав губы и закатив глаза, прошествовали сёстры: в каких ужасных условиях они вынуждены существовать!
   Постепенно "хоромы", освобождаясь от белья, верёвок, сломанной мебели и прочего хлама, преображались, превращаясь в более-менее благообразную огромную комнату с тремя окнами, правда, больше похожую на спортзал. Наина Иосифовна уже мысленно прикидывала, как в ней разместить мебель и разместиться самим.
   Валентина Ивановна, решив, что её миссия окончена, пожелала новосёлам удачно обустроиться на новом месте и распрощалась.
   Тем временем Наина Иосифовна с дочерью прошли смотреть кухню. По стенам кухни и коридора, тянулись ядовитые тёмно-зелёные панели, - видно, другой краски у жилконторы не водилось. Впрочем, потолок и остальная часть стены были так закопчены, что панели различались с трудом. В одном месте потолка отвалился огромный кусок штукатурки, обнажая дранку. По стенам стояли три газовые плиты, покрытые слоем жира, а трубы и провода были мохнатыми от многолетней копоти. В центре кухни кучковались разношерстные деревянные столы, с потолка свисала тусклая лампочка с чёрной от мух липучкой, а по стенам были развешены посудные полки с алюминиевыми коричневыми кастрюлями. По столам и плитам вольготно паслись стада тараканов.
   Были также осмотрены ванная комната со скользкими, как в гроте, стенами, разбитая ванна, чёрно-серая внутри, и туалет, напоминающий привокзальный в захолустном городке.
   Весь коридор был заставлен шкафами всевозможных времён. Тут были шкафы 40-50-х годов, основательные и неподъёмные, как та эпоха: их вынесли в коридор, приобретя более современные. Были шкафы современные, приобретённые по случаю ещё в застойные времена, в надежде на лучшую жизнь - то есть отдельную квартиру. Сначала эти шкафы тщательно береглись, оборачивались покрывалами, чтобы не поцарапалась полировка. Со временем, когда надежды на лучшую жизнь таяли, терялась и ценность шкафов. Покрывала снимались, шкафами начинали пользоваться. Порой эти шкафы ненавиделись, как виновники несбывшихся надежд. Потом они превратились в неотъемлемую часть коммунального коридора, как встроенная мебель.
   Наина Иосифовна, закалённая жизнью, перенесла осмотр мест общего пользования мужественно, но Татьяна заметно сникла.
   Тем временем в квартиру ввалились грузчики, и с ними - Гений Иванович Безмозглый, в силу своей универсальности будучи везде на подхвате.
   - Ну чего, мебеля-то вносить? - поинтересовался он.
   - Вносите! - распорядилась Татьяна.
   В трудные минуты, когда отец депрессировал, она всегда брала бразды правления семьёй в свои руки. Точнее, обеими семьями - родительской и своей. Если разобраться, то настоящей главой семьи была именно она.
   - Лёша, - обратилась она к мужу, - проследи-ка это дело.
   Гений Безмозглый, деловито осмотрев комнату, присвистнул, выражая удивление её размерами, и подошёл к зарешеченному окну.
   - О, с видом на помойку! - почему-то радостно воскликнул он.
   Ёлкины бросились к окнам: действительно, под ними красовались три переполненных мусорных бака.
   - Боря, можно сходить в жилищную контору и попросить перенести эти баки, - утешила мужа Наина Иосифовна.
   - Из уважения... За прошлые, так сказать заслуги... - поддакнул Генька.
   - Ну... если за заслуги, тогда ещё ближе пододвинут... - удручённо проговорил Борис Николаевич.
   - Но как мы так жить будем? - недовольно спросил Борис-младший.
   - А как все живут, так и мы будем! - отрезала вдруг Татьяна. Трудности, так же как и отца в политике, её мобилизовали. - Начинаем новую трудовую жизнь простого советского человека!
   Алексей деловито распоряжался относительно вносимой грузчиками мебели и вещей, и вскоре спортзал стал похож на склад мебельного магазина, где волею случая приютились беженцы.
   - Как же мы будем все в одной комнате? - растерянно спросила Наина Иосифовна.
   - Можно перегородки как-нибудь поставить, - предложила Татьяна. - Гений Иванович, - обратилась она к Безмозглому, - вы не могли бы нам соорудить что-нибудь наподобие перегородок?
   - О чём речь, Татьяна Борисовна! Сбацаем! - охотно откликнулся Генька. - Из чего?
   Все вещи и мебель уже были внесены, но два больших шкафа оказались лишними для этой комнаты и стояли в коридоре.
   - Вот из них и делай! - ткнул пальцем в шкафы Борис Николаевич.
   - Боря... - заикнулась было Наина Иосифовна. Но супруг так грозно зыркнул на неё, что та сразу поняла всю суетность своего возражения.
   - Сбацаем, президент! - согласился Генька, с готовностью юркнув за инструментами.
   "Вот такие и революцию в семнадцатом сбацали, - подумал Борис Николаевич. - А чтоб их, всех этих гениев безмозглых..."
   - Пилю-стругаю, ЭВМ починяю! - появился с инструментами Генька и с радостью набросился на президентские шкафы. - Как комнату делить будем? - живо поинтересовался он.
   - На три части, наверное, - предположила Татьяна. - Часть папе с мамой, часть нам с Лёшей, и детская.
   - Резон! - согласился Генька. - Три ж окна, значит, каждому по окну.
   - Ма, у меня что же не будет своей комнаты? - недовольно спросил Борис-младший. - Я что, вместе с Глебкой жить буду? Мне заниматься надо, он мне будет мешать!
   - Не боись, я и тебе отдельный кабинет сбацаю, - подмигнул Борису Генька.
   - А окно?
   - Поделим!
   Скоро, где мебелью, где досками от разобранных шкафов вся пятидесятичетырёхметровая комната была разгорожена на две больших и две маленьких комнаты. До потолка перегородки не доходили на добрый метр - не хватило материала.
   - Шик-блеск! - воскликнул Генька, восседая на секции финской стенки и любуясь своей работой. - Имеете четырёхкомнатную квартиру, чего вам?
   - Да уж... - тяжело вздохнула Татьяна.
   - Ничего, - постаралась утешить семью Наина Иосифовна и обратилась к мужу: - Боря, ты вспомни своё детство: вы жили вшестером в одной комнатушке вместе с козой и спали на полу, прижавшись друг к дружке!
   - Так это ж какие годы-то были! - возразил Борис Николаевич. - Это что получается - от чего ушёл, к тому и пришёл? Ради чего я работал? За что я боролся столько лет?! Эх! - в сердцах сказал Борис Николаевич и вышел, резко хлопнув дверью.
   - Мам, не напоминай ты ему лишний раз, - попросила Татьяна. - Ты видишь, в каком он состоянии.
   - Я же хотела его как-то поддержать...
   - Пойдём лучше на кухню.
   Женщины отправились разбирать коробки с посудой.
   Вскоре на кухню вышел Борис Николаевич и смущенно обратился к соседям:
   - А... стульчака в туалете у вас, что ли, не полагается?
   - Стульчак, милый, у нас у каждого свой, - пропела Ниловна. - Идешь в сортир - неси свой стульчак. Сделал свое дело - уноси его к себе.
   - М-да...
   - А как же! Я однажды оставила свой стульчак, так на него какая-то образина ногами взграбасталась, - пожаловалась Ниловна и выразительно посмотрела на Софокла.
   Софокл втянул голову в плечи и стал смотреть в окно.
   - А мы и не прихватили своего стульчака, - растеряно проговорила Наина Иосифовна.
   - У вас, небось, на прежней квартире голубой унитаз был, и стульчак в цветочек, - зло предположила Серёгина.
   - И гирька на золотой цепочке! - заржал Софокл.
   - Отстал ты от жизни, Софка! - ухмыльнулся Вовчик Железо. - Это у тебя в одном месте гирька подвешена. А на современных горшках нажимаешь кнопочку - и будьте-нате. Ты, Софка, хоть в магазин сходи, посмотри.
   - С его рожей в магазин-то не пустят, - заметила Харита Игнатьевна. - Он же обязательно сопрёт что-нибудь.
   - Не, я раз в помойке журнал с картинками нашёл, - миролюбиво сказал Софокл, пропустив мимо ушей замечание относительно его рожи, - а там в квартире красотища такая...
   - Ты, Софокл, красотищу только на картинках и можешь увидеть, - заметила Харита Игнатьевна.
   - Софокл - это тебя в честь философа древнего назвали что ли? - спросил Борис Николаевич.
   - Папа, философом был Сократ, - поправила отца Татьяна. - А Софокл - драматург.
   - Ну ты... ладно... того... - рассердился Борис Николаевич. - Что ж ты меня при людях позоришь? Умная больно, понимаешь... - Борис Николаевич с досадой повернулся и вышел из кухни.
   Наина Иосифовна укоризненно посмотрела на дочь.
  
   В суматохе не сразу обнаружилось, что пропал маленький Глебушка. Обшарили всю комнату - вернее, все своих четыре комнаты, обследовали тюки и коробки - мальчика нигде не было. Татьяна набросилась на старшего сына:
   - Боря! Ты же взрослый человек! Почему ты не уследил за братом?
   Борис, увлечённо обустраивавшийся в своём "кабинете", величественно повернулся к матери и произнёс библейски:
   - "Не сторож я брату своему".
   - Поёрничай у меня! - беззлобно пригрозила мать.
   Стали искать в местах общего пользования. Обшарили кухню, прихожую, туалет, даже под ванну заглянули - следов Глеба нигде не обнаруживались.
   - А мы знаем где он! - вдруг завопили Чук и Гек.
   Они бросились в коридор к шкафам и с шумом стали их открывать. Из шкафов посыпалась рухлядь - изношенная обувь, сломанные швабры, стеклянные банки. В одном из шкафов на куче старого тряпья сладко посапывал пятилетний Глеб.
  
  
   ПРОЦЕСС ПРИШЁЛ
  
  
   В этот же день была ещё одна большая неожиданность. После обеда единственное окно коммунальной кухни снова заслонил огромный мебельный фургон. Как и в первый раз жильцы 51-ой квартиры побросали кастрюли и столпились у окна.
   - Великое переселение народов! - усмехнулась Харита Игнатьевна.
   - Чего, опять к нам? - облизнулся Софокл.
   В квартиру снова вошла Валентина Ивановна Матевенко, неся перед собой флаг парламентёра - очередной ордер. Жильцы с любопытством заглянули за спину Валентины Ивановны и обнаружили... Михаила Сергеевича и Раису Максимовну Гробачёвых.
   - У нас что, отстойник бывших президентов? - саркастически спросила Серёгина.
   - Что, и Борис Николаевич здесь? - растерянно и вместе с тем радостно воскликнул Михаил Сергеевич, увидев Наину Иосифовну и Татьяну в кухонных передниках. И повернулся к Раисе Максимовне : - Ну вот видишь, Раиса Максимовна, Ёлкин тоже здесь. Значит, и нам пережить можно.
   Коммуналка и восемнадцатиметровка произвели на чету Гробачёвых тяжёлое впечатление. Более тяжёлое, чем на чету Ёлкиных-Доченко.
   Михаил Сергеевич долго стоял у зарешёченного окна, скрестив на груди руки, и уголки его губ были опущены вниз - что обозначало крайнюю степень удручённых раздумий. Он представлялся себе Наполеоном, сосланным на остров Эльбу. Раиса Максимовна в такие минуты старалась его не трогать. Утешать она его будет потом.
   А пока она распоряжалась вносимой мебелью и расплачивалась с грузчиками.
   - Как ты думаешь, Захарик, - Михаил Сергеевич опустился на тюки с одеждой, - они пришли надолго?
   Раиса Максимовна поняла, кого он имел ввиду.
   - Ах, Ми! - вздохнула она. - В семнадцатом тоже рассчитывали, что большевики пришли ненадолго. А они продержались семьдесят лет!
   - Захарик, ещё семьдесят лет мы не проживём.
   ...Когда-то, ещё в студенческие годы, Рая и Миша в Третьяковке увидели картину Венецианова "Захарка": крестьянский мальчишка в кепке, из-под которой во все стороны торчат волосы. "Смотри, Рая! - рассмеялся Миша. - Этот Захарка ужасно похож на тебя!" Так Раиса Максимовна стала Захариком...
   - Нужно что-нибудь предпринять, Ми, иначе мы здесь погибнем.
   - Но что мы можем сделать, Захарик? - уныло спросил Михаил Сергеевич.
   - Мы организуем путч против этого Зюзюкина!
   - Нет, Захарик, второго путча мне не пережить.
   - А в коммуналке жить хочешь?! - спросила Раиса Максимовна и сморщила носик: - Здесь стоит какая-то невообразимая вонь. - Вдруг она выпрямилась и торжественно объявила: - Ми, нужно связаться с Западом! Запад нам поможет.
   - Но как мы с ним свяжемся, Захарик? Я так думаю, что за каждым нашим шагом следят зюзюкинские ищейки. Они нам ничего такого не позволят.
   - Связь нужно установить где-нибудь в квартире, чтобы не вызывать подозрений. Например, в туалете или ванной комнате. В ручку душа можно вмонтировать мобильный телефон. Шум воды будет заглушать разговор. Я займусь этим сама. Связь с Западом я беру в свои руки. Ми, так жить нельзя!
   На кухне выяснилось, что место Гробачёвым досталось самое невыгодное: на проходе и возле раковины.
   - Все вакантные места давно разобраны, Раиса Максимовна, - проконстатировала факт Харита Игнатьевна, видя расстроенное лицо супруги экс-президента.
   - Может быть, кто-нибудь уступит своё место мадам Гробачёвой? - ехидно обратилась к соседям Серёгина.
   Гробовое молчание было ей в ответ.
   - Народ безмолвствует, Раиса Максимовна, - усмехнулась Харита Игнатьевна.
   - Раиса Максимовна, мы уступим вам своё место! - патетично воскликнули сёстры Ольга и Ирина. - Вот, пожалуйста, занимайте!
   - О, как я вам благодарна! - обрадовалась Раиса Максимовна.
   - Ну что вы, не стоит, - благородно возразила Ирина.
   - Мы всё равно редко готовим, - добавила Ольга.
   - Они у нас сыты пищей духовной, - объяснила Харита Игнатьевна.
   Но выяснилось, что внушительных размеров шикарный стол Гробачёвых никак не втискивается в бывшее место сестёр.
   - Может быть, кто-нибудь подвинет свой никчемный столик для королевского стола мадам Гробачёвой? - снова протестировала соседей "на вшивость" Харита Игнатьевна.
   И опять гробовое молчание было ей в ответ.
   - Народ безмолвствует, Раиса Максимовна, - притворно вздохнула Харита Игнатьевна.
   - Отпилить его надо! - внёс ценное предложение Софокл. - Тогда будет в самый раз.
   - Пилить мой стол?! - ужаснулась Раиса Максимовна. - Но это же антиквариат! Швеция!
   - Вот чудненько! - всплеснула руками Харита Игнатьевна. - Теперь у нас на кухне будет "шведский стол": подходи и бери, что душеньке угодно!
   Находящиеся на кухне прыснули со смеху.
   Раиса Максимовна высокомерным взглядом смерила эту язву, но промолчала. Она пошла жаловаться мужу.
   - Ми! Они хотят пилить наш антикварный шведский стол! Он не помещается на кухне!
   - Захарик, пусть пилят всё, что угодно, - махнул рукой Михаил Сергеевич. - У меня такое ощущение, что меня самого распилили пополам.
   Так как Генька Безмозглый был ещё здесь, деля ёлкинские хоромы на отсеки, пилить шведский стол поручили ему. Раиса Максимовна стояла рядом с таким выражением, будто ей без наркоза пилили здоровую кость.
   - Ну и дерево, зараза! - вспотел пилить Генька. - Дуб, что ли?
   - Граб! - с достоинством ответила Раиса Максимовна.
   - Гроб! - в тон ей ответил Генька.
   - Будет нам тут всем гроб с крышкой! - раззубоскалился Софокл.
   Ещё через полтора часа огрызок антикварного шведского стола был втиснут в фанерно-дровяную клумбу коммунальной кухни. Раиса Максимовна, рыдая сердцем, стала перетаскивать в него тефалевую посуду.
   К вечеру удручённые Гробачёвы сидели в своей комнате на диване и обсуждали своё положение.
   - Помнишь, Захарик, как мы в Ставрополе, когда только что приехали, снимали крохотную комнатушку у одних пенсионеров? - предался воспоминаниям Михаил Сергеевич. - В центре стояла огромная печь, а по углам еле-еле помещались кровать, стол и два стула.
   - А книги?! Ми, ты забыл о книгах! - подключилась в воспоминания Раиса Максимовна. - У нас было два громадных ящика с книгами!
   - И когда мы иногда ссорились, я стелил себе на этих ящиках... - рассмеялся Михаил Сергеевич.
   - А потом ночью всё равно приходил ко мне... - лукаво добавила Раиса Максимовна.
   Михаил Сергеевич был рад, что его Захарик немного развеселилась.
   - А какая светлая была комната: целых три окна, выходящих в сад! О, Ми! Это было наше с тобой первое совместное жилище! Как... как мы были счастливы тогда, помнишь?
   - Конечно, Захарик. Хотя жилось нам совсем нелегко.
   - Да! Чтобы протопить эту чёртову печь, мы покупали дрова и уголь! А готовила я в крохотном коридорчике на керосинке.
   - А помнишь, Захарик, ту огромную коммуналку, где мы жили потом? Мне сначала казалось, что там комнат пятнадцать, не меньше, а народу было...
   - Комнат было всего восемь, Ми, - рассмеялась Раиса Максимовна. - А народу было действительно очень много. Чтобы умыться и сходить в туалет, приходилось порой ждать своей очереди.
   - Да, это было целое маленькое государство. И как-то мы все там умудрялись ладить, вот что удивительно.
   - Ми, я помню одно твоё письмо мне - из твоей командировки. Что-то такое... "Дипломатические отношения с суверенными единицами должна поддерживать ты. Надеюсь, не без гордости будешь проводить нашу внешнюю политику. Только не забывай при этом принцип взаимной заинтересованности".
   Оба, и Михаил Сергеевич, и Раиса Максимовна, рассмеялись.
   - Как давно это было, Захарик. И, вместе с тем, как недавно!
   - Но, Ми! - воскликнула Раиса Максимовна, снова возвратясь в сегодняшний день. - Я думала, что этап коммунальных квартир давно канул в Лету! А получается, всё возвращается на круги своя. Вот уж не предполагала на старости лет опять попасть в коммуналку!
   Михаил Сергеевич обнял жену за плечи и скорбно поджал губы.
   - Захарик, мы с тобой столько пережили всяких катаклизмов и поворотов судьбы, что, может быть, процесс ещё пойдёт в другую сторону, благоприятную для нас, - не совсем, правда, уверенный в этом, проговорил Михаил Сергеевич. - Наверное, это я во всём виноват. Виноват в том, что вот сейчас мы с тобой, Захарик, сидим в этой комнате коммунальной квартиры.
   Раиса Максимовна молчала.
   - Помнишь, Ми, первые годы перестройки, мы с тобой в Италии... - начала она. - Миланцы приветствуют нас, скандируют: "Гроби, Гроби!" И у нас с тобой... Я помню это, Ми: у нас с тобой на глазах были слёзы. Слёзы радости, какой-то сопричастности... Ты повернулся ко мне и сказал: "И ради этого тоже стоило начинать перестройку!" - Раиса Максимовна с долей грусти посмотрела в глаза мужу: - Ми, скажи честно, если бы тебя вот сейчас спросили: стоило ли затевать перестройку, что бы ты ответил?
   Михаил Сергеевич долго сидел молча, поджав губы.
   - Ну, Захарик, - наконец сказал он. - Кто же мог предположить, что процесс пойдёт так далеко?
  
   Уже поздно вечером Ёлкины услышали тихое поскрёбывание в свою дверь. Когда Наина Иосифовна открыла, на пороге стоял Софка. В руках он держал старенький деревянный стульчак.
   - Я извиняюсь... - сказал он. - Вот... Не требуется? Подешёвке отдам.
   - Да-да, конечно. Сколько?
   - По старым ценам за полсотни. Значит, теперь - два с полтиной.
   - И за два сойдёт! - выглянул из-за спины Наины Иосифовны зять Лёша и взял у Софокла стульчак.
   Софка согласно кивнул.
   Когда минут через пятнадцать Наина Иосифовна вышла в коридор, то увидела, что с таким же стульчаком Софокл скребётся в дверь к Гробачёвым.
  
   По закону бывшим президентам, ушедшим в отставку, полагались телохранители. Были они выделены и Ёлкину с Гробачёвым. Правда, обе четы не без оснований полагали, что эти церберы по совместительству ещё и зюзюкинские агенты, и по ночам поставляют куда следует сведения о своих подопечных.
   Телохранитель Ёлкина, за неимением свободных помещений в квартире поселился в кладовочке, а телохранитель Гробачёва - на антресолях. Для этого соседям пришлось предварительно их освободить от накопившегося там хлама.
  
  
  
   ГОРЯЧЕЕ СЕРДЦЕ СВЕТЛАНЫ ГОРЯЧИНОЙ
  
  
   Всю президентскую избирательную кампанию Светлана Горячина пребывала в раже.
   - Мы должны победить! - твердила она неистово денно и нощно. - Это дело всей моей жизни!
   В день выборов она не находила себе места. Сначала в день первого тура выборов. Потом выяснилось, что будет второй тур, и Зюзюкин будет принимать в нём участие. И она не находила себе места в день второго тура выборов.
   Она молилась за него.
   - Мы должны победить! Мы должны победить! - заклинала она. - Иначе мне не жить.
   Но "не жить" Светлане Горячиной было в любом случае.
   Каждый вечер, ложась спать, она становилась на колени перед портретом Владимира Ильича Ленина, что висел у неё в Красном углу спальни, убранный кумачовыми рушниками (и лампадка горела), смотрела в Его строгие глаза, пронзающие и испытывающие сердце каждого коммуниста, и вела с Ним задушевные беседы.
   Не было для Светланы Горячевой никого прекраснее и выше Его. Только она, она одна была Его "вечная невеста", Его истинная верная подруга. Его - вечно живого, того, который всегда с нами.
   Какие прежде песни о Нём слагались! Какие хоры о Нём пели!
   ...Вот взметается многопудовый занавес огромной сцены Дворца Съездов, а там - хор из тысячи человек. Выходит ведущая в длинном вечернем платье и объявляет зычным голосом:
   - Серафим Туликов! Слова Льва Ошанина! Кантата! Оратория!
   И начинают - величаво так, задушевно:
  
   ЛЕ-ЕНИ-ИН...
  
   Аж кровь в жилах стынет!
   Самой любимой песней Светланы Горячиной была эта:
  
   Ленин в твоей судьбе,
   В каждом счастливом дне,
   Ленин - в тебе и во мне!
  
   Как это верно и гениально подметил поэт!
  
   Ленин - всегда живой,
   Ленин - всегда с тобой...
  
   "Всегда со мной!" Всегда. Его миниатюрный портретик, завёрнутый в красную тряпочку, она носила у самого сердца - в бюстгальтере. Когда случалось ей где быть одной, - например, в перерыве заседаний Госдумы выйдет в туалет, достанет из бюстгальтера тряпочку, развернёт и долго на портретик смотрит. Потом поцелует Его в лысинку, снова в тряпочку замотает, и сунет в бюстгальтер. Господи, сладко-то как!
  
   ...В горе, в надежде и радости.
  
   Да, именно так! В горе, в надежде и радости. Как верно и точно! Какой удивительный всё-таки поэт Лев Ошанин. Тонкий. Чувствующий. Видать, через себя пропустил. Что говорить, "поэт в России больше, чем поэт", - как сказал какой-то ещё поэт - правда, не такой великий, как Ошанин.
   И вот, ложась каждый вечер спать, Светлана Горячина, стоя на коленях, тихо и душевно беседовала с Ним:
   - Владимир ты наш Ильич, товарищ ты наш Ленин! - шептала она в страстном упоении, и всё, доселе невостребованное, столько времени маявшееся в ней, не находя выхода, выплёскивалось в неистовую молитву. - Прости Ты грехи мои, вольные и невольные, если сотворила я что некоммунистическое, против дела Твоего. Да сбудется воля Твоя о построении коммунизма в одной отдельно взятой стране. И сделай так, Владимир Ты наш Ильич, чтобы Геннадий Андреевич Зюзюкин победил на этих выборах. Жизни своей не пожалею. Возьми её в зарок, если понадобится она Тебе ради нашей Великой Победы на этих выборах. Ты же знаешь, я готова отдать Тебе всё, что есть у меня, чего бы Ты не попросил. Потому что жизнь моя давно принадлежит Тебе и Революции.
   Светлана Горячина - партийный псевдоним. Она его сама для себя выбрала. Горячина - потому что сердце у неё горячее, а Светлана - потому что помыслы у неё светлые. Это не какая-нибудь Сажи Умалатова, у которой с таким именем не может быть светлых помыслов. Предательница! На Зюзюкина бочку катит, свою партию создала! "Диванную" партию - которая вся умещается на одном диване. Наверняка в президенты метит! Но у России не может быть президента с таким именем - Сажи Умалатова. А только с именем - Светлана Горячина. И она обязательно будет после Зюзюкина. А сейчас должен победить он. Ничего, она подождёт. Если не умрет.
   Своим товарищам по партии Светлана Горячина говорила:
   - Если Геннадий Андреевич победит на выборах и станет президентом, я этого не выдержу: я умру от счастья.
   Своё слово верного коммуниста-ленинца Светлана Горячина сдержала.
   Когда окончательно определились результаты выборов, и стало известно, что победил Зюзюкин, изболевшее за большевицкое дело горячее сердце Светланы Горячевой не выдержало такого накала.
   Умирая, она нащупала в бюстгальтере священный образок и завещала своим близким и сотоварищам по партии похоронить её с этим образком. Потом взгляд её зажёгся истовым блеском, она приподнялась в страстном порыве и проговорила:
   - Умираю за дело, которому посвятила всю свою жизнь, как завещал наш вождь Владимир Ильич Ленин. За счастье всех трудящихся на земле, за то, чтобы наши дети...
   Светлана Горячина хотела ещё много чего сказать перед смертью, и даже спеть свою любимую песню "Ленин всегда с тобой", потому что говорить о своих коммунистических чувствах - а особенно петь - можно бесконечно. Но умерла.
   На гражданской панихиде по Светлане Горячевой говорились пламенные речи. Приехал на панихиду сам Геннадий Андреевич со свитой и сказал такие слова:
   - Спи спокойно, наш дорогой товарищ! Знамя, обронённое тобой, подхватили крепкие руки - руки твоих товарищей по партии! Мы его больше не выроним! Ты пала в борьбе за дело всех трудящихся, как нам завещал Великий Ленин!
   Зюзюкин говорил сорок минут. В заключении он дал клятву:
   - Перед гробом своего товарища по партии торжественно обещаю, официально вступив на пост президента, первым же своим Указом увековечить память верного коммуниста-ленинца. Отныне одна из улиц города Москвы будет носить имя Светланы Горячиной. А так же улицы во всех крупных городах Российской Федерации. Посёлок, где родилась Светлана Горячина, будет переименован в Светланогорячинск, а город, где прошла пламенная юность верного ленинца - в Горячиноград.
   Напоследок Геннадий Андреевич сказал:
   - Твоё большое горячее сердце, дорогой наш товарищ, в борьбе за правое дело левых разорвалось на тысячу осколков. И теперь каждый коммунист будет носить на груди значок - кусочек горячего сердца Светланы Горячиной.
   И Геннадий Андреевич показал всем присутствующим коммунистам макет значка: на пурпурном всполохе - кусочке преданного сердца - красовались две большие белые буквы СС - сердце Светланы.
   После речи Геннадий Андреевич с верными ленинцами отправился на очередной банкет праздновать свою победу.
  
   И только Он - Великий Вождь Всех Трудящихся - знал, что вовсе не от счастья умерла Светлана Горячина. Это Ему понадобился зарок за победу на выборах Геннадия Зюзюкина.
  
  
  
   "МОСКОВСКАЯ ДЕВА" СНОВА НА КОНЕ
  
  
   В ту самую ночь, когда были объявлены предварительные результаты выборов, и Светлана Горячина от счастья отдавала Ему свою коммунистическую душу, другая пламенная революционерка - Валерия Ильинична Новодровская снова готовилась, как в давние застойные времена, к работе в подполье.
   Всю ночь Валерия Ильинична тщательно вычищала свой домашний архив, чтобы комунякам не досталась в их кровавые руки ни одна ценная информация о выпестованном ею Демократическом союзе. Впрочем, они за годы демократии так засветились, что всех можно брать голыми руками, и топить и вешать косяками, чем в ближайшее время комуняки и займутся. На их красных митингах давным-давно составлены "чёрные" списки. Эти питекантропы Ампиров и Маркашов уже, небось, подыскивают подходящие каменюки и чешут от нетерпения свои причинные места.
   Компромата в её архиве было так много, что сначала Валерия Ильинична жгла его в ванне, а когда вспыхнула и закапала чёрным полиэтиленовая занавеска, пришлось устроить маленький костерок на лестничной площадке.
   Едва забрезжил рассвет, Валерия Ильинична поднялась на чердак. Здесь, ещё с доельцинских времён, у неё была установлена сигнализация оповещения всех дээсовцев о контрольном сборе в критической ситуации: телефоны прослушивались. Валерия Ильинична сама сконструировала эту сигнализацию по принципу Тимура, который сзывал свою команду. Ей давно предлагали разобрать её, уверяя, что времена комуняк давно миновали, что им возврата нет. О, как они оказались наивны! Только она, как Старая Крыса, держала про запас все их прежние методы борьбы, нутром чуя возможную опасность. Увы! - она оказалась права. Как оказался прав ещё один молоденький дээсовец, предвидевший:
  
   И когда-нибудь в полночь
   Всё начнётся с нуля:
   Будем красную сволочь
   Вышибать из Кремля.
  
   Валерия Ильинична подошла к сигнализации - старенькому корабельному штурвалу, - точно, как у Тимура. Толстый слой пыли и паутина покрывали небольшое сооружение. Валерия Ильинична крутанула колесо, подняв пыльное облачко. Жалкое кряхтенье и стон были ей в ответ. Конечно, за столько лет вся система вышла из строя. Валерия Ильинична взялась за ручки штурвала и постояла, задумавшись, несколько секунд. Воспоминания нахлынули на неё.
   Когда-то она стояла вот так, вертя штурвал во все стороны, сзывая аварийный сбор, и крича про себя: "Бей в барабаны! Труби в трубы! - как Эмилия, вдова дворцового коменданта из сказки Шварца "Обыкновенное чудо" - Караул, в ружьё! Шпаги вон! К бою готовьсь! В штыки!"
   О, благословенные годы! Как она была счастлива тогда! Она сражалась! Она всю свою сознательную жизнь ползла к амбразуре, чтобы закрыть её собой. Она - вечный Буревестник, призывающий на свою голову бурю. Она всю жизнь жаждала борьбы, боя, мечтала погибнуть от руки врагов на руках друзей - как комиссар в "Оптимистической трагедии" Вишневского. Или как её любимый Овод. Чтобы враги расстреливали её и плакали, расстреливая. Впрочем, это не про комуняк. Эти не заплачут. Но теперь-то уж точно заплачут. Правда, по другому поводу: от страха и злости. О, как она будет к ним безжалостна! Она не успокоится, пока останется на Земле хоть один комуняка! Весь остаток своей жизни пламенной революционерки она посвятит их уничтожению. Партаппаратчику - партаппаратчиково. Как говорится, война объявлена, претензий больше нет. И пусть их рассудит Калашников.
   В своё время они её не убили - на свою голову. Она всегда утверждала, что КГБ поступает глупо, сохраняя ей жизнь, и что в этом они ещё раскаются. Пожалуй, они раскаялись уже в день закрытия их "конторы". Теперь война будет не на жизнь, а на смерть. Вот только жаль, годы не те. Здоровье не то. Она не просто Старая Крыса, она Старая Больная Крыса. Но это будет её последний смертный бой и она, быть может, наконец погибнет.
   Валерия Ильинична на прощание ещё раз с силой крутанула штурвал и, бросив в предрассветный туман воинственный клич дикарей из не помнит какой книжки: "Батуалла!", достала из сумки ракетницу.
   Три красных и две зелёных ракеты - условный сигнал. Аварийный сбор всей организации в их Гайд-парке - Пушкинской площади. Дальнейшее - по обстоятельствам.
   Протрубив всеобщий сбор, Валерия Ильинична, напевая свою любимую песню "Ты только прикажи, и я не струшу, товарищ Время, товарищ Время", крышами пробралась на соседнюю улицу: у её подъезда наверняка уже дежурят "топтуны".
   Митинг на Пушкинской был краток и лаконичен - и так всё ясно. Его лозунги просты и незатейливы:
  
   НА БАРРИКАДЫ !!!
   ДС - СНОВА ПОДПОЛЬЕ !
   СВОБОДА ИЛИ СМЕРТЬ !
   БЕЙ КРАСНЫХ, ПОКА НЕ ПОБЕЛЕЮТ !
   ЛУЧШЕ МЁРТВЫЙ, ЧЕМ КРАСНЫЙ !
   СУШИ СУХАРИ: ПОВОД ОНИ НАЙДУТ
  
   Домой Валерия Ильинична не вернулась. Лубянку и психушку ей больше не выдержать. Ей не двадцать лет. И не тридцать. Даже не сорок. Но с собой она всегда носила маленький чемоданчик с необходимыми вещами - бельём, книгами, лекарствами. Чемоданчик профессионального революционера.
   С митинга Валерия Ильинична ушла в подполье.
   Подполье находилось на даче Константина Борового, замаскированное под обычный погребок для дачных заготовок.
   Валерия Ильинична понимала: здесь ей долго не продержаться, даже если отстреливаться, а последнюю пулю пустить в себя. Нужны глобальные и радикальные меры: смертный бой с красно-коричневыми и - мечта всей её жизни! - Нюрнбергский процесс над ними.
   Когда-то, ещё в студенческие годы, она организовала подпольный антисоветский кружок, и один из её подпольщиков обещал ей в случае чего Кантемировскую танковую дивизию - там служил его брат. Его брат служит там до сих пор - теперь комдивом. Она наводила справки. И помнила, что в нужный момент ей обещали ввести танки в Москву и захватить Кремль. Она всё оттягивала эту акцию, считая, что ещё не пришёл крайний случай. И вот, он пришёл. Её план, прямолинейный, как клинок, и прозрачный, как хрусталь. Ей нужна танковая Кантемировская дивизия!
  
   На контрольно-пропускном посту (КПП) Кантемировской дивизии молоденький сержант, сладко позёвывая, дочитывал потрёпанную, Бог весть как очутившуюся в ящике стола, книжонку "Овод". Обычно в этот час на КПП тихо и спокойно: начальство разъехалось по домам, в части остались только дежурные офицеры. Напарник сержанта рядовой Непруха страдал животом и, вырвав прочитанную сержантом страницу, в очередной раз нырнул с головой в ближайший бурьян.
   Что за слащавая романтическая белиберда! - думал сержант о романе. Только от смертельной скуки можно такое читать. Ещё жарища стоит такая... Искупаться бы... Он ещё раз зевнул и захлопнул книгу.
   Вдруг перед ним, будто из марева зноя, возникла весьма странная дама, достойных габаритов, в мощных очках и обёрнутая, как спросонья показалось сержанту, во флаг Соединённых Штатов.
   "Штатовские диверсанты!" - пронеслось в сержантской голове. И одна рука его потянулась к телефону, другая - к кобуре.
   - Не делайте глупостей, молодой человек, - низким голосом попросила дамочка. - Уничтожить меня невозможно. Даже коммунисты в доперестроечную эпоху берегли меня как Старую Крысу из "Маленького принца" Экзюпери. Они периодически приговаривали меня к смертной казни, но всякий раз им приходилось меня миловать: ведь я была у них одна. Впрочем, вам этого не понять: вы уже иной формации. И слава Богу.
   Обе руки сержанта вернулись на место, и он с любопытством уставился на дамочку. Только сейчас он рассмотрел, что это не американский флаг - это на ней такая футболка.
   Тут дамочка увидела книгу на столе, и её очки слегка запотели.
   - Мой любимый роман, - сентиментально призналась она. - Соответственно, мой любимый герой. Всю свою сознательную жизнь старалась ему подражать. Вечная борьба, подполье, страдания, голод, холод, вдали от Родины, от возлюбленной, и - какая прекрасная смерть - от руки врага! Что может быть прекраснее, не правда ли, гер сержант? Пастораль! Об этом может только мечтать настоящий революционер! Одобряю ваш выбор, гер сержант!
   "Бундесовская шпионка!" - предположил гер сержант.
   Дамочка-Овод придвинулась совсем близко к сержантику и страстно но чётко произнесла:
   - Мне крайне необходима ваша дивизия, гер сержант! Я надеюсь, вы не будете против, если я поведу вашу дивизию брать Кремль вместе с папашей Зю?
   "Сумасшедшая! - догадался гер сержант. - Или на солнце перегрелась".
   Но настроение его почему-то улучшилось, и он почувствовал расположение к Оводихе.
   - Думаю, для вас не секрет, что к власти вернулись коммунисты? - опять спросила Оводиха и направила на догадливого сержантика свои мощные линзы.
   - Да мне что... - развёл руками гер сержант. - Мне лишь бы зарплату платили, да квартиру дали...
   - В таком случае, гер сержант, жить будете в общаге по три семьи в одной комнате, а получать будете ровно столько, чтобы хватило на ширмочку отгородиться от семьи товарища. Кроме "Красной Звезды" и "На страже Родины" не увидите ни одной газеты, а за рассказанный приятелю анекдот не будете вылезать с гауптвахты. Это я вам обещаю при коммунистах, гер сержант!
   Ещё через двадцать минут совершенно распропагандированный гер сержант пропустил Оводиху на территорию дивизии с подошедшим облегчённым Непрухой.
   Настроение у сержанта на удивление поднялось, и он не переставал улыбаться. Он встал, тщательно осмотрел запертые ворота, калитку в воротах и недоумённо пожал плечами: как могла эта габаритная дамочка сквозь них просочиться? Он даже посмотрел вверх, где по летнему небу ползли курчавые облака, и решил, что она, скорее всего, спустилась на парашюте.
  
   Тем временем Валерия Ильинична Новодровская (дамой-Оводом, спустившейся на КПП на парашюте, разумеется, была она), сопровождаемая еле тащившимся рядовым Непрухой, обнаружила на плацу одинокий танк. С большим трудом с помощью полудохлого Непрухи она взобралась на распалённую солнцем броню и пальнула из ракетницы.
   Когда возле неё с любопытством собрались кантемировские танкисты, Валерия Ильинична поправила внушительные очки и держала такую страстную речь:
   - Воины! Я обращаюсь только к воинам, а не к тем, кто таковым себе кажется: трансвеститы отдыхают. Воины славной Кантемировской дивизии! В эти решающие для нашего Отечества дни выборов нам вернули единственное право русского народа - право быть рабами. Народ, который на восемьдесят процентов состоит то ли из кроликов, то ли из баранов, снова захотел в клетку. В клетке кормят, там социальная защищённость и страховая медицина. Ему представлялся капитализм, то бишь воля, неким мужицким раем, где купаешься целый день в молоке и ешь мёд пригоршнями. А на воле голод, стихийные бедствия, охотники, враги, эпидемии. В клетке им всё время что-то клали в миску. Правда, клали мало, но много ли надо кролику? Или барану.
   За годы демократии наша страна ничему не научилась. Общество больно сифилисом в последней стадии, гниёт заживо, и у него отвалился нос.
   Я не уважаю свой народ. Я его люблю и жалею, я отдам за него жизнь. Но уважать мне его не за что. Он либо безмолвствует, либо просит корма. Для него самая большая удача - это переменить хозяев. Власти всех сортов вьются над ним, как стервятники. А стервятники над живыми не летают.
   Но есть в народе десять-пятнадцать процентов - это живые. Они хотят жить и умереть свободными. Нас, живых, мало, и мы должны это знать. Нам дали проглотить кусок мяса - свободу, а теперь его будут медленно вытаскивать обратно за верёвочку. Но мы уже познали вкус этого мяса, мы так просто его не отдадим. Мы, вкусившие свободу, будем за неё сражаться, и остановить нас невозможно: пасту выдавили из тюбика.
   К власти вернулись комуняки. В Кремле засядет папаша Зю, давно потерявший всю свою идейную крепость и выдохшийся, как открытый "Тройной" одеколон. На его месте я бы застрелилась: с Россией ему не справиться. Он, бедняга, сам не ожидал своей победы. Я думаю, он давно уже наложил в свои коммунистические порты и не знает, как избавиться от бремени власти. Ему нужно помочь.
   Но кроме чахлого папаши Зю в России существуют силы пострашней: это ампировы, бакашовы-маркашовы и прочая прокоммунистическая чернь. Они хотят взять реванш, они рвутся к власти и не остановятся ни перед чем. Они устраивают свои кошачьи концерты, они жаждут нашей крови. Это значит, что в очень скором времени тех, кто хочет жить и умереть свободными, будут топить и вешать - это их любимое занятие.
   Мне претит пассивное ожидание казни. Смерть мы должны встретить в бою. Если не победим. По крайней мере, каждый свободный гражданин обязан по первому требованию предоставить свой труп в распоряжение Отечества. Но мы должны победить!
   Между красными и белыми не может быть консеснсуса. Между нами снова, как встарь, только чистое поле, на котором решится судьба России. Она, как брошенный ребёнок, рыдает под сосной и зовёт маму, царя, КГБ, СССР, ОМОН, власть. Нам нельзя её жалеть. Мы, волки, жалеть ягнят не умеем.
   Коммунизм лечится как рак - хирургически. Анестезия не обязательна. Даже если весь народ, все наши бараны и кролики обалдеют от восторга - мы пойдём против народа. Мы ему ничем не обязаны. Пойдём против всех, кто пойдёт против свободы. На месте России может оказаться пепелище, тайга, братская могила. Но нового архипелага ГУЛАГ на месте России пусть не будет никогда. У нас есть только два пути: быть свободными и сдохнуть вне колючей проволоки, под звёздным небом, или снова стать кроликами и очутиться в клетке с пайкой в миске. В своё время мы не добили коммунистическую гадину, и она готовится снова пожрать Россию. Она снова загонит нас - лесных, серых и свободных - за флажки и начнёт свою дикую охоту. И пока вся страна не превратилась в сплошной ГУЛАГ, воины, я призываю вас к оружию! Трусливые пусть спят у параши и не имеют никаких прав - даже права сражаться за свободу своей Родины.
   Мы победим! Мы заспиртуем в банке папашу Зю и поместим в кунсткамеру между двухголовым телёнком и сушёным крокодилом. Мы выковыряем из стен Кремля урны их коммунистических деятелей и продадим за валюту на аукционе. А на их большую коммунистическую могилу мы с радостью возложим венок из миллиона алых роз.
   Мы будем свободными, а, значит, сделаем себя и своих детей счастливыми. Воины, к оружию!
   Валерия Ильинична говорила два часа. Воины забыли о жаре и слушали, открыв рты, почти влюблённо глядя на Новодровскую. Финал её речи потонул в овациях, воинственных кличах и бросаниях шлемов в небо. Кантемировская дивизия была её.
   Комдив, которому Валерия Ильинична передала толстый пакет от брата Андрюши, принял её на довольствие и выделил ей персональный танк.
   Валерию Ильиничну отправили к каптернармусу, перерыли весь склад, но, к сожалению, подобрать комбинезон нужного размера никак не удалось. Тогда комдив привлёк местных портных, и они в срочном порядке из трёх камуфляжей самого большого размера пошили то, что нужно. Ещё для Валерии Ильиничны нашли танкистский шлем и полевой бинокль. Облачившись в комбинезон, шлем и повесив на шею бинокль, Валерия Ильинична смотрелась весьма комично. Ещё она очень просила автомат Калашникова, но комдив подарил ей именной пистолет.
   Выделенный ей танк Валерия Ильинична хотела окрестить "Лерой", но воины, помявшись, сказали, что у танка должно быть мужское имя. И Валерия Ильинична согласилась на "Валеру". С одной стороны танка написали белой краской огромными буквами:
  
   ВАЛЕРА
  
   а на другой -
  
   БЕЙ КОМУНЯК !!!
  
   При крещении боевой машины Валерию Ильиничну три раза обнесли вокруг танка, а она декламировала:
  
   Пока свободою горим,
   Пока сердца для чести живы,
   Мой друг, Отчизне посвятим
   Души прекрасные порывы!
  
   Под конец крещения, правда, произошёл маленький конфуз, потому что Валерию Ильиничну уронили. Но она совсем не обиделась, а только сказала, что уронив её более неудачно, славные воины могли бы нанести непоправимый урон всему революционно-демократическому движению.
  
   Спустя некоторое время Валерия Ильинична была тайно, в пустой цистерне переправлена в ближайший лесок. Там она возглавила партизанский отряд, состоящий из дээсовцев и особо ярых демократов. Землянки были вырыты так искусно и так тщательно замаскированы, что на поверхности не заметно было абсолютно никаких следов жизнедеятельности большого отряда. ВАЛЕРА был укрыт под большой кучей валежника и обрубленных веток.
   С командиром Кантемировской танковой дивизии было оговорено, что сигналом к их выступлению на Москву и захвату Кремля послужит цепочка из десяти зелёных и пятнадцати красных ракет. В довершение сигнала Валерия Ильинична должна будет пальнуть из ВАЛЕРЫ холостым выстрелом.
  
   Спустя некоторое время среди коммунистов поползли страшные слухи. Они передавали их друг другу шёпотом, кто стуча зуб о зуб, кто опасливо озираясь по сторонам. Иные и вовсе говорить не могли, а только молча плакали. И немой ужас стоял в их потухших очах.
   Рассказывали, будто бы всякий раз на пути перед кортежами правительства и обыкновенных коммунистических депутатов неожиданно, откуда ни возьмись, возникает танк с торчащим из башни огромным танкистом. И мчится этот танк со всей скоростью прямо навстречу автомобилям с коммунистами. Бедных водителей и пассажиров парализует от ужаса, потому что свернуть нет ни сил, ни возможности. И вот, в самый последний момент, когда столкновение кажется неизбежным, и танк вот-вот подомнёт под себя весь кортеж, превратив его в груду металлолома и кучу трупов, и коммунистические деятели в холодном поту уже прощаются с жизнью, тот делает небольшой манёвр и проплывает мимо в пыли и мареве. И исчезает так же неожиданно, как появляется. Самый настоящий Летучий Голландец! А на боку, которым танк проплывает мимо несчастных коммунистов, начертано: ВАЛЕРА.
   И ещё много ужасных случаев и легенд ходило о ВАЛЕРЕ. А самая страшная легенда гласила, что огромный танкист есть ни много, ни мало, сама Валерия Ильинична Новодровская собственной персоной!
   Наконец, генерал Альберт Маркашов из собственных трудовых сбережений назначил за поимку танка-призрака и голову Валерии Ильиничны миллион рублей новыми. Но ВАЛЕРА как ни в чём ни бывало продолжал наводить ужас и панику на коммунистов, а голова огромного танкиста продолжала пребывать там, где ей и положено.
  
  
  
   С ДОБРЫМ УТРОМ !
  
  
   Обе створки двери в комнату Ёлкина со страшным грохотом вдруг резко распахнулись, и ворвалась гневная толпа орущих людей:
   - Борьку на рельсы!
   Галдящие мужики и бабы подскочили к нему, выхватили из тёплой постели и куда-то поволокли. Потом долго с ним возились, мяли, выкручивали руки, наконец бросили на железнодорожное полотно, привязали и исчезли. И видит Борис Николаевич, как мчится на всех парах прямо на него тяжёлый разухабистый состав, вагоны из стороны в сторону с грохотом швыряет, колёса по рельсам молотят, и такой неимоверный лязг и скрежет стоит, что кажется, сейчас голова у него лопнет. Понял Борис Николаевич, что последняя минута его приходит. И за этот последний миг вся его жизнь перед ним пронеслась, все ошибки и просчёты. Нет, нельзя ему с таким адом в душе погибать, с такою неискупленной виною. Рванулся он отчаянно, и возопил:
   - Россияне! Простите!
   И вдруг ощутил на своём плече тёплую ласковую руку, и такой знакомый голос обратился к нему:
   - Боря, что с тобой? Боря, проснись!
   Борис Николаевич тяжело открыл глаза: возле его кровати стояли все его домочадцы в пижамах и ночных рубашках, а жена Ная, склонившись над ним, нежно ладонью отирала его мокрое от слёз лицо. Борису Николаевичу вдруг так захотелось прижаться губами к этой руке и разрыдаться как в детстве, но он устыдился стоящих вокруг дочери и внуков. Он был так счастлив, что весь этот кошмар, сейчас случившийся с ним, был только сон! Но страшный грохот почему-то продолжался над самым его ухом, и Борис Николаевич опасливо покосился на окно.
   - Боря, успокойся, - снова ласково сказала Ная. - Это во дворе грузят мусорные баки. Сейчас они уедут.
   - Ма! Ба! Они чего, так каждое утро будут? - недовольно спросил Борис-младший.
   - Мы что-нибудь придумаем, Боря, - вздохнула Татьяна.
   Борис Николаевич продолжал лежать в постели, постепенно осознавая, что же с ними со всеми стряслось. И тяжесть произошедшего ещё больше навалилась на него. Крах! Полнейший крах и позор! Лучше бы он не просыпался и погиб под колёсами поезда. Борис Николаевич отвернулся к стене и отрешённо уставился в одну точку.
   - Боря!
   - Папа!
   - Дед!
   - Борис Николаевич!
   Чего они все от него хотят? Пусть его оставят в покое. Он хочет только тишины и покоя - навсегда. И больше ничего.
   Борис Николаевич натянул на голову одеяло. Впервые за последние годы ему захотелось одиночества, и впервые в одиночестве ему было хорошо.
   Сквозь одеяло Борис Николаевич слышал, как домочадцы, о чём-то посовещавшись, тихо разошлись.
   Вот так лежать бы и лежать. И пошёл весь мир к чёрту.
   Через некоторое время к нему снова подошла Наина Иосифовна.
   - Боря, вставай!
   - А зачем? - глухо раздалось из-под одеяла.
   - Завтрак готов.
   - Не хочу я ничего.
   К постели подошла Татьяна.
   - Пап, ты что же, весь день так и будешь лежать?
   - Так и буду.
   - Нельзя так, Боря, - сказала Наина Иосифовна. - Ты заболеешь.
   - А я уже.
   - Что уже?
   - Заболел.
   - Что у тебя болит? Опять сердце?
   - Сердце. И душа. Душа у меня болит! - на глаза Бориса Николаевича снова навернулись слёзы.
   Наина Иосифовна переглянулась с дочерью.
   - Папка, ну хочешь, мы тебе сюда завтрак принесём? - ласково спросила Татьяна. - И покормим?
   - Не хочу я есть, - угрюмо сказал Борис Николаевич. - Противно на еду смотреть даже.
   Наина Иосифовна с дочерью отошли в сторонку и стали тихо перешёптываться.
   - Может, врача к нему вызвать? - обеспокоено спросила Наина Иосифовна.
   - Мама, кого?! Психиатра из районного психдиспансера? Это тебе не кремлёвские врачи. Станет известно всей квартире, а значит, и всем остальным. Попадёт в газеты. Ты можешь себе представить, что будут писать газеты? Что столько лет страной управлял психически больной человек!
   - Что ты, Танюша, это невозможно! - испугалась Наина Иосифовна.
   - Я попробую навести свои старые связи, - предложила Татьяна. - Если ещё кто-то уцелел и не откажется от нас. Может быть мне удастся найти толкового врача.
   На том и порешили.
   Через некоторое время Борис Николаевич стал нехотя подниматься. Наина Иосифовна, услышав возню мужа, обрадованно спросила:
   - Боря, тебе уже лучше?
   Борис Николаевич, не отвечая, нашарил босыми ногами тапочки и направился к двери.
   - Боря, ты куда, в туалет? - заискивающе снова поинтересовалась Наина Иосифовна. Она подбежала к мужу, сняла со стены висящий на гвозде возле двери приобретённый вчера у Софокла стульчак и протянула Борису Николаевичу: - Возьми вот.
   Борис Николаевич, не глядя, взял подмышку стульчак, в другую руку Наина Иосифовна сунула ему рулон туалетной бумаги, и он, как был в пижаме, вышел в коммунальный коридор.
   - Может, ему сходить погулять нужно? - спросила у дочери Наина Иосифовна, когда за мужем закрылась дверь. - С народом пообщаться...
   - С народом?! - ужаснулась Татьяна. - Упаси боже! Они его разнесут! Пусть хоть первое время посидит дома, пока всё уляжется. Страна теперь без него обойдётся. Поживёт народ какое-то время при коммунистах, глядишь, и разберётся, что к чему. Ещё отца добрым словом помянет.
   Наина Иосифовна, обрадованная тем, что муж поднялся с постели, вышла на кухню суетиться с завтраком. Мимо неё, едва не сбив с ног, пролетел рыжий коммунальный кот Чубайс, держа в зубах уворованное куриное крылышко.
   - Ах ты, ворьё рыжее! - причитала на всю квартиру Ниловна. - Не успела отвернуться, как этот блудня курицу уволок! Чтоб она тебе поперёк горла-то встала, образина чёртова!
   - Как вы нехорошо ругаетесь, Пелагея Ниловна, - поёжилась Наина Иосифовна. - Ведь это животное, у него свои инстинкты. Если хотите уберечь свои продукты, прячьте их подальше да понадёжнее, чтобы не достал.
   - Спрячешь от него, как же! - не унималась Ниловна. - И прячешь, вроде, а чуть только зазевался - обязательно сопрёт! Нет, такая уж натура у него воровская. Глаз да глаз за ним нужен.
   - Зачем же вы тогда его держите, раз крадёт? Прогнали бы.
   - Да куда ж его? Кому он ещё нужен? - смягчилась Ниловна. - Привыкли уж мы к нему, вроде как родной стал.
   - Веселее с ним! - отозвалась от своего стола Харита Игнатьевна с неизменной сигаретой во рту. - Разнообразие жизни, всплески эмоций, выброс адреналина...
   - Харита Игнатьевна, у меня к вам большая просьба, - в махровом розовом халатике и новом переднике на кухню вошла Раиса Максимовна. - Пожалуйста, будьте добры, не курите в местах общего пользования. Я совершенно не переношу табачного дыма.
   - Ах ты, футы-нуты, ножки гнуты, какие мы нежные, - мадам повернулась к Раисе Максимовне, и не думая расставаться с сигаретой. - Привыкайте, дорогая вы наша Раиса Максимовна: вы теперь живёте в коммунальной квартире.
   - Во-первых, я не "ваша дорогая", - строго сказала Раиса Максимовна. - А во-вторых, прошу учесть, что вы тоже живёте в коммунальной квартире и должны соблюдать правила советских общежитий. И одно из этих правил как раз гласит о том, что курение в коммунальных квартирах в местах общего пользования запрещено.
   - Подкованная дамочка! - Харита Игнатьевна с тайным удовлетворением кивнула в сторону Раисы Максимовны. Она ещё раз глубоко затянулась и погасила сигарету о пластиковую банку из-под майонеза, служившую ей пепельницей. - Ах, до чего обожаю коммунальные квартиры: вот они - эмоции, накал страстей! Одним словом, чувствуешь жизнь!
   Тут жизнь в полную силу ещё раз заявила о себе зычным рыком из коридора и стуком в туалетную дверь:
   - Маэстро! Долго сидеть будем?! Очередь!
   "Там же Боря!" - испуганно пронеслось в голове Наины Иосифовны.
   Она бросилась в коридор и наткнулась на свирепый взгляд Вовчика Железо.
   - Это ваш там засел? - Вовчик ткнул пальцем в туалет. - Он что, так каждое утро по часу сидеть будет? - и снова гаркнул: - Президент, регламент!
   - Борис Николаевич страдает запорами? - из кухни посочувствовать вышла Раиса Максимовна. - Наина Иосифовна, у меня есть замечательное импортное средство, исключительно на травах, никакой химии...
   - Вы уж объясните нашему дорогому экс-президенту, что это не персональный сортир в Кремле, - обратилась к Наине Иосифовне Харита Игнатьевна. - А коммунальный - один на такое богатое поголовье. Так что у нас действует принцип: всегда готов!
   Из-за туалетной двери тем временем не доносилось ни звука. Этим обстоятельством Наина Иосифовна была обеспокоена больше всего.
   - Боря! - деликатно постучала она в дверь. - Боря, это я, Ная. Боря, тут очередь, люди тоже хотят. Поторопись, пожалуйста.
   Но молчание было ей в ответ. Наина Иосифовна встревожилась не на шутку.
   Тем временем к туалету стеклись все жильцы коммунальной квартиры. Здесь предстояли развернуться весьма любопытные события.
   Из своей комнаты вальяжно вышел Михаил Сергеевич Гробачёв в роскошном длинном халате поверх брюк и рубашки.
   - Борис Николаевич в полном уединении работает над собой, я так понимаю, товарищи, - делая серьёзное лицо, предположил он. - Я читал мемуары Бориса Николаевича: в это время утра у президента по расписанию работа над собой, - и Михаил Сергеевич выразительно посмотрел на свои часы.
   - Грех вам зубы-то скалить, - сделала Гробачёву замечание Ниловна. - Нешто в Кремле-то ещё не навоевались друг с другом? Оба народ до нищеты довели, а всё воюете, аники-воины. Пора уж приходить к кон...кон...сенсусу этому вашему.
   Воцарилась небольшая пауза. Из-за туалетной двери по-прежнему не раздавалось ни звука.
   - А чего, в пятьдесят восьмой с третьего, - Софокл ткнул пальцем вверх, - тоже такой случай был: так вот тоже думали, засел кто-то в сортире - не открывал, не открывал. Дверь выломали, а там Толян повесился.
   - Боря! - в ужасе заколотила в дверь Наина Иосифовна. - Боря, ты жив?! Господи, скажи же что-нибудь!
   Но ни Господь, ни Борис Николаевич не удостоили её ответом.
   - Что ж, придётся периодически холодным клозетом во дворе пользоваться, - предложила Харита Игнатьевна. - Пока Борис Николаевич будет работать над собой.
   - Вызовите кто-нибудь слесаря! - распорядилась Раиса Максимовна.
   - Дверь ломать надо! - сделала заключение Татьяна.
   - А там крючок ножом откидывается, - протиснулись к двери Чук и Гек. - Вот сюда лезвие сунуть...
   Татьяна бросилась было на кухню за ножом, но Вовчик Железо вынул из кармана брюк руку, сделал неуловимое движение - и длинное блестящее лезвие выскользнуло и засверкало в его ладони. Жильцы испуганно отпрянули и расступились.
   Когда Вовчик откинул крючок и распахнул дверь, обитателям 51-й квартиры предстала следующая картина: Борис Николаевич сидел на унитазе как на троне; стульчак, врученный ему Наиной Иосифовной, висел у него на шее; в одной руке Ёлкина был рулон туалетной бумаги, в другой - ёршик на деревянной палке. Сам Борис Николаевич, казалось, был ко всему безучастен и отрешённо смотрел в пространство.
   - Царь Борис! - благоговейно всплеснула руками Ниловна и в священном трепете закрестилась: - Свят, свят, свят!
   - Явление Христа народу, - усмехнулась Харита Игнатьевна.
   - У-у, блин! - выдохнул Вовчик Железо. - Ты б ещё, батя, горшок на голову напялил для полноты картины.
   - Примите мои соболезнования, Наина Иосифовна, - скорбно изрёк Михаил Сергеевич.
   - Папа ещё жив! - вскинулась Татьяна.
   - Боря, - Наина Иосифовна с дочерью подошла к мужу. - Боря, ну что ты, всё хорошо. Пойдём домой.
   Они вдвоём освободили Бориса Николаевича от стульчака, взяли у него из рук "скипетр" и "державу", помогли подняться и выйти в коридор.
   - Что ж, комментарии, как говорится, излишни, - резюмировал происходящее Михаил Сергеевич.
   - Наина Иосифовна, Татьяна Борисовна, если вам понадобится наша помощь, вы, ради Бога, не стесняйтесь, обращайтесь. Мы всегда поможем, - душевно предложила Раиса Максимовна.
   - Спасибо, но мы уж сами как-нибудь справимся, - холодно ответила Татьяна.
   - В другом бы месте ему так на параше сидеть, - негромко, но чётко пожелала экс-президенту Серёгина.
   - Нишкни! - цыкнула на неё Ниловна. - Вишь, не в себе человек.
   - Конечно, с такой высоты лететь: с кремлёвского трона да в коммунальный сортир. Не скоро очухаешься-то, - съязвила Харита Игнатьевна.
   - Николаич! - заглянул в лицо Бориса Николаевича Софка. - Ты того... Ничего... Пойдём ко мне: верное средство у меня есть - все горести как рукой снимет.
   Но Татьяна, догадавшись, какое "верное средство" имеет в виду Софокл, досадливо зыркнула на него и отмахнулась, как от мухи.
  
  
  
   ВЕРНОЕ СРЕДСТВО СОФОКЛА
  
  
   На следующее утро Борису Николаевичу снова снился мчащий на него поезд. Состав грохотал, вагоны лязгали и мотались из стороны в сторону, колёса прямо по шпалам колотили - сейчас наедет, раздавит. Борис Николаевич, привязанный к рельсам, скрипел зубами и вопил в страхе: "Россияне! Простите!" И снова проснулся в слезах.
   Лязг и грохот продолжались над самым его ухом, потому что каждое утро во дворе грузили мусорные баки.
   - Папа, так жить нельзя! - категорически заявила Татьяна.
   - Я сейчас выйду и всех их поубиваю! - пообещал заспанный Лёша. - Раздобуду где-нибудь пистолет, выйду и перестреляю.
   - Весело-то... - пробормотал из своей постели Борис-младший и натянул на голову одеяло.
   Борис Николаевич закрыл глаза. Господь посылает ему это наказание за все его грехи, за все ошибки. И он должен мужественно это наказание терпеть. Да, он заложник собственных ошибок. Это он во всём виноват, только он один. Не смог... Не доглядел... Поверил... И вот результат.
   Борису Николаевичу вдруг вспомнилась картина художника Сурикова "Меншиков в Берёзове". И он вот так же... В тесноте, в опале... Внуков только жалко - Глебушка... Борис...
   Просамоедствовав около часа, Борис Николаевич дождался пока его домочадцы разбрелись по своим делам, и поднялся с постели. Тяжело прошлёпав к окну, он уставился во двор.
   С улицы окна были зарешёчены, и всё, что увидел Борис Николаевич, было в клеточку. Взгляд Ёлкина был тосклив, напоминал взгляд больного животного, и упирался в мусорные баки.
   Потом Борис Николаевич прошлёпал к двери. Сняв с гвоздя стульчак, машинально надел его себе на шею и двинулся по коридору.
   - Николаич! - вдруг услышал он в полутёмном коридоре зовущий шёпот. - Пойдём ко мне! Быстро только, пока твои не видят. Есть у меня...
   Ёлкин почувствовал, как кто-то взял его за локоть и настойчиво протолкнул в открывшуюся дверь. В нос ему шибанул несвежий спёртый запах, и он понял, что очутился в незнакомой комнате. Рядом суетился Софокл.
   - Ты, Николаич, того, садись вот... - Софокл сбросил со стула какую-то рухлядь и подставил его гостю. - А я уже успел сбегать, купить это дело... - он вытащил из-под подушки бутылку водки с аляповатой наклейкой и водрузил на стол. - Сегодня "улов" хороший был: после выходных завсегда полные баки посуды. Живём!
   Ради высокого гостя Софокл даже решил сменить "скатёрку": замахнул в залитые пивом расстеленные на столе газеты селёдочные хвосты и постлал свежие.
   - К столу вот садись, Николаич, - пригласил гостя Софокл. - Да сыми хомут-то свой! - он снял с шеи Ёлкина стульчак и положил на стол.
   Пока хозяин бегал, устраивая небогатое угощение, Борис Николаевич безучастно разглядывал его комнатушку. Ёлкин сам не слишком-то ценил комфорт, но жильё Софокла произвело впечатление даже на него. Комната представляла собой филиал помойки. Железная полуржавая кровать с постелью без белья была покрыта солдатским, прожжённым в нескольких местах одеялом. Из мебели, кроме шаткого стола и стула, на котором восседал Борис Николаевич, стояла белая больничная тумбочка. Остальное пространство, включая тумбочку, было завалено всевозможным хламом: сломанными вещами, книгами, детскими игрушками... Нет, игрушками Софокл не играл и книг не читал - это всё был его "улов" из мусорных баков, который каждое утро до прихода машины Софокл выуживал и, если удастся, продавал на барахолке - чем и кормился. На окне у Софокла висела верёвочка с тощими воблинами - ещё одна статья его скудного дохода.
   - Говорят, Николаич, сделают, что магазины снова с двух часов открываться начнут, - тревожно сказал Софокл. - Ну, тогда - ё-моё!
   Он разлил по замызганным стаканам водку, на закуску снял с окна и сдёрнул с верёвочки сушёную рыбёшку.
   - Николаич, ты того... не расстраивайся. Щас выпьем - как рукой снимет!
   Ёлкин несколько оживился перед предстоящим застольем, чокнулся с Софоклом и в один миг осушил свой стакан. Поморщился: такой гадости он давно не пил.
   - Ты... это... - начал Борис Николаевич, будто очнувшись от долгого сна. - Как звать-то тебя? Забыл...
   - Софкой все кличут. Ну и вы, стало быть, зовите, - великодушно разрешил Софокл. - Детдомовский я. Кто меня так назвал - хрен его знает. А мне и без разницы: по мне хоть горшком зови, только в печь не ставь. Гы-гы-гы! - обнажил Софка трухлявые, как и всё в его комнате, зубы. - Ещё по одной, Николаич?
   Тяпнули ещё по одной. Некоторое время оба молча терзали дохлых рыбёшек.
   - Софка... - начал Борис Николаевич. - Ты ж понимаешь... Я ж хотел как лучше... Чтобы народ... Чтоб россияне...
   - Конечно хотел, Николаич, - быстро согласился Софокл. - Я ж понимаю, тяжело тебе было.
   - Софка... - хмелея, тяжело ворочал языком Ёлкин. - Я ж как лучше людям хотел. Я ж всё для них старался, понимаешь... Я когда первый раз в Америку ездил... в эти, то есть, Соединённые Штаты... В восемьдесят девятом ещё было... Как зашёл в их супермаркет, а там... Ну поверишь, тридцать тысяч наименований товару! Красотища, цветы кругом, освещение - ну как на выставке какой у инопланетян, понимаешь. И ходят туда за покупками обыкновенные рядовые американцы. А у нас тогда в магазинах пустые полки были, продукты по талонам давали. Продавщицы хамят, народ нищий, голодный, злой. И вот, стоя там, в этом американском супермаркете, посреди такой красотищи, дал я себе клятву, что если только я прийду к власти, то и у нас всё так будет. Чтобы в магазинах - цветы, музыка, вежливые продавщицы, подсветка витрин всякая и тридцать тысяч наименований товару! Я ж хотел... - и скупые слёзы полились по небритым щекам незадачливого экс-президента.
   - Николаич... - Софокл растрогался, подошёл к Ёлкину и обнял его за плечи. - Ты, того, не плач. Ну, конечно, ты малость не рассчитал...
   - А меня теперь... - продолжал сквозь слёзы Борис Николаевич, - в коммунальный сортир, за решётку... За что?!
   - Николаич... - прослезился и Софокл. - Я ж всё понимаю... Ну, давай ещё по стопарику.
   - В геноциде обвиняют! А я за наш народ, за Россию - на танк...
   - Николаич, мы ж помним... как ты на танк... под танк... на рельсы...
   - Только не вспоминай мне эти рельсы! - заскрипел зубами Ёлкин. - Они и так мне каждую ночь снятся, понимаешь. Эх, Софка, что это за жизнь такая у меня... Не сладилось что-то. А так всё хорошо начиналось в девяносто первом! Я ж думал: ну всё, в лепёшку расшибусь, последнюю рубашку с себя сниму, а демократию эту чёртову построю! А оно вон как всё обернулось... И всё коту под хвост, понимаешь: опять эти коммунисты хреновы пришли. Вот ты, Софка, - обратился к собутыльнику Борис Николаевич, - скажи честно: за кого голосовал? За Зюзюкина, небось?
   - Да мне чего, Николаич... - смутился Софокл. - Мне чего сказали: у нас, мол, кто у власти? - лысый - волосатый, лысый - волосатый, по очереди. Ну ты сам посуди: Ленин был лысый, потом Сталин - с волосами; потом Хрущ - лысый; потом этот, бровастый. Потом... чекист в очках - тоже лысый, потом - "полутруп" с волосами. Гробачёв потом... Ты... Ну, теперь, говорят, нужно, чтоб лысый был. За Зюзюкина, вот сказали, голосовать надо - он всё вернёт, как раньше было. И лысый ж, Николаич!
   - Чёрта лысого вам надо, понимаешь!
   - Слушай сюда, Николаич, что я тебе скажу, - доверительно зашептал Софокл. - И при коммунистах жить можно! Прокормимся! На рыбалку ходить будем, по грибы. И глянь, во! - помойка во дворе. - Софокл наклонился совсем близко к уху Ёлкина, будто раскрывая великую тайну: - Там, знаешь, добра полно всякого! Чего люди выбрасывают-то! И потом: если всё вернётся в прежние цены, как Зюзюкин сказал, это ж знаешь, как будет хорошо? В застой пустая бутылка по двадцать копеек шла, а это - буханка хлеба! Или килограмм картошки. Секёшь? На одних бутылках прокормиться можно.
   - Ты что же, хочешь, чтобы я в помойке бутылки собирал? - вскинул непокорную голову Ёлкин и стукнул кулаком по столу. - Я?! Президент России?!
   - Э, Николаич, знаешь, как говорят: от тюрьмы, да от сумы не отказывайся. Что ж такого, мы ж не воруем.
   - Софка, давай выпьем за весь российский народ! - неожиданно провозгласил тост Борис Николаевич, подняв непромытый стакан с остатками спиртного.
   - Ну, если за весь народ, надо ещё сбегать, Николаич, - сказал Софокл. - У тебя рублишки не найдётся?
   Ёлкин снял с босой ноги тапочку, достал из-под подкладки свёрнутую вчетверо купюру и бросил на газеты.
   - На! От Наи заныкал.
   - Ого, Николаич, да тут и на солидную закусь будет! - развеселился Софокл, подбирая президентскую заначку нового образца с профилем Ленина и достаточно серьёзного достоинства. - Я мигом сгоняю! Ты посиди малость. Только не уходи! - крикнул Софокл уже в дверях.
  
   Тем временем собравшиеся домочадцы Бориса Николаевича сбились с ног, разыскивая его.
   - Куда он мог уйти? - беспокоилась Наина Иосифовна. - Он же в пижаме!
   Увидев, что нет стульчака, они первым делом бросились в туалет, но он был пуст. Ни в ванной, ни в одной из четырёх ельцинских "комнат" Бориса Николаевича не было. Для верности Наина Иосифовна даже под кровати и в коридорные шкафы заглянула.
   Тогда Татьяна вышла в коридор и, набрав в лёгкие побольше воздуха, зычно крикнула на всю коммуналку:
   - Папа!
   Изо всех дверей повысовывались любопытствующие головы соседей, но головы Бориса Николаевича среди них не было.
   - Папа, ты где, отзовись! - ещё раз бросила клич Татьяна.
   Из своей комнаты выглянул Михаил Сергеевич.
   - Татьяна Борисовна, - обратился он к Татьяне. - Вы знаете, американские учёные разработали интересное устройство: датчик кладётся в карман ребёнка, а приёмник находится у родителя - и родитель всегда знает, где находится его ребёнок. По-моему, очень удобное устройство. Если хотите, я попрошу своих американских друзей, они мне привезут такой приборчик для вас.
   - Спасибо, Михаил Сергеевич, - стараясь не сорваться, сказала Татьяна. - Но мы уж как-нибудь обойдёмся своими силами.
   - Может, дед в гости к кому-нибудь пошёл? - предположил из своего "кабинета" Борис-младший.
   "Ну конечно!" - догадалась Татьяна.
   Она подошла к обшарпанной софкиной двери и, не постучав, резко открыла её. За столом, уронив седую голову на воблины объедки, мирно похрапывал отец.
  
  
  
   СЫН РУССКОЙ И ЮРИСТА
  
  
   На следующее утро, когда Борис Николаевич по своему обыкновению ещё лежал в постели, безучастно воззрясь в стену, а его домочадцы занимались своими делами, в комнате Ёлкиных раздался звонок от входной двери.
   - Кто это может быть? - удивилась Наина Иосифовна.
   Татьяна пошла открывать и через минуту появилась на пороге комнаты с Владимиром Вольфовичем Жигулёвским. Тот был в бронежилете поверх летней рубашки, а на голове его красовалась новенькая строительная каска.
   - Папа, мама, - слегка ошарашенная Татьяна представила гостя, - Владимир Вольфович теперь начальник нашей жилконторы. Я вчера обратилась с жалобой по поводу мусорных баков - оставила секретарше заявление...
   - Борис Николаевич, Наина Иосифовна и всё ваше семейство! - перебил Татьяну Владимир Вольфович. - Доброе утро, как спали, как ваше здоровье? Да, я теперь начальник вашей жилконторы. Это в народе ещё так называют наше управление. По привычке, так сказать. А вообще мы называемся жилищно-эксплуатационная служба. ЖЭС - сокращённо. Так что по всем вопросам вы можете обращаться прямо ко мне. Мало ли что у вас может случиться. Может у вас кран потечёт или ещё что, или потолок в комнате обвалится. Нет, я вам не желаю, чтобы у вас в комнате обвалился потолок, но может так случиться, что обвалится потолок. Так лежишь себе на кровати, ничего такого не думаешь, а на тебя возьмёт и упадёт потолок. Ну, конечно, не весь потолок, а часть потолка, но как раз в том месте, где вы лежите себе на кровати. И что вы тогда будете делать? Куда вы тогда пойдёте? Если вы вообще в состоянии будете куда-нибудь пойти. Вы можете обратиться тогда сразу ко мне. Что за проблема, какая проблема, подумаешь, упал в комнате потолок, ничего страшного. Я приду и распоряжусь, чтобы вам починили потолок. Но это только для вас, Борис Николаевич, и вашего семейства я приду сам и распоряжусь. А вообще-то жильцы обязаны обращаться сначала к своим техникам, которые прикреплены каждый по своему адресу, а потом те уже идут ко мне, если какой вопрос сами не могут решить. Но для вас, Борис Николаевич, если на вас упадёт потолок, я приду сам, в чём проблема. Или, там, например, у вас в ванной лопнет труба. Вы залезете себе в ванну помыться, откроете холодную воду, горячую, сделаете тёплую, намылитесь, а труба лопнет...
   - Владимир Вольфович, - нетерпеливо прервала начальника ЖЭС Татьяна, - в данный момент у нас целы и потолок, и трубы в ванной. Мы будем иметь в виду ваше предложение, спасибо. А сейчас к вам такая просьба: вы видите, у нас под самыми окнами находится помойка. И каждое утро, в шесть часов, начинают грузить мусорные баки. Грохот стоит неимоверный, мы все просыпаемся и не можем спать. Особенно страдает папа.
   - Что за проблема, какая проблема? Мусорные баки в шесть часов утра? А когда вы хотите, чтобы их грузили? Вы что, хотите, чтобы водители забирали эти баки в два часа дня, а потом ещё ехали чёрт знает куда, на свалку, выгружать эти баки? Им же ещё нужно вернуться домой к своим семьям, потому что их ждут их жёны и дети.
   - Владимир Вольфович, - обратилась к нему Наина Иосифовна, - но вы понимаете, что это очень беспокоит Бориса Николаевича? Он очень плохо себя чувствует, ему необходим утренний сон. А тут каждое утро стоит такой лязг и грохот, мы пугаемся... К тому же, из-за вони от помойки совершенно невозможно открыть форточку проветрить комнату, а нас тут столько человек...
   - Что за проблема, какая проблема? Подумаешь, каких-нибудь пятнадцать минут грузят мусорные баки. Это у вас будет маленький перерыв, чтобы справить свои естественные нужды, сходить там в туалет, попи?сать или ещё что. Можно сходить на кухню попить воды. Потом прийдёте, ляжете и ещё поспите немножко. Ещё часика два поспать можно, это однозначно.
   Тут Борис Николаевич, до этого момента безучастно лежащий в постели, укутанный по самые глаза, вдруг стащил с носа одеяло и спросил:
   - А чё это ты в каске, Вольфович?
   - Меня могут убить. Борис Николаевич, вы же понимаете, я столько времени был влиятельным, видным человеком. Я был вождём партии. Меня готовили в президенты. А тут пришли коммунисты и всё отменили. Они опять всё отменили уже в который раз. Они меня отменили. Я им мешаю, я создаю для них опасность, они меня могут убрать. Я ещё могу пригодиться России, русскому народу. Ну, может, не русскому, может, какому-нибудь другому, но пригодиться могу. Мне меня нужно беречь, вы ж понимаете. Сейчас у меня очень опасная работа. Какой-нибудь пьяный водопроводчик может бросить в меня гаечный ключ. Ему что-нибудь не понравится, или ещё что, или просто будет пьяный, и он возьмёт и бросит в меня гаечный ключ. Он меня может поранить. В голову, или ещё куда. Он же не понимает, кто перед ним. В кого он бросает гаечный ключ. Он не понимает, кого он может поранить или убить. Он подумает, что перед ним простой начальник жилконторы или ещё кто. Это дело серьёзное, это так нельзя. Я не могу рисковать собой, я не имею права. Моя жизнь уже принадлежит не мне. Она принадлежит моей партии, России, русскому народу. Или какому другому.
   - Владимир Вольфович, мы все очень ценим вашу жизнь, - сказала Татьяна, - но давайте всё-таки вернёмся к мусорным бакам. Нельзя ли их... передвинуть куда-нибудь подальше от наших окон?
   - Что за проблема, какая проблема, передвинуть мусорные баки? А куда вы хотите, чтобы я их подвинул? Может, вы хотите, чтобы я их подвинул к окнам Михаила Сергеевича и Раисы Максимовны?
   - Вот это ты здорово сказал! - снова высунулся из-под одеяла Борис Николаевич. - Это предложение мне очень нравится, понимаешь. Послушай, Вольфович, вправду, передвинь ты эти баки к Михаилу Сергеевичу. Век не забуду!
   - Что за проблема? Ради вас, Борис Николаевич, я готов сделать всё, что вы пожелаете. Вы же знаете моё к вам отношение: я к вам очень хорошо отношусь.
   - Значит, мы на вас рассчитываем, Владимир Вольфович? - Татьяна поспешила поймать на слове Жигулёвского и окончить затянувшийся визит.
   - В чём проблема, мы решим этот вопрос. Чтобы достойные люди, пенсионеры на заслуженном, можно сказать, отдыхе каждое утро слушали, как грузят мусорные баки! У вас, Татьяна Борисовна, есть сын. Борис. Он студент. Он занимается вечером до самой ночи, а тут утром его будят мусорные баки. У вас есть совсем маленький сынок - Глеб. Детская психика очень нежная. Он может вырасти нервным или ещё что. Вы на меня вполне можете рассчитывать, это однозначно.
   - Ну вот и договорились! - Татьяна выпроводила Жигулёвского за дверь.
   Но, не слишком-то доверяя обещаниям народного лидера, она решила подстраховаться. В полутёмном закутке коридора, рядом со шкафами, взяв начальника жилконторы под руку, Татьяна зашептала ему в самое ухо:
   - Владимир Вольфович, ради Бога, уберите эти баки! Папе снятся кошмары, у мамы нервы на пределе, мы все издёрганные. А мы уж вас отблагодарим... - и Татьяна лёгким движением опустила в карман бронежилета Жигулёвского купюру нового образца.
   - Татьяна Борисовна, вы меня, честного советского работника хотите купить? Вы мне хотите дать взятку? Я при исполнении!
   - Что вы, Владимир Вольфович, вы меня неправильно поняли. Мы просто хотим вас отблагодарить за услугу, которую вы нам окажете. Ведь вы не откажете нам, Владимир Вольфович? - Татьяна почти умоляюще взглянула на начальника ЖЭС.
   - А вдруг кто-нибудь увидит и неправильно расценит или ещё что? Он подумает, что меня, бывшего вождя, можно сказать, народной партии хотят купить. А может, я захочу стать коммунистом, а у меня будет такое пятно в биографии. Моя репутация должна быть безупречной.
   Татьяна лёгким движением опустила в карман Владимира Вольфовича ещё одну купюру.
   - Что вы, что вы, Владимир Вольфович! Никто вас купить не собирается. Неподкупный вы наш! И репутация ваша такая безупречная, что ей может позавидовать любой коммунист.
   - А может кто-то сейчас сидит в шкафу и слышит, что мы с вами говорим. А потом куда надо донесёт, и на мне можно ставить крест.
   - Владимир Вольфович, в этих шкафах никого нет, можете проверить.
   - Конечно, нужно проверить, зачем стоят в коридоре эти шкафы. Может, их кто-то хочет использовать не по своему назначению.
   При этих словах Жигулёвский открыл дверцу близстоящего шкафа, чтобы проверить, не использует ли кто его не по своему назначению. Но как только он открыл дверцу, пара огромных валенок, один за другим, свалилась ему на голову, нахлобучив каску на самые глаза.
   Владимир Вольфович в испуге отскочил за Татьяну, решив, что на него уже организовано покушение. Но видя, что это всего лишь пара старых валенок, облегчённо произнёс:
   - Вы видите, что значит вовремя принять меры безопасности! Может, эти валенки специально так положили, чтобы они упали мне на голову. Если бы не моя каска, они меня могли убить, это однозначно.
   К счастью, в коридоре был полумрак, и Жигулёвский не мог видеть, как Татьяна кусает губы, чтобы не расхохотаться.
  
  
  
   СОФОКЛ СПАСАЕТ ПОЛОЖЕНИЕ
  
  
   На следующее утро Борису Николаевичу опять снился со страшным грохотом мчащий на него состав, а он привязан к рельсам и кричит беспомощно: "Россияне, простите!" И опять проснулся в слезах.
   И снова Борис-младший накрывшись с головой, бурчал: "Весело-то...", а Лёша вскакивал с постели с обещанием: "Я сейчас их всех поубиваю!"
   Раздосадованная Татьяна подошла к окну и вдруг радостно воскликнула:
   - Их передвигают! Папа, мама, их передвигают!
   Наина Иосифовна отёрла мужу слёзы и ласково сказала:
   - Боря, это в последний раз. Они их куда-то передвигают.
   Куда были передвинуты мусорные баки, выяснилось через две минуты, потому что из коммунального коридора раздались возмущённые возгласы Раисы Максимовны:
   - Это просто безобразие! Два пожилых заслуженных человека! Я буду жаловаться! В жилконтору! В местком! В партком! В профсоюз! В Центральный Комитет этой чёртовой партии! Я до самого Зюзюкина дойду!
   - Значит, всё-таки к ним передвинул Вольфович, - удовлетворённо сказал Борис Николаевич. - Ничего, пусть теперь Михаилу Сергеевичу кошмары снятся. А с меня хватит, понимаешь.
   Борис Николаевич повернулся на другой бок, и впервые за все эти дни сон его был сладок.
  
   А ещё через пару дней в квартире снова появился Владимир Вольфович. Он был в своей спецодежде - бронежилете и каске - и ужасно рассерженный. С самого порога он начал свой гневный полив:
   - Нет, вы на них посмотрите! Они жалуются! Они только и умеют, что писать жалобы. Это не страна, это Союз писателей! Я не посмотрю, что кто-то когда-то был президентом. Я тоже, можно сказать, чуть не стал президентом. Только меня не выбрали. И хорошо, что я не стал президентом, а то жил бы сейчас в коммунальной квартире и меня мучили бы кошмары. И я бы плакал и писа?л жалобы в советские инстанции, чтобы у меня из-под окон убрали мусорные баки. Зачем мне такая жизнь? А куда, я вас спрашиваю, я дену эти мусорные баки? Если я отодвину их от одних окон, то я должен буду их подвинуть к другим. И к чьим окнам, я вас спрашиваю, я должен пододвинуть эти баки? Может, я подвину баки к окнам какой-нибудь старушки, а она на ладан дышит? И вот к её окнам пододвигают в шесть часов утра мусорные баки, она слышит, как они гремят, и спросонья думает, что это за ней приехала на колеснице её смерть, чтобы забрать её с собой. И старушка отдаст Богу душу раньше, чем положено. Вы что, хотите, чтобы эта смерть была на моей совести? Или, например, я пододвину эти баки к каким-нибудь маленьким детям. Ну бывают такие семьи, где много маленьких детей. И вот каждое утро эти дети будут просыпаться под грохот мусорных баков, и им будут сниться какие-нибудь их детские страшные сны, что их там забирает с собой Бармалей или ещё кто. Какой-нибудь монстр или маньяк-убийца. И вот они проснутся, и будут плакать и кричать каждое утро: "Мама! Мама!" А бедная мама будет метаться и не знать, что делать. А потом прибежит ко мне со всеми своими детьми. А дети решат, что у них было тяжёлое детство, и станут насильниками и убийцами. И к кому, я вас спрашиваю, я должен двигать эти баки, чёрт бы их побрал и такую мою нервную работу, чтоб я так жил?
   Из всех дверей коммунальной квартиры на сию гневную тираду начальника жилконторы повысовывались головы любопытных соседей. Не было среди них только голов Михаила Сергеевича и Раисы Максимовны.
   Тут как раз Софокл выходил из ванной, где он приводил в "товарный вид" дамскую сумочку, найденную в помойке. Он услышал последний вопрос Жигулёвского, повисший в воздухе, понял, в чём дело и расплылся в широкой улыбке. Растопырив руки, на одной из которой болталась дамская сумочка, словно желая заключить в объятия человека в каске и бронежилете, он заорал:
   - Вольфович! О чём речь? Двигай ко мне эти драгоценные баки! Это ж мечта всей моей жизни!
  
   На следующее утро чета Гробачёвых снова была разбужена грохотом под окном. Раиса Максимовна, как была в бигудях, подлетела к окну, чтобы неимоверно возмутиться наплевательским отношением коммунистов к простому советскому человеку. Но возмущение её переросло в ликование: мужеподобные дворничихи, кляня отборным матом своего нового начальника, могутными ручищами в рукавицах кантовали мусорные баки от их окон.
   - Миша! - воскликнула Раиса Максимовна. - Они откликнулись на мою жалобу! Нет, согласись, всё-таки коммунисты не такие уж плохие люди!
   - Начинают они неплохо, - проворчал Михаил Сергеевич, поудобнее устраиваясь в тёплой постели. - Кончают обычно плохо.
   А Софокл, к окнам которого прикатили такое сокровище, даже не проснулся: накануне он удачно распродал свои трофеи, принял на ночь порцию "на грудь" и спал сном праведника. Проснувшись, он долго чумел, шарил по комнате в поисках бутылок, опрокидывал их себе в рот и выдавливал оставшиеся капли в надежде опохмелиться. Наконец, подошёл к окну и увидел за ними родимые баки. Для него это были сундуки, полные добра.
   - У, ё-моё, - Софокл вытаращил хмельные зенки и почесал волосатую грудь. - Это ж, можно сказать, магазин на диване!
  
  
  
   ЭКСПЛУАТАЦИЯ ЧЕЛОВЕКА ЧЕЛОВЕКОМ
  
  
   В коммунальной квартире N 51 был составлен новый график уборки мест общего пользования (МОП), помывок и стирок с учётом въехавших жильцов.
   - Вас двое с мужем, значит, две недели будете дежурить, - Ниловна разъясняла порядок Раисе Максимовне. - А вас сколь будет? - уточнила она у Татьяны.
   - Шестеро, - мрачно вздохнула та, догадываясь, что именно ей шесть недель придётся драить эти жуткие деревянно-облезлые полы.
   - А в дежурство входит: мытьё полов на кухне, коридоре, ванной и туалете. Дверей и косяков - раз в дежурство. Горшок - раз в неделю. И по кухне следить, чтобы чисто было.
   - А в конце своего срока будете сдавать дежурство следующему по графику, - насмешливо заметила Харита Игнатьевна. - Да он ещё посмотрит, принимать у вас дежурство или нет.
   - А как же! - не поняла сарказма соседки Ниловна. - Если плохо убрал, так будь добренький передежурить. Баринов у нас нет!
   - "Жестокие нравы, сударь, в нашем городе", - процитировала Ирина, переглянувшись с Ольгой.
   - "Баринов" у нас точно нет, - ядовито отметила Ольга, переглянувшись с Ириной. - К тому же теперь, когда к власти вернулись товарищи.
   - Они у нас духовные! - кивнула на сестёр Харита Игнатьевна. - Книжки умные читают. Нравственные. Нас презирают.
   Обе сестры скорбно поджали губы и снова надолго замолчали.
   - Мыться и стирать теперь будете строго по графику, разлюбезные мои соседушки, - Харита Игнатьевна с пущей иронией втолковывала новеньким "жестокие нравы".
   - А как же! - снова пояснила Ниловна. - Может один каждый день телеса свои обмывать захочет, а другому с утра и рыло не помыть.
   Ото всех вышеперечисленных правил Раисе Максимовне стало дурно, а Татьяна про себя ругнулась.
   В этот же день Раиса Максимовна, поймав в коридоре Серёгину, сказала ей таинственно:
   - Милочка, зайдите, пожалуйста, к нам на минуточку: у нас к вам есть деловое предложение.
   Ничего не подозревающая Серёгина под натиском Раисы Максимовны вошла в комнату Гробачёвых, жмурясь от яркого света многорожковой люстры. Не успела она оглядеться по сторонам, как услышала голос Раисы Максимовны:
   - Милочка, я знаю, вы живёте небогато, если не сказать большего... Одна растите двух сорванцов...
   - Короче! - потребовала Серёгина, осмотревшись.
   - Не согласитесь ли вы... Ну, разумеется, за определённую плату... Взять на себя наше дежурство?
   - Ах, вот в чём дело, - догадалась Серёгина причину такой любезности со стороны высоких соседей. - И сколько же, позвольте вас спросить, вы положите мне жалованья?
   - Ну зачем же так? Мы с Михаилом Сергеевичем пожилые люди, нам трудно заниматься уборкой квартиры... Пять рублей вас устроит? - Раиса Максимовна вложила в ладонь Серёгиной пятёрку.
   - Я смотрю, господа Гробачёвы, вы всё ещё считаете, что живёте при демократах, когда человек человеку волк! - гордо вскинула голову Серёгина. - Но мы, слава Богу, дожили до того дня, когда к власти вернулись наши товарищи. У нас теперь запрещена эксплуатация человека человеком и действует принцип: человек человеку друг, товарищ и брат. Нальготничались по спецраспределителям да со спецобслуживанием - ну и шабаш! Потрудитесь, господа Гробачёвы, сами убирать за собой в своё дежурство. И ваши грязные пятёрки мне ненужны! - Серёгина швырнула на ковёр смятую купюру и, высоко подняв голову, вышла из комнаты, будто только что раздавила гидру контрреволюции.
   - А вот это она неправа! - отозвался с дивана Михаил Сергеевич. Он разгадывал кроссворд и не принимал участия в женском споре. - Я так считаю, Захарик, что она в корне неправа. У Владимира Ильича Ленина, когда он жил в ссылке в Шушенском с Надеждой Константиновной, была тринадцатилетняя девочка. Она им помогала по хозяйству. Можно даже сказать большее: она их полностью обслуживала. И никому не приходило в голову, что это эксплуатация человека человеком. Этот вопрос, Захарик, надо бы углубить.
   Михаил Сергеевич некоторое время задумчиво смотрел поверх кроссворда, углубляя вопрос эксплуатации Ленина и Крупской тринадцатилетней девочки. Потом вернулся к инциденту с Серёгиной и изрёк:
   - Я тебе вот что скажу, Захарик. Кое в чём Иосиф Виссарионович был всё-таки прав: очень серьёзный, я бы даже так назвал - главный вопрос - это правильный подбор кадров.
  
  
  
   ТО, ЧТО ДОКТОР ПРОПИСАЛ
  
  
   В одно утро, когда Борис Николаевич по своему обыкновению лежал в постели, натянув одеяло по самые уши и безучастно глядя в пространство, Татьяна ввела в комнату худощавого мужчину лет пятидесяти, остроносого, с чёрной бородкой клинышком.
   - Папа, это доктор Меркуций Тибальтович, - Татьяна представила мужчину отцу. - Он хочет тебя посмотреть.
   - А чего ему на меня смотреть? - мрачно спросил Борис Николаевич. - За столько лет по телевизору не насмотрелся, что ли?
   - Папа, он хочет тебе помочь.
   - Мне уже ничего не может помочь.
   - Борис Николаевич, - ласково обратился к Ёлкину Меркуций Тибальтович. - Мне бы хотелось с вами побеседовать.
   - Не хочу я с вами беседовать. Набеседовался уж я с докторами всякими за свою жизнь, понимаешь, - проворчал Борис Николаевич и повернулся спиной к Меркуцию Тибальтовичу.
   Татьяна и Наина Иосифовна посмотрели на доктора, как бы говоря: "Ну вот видите, что мы вам говорили". Меркуций Тибальтович сделал им успокоительный жест рукой и подсел на табурет возле кровати своего пациента.
   - Борис Николаевич, - мягко обратился он к широкой спине экс-президента, - вы можете меня не слушать, но позвольте мне всё же сказать вам следующее. Вы, наверное, считаете, что для вас жизнь кончилась. Что то, чему вы посвятили столько лет жизни, пошло коту под хвост, ну и прочее. Я вас, Борис Николаевич, прекрасно понимаю, поверьте мне. Последние годы вы вели активную жизнь, принимали важные решения, решали сложные задачи - вы были президентом огромной страны. И вдруг... - по напряженной спине Бориса Николаевича Меркуций Тибальтович чувствовал, какую боль приносят его слова. - И вдруг вам кажется, что ваш труд, борьба, наконец, вся ваша жизнь были напрасны. Но вам это только кажется, уверяю вас. С потерей власти жизнь не кончается, глубокоуважаемый вы наш Борис Николаевич. Есть в жизни и другие ценности, ничуть не менее важные. Например, ваша семья. Борис Николаевич, драгоценный вы наш, у вас две замечательные дочери, четверо очаровательных внуков, жена - Наина Иосифовна - изумительная! Да вы просто счастливый человек, бесценный вы наш! Честное слово, я вам завидую. Скажите честно, дорогой Борис Николаевич, так ли уж много времени вы проводили прежде со своей семьёй? Я уверен - не много. Теперь у вас появилась такая возможность. Да и ваши близкие будут рады побыть вместе с вами. Посвятите себя полноценному заслуженному отдыху. Возобновите занятия любимым теннисом. Вы, надеюсь, ещё сохранили свою ракетку?
   Вдруг Борис Николаевич резко повернулся к Меркуцию Тибальтовичу и заявил:
   - Вы у меня вышли из доверия!
   - Как? - опешил от неожиданности тот.
   - В отставку! - приказал Борис Николаевич.
   - Папа, ну что ты говоришь? - Татьяна пришла на выручку доктора.
   - И ты у меня вышла из доверия. В отставку!
   - Папа!
   - Боря, - подошла к кровати Наина Иосифовна. - Боря, успокойся. Тебе все хотят только добра.
   - Цыц! - прикрикнул на жену Ёлкин. - Ты у меня тоже вышла из доверия. Вы все у меня вышли из доверия! Нет у меня никого - ни жены, ни детей!
   - Дедуля, а я? - к кровати подошёл маленький Глебушка.
   - А я, дед? - спросил из своего "кабинета" Борис-младший.
   Борис Николаевич снова повернулся к перегородке и растроганно пробормотал:
   - Вы у меня только и остались... - голос его неожиданно дрогнул, и в нём послышались слёзы.
   - Ну вот видите! - радостно вскочил с табурета Меркуций Тибальтович. - Вам есть ради кого жить, незабвенный вы наш Борис Николаевич! Это замечательно!
   Тут в дверь комнаты просунулась всклокоченная, с застрявшими кое-где в волосах листьями, голова Софокла и сообщила:
   - Николаич, я червей накопал. На рыбалку-то пойдём?
   - Восхитительно! - захлопал в ладоши Меркуций Тибальтович. - Это то, что нужно! Рыбалка, удочки, черви! Потрясающе!
   Софокл, не ожидая такого бурного восторга на своё скромное предложение, к тому же от какого-то странного типа, перепугался и хотел было юркнуть обратно в коридор, но маленько не рассчитал: дверь он закрыл быстрее, чем убрал свою голову, - и застрял ушами в проёме. Решив, что его зажал в дверях этот ненормальный с бородой и носом, Софокл перепугался ещё больше. Он захрипел, выпучив глаза, стал дёргать дверь, ещё сильнее сдавливая себе шею и отрезая путь к спасению. С его помоечной головы слетел берёзовый лист, уже тронутый желтизной, и плавно опустился на середину комнаты. Наконец Софокл освободился от тисков, дверью едва не снеся себе ухо, и опрометью бросился в свою комнату.
   А по ту сторону двери закатился от хохота, выставив в потолок острую бороденку, Меркуций Тибальтович. Татьяна, фыркнув, переглянулась с едва сдерживающей смех матерью, а Глебушка, видя, как веселятся взрослые, запрыгал и завизжал от радости.
   Только Борис Николаевич, проследив взглядом упавший берёзовый лист, подумал: "Дело к осени идёт", - и снова отвернулся к стене.
  
  
  
   БОЛЬШОЙ ЖЕНСКИЙ СОВЕТ
  
  
   Ни Лёша, ни Татьяна не могли устроиться на работу. Наине Иосифовне, попытавшейся получить июльскую пенсию, вежливо сказали, что пенсия задерживается.
   Положение становилось катастрофическим.
   Татьяна, как бывало в сложных ситуациях, взяла инициативу на себя. Она объявила Большой Женский Совет, вызвав старшую сестру Лену. Обычно они, три женщины - Наина Иосифовна и обе её дочери составляли Большой Женский Совет, на котором в затруднительных случаях обсуждали дела и важные вопросы семьи Елкиных. Татьяна с матерью составляла Малый Женский Совет.
   Женсовет заперся в "детской" и полушёпотом, чтобы слова не долетали до Бориса Николаевича, вынесли на обсуждение два основных вопроса: Как будем жить? и Что делать с папой?
   - Сначала подсчитаем наши реальные доходы, - деловито распорядилась Татьяна.
   - У нас с отцом только пенсии, - развела руками Наина Иосифовна. - У меня 20 рублей 50 копеек, у отца - 23 рубля 18 копеек. А если реально - то и эти не получить.
   - Нам с Валерой на бирже труда пособие по безработице выдали - по 12 рублей 40 копеек, да на двоих девочек по 7 рублей получили - вот и весь наш бюджет, - вздохнула Лена. - Как жить будем, ума не приложу. Работы нигде не найти. Ещё эта коммуналка меня убивает!
   - Не канючь, не ты одна! - цыкнула на неё сестра. - У нас почти то же самое. Борька и вовсе стипендию только с сентября получать начнёт, а есть просит сейчас и в день по три раза. Лёшка целыми днями в поисках работы мотается... Ладно! Наши возможности и резервы? - перешла к следующему пункту Татьяна.
   - Только найти приличную работу, - пожала плечами Лена.
   - Кто возьмёт нас на приличную? - махнула рукой Татьяна. - Нам запрещено работать в коммерческих структурах! Хоть бы вообще какую-нибудь найти.
   - Я могу вязать носки, - внесла предложение Наина Иосифовна. - Распустить какие-нибудь старые вещи, вязать носки и продавать.
   - Мама, ну где ты их собираешься продавать?! - одновременно воскликнули дочери.
   - Ну... где-нибудь... Продают же старушки.
   - Мама, мы не позволим тебе на улице торговать носками! - категорично заявила Татьяна.
   Она призадумалась. Единственный выход из сложившейся ситуации - тормошить этого чёртового сибирского Кулибина с ремонтом его SОНЬКИ. Но среди трёх женщин о ней знала только она. Впрочем, даже при лучшем раскладе, жить какое-то время всё равно нужно.
   - Ладно, со средствами к существованию как-нибудь утрясётся. Придумаем что-нибудь, - закрыла Татьяна первый вопрос. - А что нам делать с папой?
   - Нужно его расшевелить, - предложила Лена. - Заинтересовать чем-нибудь.
   - Это понятно. Но как? Чем?
   - Может быть, его на природу отвезти, за город? - спросила Наина Иосифовна. - Или спортом увлечь?
   - Как же его за город увезти, если он с постели не поднимается? - возразила Лена.
   А вдруг SОНЬКА вышла из строя окончательно? Или с Безмозглым случится что-нибудь? Они же тогда навечно в этих условиях, в этом положении останутся! И что будет со страной?!
   - По-настоящему папу может увлечь только борьба с вернувшимися к власти коммунистами, - сказала Татьяна вслух, а сама подумала, что нужно заинтересовать отца ремонтом SОНЬКИ и надеждой на возвращение. - Лен, у тебя нет знакомого специалиста в области... - обратилась Татьяна к сестре, но в какой области им нужен специалист, она сама не знала. - ... В области перемещений во времени?
   - В области чего? - не поняла сестра.
   - А, ладно, что-нибудь придумаем.
   На Большом Женском Совете постановили: главное - не отчаиваться и не вешать носа. Выкрутимся! Пока сократить свои потребности до минимума, строго экономить во всём. Помогать мужьям в поисках работы, быть им моральной поддержкой. Постараться чем-нибудь заинтересовать отца, вывести его из депрессии.
   - Это я возьму на себя! - заявила Татьяна относительно последнего пункта.
   Мать с сестрой вопросительно на неё посмотрели: чем это она может заинтересовать отца, что у неё на уме? Но Татьяна промолчала. Что ж, она всегда была упрямая и своенравная, подумали обе женщины. Вся в отца.
  
  
  
   ТРИ КИЛОГРАММА ИДЕЙ ЕГОРА ГАРДАЯ
  
  
   - Ми, ты должен пойти на приём к Зюзюкину и потребовать своего восстановления в партии, - в одно прекрасное утро заявила мужу Раиса Максимовна. - Мало того: ты генеральный секретарь компартии и, насколько мне помнится, никто тебя с этого поста не снимал. Если уж они решили возвратить нам доброе старое время, возвратить всё в прежнем виде, то должны вернуть и наши с тобой посты.
   Михаил Сергеевич слушал жену, сосредоточенно поджав губы. Что ж, пожалуй, она, как всегда, права. По крайней мере, попытаться можно. Всё равно ниже того положения, которое они занимают сейчас, их вряд ли опустят. И Михаил Сергеевич, нажав свои ещё сохранившиеся кое-где рычажки, был записан на высочайший приём.
   Собирая мужа в назначенный день, Раиса Максимовна давала весьма ценные указания, как себя вести и чего просить. В том, что вернут прежний пост генсека, шансов было маловато, но можно согласиться хоть на какой-нибудь, хоть самый незначительный постик.
   - И попроси, чтобы тебя прикрепили к какому-нибудь распределителю: в магазинах исчезают продукты!- крикнула вдогонку мужу Раиса Максимовна.
  
   Приёмная Геннадия Андреевича Зюзюкина, к величайшему удивлению Михаила Сергеевича, была до отказа забита просителями высочайших - при прежней власти - рангов. Тут были и его, Гробачёва, соратники и приближённые Ёлкина. Они делали вид, что углублённо читают, отгородившись друг от друга газетами "Правда", "Советская Россия" и "Завтра". В приёмной стояла тишина, нарушаемая только шелестом переворачиваемых газетных страниц. На вновь вошедшего глянули из-за газет одним глазом, и, увидев такую экс-важную птицу, на мгновение замерли. Шелест страниц прекратился.
   - Здравствуйте, товарищи! - растеряно поздоровался с посетителями Михаил Сергеевич.
   Ему ответили вежливыми, но молчаливыми кивками головы.
   - Это как же... - встал посреди приёмной Михаил Сергеевич. - Я так понимаю, товарищи, что вы все хотите попасть к Геннадию Андреевичу?
   - Правильно понимаете, Михаил Сергеевич, - басом сказал Александр Иванович Либидь.
   - Но я записан к Геннадию Андреевичу на тринадцать ноль-ноль.
   - Живая очередь, Михаил Сергеевич, - развёл руками Анатолий Чумайс.
   Гробачёв печально оглянул живую очередь, больше напоминавшую дохлую рыбу, завёрнутую в газеты, и настроение его упало.
   - Я так считаю, товарищи, - высказал он свою точку зрения, - что вы меня... так сказать, как бывшего генерального секретаря нашей с вами коммунистической партии, за былые, так сказать, заслуги должны пропустить без очереди.
   - Отнюдь, - сказал Егор Тимурович Гардай. Сейчас была его очередь, он просидел здесь с шести утра, и его круглая голова была вся в капельках пота, как спелое яблоко в утренней росе.
   - Вот за былые ваши заслуги, Михаил Сергеевич, и будете последним, - мрачно пробасил Либидь.
   - Почему я должен кого-то пропускать? - раздражённо сказал Владимир Вольфович Жигулёвский. Он был в неизменном бронежилете; каска лежала рядом на отдельном стуле. - Я второй день здесь сижу, и меня никто не пропускает вперёд себя. Вчера я так и не попал. Сказали, приём окончен и всё. Это я, бывший лидер, можно сказать, народной партии должен два дня сидеть, чтобы поговорить по душам с лидером другой партии, пусть даже не такой народной, как моя!
   Помявшись, Гробачёв решил всё-таки уточнить:
   - Значит, я так понимаю, товарищи, что никто из вас меня не уважит и не пропустит без очереди?
   - Правильно понимаете, - подтвердил Александр Иванович.
   - В данной ситуации и в данном контексте мы все находимся в равном положении, Михаил Сергеевич, - любезно сказал Егор Тимурович и нетерпеливо глянул на дверь кабинета.
   Все, находящиеся в приёмной, решили, что вопрос исчерпан, и снова уткнулись в газеты. Только Владимир Вольфович продолжал раздражённо жаловаться:
   - Я вчера весь день просидел голодный. Хоть бы какая секретарша вынесла мне чаю и бутерброд с сыром и маслом. Нет, никто не вынес. Никто не догадался, что в приёмной сидит голодный человек и ждёт, когда наступит его очередь, чтобы поговорить по душам. Я сам попросил секретаршу, чтобы она вынесла мне чаю и бутерброд. Я ж не просил у неё бутерброда с ветчиной там, или с икрой красной или чёрной. Я просто попросил с маленьким кусочком сыра. Можно даже без масла. Я весь день был голодный. И сегодня был бы голодный, если бы не взял с собой немножко покушать.
   Владимир Вольфович расстелил на коленях "Правду" и достал из портфеля термос с бутербродами. Отвинтив крышку термоса, он плеснул в неё чаю и смачно откусил бутерброд с "отдельной" колбасой. В приёмной запахло чесноком. Посетители инстинктивно сглотнули.
   - За кем же я всё-таки буду, товарищи? - смирившись, поинтересовался Гробачёв. - Кто тут у вас последний?
   - Тут последних нет, - пробасил Либидь. - Тут все первые.
   - Я не последний, почему я последний, я вчера был последний, - сказал с полным ртом Жигулёвский. - Сегодня я не последний. Я не знаю, кто последний.
   - Я первый, - быстро сказал Гардай.
   - За мной будете, Михаил Сергеевич, - буркнул только что проснувшийся Борис Абрамович Бесовский. Всю ночь в его коммунальной квартире скандалили в соседней комнате пьяные соседи, и Борис Абрамович не выспался. Он был страшно злой и клевал носом.
   Так как свободных стульев в приёмной больше не оказалось, Михаил Сергеевич попросил Владимира Вольфовича убрать свою каску. У того были заняты обе руки: в одной он держал бутерброд, в другой крышку с чаем; на коленях была расстелена газета с несъеденными бутербродами, а на полу между ног стоял термос. Владимир Вольфович недовольно засуетился, зажал зубами бутерброд, который держал в руке, и свободной рукой убрал каску. Не зная, куда её девать, он не нашёл ничего лучшего, как нахлобучить каску себе на голову. Михаил Сергеевич сел и стал ждать. У него в "дипломате" было две газеты - "Известия" и "Правда". Ему больше нравились "Известия", но Михаил Сергеевич посмотрел на заголовки газет в руках посетителей и развернул "Правду".
   Вдруг двери кабинета открылись, и из них вышел Александр Руцкой. По его лицу видно было, что он расстроен.
   "Отказал, наверное, - подумал Михаил Сергеевич о Зюзюкине. - Ну уж мне-то не откажет, я так полагаю".
   - Следующий! - в приёмную вышла пожилая секретарша с халой на голове.
   Егор Гардай вскочил и, наклоня голову вперёд и вбок, как молодой бычок, приготовившийся бодаться, стремительно прошёл в дверь.
   "Наверное несёт Зюзюкину свой очередной проект, как накормить народ", - подумал о нём Гробачёв.
   И оказался прав.
   - Кем вы у нас были до перестройки-то, Егор Тимурыч? - задал вопрос Геннадий Андреевич Гардайу после приветствия.
   - Заместителем редактора газеты "Правда", потом замредактора журнала "Коммунист".
   - Насколько я понимаю, вы тоже пришли с просьбой вернуть вам эти должности?
   - Отнюдь, - сказал Егор Тимурович.
   - С какой же просьбой вы тогда ко мне пришли? - удивился Зюзюкин.
   - Геннадий Андреевич, я пришёл не с просьбой, я пришёл с предложениями. Мной разработана глобальная программа реформирования всей нашей экономики, - Гардай достал из портфеля три объёмистые папки со своим проектом и протянул Зюзюкину.
   Геннадий Андреевич со страхом взял тяжёлые, каждая весом по килограмму, папки и положил рядом с собой.
   "Уничтожить, немедленно уничтожить, - пронеслось в его голове. - Пока их никто не прочитал..."
   Он слишком хорошо помнил реформы девяносто второго года. Реформы, которые за одну ночь сделали всех простых граждан нашей страны нищими. Если выразиться образно, то Егор Гардай превзошёл Ивана Сусанина - завёл целый народ в пропасть, а сам остался не только живым, но обеспеченным и сытым.
   - Изложите, пожалуйста, вкратце суть ваших предложений, - устало попросил Гардая Зюзюкин.
   - С удовольствием, - сказал Егор Тимурович. - Первая моя идея (папка N1) заключается в том, чтобы предприятия, находящиеся в данный момент в частных руках, передать народу. Это так называемая национализация. Вторая моя идея (папка N2) заключается в том, чтобы полностью прекратить импортирование как промышленных, так и продуктовых товаров. Третья моя идея (папка N3) заключается в планомерном развитии нашего хозяйства.
   Зюзюкин перевёл дух: это же и его идеи. Зря он так испугался.
   - Что мы имеем на сегодняшний день? - увлечённо продолжал Егор Тимурович. - Предприятия, находящиеся в частных руках, простаивают по причине незаинтересованности в их работе хозяев этих предприятий. В большинстве случаев хозяева прикрываются ими в целях отмывания так называемых "грязных" денег. Магазины... простите, лавки переполнены импортной продукцией. Спрашивается, что делает наша промышленность, наше сельское хозяйство? Ответ напрашивается сам собой: ни-че-го. Они не делают ничего, чтобы накормить наш народ и обеспечить его необходимыми товарами в силу невыгодности своей деятельности, так как импортировать готовую продукцию стало выгоднее. Принимая во внимание всё вышеперечисленное, внедрение моих идей даст доселе невиданный результат: предприятия, будучи в руках рабочих, крайне заинтересованных в производстве, заработают на полную мощность. Отечественная промышленность и сельское хозяйство, не имея конкуренции в лице зарубежных поставщиков, станут развиваться немыслимыми темпами. В результате мы получим: укомплектовку предприятий рабочими местами, то есть ликвидацию безработицы, и - второй фактор - резкий скачок нашей, отечественной промышленности и сельского хозяйства.
   Егор Тимурович, ужасно возбудился от своих идей. Он еще больше вспотел, покраснел и брызгал слюной. В уголках его рта появились пузырьки пены.
   - Тут же подключается третья моя идея, третий фактор - плановость развития. То есть вместо дикого рынка, что мы имеем на сегодняшний день, я предлагаю ввести планирование продукции. Для начала план можно наметить лет этак... на пять. Я назвал их пятилетками...
   - Егор Тимурыч, - перебил Гардая Зюзюкин, утирая платком забрызганную плешь, - мы рассмотрим и обсудим на ЦК все ваши идеи. У меня к вам будет встречное предложение. - Геннадий Андреевич испытующе посмотрел на экс-премьера и выдержал паузу, заинтересовывая собеседника. Егор Тимурович заинтересовался. - Мы решили возродить комсомольское движение. Вы же видите, нашей молодёжи нечем заняться, некуда себя девать. Им нужен вожак. Есть мнение, что таким вожаком можете стать вы. У вас есть молодой задор, необходимый движению, и кипучая энергия. Вы умеете увлекать. Мы вас поставим во главе комсомольской организации. Скажу вам честно: у нас проблема с молодыми кадрами. Увы, наша партия стареет. Средний возраст наших членов - 55 лет. Это возраст пенсионеров. Даже если учесть, что сейчас к нам хлынул целый поток желающих вступить в партию. Но молодёжи среди них пока мало. А вы, может быть, наберёте себе команду молодых толковых ребят... Нам нужна достойная смена.
   - Простите, вы сказали, во главе комсомольской организации? - разочарованно спросил Гардай. - А поставить меня во главе правительства... ни у кого не сложилось такого мнения?
   Геннадий Андреевич на секунду вообразил Гардая во главе коммунистического правительства, и холодок испуга снова пробежал по его спине.
   - Н-не сложилось, - выдавил он из себя. - А вот насчёт моего предложения вы подумайте, Егор Тимурыч.
   - Хорошо, Геннадий Андреевич, я подумаю.
   - Папки с вашим проектом я завтра же представлю ЦК, - пообещал Зюзюкин.
   Он взял три килограммовые папки и положил их в самый нижний ящик своего стола.
   У этого ящика не было дна - он прямиком сообщался с мусоропроводом.
  
  
  
   НА БЕЗРЫБЬЕ И РАК РЫБА
  
  
   Приёмный день Зюзюкина подходил к концу, и Геннадий Андреевич позволил себе маленький перекур. Вообще-то он не курил - здоровье не позволяло, просто ему потребовалось справить маленькие естественные потребности. Перед входом в маленькую комнатку за своим кабинетом, Геннадий Андреевич забеспокоился: последнее время у него обострился простатит и справление малых нужд превратилось для него в настоящую муку. Предвыборная кампания, выборы, теперь эта, уже послевыборная суматоха - совершенно некогда заняться здоровьем.
   Геннадий Андреевич морщился от боли. Для мужчин его возраста болезнь достаточно расnbsp;пространенная. К тому же - для коммуниста. Постоянные разъезды, командировки, плотный график работы, невозможность быть с женой. Это "демократы" всякие с прокурорами могли позволять себе всё, что угодно. Даже вопрос о многожёнстве на Думе поднимали! А он должен блюсти моральный облик коммуниста. Результат - нерегулярность сексуальной жизни. Ничего, кремлёвские врачи поставят его на ноги.
   Да, он, Генка Зюзюкин, из ничем не примечательного села со смешным русским названием Мымрино воцарился в Кремле. Его судьба вела его. Она вытащила его из проруби, куда он, ещё школьником, провалился, а во время службы в армии чудом спасла от отравления синильной кислотой, когда у него оказался неисправным противогаз, - чтобы сделать его спасителем великой России.
   Он мог умереть в раннем детстве, потому что родился семимесячным. Как Черчилль. Или Бетховен. Если бы он родился вовремя, был бы Львом - сильным, властным. Но он Рак - романтичный, чувственный. Часто ему это мешает. Лучше бы он родился Львом. Как рыкнул бы! А то его плохо слушаются подчинённые, не чувствуют его власти. Он слишком мягок, слишком порядочен.
   Вот сейчас, например. Никому не может отказать прямо. Всем обещает вынести их просьбы на ЦК компартии, где они, мол, будут решаться коллегиально.
   Александр Иванович Либидь просит дать ему в губернаторство всю Сибирь, потому что одного Красноярского края ему, видите ли, мало и ему негде развернуться.
   Борис Абрамович Бесовский уверяет, что начинает всё сначала и хочет заняться ювелирным делом: в трудные времена оно всегда выручало его соплеменников. А посему, он просит "на разживку", ни много, ни мало, пару алмазных шахт Якутии, то бишь республики Саха. И тогда в самом ближайшем будущем он предъявит миру потрясающие бриллианты "от Сахи".
   А Владимир Вольфович Жигулёвский просит сделать его министром пищевой промышленности, и тогда он за неделю завалит страну отечественной едой. На худой конец он не отказался бы от должности директора овощебазы.
   Будь Геннадий Андреевич Львом, он сказал бы этому бывшему лидеру "народной" партии... Впрочем, директором овощебазы Жигулёвского вполне можно поставить: там ему самое место.
   Анатолий Борисович Чумайс интересуется, не собираются ли в ближайшее время коммунисты возвращать себе свои прежние здания обкомов и горкомов? И предлагает свои посреднические услуги в этом деле почти даром: всего лишь с условием сохранения в западных банках его счетов. И ещё слёзно просит Анатолий Борисович дать ему пусть самую паршивую, "хрущёбу", но отдельную квартиру, потому что жить в коммуналке он никак не может: соседи ему всю дверь оклеили пропавшими ваучерами. Его семье совершенно ничего нельзя оставить в местах общего пользования: соседи всё тут же растаскивают по своим комнатам, нагло заявляя, что занимаются приватизацией. Таким образом у него пропали часть немецкого кухонного гарнитура, выставленного поначалу на общую кухню, и чудесная финская прихожая. А вчера вечером утащили с газовой плиты даже кастрюлю с варившейся говядиной. Теперь он с семьёй вынужден сидеть безвылазно в своей комнате и питаться всухомятку.
   Будь Геннадий Андреевич Львом, он сказал бы этому "отцу русской приватизации"... Сказал бы ему всё, что о нём думает! Но почему-то ничего не сказал.
   Ещё он принял большую группу газетчиков, тележурналистов и творческих работников. Они предлагали ему свои услуги средств массовой информации и художественного влияния искусства на массы в целях пропаганды коммунистической идеологии и неоценимого вклада лично Геннадия Андреевича в построение будущей России.
   Будь Зюзюкин Львом, он гордо и ядовито ответил бы им, что обычно в таких случаях с клиентами договариваются сутенёры, а их партия и он лично самодостаточны, чтобы нуждаться в услугах проституирующей кочующей богемы. Но этого он тоже почему-то не сказал, а пообещал, что их предложения рассмотрит ЦК.
   Ему необходимо заняться своим характером. Стать твёрже, решительнее, смелее.
   Демократы твердили, что, мол, у коммунистов нет настоящего лидера, а Зюзюкин - это всего лишь на безрыбье...
   Ничего, он поднатужится, он спасёт Россию от катастрофы. Он коммунист - этим всё сказано. Геннадий Андреевич вернулся в кабинет и попросил секретаршу пригласить следующего посетителя.
  
  
  
   ГДЕ ПОРЫЛАСЬ СОБАКА
  
  
   Следующим посетителем был Михаил Сергеевич Гробачёв. Просидев полдня в приёмной Зюзюкина, он очень пожалел о том, что, как Владимир Вольфович, не взял с собой "покушать".
   Когда Гробачёв вошёл в кабинет, Геннадий Андреевич приветливо ему улыбнулся - он был воспитанным человеком:
   - Как вы устроились на новом месте, Михаил Сергеевич? - И тут же добавил: - Сразу хочу предупредить, что вопрос о вашем переселении в коммунальную квартиру и государственной пенсии решался не мной одним, а коллегиально, Центральным Комитетом. Так что жалобы на решения ЦК не принимаю.
   - А я и не с жалобами к вам пришёл, Геннадий Андреевич, - начал Гробачёв. - А поговорить, кстати, о нашей с вами коммунистической партии и Центральном Комитете. Я так считаю, Геннадий Андреевич, что если вы, как говорится, сказали "а", то нужно говорить и "б". Что я хочу сказать? Если вы, Геннадий Андреевич, сохранили нашу коммунистическую партию, и теперь она снова у руля нашей страны, то логичным будет и восстановить прежние посты. Геннадий Андреевич, насколько я понимаю, вы стали президентом России. Я вас поздравляю. Но по нашей, ещё не отменённой Конституции президент Российской Федерации не может быть генеральным секретарём никакой партии. Так что, Геннадий Андреевич, я так понимаю, что пост генерального секретаря компартии свободен. Я так думаю, что вы должны восстановить меня на этом посту.
   Уж чего-чего, но такого заявления Зюзюкин не ожидал. Что ж, Гробачёв всегда был Наполеоном. К их едва выжившей партии Геннадий Андреевич его и на дух не подпустил бы. Предатель. Типичный образец предателя. Но вслух сказал:
   - Михаил Сергеевич, но ведь коммунисты теперь не те, которые были раньше. Мы теперь другие.
   - Так и я теперь другой, Геннадий Андреевич! Вот что я вам скажу! Вы не учитываете того факта, что и я теперь другой! Мне многие говорили - и тогда говорили, и теперь - что перестройку я начал зря. Я много думал, Геннадий Андреевич, и сам теперь вижу, что перестройку я начал зря. Зря я затеял всё это дело, вот что я вам скажу. Я ж хотел сделать, так сказать, только косметический ремонт. Я решил, что косметический ремонт нашей компартии не повредит. А оно возьми и всё рухнуло. Вся эта громоздкая система оказалась на поверку трухлявой. И я очень рад, что сохранилось и проросло здоровое зерно - компартия России. Я очень рад, честно скажу. Потому что коммунистом я был всегда. Я всегда был в коммунистической партии, потому что другой у нас не было. Сколько себя помню, я всегда был коммунистом. Сначала, конечно, комсомольцем, а потом коммунистом. Если уж совсем быть честным, то я скажу, что сначала я был пионером, а потом уже комсомольцем, ну, а потом уже коммунистом. Я даже больше скажу: сначала я был октябрёнком, потом пионером, ну, а потом уже - комсомольцем. И уже потом меня приняли в компартию. Это я вам точно могу сказать. Я не мыслю себя без партии. Не мыслю, Геннадий Андреевич. Вот как хотите, но без партии я себя не мыслю.
   - Хорошо, Михаил Сергеевич, - Зюзюкин поспешил успокоить разволновавшегося Гробачёва, решив пойти на компромисс. - Михаил Сергеевич, если вы теперь другой, и мы теперь другие, то давайте начнём всё сначала. Напишите, пожалуйста, заявление о приёме в нашу партию и отнесите его в свою первичную организацию по месту жительства. Там его рассмотрят...
   - Э нет, так не пойдёт, Геннадий Андреевич. Так дело не пойдёт. Я из партии не выходил. Я всегда был коммунистом. Тем, или другим, но коммунистом. Это партия вдруг решила обойтись без меня. Ничего не выйдет, Геннадий Андреевич. Не выйдет, это я вам прямо скажу.
   - Михаил Сергеевич...
   - Подожжите, Геннадий Андреевич. Подожжите, не перебивайте, дайте мне сказать. Вы, Геннадий Андреевич, я так понимаю, хотите восстановить Советский Союз. Это очень хорошо. Это замечательно. Я могу это только приветствовать. Но если восстановится Советский Союз, то должен восстановиться и президент СССР, я так понимаю. Вы, Геннадий Андреевич, президент Российской Федерации. Вы им так и останетесь, никто на этот пост не претендует. Но президента СССР у нас нет. На этот пост нужно восстановить меня. Меня нужно восстановить на пост генерального секретаря компартии и вернуть мне пост президента Советского Союза. Вот где собака порылась, Геннадий Андреевич. Я так думаю.
   "М-да..." - крякнул про себя Зюзюкин. Он достал платок и отёр вспотевшее лицо и лысину.
   - Но, Михаил Сергеевич, вы же понимаете, что подобные вопросы я не могу решить единолично. Вы изложите, пожалуйста, свои соображения и просьбы в письменном виде...
   - А я уже, Геннадий Андреевич. Мы с Раисой Максимовной дома всё изложили и приготовили вам писульку, - Гробачёв достал из дипломата красивую папочку - на толстых пурпурных корочках золотой профиль Ленина - и протянул её Зюзюкину.
   - ЦК рассмотрит ваши... ваше изложение и сообщит результат.
   - Я так думаю, Геннадий Андреевич, что результат будет положительным. Самым, что ни на есть положительным. Я думаю, тут сомнений ни у кого быть не может. Это очевидно. Вот так. - После кратковременной паузы Гробачёв продолжил: - И еще, что я хочу сказать. Я так полагаю, Геннадий Андреевич, что вы должны прикрепить меня к какому-нибудь распределителю. Раиса Максимовна не может ходить за продуктами и стоять в очередях. К тому же, говорят, из магазинов опять всё исчезло. Я так полагаю, что как ветеран партии я имею право получать партийный паёк.
   "А Гардай сказал, что магазины завалены импортной продукцией, - вспомнил Зюзюкин. - Что ж, Егор всегда был кабинетным учёным, и магазины видит только из окошка".
   И ещё Геннадий Андреевич подумал, что будь он Львом, он бы как стукнул кулаком по столу и как заорал бы: "Вон! Вон отсюда разрушитель, путаник и приспособленец! Президент-резидент! Как мы устали от вашей бесконечной говорильни! Ещё паёк себе требует!"
   Но Геннадий Андреевич был Рак. Он подумал, что если бы не этот человек, сидящий сейчас перед ним и требующий партийного пайка, то ему, Зюзюкину, конечно, никогда бы не вознестись так высоко, никогда бы не стать президентом России. Неисповедимы пути Господни. Своей карьерой он косвенно обязан этому человеку и отказать совсем он ему не может. И Геннадий Андреевич сжалился.
   - Конечно, Михаил Сергеевич, ваши заслуги перед страной переоценить невозможно, - сказал он. - Вот вам записка. По ней вам выдадут талоны на продукты питания. Каждый месяц по месту жительства вы будете получать продуктовый набор. Ну, а к праздникам - 7 Ноября, Новым годом и Девятого мая - хорошие ветеранские наборы с бутылкой шампанского.
   Когда за Гробачёвым закрылась дверь, Зюзюкин взял в руки пурпурную папочку и невольно ею залюбовался: в доперестроечные времена такие выдавались каждому делегату партийных съездов. Сейчас это уже раритет. Геннадий Андреевич вынул из раритетной папки мелко исписанную пачку листов, папку сунул себе в портфель, а листки положил в нижний ящик стола.
  
   Михаил Сергеевич долго искал адрес, который ему сообщили в приёмной Зюзюкина, когда он получал талоны на продукты. Наконец, уже совсем к вечеру, на задворках овощного магазина, возле сложенных пустых ящиков из-под моркови он обнаружил небольшую дверь, оббитую железом.
   "Маленькая железная дверь в стене", - вспомнил Михаил Сергеевич название чьего-то романа.
   О чём был роман, он совершенно не помнил, - но вроде бы не о льготных наборах. Возле железной двери стояло человек восемь ветеранов с авоськами. Простояв всего сорок минут, Михаил Сергеевич получил два килограмма гречки, две банки сгущённого молока, пачку цейлонского чаю, банку растворимого кофе, шпроты, палку копчёной колбасы и бульонные кубики. У него не было с собой пакета, и полученные продукты пришлось рассовать по карманам пиджака.
   Так, с оттопыренными и отвисшими карманами, но очень счастливый, Михаил Сергеевич вернулся к Раисе Максимовне.
  
  
  
   СОНЬКА МОСКОВСКАЯ И SОНЬКА СИБИРСКАЯ
  
  
   Татьяна, как обещала сестре и матери, взялась заинтересовывать отца. Конечно, это могла быть только идея возвращения в девяносто восьмой год. Все, находившиеся в их команде в тот уже далёкий день двадцать пятого августа девяносто восьмого года, узнав, что SОНЬКА очень повреждена, захандрили, а иные просто пришли в отчаяние.
   Но самым неприятным было то, что куда-то исчез Гений Безмозглый. Татьяна пыталась созвониться со своими "собратьями по временным перемещениям", но с этим переселением по коммунальным квартирам о машине не то, чтобы забыли, но было не до неё. Наконец, Татьяна вышла на Валентина Юнашева. Тот был занят поисками работы: нужно было как-то кормить семью. Первый вопрос Татьяны был: "Где машина?"
   Оказалось, что хитроумный Пал Палыч Бородкин, этот завхоз Кремля, сдавая ключи своему коммунистическому преемнику, объяснил ему, что ещё в то время, когда у власти был трезвенник Гробачёв, по его распоряжению стал создаваться музей самогоноварения на Руси. Но, как и всё остальное, это начинание генсека осталось незавершённым. Пал Палыч давно, мол, собирался вывезти куда-нибудь на свалку эти народные промыслы, да всё руки не доходили. Но после своего ухода он не хочет оставлять в Кремле всякий хлам, и, если новый завхоз не возражает, он, конечно же, уберёт после своего хозяйствования эту груду металлолома. Новый коммунистический завхоз не возражает. Мало того, он собирается выделить транспорт для вывоза этого "хлама" на ближайшую свалку. И вот он, Юнашев, разыскал Ястребженского, и тот в данный момент занят поисками подходящего места для SОНЬКИ в окрестностях той свалки, куда расторопный коммунистический завхоз собирается снарядить транспорт.
   - Валя, ты гений! - радостно воскликнула Татьяна, готовая бросится на шею Юнашеву.
   - Увы! - вздохнул Валентин Борисович. - Если бы Гением был я, мы бы тут не сидели. С истинным нашим Гением пока дело швах: он исчез.
   Еще через пару дней Сергей Ястребженский нашёл замечательный погребок у одной одинокой старушки в посёлке, недалеко от свалки. Старушка, Арина Родионовна, ещё достаточно крепенькая и проворная, согласилась за кое-какие харчи сдать свой всё равно пустующий погребок под "секретную лабораторию". И вот Пал Палыч на предоставленных комуняками машинах вывез их драгоценную SОНЬКУ якобы на свалку, а на самом деле, сунув водителям двух грузовиков по десятке, велел свернуть в указанный им посёлочек и скинуть этот "металлолом" в погребок к его "родной бабушке".
   Дело оставалось за малым: отыскать Геньку, который как сквозь землю провалился.
  
   В один прекрасный вечер семья Ёлкиных-Доченко (за исключением Бориса Николаевича, категорически не желавшего слушать коммунистические новости) смотрела по телевизору всё более и более причёсываемую программу "Время". Татьяну весьма заинтересовал один сюжет в финале передачи под рубрикой "курьёзы". В нём рассказывалось, как под стенами Кремля задержали какого-то бомжа. Он пытался проникнуть в Кремль, ссылаясь на то, что там осталась его женщина. По его словам он оставил эту женщину, по имени Софья, в одной из секретных кремлёвских лабораторий. Ещё он сыпал именами Бориса Николаевича Ёлкина и его ближайшего окружения. Себя же он называл ни много, ни мало, просто гением. Мужчина без определённого места жительства пока помещён в психиатрическую больницу, но к нему проявляют также интерес органы госбезопасности. После проверки, если не окажется ничего интересного ни для психиатров, ни для органов, мужчина без определённого места жительства будет отправлен в Сибирь, где, якобы, он проживал прежде.
   Татьяна бросилась сначала к телефону, а потом с Валентином Юнашевым и Сергеем Ястребженским в поиски их драгоценного Геньки Безмозглого, потому что лицом без определённого места жительства, тоскующим под стенами Кремля о своей "женщине", был, разумеется, он. Только благодаря своим прежним связям и влияниям удалось вызволить из психушки их главного конструктора.
   Оказалось, что его пригрела в Москве одна зазноба. И польстился Генька на неё лишь потому, что её тоже звали Соня. Только с его-то законной Сонькой эту не сравнишь, потому что она гнала Геньку зарабатывать деньги и лупила мокрым полотенцем. От такого обращения Генька скоро затосковал. Терпеть тоскующего дармоеда московская Сонька и вовсе не стала, и выперла сибирского умельца к чёртовой матери - к великой радости "перемещенцев", в поисках его сбившихся с ног.
   Геньку, выпертого Сонькой московской, свезли в погребок к SОНЬКЕ сибирской, провели патриотически-воспитательную беседу и поручили Арине Родионовне, представив как талантливого, но беспутного учёного. Генька от жалости к себе пустил скупую мужскую слезу и обещал исправиться.
   Татьяна вернулась домой в хорошем настроении. Войдя в комнату, она обнаружила отца лежащим в постели, хотя был уже четвёртый час. Последнее время Борис Николаевич практически не поднимался, что доставляло семье немалую тревогу. Он был укутан едва не с головой, лишь ухо торчало над одеялом. По уху ползала муха. Татьяна тихонько подкралась к кровати, смахнула муху и наклонилась к отцу.
   - Папка... Папка... - прошептала она. - А Гений Иванович за SОНЬКУ взялся...
   И тут же почувствовала, как ухо напряглось. Под одеялом началось шевеление, медленно повернулась голова и заинтересованно блеснул отцовский глаз.
   - Чего ты сказала-то? - хрипло из-под одеяла спросил Борис Николаевич.
   - Наш Гений Иванович взялся за ремонт своей SОНЬКИ... - снова лукаво повторила Татьяна, уже понимая, что задела отца за живое.
   - Так это хорошо, понимаешь, - сказал Борис Николаевич, выпростовывая из-под одеяла всю голову.
   - Это просто замечательно, папка!
   - А он её того... отремонтирует? - некоторое сомнение прозвучало в вопросе Бориса Николаевича.
   - Непременно!
   И Татьяна поведала отцу, как Пал Палыч вывозил из кремлёвской лаборатории SОНЬКУ, как нашёлся их Генька, и про погребок в огороде Арины Родионовны. И чем больше она рассказывала, тем больше отмечала, как оживает отец, как начинают гореть его глаза. А при рассказе о том, как Генька ходил под кремлёвскими стенами и его чуть не замели в психушку, Борис Николаевич даже развеселился.
   - Ты, Танюха, того... - сказал Борис Николаевич. - Проведи телефон-то в погребок к Гению Ивановичу нашему. Я беседовать с ним буду.
   К вечеру того же дня Борис Николаевич поднялся с постели. Остаток дня он провёл в бодрости и поужинал с аппетитом, чего с ним давно не случалось. Наина Иосифовна не могла нарадоваться. Борис-младший даже сказал:
   - Ну, дед, ты молоток!
   Наина Иосифовна отвела дочь в сторонку и спросила:
   - Танюша, что ты сделала с нашим отцом?
   В ответ Татьяна подмигнула матери и довольно рассмеялась.
  
  
  
   КОРОЛЕВСКИЙ ОБЕД МИХАИЛА СЕРГЕЕВИЧА
  
  
   Наина Иосифовна вернулась из магазина расстроенная. Борис Николаевич в шортах и повязке на голове, чтобы не мешали волосы, отрабатывал удар, колотя теннисным мячом по широкой, как ворота, двери комнаты. На жену он не обратил внимания, сосредоточась только на подачах. Первой состояние матери заметила Татьяна.
   - Мам, что с тобой? - спросила она. - Что случилось?
   - А! - досадливо сказала Наина Иосифовна. Потом решила всё же поделиться. - В магазинах пустеют полки. Продавщицы стали хамить... - тут голос Наины Иосифовны вдруг сорвался, и она замолчала.
   - Мама, - Татьяна подошла к матери и обняла за плечи. - Мама, тебе что, какая-нибудь продавщица сказала гадость?
   У Наины Иосифовны задрожал подбородок и увлажнились глаза.
   - Папа, прекрати ради Бога хоть на час свои занятия! - не выдержала Татьяна. И добавила более примирительным тоном: - От этих ударов голова болит. Маму оскорбили в магазине!
   Борис Николаевич подошёл к женщинам.
   - Кто посмел тебя оскорбить, Ная?
   - Какая-то идиотка в магазине сказала ей гадость, - объяснила Татьяна.
   - Что она тебе сказала? - всё более накаляясь, спросил Борис Николаевич.
   - Она сказала, что очень рада, что опять пришли коммунисты, - сквозь слёзы стала рассказывать Наина Иосифовна. - И рада уж только потому, что видит жену Ёлкина с авоськой, ходящей по магазинам за продуктами.
   - Мама, ты же знаешь, что это несправедливо! - воскликнула Татьяна. - Ты бы сказала этой хамке, что тебе не привыкать ходить с авоськой по магазинам. Что папа, когда был первым секретарём московской парторганизации отказался от привилегий, и мы покупали продукты в обычных магазинах...
   - Таня, я не стану ей этого говорить! Да разве в этом дело?
   - Какой это магазин? Где он находится? - пришёл в негодование Борис Николаевич, одевая прямо на шорты брюки. - Я сейчас им устрою, понимаешь! Они меня ещё вспомнят!
   - Папа, не вздумай этого делать! - взмолилась Татьяна. - Это недостойно тебя! Завтра же в газетах появятся заголовки: "Бывший президент России ходит по лавкам ругаться с продавщицами".
   - А я к заведующей пойду! К директору! Пусть её уволят!
   - Папа, все эти "лавки" опять становятся государственными. А это значит, что её не уволят. За неё заступится профком, местком и партком. В лучшем случае ей объявят выговор, на который она плевать хотела. И она останется на своём месте хамить, обсчитывать и обвешивать дальше.
   - М-да, это тебе не частная лавочка, понимаешь, - угрюмо согласился Ёлкин.
   - Возвращаются времена хамов, папа. Возвращаются очереди. И это еще цветочки, ягодки впереди.
   - Не пугай: пуганые, - проворчал Борис Николаевич.
   С биржи труда вернулся Алексей - снова подавленный, злой.
   - Они предлагают мне идти на завод слесарем или токарем! - возмущался он. - Мне, с высшим образованием, бывшему инженеру космического КБ, классному специалисту! Вытачивать болванки!
   - Лёшик, не отчаивайся, мы что-нибудь придумаем, - попыталась успокоить мужа Татьяна.
   - Нам запрещено работать в коммерческих структурах, - не унимался Алексей. - Только на госпредприятиях. А где они, эти госпредприятия? Всё развалено, ничего не работает. Заводы простаивают или работают в треть своей мощности, продукцию не выпускают... Безработных - миллионы! Эх! - досадливо махнул он рукой.
   Борис Николаевич втянул голову в плечи: это был непроизвольный, но камень в его огород. Конечно, это он во всём виноват...
   - Лёшик, ты голодный, небось? Давай мы тебя покормим, - снова попыталась снять напряжение мужа Татьяна. - Мама сосисок достала.
   - Полтора часа простояла! - с гордостью сказала Наина Иосифовна. - Так повезло: буквально через два человека после меня они закончились.
   Женщины вышли на кухню готовить ужин.
   У своего стола Раиса Максимовна чистила морковь. Копчёная колбаса со шпротами уже были съедены, оставались только греча и растворимый кофе. В банке сгущенки Михаил Сергеевич проделал дырочку и посасывал, читая газеты: он любил сладкое. Да и есть после сгущёнки не так хотелось.
   Последнее время Раиса Максимовна и женщины Ёлкины сблизились в частом кухонном общении. Отношения были весьма тёплые и добрососедские.
   - Раиса Максимовна, - обратилась к Гробачёвой Наина Иосифовна, - я взяла на вашу долю полкило сосисок. Надо?
   - Какая вы умница, Наина Иосифовна! - обрадовалась Раиса Максимовна. - Разумеется, не откажусь. А то я пошла в эту их лавку, и - представляете! - везде такие очереди! Если что-нибудь дают, то просто давка. Но в овощном отделе очереди почти не было. Вот я и взяла три кило моркови. В нашем возрасте полезны овощи.
   - Конечно-конечно, Раиса Максимовна, - сказала Татьяна с некоторой иронией. - Но, думаю, Михаилу Сергеевичу иногда хочется всё же что-нибудь мясного.
   - А мы можем поделиться с вами гречневой крупой! - щедро предложила Раиса Максимовна. - Представляете, какое счастье: Мише... - Раиса Максимовна замялась. - Ну, в общем, в одной организации нам выдали продуктовый набор, и в нём было два килограмма гречи! Один килограмм мы вполне можем уступить вам. Нужно жить по-соседски, не правда ли?
   - Конечно, Раиса Максимовна, - согласилась Наина Иосифовна. - Нам с вами делить нечего. Наши мужья уже всё поделили, - с долей горечи вздохнула она.
   - Вот хорошо! - продолжала радоваться Раиса Максимовна, не слушая Ёлкину. - А я-то ломала голову, чем мне накормить Мишу. На первое я приготовлю овощной суп, а на второе отварю сосиски с гречневой кашей. Это же просто королевский обед!
  
  
  
   У ЁЛКИНЫХ НЕТ ДЕНЕГ
  
  
   - Папа, это невыносимо в конце-концов! - сорвалась Татьяна после очередной серии ударов теннисного мяча по дверям. Но тут же попыталась оправдать высокий тон: - Глеб будет нервным. Да и у меня нервы на пределе уже.
   Борис Николаевич швырнул на стул ракетку и подобрал теннисный мяч.
   "Какой я стала раздражительной, - подумала Татьяна. - Проклятая нищета, эти идиотские условия существования!"
   - Ну папка, - стала она ластиться к отцу. - Ты же видишь, в какой тесноте мы живём... Папка, послушай, - нерешительно начала Татьяна. - Я понимаю, тебе это может быть неприятно... - И, наконец, решилась. - Папа, может быть, ты сходишь... куда-нибудь... - у Татьяны не повернулся язык сказать "попросить", - объяснить... что мы бедствуем, что остались без средств к существованию... Может быть, нас прикрепят к какому-нибудь... - "распределителю" она тоже не посмела выговорить, зная отношение к ним отца, - отделу по распределению продуктов... - И стала быстро оправдываться: - Не для себя! Папа, на одних макаронах мы детей не поднимем. Им нужны витамины!
   - А мы как выросли?! - резко ответил Борис Николаевич, чувствуя, что ему наступают на больную мозоль. - На одной картошке, впроголодь! И, как видишь - ничего! До стольких лет дожили!
   - Папа, сейчас другое время!
   - Для хапуг и приспособленцев время всегда было самое ихнее.
   - Папа, ты же знаешь, что мы не хапуги и не приспособленцы. Но так жить, как мы сейчас живём, нельзя, пойми! А о том, как вы выросли, мы наслышаны.
   - Никуда я не пойду! - категорично заявил Ёлкин.
   Впрочем, другого ответа Татьяна от отца и не ожидала.
   - С голоду дохнуть буду, а никуда не пойду! - не унимался Борис Николаевич. - Тем более к коммунистам! И не заикайся мне больше об этом! - и добавил: - У меня по крайней мере, хоть какая-то, но есть пенсия!
   - Боря, уже август заканчивается, а пенсии за июль ещё не выплатили, - посетовала из своего угла Наина Иосифовна, вывязывая носок.
   - У нас нет денег, папа! - сказала Татьяна. - Нам не на что покупать продукты!
   Тут, как нарочно, в комнату ворвался Борис-младший и, задрав ногу, заявил:
   - Ма! Погляди, чего с моей кроссовиной - вся вдрызг. Мне не в чем будет ходить на занятия!
   - Потому что ты ничего не бережешь! - снова сорвалась Татьяна. И снова подавила свой всплеск.
   "Вспыльчивая, как отец", - подумала о дочери Наина Иосифовна.
   - Боря, - уже мягче стала объяснять Татьяна, - теперь тебе придётся беречь свои вещи, потому что новых мы тебе не скоро сможем купить. Ты сам видишь, что наше материальное положение значительно ухудшилось. Ты уже взрослый и должен это понимать.
   - Ма, но я ведь тоже могу как-то зарабатывать деньги, - предложил Борис-младший.
   - Ах, Боря, ну как ты сможешь заработать? Ты же видишь, чего стоит найти работу Алексею.
   Борис Николаевич вдруг с силой ударил кулаком о стену, так, что она задрожала, и выскочил из комнаты.
   - Софка! - ворвался он в комнату к Софоклу. - А ну быстро идём на рыбалку: мне позарез к вечеру рыбы наловить надо!
   Софокл как раз пришивал оторванный ремень к сумке, которую нашёл в мусорном баке.
   - О чём речь, Николаич! - расплылся он в улыбке. - Гля, Николаич, какой мировой радикуль я нашёл в помойке! На рыбалочку, или ещё куда - в самый раз, - похвалился Софокл своим приобретением. И тут же щедро предложил: - Хошь, подарю?
   - Не надо, - поморщился Ёлкин. - Черви-то есть у тебя?
   - Это дело плёвое, - успокоил друга Софокл. - Это мигом: я во дворе место знаю, там червей навалом. Сбацаем!
  
   - Ты, Иосовна, сходила бы в собес, да заявление на материальную помощь подала б, - посоветовала Наине Иосифовне Ниловна, видя, что последние дни Ёлкины "сидят" на одних макаронах. - Ведь вы теперь малоимущие.
   - А что, могут дать? - смущённо спросила Наина Иосифовна.
   - А как же? Я каждый год пишу, каждый год мне и дают. Как я одинокая пенсионерка.
   - И сколько дают?
   - Много-то не дадут, но маленько дать могут. Я тебе скажу куда, ты и сходи. Сегодня как раз приёмный день у них.
   "Может и вправду сходить?" - подумала Наина Иосифовна.
   Она, никому ничего не сказав, - а то не позволили бы - отправилась по указанному Ниловной адресу.
   В коридоре собеса сидело так много пенсионеров, что Наина Иосифовна растерялась: она не ожидала встретить здесь столько народу. Она прошла по длинному коридору, читая объявления на стенах и надписи на дверях. На одной из многочисленных дверей висела бумажка, на которой крупными буквами было написано: "Приём заявлений на материальную помощь".
   - Сюда есть кто-нибудь? - спросила Наина Иосифовна.
   Оказалось, что именно сюда-то все и сидят. Наина Иосифовна оглядела длинную, по обе стороны коридора, очередь и решила было уйти. Но вспомнила, что у них совсем нет денег, и осталась.
   Она стояла у стены, держа в руках впереди себя сумочку, потому что не было свободного стула. На неё пялились старушки. Краем глаза она тоже рассматривала их. Боже мой, как бедно все они одеты, думала Наина Иосифовна. И как шикарно одетой на их фоне смотрелась она. Хотя Наина Иосифовна совсем не любила наряды, а идя в собес, оделась совсем скромно. Но всё равно это был костюм из дорогой материи.
   Но вот, видимо, кто-то из старушек узнал Наину Иосифовну, и в очереди зашептались, показывая на неё глазами. Наине Иосифовне совсем стало неловко. Она повернулась к стене и уткнулась носом в какое-то объявление:
   "Для получения материальной помощи необходимы документы:
   - справки о прописке всех взрослых членов семьи (ф.9);
   - справки о доходах всех работающих членов семьи..."
   Наина Иосифовна повернулась и тихо пошла к выходу.
   "Обирать этих несчастных...nbsp; Оказалось, что его пригрела в Москве одна зазноба. И польстился Генька на неё лишь потому, что её тоже звали Соня. Только с его-то законной Сонькой эту не сравнишь, потому что она гнала Геньку зарабатывать деньги и лупила мокрым полотенцем. От такого обращения Генька скоро затосковал. Терпеть тоскующего дармоеда московская Сонька и вовсе не стала, и выперла сибирского умельца к чёртовой матери - к великой радости "перемещенцев", в поисках его сбившихся с ног.
Да ещё набегаешься за всякими справками".
   В конце концов она может вязать и продавать носки. Близится осень, холода, их будут брать. Родным ничего не говорить. Лёша найдёт работу, будет получать зарплату, а им с Борисом выплатят же когда-нибудь пенсии!
  
   К вечеру Борис Николаевич вернулся сияющий и выложил на кухонный стол перед женой и дочерью три подлещика, два карпа и несколько уклеек. Свой улов отдал ему и Софокл.
   - Из голов можно сварить уху, а тушки поджарить, - предложила Наина Иосифовна, собираясь ввести строгую экономию во всём.
   За ужином у всех настроение было подавленное, за исключением Бориса Николаевича и Глебушки. Борис Николаевич был горд тем, что снова в состоянии кормить семью, а Глебушка веселился от того, что был весел дед.
  
  
  
   И ГОЛ, И БОС...
  
  
   Борис Абрамович Бесовский перебирал голыми ногами. По ним струилась вода, стекала на подстеленный под ноги целлофановый пакет (хоть Борис Абрамович и драил ванну порошком и хлоркой перед тем, как залезть в неё, но становиться босиком всё же побрезговал) и по почерневшей, местами проржавленной коммунальной ванне сливалась в разбитый сток.
   "Пора голубых ванн и финской сантехники миновала", - с грустью думал Борис Абрамович.
   Обычно Борис Абрамович любил предаваться размышлениям, лёжа в горячей воде с ароматными пенками. У него была шикарная ванна в прежней квартире (о благословенные времена Ёлкина!) в виде большой треугольной ракушки, в которой поддерживалась постоянная температура воды. По голубому фону ванна была разрисована золотыми рыбками, и когда Борис Абрамович шевелился, создавалось впечатление, что рыбки живые, и того и гляди запутаются в густой поросли, покрываюшей тело, будто водоросли затонувшую корягу.
   Теперь, видимо, ему придётся размышлять стоя.
   Наверное, его несчастья заключаются в том, что он слишком законопослушный. Большинство его коллег (если можно так выразиться) плевали на все эти идиотские постановления коммунистов. Кто-то забаррикадировался в своих домах и до сих пор отстреливается, если к ним приближаются милицейские наряды. Кто-то просто исчез вместе с семьёй. Кто-то бросился сотрудничать с новой властью. Вон Ёсик Кобзон возобновил свою певческую деятельность и ездит по рыболовецким совхозам и животноводческим фермам с программой "Зюзюкин такой молодой и юный опять впереди!" Зато остался жить в своей квартире.
   Он тоже ещё многое может. Он поднимется. Его лишили всего его состояния, его недвижимости, ценных бумаг. Но лишить его комбинаторского ума, бешеной энергии, чутья и его способностей не под силу никому. Он обязательно что-нибудь придумает. Он может не спать сутками и должен постоянно находиться в движении. Его мозг не терпит простоя. Ему, Борису Абрамовичу - Великому Комбинатору, не важен результат, ему важен процесс. Без проблем и конфликтов ему скучно. Именно в процессе для него смысл жизни. Он купается в нем, как в голубой ванне с золотыми рыбками. В достижении своих целей он изобретателен и нагл. Он может продать то, что ему не принадлежит; его называли "мастером на все трюки", символом порочности времени. Впрочем, как только его не называли. Но ему все равно. У него свои нравственные принципы. Нравственность нынче не тот товар, на котором можно заработать. Он нравственен перед собой и своей семьёй. Всё остальное его не интересует.
   У него остались связи, партнёры по бизнесу. А это тоже состояние. У русских есть хорошая поговорка: не имей сто долл..., то есть рублей, а имей сто друзей. А он, чёрт побери, любит Россию! Да, он полюбил эту страну, этих людей, хотя никогда ни того, ни другого не понимал. И сейчас не понимает. Он не понимает, как мог этот народ, сражавшийся на баррикадах за демократию, снова выбрать коммунистов? Он не понимает, что коммунисты, которые "теперь не те", будут делать со свалившейся на них властью? Такое впечатление, что они сами перепуганы результатами выборов. Зюзюкин не тот парень, чтобы рулить этой страной. Одно дело - выдвигать свою кандидатуру на выборы, и другое - быть у руля. Кишка тонка, не осилит. Ему лучше находиться в оппозиции: для него это положение более выигрышное.
   В своё время он, Борис Абрамович, предлагал Зюзюкина на пост премьер-министра, чем его и купил. (Несмотря на то, что оба знали, что этот пост в то время был прочно занят.) Быть может, благодаря тому своему давнему предложению, он не сидит сейчас в "Матросской тишине", а имеет хотя бы относительную свободу.
   Конечно, нужно было валить отсюда еще до выборов. Или сразу, как только стали известны их результаты. Дела задержали. В следующий раз - если будет этот следующий раз - он будет умнее.
   Интересно, в какую коммуналку поселили Гусинского? Падают ли ему тараканы в суп во время обеда? Долго ли стоит в очереди, чтобы утром справить малую нужду? Как часто его жена моет полы в местах общего пользования? И вообще, какие у него планы на будущее?
   Выйдя из ванны, Борис Абрамович привычно пошарил глазами, ища своё изображение во всю зеркальную стену, которая была у него в прежней ванной комнате. Когда-то он вот так, выходя из голубой ванны с рыбками, довольно рассматривал себя в зеркале: он себе нравился.
   Однажды ему рассказали анекдот о нём:
   "Борис Абрамович Бесовский, выйдя из ванны, довольно осмотрел себя в зеркале, усмехнулся и изрёк:
   - И гол - и босс!"
   Анекдот ему тоже очень понравился (Борису Абрамовичу вообще нравилось всё, что касалось его персоны). После этого анекдота всякий раз, выходя из ванны, он рассматривал себя в зеркале и, усмехаясь, произносил вслух:
   - И гол - и босс.
   И довольно хохотал, растираясь махровой простынёй, а потом облачаясь в махровый халат.
   Теперь, выйдя из ванны и пытаясь заглянуть в крохотное разбитое зеркальце над умывальником, Борис Абрамович с грустью подумал, что теперь он то же самое - но с одним "с": "И гол, и бос". Совсем бос. И совсем гол.
   Вдруг дверь ванной содрогнулась от ударов, и пропитый голос зло рявкнул:
   (вообще-то голос рявкнул совершенно нелитературно, но в переводе на общедоступный язык это прозвучало бы примерно так):
   - Долго ты там, лицо еврейской национальности, будешь намывать свои обрезанные гениталии?
   Борис Абрамович вздрогнул от неожиданности и подумал:
   "Сколько здесь комнат - восемь, кажется? Перестрелять всех к чёртовой матери и сделать евроремонт".
  
  
  
   ГЕНИАЛЬНАЯ ИДЕЯ РАИСЫ МАКСИМОВНЫ
  
  
   Однажды Раиса Максимовна вернулась из походов по магазинам, вопреки обыкновению, в приподнятом настроении.
   - Захарик, ты никак что-то вкусное достала сегодня, - догадался Михаил Сергеевич, читавший лёжа на диване газету. - Наверное, нас опять ожидает королевский обед, я так понимаю.
   - Ми! Королевские обеды нас теперь будут ожидать каждый день! - торжественно объявила Раиса Максимовна.
   - Захарик! - Михаил Сергеевич отложил газету. - Нас прикрепили к бесплатной кремлёвской столовой?! - Он проглотил набежавшую слюну.
   - До этого дело, правда, пока не дошло... Но питаться теперь, я думаю, мы будем не хуже, - интригующе проговорила Раиса Максимовна.
   - Захарик, ты узнала, что один наш западный счёт не обнаружили?! - страшным шёпотом спросил Михаил Сергеевич.
   - Ах, Ми, - простонала Раиса Максимовна, - я тебя умоляю: не сыпь соль на рану. Вспоминать об этом невыносимо.
   - Не томи, Захарик, выкладывай, что ты там придумала, - устал догадываться Михаил Сергеевич. - Ты же у меня генератор идей.
   - И все гениальные, заметь, - уточнила Раиса Максимовна. И вздохнула: - Если бы ещё они выполнялись как следует! - она многозначительно посмотрела на мужа. - Если бы у тебя были толковые министры. ...В августе девяносто первого...
   - Ну, Захарик... - Михаил Сергеевич поморщился: теперь соль на рану сыпанула ему супруга. - Если бы не... наш сосед, - Гробачёв понизил голос и показал глазами на стену, - я думаю, мы жили бы по-другому. Мы оба его недооценили, согласись.
   - Мы недооценили наш народ! - патетично воскликнула мадам Гробачёва.- Так вот, Ми, о народе. В этом и заключается моя идея. Ми, мы с тобой пойдём в народ!
   Михаил Сергеевич поднялся и сел на диване.
   - Захарик, ты предлагаешь, чтобы я снова стал работать комбайнёром, как когда-то в Ставрополе?!
   - Упаси Боже, Ми! - испуганно воскликнула Раиса Максимовна. - Мы с тобой своё отпахали.
   - Тогда не понял.
   - Ми! - снова торжественно провозгласила Раиса Максимовна. - Мы пойдём в народ просить милостыню!
   - Ты хочешь предложить нам пойти побираться? - оторопело спросил Михаил Сергеевич.
   - Зачем же так уничижительно? - Раиса Максимовна подсела к мужу на диван и стала выкладывать свой очередной план выхода из тяжёлого положения. - Я сегодня, пройдя по магазинам и, разумеется, ничего кроме капусты и моркови не купив, решила немного прогуляться. В одном подземном переходе я увидела молодого человека в камуфляжной форме. Он был без ноги и сидел в инвалидной коляске. На его коленях лежал чёрный берет для милостыни. Я обратила внимание, что ему очень хорошо подают. Я думала, ну мелочь какую-нибудь, на хлеб. Ничего подобного! Я подошла ближе и заглянула в берет: там были рубли, трёшки и даже пятёрки! Он выгреб содержимое берета в карман и в него снова посыпались деньги. Я простояла целый час, и за это время он несколько раз выгребал деньги из берета. Я подошла к нему, назвалась представительницей благотворительного фонда, и мы разговорились. Я предложила ему помощь, работу в нашем фонде. А он - вообрази себе! - засмеялся так цинично и говорит: "Зачем мне работать, если здесь я имею в день больше, чем заработал бы на каком-нибудь предприятии". Видимо, успех и лёгкие деньги вскружили ему голову, он разоткровенничался и признался, что совсем не воевал, а ногу потерял, строя коттедж у какого-то нового русского: придавило плитой. Тот его, конечно, вышвырнул на улицу ни с чем. А камуфляжная форма - имидж. Так больше подают.
   - Вот негодяй! - возмутился Михаил Сергеевич. - Это же спекуляция на чувствах людей, на их сострадании!
   - Ми, наш народ обожает сострадать! Если мы тоже выйдем в народ просить милостыню, он нам тоже будет сострадать!
   - Ты что же, предлагаешь мне ампутировать ногу?! - ужаснулся Михаил Сергеевич.
   - О, Ми! Тебе вечно лезут в голову разрушительные идеи! Разрушитель ты мой, - ласково погладила мужа по щеке Раиса Максимовна. - Успокойся, мой милый, увечить себя совсем не требуется. Главное - создать имидж! Представь себе: идёт народ, видит нас - бывшего президента СССР и его супругу, просящих у них милостыню - и думает: "Ах, до чего их довели! Сначала демократы, а теперь эти коммунисты. Наверное, им живётся ещё хуже нашего, если они вышли на улицу просить у нас милостыню. Нужно с ними поделиться". Народ сердоболен. Он вспомнит, что при нас им жилось совсем неплохо. А кое-кто очень хорошо нажился, благодаря перестройке, которую мы с тобой, Ми, развернули. Это стоит признать. И они поделятся! Поделятся теми крохами, которые перепадают им. А может быть, и тем состоянием, которое они нажили благодаря нам. Ми! Как ты думаешь, в чём мне пойти в народ?
  
   До поздней ночи Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна готовили плакатики и прикрепляли к ним верёвочки, чтобы их можно было повесить на шею.
   На одном плакатике было написано:
  
   ПОДАЙТЕ
   БЫВШЕМУ ПРЕЗИДЕНТУ
   СОВЕТСКОГО СОЮЗА
  
  
   На другом:
  
   ПОДАЙТЕ
   СУПРУГЕ БЫВШЕГО ПРЕЗИДЕНТА
   СОВЕТСКОГО СОЮЗА
  
  
  
   ОТ ТЮРЬМЫ И ОТ СУМЫ...
  
  
   К вечеру следующего дня супруги Гробачёвы вернулись из народа счастливые и окрылённые удачей. Когда они выгребли на стол содержимое своих карманов и дамской сумочки Раисы Максимовны и подсчитали, оказалось, что подавали им весьма неплохо. К их пенсиям, которые им пока ещё никто не выплачивал, это была весьма существенная добавка.
   - Ты знаешь, Ми, - Раиса Максимовна плюхнулась на диван и стала возбуждённо делиться впечатлениями, - оказывается, меня народ любит! Я даже не предполагала, что мне будут подавать! Ведь когда мы с тобой, Ми, были у власти, нужно признаться, они меня не любили.
   - Захарик, тебя не любили, потому что ты была первая жена генерального секретаря, которая стала перед ними показываться. У нас ведь до меня все генсеки разъезжали без жён. Их жёны, как царицы в старину, сидели по теремам. И вдруг появился молодой симпатичный генсек, да ещё с красавицей женой. Ты помнишь, Захарик, какие жёны были у Брежнева и Черненко? Их же невозможно было показывать народу! Это хорошо, что они сидели дома, а то народ не понял бы. А ты у меня была настоящая первая леди государства... - в голосе Михаила Сергеевича появилась нежность.
   Он подсел к жене на диван, и она положила ему голову на плечо.
   - Ах, Ми, - засмеялась Раиса Максимовна. - Они видели, что я так явно любима и нескрываемо счастлива. Вся страна - несчастна, а она, видите ли - счастлива!
   - За это тебя и невзлюбили, мой Захарик. Но это же наш русский народ! Он не любит чужого успеха. Он любит обиженных и убогих. Таких, как он сам. Мы были у власти, и нас не любили. А теперь мы стоим и просим у них подаяние - бедные, обиженные - и они нас полюбили. Ты знаешь, Захарик, я думаю, если бы с кем из нас случилось что-нибудь, ну, не дай Бог, конечно, то они бы нас очень жалели. Я так думаю.
   Потом Михаил Сергеевич сходил в ближайший из кое-где оставшихся коммерческих магазинов, и на всю их дневную выручку накупил продуктов. Он купил колбасу (не "отдельную" по два-двадцать, а настоящую, твёрдого копчения); сыр (ах, как он любит сыр и как он по нему соскучился!); две банки шпрот (ну какой же праздничный стол без шпрот?); нарезку сёмги (о, они забыли её вкус!); куру-гриль (м-м... как они вонзятся сейчас в неё зубами... Сколько можно сидеть на морковке?) и бутылку "Советского" шампанского" (кутить, так кутить!). Ещё оставалось немного денег, и Михаил Сергеевич хотел было купить своей экс-первой леди государства веточку лилии, но подумав, купил её любимое миндальное пирожное.
   Ужин у четы Гробачёвых получился воистину королевским. Спать они легли счастливые, окрылённые удачей.
   Чтобы увеличить сборы и не слишком привлекать к себе внимания одновременным скоплением, Раиса Максимовна предложила рассредоточиться по городу и работать автономно.
   Сборы действительно возросли.
   А ещё через несколько дней Михаил Сергеевич довольно объявил Раисе Максимовне:
   - Захарик, я нашёл Золотую Жилу! Возле гостиниц "Интурист". Они бросают мне в шляпу доллары!
   И Михаил Сергеевич выгреб из карманов на диван смятые купюры инвалюты. Когда они с Раисой Максимовной разложили по стопочкам баксы (рубли отдельной жалкой кучкой) и пересчитали, получилась весьма значительная сумма.
   - Захарик, я богат, как Крез! Я заработал за день больше своей месячной пенсии.
   - Ми, я же говорила, что Запад нам поможет. Теперь с голоду мы не умрём.
   - Да, Захарик, процесс пошёл. Главное, что процесс пошёл! Какая ты у меня всё-таки умница! Какая хорошая идея пришла тебе в голову!
   - Плохих идей у меня не бывает, - снова кольнула мужа Раиса Максимовна. - Разве плохая по своей сути была моя идея перестройки? Или ГКЧП?
   - Захарик, я тебя очень прошу, давай не будем об этом, - взмолился Михаил Сергеевич. - Не будем портить сегодняшний вечер. К тому же всё давно говорено-переговорено.
   Генератор гениальных идей Раиса Максимовна тяжело вздохнула и не стала противоречить мужу. Действительно, за столько лет все их просчёты были проанализированы сотни раз, разработаны всевозможные варианты изменений хода событий. Вспоминался и анализировался едва не каждый их день и шаг. Сколько об этом можно? Но ноют старые раны, отравляя жизнь.
   - Захарик, я думаю, если дело так пойдёт дальше, тебе не стоит выходить работать, - сказал Михаил Сергеевич, возвращаясь к прежней теме. - Я один смогу зарабатывать достаточно.
   - Но Ми, я так люблю общаться с народом! - взмолилась Раиса Максимовна. - К тому же мы больше никуда не ходим, нигде не бываем, а мне нужно общение. Без людей, без общения я стану чахнуть. Нет, Ми, я думаю, ради развлечения хотя бы изредка я буду выходить в народ. Я вполне могу позволить себе этот невинный каприз, не правда ли, дорогой?
   - Как хочешь, Захарик, - миролюбиво разрешил Михаил Сергеевич.
   По случаю открытия Золотой Жилы Михаил Сергеевич даже сходил в валютный магазин. Правда, он остался всего один на всю Москву, и туда пускали только иностранцев. Но Михаил Сергеевич сунул вышибале у входа доллар и стал обладателем бутылки настоящего бургундского вина. Вечером они с Раисой Максимовной устроили маленький семейный праздник при свечах и плотно закрытой дверью. А пустую бутылку и красивые обёртки от вкусной еды Михаил Сергеевич спрятал в портфель, чтобы завтра где-нибудь на улице выбросить.
  
  
  
   БИЗНЕС ТАТЬЯНЫ ДОЧЕНКО
  
  
   Татьяна стояла возле входа в ГУМ и продавала утюги.
   Лёша наконец нашёл работу сменного мастера на заводе бытовых электроприборов: больше никуда было не устроиться. Аванс ему выдали утюгами.
   Покупатели проходили мимо, равнодушно глядели на утюги, не замечая продавщицы, - чему Татьяна втайне радовалась: не так-то просто ей было выйти на улицу с товаром. Перед этим даже состоялся маленький семейный совет. Вернее, маленький скандал.
   Прийдя утром с работы, злой и удручённый Алексей внёс в комнату мешок с какими-то коробками, швырнул их в угол и сказал:
   - Вы от меня аванс сегодня ждали? Вот выдали нам аванс - целый мешок, видите?
   - Что, столько денег?! - воскликнул Борис Ёлкин-младший и бросился к мешку. Но заглянув в него, произнёс разочарованно: - У-у, да это коробки с утюгами...
   Татьяна с Наиной Иосифовной вопросительно посмотрели на Алексея.
   - На счету у завода, видите ли, нет денег! - давя в себе бешенство, объяснил он. - Вот и дают получки готовой продукцией.
   - Но что мы будем делать с этой вашей готовой продукцией? - оторопело спросила Татьяна.
   - Не знаю! - огрызнулся Лёша.
   - Их можно продать! - догадался Борис-младший.
   - Ну и кто же их будет продавать? - поинтересовалась Татьяна.
   - Что ж, я, наверное, - вздохнула Наина Иосифовна.
   - Ещё не хватало! Мама! - вскипятилась Татьяна. - Мы тебе этого не позволим!
   Воцарилась минутная пауза.
   - Боря... - нерешительно начала Татьяна, обращаясь к сыну. - Молодёжь, между прочим, бизнесом не брезгует заниматься... Продавать там чего-нибудь...
   - Да! Сейчас! - встрепенулся Борис-младший. - Я утюгами торговать пойду! Ну ты даёшь, ма!
   - А что? Ребята твоего возраста...
   - Да ты чего, мам? Да меня сокурсники увидят...
   - Танюшка, ну ничего страшного, если я выйду постою, - опять робко предложила Наина Иосифовна. - А отцу мы ничего не скажем. Он и знать не будет.
   - Нет, мама!
   - Но ведь нам не на что жить!
   Разозлённая Татьяна схватила мешок с утюгами и выскочила на улицу.
  
   - Вон, гляди, Татьяна Доченко, дочь Ёлкина, с утюгом стоит, - услышала она вдруг вполголоса сказанную фразу. - Продаёт, что ли?
   Татьяна увидела толстую тётку, показывающую на неё пальцем мужу.
   - Где? - остановился муж.
   - Да вон, бестолочь! Не туда смотришь!
   Бестолочь повернул голову в нужном направлении и встретился с Татьяной глазами. Татьяна отвела взгляд в сторону.
   "Как в зверинце, - подумала она. - Чёрт бы их всех побрал!"
   Покупатели к утюгам не подходили. Зато подошёл молоденький сержант милиции, козырнул:
   - Татьяна Борисовна?
   - Н-ну? - отозвалась Татьяна, уже всё понимая.
   - Вы знаете о том, что торговля с рук здесь запрещена?
   - Что вы говорите? Это очень интересно!
   - По закону я должен вас отвести в отделение милиции, оштрафовать и конфисковать товар.
   - Конфисковать мои утюги?! А вы знаете, что это зарплата моего мужа за полмесяца работы? А вы знаете, что нам жрать нечего?
   - Меня это не касается. В этом месте торговля с рук запрещена.
   - А где торговля с рук не запрещена? - Татьяна решила сменить тон, понимая, что конфликтовать с милицией лучше не надо.
   - Меня это тоже не касается. Я не знаю. Знаю, что здесь запрещена, и всё. Штраф десять рублей.
   - Товарищ сержант, - попросила Татьяна, - не нужно меня в отделение милиции с конфискацией. И штраф не нужно. Я больше не буду. В этом месте. Честное слово.
   - Ну хорошо, Татьяна Борисовна, лично для вас, - смилостивился милиционер. - К тому же, учитывая, что вы первый раз. Идите. Привет Борису Николаевичу. Но если ещё раз увижу - пеняйте на себя.
   - Спасибо, товарищ сержант! - истово прошептала Татьяна. - Больше не увидите. Никогда. Обещаю! - А про себя подумала: "У, мент поганый! Взятку вымогал, небось".
   Она взвалила на плечи мешок с авансом мужа, соображая, куда бы ей податься.
   "Выйти бы сейчас на Красную площадь, да крикнуть гуляющим там иностранцам: "Смотрите, до чего коммунисты довели народ! Сообщите это всему миру! Нас изводят, нас уничтожают! Мы превращаемся в животных! "Завоевал бы нас кто-нибудь, что ли? Ведь нас сейчас бери голыми руками. И надёжного тыла, как в Отечественную, у страны не будет".
   Татьяна спустилась в подземный переход. Как обычно, здесь было шумно: кто-то бренчал на гитаре, подвывая a la "авторская песня", кто-то на скрипочке душещипательно выводил полонез Огинского. Вдруг у киоска с сувенирами Татьяна увидела знакомую фигуру, и кровь бросилась ей в голову: это был Михаил Сергеевич Гробачёв! На шее у него висел плакатик "Подайте бывшему президенту СССР", а в руках он держал шляпу. Тут в переход спустилась стайка иностранцев. Они окружили Гробачёва и загалдели на своём иностранном. В шляпу щедро посыпались "зелёные".
   "Вот бизнес, так бизнес! - искренне позавидовала Татьяна. - Может, и мне бы подали?"
   Нет, нужно продавать утюги. Татьяна перекинула мешок на другое плечо и подалась на Тушинский рынок.
   Возле рынка, образуя живой коридор, в два ряда стояли торговки, держа в руках свой нехитрый товар.
   "Коллеги!" - с иронией окрестила их Татьяна, выискивая себе место в цепочке.
   - Подвиньтесь немножко, пожалуйста, - вежливо попросила она двух женщин в цепочке, намереваясь встать между ними.
   - Куда это мы должны двигаться? - огрызнулись те. - Здесь и так тесно. Идите в другое место!
   - Подвинешься! - рассвирепела вдруг Татьяна и толканула мешком с утюгами торговок так, что те дружно разлетелись в разные стороны. Она прочно заняла своё место в цепочке.
   - Нет, вы посмотрите на неё! - попыталась воззвать к коллегам обиженная торговка футболками. Но, оценив весовые категории свои и новенькой, замолчала.
   Другая подвинутая торговка держала в руках финскую гладильную доску, и Татьяна опасливо на неё покосилась. Но торговка доской, видимо, решила, что терять времени на драку нечего, работать надо.
   "На рынке побеждает сильнейший, всё правильно, - подумала Татьяна, поставила у ног мешок и вытащила из него утюг. Покосилась на гладильную доску: - А мы сочетаемся".
   У соседней торговки пожилые супруги купили её финскую доску.
   - И утюжок возьмите, - предложила Татьяна.
   - Спасибо, но у нас "Тефаль", - гордо сказала жена.
   - "Тефаль" думает о нас", - процитировал муж старый рекламный ролик.
   "Кто бы обо мне подумал", - вздохнула Татьяна.
   - Наши утюги жгут! - обличительно сказала жена. - К ним прилипают ткани! И гладить нужно через тряпочку - ужас!
   Напротив Татьяны стояла женщина, торгующая чайниками.
   - Мужу аванс выдали чайниками, - объясняла она покупателям.
   - А моему молотками! - отозвалась другая торговка. В руках она держала веером три молотка.
   "Хорошо, что Лёша не устроился на завод шарикоподшипников или "Серп и молот", - порадовалась Татьяна.
   К вечеру она продала два утюга.
   "Если я каждый день буду продавать по два утюга... - подсчитывала Татьяна. - Их двадцать - это десять дней... Десять дней мучений... А потом ещё будет зарплата!"
   Домой Татьяна возвращалась поздно - голодная и злая. Осенние дни заметно убавились, на город надвигались сумерки. Проходя через скверик, Татьяна увидела на парковой скамейке одиноко сидящего молодого мужчину с кейсом. Мужчина мечтательно уставился в пространство и блуждал улыбкой.
   "Холостяк, что ли? - подумала Татьяна. - Может, ему утюг предложить?"
   Она вскинула на плечах мешок и двинулась к мужчине.
   - Вам утюг не нужен? - устало спросила она его.
   Мелкий банковский служащий Костя Перепёлкин отработал сегодня свой первый день на новом рабочем месте. Мало того, что его одного взяли из нескольких претендентов на вакансию, но ещё прямо сказали о возможности карьеры с его данными. О, перед ним открываются такие возможности! У него впереди жизнь, полная успехов и бьющего через край счастья! И за соседним столом сидит такая хорошенькая Юлечка... Как она ему улыбалась на его удачные остроты!
   Предавшись сладким грёзам, Костя не заметил, как перед ним возникла крепкая женская фигура с мешком за плечами. От неожиданности Костя не на шутку струхнул. Он инстинктивно поджал ноги и вцепился в кейс.
   "Бить будет или просто ограбит?" - пронеслось в его голове.
   - Вам утюг не нужен? - грозно спросила тётка с мешком.
   - Что?! - заорал Костя от страха.
   - Утюг, спрашиваю, не нужен? - ещё грознее надвинулась на него тётка.
   "Убьёт! - догадался Костя. - Утюгом и убьёт!"
   - Нет! - Но тут же подумал, что быть может это наркоманка, а им безопаснее дать денег. И он опять заорал: - То есть да! Сколько?
   - Пятёрка, - сказала тётка.
   Костя дрожащими руками достал бумажник, вынул оттуда первую попавшуюся купюру и сунул тётке с мешком. Пока тётка рассматривала купюру, Костя вскочил и бросился наутёк.
   - Эй, а утюг-то? - крикнула ему вдогонку тётка.
   Но покупателя и след простыл.
   Татьяна рассмотрела купюру - это была десятка, недоумённо посмотрела вслед чокнутому молодому человеку и подумала:
   "Может, мне по ночам ходить утюги продавать?"
  
  
  
   СОФОКЛ ЖАРИТ ПЕЛЬМЕНИ,
   А ЧУБАЙС ЗАНИМАЕТСЯ ПРИВАТИЗАЦИЕЙ
  
  
   В одно воскресное утро жильцы коммунальной квартиры N51 намертво задраились по своим комнатам, опасаясь выйти в коридор или - о ужас! - на кухню, потому что Софокл в очередной раз жарил пельмени, найденные им в помойке.
   - Помоечная ты душа, Софка, - прикрыв нос пиджаком, на кухню вошёл Вовчик Железо.
   - А чё, я ж не ворую, - защищался Софокл.
   - Лучше воруй, да живи по-человечески! От тебя ж помойкой за версту несёт. Вонь на всю квартиру развёл.
   - Ничё, я счас, быстро!
   Наконец Софка унёс в комнату своё ароматное жаркое, и жильцы с опаской стали выползать из своих комнат, как после газовой атаки. Раиса Максимовна сделала себе и Михаилу Сергеевичу марлевые повязки.
   - Неужели он это будет есть?! - с ужасом спросила она соседей через повязку.
   - У него внутри всё проспиртовано, ни одна зараза не пристанет, - хмыкнул Вовчик Железо. - Перед едой ещё хряпнет.
   - Какая антисанитария! - Раиса Максимовна закатила глаза над повязкой.
   - Опять у меня Чубайс проклятый сосиски спёр! - раздался вдруг вопль Серёгиной.
   Тут все обратили внимание на кота, который, воспользовавшись отсутствием на кухне народа, доедал в углу сосиску, ловко выдавливая её лапой из целлофана.
   - Он их приватизировал! - заржал Вовчик Железо.
   - У, ворюга рыжий! - погрозила Чубе кулаком Серёгина. - Когда подавишься уже, прорва? Чем я своих охломонов кормить буду?
   - А зачем же вы, милочка, держите продукты на окне? - спросила из-под повязки Раиса Максимовна. - Нужно в холодильнике.
   - Чего? - не поняла её Серёгина.
   Раисе Максимовне пришлось повторить вопрос.
   - А на какие шиши я его ремонтировать буду? - спросила Серёгина. - Уж год как сломался.
   - Нужно же что-нибудь делать. Так жить нельзя! - заключила Раиса Максимовна, выкладывая на стол яйца и ветчину, принесённые из своего холодильника.
   - Чего она там гудит? - обратилась Серёгина к Харите Игнатьевне, опять не расслышав Раису Максимовну.
   - Говорит, что мы плохо живём, - пояснила мадам. - Говорит, нужно жить, как они с Михаилом Сергеевичем.
   - Купил бы вола, да глядь - попа гола! - обозлилась Серёгина. - Угонишься за вами, как же!
   - Ведь вы ещё довольно молодая женщина... простите, забыла ваше имя-отчество, - снова обратилась Раиса Максимовна к Серёгиной. - Вполне могли бы выйти замуж.
   - Что? - опять переспросила Серёгина. - Да снимите вы свой намордник!
   Раиса Максимовна, глубоко оскорблённая таким хамством, замолчала и занялась приготовлением завтрака супругу.
   - Это где же вы, Раиса Максимовна, позвольте полюбопытствовать, всё время импортную ветчину в банках достаёте? - поинтересовалась Харита Игнатьевна, кося взглядом в сковородку Гробачёвых.
   Раиса Максимовна, не ожидая, что ей придётся отчитываться за свои продукты перед соседями, растерялась.
   - М...м... По случаю достала. Зашла в маг... в лавку, а там как раз ветчину выбросили, представляете?
   - Давка была, небось? - сочувственно спросила Харита Игнатьевна.
   - Да уж, пришлось постоять.
   - И в вашем помойном ведре импортные упаковки валяются, - подозрительно заметила Сnbsp; Татьяна рассмотрела купюру - это была десятка, недоумённо посмотрела вслед чокнутому молодому человеку и подумала:
ерёгина. - Вчера банку из-под оливок видела.
   - Это где же вы, Раиса Максимовна, такую лавку надыбали, что как ни прийдёте, вам импортный товар выбрасывают? - поинтересовалась Харита Игнатьевна. - Может, адресочек подскажете?
   Раиса Максимовна испугано стрельнула глазами на восседающего у своего стола Вовчика Железо. Тот ковырял в зубах спичкой и был, казалось, ко всему безучастен. На самом деле по своей закоренелой привычке он всё сёк. Малейшие детали. И вопросы-ответы этих вобл сёк, и как Гробачиха глазами стреляет.
   "Тэ-эк... очень интересно... Откуда это у простого советского пенсионера импортные продукты водятся? - разгрызая мощными челюстями ароматную спичку, размышлял он. - Это дело нужно проследить..."
   А Раиса Максимовна, оскорбившись пуще прежнего, сосредоточилась на заливке яйцами обжаренных кусочков ветчины.
   "Вот стервозные бабёнки, привязались, - думала она. - Нужно будет в комнате электроплитку поставить, там готовить. И как это упаковки от продуктов очутились в кухонном ведре? Наверное, Ми подвёл: он бывает таким рассеянным".
   Выходя из кухни с шипящей сковородкой, Раиса Максимовна столкнулась с Наиной Иосифовной в переднике, идущей готовить завтрак для своей семьи.
   - Здравствуйте, Наина Иосифовна, - промычала ей из-за повязки Раиса Максимовна.
   Наина Иосифовна не поняла, но догадалась, что с ней, наверное, здороваются, и вежливо ответила.
   "Всё-таки передник госпоже Ёлкиной идёт гораздо больше, чем драгоценности", - с иронией подумала Раиса Максимовна.
   Ну какая Наина первая леди? Настоящей первой леди была только она, госпожа Гробачёва. И не скоро ещё будет у нас первая леди, равная ей. О, она просто рождена, чтобы быть первой. Во всём первой!
   - А почему Раиса Максимовна в повязке, она не заболела? - обеспокоено спросила Наина Иосифовна у соседей.
   - Заразиться боится, - поджав губы, объяснила Серёгина. - От нас микробы летят.
   - Гы-гы-гы! - заржал Вовчик Железо, сверкая фиксой при кухонной лампочке.
   Он любил иногда сидеть на кухне среди женщин, готовящих еду. Он восседал на своём высоком деревянном табурете, опершись о крашеную стену и посасывая спичку. Среди женщин он расслаблялся, чувствуя себя царьком. Он видел, как они косились на него от своих кастрюль и начинали говорить тише. Он любил, чтобы его боялись. Как боялась тихая его подружка Нинка, исправно и тихо его обслуживающая. Она тихо впорхала на кухню, не поднимая блеклых глаз, торопливо готовила что-нибудь и тихо уносила в комнату. Тихо юркала в ванную поздней ночью и бесшумно стирала его пожитки. Никто никогда не видел, чтобы она проходила в туалет или ванную днём. Так же тихо, не пикнув, она ублажала своего рычащего и сопящего кавалера. И, счастливая, растворясь в коммунальном коридоре, возвращалась домой - тоже в коммуналку, где жила с больной матерью в одной комнате, заставленной фикусами в огромных эмалированных кастрюлях.
   Однажды Вовчик, видя, как его подружка откровенно трясётся перед ним, прижал её к шкафу и догадался:
   - Боишься меня, Нинк?
   Та испуганно и согласно кивнула.
   - Это хорошо, - удовлетворённо сказал Вовчик и загоготал.
  
   - Утром сообщение в "Новостях" было: в Китае землетрясение, - с сочувствием сказала Наина Иосифовна. - Очень много жертв и разрушений.
   - Где, в Китае? - переспросил Вовчик Железо. - А, китайцев не жалко: их и так много.
   - Как вы можете так говорить? - возмутилась Наина Иосифовна. - Они ведь тоже люди.
   - Кто?! Китайцы?! - искренне удивился Вовчик.
   Тут на кухню вошли возбуждённые и обеспокоенные сёстры.
   - "Маяк" передал: в Тель-Авиве при посадке потерпел крушение самолёт! - с сильным чувством сообщила Ирина.
   - Все пассажиры и экипаж погибли, - трагическим голосом возвестила Ольга. - Сто семьдесят шесть человек! Были дети!
   - Это в Израиле, что ли? Так там евреи, - сообразил Вовчик и широко зевнул: - Жидов не жалко.
   - Вы чудовищное животное! Вам не место на этой земле! - патетично воскликнула Ирина. - Вы недостойны носить гордое имя - "человек"!
   - Уйдём, Ирина! - взяла сестру за руку Ольга. - Ты же видишь, нас здесь никто не понимает. Им недоступны возвышенные чувства! Им недоступна духовность!
   Сёстры презрительно и надменно окинули всех взглядом и удалились, так и не вскипятив чайник.
   - Они у нас духовные, футы-нуты, - едко произнесла Харита Игнатьевна и, пользуясь отсутствием Раисы Максимовны, закурила. - Мы их недостойны.
   - А на прошлой неделе пароход возле Одессы затонул, - продолжила Ниловна информационный выпуск. - Погибло то ли восемьдесят, то ли сто.
   - Возле Одессы? Так это ж хохлы, - вычислил Вовчик. - Хохлов не жалко: они у нас Крым оттяпали.
   - Ничего, у турок Крым отвоевали, и у хохлов отвоюем, - оптимистично заверила Харита Игнатьевна.
   - Владимир, а вам хоть кого-нибудь бывает жалко? - не выдержала Наина Иосифовна.
   Вовчик чуть не проглотил спичку и удивлённо посмотрел на Наину Иосифовну. Его давно никто не называл Владимиром. Разве что в далёком-предалёком детстве. Даже тихая Нинка, тихо шелестя, звала его Вальдемаром. Для него сам вопрос, и его полное настоящее имя были так непривычны, что впервые за многие годы он не нашел, что ответить.
   - Чего на свете творится-то, ба-атюшки, - всплеснула руками Ниловна. - Ну да, ведь год стоит двухтысячный! Конец света! И в Библии написано: в двухтысячном году будет конец света. Всё, пожили, и хватит!
   - Это ты, Ниловна, пожила, и хватит, - прервала её Серёгина. - А наши дети? Типун тебе на язык!
   Женщины выжидательно посмотрели на Вовчика, будто от него зависело, быть концу света, или нет.
   - Конца света не будет, - авторитетно заверил он, успокаивая свой сераль.
   Женщины облегчённо вздохнули.
   - Пока я жив! - добавил Вовчик, и мощно загоготал, довольный собственным остроумием.
   "Боже мой, как тяжело! - с тоской подумала Наина Иосифовна. - И в такой обстановке будут воспитываться Глебушка и Боря. Неужели они никогда отсюда не выберутся?!"
   Она торопливо собрала свои кастрюли: слава Богу, макароны - их завтрак - были готовы, и поспешно вышла из кухни.
   Тут на кухню ввалился Софокл.
   - Ё-моё, - сказал он. - Слыхали новость? Мне счас Николаич сказал - он "ящик" смотрел. Говорит, Зюзюкин дал распоряжение Ленина с кладбища обратно выкопать и снова в Мавзолей положить.
   - Брешешь, Софка? - засомневалась Харита Игнатьевна.
   - Вот-те крест! Николаич ко мне заходил - плачет, бедный. Говорит, все мои начинания, всё, что бы я ни сделал, коту под хвост. Вот, говорит, Ленина из Мавзолея вынес, да похоронил по-христиански. Так нет, и это Зюзюкин проклятый отменил. Ей-Богу! - побожился Софка и истово перекрестился.
   - Свят, свят, - запричитала и Ниловна. - Это где ж видано, чтобы покойников выкапывали?
   - Во дела-то! - хмыкнул Вовчик. - Значит, тёсу моего будут выкапывать и с триумфом по новой в Мавзолей положат! - и вдруг заржал во всё горло: - Носятся-то с ним, как с писаной торбой! А вдруг его уже черви есть стали? Выкопают, а он поеденный? Го-го-го!
   - Так он же проспиртованный! - сообразил Софокл. - Его ни один червь не возьмёт!
   - Ты у нас, Софокл, тоже проспиртованный, - заметила Серёгина. - Тебя тоже ни один червь не возьмёт.
   - Ты, Софка, будешь храниться вечно, как Ленин! Го-го-го! - открыл свою необъятную пасть Вовчик.
   И все увидели, что золотая фикса у него только одна спереди, а остальные зубы железные.
  
   Сёстры стояли обнявшись у окна своей комнаты, вздрагивая каждый раз от очередного приступа гогота, доносившегося с кухни.
   В аскетически убранной комнате сестёр все полки шкафов были уставлены книгами с аккуратными в них закладками. Несколько книг лежало на ночном столике - это были стихи. На стенах висели репродукции великих мастеров, а на окне стояли горшочки с цветами. У сестёр воспитывались две кошки, которых дальше порога своей комнаты они не пускали.
   Когда-то у сестёр была шикарная квартира где-то в провинции. Квартира всегда была полна гостей, друзей и веселья. Но сёстры обменяли её на шестнадцатиметровую комнатушку в Москве. Ольга работала в школе учительницей младших классов, а Ирина - телеграфисткой. Обе получали нищенскую зарплату, на которую не могли даже сходить в театр, который обожали. Обе были больны, и дохли от тоски и одиночества: им перевалило за полтинник, и кроме друг друга, кошек и цветов в горшочках у них никого не было.
   - Ах, Ольга, - тяжело вздохнув, говорила Ирина. - Как мы страдаем! Ну когда же мы узнаем, для чего все эти наши страдания?!
   - Ничего, Ирина, - утешала сестру Ольга. - Нужно работать, много работать! А потом мы отдохнём! Мы ещё увидим небо в алмазах!
   Была ещё третья сестра - Маша. Она жила с мужем в другой коммуналке. Оба окончательно спивались, чем приносили ещё большие страдания Ольге и Ирине.
   Иногда Маша приходила к сёстрам в гости. Тогда они стояли обнявшись втроём, у окна, зарешёченного крепкими решётками.
  
  
  
   ЧМ - КРЁСТНЫЙ ОТЕЦ
  
  
   Дальновидные и проворные олигархи и бизнесмены ещё до выборов свалили за бугор переждать результаты. Те, кого задержали дела, ломанулись туда же после выборов, но их останавливали на границе, брали подписку о невыезде и возвращали обратно. На подписку они клали с прибором, так же, как и на зюгановское постановление жить на пенсию и зарплату служащего в коммунальной квартире. Они потихоньку исчезали из поля зрения органов, уходили в подполье и продолжали заниматься своими делами. А дела у них были крутые и серьёзные.
   Начинался очередной передел собственности и сфер влияния. Но гораздо кровавее, чем когда бы то ни было: потому что подпольный, и потому, что собственники в своё время не скупились на оружие. И ещё потому, что им было что терять.
   По Москве ползли слухи, будто в городе орудуют различные мафиозные группировки, и каждую ночь на улицах происходят их разборки. Каждую ночь москвичи под окнами слышали выстрелы, автоматные очереди, визги тормозов, рёв мощных моторов иномарок. Каждое утро то в одном месте, то в другом ранние прохожие натыкались на кровавые лужи и отстрелянные гильзы. Перепуганные жители боялись выходить на улицу. Едва темнело, они закрывались по своим углам и сидели, не высовываясь, поглощая на нервной почве с трудом раздобытые продукты. И чем больше они нервничали, тем больше поглощали продуктов, и тем меньше их становилось в продаже, и труднее их было достать.
   И ещё ходили слухи, что глава самой сильной и влиятельной группировки, которая держит в руках весь город - Крёстный отец по кличке Черномор. И много всяких слухов и догадок ходило о Черноморе...
  
   Как-то Михаил Сергеевич стоял на своём рабочем месте у гостиницы "Россия" - плакатик на шее, шляпа в руке - доллары стриг (наши, "деревянные", тоже, правда, обратно не возвращал). Вдруг к нему бесшумно подкатил белый лимузин с затемнёнными стёклами, открылась задняя дверца и к его шляпе протянулась мужская рука с зелёной купюрой. Михаил Сергеевич, машинально скользнув взглядом по руке и дальше, отметил про себя: "А костюмчик-то целое состояние стоит..." Заглянув в шляпу, он не поверил своим глазам: в ней лежала стодолларовая купюра! Он рванул взглядом на щедрого благодетеля, но увидел в проёме закрывающейся дверцы лишь блеснувшую в солнечных лучах золотую печатку с вензелем на мизинце его руки...
  
   Татьяна, по своему обыкновению, продавала утюги у Тушинского рынка. Вдруг мимо неё промчался белый лимузин с затемнёнными стёклами. Проехав несколько метров, лимузин резко затормозил, дал задний ход и стал к ней подкатывать.
   "Уж не Пугачёва ли с Киркоровым? - подумала Татьяна. - Может, им утюг нужен?"
   Лимузин остановился возле неё, приоткрылась задняя дверца и мужской голос с наигранным кавказским акцентом спросил:
   - Пачом утуг, красавица?
   Голос пассажира из лимузина показался Татьяне знакомым, но она никак не могла сообразить, где и от кого так часто слышала его...
   - По пятёре, - ответила Татьяна.
   Тут же раздался отрывистый смех, тоже очень знакомый, и ей протянулась стодолларовая купюра.
   - У меня нет сдачи, - растерялась Татьяна.
   - Сдачу оставьте себе, - сказал тот же голос, но уже без акцента. - И утюг тоже, Татьяна Борисовна.
   Тут же дверца захлопнулась. Татьяна лишь успела заметить, как блеснула на мизинце правой руки незнакомца золотая печатка с вензелем. Вензель она не смогла рассмотреть.
  
   В погожий сентябрьский денёк Борис Николаевич Ёлкин возвращался с утрешнего клёва. На плече нёс удочку, в алюминиевом бидончике плескалось несколько рыбёшек, и настроение у него было радостное.
   Вдруг в нескольких метрах от него раздался визг тормозов, и тут же воздух прорезали автоматные очереди. Прохожие в страхе кто шмыгнул в ближайшую подворотню, кто прилип к земле. Борис Николаевич бросил своё натренированное тело тут же на тротуар, инстинктивно закрыв голову обеими руками. Решив, что это покушение на его персону, он мысленно уже прощался с родными. Но пальба продолжалась, а он лежал живой и невредимый.
   - Опять эта проклятая мафия, - выругался лежащий рядом мужчина. - Когда уже они перестреляют друг друга?
   - Обнаглели в конец! - высказалась распростёртая на газоне тётка. - Им ночи мало, так они днём свои разборки стали устраивать!
   "Прямо как в американских фильмах про Чикаго 20-х годов", - подумал Ёлкин.
   Он приподнял голову и увидел, что его бидончик перевернулся, и в луже расплескавшейся воды подпрыгивают и бьют хвостами подлещики.
   - Ах ты... - досадливо проговорил Борис Николаевич и, не обращая внимания на стрельбу, стал собирать улов. Вдруг тормоза завизжали прямо над его ухом, и чей-то знакомый до боли голос спросил:
   - Как клёв, Борис Николаевич?
   Ёлкин приподнял голову и увидел чёрный лакированный ботинок, выглядывающий из проёма приоткрытой задней дверцы белого лимузина. Борис Николаевич скользнул взглядом выше по брючине безукоризненно сшитого дорогого костюма... И на миг сработала его вспышка памяти: он вдруг увидел себя сидящим в своём бывшем кремлёвском кабинете на совещании министров... Поднять голову ещё выше Борис Николаевич не успел, так как взгляд его задержался на золотой печатке мизинца правой руки, придерживающей дверцу. Он рассмотрел вензель на печатке: красивое переплетение букв "Ч" и "М".
   Неожиданно где-то совсем рядом снова послышалась автоматная очередь. Тут же дверца лимузина захлопнулась, автомобиль рванул с места и исчез.
   "Черномор!" - сообразил Борис Николаевич.
   Его больное сердце кольнуло догадкой: он вспомнил этого человека в лимузине! И произнёс одними губами, не смея выговорить это имя вслух и полностью:
   - Черном...
   Да, это был он.
  
  
  
   ЕСЛИ НЕЛЬЗЯ КУПИТЬ, ЗНАЧИТ, НУЖНО УКРАСТЬ
  
  
   Борис Николаевич постепенно приходил в себя. На рыбалочку с Софоклом ходил, с Борькой удары мячом о дверь (за неимением кортов) отрабатывал, с Глебушкой возился. Понемногу отпускало.
   Татьяна тоже без дела не сидела.
   Погребок Арины Родионовны хоть и вместил кое-как в себя SОНЬКУ в разобранном виде, но оказался тесноват для её сборки и функционирования. Его пришлось расширить, соорудив целую подпольную лабораторию с бетонным полом и отдельным, из сарая, ходом. Провели телефон. Работали по ночам, землю вывозили на тачках в ближайший лесок. На это мероприятие Татьяна ухнула все свои приработки и сто долларов, что подарил ей Черномор.
   И вот, с трудом скрывая радость, Татьяна сообщила Борису Николаевичу обо всех их приготовлениях и номер телефона прямой связи с "главным конструктором". И увидела, как вспыхнули и загорелись надеждой отцовские глаза.
   - Танюха, молодчина же ты у меня! - развеселился и Борис Николаевич. - Ну прямо вся в меня, понимаешь!
   - Папка, второго нашествия коммунистов Россия не переживёт, - улыбнулась "Танюха", радуясь возвращению отца к жизни.
   - Я тоже не переживу. Теперь это дело я беру под личный контроль. Хватит в постели валяться, понимаешь. Все бока уже отлежал. Ну-ка, где телефончик Гения-то нашего? Звонить сейчас ему буду!
  
   В SОНЬКЕ что-то шумно переливалось, шипело и булькало, а главный конструктор так увлёкся своей работой, что не слышал телефонной трели. Наконец, решив передохнуть, он отложил паяльник и откинулся на спинку стула. И только теперь услыхал, что надрывается телефон.
   - Алеу? - спросил Генька в трубку.
   - Ты когда, понимаешь, SОНЬКУ-то свою отремонтируешь? - услышал он знакомое ворчливое рокотанье. - Сил уже больше нет ждать, понимаешь!
   - О-о, товарищ президент! Сколько зим, сколько лет! Как здоровье? - поинтересовался Генька.
   - Ты... того... понимаешь. Моё здоровье зависит от твоих успехов. Ты меня в гроб загнать хочешь?
   - Всё в работе, товарищ президент, - невозмутимо отрапортовал Генька. - Не покладая рук. Лужу, паяю, ЭВМ починяю, - загоготал он. - Дело за малым: топливо нужно.
   - Ну, говори чего - достанем.
   - SОНЬКА моя, такое дело получается, исключительно на шампанское перешла. Избаловали мы её, Борис Николаевич. Ничего другого не принимает.
   - Сколько нужно?
   - Ящика четыре надо, я думаю.
   - Эко, хватил! Где я тебе столько достану? Ты знаешь, какая у меня пенсия? Может, одного ящика хватит?
   - Никак нельзя, Борис Николаевич. Я всё просчитал. Можем опять не туда попасть.
   - "Не туда" больше не надо!
   - Тогда четыре ящика готовьте.
   - Ну заладил: "четыре ящика", "четыре ящика". Что я тебе, завод шампанских вин, понимаешь? Ладно, придумаем что-нибудь.
  
   Ёлкин положил трубку и удручённо запустил пальцы в свою шевелюру.
   - Где я достану столько шампанского? - задал он сам себе риторический вопрос.
   Дело осложнялось тем, что шампанское начисто исчезло из всех лавок: то ли коммунисты на радостях всё выпили, то ли производство шампанских вин уже поставили на плановую основу. В лучшем случае по бутылке шампанского включат в праздничные наборы инвалидам и ветеранам ВОВ.
   - А если и достану где-нибудь, - продолжал размышлять Борис Николаевич, - где мы деньги насобираем такие? Это ж сколь нужно-то... - занялся он подсчётами. - Целое состояние, одним словом. Нужно с Танюхой посоветоваться.
   - Мебель, холодильник, телевизор - всё продадим! - быстро разрешила вопрос Татьяна. - Вопрос жизни или смерти. Вернуться в девяносто восьмой и всеми силами не допустить Зюзюкина к власти - вот сейчас задача номер один.
   "Ну вся в меня, - любовно подумал о дочери Борис Николаевич. - Эх, была бы она мужиком..."
   - Достать шампанское во что бы то ни стало, - продолжала развивать свою стратегию Татьяна. - Переворошу все свои старые связи.
   "Сейчас старые связи не больно-то... - размышлял про себя Борис Николаевич. - И купить нигде нельзя. Может, своровать? Как говорит Вовчик этот, Железо который: "Если нельзя купить, значит, нужно украсть". Нужно с ним поговорить. Он всё может".
  
   - Четыре ящика "шампуня"? - вскинул брови Вовчик, когда Борис Николаевич выложил ему свою просьбу. - Что за сабантуй намечаешь, президент?
   - Ты, главное, достань, - увильнул от ответа Ёлкин. - Всё для тебя сделаю, достань только.
   - Ну, батя, никак здорово тебя припекло, раз так слёзно просишь.
   - Очень тебя прошу, понимаешь. Уважь.
   - Президент, о чём речь? Если надо - сбацаем!
  
   (Продолжение следует) В полном объеме книгу можно скачать на сайтах: http://www.litres.ru/elena-laktionova-2/vot-prishel-papasha-zu/; http://samolit.com/books/3735/; http://samolit.com/books/3763/; В бумажном варианте книгу можно купить в маг. "Борей" (С.-Петербург).
   nbsp;
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"