Аннотация: Родители считают своих дочерей порядочными и примерными, но у тех своя "взрослая" жизнь.
Светка уже четвертый год живет самостоятельно в большом городе и домой приез-жает только в отпуск, да и то не всегда: скучно дома. С родителями сидеть - с тоски пом-решь: начнут все расспрашивать да нудить - то учись дальше, то, мол, какие дальнейшие планы на жизнь, а то новая тема появилась: замужество. "Лезут в душу", в общем, как выражалась Светка. А она этого не любила, тем более родители - не особо-то она с ними откровенничала, не те люди.
- Светочка, - все же осторожно начинает мать, - ты там с мальчиком дружишь каким?
Светка криво усмехается на "дружишь", отмахивается:
- Ой, мам.
Мать принимает ее смешок по-своему и, уже смелее, продолжает:
- А чего, хорошо бы, чтоб был городской: о жилье думать не надо. Ты вообще-то по-дыскивай, Светочка.
- Подыскиваю, подыскиваю.
Отец рассуждал трезво, по-мужски:
- Конечно, по общежитиям всю жизнь жить не будешь, Светланка, это пока молодая - хорошо, весело, вроде. Ты работаешь, получаешь для девушки неплохо - хватает, да и мы помогаем. А дальнейшую-то свою жизнь как думаешь устраивать? Года-то, Светланка, не вниз идут, а вверх. Если учиться надумаешь - пожалуйста. Ты знаешь: пока мы живы - по-можем.
- Не поймешь вас, - притворно закатывает глаза Светка, - то учись, то мужа ищи.
Втайне мать гордилась, что ее дочь устроилась в большом городе и уж конечно не за-нимается глупостями - не то, что местные.
- Вот, Светочка, живешь ты в большом городе, там и сходить есть куда, и заняться есть чем, - не унималась мать за обедом. - Всё ведь для вас, для молодежи: и дворцы культуры, и парки отдыха, и театры, концерты, артисты известные - город есть город. А тут! Посмотрела бы ты, чем молодежь занимается - пьет, гуляет - срам! Девицы курить стали - тьфу, так бы губы и оторвала, куда только матери смотрят? Надька-то, Надька Зоина, экзамены за десятый сдавала - уже беременная, летом и расписались. Ой, срам какой...
Светка явно скучала, доедая последний блинчик с мясом. Отец тоже молча потел над тарелкой. "Тюфяк, - подумала про него мать. - Никогда ничего толкового не скажет. Всю жизнь сама и воспитываю".
- Галка твоя здесь, на каникулы приехала, - продолжала мать, не дождавшись сочув-ствия своим взглядам на нравы местной молодежи. - Сойдетесь, кумушки, опять будете трещать, как сороки. Нет, чтоб о серьезном о чем поговорить - люди-то вроде уже взрос-лые - нет ведь, только и слышишь: "хи-хи" да "ха-ха" - сороки-балаболки. Вон, никак она к тебе идет? - легка на помине. Куда побежала, компоту-то хоть попей!
Светка наливает два огромных бокала свежесваренного вишневого компоту, сует в них по ложке и несет во двор, в летнюю комнату, болтать с Галкой. Галка тоже учится в большом городе, но поближе от дома; она на два года младше Светки. Светка в ее глазах "бывалая", всегда рассказывает такие вещи...
Галка захлебывается от удовольствий студенческой жизни, у нее все внове, она за-бывает о компоте. Светка слушает ее снисходительно, лениво выплевывая на клеенку вишневые косточки.
- ...Ой, а однажды, Светка, представляешь, все уже разошлись по своим комнатам, и мои, как нарочно, уехали - одна я была, - мы с ним вдвоем остались. Сидит на балконе и сидит, не уходит. А поздно уже, спать хочется. А какие у меня с ним отношения? - парень не мой, и все. "Ну его к черту, - думаю. - Пусть себе сидит. Какое мне дело?" Разделась и спать легла. Даже засыпать стала. Вдруг слышу: подходит, тихонько так крадется, на кро-вать сел. Я ему говорю: "Что, замерз? Погреться пришел?" Он говорит: "Ага". А я ему : "Ну-ну". Стал он ко мне подкатывать, ну и все такое. Стебёмся друг над другом, подка-лываем. Я его спрашиваю: "А ты хоть умеешь?" А он: "Не знаю, давай попробуем, мо-жет, умею". А потом спрашивает: "Ну как?" - "Ничего, - говорю. - Долго учился?" Ну он понял, конечно, что и я не первый раз замужем, - с тайной гордостью закончила Галка и незаметно покосилась на подругу.
- Не первый? - Светка вскинула глаза. - Прошлым летом, я помню...
- Ой, Светка, сколько терпеть-то можно? Этой зимой случай у меня был. На танцах я с ним познакомилась. Ну, он уже старый, ему под тридцать где-то. Своя квартира, машина - секёшь? Даже замуж предлагал.
- Чего же ты?!
- Да... Ну, значит, гуляли мы с ним после танцев, на машине катались. Потом к нему приехали, выпили, ну он, значит, полез целоваться и ну... в общем... уговаривать меня стал. Я ему говорю: нет, мол, я еще девочка. А уже ночь, поздно. Хожу по комнате, думаю, что же мне делать? А он, бедный, валяется на диване, вижу: мучается - в подушку ногтями впился, а самого аж трясет всего. Мне чего-то жалко его стало, подхожу к нему, по голове глажу, ласкаю, а он как оттолкнет меня: "Уйди! - говорит. - Дурочка ты еще молодая, не понимаешь ничего. Лучше не подходи ко мне. Иди на кухню". Вышла я на кухню, подошла к окну и думаю себе: "Ну чего я в самом деле? Сколько терпеть-то можно? Посмотришь на знакомых девчонок - они давно уже. Некоторые даже хихикают, что я еще девочка, а мне девятнадцать скоро. Девятнадцать лет! Подумала я, подумала, плюнула и пошла к нему.
Светка перестала плевать косточки, откинулась на спинку стула - сколько ни расска-зывай об этом - всё интересно.
- Ну и как?
Галка шумно втянула в себя носом воздух, хихикнула:
- Ты знаешь, я несколько по-другому себе всё это представляла... Сначала думаю: "И чего так долго?" Потом смотрю - он спать собрался. Я его давай тормошить: "Ты чего, - говорю, - спать что ли собрался? У меня сегодня такой праздник, понимаешь? Впервые! А ну давай одевайся, на улицу пойдем". Он: "Ты, что, с ума сошла? Сейчас ночь". В общем, подняла я его, пошли мы на улицу, опять на машине катались, снегом бросались, беси-лись. Праздник у меня был!
- Ха-ха-ха! Ну ты даешь! А потом?
- Потом мы с ним встречались еще несколько раз. Он разведенный оказался, алимен-ты платит. Потом... расстались, в общем, мы с ним. То ли к жене вернулся, то ли еще к ко-му. И ты знаешь, только расстались мы - так тоскливо сделалось. Пока с ним была - ниче-го, вроде, не чувствовала особенного, а как осталась одна - что-то не хватать стало. Уйду на балкон, сижу там. Один раз прихожу с балкона, а мне мои девицы из комнаты говорят: "Галка у нас совсем в потаскушку превратилась". - "Вы чего это?" - спрашиваю. "А как же? - пойдет на балкон, потоскует там, потоскует и возвращается. Совсем в "потаскушку" превратилась".
- Ха-ха, здорово. Тц! - кто-то грузно вошел в сарайчик, смежный с летней комнатой; раньше между ними было застекленное окно, потом вместо стекла вставили фанеру. - Отец!
Подружки молча доедали свои компоты, слушали, косясь на фанеру, как ходил по са-райчику Николай Григорьевич, возился, перебирал инструмент. Потом, когда все стихло, решили: "Ушел", стали продолжать свой интереснейший разговор.
- Светка, - осторожно, будто с какой затаенной завистью спросила Галка, вылавливая последние вишни из бокала, - а ты, наверное, сразу... ну... как только из дома уехала, да?
- Ну не сразу... Ты же знаешь, пока я здесь жила - тюрьма. С моей мамашей много не нагуляешь: это же мамонт - с ее понятиями... Ну, когда вырвалась, конечно, перекрести-лась сто раз. - Светка помолчала и нехотя будто стала вспоминать как какое-то далекое, давно ушедшее прошлое, чего и вспоминать-то особого желания не было. Но потом, ви-димо, вспомнив что-то другое, поинтереснее, оживилась: - Ой, что я тебе сейчас расскажу - оборжешься.
Светка при встречах со своими подружками "расслаблялась", ее речь принимала бо-лее привычный для ее настоящей жизни тон, можно было и ругнуться наконец (а то даже соскучилась по крепкому словцу), и не боялась ляпнуть чего-нибудь не то, как боялась при родителях.
- Я как-то в одной компашке была, - продолжала она, - накирялись все и улеглись спать в одной комнате. Двое наших - Лешка с Танькой - в одном углу, на тахте, а мы все остальные - в другом. У Таньки до этого никого не было, а то по пьяни решила отдаться. Сначала долго выясняли отношения; разговаривали громко, мы все слышим. Ржем до упаду, изнемогаем просто. Как он ее уговаривал! Говорит: "Не бери в голову, придет вес-на, и мы поженимся". Вот жук! Короче, ворочались, ворочались, шептались, шептались, вдруг она как завопит: "Ай-яй!", потом как выдохнет: "У, хмырь болотный!" Ну, мы аж не можем, всё одеяло сжевали, как от смеха давились. Говорит ей: "Ногу подними." Она: "Зачем?" Он: "Мне неудобно". А она ему - спокойно так, как в танке: "А мне удобно". Ну стёб! Вообще, вопли такие, стоны, вздохи, ахи. Кончили они, значит, свое дело, лежат. Он говорит: "Постель, наверное, испачкали..." А она ему: "Послушай, и что все в этом нахо-дят, что этого так все хотят, не понимаю?" А он ей - анекдот! - "Пить, - говорит, - меньше надо. Тогда поняла бы". Мы ржем все - в умат.
- А мы, слышь, Светка, тебя еще не было, поехали тоже компанией в лес на Вовкиных "жигулях". Значит: Вовка с Тамаркой, Васька и я. А Тамарка это дура такая - ужас, в жиз-ни с ней связываться больше не буду. На год еще младше меня, с мужиками гуляет - по-черному. Сначала просто на машине катались, потом вздумалось этой Тамарке с Вовиком в машине закрылись и того... А мы как дураки с Васькой стоим на поляне. Ну он и полез ко мне. А мне очень надо, я его первый раз вижу. Боролись мы с ним, боролись, а что де-лать, он мужик здоровый, кругом глухомань, место незнакомое, куда побежишь? Вдруг я чувствую - сережку потеряла. "Стой, - кричу, - дурак, я сережку золотую потеряла". Так что ты себе думаешь? Остановились мы, стали сережку искать, по траве шарить. А тем-неть уже стало, ни черта не видно. Искали, искали, не нашли. Подползли к машине, как за-глянули внутрь - а там... - кошмар! Васька как увидел все это, опять ко мне полез, по новой у нас всё началось. В общем, Светка, и смех, и грех! Надоело мне все это в конце концов, удрала я от него, выбежала на дорогу - рядом оказалась, - смотрю, едет "москвич", голо-сую - останавливается. Выходят два мужика, ухмыляются так: "Девушка, вас что, подвез-ти?" - "Ё-ка-лэ-мэ-нэ, - думаю, - там хоть один, а тут целых два, - нет уж, лучше вернуть-ся". И тут Васька из лесу выходит. Я уже к нему: "Вася, Вася". Он: "О-о-о!". А эти: "Де-вушка, ну так как, вы едете или не едете?" - "Не еду", - говорю. Васька говорит: "Ну что ты в самом деле?" - "А ну вас всех", - говорю. И пошла одна по дороге. А уже совсем темно стало, по обе стороны лес чернеет - свихнуться можно. Но иду. Через некоторое время догоняют меня наши. "Галк, ну не дури, - говорят, садись в машину". А я молчу, иду. Они медленно-медленно за мной едут. Так и шли. "Гады вы все", - говорю. Села, поехали. Всё нормально, сережку только жалко, ужас: золотая. Через несколько дней встречаю Ваську, а он мне, представляешь? - вынимает из кармана сережку, отдает. Я обрадова-лась: "Где, - говорю, - взял?" Ржет, гад, ничего не говорит.
- А где он ее взял?
- Черт-те знает. То ли тогда же, в тот вечер нашел, то ли на то место на другой день ездил.
- Да-а, весело, я смотрю, ты живешь. Я, правда, тоже не скучаю. Всякое бывает. По-слушай, у меня тут заначка припрятана - пачка "Космоса". Мать найдет - инфаркт схватит. Может, сходим куда, курнем?
- Ага. Ты про себя-то расскажи, ты как?
- Да в общем... как тебе сказать. Есть у меня сейчас один, - разыгрывая из себя ус-тавшую от взрослой жизни женщину, цедила Светка. - Я от него не в восторге, но сама по-нимаешь: мужик-то нужен. Да и получаешь копейки, загнешься без мужика. И, черт - подза-летела я от него, кажись.
- Ты че?!
- Ну посмотрю еще сколько дней, если да - хреновое дело. Здесь, сама понимаешь, к врачу не пойдешь - всем всё известно будет: деревня. Придется до конца отпуска тер-петь. Но, может, еще и обойдется, тьфу, тьфу, тьфу, - сплюнула Светка через левое плечо и постучала о ножку стола.
А Николай Григорьевич и не уходил никуда, как сидел на стульчике у порога - с удочка-ми возился: тесемка проклятая затянулась, не развязать никак - так и слушал, не веря ушам своим. Руки, державшие удочки, вспотели, во рту пересохло, а по спине и затылку бегали мурашки. Он боялся пошевелиться, боялся даже взглянуть в ту сторону, откуда до-носились голоса его дочери - его Светланки, и ее подружки, которую он знал с пеленок.
Так же тихонько, не дыша, Николай Григорьевич снял удочки с колен, положил на тра-ву, и согнувшись, низко пригибаясь к земле, чуть не на четвереньках, чтоб не увидели его из оконца летней комнаты, бесшумно, будто нашкодивший воришка, спотыкаясь и задыха-ясь, бежал к дому:
- Господи, ладно мать не слыхала... мать-то, Господи...