Миша переехал к бабушке еще два года назад, но тогда - два-то года, целы два года! - они жили еще на Линейной, в старой "коммуналке" - так говорила мама, когда ругалась с бабушкой и звала Мишу обратно. Потом приходил папа, тоже назвал их чудесную комнату "коммуналкой", и тоже ругался - но звал уже к себе.
Бабушка ругалась с обоими, а Миша жил себе и жил, играл с пацанвой во дворе. и все у него было хорошо эти два года на Линейной, пока бабушке - как сказали приходящие дядьки в красивой форме - не выделили новое ин-зи-ви-ци-о... какой-то жилье. Миша не знал точно, что это значит, но и бабушка, и мама, и папа были довольны.
А вот Миша - нет. Ну сами посудите: Сашка, Ленка и Фархат остались на Линейной, качели, на которых можно делать "солнышко" с диким воплем - тоже, классная переправа - и та осталась на другом конце города! Нет, Миша обещал ездить, и Сашка обещал ездить, и Ленка обещала приезжать, но как началась учеба - так и все. Миша боялся прогуливать. Бабушка могла оторвать за это голову и ноги.
Да и новая школа... за два года, в первом и во втором классе, Миша привык к восемнадцатой, а тут - дурацкая "гинмазия", и все смотрят, как на какашку, и дети, и учителя! Ну что за жизнь-то такая...
Все это Мишу расстраивало так, что бабушка обещала оторвать голову и ноги, если он не начнет кушать, желательно - в ближайшее время. Миша уже не был так уверен, что голова и ноги ему действительно необходимы, но боялся еще по и-нер-ции. Так мама говорила.
И мама не приходила давно...
Проще всего - решил Миша, хорошенько подумав - заболеть. Больным голову и ноги не отрывают. Заболеть... Как бы эдак заболеть! Нагретый градусник бабушка определяла на раз, на живот и жаловаться не моги - у нее ж ре-ги-не-во-е зрение, как у Супермэна! Все видит!
Поэтому болеть надо с умом. Промокая ноги холодной водой, но так, чтобы не испортить ботинки.
На дворе все еще стоял удивительно теплый, совсем августовский сентябрь, в речке еще купались, и промокать для болезни Миша решил на речке, отпросившись в воскресенье к друзьям, а на самом деле - побежав от линейной выше, по грузовому мосту, где запрещалось лазить детям, и от моста вниз, под обрыв, где шуршали длинными хвостами ивы, а под их корнями крутились холодные стремительные водоворотики. Река уже сильно поохладела, брызгались только самые смелые - все больше лежали на бережку.
Миша, пристроившись на корне, сунул ногу прямо в самый водоворотик. где по их дворовым поверьям водились стр-рашные сомы с вот такущщими зубами!
Что-то мелькнуло справа, и Миша только-только удержался на корне, повернулся - и увидел антресольку. Точно такую же, как была на Линейной. И еще раньше - у мамы. Мама хранила там пароварку и какие-то шиши с маслом, Мише все было любопытно, испортятся они или нет. А вот что хранила там бабушка, Миша не знал. Бабушка никогда будто бы и не замечала антресольки.
И ручка такая, как у бабушки была, поцарапанная. Миша завороженно протянул руку, моргнул - и понял, что тянется к огромному коту.
Кот зашипел, вздыбился, Миша шарахнулся - и рухнул в воду.
Он заболел в понедельник. И так от бабушки досталось за промокшие ботинки, промокшую обувь, промокшего Мишу, а тут еще и насморк, кашель...
Бабушка, выругав его, ушла на работу, а Миша остался дома - печально хлюпать носом, ушераздирающе кашлять и жалко поджимать ноги в огромных толстых носках, доставшихся от папы, и на Мише сидевших, как валенки.
у него болела голова. У него болел нос. У него болели глаза.
Миша уныло прошаркал на кухню, чтобы налить себе чай - ему, как большому мальчику, бабушка уже доверяла таскать чайник. Он ткнул кнопку, тщательно проверив, есть ли вода, повернулся на кухне - и увидел антресольку.
Она весело подмигивала ему приоткрытыми дверцами.
Наверное, будь Миша здоров, он бы испугался - но у него так болела голова, и такой кашель снова подступал к горлу, что он только стоял да и смотрел.
- А киса в тебе есть? - он оглянулся, но достаточно высокого стула не нашел.
Антресолька скрипнула, но не исчезла.
- Я хочу кису. В тебе только пароварка мамы, - Миша взял табуретку, и, под шум закипающего чайника, подтащил ее поближе к дверному проему, над которым и щерились дверцы антресольки, - я маму хочу. Я по маме скучаю!
Он залез, тронул дверцу - обычная дверца, обшарпанная немного.
Антресолька оказалась как будто больше и ниже - со своим гордым ростом в целых полтора метра и еще целый сантиметр Миша никогда бы не дотянулся.
- Я к маме хочу. И кису, - повторил он упрямо.
За спиной закипал чайник, но это было где-то далеко, далеко, а перед Мишей уже открывались широкие дверцы, за которыми не было никакой пароварки, и даже никаких шишов, и масла не было. Миша решительно влез, потеряв слишком большой папин носок, дверца хлопнула - и закрылась за его спиной.
Счастливый эпилог:
Очень громко кричала бабушка.
Очень громко кричал папа.
Мама тоже кричала, но не так громко. Все равно казалось, что и папа, и бабушка сейчас выпрыгнут из трубки, и что-то сделают. Например, оторвут голову и ноги.
Миша лежал в постели - большой, широкой маминой постели - и обнимал большого, широкого черного кота. Мише было абсолютно все равно, как он попал на другой конец города, кто за ним не уследил, где лекарства и привит ли кот.