Аннотация: Написано на крипи-фест, про ребенка-нех и других монстров, стоящих за ним.
Понедельник, 16 марта
Она приходит под окна. Я бы хотел сказать "каждый день", но на самом деле - каждую ночь. Как только гаснут последние лучи солнца, начинается возня. Мой сад - все три гектара, открывающиеся с этой стороны дома - полнится ночной жизнью, как и всегда. Но проходит час, другой, обычно до подъема луны, и все утихает. Мне не нужно смотреть в окно, чтобы понять, что там.
Кто там.
Ей лет шесть на вид, или пять, быть может. Я стараюсь не всматриваться, но глаза все равно цепляют детали. У нее очень темная кожа, удивительно для наших среднерусских широт. У нее блестящие светлые, как будто бы седые или выкрашенные волосы. Черные глаза совсем не видны из-под тени, и даже не проблескивают. Чего она хочет? Она стоит и стоит под окном, тихая, страшная.
Вторник, 17 марта.
Сегодня я поговорил с последним из местных жителей, кто мог бы мне помочь. Большинство из них на пришельца, "горожанина", косятся, но эта - нет. Ей лет семьдесят пять, хрупкая, маленькая старушка.
Было очень неловко говорить с ней о призраке - весь ее дом был прямо-таки гимн научной революции. Валентина Михайловна отправила дочку в космос, и весь ее дом уставлен множеством космических фото, которые дочь шлет до сих пор. И сама она не тот образец древней старушки, которой на самом деле лет сорок, нет - она сухонькая, но прямая, с гордо развернутыми плечами, в модных, совсем городских очках на блестящей ленте, и смотрят по-над половинками очень даже ясные глаза.
- Ах это вы купили тот дом! - обрадовалась она будто бы, - да-да, знаю! Николай... как вас по батюшке?
- Можно просто так, - ответил я. Ей было очень трудно не улыбаться.
- Вы совершенно не зря это сделали! Это чудесный, чудесный дом, там жили Павловы, до раскулачивания, они удивительно заботились о своей усадьбе. Жаль, сломали тогдашний господский дом, был бы сейчас памятник архитектуры, - Валентина Михайлова быстро говорила, у нее был немного необычный выговор - эдак протягивать слова. Звуки "е" она произносила скорее как "э" - "совэ-эршэнноу", с неким акцентом, сглаженным, но приятным.
- Дело в том, что в саду. Девочка с черным лицом.
Это было как в воду ухнуть. Сказать, не думая о последствиях. Я в семнадцатый раз произнес эту фразу, и ждал обычной реакции - тишины, подозрительной переглядки, и мягких - или не слишком-то - намеков на мое душевное расстройство. Впрочем, переночевать у меня на веранде никто не согласился.
Тишина пала между нами. Валентина Михайловна смотрела на меня, но это не было тем подозрительным взглядом, нет. Она как будто бы взвешивала меня, прикидывала что-то, она только смотрела, но весь я был будто обмерен и вставлен в рамку.
- А вы хороший человек, Николай.
Она произнесла мое имя почти как "Николя". И мне показалось, в ее голосе было что-то между жалостью и печалью. Она выставила меня почти сразу же, отказавшись говорить, и любую тему сводила к тому, что надо бы нам увидеться завтра.
Среда, 18 марта.
Я пишу очень рано утром. Фактически, еще ночь, солнце не взошло. Мне очень не по себе. Я сижу в комнате, дальней от западной стены дома, дальней от сада. Где-то у соседей надсадно воет пес. И даже эти звуки не в силах перекрыть то, что я слышу из комнаты, дверь в которую предусмотрительно закрыл до того, как зашло солнце.
Я слышу скрежет по стеклу. До сих пор она не скрежетала. До сих пор я был уверен, что при всей жути она нематериальна, и представляет угрозу лишь слабому сердцу. Она ведь даже не смотрела, я не чувствовал взгляда из-под волос, теперь же я буквально ощущаю внимание, холодное и жуткое. Оно вползает из-под двери, да будет прощен мне этот гнусный оборот.
Я пишу, чтобы мне не было так пусто и тошно на душе. Очень хочется встать и выйти, но, кажется, любое иное движение, любой намек, что я слышу этот скрежет - и беда неминуема.
Господи, я только что поднял взгляд, посмотреть на часы. Девочка стоит у окна с восточной части дома. Первый свет проникает сквозь ее тело, но она продолжает стоять и смотреть в окно.
Если она там, то кто скребется в стекло? И снаружи ли доносится скрежет, или изнутри?
Все еще среда, 18 марта.
С момента, когда я положил ручку в прошлый раз, прошло почти шестнадцать часов. Солнце уже садится. Валентина Михайловна только что ушла. Она была очень немногословна, и для начала сказала, что я исключительно разумный молодой человек, следовательно, имею шанс уцелеть.
Она не хотела говорить про мистику, и постоянно повторяла, что все это в рамках науки, и только. Как будто это ее успокаивало.
История этого места более мрачна, чем мне казалась. Оказывается, еще до революции тут несколько раз менялись владельцы - Валентина Михайловна назвала шесть фамилий, и я тщательно их записал, чтобы изучить позже. Все они умирали разными смертями, и детей у них не оставалось. Революция же принесла тогашним владельцам самую жуткую смерть. Валентине Михайловне было тогда семь лет - и это значит, я ошибся, ее возраст приближается к целому веку! Для вековой старушки, пережившей Великую Отечественную Войну, она удивительно молодо выглядит. Давлю мысли о графине Батори. Это все глупо, глупо. У нее прекрасные крестьянские гены.
Она, очень осторожно, экивоками, рассказала мне следующее. Семью Муромых, последних владельцев усадьбы на этих землях, должны были просто выслать. С той страшной революционной простотой, где масса детей и тех, кто слабее, умирали... Но все же.
Беда пришла к ним от неграмотности. Все знали, что старшая дочь Муромых была на сносях лет эдак пять назад, и все знали, что еще одной растрепанной светлой головушки не прибавилось среди бегавшей по двору детворы. Умер в родах, бывает, страшная крестьянская простота.
Да вот только дочь эта понесла от артиста, из города. Ребенок родился черный-пречерный, в кудряшках. Гневная родня скрывала малышку в дальних комнатах. А крестьяне... а что - крестьяне. Разве они знали, что есть на свете негроидная раса? Или я слишком плохо о них думаю? Семью обвинили в нечестивом колдовстве и расстреляли, а дочь сожгли вместе с домом.
Церковь те же сожгли годом позже. Удивительно, какие люди... Так мне жаль теперь эту бедняжку, лишенную света! Кто знает, почему у нее светлые волосы? Может быть, поседели от страха и горя? Может быть, волосами пошла она в мать? Не знаю.
Когда я сказал про скрежет, Валентина Михайловна сделалась очень суровой, и приказала мне немедля покинуть дом. Когда я отказался, она, покачав головой, сказала - я повторю это дословно, постаравшись передать ее речь:
"Вы опрэделенно неправы, Николя. Ваша жизнь единствэнна. Второй раз нэкому будет ее прожить. Но - если что-либоу случится - знайте, Николя, законы физики крэпче законов духа".
Сама она поспешила покинуть мой дом до рассвета, буркнув на расспросы, что и так уже много сказала. Дополнила лишь только, что нынешний дом стоит не на пепелище, пепелище - с западной стороны, с другой стороны сада.
Четверг, 19 марта.
Уже четверг, часы пробили двенадцать. Мне не спится. Я смотрю то на бумагу передо мной, то в окно. В восточное окно. Южная дверь не только заперта, но и подперта покрепче. Впрочем, что помешает неизвестному существу обогнуть дом? Разве что принципиальное отсутствие разума.
Я попытался вспомнить все, что слышал когда-либо про оборону от чего-то неживого. Призрак, я полагаю, не опасен, ведь Валентина Михайловна не взволновалась, когда о ней услышала, отреагировав только на скрежет. Значит, на участке - я полагаю, дело в участке, и в пепелище, как в пристанище многих злых смертей - живет нечто кроме бесприютной души.
Вот она - стоит у окна, почти прижимая лицо. Теперь я вижу, что в провалах на ее лице нет глаз. И чувства взгляда нет - она не смотрит на меня. Она смотрит сквозь дверь.
Туда, где вновь царапает и шипит.
Теперь звуки ближе. Еще ближе. Что мне делать, если создание прорвется? Я приготовил только крепкий нож. Ни святой воды у меня нет, ни креста. Вряд ли крест тут поможет. Нож лежит передо мной, как символ моей решимости.
Мне страшно, сказать по правде. Звук очень гнусный - то поцарапает с одной стороне, то в другой. Кажется, оно уже проникло в комнату неким неописуемым путем. Окно было закрыто, когда я проверял - но тогда и солнце светило.
Призрак заволновался. Она указывает тонкой рукой вперед - и да, теперь и я вижу. Пальцы. Пальцы протискиваются сквозь узкую щель, царапают, крутятся, пытаясь поддеть подпирающий стул.
Я чувствую себя натуралистом. Мне хочется их зарисовать. Несчастный я агроном! Как только мозг не спешит эвакуировать ужас.
Они очень длинные, и, кажется, могут удлиняться. Мне кажется, они вполне материальные. Что это за создание? Когда оно поселилось здесь? Как бы не узнать подробности из желудка. Откладываю ручку, и беру нож.
1:28
Итак, 3-1 в мою пользу. Я отрубил существу три пальца, и они, немного поизвивавшись, замерли. Создание не уйдет до самого рассвета. Но оно меня поцарапало, один палец метнулся вверх, уже отрубленный, и я пролил каплю крови или две. Я слышу страшный шипящий хохот и рык. Оно роет пол, буквально роет, пытаясь прорваться сквозь дверь. Кто бы ни строил этот дом, он поставил его на славу, мощный бетон под половыми досками не поддается. Только сейчас я осознал удивительное - в доме ведь действительно нет погреба. Быть может, он был? Его залили бетоном позже?
Призрачная девочка мне помогает. Она начинает стонать без звука и указывать, когда чудовище бросается в атаку.
3:02
Новая атака едва не закончилась для меня смертью. Я успел буквально в последний миг выскочить из комнаты и захлопнуть дверь. Теперь я в прихожей, и эта дверь вновь подвергается атаке. Призрак стоит рядом со мной. Ее призрачная макушка мерцает, под светлыми волосами хорошо видна темная кожа. Она не обращает на меня ни малейшего внимания. Я пишу каракулями, наверное, неразборчиво, лишь бы запечатлеть этот ужасный момент. Если меня найдут растерзанным, или вовсе не найдут, то хоть что-то сохранится!
Со мной лишь нож, ручка и листок бумаги. Невероятная экипировка!
Девочка вновь заволновалась. Она начала кружиться вокруг курток, тыкаться в них, как будто играя. Мне не до игры! Скрежет близко. Мне так страшно. Она теперь смотрит на угол дома.
Кажется, это случилось. Сейчас оно появится.
4:21
Первые лучи солнца, но она еще не ушла. Маленькая подруга! Мне хочется обнять ее, но разорванные руки касаются лишь холода. Она уворачивается, и висит в стороне.
Я пачкаю бумагу кровью. Это ничего страшного. Она чудесная! Она не зря вертелась возле курток! Когда из-за угла дома выпрыгнуло нечто длиннорукое, горбатое, многопалое, я шарахнулся туда - и под руку мне будто сам прыгнул из кармана пистолет.
Неужели Валентина Михайловна подсобила? Нет, нет, откуда у этой старушки!.. Я ведь даже марку не знаю. Знаю, что он автоматический, и был заботливо снят с предохранителя. Я стрелял, пока мог, пока оно терзало мне левую руку и бок, стрелял и стрелял, пока туша не оползла. Сейчас я вижу, как солнце освещает ее. Я пишу, потому что боюсь отключиться. Вдруг оно еще живо?
До странного сложно различить существо. Как будто на меня нападает миопия: девочку я вижу до последнего волоска, до последней фракции кожи там, где были глаза, вырезанные вместе с веками. Оно большое. В нем не меньше тонны, оно, кажется, сломало мне ребро. У него чрезвычайно острые зубы. Раны чистые, не начинают гноиться, и кровь уже почти остановилась, это странно. У него минимум шесть лап, похожих на длинные, тонкие руки. На одном из них недостает трех пальцев.
Кажется, у меня бред от кровопотери. Мне кажется, что я вижу на месте чудовища - человека. Рассвет играет со мной злые шутки, да? Рассвет уже совсем стер мою спасительницу, бедную негритянку.
Это мужчина, толстый, пузатый, полно брюхо младенцами нежными...
Воскресенье, 22 марта.
Валентина Михайловна навещала меня в больнице. Она показала мне разворот газеты. Деревня гудит до сих пор, уже не первый день - людоеда я, оказывается, убил! Звали Ефим Петрович. Жил на окраине села, через два дома. Я видел его. Откуда эта иллюзия про длинные тонкие пальцы? Она же принесла мне записки, приказала не давать милиции.
Я и сам-то не хочу. Порезы на мне оставлены стеклом. Доктора удивлялись еще - такие полукруглые, как будто кто-то стеклянным капканом меня молотил. Повезло, что такие ровные - весь мой бок и левая рука еще долго будут в красных следах, а то и в шрамах, но я по крайней мере жив.
Только вот Валентина Михайловвна сказала мне такое.. Странное. Напишу, как она сказала, пока не забыл:
"Живучие они, Николя, живучие совэршенно. Будет нам день, нас, чэловекам, изведем всех до послэднего".
Я заметит у нее на шее, возле самого воротника, цепочку шрамов. Тонких, будто нанесенных стеклом, вставленным в полукруглый капкан.