Представим себе такую сцену: посетитель приходит ко всемирно знаменитому гению.
- Хэлло, мистер Файнерман. Я представляю известную компанию "Имморталити Корпорэйшн". Наша компания совершила эпохальный прорыв в области обеспечения человеческого бессмертия. Эксперименты на мышах и обезьянах дали блестящие результаты. Мы получили правительственное разрешение на применение нашей технологии к людям. И конечно, первым кандидатом для этого бесценного дара являетесь вы, мистер Файнерман. Все немалые расходы фирма берёт на себя.
- Благодарю за честь. Как же вы собираетесь осуществить моё бессмертие?
- Во время вашего пребывания под наркозом будет полностью скопирована информация и специфика мыслительного аппарата, заключённые в вашем головном мозгу. После этого они будет перенесены в мозг молодого человека, который, к несчастью, погиб от внезапной остановки сердца, и его сердце было полностью восстановлено только после того, как мозг, из-за отсутствия кровоснабжения, утратил свои функции. После записи в его мозгу вашей информации он проснётся, будучи уже великим Файнерманом в своём новом, молодом теле!
- Действительно, очень интересно. Но я хотел бы уточнить: а Файнерман в старом теле тоже проснётся?
- Вне сомнения! Вероятность неуспеха процедуры приближается к нулю.
- Таким образом, каждый из этих двух людей будет знать и помнить, что он Фанерман?
- Да, именно так.
- И "старый Файнерман", проснувшись, будет так же близок к смерти, как и раньше, и единственным его утешением будет то, что существует другой человек, который может узурпироватьть и развивать его научные идеи?
- В какой-то мере так...
- А "новый Файнерман" будет питать родственные и дружеские чувства к прежде чужим для него людям, которые провели жизнь со "старым Файнерманом"?
- Я понял вашу мысль, сэр. Видите ли, об этом не очень приятно говорить, но компания предусмотрела неудобство такой ситуации. Имеется официальное разрешение на эвтаназию для лиц, желающих, так сказать, ресстаться со старым наследством...
- Превосходно. И омоложенный Фауст будет радоваться новой жизни, не думая о двух покойниках, сопровождавших её рождение. Но мне кажется, что приложенные усилия не оправдывают результата. Мудрая природа предусмотрела лучший вариант. Я спокойно уйду из этого мира, зная, что моё дело продолжат мои ученики; что все земные радости останутся для моих потомков и просто для новых поколений. Что же до меня самого, то прожив полноценную жизнь, я достаточно перегружен воспоминаниями, впечатлениями и переживаниями, чтобы спокойно и без сожалений покинуть в положенное время этот мир с сознанием того, что я, в меру своих сил, выполнил большую часть из задуманного. Да и что за радость удлинять жизнь за рамки разумного, чтобы во тьме сознания исчезали прошлые лица, дела, страсти... Чтобы окружающий мир изменился до неузнаваемости, до неприятия, чтобы ушли в небытие те, кто был тебе близок... И стоит ли, хоть бы и во имя науки, превращать себя в дойную корову якобы гениальных идей? Любая система, в том числе человеческий интеллект, в конце концов исчерпывается, и снова надо начинать на ровном месте. Я ещё раз благодарю вашу компанию за оказанную честь. Надеюсь, многие другие захотят воспользоваться такой возможностью.
МАЛЕНЬКИЕ АВТОДОРОЖНЫЕ ИСТОРИИ
Я вышел из здания публичной библиотеки на Владимирской улице, сел в свой "Москвич" и сидел некоторое время, не спеша включить двигатель и отдыхая после дня кропотливой работы.
К машине подошла молодая пара. Попросили подвезти их в Бориспольский аэропорт, они опаздывают на самолёт. Я сказал, что этим не занимаюсь. Они очень огорчились, продолжали просить. Я сказал, что сочувствую им, но никак не могу, жду своего хозяина. А они настаивают, говорят, что хозяин не рассердится за то, что я помог людям. Я не выдержал и согласился переться с ними за тридцать километров в аэропорт. Узнал время отлёта и понял, что нужно спешить.
Они сидели сзади, и парень вдруг сказал:
- У вас интересная форма головы. Голова одухотворённой личности.
Мне не понравилась такая лесть. Я сказал:
- С чего это вдруг у шофера одухотворённая голова?
Он ответил:
- Бывают интеллектуальные шофера и дебильные профессора. Поверьте мне, я знаю, я скульптор.
Между тем я гнал машину на недозволенной скорости. Харьковское шоссе до поворота на Борисполь прямое и широкое, из диспетчерского поста на повороте хорошо было видно моё поведение. Остановившему меня милиционеру я сказал, что мои пассажиры опаздывают на самолёт, чтобы он меня не задерживал, а я заплачу штраф на обратном пути. И он согласился.
К аэропорту мы подъехали на пределе. Парень начал совать мне бумажку. Я сказал, что не надо, пусть они бегут скорее. Всё-таки он оставил свои деньги на заднем сиденьи. Я потом честно отдал их милиционеру.
* * *
В первый же мой приезд из Америки в Киев - в командировку от фирмы, в которой я работал - мы с профессором Георгием Вадимовичем Сомовым, завкафедрой мединститута, поехали на Байково кладбище. Доехали на пойманном мною частнике, накупили у входа цветочков и начали обход. Жорка ходил с большим трудом, обе ступни его были не раз оперированы и имели вставленные стальные пластинки. Мы посетили могилу его жены, обаятельной Риты, могилу его учителя академика Белецкого и его жены, безвременно скончавшейся от рассеянного склероза; были у профессора Юрия Фиалкова, умершего от рака... Положили также цветы на могилу моих родителей. Не думал я тогда, что через шесть лет я приду сюда, чтобы положить цветы на Жоркину могилу.
Мы вышли из ворот кладбища, я предложил снова поискать машину, но Жорка бодро сказал, что ничего, он вполне может дойти до метро. После нескольких десятков шагов выяснилось, что эта идея несостоятельна, и я пошёл на угол, чтобы кого-нибудь остановить.
Улица была не оживлённая, долго никто не попадался, но наконец остановился один парень. Я сел на заднее сиденье и попросил его подъехать ближе к тому человеку в сером пальто, ему трудно ходить.
Мы поехали. Водитель был белобрысый и веснущатый. Через некоторое время он сказал сидящему рядом с ним Жорке:
- Я вижу, у вас проблемы с ногами. Я могу вам порекомендовать хорошего специалиста, он и лекарства достанет, и массаж будет делать...
- Спасибо, дорогой, но пока не требуется, есть всё необходимое...
После непродолжительной паузы парень заговорил снова:
- А может быть кому-нибудь нужен диплом института или университета, или учёной степени?
Тут вмешался я:
- Это, по-моему, как раз то, что тебе нужно, не правда ли, Георгий Вадимович?
Парень понял, но через некоторое время опять спросил:
- Может быть нужно оформить визу или другие документы для поездки заграницу? Но вы, - он обернулся ко мне, - наверное, живёте не здесь?
- Ну... Во всяком случае, виза мне не нужна.
После очередной паузы он понизил планку:
- Могу дать свой телефон; если вам нужна будет машина, отвезти-привести куда...
- Вот это, пожалуй, может быть полезным. Ты бы записал телефон, Георгий Вадимыч.
Дорога кончалась. Деликатный Жорка начал придумывать, где бы выйти, чтобы было недалеко до мединститута и машине не делать лишний крюк. Я сказал, что ничего страшного, подъедем прямо к институту. Когда Жорка выбрался из машины, к нему сразу подскочили здороваться какие-то люди, взяли под руки и повели ко входным дверям. А мы поехали дальше, к Крещатику.
* * *
Сейчас, когда моя страна, Соединённые Штаты Америки, предаваемые западноевропейскими "друзьями" и мучимые внутренними либерально-демократическими трепачами, в одиночестве борется с совремённой чумой мусульманского экстремизма, поддерживаемого и подпитываемого диктаторами всех мастей, - я с болью и тревогой думаю об исходе этого поединка, и на ум мне приходит один давний случай из моей киевской жизни - довольно мрачная история. Есть что-то общее в ситуации, которая сейчас повторяется совсем в другом масштабе.
...Я добирался домой после рабочего дня. Зимний день был сырой, промозглый, ноги вязли в мокрой снежной каше. На остановке было полно народу, переполненые редкие троллейбусы даже если и раскрывали двери, то попасть мне внутрь было невозможно, в одной руке я держал рулон с чертежами студенческих курсовых работ, в другой - тяжеленный портфель с пояснительными записками, собирался дома всё это смотреть. Я был простужен, чувствовал, что заболеваю, болела голова, намокшее пальто давило плечи.
Отчаявшись попасть в троллейбус, я решил попытаться остановить такси. Долго безрезультатно держал вытянутую руку.
Наконец одна машина с пассажирами притормозила. Шофер спросил, куда мне ехать и предложил садиться. Я разместился рядом с ним, сзади сидели двое мужчин и между ними женщина со спящим ребёнком на руках.
Чтобы знать, как рассчитываться, я посмотрел на счётчик и поразился трехзначной цифре. Откуда можно было столько намотать? Из-за города?
Сзади раздавалась не очень цензурная речь. Кроме того мужчины, очевидно, не давали покоя женщине; время от времени там совершались какие-то резкие движения и слышались недовольные возгласы.
Доехав до автовокзала, машина свернула на Чёрную Гору и запетляла по узким, не расчищенным от снега, тёмным и безлюдным улочкам среди частных домов. Доехали до какого-то баракообразного строения, и задние пассажиры вышли, велев шоферу ждать. Я тем временем переместился на заднее сиденье, где мне было удобнее с моим багажом.
Через некоторое время один из них вышел и, бросив шоферу "Езжай на х...", повернул обратно. "Постой, а платить?!" - "Я сказал - езжай!".
Шофер, крепкий мужина в короткой дублёнке, выскочил из машины, догнал парня и, сорвав с него меховую шапку, быстро вернулся на место. Тот взревел и кинулся следом. Но успел только ухватиться за ручку запертой двери. Шофер дал газ. Это была жуткая картина - буксующая и медленно ползущая по мокрому снегу машина волочила по снегу человека, вцепившегося в дверную ручку. Наконец машина полностью остановилась. Парень орал и барабанил кулаком по стёклам. На шум выскочил из дома его напарник, и они начали ломиться в машину вдвоём. Шофер оглянулся с затравленным видом, затем вытащил из-под сиденья монтировочный ломик и, опустив до половины своё стекло и высунув руку с ломиком, попытался ударить им по рукам нападавших. Но они немедленно сами схватили конец лома и, подбодряя друг друга матюками, начали вырывать лом из рук шофера...
Здесь я останавливаю своё повествование. Предлагаю читателю самому представить себе дальнейшее развитие событий. Возможные варианты:
- Шофер героически справляется с хулиганами, сам или с помощью оставшегося пассажира;
- Хулиганы, вооружённые ломом, разбивают стекло машины, избивают шофера, а заодно с ним и пассажира, и забирают шапку, или ещё и выручку;
- Все пошли на мировую, шофер отдаёт шапку, хулиганы расплачиваются, либо пассажир великодушно обещает оплатить всё показание счётчика;
- Появляется "бог из машины" в лице милицейского патруля или привлечённых шумом местных жителей. И устанавливаются покой и порядок...
Заканчивайте рассказ так, как вам больше нравится. Но так или иначе, именно это чувство удушающей безвыходности мне вспомнилось сейчас. Та же человеческая подлость, та же беспомощность - но ставки куда выше...
ХАРАКТЕРЫ
В Крым на отпуск мы поехали компанией: я с женой, наша родственница Нора и наша приятельница Неля. Сняли у хозяйки две соседних комнаты - в одной мы с женой, в другой Нора с Нелей.
Нора - солидная женщина второй половины среднего возраста, серьёзная и обстоятельная. Она заботится о своём здоровьи и внешнем виде, ведёт очень правильный образ жизни. Она никогда не улыбается, чтобы не портить морщинами своё гладкое лицо. Всегда неизменно приветлива и в меру оживлена.
Неля - темпераментная и общительная, услужливая и очень быстрая во всех своих действиях; если её спросить: "Неля, сколько времени нужно, чтобы дойти до автобусной остановки на Ялту?", то после слов "сколько времени..." она успеет посмотреть на свои часы и сказать "Половина третьего!" На юге она решила не терять времени и привезла для танцев свои самые лучшие новые светло-бежевые модельные туфли на высоком каблуке.
И вот приключилась беда: хозяйская кошка исцарапала Нелины "бальные" туфли, привела их в полную негодность. Неля расстроилась до слёз, ей было страшно обидно и жалко туфель. А кошка пришла к ней и начала ласкаться. И вот Неля сидит и плачет, и гладит преступную кошку. На вопрос отвечает: "Ну что поделаешь, она ведь не понимает..."
А Неле снова не повезло. Она сильно простудилась, слегла с температурой. Перед сном она закрыла окно в их комнате. Но Нора сказала, что она, Нора, должна спать с открытым окном для свежего воздуха. "Как же так, - сказала Неля, - у меня же высокая температура, может получиться воспаление лёгких, как быть?" - "Не знаю" - спокойно сказала Нора, подошла к окну и раскрыла его настежь.
Что поделаешь, она ведь не понимает...
ЭММИ
В семье сына случилось несчастье. Первый ребёнок, девочка, родился мёртвым, был задушен пуповиной. Мы все очень переживали, хотя каждый старался не подавать виду.
Но прошло время и приглушило эту рану. Жизнь продолжалась. Появилась сперва Сашенька, потом Аничка.
Старшая внучка с самого младенчества доставляла немало забот. Была нервной, капризной. Просыпалась всегда с горьким плачем, без всяких, казалось бы, причин. Что тревожило её, какие мрачные картины мерещились ей в её детском сне? Когда она подросла, она периодически объявляла либо что она маленькая совушка, или солнышко... Причём глядя на полном серьёзе своими суровыми серыми глазами.
Потом мы оказались в Америке. Девочки росли, старшей исполнилось уже шесть. Однажды в разговоре с ней я упомянул в связи с чем-то, что у неё есть сестричка.
- У меня две сестрички, - спокойно сказала она.
- Ну, сестричка Аничка, а ещё кто? - спросил я, привычный к её фантазиям.
- Эмми. Она моя старшая сестричка. Только она умерла.
Я был потрясён. Это же надо! Откуда она знала, кто ей сказал? И как необычно это преломилось в её сознании! И как этот ребёнок фактически подарил жизнь безымянному существу, которое подошло совсем близко к нашему миру и потом снова ушло от нас во мрак небытия. Но теперь у этой девочки есть имя, есть семья, её помнят, и если верно то, что мы живы пока нас помнят, то Эмми продолжает жить с нами.
А то, что её земная жизнь оказалась такой горестно короткой - то разве у одной неё такая судьба? И если немного отдалиться, то можно увидеть, что длительность одной жизни человеческой столь мало отличается от другой, всё это короткие искорки в бесконечной вселенной, и жизнь человека, жизнь земного шара и жизнь гигантской звезды - всё это несущественно ничтожные явления, сравнивать длительность которых не имеет смысла.
ГРИДИНСКИЕ ЛОШАДКИ
Я тогда учился в шестом классе. Однажды у нас появился новый ученик по фамилии Гридин. Очень заурядный, толстоватый, с бесцветными волосами, бровями и ресницами.
А я всегда изрисовывал свои черновики, и все в классе любили их рассматривать. Подошел и Гридин. Посмотрел-посмотрел и говорит:
- А ты можешь нарисовать лошадь?
Я нарисовал лошадь. Нормальная была лошадь, разве что чуть походила на собаку, я лошадей не рисовал раньше.
Гридин не спеша взял листок бумаги. Сел и тоже начал рисовать лошадь. Мы посмотрели - и ахнули. Это была не лошадь, это был бешено летящий конь с развевающейся гривой, и казалось, что из-под его копыт летят искры, а из ноздрей вырывается огонь и дым...
Я был посрамлён. Все сразу зауважали Гридина.
А он между тем уже начал рисовать вторую лощадь. Она была не хуже первой, и все опять восхитились.
И так пошло дальше. Гридин с завидным усердием и старанием покрывал листы бумаги своими лихими лошадями, лошадь за лошадью, целые стада, все мчащиеся в бешенном аллюре всегда в одну сторону.
Кроме лошадей он не умел рисовать ничего.
И всем постепенно его лошади надоели, и все снова стали выпрашивать у меня мою черновую тетрадь, где были смешные человечки, и машины, и дома, и деревья, и целые забавные картины и истории...
БОЛЬНИЦА
Парк заканчивался склоном, заросшим молодыми деревьями. Внизу проходила ветка железной дороги. Очень приятно посидеть на травке, погреться под майским солнышком, смотреть на свежую весеннюю зелень, проходящие поезда. В самом парке тоже можно, никуда не спеша, развалиться на скамейке, никто не обращает внимания на мою застираную больничную пижаму. Гуляют мамы с детьми, курлычут голуби...
Я поднимаюсь и не спеша выхожу из парка, перехожу улицу и захожу в просторный больничный двор. Здесь тоже обстановка приятная; на скамеечках под деревьями расположились ходячие больные с пришедшими посетителями, некоторые просто прогуливаются на свежем воздухе. Прохожу двор и направляюсь к своему корпусу. Больница большая, новая, территория красиво озеленена. В конце боковой аллеи уютно выглядывает из-за деревьев маленький кирпичный домик - больничный морг.
В травматологическом отделении обычная дневная суета. По коридору ходят больные и персонал, на кроватях-каталках перевозят больных, постельное бельё, уже развозят по палатам обед. Двери палат по причине тёплого времени открыты, там идёт своя жизнь. Лежащие на некоторых кроватях совершенно неподвижны и смотрят печальным, страдающим взглядом. Это несколько омрачает общую картину. Вообще, по мере углубления в недра больницы чувствуешь себя так, как когда ныряншь в море: солнце искрится на поверхности лазурных волн, а потом снизу видна мутная плёнка воды над головой, и в глубине просматривается далёкий и страшный сумрачный мир... Особенно грустно в больнице по ночам; в пустом слабо освещённом коридоре слышны стоны, несущиеся из палат, жуткий тихий хор, словно в античном царстве теней, юдоли слёз...
В моей палате пять коек. Ходячий я один. Трое - жертвы алкоголя. Вообще в послепраздничные периоды количество поступающих в травматологическое отделение катастрофически возрастает - некуда класть. В углу под окном лежит угрюмый парень, со ступнями в гипсе. Наша больница является учебной базой мединститута, периодически в палате появляется заведующий отделением, Корней Иванович Кащенко, со шлейфом студентов в халатах и шапочках, и сразу направляется к нему, его случай самый интересный, заведующий просит рассказать. Парень начинает нехотя рассказывать в который раз: на майские в выпившем состоянии поспорил, что выпрыгнет с третьего этажа. Перелом обеих пяток. Кащенко спрашивает, кто из студентов скажет, в чём особенность пяточной кости, почему её перелом приводит к проблемам. Студенты мнутся, а мы все уже знаем, что пяточная кость не имеет надкостницы и поэтому плохо срастается.
Рядом со мной лежит неунывающий узбек средних лет, врач из Средней Азии. Он здесь на курсах повышения квалификации. В праздничный вечер шёл домой к знакомой женщине с тортом и цветами. Упал на лестнице и сломал ногу. Он венеролог, хотя кончал институт как терапевт. Начав работать и осмотревшись, понял, какя кормушка самая лучшая. Теперь у него секретно лечится всё городское начальство, и он горя не знает. Правда, есть одна проблема - приходится жить на две семьи. Умер родной брат, оставил жену с двумя детьми. А у них такое правило - дети не должны уходить из семьи, вдова должна выйти замуж за кого-то из братьев. Все женаты, и она будет второй женой. Предложили ей выбрать, и она на горе ему выбрала его.
- Я её спрашиваю: зачэм тибе я старый? Вон Ахмед молодой, пачиму нэ он? Малчит. Сколько уговаривал - малчит, и только меня, Тенгиза, хочит. Пришлось жениться. А это такая марока, я и так занят, а тут два раза в ниделю ехать через весь город, и дети у неё такие фулиганы, сразу лезут в автомашину, всё крутят...
Через одну кровать от меня лежит на вытяжении молодой парнишка, нога в гипсе привязана к тросу, перекинутому через блок на спинке кровати. Парень красивый и весёлый, но сильно озабочен своей проблемой. На праздники он взял, не имея водительских прав, отцовскую машину и после выпивки в компании подхватил незнакомую девицу и поехал кататься. Врезался в столб, покалечил машину, себя и её. Она лежит в соседней палате, тоже не ходячая. Они пересылают друг другу записочки. Она написала, что решила выйти за него замуж. Он в безвыходном положении - дело пахнет судом, и от неё многое зависит. А он её абсолютно не помнит и интересуется, какя она из себя, красивая ли хотя бы?... Я вызвался пойти в соседнюю палату и нарисовать её, чтобы он посмотрел. Мой приход туда вызвал невероятный переполох; вся палата начала прихорашивать будущую невесту, переживать за результат, она же упрашивала не рисовать ссадину на лбу. Рисунок получился довольно похожий, она была в общем ничего, парень немного успокоился.
Сам я попал в больницу из-за контрактуры правого мизинца. Из-за травмы сухожилия палец стал медленно, но верно сгибаться, попытки разогнуть или случайные нажатия вызывали сильнейшую боль. В перспективе без операции палец должен был прижаться к ладони, и тогда требовалась бы ампутация. Директор Института Ортопедии профессор Игнатенко придумал метод лечения такой контрактуры инъекциями фурациллина, месяц я ходил на эти страшные уколы в ладонь, никакого результата. Пришлось лечь в больницу для операции на сухожилии. Но дни шли за днями, мне делали какие-то анализы, а об операции всё не было слышно.
Наконец объявили, что будут оперировать. В положеный час, в конце дня, дали успокоительные таблетки, погрузили на каталку и повезли по коридорам и на лифте в операционную. В операционном предбаннике ссадили с каталки и велели ждать, пока кончится предыдущая операция. Сижу один, жду. Выходит медбрат, говорит, что надо ещё подождать, оперированный никак не просыпается после наркоза. Доверительно сообщает - ведь не секрет, что каждый двухсотый вообще совсем не просыпается. Я думаю: как хорошо действуют таблетки - вот он говорит такое, а я совершенно спокоен!
И вот я уже в операционной. В этой больнице я по рекомендации моего друга профессора Сомова, и меня оперирует самый лучший хирург, Владимир Сергеевич Волошин. Он обещал, что сделает на ладони очень маленький разрез, чтобы не было большого шрама. Ассистирует сам зав отделением Кащенко. Наркоз местный, я лежу, всё слышу и даже чувствую.
Когда Волошин сделал надрез, Кащенко испуганно спросил:
- Что это течёт?!
- Фурациллин, лечение профессора Игнатенко, - ответил Волошин.
Сделалав операцию, профессора ушли. Сестра намотала огромную перевязку и тоже ушла. Конец рабочего дня, я последний оперируемый.
Лежу. Никого нет. Постепенно слабеет наркоз, и начинается сильная боль. Мне становится нехорошо, сердечный спазм от болевого шока. Мне это самочувствие знакомо, бывало при резкой нагрузке сразу после сна. Помогает валокордин. Но никого нет. Я корчусь в поту на своей лежанке. Заходит парень в халате и шапочке. Я прошу срочно валокордин. Он говорит, что он не в курсе, ему нужно убирать операционную. Повозился и ушёл. Я понимаю, что помощи не будет, собираю всю волю и пересиливаю своё тяжёлое состояние. И когда уже стало легче, приезжает каталка. Был занят лифт, они ждали, пока перевезут всё выстиранное бельё в кладовую.
А всё дальнейшее - пара бредовых ночей, непрерывная ноющая боль, температура, постепенное облегчение - уже не интересно.
СТАНКИ
Попытка подражания Хемингуэю
1. ТОЛЬЯТТИ
Волжский атозавод выставил претензию нашему заводу: наши токарные автоматы не давали требуемой чистоты поверхности на обточенных деталях. Жалоба пошла в министерство станкостроения. Министерство назначило комиссию из представителей нашего станкостроительного объединения, научно-исследовательского института режущих инструментов (ВНИИ) и научно-исследовательского института металлорежущих станков (ЭНИМСа). Инструментальный институт был привлечён потому, что они выбирали и проектировали инструменты для этих станков, и теперь обе стороны кивали друг на друга.
От станкостроительного объединения в Тольятти на ВАЗ послали меня. Это было весной, на ВАЗе я раньше не был. Завод только недавно начал выпускать продукцию. И он и весь город были ещё новыми. Город стоял на многометровой толще чернозёма, это было видно в канавах, выкопанных для прокладки труб и кабелей. Была весна, кругом были леса, и было недалеко до берега Волги.
На заводе самое сильное впечатление производил конвейер сборки автомашин. Огромный сборочный цех растянулся на всю длину главного корпуса, две трети его были пустыми, из трёх предусмотренных конвейерных линий была ещё только одна. Кузовы машин ползли на подвесках то опускаясь, то поднимаясь выше, и постепенно обрастая деталями. Это было сильное зрелище. Сборщики, устанавливающие детали под днищами, целый день держали руки поднятым. Это сильно изнуряет. И вообще работа на конвейере тяжёлая. Скорость движения конвейера определяет производительность завода, это сотни тысяч и миллионы в рублях и в валюте. Изменение скорости на каждый метр в минуту решается на уровне управления предприятием, профсоюза и, возможно, министерства автомобильной промышленности. Подача деталей на конвейёр должна быть бесперебойной. Я видел десятки или сотни сошедших с конвейера машин, которые скопились в конце цеха и на прилегающей площадке в ожидании, пока на них не поставят какую-то кнопку или лампочку, не полученную от поставщика. А из-за более серьёзной детали может остановиться конвейер, это уже чрезвычайное происшествие.
В сборочном цехе пахло резиной и фенолом от новых покрышек, пластмассовых деталей и обивочного материала - волнующий запах нового автомобиля. В механических цехах пахло горячим машинным маслом, сернистой охлаждающей жидкостью, стоял шум от работающих станков. По вибрационным конвейерам, как живые, ползли заготовки и готовые детали. На сборке двигателей гремели обкатываемые двигатели, яркие кварцевые стробоскопические лампы освещали маховик с частотой вспышек в несколько тысяч в минуту, и на бешено вращающемся но как бы неподвижном маховике можно было видеть все риски и царапины.
В большинстве станки были зарубежные, заказанные Фиатом. Наши были в числе согласованных отечественных. Поэтому при возникшей проблеме подозрение пало на них. Деталь, которая делалась на нашем станке - это блок шестерён коробки передач. После обточки её поверхности были в задирах и заусенцах. Причину не могли определить.
К моему приезду представитель инструментального института из Москвы уже был здесь. Это была женщина, Елена Павловна Смоляр, я её раньше не знал, а она сказала, что знала меня по статьям в нашем отраслевом журнале, и была с ними не согласна, и даже хотела писать мне. В принципе, приехав сюда, мы должны были занять враждебные позиции, а мы крепко подружились, а потом даже подружились семьями. Она рассказывала, что тоже работала над диссертацией, но дело окончательно заглохло, она собрала кучу материала, но не видела, что с ним делать, от руководителя никакой помощи не было, в институте к этому относились с пренебрежением, найти в будущем место для защиты без помощи начальства невозможно. Я её ободрял, говорил, что обязательно нужно продолжать, что-то там советовал. Договорились, что она будет присылать мне в Киев каждую готовую главу на рецензию. Она ободрилась и действительно начала работать и присылать мне главы, которые я возвращал, не читая, с одобрительными отзывами. Потом она закончила диссертацию, которая осталась лежать без движения, а я говорил, что ничего, что обязательно прийдёт подходящий момент для защиты.
Представителя ЭНИМСА, Овсянникова, не было. Я допускал, что этот старый лис ждёт, чтобы без него всё решилось. За все годы я не видел, чтобы он мог решать конкретные проблемы. Он не был "механиком от бога", таких я за жизнь встречал лишь несколько, и очень им завидовал. Но зато он был неутомимый и громогласный борец за соблюдение норм и требований. Заводы умоляли не присылать его на приёмку новых моделей станков, в ЭНИМСе он всем надоел своим упрямством. Наконец, нашли решение. По предварительному сговору, когда он обратился в институтский медпункт с какой-то мелочью, ему сделали кардиограмму и заявили, что его жизнь в опасности и он должен немедленно уходить на пенсию. Он, обескураженный, ходил по институту и всем рассказывал про эту неожиданность.
Но это было потом, а пока мы ждали его приезда в Тольятти. По утрам я встречался с Еленой Павловной у кафе "Ромашка", и мы шли завтракать манной кашей, больше ничего пригодного там не было. А каша была вполне нормальной. Днём можно было поесть в городском ресторане. Там даже были "спагетти по-болонски", поскольку на ВАЗе ещё были итальянские инженеры. Но мы их ни разу не видели. Весь день мы были заняты нашим злополучным шестерённым блоком.
Елена Павловна, в соответствии с темой своей диссертации, всё время рвалась обрабатывать статистические данные по точности размеров обточенного блока. Я понимал, что дело не в этом. Я чувствовал, что станок тут ни при чём. Мы меняли скорость резания, подачу, резцы, регулировали охлаждение - ничего не помогало. Качество обрабатываемого материала - марка стали, химсостав, твёрдость - всё было в норме. Технология обработки, я смотрел карты, была итальянской. Но ведь у них же всё было нормально!
Время летело, Овсянникова не было, не было больше и никаких идей. Я знал, как у нас поступают в таких случаях: назначают какую-нибудь дополнительную обработку для зачистки поверхностей, или что-нибудь в этом роде, так сказать "обходной вариант".
Я видел такое в Белой Церкви. Мой приятель из "Гипрохиммаша" попросил меня разобраться в одном деле. Они спроектировали для Белой Церкви цех эмалирования больших чугунных котлов для химической промышленности. В верткальные обжиговые печи снизу загружался котёл, установленный на поддоне. Поддон поднимался и прижимался гидравлическим цилиндром. Печи были соединены одной гидравлической схемой. И когда поднимался один поддон, другие вдруг начинали опускаться. Получался чудовищный брак.
Мы приехали в Белую Церковь. Я посмотрел тип огромного главного гидравлического золотника, потом показал им каталог: они заказали не тот золотник, в его среднем положении каналы были открыты и соединены между собой, а надо было заказать другой тип, с закрытыми каналами. На этом моё дело было закончено. Я тогда не понимал, что перезаказать фондируемый и изготовляемый по спецзаказу золотник - это скандал. Они поступили как обычно - разбили гидросистему на отдельные участки, потратив много труда и дополнительной аппаратуры и ухудшив работу установки.
А здесь я хотел всё-таки разобраться, понять, в чём дело. Я достал итальянскую документацию и начал её просматривать. Нашел технические требования на материал отштампованной заготовки для блока шестерён. И наткнулся на фразу: "Наличие строчечного перлита не допускается".
Мы послали заготовку на металлографический анализ с запросом на наличие строчечного перлита. Получили справку, в ней было указано, что перлит имеет строчечную структуру. Это означает, что пластинки перлита как бы разделяют материал на легко подвижные друг относительно друга слои, и во время резания слои под давлением сдвигаются, образуя на поверхности шероховатость.
Больше делать было нечего. К этому времени приехал Овсянников. Оставалось только оформить протоколы и другие бумаги. В свободное время до отъезда мы втроём гуляли по берегу Волги, слушали несущееся из леса оглушительное пение соловьёв. Овсянников в общем был симпатичный дядька. На берегу валялось много выброшенного водой дерева. Овсянников предложил набрать палок и чурок для городков. Мы организовали городки, и он с треском обыграл меня. Оказывается, он с детства был завзятым городошником.
Так запомнился мне тот приезд в Тольятти, чудесное чувство удавшейся работы и красота волжской природы.
2. ХАРЬКОВ
Меня посылали в командировку, в Москву, на какое-то совещание в ЭНИМСе. У меня уже был билет на завтра, на вечерний экспресс, по приезде я как раз успевал на совещание.
Но тут меня вызвали к начальству и сказали, что из Харькова позвонили Бердичевский и Межерицкий. Они там сидят на подшипниковом заводе уже третью неделю и не могут сдать станок, он не проходит по точности. Они в отчаянии и просят прислать меня на помощь. Но в Москву я должен поехать обязательно. И начальство приняло соломоново решение: я сегодня же вечером должен выехать в Харьков, а завтра вечером - из Харькова в Москву. Уже поехали покупать мне билет.
Что можно за один день? Но начальство приказывает, и ничего нельзя поделать.
И вот утром следующего дня я вышел из вагона на харьковском вокзале. Я оставил свой чемодан в ячейке камеры хранения и пошел покупать билет на вечерний поезд в Москву. Выстояв небольшую очередь, я купил билет в плацкартный вагон, затем через массивное здание вокзала вышел на привокзальную площадь.
С Харьковом у меня особые отношения. После окончания института я получил назначение на харьковский станкозавод и проработал там пол-года. И если бы не неожиданный поворот судьбы, я бы остался в этом городе на всю жизнь. Мне в нём всё нравилось - серый бетон больших зданий в стиле конструктивизма, множество огромных заводов, железнодорожных и самолётных маршрутов, величественная площадь Дзержинского с силуэтом Госпрома, весь сдержанный и деловой дух города. Но жизнь распорядилась иначе.
На привокзальной площади я сел в троллейбус и мимо Воскресенского собора, через Площадь Труда, мимо Конного рынка доехал до турбогенераторного завода. Дальше нужно было ехать на трамвае, до самого тракторного завода.
Я сидел на конечной остановке троллейбуса. Позади меня был турбогенераторный завод, а на противоположной стороне магистрали - паровозостроительный, на самом деле танковый. До тракторного было ещё около часа трамваем. Его построили так далеко в расчёте на быстро растущий город, тогда Харьков был столицей Украины. Со временем возле тракторного гиганта выросли харьковский завод шлифовальных станков имени Молотова и восьмой государственный подшипниковый завод - ГПЗ-8. За время трамвайной поездки на работу и с работы станкозаводские конструктора, живущие в городе, успевали сыграть партию в шахматы по памяти. Заводы были по одну сторону магистрали, а по другую, отделённый большим пустырём, который когда-нибудь должен был стать парком, был заводской посёлок. Осенью на пустыре была глубокая грязь, зимой - нерасчищенный снег. Посёлок состоял из однообразных двухэтажных рабочих общежитий и четырёхэтажных домов с коммунальными квартирами. Когда ветер дул со стороны тракторозаводской теплоцентрали, весь посёлок был пропитан сладковатым запахом сернистой гари, в горле першило. Впрочем, сюда, возможно, добавлялся запах из литейных цехов.
Работая уже в Киеве, я всегда ревниво следил - какой станкозавод больше, киевский или харьковский. Они оба росли и примерно одинаково.
Подошёл трамвай. Я забрался в него и долго ехал, глядя на разные мелкие строения, пустыри, рощицы и огороды, пока не добрался до заводов, дальше ещё был только какой-то плиточный завод, у которого я никогда не был. Скоро сюда дотянут троллейбус, и уже проектируется метро.
Борис Бердичевский и Лёнчик Межерицкий были предупреждены по телефону о моём приезде, они меня уже ждали и очень обрадовались, но затем огорчились, узнав, что я только на один день. Они надеялись на неделю, не меньше. Они никак не могли понять, в чём дело со станком. Они были неплохие инженеры, но тут они не знали, что ещё делать. Они регулировали направляющие, проверяли фиксацию барабана, но размер по диаметру жолоба обрабатываемого внутреннего кольца шарикоподшипника не укладывался в допуски.
Я им сказал:
- Вы же понимаете, что за день ничего сделать нельзя. Но я, по крайней мере, попытаюсь поднять вам настроение.
Мы отправились на завод, в автоматный цех, к станку. Эта многотонная машина выдавала каждые пол-минуты полностью обточенное внутреннее кольцо шарикового подшипника, размеры которого должны были быть выдержаны с точностью до нескольких сотых долей миллиметра. Но диаметр жолоба "прыгал", выходя за пределы допуска. Я стоял у станка и думал. Контрольные нормы точности для самого станка составляют микроны. Дело не может быть в станке. Я взял кольцо. Обратил внимание на то, что поверхность жолоба не чистая и блестящая, как должно быть после фасонирующего резца при хорошем резании, а имеет местами круговые бороздки, как бывает при неустойчивом наросте на кромке резца. Я попросил показать измерительные устройства. Так и есть, наконечник пассиметра выбран очень острый. Он при измерении иногда попадает в бороздку, и, несмотря на её малую глубину, этого достаточно, чтобы создавалось впечатление отклонения по диаметру жолоба.
Я попросил сменить наконечник, поставить наконечник с большим радиусом, и мы перемерили ряд колец. Размер жолоба был стабильным.
Дальнейшее меня уже не касалось. Я посоветовал ребятам подобрать режимы резания, устраняющие борозды.
Я попрощался с ребятами и уехал обратно в город. Я ещё успел пообедать в вокзальном ресторане, потом сел в вгон московского поезда. Лёжа на своей верхней полке, я смотрел в окно на уходящие огни Харькова и думал о том что утром я уже буду в Москве.
3. МОСКВА
В этот раз мы ехали в командировку втроём - зав сектром режущих инструментов Виталий Кураев, конструктор Толя Надпорожский и я. Ехали на первый подшипниковый завод - ГПЗ-1. Этот завод, гордость первых пятилеток, был самым большим подшипниковым заводом в стране. И ещё - на нём был создан первый в стране полностью автоматизированный цех. Цех выпускал массовые шарикоподшипники самого распространённого размера. Производство работало автоматически - от загрузки материала до выдачи завёрнутых в промасленую бумагу и упакованных в деревянные ящики готовых подшипников.
Токарные станки для цеха-автомата были спроектированы и изготовлены на московском заводе имени Орджоникидзе. Но они теперь износились и были заменены многошпиндельными автоматами нашего объединения. Режущий инструмент проектировался во ВНИИ и изготавливался на московском заводе твёрдых сплавов.
Сразу после запуска наших станков появилась проблема - вибрация при обработке жолоба внутреннего кольца. Поверхность жолоба была как будто рифлёная.
Администрация цеха была приятно удивлена, увидев такую представительную делегацию. Теперь уже точно вопрос будет решён, сказали они.
Надпорожский немедленно потребовал предоставить ему чертёжный станок и сел конструировать новый кулак привода суппорта. Дело в том, что наши станкозаводские умы решили, что всё дело в составном кулаке, а нужно сделать цельный. Вот он и рисовал нелепый и ненужный, трудный в изготовлении цельный кулак. Виталий Кураев ещё не придумал, чем заняться, ходил по комнатам цехового управления и вёл солидные беседы. Я пошёл смотреть на станок.
Действительно, на кольцах была "дробь", наладчики не могли её устранить. Но я узнал, что при износе резцов, когда их уже нужно менять, получаются задиры, но дробь почему-то исчезает.
Я взял снятый со станка изношенный резец и внимательно его осмотрел. Режущая кромка выкрошилась, вся была в маленьких щербинах и сколах.
Я попросил дать мне новый резец. Его режущая кромка была абсолютно острой. Я пошел на ремонтный участок, нашел заточной станок с карборундовым камнем и начал закруглять режущую кромку.
Обтачивать вручную полукруглую кромку широкого твёрдосплавного резца - нелёгкая работа. Требуется терпение, осторожность и твёрдая рука. Кое-как я справился с этой работой и попросил поставить резец на станок. Вибрации исчезли, поверхность жолоба была чистой.
Не поднимая шума, я позвонил во ВНИИ Елене Павловне. Она сверилась со справочниками и сказала, что для резцов данного типа при обточке подшипниковой стали рекомендуется радиус при вешине, равный полумиллиметру. Резцы для цеха-автомата проектировал Месежников. На этих чертежах радиус при вершине не был указан. Елена Павловна объяснила ему ситуацию. Назавтра он прибыл на ГПЗ, и мы с ним вдвоём поехали на завод твёрдых сплавов. Он там был свой человек, а я нужен был только для представительства и убедительности. Он договорился о требуемом изменении всей технической документации.
Я вернулся на завод и рассказал всё нашим и цеховой администрации. Надпорожский бросил незаконченный чертёж кулака. Кураев радостно и облегчённо улыбался. Мы готовились к отъезду. Никакой официальной бумаги не делалось, большое начальство так и не было поставлено в курс дела.
Я не знаю, как завод вышел из положения до получения новых резцов. Наверное, они организовали массовую их подточку. И вообще резцов много не было нужно, эти дорогие резцы стоят на станке долго.
4. ВОЛОГДА
В Вологду на двадцать третий ГПЗ мы приехали вдвоём. Я приехал помогать нашим наладчикам устранять возникающие на станках вибрации. Нестор Чумак, зав сектором надёжности а нашем экспериментально-исследовательском отделе, приехал собирать статистику по надёжности наших станков.
Зима была не очень морозная, но снежная. Вологда в общем тихий город. Старые церкви, избы с резными наличниками. Кормиться особенно нечем, в продуктовых магазинах продаётся только подозрительный студень тёмносерого цвета, явно сваренный из перемолотых костей и мясных отходов. Вологодцы сильно "окают". Здесь я впервые увидел бомжей, это в основном люди, отсидевшие свой срок и не имеющие куда податься. Вели они себя тихо. Сразу исчезали, когда я появлялся вечером на почте или в сберкассе, куда они заходили греться. Наверное, по моему кашне и ондатровой шапке, они принимали меня за сотрудника органов.
Вологодский ГПЗ-23 - сравнительно новый завод. В двух огромных цехах не меньше двухсот токарных многошпиндельных автоматов. "Киевприбор" разработал и установил на заводе совремённую систему контроля производственного процесса. На каждом автомате имелась специальная кнопочная панель, все автоматы соединены в единую систему. Когда автомат работает, подсчитывается количество сделанных деталей и на центральном пульте управления системой горит его зелёная лампочка на огромной схеме обоих цехов, висящей на стене. Как только станок останавливается, загорается красная лампочка - на схеме и у начальника участка, а наладчик должен немедленно нажать на панели кнопку, соответствующую причине остановки: смена резца, контроль детали, техническая неисправность, отсутствие материала и т.д. Если станок не заработает через установленное время, загорается лампочка у начальника цеха, ещё через какое-то время - у начальника производства завода... На центральном пункте вычислительная машина в конце каждой смены выпечатывает на широкой бумажной ленте результаты работы цехов - производительность, простои, их причины и прочее. Потом этот ворох бумаги не читая выбрасывают в макулатуру. Ни наладчики, ни другой цеховой персонал не соблюдают указанные требования. Мне это напомнило ситуацию в Индии. Там устанавливаются три разных почтовых ящика - для местной, междугородной и зарубежной почты. Затем приходит босой индус, ссыпает всю корреспонденцию в один драный мешок и относит его на почту. Вот поэтому Нестору Чумаку пришлось самому следить за станками выбранной группы и записывать данные.
А я возился с вибрациями. Вибрации на станках - соложное и тёмное дело. Им посвящено много умных трудов, я сам делал диссертацию по вибрациям, но как их устранять, точно неизвестно. Их возникновение зависит от множества факторов, подшипниковая сталь обрабатывается тяжело, любая слабина в станке может вызвать вибрации, или они могут исчезнуть при случайном изменении настройки станка. Это как облака на небе - никто никогда не может абсолютно точно предсказать их движения.
На заводе к нам относились хорошо, приветливо. Наступила пятница, организовывалась поездка с лыжами на два дня в Троицк, нас пригласили тоже. Мы взяли свои цеховые ватники, лыжи нам дали, и этим же вечером наш автобус выехал в Троицк.
Ночевали в общежитии местного техникума. На следующий день была экскурсия в Троицкий монастырь. Я на желтовато-серой бумаге рисовал заметенные снегом башни и приземистые ворота, кельи с резными решётками на маленьких окошках. Рисовал тушевым карандашом и белой пастелью.
На третий день мужская половина экскурсии выбралась на лыжах. Местность здесь была холмистая, кругом леса, очень красиво. Там, куда мы приехали, были две или три хорошо укатанных лыжни, все разбрелись кто куда. Я увидел, что Нестор не очень силён в лыжах, и решил не уходить от него далеко.
И вот мы шли на лыжах по узкой просеке, Нестор впереди, а я сзади. Взобрались на холм. Открылся красивый вид, а лыжня уходила довольно круто вниз. Склон был немного выпуклый, так что его середины сверху не было видно. Нестор тронулся и поехал вниз, а я стоял и ждал, когда он появится на видной отсюда нижней части лыжни. Стоял долго, а Нестор всё не появлялся. Тогда я начал спускаться сам, и когда уже набрал разгон, мне открылась средняя часть склона, и я увидел, что Нестор лежит поперёк лыжни.
Свернуть было некуда, с обеих сторон близко стояли ели, и мне пришлось, не доезжая до него, упасть в глубокий снег.
Я снял лыжи и, проваливаясь, подошел к Нестору. Он сказал, что у него вывихнуто колено, и сказал, чтобы я закатал штанину и вправил его. Я осторожно оттянул Нестора с лыжни и закатал штанину. Его голая нога была неестественно вывернута, и возле коленной чашечки сбоку вздулась как бы опухоль размером с кошачью голову, очевидно конц голенной кости. Мне стало немного нехорошо, но Нестор решительно требовал, чтобы я дёрнул и вправил ногу. Я попробовал дёргать, ничего не получалось, а Нестор кричал, чтобы я дёргал сильнее.
Наверху показался лыжник, это был парень из нашей группы. Спустившись мимо нас, он вернулся, узнал, в чём дело и отправился созывать наших.
Через какое-то время все собрались возле Чумака и начали решать, что делать. Добираться с ним до автобуса нечего было и думать. На соседнем холме, примерно на расстоянии полутора километров, отделённая от нас безлесной впадиной, была видна вышка метеорологической станции. Решили нести его туда. В рукава трёх застёгнутых курток продели лыжи, получились носилки. На них перенесли Нестора, придерживая вывернутую ногу. Но когда подняли носилки, то все четверо несущих провалились в снег по колено. Нести, надев лыжи, было невозможно, кончилось бы тем, что, споткнувшись, Нестора бы вывалили и совсем погубили бы ногу. Организовали так: впереди шли несколько человек и утаптывали снег, и по утоптанному шли носильщики. Двигались невероятно медленно. Чумак молчал, но видно было, что его знобит. А нам было жарко.
Два человека побежали на лыжах вперёд, к станции. Вернувшись, сказали, что по телефону из Троицка была вызвана машина скорой помощи, она будет нас ждать у станции. Ещё они притащили железный лист, из него, сделали сани, поместили на них Чумака и, привязав поясные ремни, поволокли лист по снегу. Двигаться стало легче. Потом мы увидели стоящий у станции фургон "скорой помощи". Самым трудным был подъём на гору к станции. Там Нестора переложили на настоящие носилки и вдвинули в фургон. Я поехал с ним, остальные вернулись к автобусу.
В фургоне было холодно и тряско, Нестор мёрз, хотя я укрыл его ещё и своей курткой. Но в конце концов приехали в Троицк. В троицкой больнице пытались вправить ему ногу, но не могли. Позвонили в Вологду. Оттуда сказали, что суставная сумка заполнилась межклеточной жидкостью, надо её отсосать. Шприцем отсосали жидкость, и колено вправилось. Машина скорой помощи подвезла нас с Нестором к техникуму.
Вместе со всеми мы вернулись автобусом в Вологду. Предстояло решить, как быть дальше. Нестор ходить практически не мог. Но ни в коем случае не хотел, чтобы эта история стала известна в Киеве и его осудили за легкомыслие и причинение ущерба предприятию. Я его не очень понимал, но мы решили так: ничего не будем сообщать, он будет лежать и поправляться, а я как-нибудь буду делать работу за двоих.
Так и поступили. И вот уже командировка приближалась к концу, и тут через дирекцию мне приходит из нашего СКБ телеграмма: после окончания командировки ехать не в Киев, а в Москву, и выступить в ЭНИМСе представителем объединения на защите диссертации Е.П. Смоляр.
Дело было вот в чём: до этого во ВНИИ была министерская комиссия с проверкой. В заключении было указано на недостаточную работу по подготовке научных кадров. Всё сразу завертелось; вспомнили про лежащую работу Елены Павловны, молниеносно рассмотрели и одобрили её на учёном совете и организовали защиту в ЭНИМСе. Отзыв на диссертацию от нашей организации писал я.
Всё это было хорошо, но как быть с Чумаком? Решили ехать в Москву вдвоём. Я связался по телефону с Еленой Павловной, позвонил жене Чумака. Сложились и как-то добрались до поезда - я нёс два чемодана, а Нестор медленно ковылял, опираясь на моё плечо.
Благополучно приехали в Москву, на перроне нас встречала Елена Павловна с мужем Олегом. На такси мы приехали к ним домой. Я вздохнул с облегчением. Самая трудная часть была закончена. Нестор, как восточный властитель, раскинулся на диванных подушках, и двенадцатилетняя дочка Смоляров, как одалиска, развлекала его танцами под проигрыватель.
Назавтра утром на меня надели белую рубашку и галстук Олега и мы поехали в ЭНИМС.
Защита прошла гладко. Елена Павловна была в скромном деловом коричневом костюме. Её руководитель начал своё выступление словами: "Не в традициях нашего института выпускать скороспелые диссертации. Эта работа готовилась шесть лет..." Я в своём выступлении сказал, что полученные диссертанткой результаты представляют большой интерес для практической работы Киевского станкостроительного объединения. Когда учёный совет удалился для голсования, Олег куда-то исчез, а после объявления результата преподнёс Елене Павловне роскошный букет роз.
Вечером мы втроём - Нестор, Олег и я - выехали на Киевский вокзал к поезду. Утром следующего дня Чумака встречала на вокзале жена. Накнуне она тоже ездила на вокзал и купила у проводника железнодорожный билет для его отчёта о командировке.
Всё закончилось благополучно, о происшествии никто из тех, кому не следует, не узнал. Мне из Вологды прислали фотографию - я тяну железный лист с Чумаком. Я виден сзади, меня можно узнать только по пресловутой ондатровой шапке. А от Чумака видна только передняя половина.
МАТЕМАТИКА СЧАСТЬЯ
(научное исследование)
Дали женщинам свободу, и брак затрещал по швам. Во многих случаях инициаторы разводов - женщины. И даже если брак держится, на традиционный женский вопрос "Ты счастлива?" многие, если они искренни, отвечают отрицательно.
В чём причина этого таинственного отсутствия счастья? Не говорите про несходство характеров, отсутствие духовного взаимопонимания, общности интересов... Приведём пару примеров, из литературы и кино.
Пример 1-й: кинофильм "Экипаж". Симпатичный красавец-пилот имеет постоянный конфликт с женой, она истерична, сварлива, вечно в дурном настроении. Дело кончается разводом. Оба женятся вторично. В конце фильма он посещает семью бывшей жены. Она замужем за настоящим жлобом, но довольство и счастье из обоих так и выпирает наружу.
Пример 2-й: роман известного итальянского писателя Альберто Моравиа "Римлянка". Повествование от лица главной героини - молодой римской проститутки. Она довольно равнодушно занимается своим ремеслом. И только когда некий бандит и убийца насильно овладел ею - она вдруг почувствовала "словно удар молнии" со всеми вытекающими дальнейшими ощущениями, включая рабскую ему верность.
Нам кажется, что ситуация становится вполне ясной. Для взаимного счастья очень важно соотношение длин, извините, половых органов партнёров. О боже, оказывается, что воспеваемые высокие чувства и страсти зависят всего лишь от нескольких сантиметров!
Как же хотя бы примерно оценить вероятность того, что женщина найдёт того, кто ей... как бы это сказать... приходится по ... душе?
Выполним некоторое исследование, основанное на приближённом математическом расчёте. Если оно даст интересный результат, то в дальнейшем специалисты смогут его уточнить.
Согласно данным, взятым из одной газеты, средняя длина мужского начала лежит в интервале 14 - 18 сантиметров. Живая природа не может всё создавать абсолютно точно, и параметры её творений колеблются в определённых пределах, в данном случае - согласно закону нормального или Гауссовского распределения. Чтобы охватить подавляющее большинство мужчин, несколько увеличим приведенный выше диапазон. Диапазон с 12 по 19 см удобен тем, что сантиметровые интервалы разбивают нормальное распределение на 8 частей, что рекомендуется для приближённых статистических расчётов.
Запишем процентное количество случаев, попадающее в каждый интервал:
3% 7% 15% 25% 25% 15% 7% 3%
На числовой оси надо разместить одно под другим распределения для мужской длины (А) и женской (Б), допуская, что они равны по величине. Как они должны соотноситься? Если они будут точно одно под другим, то будет много случаев, когда А превышает Б, и их сочетание может приводить к травме. Поэтому сделаем ещё одно допущение, что диапазоны перекрываются всего в двух интервалах.
См: 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
А% 3 7 15 25 25 15 7 3
Б% 3 7 15 25 25 15 7 3
Будем считать, что предельным по безопасности случаем является совпадение интервалов А и Б. Тогда "травматическое" сочетание возможно только при перемножении вероятностей для А и Б равных 3%:
0.03 х 0.03 = 0. 0009, т.е примерно одна десятая процента.
Такой процент риска, т.е. вероятность того, что один из тысячи мужчин может представлять для определённой женщины опасность, для природы вполне допустим.
Воодушевлённые правдоподобным результатом, подсчитаем, какой процент женщин будет удовлетворён случайно доставшимся им параметром А.
Будем считать, что природа милостива. И ни одна женщина не остаётся без шанса. Тогда максимальная терпимая разница А и Б должна быть равна семи интервалам.
Для максимального Б = 3 расчётная вероятность успеха будет тоже
0.03 х 0.03 = 0.009 ( примерно 0.1%)
Производим аналогичный расчёт для всех остальных интервалов:
Б = 7; 0.07 х (0.03 + 0.07) = 0.07 х 0.1 = 0.007 (0.7%)
Б = 15; 0.15 х (0.1 + 0.15) = 0.15 х 0.25 = 0.0375 (3.75%)
Б = 25; 0.25 х (0.25 + 0.25) = 0.25 х 0.5 = 0.125 (12.5%)
Б = 25; 0.25 х (0.5 + 0.25) = 0.25 х 0.75 = 0.1875 (18.8%)
Б = 15; 0.15 х (0.75 + 0.15) = 0.15 х 0.9 = 0.135 (13.5%)
Б = 7; 0.07 х (0.9 + 0.07) = 0.07 х 0.97 = 0.0679 (6.8%)
Б = 3 ; 0.03 х (0.97 - 0.03) = 0.03 х 0.94 = 00282 (2.8%)
Просуммировав полученное, мы узнаем, какой процент случаев даёт как минимум удовлетворительный результат:
Т. е. удовлетворены примерно 60% женщин. За бортом остаются сорок процентов! Вот вам и главная причина якобы фригидности, семейных неурядиц, истерий, таинственных женских болезней, супружеских измен и прочего.
Как всякое солидное исследование, данная работа должна закончиться рекомендациями. Они просты: надо легализовать этот важный параметр для обоих полов. Он так же должен вноситься в характеристику индивидуума, как группа крови и структура ДНК. Своим оптимистическим мысленным взором я вижу брачные обьявления будущего: "Интересная блондинка 90 х 60 х 90 х 22 ищет молодого человека не менне 18 для серьёзных отношений".
Совет вам да любовь!
ПЯТНА ВОСПОМИНАНИЙ
Память человеческая не всегда объяснима. Запоминаются почему-то не всегда самые яркие моменты, а совершенно заурядные, скучные случаи. Вернее, даже не случаи, а отдельные картины, разрозненные пятна воспоминаний, как пятна красок на картинах импрессионистов, создающие определённое настроение. Вспоминая Киев, вижу ничем не примечательный участок проспекта Леси Украинки напротив кассы предварительной продажи автобусных билетов. Почему? Ведь это место ни с чем не связано, там ничего не произошло! Москва - какой-то пустынный переулок недалеко от Арбата, загибающийся под прямым углом, безликие новые здания... Наверное память зафиксировала некую подспудную пронзительную тоску, мучающую душу именно в эти моменты пустоты и одиночества.
Ещё одно пятно - безлюдный предвечерний бульвар, я сижу один на бульварной скамье. Симферополь, конец лета, на аллее разбросаны сгоревшие от солнца листья. Пятидесятые годы. То же чувство одиночества, правда, несколько преувеличенное собственным воображением. Я люблю в такие моменты представить, будто я заброшен в совершенно чужое место, одинок, не имею пристанища, с завистью смотрю на окна домов, за которыми обосновалась чужая уютная жизнь...
Честно говоря, в тот раз дело обстояло не так уж мрачно. Прибытие ялтинским автобусом на привокзальную площадь, ужин в вокзальном ресторане, чемодан отдан в камеру хранения. В кармане билет на киевский поезд, который отходит почти в полночь. Надо куда-то девать себя на это время. До центра города далековато, да и там вечером особенно делать нечего, кроме того рискованно доверять себя ненадёжному городскому транспорту. От вокзальной площади отходит в даль пустынный бульвар. Не всё ли равно?
Итак, скамья на безлюдном бульваре. В доме напротив открыта широкая дверь, за ней мерцающий полумрак, какие-то звуки - это небольшой кинозал, картина мною виденная и посредственная, не представляет интереса, лучше погрузиться в собственные мысли.
На юге темнота наступает быстро.Закончился сеанс, зрители расходятся. Ощущаю какую-то тревожную необычность. Вот оно что - полное молчание! Когда улица опустевает, подхожу к табличке у главного входа: областное общество глухонемых...
Почему память сохраняет эти пятна в течение полувека?