"Народ и земля: Тридцать социалистических тезисов"
(Volk und Land - Dreissig sozialistische Thesen; Из: Die Zukunft, январь 1907)
1. Словом "Социализм", которое - как впрочем, и все понятия - не следует определять абстрактно, а только более или менее чётко в его исторической определённости, обобщают течения воли, которые имеют своей целью определённый, ещё более точно описываемый переворот в общественных отношениях, добыче, производстве и распределении жизненно необходимых и культурных продуктов.
2. Все тенденции переворота должны ориентироваться, в первую очередь, по тому - неважно, насколько желающие это осознают - что воспринимается либо на почве познаний, либо на почве жизненных условий и поддерживаемых или подавляемых обоими (условиями) инстинктами, либо на почве идеалов культуры различного происхождения как необходимое в будущем; и, во-вторых - по возможностям, которые имеются из прошлого во внешних и внутренних условиях человека.
3. Кто задумается над тем, сколько содержится в этих сокращённых и ужатых словах разнообразия, нюансов и несовместимостей, тот поймёт и найдёт это само собой разумеющимся, что такая идущая в общее и обобщённое, а так же и в частности и, вообще, повсюду проникающая тенденция, как социализм, не может быть единой, но должна быть разветвлённой, расколотой и дифференцированной.
4. Социализм направлен против, без сомнения, имеющейся и повсюду ставшей реальностью возможностью, что можно быть, оставаться, или стать, несмотря на экономически полезный труд, бедным, и что, не смотря на экономически бесполезный труд или полнейшую бездеятельность, можно быть, оставаться или становиться богатым. Далее - против возможности и реальности, что, не смотря на желание работать, можно быть недопущенным к работе. Социализм хочет, таким образом, создать условия, в которых каждый своим трудом может обеспечить себе и находящимся под его опекой детям или старикам, или другим слабым и беспомощным не только сносную, не только богатую удовольствиями, но и исполненную культуры жизнь.
5. Всякая попытка объяснить социализм в более чётких, определённых, твёрдых словах приводит к тому, что объясняется не суть социализма, а одного определённого социалистического течения. Так должно произойти в дальнейшем, т.к. намерением этих предложений, конечно, является выразить вполне определённое направление убеждения и воли, собственно, моё.
6. Повторимся ещё раз: социалист хочет, чтобы все полезно трудящиеся люди в определённой общине (включая принадлежащих к этой общине, которые к работе не способны или освобождены от неё по особенным причинам) имели возможность полноценного участия в культурной жизни.
7. Прежде чем мы займёмся путями и средствами, чтобы достигнуть этой цели, надо сказать, что мы понимаем под полезной работой, под обществом и под культурой.
8. Полезной или продуктивной мы называем труд, который производит такие продукты, производит с помощью изменений, транспортирует или распределяет, которые необходимы для поддержки жизни и культуры людей общества. Полезной является также работа, которая с наименьшими затратами сил организует выше обозначенную работу. Полезная всякая работа, которая производит вспомогательные средства для продуктивной работы или устраняет препятствия. Полезен труд всех тех, кто воспитывают и лечат дух и тело. Полезна работа исследователей, которая стремится к тому, чтобы упростить или улучшить добычу, изменение, транспортировку и распределение продуктов. Полезно придавать красоту полученным продуктам или формам работы. Полезно дарить работающим людям радость, возвышенность и глубокие чувства.
9. Но названные последними, исследователи, художники и поэты, уже находятся на границе. Их деятельность и особая предрасположенность их духа тянет их к тому, чтобы выйти из области продуктивной работы. Наука становится мудростью; искусство становится ремеслом ради себя, которое больше не служит другим ремёслам, а глубочайшим необходимостям и инстинктам человечности; поэзия откалывается от боя, охоты, земле - и виноделия, и всей прочей работы: она становится искусством.
10. Полезным следует называть только то, что служит жизни, но не саму жизнь.
Никто не станет называть процесс еды, стояния и ходьбы, сна или испражнения, зачатия или рождения полезной работой. Работа - это жизненная деятельность второго, искусственного порядка, которая является необходимой в состоянии, в плотности населения и климате культуры для жизнедеятельности первого порядка. Мудрость, искусство и поэзия являются жизнедеятельностью третьего порядка, чье имя мы назовём сразу - религия. Она есть ставшая новой природой искусственность, которая больше не служит жизни, но сама является жизнью, как естественная деятельность, ощущения и инстинкты нашей природы, из которых она черпает свой материал. Если она берёт материал не из жизни, красоты её тишины и её страстей, а из царства второго порядка, средств к существованию, из сферы полезного и труда: то это знак того, что труд подавляется и дезорганизуется, что конфликты, дикость и мучения, которые остаются привилегией только естественной жизни, вторглись в царство, где им не место: в область работы, которая должна служить жизни.
11. Мыслители, поэты и художники служат не пользе, а роскоши или религии. Мы не можем сегодня ответить на вопрос, что следует предпочесть: приносят ли эти возвышенные люди, которых всегда мало, в социалистическом обществе пользу, занимаясь продуктивным трудом и оставляя роскошь и религию многочисленным и долгим часам праздников; или общество будет их охранять и ухаживать за ними, как это было когда-то со священниками. Может быть и так: в молодые годы они, само собой, будут принадлежать к рабочей общине, пока их величие не проявится так победно, что они смогут жить только в духе и одиночестве или на праздниках.
12. Сегодня не важно, как это особенное случится; т.к., разумеется, речь здесь не идёт о профессорах, журналистах, поэтах-дилетантах и изготовителях памятников, но о немногочисленных, которых, возможно, всегда, даже во времена социалистической организации труда, можно будет узнать по тому, что их не признают. Пусть же они, наконец, страдают и мучаются: кто создаёт роскошь, потому что его жизнь роскошна, тот должен испытывать и роскошную боль.
13. К культуре народа или общества относятся соответствующие климату питание, гигиена, одежда и жильё, богатый досуг и, чтобы сделать его возможным, применение всей доступной народным или общественным силам техники, и, чтобы наполнить досуг красотой, средства для разнообразной роскоши чувств и инстинктов, тела и духа. Об этом так же нельзя ничего сказать в частностях: климат, ставшие историческими потребности, техника и привычки роскоши обуславливают и ограничивают друг друга.
14. Но теперь, когда мы приближаемся к тому, чтобы сказать, чем является народ или общество, мы не можем отделаться привычными выражениями, как нам это более или менее удавалось раньше. Нам до сих пор удавалось охватить многие особенности в очень обобщённых замечаниях. Но народ это что-то, что не существует, и тут можно только сказать, что народ - это чувство общей принадлежности многих людей в противоположность другим подобным чувствам принадлежности; но что природа и основа этих чувств в любом случае имеют свои исторические условия, у которых нет не только общих корней, не только нет общего понятия родственности, но они даже непохожи друг на друга.
15. Народ, собственно, как сегодня полагают, является смешанной конструкцией из национальности, государственных границ и экономического или культурного единства. Государство и его границы являются ничтожными продуктами распада ничтожнейших проявлений так называемой истории. Национальность, раса, качества племён являются прекрасно и глубоко укоренившимися и связывающими индивидуальными качествами. Французская нация является сообществом языка и, поэтому, сообществом духа и религии: Рабела, Мольер, Вольтер и их князья и короли. Так же и немецкая нация: народная песня - это Мagna Charta этого славного союза, а Гёте является в нём королём. Так и евреи обладают своим единством, и своим Исайей, и Иисусом и Спинозой. Когда-то был и другой союз духа, который не был подчинён духу языка и останавливался перед границами государства ещё меньше, чем язык: христианство с его Данте и его готикой, которое простиралось от Москвы до Сицилии и Испании. Его происхождение было подобно происхождению всего духа: из голов, из тоски и сердец немногих, и из смутно воспринимаемых несчастий и желаний народов; но его смысл, когда оно, сформировавшись, находилось в расцвете, был: выражение, знак и преображение, т.е. быть искусством культурного сообщества. Христианство с его готическими башнями и зубцами, с его симметрией несимметричного, с его свободой в прекрасной и строгой связанности, с его объединениями и братствами, было народом в наивысшем и значительнейшем смысле: полнейшая пропитанность экономического и культурного сообщества союзом духа.
16. Но это прошло. И когда придёт божественный преодолевающий, который развернёт над нашей культурой флаг духа и повелит дуть штормам мечты, мы не знаем. Следует устроиться получше и видеть ясно. Великое единство разорвано; существует огромное количество маленьких сообществ духа, которые хотят жить, и не имеют необходимой связи с какой-либо общей культурой. Надо же понять: прядение и плетение, кузнецкое и столярное дело было когда-то пропитано духом. С нашей индустрией и с нашим сельским хозяйством, с нашей торговлей и изменением никакой дух и никакая мечта не имеют ничего общего. Химики, техники, даже юристы, насколько они являются организаторами (о, Господи!), имеют с этим дело как полезные люди. Но споры о дарвинизме или телеологии, о свободе воли, о материализме и спиритуализме относятся к совсем другой области: этот дух не имеет другого тела, кроме самого духа.
17. Фридрих Ницше предпринял глубокомысленную и, если так можно назвать прекрасное напряжение всех сил, гигантскую попытку дать этому духу тело, эту связь с жизнью, эту полезность. Если я его правильно понимаю, движущей силой его яростной мысли и его нежнейших настроений была эта потребность: опустить и поднять самые дикие фантазии и конструкции духа, самые темнейшие углублённости души живых отношений людей между собой: объяснять дух из моральных потребностей и сил, все религии и заблуждения духа из ущербности или полноты власти, а также, в любом случае, свести их к совместному бытию людей, к эпосу и этносу. Но вещи не так просты: христианство было духом народов в Средние века не потому, что было выражением их жизни и сосуществования, не потому, что обладало земным и телесным, моральным, связывающим людей значением, а наоборот: потому, что придавало жизни и сосуществованию людей неземной, духовный смысл. Потому, что оно растворяло все цели работающих или воюющих друг с другом людей, поднимало до цели преображения и спасения. Такой смысл не возникает из духа ныне живущих людей; такая цель не вписывается в наш дух. И поэтому следует называть попытку Ницше, чей дух не был достаточно тёмен, чья голова была слишком светла, не гигантской, а насильственной (nicht mehr gewaltig, sondern gewalttaetig): его огромная тоска заставила его, в конце концов, удовлетвориться маленьким улучшением. Он не вынес стояния перед закрытыми воротами. Но мы должны это вынести. Ворота закрыты.
18. Что касается общности языка, которую называют нацией, дела обстоят так же. Национальность является прекрасной и достойной любви правдой; её связь с экономической жизнью - это ложь. Существует немецкий язык, и в связи с ним немецкие обычаи, немецкое искусство, немецкая поэзия. Но нет: немецкого угля и немецкого железа, немецких швейных машинок немецких химикалий. Не стоит называть определённые продукты, которые ещё сохранили локальный колорит: нюренбергские пряники, вестфальскую ветчину и тому подобное. Грустно и достаточно убого, что нельзя найти больше, когда хочется перечислить локальные продукты. Будет время, когда работа снова срастётся с родиной, с общиной и ландшафтом. Но не с языком: родина и язык хотя и обладают кое-чем общим, но ничем значительным. Родина - это связь человека с землёй, с климатом, с ландшафтом, прежде всего, с геологическими условиями; родина - это тело, а язык - это дух. Связаны родина и язык между собой обычаями и порядками - т.е. тесно. Но язык крылат и улетает далеко от родины и дома. Работа, напротив, которая тоже покидает родину и земное царство, не ходит по дорогам нации или языкового сообщества и не может по ним ходить, как нельзя играть хлебным ножом на скрипке. Речь срослась с ландшафтом в идиоме, в оборотах речи, в диалекте; она, кроме того, прорастает сквозь книжный, школьный и министерский язык, сквозь прозу мыслителей и поучения, стихи великих поэтов. В этом нация. Работа же покинула, повинуясь совершенно другим условиям, родину в деревне и цеха в городе и пришла на более большие рынки обмена. То, что возникло впечатление, что эти совершенно разные вещи имеют нечто общее, происходит оттого, что оба явления были переплетены и охвачены государством. Государство не могло удержать обычаи, привычки и особенности речи родины от того, чтобы те выросли в великое искусство; но оно подделало, предотвратило развитие великих экономических и культурных сообществ, насколько они соответствуют процессу производства, техники, обмена, и там, где они хотели возникнуть, вытеснило и уничтожило.
19. Т.к. социализм не имеет ничего общего с вопросами духа, только настолько, что он должен побеждать подобные духовные тенденции, которые становятся у него на пути; т.к. он совершенно не соприкасается с сообществом языка, только в случае, когда неверное понятие национальности снова становится у него на пути; т.к. для него важна только культура и возможность, чтобы все могли приобщиться: поэтому надо сказать, что народ, в котором может править социализм, что народ с социалистическими учреждениями не является каким-либо государством и нацией. Народ это, более того, нечто, что уже столетия больше не существует, что нужно снова создать. Народ - это экономическое сообщество. Народ - это культурный союз. У нас нет объединяющего и движущего духа, все мы вместе не имеем его. У нас есть единичный дух, дух речи, групповой дух, но бог народа умер. Народ материалистов, экономически говоря, следует: во имя культуры, во имя досуга, во имя умов государство должно сменить экономическое сообщество, народ культуры. Этот народ, о котором мы сейчас говорим, не имеет ничего общего с государственными границами и национальностью. Это связь между людьми, которая действительно существует, но которая ещё не стала объединением и союзом, высшим организмом. И поскольку каждый такой высший организм, хотя и в ограниченном масштабе, в свою очередь является духом и даже иллюзией, мы говорим: сначала должен этот новый народный дух, должен сбыться этот новый народ, прежде чем социализм сможет где-то ещё, не в уме и желании единичных, атомизированных людей. Социализм может жить, действительно жить как реальность только в конструкции второго, высшего порядка: в становящемся организме народа. Социалистическая организация - нечто совсем отличное от того, что думает сегодня поверхностность. Люди должны объединиться на почве процесса производства и циркуляции, срастить в конструкцию, в общность, в организм с бесчисленными органами и конечностями. Не в государстве станет социализм реальностью, а снаружи, вне государства; сначала, пока эта устаревшая глупость, это организованное нападение, этот гигантский увалень ещё существует - рядом с государством.
20. Когда мы рассматриваем странно дрожащую, дёргающуюся, волнистую и безумную линию, которая составляет границы государства, как у Германской Империи, то понимаешь сразу, что в этом произведении впавшего в детство или неряшливого создателя только одна линия имеет смысл: линия берега. Конечно, можно было бы сказать с высшей точки зрения: линия берега тоже дика и достаточно безумна и дух, который сотворил государства, именно поэтому похож на творческий дух природы, т.к. в нём нет разума, а только бесцельная необходимость природы. Это было бы настоящим, правильным словом попов, софистов и трусов. Ибо, есть ли у природы цели или нет, можно вполне оставить без внимания, человеческих целей она не знает в любом случае. Но ведь государство, очевидно, хочет быть конструкцией, которая служит человеческим целям. Я знаю, что вокруг этого замечания кружатся тощие и гремящие костями призраки природного права, права разума и исторической школы права; да и дарвинисты бы не отказались высказаться. Оставим все эти учёные разговоры без внимания; мы перешагнём через это, если мы признаем, скорее не признаем, а выдвинем в поддержку нашей тезы, что история человечества и возникновение государств, в действительности, имеет безутешное сходство с ростом геологических слоёв и подобными природными процессами. Наслоение множества маленьких сознаний, изменяющихся приспособлений в связи с периодическими катастрофами действительно построило государства и сделало историю. Тем не менее, это признак человека, что он определяет свою жизнь и своё сожительство по своим воспоминаниям и своему знанию, своему сравнению и своему мышлению, осознанию своих инстинктов и своей необходимой и потому могучей воле. Человек ставит перед собой цели и использует исторически сохранившиеся учреждения и конструкции, использует возможности реальности, не так, как они тупо, стремятся дальше под собственной тяжестью или сохраняются в своей неподвижности, но так, как он хочет. Эта воля необходима; глупое школьное выражение говорит об этом: несвободна. Учение о несвободе воли не отрицает, что воля есть, отрицает только, что какая-нибудь воля могла бы быть иной, чем она есть. Это, само собой разумеется, воля, это значит: чрезвычайно сложная смесь из инстинктов, желаний, предчувствий и идейных ассоциаций, которая как увертюра, сопровождающая музыка и финал жмётся к действию (когда в небогатых волей, но бедных делами неврастениках музыка остаётся без действия), воля является по необходимости волей, не кочаном капусты и не лесным орехом, но должна быть волей; и не может хотеть картофелины, если хочет бургундского вина. Именно поэтому это и воля, и хочется почти сказать: чем вынужденней воля, тем более вынуждающей она является. Но так оно выражается только в риторической сжатости и должно бы звучать иначе, если бы у нас было время для более длинного, нюансированного рассмотрения. Т.к., конечно, ни в какой необходимости, даже в необходимости воли, нет различных степеней, всё одинаково необходимо, как это является одним и тем же, когда я говорю: Что-то необходимо, или просто: Оно есть. Но, пожалуй, есть различия в происхождении этой необходимости. Есть разница, рождается воля их воли или из гениталий. Должен ли человек хотеть, т.к. его мощно влечёт в чрезмерное и шикарное, или потому что его стегает плеть нищеты или насилия. Будет ли государство расти дальше, т.к. множество маленьких ничтожеств желают или не желают, будет ли оно преодолено, т.к. сильнейшие страсти и тоска, понимание и формирующие инстинкты принимаются за дело. Есть разница, ведёт ли дикое безумие перо из прошлого, или художественное чувство и интуиция гения рисует ясные контуры для становящегося.
21. Сумасшедшим в государстве является то, что оно является целесообразной конструкцией, но имеет формы конструкции пространственной.
22. В общественной жизни людей нашего времени есть только одна целесообразная конструкция - община и союз общин.
23. Границы общины вполне имеют смысл (что, конечно, исключает только сумасшествие, но в единичных случаях не бессмысленность и нецелесообразность): они ограничивают местность, которая естественным образом прекращается там, где она прекращается.
24. Государство же вовсе не расширенная местность, как община является ограниченной. Что объединяет людей в государстве, не является совместным существованием, но спутанным нагромождением целей, которые связались друг с другом в истории, происхождении и насилии.
25. То, что государства образовались посредством кочевничества и поселения, мы знаем. Был народ, который поселился и стал обладать землёй. Государство и земля были одним и тем же: государство было местностью, которая была заселена и должна была обрабатываться и защищаться. Это была земля племени, земля отцов, отчизна. Земля, которую возделывали, люди, которые на ней жили, и учреждения, которые они создали для своих целей: эти трое были одним. И учреждения, и законы были связаны с предками и с наказанием людей. Они коренились в земле и всё же парили подобно небесному облаку, как дух гор, над народом. Это было настоящим триединством: бог-отец земля, на нём сын-человек, а над ними святой дух.
26. Но теперь нет племенных государств и нет отчизны, а только освящённая бездуховность. Дух нашего времени, их язык и искусство не парят над государством; реальность, от которой произошли эти конструкции, являются реальностью и народом; которым ещё только суждено прийти. Мы должны распутать клубок государства, мы должны резать и разделять, и быть деструктивными. Общность духа не привязана к местности, и насколько она всё-таки иногда привязана, она всё же не привязана к государству. Немецкость - это не совместная жизнь, не стиснутость одного племени, у которого воспоминание о бродяжничестве, времени путешествий и возделывания земли ещё сидят в крови, не карэ готовых к бою завоевателей, которые держат под собой побеждённый народ, и для защиты страны постоянно должны быть обороной и оружием вовне (поддержание и освежение этих вещей являются чистейшей ложью и историческим заблуждением): немецкость - это дух, связывающее качество, речь. Если бы действительно дух речи и немецкость были основами так называемого немецкого государства или империи, то войны этого государства должны бы были быть связаны, например, с войной, которую вёл Лессинг против Корнелля, а внутренние учреждения Германской империи были бы в родстве с ритмом и духом стихов Гёте. Даже профессора гимназий в это не верят.
27. Это великая, далеко ведущая вещь, когда однажды сбудется, что дух людей в общественных делах так же очистится от суеверия, как в частных делах знания и морали некоторые (немногие) уже освободились от этого посредством столетнего труда мудрых людей. Поэтому нельзя говорить этого слишком часто: государство не есть страна. Страна - это земля, ничего иного; другое, переносное и лживое значение возникло и стало правдоподобным, только когда хозяева земли перестали быть хозяевами, но всё ещё хотели быть хозяевами земли. С землёй имеют дело крестьяне и их объединения, строители домов и жильцы, организации, следящие за наследованием земли (если бы такие были, но, воистину, для такой организации не нужно никакого государства) и общины. Все эти единичные образования объединяются в том, что на хорошем немецком называется уездом. Уезд или земство - это союз общин. Государство существует не для защиты земли, более того, наоборот, всё ещё иногда приходится защищать землю и родной очаг, потому что есть государства.
28. Теперь мы приближаемся к пониманию, чем, собственно, является государство. Государство - это сумасшествие или иллюзия. Этим мы ничего плохого о нём не говорим; безумие или иллюзия - это только другое имя духа; безумие или иллюзия - это всё, чем люди располагают по ту сторону жратвы, пьянство и совокупления; иллюзия вошла и в наши еду, питьё и любовь. Мираж - это не только каждая цель, каждый идеал, каждая вера в смысл и цель жизни и мира; мираж есть каждый флаг, за которым следуют люди, каждый удар барабана, который ведёт людей в опасность, каждый союз, который объединяет людей и создаёт из суммы отдельных существ новое здание, новый организм. Безумие - это наивысшее, что есть у человека; в нём всегда есть что-то от любви; любовь есть дух, и дух есть любовь: а любовь и дух являются миражом. Не надо верить, что государство является старым миражом, который надо только опрокинуть, обновить или заменить. Нет ничего более достойного почитания, чем старый мираж, даже когда он исчезает или мешает пройти; нет ничего более могучего, чем старое безумие, которое ещё живо и передаётся из поколения в поколение; и всегда есть что-то отвратительное в новом мираже, который мутен, неумерен и неуверен как молодые собаки или молодое вино. Государство никогда не было молодо и не может быть святым. Оно гнусно, совсем не так, как это имел в виде Вольтер. Но есть настоящие и фальшивые миражи. Есть живой и необходимый мираж, и есть искусственный и принудительный. Настоящее безумие сидит в индивиде, и одинаковость безумия во многих создаёт наружное строение. Настоящее безумие - качество связующее. Любовь есть готовность и реальность, которая заключается в самом человеке; она создала семью; и её дионисическая самоотдача создала трагедию и образы богов; такой была и сущность христианства, когда оно было живо в Средние века - любовь и связывающий людей, связывающий всё дух. Таким было бы и сообщество языка нации, если бы государство его не притесняло и не ограничивало; так, раса евреев, не смотря ни на что, является государством; так везде, где реальность - климат или происхождение, или история, или объединяющее несчастье, создаёт где-то в душах равенство, а из личностей союз, не юридическую, а духовную персону, организм высшего порядка. Таким было племенное государство, о котором мы говорили; такой была городская республика. Но не таково государство. Оно не сидит в сердцах и душах своих подданных. Государство никогда не было индивидуальным качеством, никогда правдой. Безуспешно с конца Средневековья государство пыталось занять место распавшихся городских республик, племенных союзов, гильдий и товариществ, деревенских общин, фондов и корпораций. Настоящий мираж вносит дух во всё, чего он касается; он дал старым городам, домам, мёртвым вещам обихода форму, красоту и жизнь. А у государства нет духа, оно никогда не придало какой-либо вещи красоту, оно оставило либо сделало всё холодным и мёртвым. Форма мёртвых вещей является необходимостью с блеском свободы; форма, в которой живые сущности объединяются в союзе, в высшем организме - есть необходимость с чувством добровольности. Форма и бесформие государства, однако, являются принуждением и насилием.
29. Поэтому государство является фальшивым миражом, т.к. оно приклеивает цели, которые не связаны друг с другом местностью, которые вообще друг с другом не связаны, которые можно достичь только в узком кругу или в охватывающих, существующих для себя союзах, к местности, территории, пространству. Поэтому государство, хотя оно не является национальным государством, всё время вынуждено одеваться в прекрасный настоящий мираж национальности, как в одежду лжи; но так обстоятельства только ухудшаются, из этого возникают отвратительные и грязные войны национальностей, когда делами каждой нации должна заниматься она сама (т.е. общность языка), а государственные войны лживо мотивируются национальным накалом, когда в самом деле никогда не было войн из-за языка или обычаев. Национальность - это настоящее и любовный союз, и достаточно дух, и не требует государства, чтобы жить как цель в людях и творить из них здание красоты. Но другие цели, которые ещё заперты в государстве, только тогда освободятся и оснуют союзы людей, когда они по-настоящему и полностью пропитаются миражом, одухотворятся и пропитаются кровью. Когда связь человека с полезным трудом станет любовью, собственно, любовью к равному, любовью к делу, т.к. среди людей справедливость в отношении всех лучше, чем любовь к нескольким, и когда затем в общинах и союзах каждый по желанию и духу сядет за стол культуры: тогда больше не будет государства, только, может быть, в кружке друзей государства, которые между собой по сердечной глупости станут играть в государство, как они сегодня играют в скат, но оставляют других в покое.
30. Поскольку люди утеряли связующий дух, групповой дух и общих дух, дух понимания в вопросах само собой разумеющегося и дух свободы и характера в вопросах самостоятельности, либо он печально ослаб, нами нужно иначе дирижировать, приказывать и удерживать нас в рамках: дух был замещён бездуховностью или государством. Государство, или связанная законами и опирающаяся на силу оружия бюрократия, является последней инстанцией во всех человеческих делах, в которых он имеет вес, и размер его власти определяет игра дикой заинтересованности и расслабленного равнодушия, которую почти что можно назвать модой. Нет области индивидуальной жизни и групповой жизни, которая не была бы уже государственно урегулированной; и в различные времена это различные области, которые как раз являются безгосударственными. Раньше оно заботилось о курении и о питье кофе, но не о заключении брака; теперь оно создало для этого особое заведение и освобождает другие удовольствия. Я не могу вдаваться в подробности, хочу также сохранить спокойствие и больше не говорить о злодеяниях. Я только выдвигаю несколько тез. Во-первых: нецелесообразно и невозможно регулировать самые различные цели посредством центральной власти государства. Каждая цель требует особого целевого союза; и там, где цели соприкасаются, там есть потребность в целевых союзах, а там, где цели пересекаются, нужны судьи. Во-вторых: культура притесняется и находится в опасности, когда государство имеет и должно иметь тенденцию не только достигать цели объединённых людей, но и быть самоцелью. Самоцелью должен быть только настоящий и благородный мираж. Люди поклоняются в государстве невидимой и священной силе, которой они подчиняются. Люди должны поклоняться невидимой и священной силе и подчиняться ей. Надо всеми целями жизни должны быть смысл, освящение, мираж, нечто, во имя которого живётся и работается. Но государство, если у него отнять цели, цели, которых оно не может достичь, и которые оно разбазаривает, является поэтому ничем, совершенным ничем. Таким образом выясняется, что государство существует ради людей, но не может помочь людям; что люди существуют ради государства, но оно ничего не может для них означать. Мы не находим этого, тёмного и покоряющего, что могло бы для нас, нас всех, что-то значить; мы не находим значения жизни и мира; мы - ищущие. Но мы можем найти то, что может помочь нам и служить жизни: целесообразный вид объединения людей во имя пользы и культуры. Кто знает: если мы, наконец-то, последуем с силой и характером за целями жизни, которые теперь, собственно, абсолютно ясно лежат перед нами, не восстанет ли тогда и загадка жизни, великий, воодушевляющий мираж новой человеческой культуры? Так может произойти или не произойти: но государство, в любом случае, является лишь каплей в земном мире и ничем для небесной тоски.