Я ненавижу эту помаду, мне кажется, её вызывающий тон делает меня похожей на торговку арбузами на нашем городском рынке. Я терпеть не могу эти приторные духи, в которых сквозит дешевый аромат полевых цветов, напоминающий о грустном, о моей минувшей юности. Но я все равно встаю перед зеркалом, крашу губы и прикладываю пробочку духов к местам, предназначенным для поцелуев. Потому что так любит Вова.
Вова - мой любовник.
А я - Катерина Сергеевна Карасева, урождённая Ломова, законная жена ректора нашего института Ильи Александровича Карасева. Я рафинированная реалистка. Моя жизненная позиция базируется на следующих принципах: трезвый расчет, сосредоточенность и напор. Я - Ломова и, подобно лому, бью в одну точку, пока не достигну поставленной цели. Если на пути окажется препятствие, разнесу его в щепки. Против меня нет приема. Короче, я - вся в папу. Но в отличие от папы умело скрываю свои характерные особенности. Снаружи я кошечка, мягкая, пушистая, готовая мурлыкать и тереться о ноги хозяина.
На десять утра назначено экстренное совещание в администрации города. По-видимому, руководство чем-то сильно обеспокоено. Срочно собирают узкий круг избранных горожан. Пригласили и нас, хозяев фирмы "Лобстер".
Вчера, уже поздно вечером, позвонил Вова, велел готовить отчет по основным показателям. Пришлось, на ночь глядя, собирать всю команду - главного бухгалтера, снабженца, зама по производству, технологов и мастеров. Вова владелец фирмы, ему для счастья достаточно одной цифирки, отражающей сумму прибыли, а я пребываю в должности управляющего, поэтому обязана совать нос во все дыры, от закупки оборудования до качества и себестоимости выпускаемой продукции.
Я стою перед зеркалом в гостевой спальне, так мы с папой называем эту огромную комнату с потолком, наподобие церковного свода, но расписанного фресками фривольного содержания, стою и всматриваюсь в собственное отражение, как доктор в пациента. Выгляжу на свои законные тридцать три года. Назвать себя красавицей не поворачивается язык, зато море обаяния, особенно наигранного, когда возникает необходимость им воспользоваться. Итак, веки чуточку смежим, добавим электричества в глаза, чтобы взгляд волновал собеседника и сулил исполнения желаний, но не всех желаний и не сразу. Для этого немножко приподнимем уголки губ и приклеим улыбочку Джоконды - смесь доброжелательности и насмешки. Готово.
- Ма, - в дверь заглядывает мой сын Данька, - целый час ищу, где ты подевалась. Весь дом облазил.
Даньке четырнадцать лет, а он уже выше меня на пол головы. Я порой удивляюсь, отчего Даня не взял от отца ни единой черты, весь в меня и в деда. Удивляюсь и радуюсь - наша кровь, Ломовская!
- Ма, можно я приведу Ритку? - спрашивает Даня. - Хочу вас познакомить.
- Все уши прожужжал своей Риткой. Я уже знаю её лучше, чем тебя. Заочно.
- Ну, мама...
- Ладно, - соглашаюсь я. - Приводи на следующей неделе.
Данька выкрикивает что-то туземное, обхватывает меня за талию, отрывает от пола и кружит вокруг себя так, что ноги мои уносит центробежная сила.
2
Я иду вдоль набережной. На мне платье, легкое, как дым. Вполне официальное для экстренных совещаний, но достаточно открытое для похотливых глаз. Солнце уже высоко. Море спокойное и на всем его просторе лишь один белый катер скользит по синей воде. Я прохожу через парк Мандельштама, заброшенный и заросший бурьяном, и оказываюсь на площади Ленина перед зданием администрации. Это настоящий дворец, исполненный в стиле классицизма. Тяжелые колонны в три обхвата, ротонда, балкон, и высокие узкие окна с полукруглыми сводами. Я поднимаюсь на второй этаж по широкой мраморной лестнице, устеленной ковровой дорожкой. Справа на стене висят офорты, запечатлевшие исторические уголки нашего города. Перед дверью в конференц-зал толпятся представительные мужчины в белых брюках и белых рубашках. Среди них Вова. Я гипнотизирую его взглядом, мысленно посылаю сигнал - обернись.
Вова поворачивает голову и едва не подпрыгивает. Машет мне рукой, выбираясь из толпы, и подходит так близко, что я слышу, как стучит его сердце.
- Пойдем, Рыба, - говорит Вова и тащит меня за руку.
- Ты с ума сошел, совещание начнется через пять минут, - увещеваю я Вову и быстро перебираю ногами, стараясь поспеть за его широким шагом.
Мы летим по длинному коридору с множеством помещений по обе стороны. Вова толкает каждую дверь подряд, заглядывает внутрь и тащит меня дальше.
Наконец, он находит пустующий кабинет и затаскивает меня в эту маленькую комнату без окон. Здесь царит полумрак, лишь у дальней стены, под потолком, примостился одинокий светильник. Пока Вова возится с замком, пытаясь запереть дверь, я успеваю рассмотреть ксероксы в количестве двух штук, четыре стола с принтерами и прочей оргтехникой. Большего увидеть не получается. Вова обхватывает меня своими ручищами и целует в шею. Мой любовник похож на медведя по своей мощи и своему напору, но обладает такой сноровкой и нежностью, что мне и в голову не приходит считать его грубияном. Вова разворачивает меня спиною к себе, задирает моё официальное платье, и мы отправляется в короткое путешествие, знакомое до мелочей, но всякий раз неповторимое. Спустя несколько мгновений, я слышу, как Вова начинает глубоко дышать, слышу, как сквозь его дыхание прорывается мучительный стон, будто он отрывает штангу от пола. Но разделить счастливые страдания большого медведя у меня не получается. Мои локти елозят по столу, едва не срывая кожу, а глаза неотрывно следят за дверью. Я боюсь, что она откроется.
Не надо смотреть на дверь, говорю я себе. Закрой глаза и отправляйся в путешествие, догоняй своего парня.
Я закрываю глаза, отбрасываю всё, что отвлекает, сосредотачиваюсь, на чем должно.
Вскоре во всех уголках моего тела начинает закипать кровь, и образовываются энергетические пузырьки. Они разгоняются по бесчисленным руслам, щекочут нервы и устремляются в единое место. И здесь, в этом месте, нарастает и неотвратимо приближается кульминация. Вот-вот прорвет дамбу. Я не могу удержаться и начинаю подвывать: Во-ова, Во-ова.
В это мгновение всё обрывается. Я открываю глаза. Дверь кабинета распахнута настежь, а в проеме застыл тоненький женский силуэт.
Мы с Вовой протискиваемся в дверь бочком, потому что надо разминуться с девушкой. Она стоит на пороге в обнимку с кипой бумаг и прижимается спиной к дверному косяку.
- Доброе утро, - говорю я, выбираясь из кабинета. - У вас на блузке расстегнулась пуговка.
Девушка судорожно кивает головой и провожает меня взглядом, полным ужаса, будто с ней поздоровалось приведение.
3
Вова осторожно открывает дверь конференц-зала. Совещание уже в полном разгаре. Мы пытаемся незаметно пробраться на свои места, но мэр города Николай Семенович не может удержаться и делает нам замечание:
- Макаров и Карасева, почему опаздываете?
- Извините, - оправдывается Вова, - мы размножали документы на ксероксе.
- Ты доразмножаешься, - бормочет мэр. - Потом всю жизнь будешь работать на алименты. Продолжайте, Алексей Иванович, - обращается он к докладчику.
Бодренький старичок Алексей Иванович - председатель нашего законодательного собрания. Каждый год он обещает выйти на пенсию и разводить кур на даче, но в последний момент передумывает и остается на государевой службе.
- Ситуация в городе критическая, - продолжает свой доклад Алесей Иванович. - Народ бунтует. Устраивает, понимаешь, демонстрации. Как только начинается рабочий день, выходят старики и женщины, встают со своими детками перед бульдозерами и экскаваторами с целью помешать строительству. Срывают работы изо дня в день. Надо срочно принимать меры.
- Мда, - произносит мэр, поглаживая свою лысую голову. - А нам, кровь из носу, нужно до следующего лета построить у моря двадцать элитных коттеджей для наших высоких покровителей. Люди оттуда, - мэр многозначительно тычет в потолок согнутым пальцем, - валандаться с нами не будут. Перекроют кислород и всё. Город останется с голой задницей.
- Да и себе не мешает возвести скромные домишки, - вставляет Алексей Иванович, - чтобы было где старость встречать. А этим баранам подавай свободу. Они, видишь ли, привыкли, что море всегда рядом и бесплатно. Купайся, не хочу. И всё на халяву. Вот и орут во все глотки - не позволим заслонять заборами народное достояние!
- Николай Семенович, у меня предложение,- с места поднимается сдобный мужчина с розовыми щеками. Это главный прокурор нашего города. Форменная тужурка сидит на нем, как на корове седло. - Надо подключить Росгвардию, - говорит прокурор. - Демонстрантов разогнать к чертовой матери, а зачинщиков в автозаки. Я постараюсь навесить им такие сроки, чтобы вышли не раньше, чем мы обтяпаем свои делишки.
- Товарищ прокурор, попрошу выбирать выражения! - делает замечание мэр.
- Росгвардия, конечно, хорошо, - задумчиво произносит Алексей Иванович, - только вряд ли получится. Дело в том, что в протестах участвуют жены росгвардейцев. И здесь большой вопрос - станут ли мужья крутить руки своим женам и засовывать их в автозаки?
- Значит так, - прерывает дебаты мэр. - Сейчас заслушаем доклад по второму вопросу, а потом примем совместное решение. Итак, слово предоставляется Владимиру Макарову, главе акционерного общества "Лобстер".
Вова занимает место за трибуной, стоит, поигрывая плечами, как борец перед схваткой. Начинает с места в карьер:
- В этом году мы расширили производство. Закупили импортное оборудование, приняли классных специалистов. Мы вбухали в нашу фирму огромные деньги, в том числе и бюджетные. Наши расчеты указывали на быструю окупаемость и высокую прибыль. Но возникли форс-мажорные обстоятельства, которые ставят наше предприятие на грань банкротства.
- На что вы потратили государственные деньги? - строго спрашивает мэр.
- Хорошо, отвечу, - говорит Вова. - Статья первая - отчуждение прибрежной полосы, большую часть которой занимает городской пляж. В вашу собственность, Николай Семенович. Эта затея нам обошлась... Одну минуту, - Вова начинает листать отчет.
- Достаточно, - останавливает его мэр. - Лучше расскажите, что это за форс-мажорные обстоятельства, от которых ваши расчеты рассыпались в пух и прах?
Вова шевелит мощными плечами, перестраивает внутренний метроном на другую частоту.
- Главная цель нашей фирмы, - говорит он, - благополучие горожан. Мы предлагаем средиземноморскую диету, в которую входит морепродукт под названием лобстер. Но, увы, население нашего города считает лобстера слишком дорогим продуктом, и нажимает на дешевую отечественную свинину. Будь мы евреями или, скажем, мусульманами, со свининой не было бы проблемы, но мы русские, черт нас подери. И поэтому задаем исконно русский вопрос - что делать?
- Надо запретить свинину, - подсказывает прокурор.
- Как её запретишь? - удивляется Алексей Иванович.
Пока начальство препирается, я сосредотачиваюсь на себе. С той минуты, как я вошла в конференц-зал, у меня начал побаливать живот. Сначала слабенько, а потом сильней и сильней. Боль нарастала, расползалась внизу живота, и сейчас мне кажется, будто внутри завелись гномы, семь штук. Они вцепились крепкими руками в мой ливер и тянут его, что есть мочи. Эй, ребята, говорю я гномам, вы там не зверствуйте, не переступайте болевой порог, я не железная. Женщины вообще бедные существа, вот как приходится расплачиваться, если мы не завершаем начатое дело. Я наклоняюсь, делаю вид, что поднимаю оброненный платок. В таком положении боль чуточку слабее. Но сколько можно искать этот чертов платок? Всё, хватит ныть, говорю я себе, быстренько распрямилась, вскинула подбородок и улыбнулась. И следи, чтоб на лице твоем не промелькнуло ни единой черточки страдания. Я усаживаюсь поудобней и включаю слух.
- Давайте посоветуемся с нашей наукой, - доносится до меня голос мэра. - Здесь присутствует профессор Сквозняков. Что скажете, профессор?
На трибуну взбирается невысокий мужчина. У него огромный лоб до макушки и лишь на затылке, за ушами, свисает веник седых волос. На бледном лице профессора нависают набрякшие веки. Глаз не видно. Мужчина набирает полную грудь воздуха и начинает орать:
- Я ненавижу это быдло! Я сделаю из них животных, превращу в стадо скотов! В стадо, которым легко управлять!
При этих словах он поднимает веки и смотрит в зал. У него черные, как угли, глаза, готовые прожечь насквозь. В первое мгновение мне кажется, будто он смотрит исключительно на меня, испепеляет в хлам. Я съеживаюсь, исподтишка поглядываю на соседей. Многие смутились, не понимают, кому адресована ярость Сквознякова.
А профессор между тем меняет тон. Теперь его голос звучит спокойно.
- В ближайшие дни, - говорит Сквозняков, - я предоставлю план, распишу все действия шаг за шагом. С вашей стороны потребуется создать рабочую группу, куда следует включить специалистов в области ай-ти технологий, парочку авторитетных депутатов, политологов, работающих в социальных сетях. И группу медицинских работников, способных к научной и практической деятельности. Этих ребят следует поддержать материально, чтобы они не только вкалывали, но и держали язык за зубами, - Сквозняков вскидывает голову и двигает подбородком вправо-влево. - С помощью современных технологий, - продолжает он, - я буду воздействовать на подсознание горожан. В конце концов, превращу их в животных, которым будет наплевать, есть ли у них выход к морю или нет. Они будут жрать лобстеров вместо свинины, и смотреть на хозяина преданными глазами.
Некоторое время в зале стоит тишина, слышно, как муха бьется в стекло сводчатого окна. Первым в себя приходит мэр Николай Семенович.
- Сколько времени понадобится для этого эксперимента? - интересуется он.
- До конца года управлюсь, - заявляет профессор.
- Господа, - мэр поднимается из своего кресла и смотрит на нас, на каждого по очереди. - Я надеюсь, вы понимаете, о нашем сегодняшнем разговоре никому ни слова.
Экстренное совещание подошло к концу, мы расходимся. У всех напряженные лица, только Вова улыбается светло, как ребенок. В фойе он берет прокурора за обшлаг форменной тужурки и спрашивает:
- Толя, откуда он взялся, этот профессор?
- Собутыльник нашего мэра, - тихо отвечает прокурор. - Недавно выпустили из дурки.
- Белая горячка?
- Не знаю. Справку выдали, что здоров.
4
Мой муж Илья Александрович больше всего любит вечернее время от девяти до одиннадцати. К этому часу душа ректора Карасева начинает млеть в предвкушении очередного телесериала и бокала крепкой мадеры.
Сейчас половина девятого. Мы расположились в гостиной за длинным столом. С правого торца восседает папа в кресле из красного дерева. Это кресло он прикупил в каком-то столичном музее, заплатив за него сумасшедшие деньги. Теперь всем рассказывает, что оно принадлежало царской семье, и в этом кресле любил посиживать Григорий Распутин, чей дух, очевидно, подпитывает папу через заднее место.
По левую руку от папы сидит Данька. Перед ним на белой скатерти лежит планшет. Данька как бы здесь и его как бы нет, жизнь моего сына протекает в параллельном измерении. Лишь изредка Даня материализуется и оказывается в нашей сермяжной действительности, чтобы определить, где он находится и какое сегодня число.
Слева от Даньки - я, человек с состоявшейся судьбой, но живущий в предчувствии перемен. Эти перемены я жду с радостью и страхом, потому что уверена, они разрушат всё, чего я достигла повседневным трудом. А вот какое сооружение собираюсь воздвигнуть на месте обломков совершенно не ясно. Эта неопределенность - самое отвратительное и некомфортное для меня состояние.
За левым торцом стола сидит мой муж Илья Александрович. Он вальяжно развалился в кресле, запрокинул голову и смотрит сквозь потолок, сквозь крышу нашего дома туда, в бездонное небо, на созвездие Рыбы, под которым он родился и под которым живет с наслаждением и с пользой для человечества.
Стол накрыт. Домработница Лиля заканчивает последние приготовления к нашей трапезе или, как говорит папа, вечерней поверке перед сном грядущим. Задача этих сборов - выяснить, крепки ли наши семейные скрепы, и бьются ли наши сердца в унисон с папиным сердцем.
Лиля приносит бутылку мадеры, ставит на стол и по-хозяйски окидывает взглядом вечернюю поляну. Хрустальные бокалы сверкают, преломляя электрический свет, две овальные салатницы доверху наполнены шинкованной зеленью, в пузатой вазе на длинной ножке теснятся плоды инжира. Из мясного на столе только утиный паштет, корейка, копченная на дровах, и толстая кровяная колбаса в натуральной оболочке. Никакого горячего, никаких гарниров и соусов. Персонально для Даньки сладкий творог с рубленой курагой. Персонально для моего мужа - картонное ведерко попкорна.
- Я пойду? - спрашивает Лиля разрешение у папы. Ей пора, самое время почитать внукам книжечку перед сном.
Папа берет бутылку вина, крутит перед глазами.
- Ты год смотрела? - спрашивает он. - Это же коллекционное.
Он приподнимается из кресла, обнимает Лилю и прячет лицо в ее пышных волосах.
Лиля стоит с опущенными руками, терпеливо ждет, когда папа оставит её в покое.
Я не знаю, было ли что между ними? Мама перед самой кончиной уволила Лилю. А, спустя полгода, как мамы не стало, Лиля снова вернулась в наш дом.
Я провожаю домработницу до калитки:
- Ты прости его, Лиля, - говорю я. - Он стал капризным в последнее время. Стареет.
- Я простила его двадцать лет назад, - произносит она и уходит.
Я возвращаюсь в дом. После темноты, опустившейся на город, свет огромной люстры слепит как огонь электрической сварки.
Папа умудрился вытащить Даньку из его зазеркалья и ведет с внуком просветительную беседу.
- Ты почему не любишь наш город? - спрашивает папа.
- За что любить? - ломающимся голосом говорит Данька. - Скучный, маленький.
- Ну, здрасти, - возмущается папа. - У нас такая история, будь здоров. Ещё до нашей эры здесь мотались племена скифов. Потом греки, римляне...
- Все равно, - упирается Данька, - как был провинциальным, таким и остался.
Илья прерывает созерцание звезд и говорит:
- Да, с виду мы провинция, но культура нашего города измеряется тысячелетиями, а это значит, что в каждом из нас заложен особый генетический стержень. Нас невозможно согнуть. Мы стоики.
Папа презрительно фыркает:
- Да какой в тебе стержень? - говорит он. - Вата одна.
Я смотрю на папу и искренне им любуюсь. В свои семьдесят лет он крепок телом, сохраняет ясный ум и непоколебимые убеждения. Его можно поместить в краеведческий музей, как знаковый экспонат. Папа здесь родился. Служил на Севере. И вновь вернулся в наш город в 1993 году, когда авторитет защитников Отечества ушел в минус. Папа не стал дожидаться военной пенсии и оставил службу в звании капитана второго ранга. Он выбросил шинель и фуражку с золотым кантом. Оставил лишь кортик. Когда я была маленькой, любила втайне от родителей тихонечко достать из папиного стола этот кортик, нажать фиксатор и медленно выдвинуть лезвие из ножен. Мое детское сердце обмирало от восторга и ужаса при виде стального клинка.
В нашем городе папа сколотил команду из бывших сослуживцев. Эти ребята отжали морской порт у тогдашних хозяев и стали продавать солярку, корабли и сахар зарубежным клиентам и местным перекупщикам. Папа разбогател, его авторитет превзошел значение местных руководителей. В городе до сих пор помнят результаты папиной деятельности. Он перестроил стадион "Авангард" под центральный рынок, открыл казино в здании кинотеатра "Волна" и создал банк "Морская миля".
Семью папа тоже не забыл, он отреставрировал дом Потемкина, загадочное сооружение, состоящее из путаницы коридоров и комнат. Эти старые развалины папа превратил в непреступную крепость и обнес её стеной в четыре человеческих роста. Здесь мы и живем по сей день.
Но пришли новые времена и папа в них не вписался. Он говорил, что ушел из большой игры из-за брезгливости, которую испытывал к новой власти. Но мне кажется, что молодые эффективные менеджеры выперли папу с треском. Они хотели раздеть его до нитки, но опытный папа успел спрятать часть капитала и теперь пребывает в роли короля, который выращивает капусту.
Сейчас он командует спасательной станцией на городском пляже. В его распоряжении вышка, два спасателя и сторож. Да еще лодка с мотором "Вихрь", который заводится при удачном расположении звезд.
В телевизоре между тем разворачивается очередная драма. Герои сериала проживают каждое мгновение на пределе человеческих возможностей. Такое впечатление, что в одном месте сошлись ангелы и бесы для окончательного выяснения отношений. Напряжение пять тысяч вольт. Только меня не бьет током, может, потому, что напряжение игрушечное, и всё в этом кино происходит понарошку.
- Папа, - говорю я, - ты же не любишь такие фильмы. Зачем сморишь?
- Хочу понять, чем вы, молодые, живете.
- Ха! - с презрением произносит Илья. - Нашли достоверный источник. Хотите знать сегодняшние проблемы, читайте Достоевского.
- Заткнись, индюк! - отвечает папа.
Не проходит и пяти минут, как всё налаживается. Папа дремлет в своем кресле. Данька погружается в планшет. А Илья без устали закидывает в себя попкорн и нервно сучит ногами по паркету, сопереживая героям сериала.
5
Я приношу веник и совок, убираю попкорн, рассыпавшийся по паркету. Боковым зрением отслеживаю обстановку.
В телевизоре - реклама.
Папа дремлет в своем кресле, а Данька прячется за спинкой кресла, потом высовывается, осторожно проводит соломинкой от коктейля под носом у деда. Тот дергает губами и морщит нос. А Данька трясется, весь красный от сдавленного смеха.
Мой муж Илья Александрович погрузился в смартфон, аккуратным пальчиком передвигает картинки. Но вдруг его лицо начинает выражать крайнее изумление, Илья прыскает сквозь сомкнутые губы, потом запрокидывает голову и начинает смеяться во всё горло. Наша люстра подхватывает раскаты его смеха и сопровождает их легким перезвоном.
Папа просыпается и с удивлением смотрит на Илью.
- Ах-ха-ха! - заливается мой муж. - Ой, не могу. Ха-ха-ха! Нет, вы только послушайте, что пишет этот сумасшедший - он откашливается, напускает на лицо строгости и начинает читать: - На всей Земле нет другого живого существа, с которым у человека было бы так много общего. Эти существа - свиньи. И мы и свиньи - всеядные, и мы и свиньи - стадные. Физиология свиньи наиболее соответствует человеческой. Так эмбрион свиньи имеет закладку пятипалой руки и мордочку, сходную с человеческим лицом, а копытца и пятачок развиваются только перед самыми родами. По данным Института молекулярной биологии строение молекулы гормона роста свиньи и человека почти полностью совпадают.
- Ну, и что здесь смешного? - интересуется папа.
- Подождите, - отмахивается Илья и читает дальше. - По строению и размерам органы свиньи схожи с человеческими. Свиное сердце весит 320 г, человеческое - 300 г, масса легких у свиней - 800 г, у человека - 790 г, масса почек соответственно 260 и 280 грамм, печени - 1600 и 1800. Кожа свиньи очень похожа на человеческую, свинья может даже загорать. Болезни новорожденных поросят примерно такие же, как у грудных детей. В клетках свиней вырабатываются человеческие версии двух белков тромбомодулина - CD141 и CD46. Первый не дает крови сворачиваться после операции, второй блокирует иммунный ответ и таким образом защищает чужеродные ткани от разрушения.
- Илья, а кто автор? - спрашиваю я.
- Сквозняков. Профессор нашего института. Я тебе, кажется, говорил про него. Ненормальный тип.
Илья тянется за бокалом, допивает остатки вина и продолжает чтение:
- Эволюционные линии людей и свиней разошлись давно. Но нас, людей, совершенно не интересовало, по какой причине некогда общее русло разделилось на два самостоятельных потока.
- Это чего, правда? - спрашивает Данька. - Мы и свиньи одного рода? Или твой профессор прикалывается?
- Слушайте дальше, - говорит Илья. - Коллективу ученых нашего института удалось, наконец, заняться исследованием этого вопроса. По прошествии нескольких лет напряженного труда, мы готовы огласить полученные результаты и вынести их на суд общественности, - Илья обводит нас хитроватым взглядом и произносит: - Ну, что, готовы выслушать результаты исследований знаменитого профессора?
- Всегда готовы! - рапортует Данька.
- Итак, - Илья подносит смартфон к своим близоруким глазам и начинает читать медленно, с выражением: - Люди, едва они создали примитивное оружие, почувствовали себя хозяевами на Земле и принялись охотиться. Начался переход от растительной пищи к мясной. Под раздачу попали не только дикие животные, но и свиньи, которые на тот момент являлись братьями и сестрами людей и не уступали людям в плане интеллектуального развития. Единственное отличие состояло в том, что свиньи по своей натуре были мирными и доброжелательными, а люди - свирепыми и кровожадными. Люди начали убивать свиней и употреблять их мясо в пищу. От этой жестокости и несправедливости целые поколения свиней испытывали стресс. Невероятные душевные страдания, выпавшие на их долю по вине человека, остановили свиней в дальнейшем их развитии. Именно поэтому свиньи на сегодняшний день не столь совершенны, как мы.
- Интересное кино, - говорит папа. Он отрезает кусок кровяной колбасы и отправляет в рот.
- Мы и сейчас, - продолжает читать Илья, - как истинные каннибалы, употребляем в пищу мясо наших сородичей. А ведь они, эти удивительные существа, могли достичь нашего сегодняшнего уровня и участвовать вместе с нами в совершенствовании Земной цивилизации. Более того, свиньи обогнали бы нас, ведь их организм по своим физиологическим параметрам лучше приспособлен к Земным условиям, - Илья делает паузу и вздыхает: -М-да, похоже, коллега окончательно свихнулся. Придется на ученом совете ставить вопрос о его вменяемости.
- Илья, - задаю я вопрос, - как ты считаешь, это письмо никак не повлияет на наших сограждан?
- Конечно, нет. Ересь сплошная! - небрежно бросает мой муж.
- Но ты сам говорил, - продолжаю я, - что люди склонны поддаваться внушениям и легко уступают чужому влиянию.
- Не все, - вставляет папа.
- Да, не все, - соглашается Илья. - Статистика показывает, что из десяти человек - восемь поддаются чужому влиянию. И только двое остаются при своем мнении.
- А чего так мало? - удивляется Данька.
- Это естественно, - говорит Илья. - Вот смотри, сынок, цивилизация создала для нас сложное окружение. В нем легко запутаться. Мы все время попадаем из одной конфликтной ситуации в другую. Нужно как-то выбираться из этого дерьма, искать выход. А сделать это непросто. Ведь наши собственные силы и личный опыт ограничены. Ну, не может один человек знать всё на свете. И тогда возникают трудности, которые склоняют нас к тому, чтобы мы прислушались к чужому мнению и следовали чужому примеру. Вот такая механика, сынок, - при этих словах Илья отваливается на спинку кресла и говорит: - Могу привести слова отца американской конституции Джеймса Мэдисона.
- Мне записывать? - спрашивает Данька.
- Слушай, дурачок, - Илья прикрывает глаза и произносит цитату по памяти: - Разум человека становится труслив и осторожен, если чувствует себя оставленным в одиночестве... Однако человек силен и уверен в себе, когда знает, что другие люди думают так же, как он.
- Но мы же не верим в эту чепуху, - говорит Данька, указывая на смартфон в руке отца.
- Мы не верим, - назидательно произносит Илья, - но не верим лишь потому, что материал подан не изящно, грубо. А мы товарищи образованные. Нас на мякине не проведешь.
- Хреновина чистой воды, - соглашается папа.
6
Нынешнее лето пролетает стремительно, но вбирает в себя столько событий, что их с лихвой может хватить на год или два.
Я слежу за тем, как продвигаются идеи профессора Сквознякова. Мне интересно, как они преподносятся и как воспринимаются горожанами. Но сама занимаю позицию наблюдателя, в происходящее не вмешиваюсь. Я пока не определила - где я, по какую сторону баррикад?
Поначалу происходят отдельные вбросы. То в местной газете появится статейка под нейтральным названием "Братья наши меньшие", то в вечерней телепрограмме покажут заседание дискуссионного клуба "Защитников животных", то на радио прозвучит мнение кандидата каких-то наук. И везде проводится мысль о невероятной физиологической близости человека и свиньи, о трагическом размежевании в далеком прошлом единого вида на две самостоятельные ветви. И виновником этого размежевания всегда представляется жестокий, кровожадный человек. Эти вбросы похожи на лакмусовые бумажки, которые определяют настроение общества. Ага, здесь, в среде тридцатилетних мужчин и женщин такие идеи не прокатывают, хорошо, оставим эту группу в покое. А там, в развеселой толпе подростков, и там, на кухнях пенсионеров, почва благодатная. Туда можно добавить посевного зерна и ждать обильного урожая.
Уже к середине лета идеи Сквознякова транслируются отовсюду и непрерывно. Радио, телевидение, социальные сети, местная пресса - изо всех этих источников на жителей городка водопадом обрушивается информация по свинскому вопросу. Почтовые ящики трещат, переполненные пропагандистскими листовками, вся уличная реклама призывает жителей задуматься о трагическом положении свиней. Мне иногда кажется, что сам воздух нашего городка пропитан тяжелым смрадом свинарника. "Ты живешь в роскоши, а твои братья и сестры - в грязи и непотребстве. Покайся и помоги им!", - кричат бигборды на каждом углу.
Однажды Илья возвращается из института мрачный, с надутыми щеками, что ему совершенно не свойственно. Даже папа не может удержаться и спрашивает:
- Ты не заболел часом, индюк?
Но Илья не отвечает, прохаживается по длинным коридорам нашего дома, и лишь изредка останавливается перед репродукциями картин. Это вырезки из журналов, вставленные в простые рамки. Их когда-то развесила мама с единственной целью - расширить мой кругозор. Илья стоит перед картинами и молчит. И только вечером, когда домработница Лиля покидает наш дом, он решает поведать, что причиной его печали явился студенческий диспут, который прошел в институте. Обсуждался всё тот же вопрос - свинский.
- Там разгорелся горячий спор, - начинает свой рассказ Илья. - Одни отстаивали необходимость покаяться перед свиньями и тем самым очистить свою совесть, другие смеялись над первыми, обзывали их глупцами и психами. Дело дошло до драки. Сначала бились на кулаках, потом в ход пошли стулья. Одного студента кто-то пырнул ножом.
- А ты за кого? - интересуется папа.
- Я воздержался. Явных победителей пока нет. Но тот факт, что эта глупость не отметается сходу, можно считать успехом Сквознякова. Хитер профессор, ему важно, чтоб этот бред поддержало большинство людей.
- А такое возможно? - интересуюсь я.
- Кто знает, - Илья с сомнением покачивает головой.
- Чепуха, - заявляет папа. - Не может нормальный человек поверить в эту хрень?
- Так-то оно так, - подхватывает Илья, - но почему-то эта хрень оказывает на людей сильное влияние. Такое сильное, что становится верой. И самое главное, никакие научные возражения, никакие авторитеты не могут поколебать эту веру.
- А кто организовал диспут? - спрашиваю я.
- Какие-то люди. Называют себя инициаторами, - Илья прикрывает глаза и начинает рассуждать: - Если я не стану преклоняться перед свиньями, то окажусь в меньшинстве. Со временем нас, инакомыслящих, останется совсем мало. Тогда сторонникам Сквознякова не придется прибегать к силе, чтобы усмирить нас. Достаточно будет выразить общее неодобрение. И под тяжестью этого неодобрения мы почувствуем себя отверженными и бессильными. В конце концов, мы станем изгоями, либо примкнем к господствующему мнению.
Папа выразительно смотрит на меня, тычет пальцем в сторону Ильи, затем этим же пальцем стучит себя по лбу.
- Бедный индюк, - говорит папа.
А тут еще Даня подбрасывает уголька, рассказывает, что в их школе учителям поручено вести внеклассные занятия.
- Сначала мы с пацанами убегали, - признается мой сын. - Кому охота вялить мозги после шести уроков. А потом Ритка говорит, там так классно, показывают мультики, анимация крутяк. Ну, мы остались. И точно, там про свиней и про дикого человека. Такая жуткая история, с ума подвинуться.
- Черт знает что, - возмущается папа. - Не хватало, чтобы эту гадость начали проповедовать в детских садиках.
А, спустя несколько дней мы смотрим по телевизору местные новости, и девушка-диктор сообщает будничным тоном:
- В детском саду No 4 прошли занятия на тему "Свинки - наши родные бабушки и дедушки".
7
Я выхожу из дома. Открываю дверь, но, прежде чем спуститься по гранитным ступеням во двор, задерживаюсь на крыльце и полной грудью вдыхаю свежий сентябрьский воздух. Солнце уже высоко, на небе ни облачка. Сквозь зеленые листья плюща, вплетенного в чугунную ограду, выглядывают колокольчики петуний, синие и оранжевые. Странное дело - привычные вещи мы обычно не замечаем, даже если они прекрасны. Но случаются дни, когда привычное кажется новым. Мы как будто совершаем открытие и по сердцу растекается радость. Сегодня у меня именно такой день.
В летней беседке на круглом столе лежит Данькин планшет, прикрытый школьной тетрадкой, и стоит папин бокал с остатком вина на донышке. Видно, старый и малый вчера разговаривали до полуночи и сейчас отсыпаются, несмотря на позднее утро. Уже половина одиннадцатого. Суббота. Я и сама не против поваляться в кровати, понежиться в ленивой дреме, но труба зовет. Сегодня завезут новое оборудование - садки для выращивания лобстера. Лицензия китайская, произведено во Вьетнаме. Принимать будет Леня Жаворонок, парень ответственный, но молодой. Его нужно контролировать. Так сказал Вова.
Моя машина стоит в нижнем дворе, под виноградной палаткой. Ещё издали я замечаю, что ее капот и крыша, и лобовое стекло присыпаны сизыми ягодами изабеллы. Нападали с ночным дождем, попробуй теперь, отдери. Ладно, отправлюсь в контору пешком, тем более, на дорогах сейчас автомобильные пробки. В последние дни в городе проходят стихийные митинги по свинячьему вопросу. Люди собираются, где попало, перекрывают дороги. А с дорогами у нас беда.
Я иду вдоль пляжа в сторону морского вокзала. Его пирс разбит штормами, рядом пассажирский катер трется бортом о резиновые покрышки. Пляж пуст. Кое-где валяются на песке деревянные лежаки, потемневшие от дождей, торчат одинокие кабинки для переодевания. "М" и "Ж". Павильоны и шашлычные закрыты ставнями. Чуть выше песчаного пляжа земля разворочена бульдозерами и мне приходится петлять, выискивая проходы между горами сваленной щебенки.
Наконец, я поворачиваю на Айвазовскую, а отсюда до родной конторы рукой подать.
Машины заполонили проезжую часть, стоят в мертвой пробке. Из открытых окон гремят децибелы, вздрагивает воздух и, кажется, будто у некоторых автомобилей подпрыгивает крыша.
Но тротуар свободен. В это субботнее утро пешего народа не много. Лишь несколько девчонок, ровесниц моего Даньки, обгоняют меня и летят вперед, петляя между столбами и урнами. А чуть дальше - папин любимый магазин "Чиполлино". По случаю погожего дня прилавки вынесены на улицу, и продавщица Люда стоит между лотками с огурцами и баклажанами.
- Доброе утро, Люда, - говорю я.
- Здравствуйте, Катерина Сергеевна.
- Что-то покупателей у тебя не видно.
- Так все там, - Люда машет рукой в сторону площади Ленина. - Митинг какой-то. Скорей бы закончился, от этих машин уже дышать нечем.
Чем ближе я подхожу к площади, тем больше народу становится вокруг. Перед сервисным центром попадаю в окружение странной компании. Три почтенные дамы в одинаковых розовых костюмах перегораживают мне дорогу. По правую руку встает крупный дядечка лет пятидесяти с розовой повязкой на рукаве, а слева переминается на коротких ножках седенькая старушка. У старушки на поводке свинья, крупная и ухоженная, смотрит на меня своими глазками и норовит ткнуться пятачком в мои колени. Я отступаю. В глаза мне бросается сам поводок, его позолоченная цепочка сверкает на солнце, а кожаный ошейник напоминает аккуратный белый воротничок. Мне даже чудится, будто от свиньи пахнет туалетной водой "Христиан Диор". Мужчина грудью подталкивает меня к скамейке, на которой разложены стопки журналов и прокламаций.
- Ознакомьтесь с исторической правдой, которую веками скрывали от нас, - говорит он.
Я беру журнал и удивляюсь. Журнал выглядит похлещи, чем иные гламурные издания. Атласная бумага пружинит под пальцами, а яркие иллюстрации настолько увлекательны, что возникает желание смотреть дальше, перелистывая страницу за страницей.
Одна из почтенных дам произносит низким голосом, почти нараспев:
- Мы держали бедных свинок в неволе. Как ненасытные звери, мы пили их кровь и кушали их нежное мясо в течение тысячи тысяч лет. И теперь мы обязаны встать на колени перед свиньями и каяться, умолять их о прощении.
- Мы должны замаливать свой грех денно и нощно, - подхватывает другая дама.
- Денно и нощно, - дополняет третья.
- Вы только посмотрите в глаза этим милым существам, - подпевает фальцетом седая старушка, - и вы увидите в них любовь к Всевышнему, увидите их душевные страдание от жестокости, на которую они обречены лишь по факту своего рождения.
Я осторожно глажу свинячье ухо и выскальзываю из окружения этих женщин, похожих на приснопамятных кликуш.
Перед площадью Ленина один за другим стоят три полицейских автозака. Несколько нарядов полиции растянулись цепочкой вдоль здания городской администрации. А в центре, на импровизированной трибуне, представляющей из себя кузов грузовика с приставленной лесенкой, выступает сам профессор Сквозняков. Его огромный лоб вспотел и блестит, как стекло, седые волосы разбросаны по плечам. Слов отсюда не разобрать, но я вижу, как профессор жестикулирует руками, то и дело сжимает кулаки и грозит кому-то в толпе. Мимика на его лице постоянно меняется, широкая улыбка вдруг съеживается и превращается в хищный оскал.
Я пробираюсь ближе к трибуне, хочу разобрать, о чем говорит профессор. Ловлю обрывки фраз и понимаю, речь идет о душе. Сквозняков ссылается на церковь, говорит, будто местный священник ведет проповеди и в них объясняет прихожанам, что у свиней присутствует душа, в точности такая, как у человека.
При этих словах в профессора летит какой-то предмет, то ли банан, то ли детская игрушка. Из толпы раздаются крики:
- Позор! Мерзавец! Долой!
Несколько перезревших помидор попадают в плечо, в грудь Сквознякова и разлетаются сочными брызгами. Профессор закрывается руками, отмахивается. Помидорная сукровица блестит, стекая по ткани костюма.
- Иуда! Богохульник! - кричат из толпы.
В этот момент в огромный лоб Сквознякова попадает яйцо и разбивается с треском. Профессор падает. Десятки рук стаскивают его на землю и, похоже, нешуточно мутузят где-то там, под колесами машины.
Когда мне удается протиснуться к грузовику, зачинщиков драки уже нет на месте. Только несколько женщин-заступниц грозят пальцами кому-то вслед и причитают:
- Как вам не стыдно. Обидели святого человека. Он хочет вывести вас на дорогу добродетели, а вы? Бессовестные!
Я наклоняюсь к профессору, распростертому на земле, и спрашиваю:
- Как вы? Может, вызвать скорую?
- Ничего-ничего, - говорит Сквозняков, размазывая ладонью желток по щекам, - Иисуса тоже обижали.
Я смотрю на него и удивляюсь, как этот человек сумел привлечь столько народу. Ладно, допустим, мы страна дураков и Поле Чудес - наша среда обитания. Но господин Сквозняков не тянет даже на кота Базилио, чтобы разводить нас, как глупого Буратино. Он бездарный клоун, ничтожный тип, не имеющий ни малейшего шанса реализовать собственные идеи.
Я пытаюсь вообразить, разумеется, гипотетически, что может произойти, если его идеи воплотить в жизнь.
Итак. Люди опустятся на колени перед свиньями и станут просить у них прощение. В результате значительная часть населения откажется употреблять в пищу их мясо. Отлично! Зато на столах моих сограждан появится замена дешевому свиному мясу - лобстеры. Сначала в небольшом количестве, но со временем люди распробуют новый продукт, привыкнут к нему, и дальше потребность в лобстерах будет только расти. Это в свою очередь позволит снизить розничную стоимость продукта. В конце концов, мои ненаглядные лобстеры превратятся в русское национальное блюдо. Эх, мечты, мечты...
Прежде, чем уйти, я бросаю взгляд на профессора, валяющегося на земле, и думаю, с каким удовольствием я бы добавила тумаков этому придурку, чтобы не обнадеживал понапрасну. Ох, подведёт нас этот сумасшедший. Придется искать другие пути для продвижения нашей продукции.
В конторе меня поджидает Леня Жаворонок, двадцатипятилетний красавец, холостяк, умница, мечта студенток механического факультета, где он по совместительству преподает сопромат.
- Привет, Леня, - говорю я и протягиваю гламурный журнал. - Познакомься с исторической правдой, которую скрывали от нас в течение веков.
Леня взвешивает журнал на руке:
- Солидная штука, - говорит он. - Катерина Сергеевна, автограф оставьте.
- Давай подпишу, - я задумываюсь на пару секунд, прикидываю, какое же послание должен получить Леня от свинского сообщества. Ага, вот! Недавно наткнулась в сети на высказывание Еврипида и запомнила. Я достаю ручку и пишу на обложке своим размашистым почерком: "Любовь - это всё, что у нас есть, и только любовью мы можем помочь друг другу". Внизу вместо подписи изображаю окружность с двумя точками внутри - свинячий пятачок.
Леня перелистывает журнал, посмеивается и говорит, что недавно ему довелось присутствовать на заседании городского законодательного собрания, так там два депутата наводили жуткую смуту, требовали предоставить свиньям человеческие права.
- Идиоты, - бросаю я.
- Если бы так, - сомневается Леня. - А то ведь неглупые, в общем, ребята. Один юрист, руководитель адвокатской конторы, другой бывший военный, оба пользуются авторитетом среди избирателей. Трудно поверить в их искренность. У меня два объяснения, - говорит Леня. - Первое, оба одновременно сошли с ума. Что маловероятно. Второе, им хорошо заплатили за этот базар. Что, скорее всего.
8
Никогда, даже в далекой юности, я не испытывала такого азарта в ожидании предстоящего свидания. В душе возникают самые противоречивые чувства - радость от предвкушения Вовиных ласк, нетерпение, страх разоблачения, мучительное ощущение будущего греха, хмельной угар от моей бесшабашности и прочее, прочее. Эти чувства смешиваются в одном сосуде и вызывают бешенную химическую реакцию. Порою кажется, что меня разорвет в лохмотья. Не разрывает. А всё потому, что природой устроены аварийный клапаны. Через них со свистом вылетают избыточные киловатты. Скрыть аварийные выбросы от глаз домочадцев невозможно. Ну как их скроишь, если я начинаю разговаривать с Данькой посредством подзатыльником и поджопиков, и делаю это весело, сопровождая безудержным смехом. Или сдергиваю с Ильи семейные трусы, когда он беседует по телефону с ученым секретарем. Или на глазах у папы рву на две половины шикарное платье, которое только что примеряла перед зеркалом.
В такие минуты мне лучше находиться вне дома.
Вот и сейчас я поднимаюсь на второй этаж торгового центра, и кручу на пальце брелок с автомобильными ключами.
- Осторожно! - говорит молодая женщина, прижимая к себе мальчика лет пяти. - Глаз кому-нибудь выбьете.
- Извините, - я зажимаю ключи в кулаке.
- Это у тебя вентилятор? - спрашивает малыш из-под маминой руки.
- Точно, - говорю я. Останавливаюсь и смотрю на мальчика. - Хочешь, дам тебе кусочек вентилятора? - я выкручиваю ключи из колечка и протягиваю малышу брелок: - Бери.
Мальчик рассматривает брелок на своей маленькой ладошке и вдруг кричит на весь торговый центр:
- Мама! Она подарила гоночную машину!
- Пойдем, пойдем, - женщина тащит малыша за руку и, оглядываясь, бросает на меня испуганные взгляды.