Это случилось в последние часы уходящей Пятницы 13-го. Зайдя домой и переодевшись, я подошел к зеркалу и, посмотрев себе в уже натурально усталые глаза, произнёс ясно и четко, старательно артикулируя:
- Ну и денёк сегодня! - после чего осмотрел гудящую как улей руку. Между указательным и большим пальцем образовалась дыра сантиметра в три длинной, открывающая посеченную фасцию, белое сухожилие и превосходный жемчужный цвет абсолютно здорового сустава. Большой палец у основания был почти наполовину отделен от материка ладони.
- Вот и славно! - снова сказал я вслух, немного успокоившись и поняв, что двигательный аппарат не пострадал, а недра разрезанных мышц и распоротой кожи завтра чем-нибудь замотаем. Сейчас уже ничего не хотелось. Прежде всего потому, что физически не было желания дотрагиваться до поющей на разные голоса ладони. Даже мыть.
Застелив постель "ненужной" простынёй, я лёг и постарался определить тело и руку в положение "не мешай". Но именно немытая и расстроенная правая рука, используемая мной для всяких удобных позиций при засыпании, не давала отвлечься, всячески напоминая и о себе и о произошедшем. Голова пухла от ненужных мыслей и через час бесполезных попыток найти удобное положение я встал, включил в комнате свет, нашел еще с ноября прошлого года оставшееся снотворное, валившее меня тогда как бык корову и, вспоминая слова аптекаря: "Достаточно одной таблетки!" - проглотил сразу две и снова лёг. Еще через десять минут почувствовал, что лежать мне липко. Включив свет я увидел, что благородный черный цвет простыни покрыт блестящими пятнами, от которых на моём теле уже кое-где появились богатые красным спектром мазки.
- Твою мать.. - произнёс я задумчиво, смотря на это свинство, вспоминая то немногое, что я помнил из человеческой анатомии. В частности мужской.
Из медикаментов в доме были только йод, вата и сыр. Я взял кусок сыра в рот, нашел свои швейные принадлежности, какое-то время тяжело раздумывал, смотря на катушки ниток восьми различных цветов, решил выбрать что-нибудь "нейтральненькое", достал иголку, вставил в неё нитку замечательного охристого цвета, макнул остриё в йод, нагнул настольную лампу почти к ногтям и попробовал себя уколоть. Больно.
Поднатужившись, страшно выпучив глаза и задержав дыхание, я пробурил дырку с одного края кожи, ввинчивая иголку с наматывающейся на неё ниткой. Теперь оставалось провести иглу через другую сторону. Я воткнул иголку под кожу с внутренней стороны, закусив пахнущие сыром губы, давя на иглу почти изо всех сил и внятно матерясь на отсутствие дома напёрстка. Вот когда я понял истинную значимость этой железной хрени, всегда рассматриваемую мной как "бабьи нежности".
Кожа не протыкалась. Мне легче было проткнуть мой давящий палец, чем прогнать иголку через вспучившуюся палаткой липкую материю, вытянувшуюся от поверхности сгиба сустава на добрых полтора сантиметра. Я почувствовал, что мне нужен отпуск. Откинувшись в кресле и рассматривая единственную "входящую" дырочку с воткнутой в неё иголкой, я сдержанно зауважал труд хирургов, поняв, что мой опыт в штопке моих же носочков - ничто по сравнению с их послужным списком продырявленных тел. Сообразив, что швейной иглой я буду мучить себя до седых волос, я вспомнил, что где-то за бритвенными принадлежностями еще должна валяться настоящая медицинская иголка от шприца, с уже утерянным предназначением. Вытащив её именно оттуда, макнув по традиции в йод и положив в рот еще один кусочек сыра, я сделал первый удачный буровой ход, открывший действительное начало процессу. Я протыкал кожу в нужном месте, вытаскивал иглу обратно, а в эту дырочку, слегка потыкав в рубиновой слякоти и найдя отверстие, вставлял швейную иголку с ниткой телесного цвета.
Дело пошло. Я делал стежок, любовно осматривал проделанную работу, отправлял в рот очередной кусочек сыра и чувствовал себя очень значительно. Но минут через пять работы в качестве швейного ателье я почувствовал, что не вижу. В смысле - вижу, но как-то уже две правые ладони и четыре окровавленные иголки, а куда ими тыкать - вообще полная засада. Поводя головой в недоумении, я почувствовал, что перед глазами всё куда-то стремительно плывет, а пол наклонился в сторону
предполагаемого Юго-Севера, если такое вообще возможно.
- Снотворное, тварь.. что ж ты раньше-то.., - пробормотал я мирно, лениво жуя пустым ртом. Необходимо было заканчивать. Еще минимум два стежка надо было сделать, чтобы постоянно оттопыривающаяся кожа между бугром Марса и бугром Венеры закрылась бы к чертовой матери и я получил бы наконец возможность пойти спать. Плохо видя и тыкая уже куда попало, я лениво бурил швейной иглой проколы рядом с проделанными её медицинской коллегой, лениво матерясь и практически забыв про сыр, продырявив вдвое больше пузырящихся дырочек, чем мне было надо, но последний стежок я всё-таки завершил там же, где начал первый, сделав двойной "туда-сюда", как я это делал в армии, ушивая себе брюки.
- Всё будет красиво и даже зашибись! - шептал я присвистывая, сделав последний узелок аж из трех петель.
Всё действительно получилось красиво. Руку мыть не стал, пообещав себе заняться этим вопросом завтра и, почистив зубы, лег в постель, заранее застеленную уже другой "ненужной" простынёй.
Спать не мог.. Мысли катались в одурманенной снотворным голове как товарные поезда, гремящие и звенящие пустыми вагонами. Уже на рассвете, закрыв окно от шума пробуждающегося города, я забылся сном человека, упавшего с невероятной высоты. И, скорее всего, так и было на самом деле. Поскольку это был не первый и не последний раз.
![[]](/img/l/lanowoj_s_a/zz99-2/2072.jpg)