Мама, стройная, высокая, уже немолодая женщина, повернулась от плиты.
- Да, ты поможешь. А мне потом разгребать. Сиди, ешь и чтоб духу твоего не было через пять минут, метафизик. - Она поставила на стол перед дочкой тарелку с ленивыми варениками. - Бери варенье.
- Ты думаешь, я за пять минут это съем? - поинтересовалась дочка. - И потом ты преувеличиваешь. Я вот, например, умею готовить. Яичницу. И тараканов выводить. Нас учили в школе. Давай, я тараканов выведу?
- Нахалка! - сказала женщина. - Сейчас получишь полотенцем. У меня в пансионе - и тараканы. А из мозгов их не учили выводить?
- Учат, - грустно ответила девушка. Она нехотя ковыряла вилкой в тарелке. - Нет, ну правда, ты и так тут весь год одна с этим пансионом. Меня совесть съест.
- Чья? - поинтересовалась мама.
- Моя.
- Это оксюморон. Давай, хватит ковыряться. Доедай и гулять. Бледнющая вся.
- Зато я сессию сдала досрочно, - она отставила тарелку. - Не хочу больше. Дай я хоть кофе сварю.
- Вари, - милостиво разрешила мама. - И чеши отсюда. Успеешь еще напомогаться. Постояльцев все равно нет.
- Совсем?
- Ну один есть. Вчера утром поселился. Сидит в комнате сиднем. Имечко у него хорошее - Абрам Шмулерсон.
Дочка поставила турку на плиту и задумчиво хмыкнула.
- Такие разве бывают?
- Да он вообще - ходячая карикатура на еврея. Да, Маша, раз уж тебе неймется, зайди к зеленщику, передай список, пока ты кофе пьешь - я напишу.
- А позвонить ему не проще?
- Вот так всегда. Как на словах - так "давай помогу". А как к зеленщику зайти - так мне самой звонить, - она достала бумагу и авторучку и пояснила: - Телефоны со вчерашнего дня в городе не работают. Чёрте что творится. Никогда такого не было.
По узкой, выложенной бетонными плитками тропинке, по бокам которой росли большие пышные кусты сирени, девушка вышла на улицу. Обходя подсыхающие лужи (будто и не финны дорогу делали, а кстати, скорее всего и не финны, потому что в этих местах финнов-то почти и не осталось, остались главным образом лишь номерные таблички на финском языке - волостные власти упорно продолжали игнорировать утвердившиеся русские названия) она прошла мимо разномастных дач, пансионов, маленьких гостиниц и вышла на Виертотие - а если по-простому, на Большую дорогу. По аккуратной песчаной дорожке (тут уже явно без коренного населения не обошлось), проложенной по берегу ручья, она направилась к железной дороге. Начинался жаркий, влажный, душный июньский день, полный запаха свежескошенной травы, которой был устлан неширокий газон, отделявший дорожку от проезжей части; ароматов стихийного рынка, расположившегося рядом с вокзалом - солений, преющих овощей, свежей рыбы; резких паров бензина оживленной улицы; станционных дыма, дегтя и смолы. От всего этого хотелось спрятаться, уйти в тень, с непривычки у Маши кружилась голова и, когда она выходила на солнечные места, в глазах делалось темно.
Она вышла к виадуку и пошла было дальше, но передумала и, чуть вернувшись, свернула к вокзалу, чтобы посмотреть расписание поездов (она не очень понимала зачем ей это понадобилось, поскольку в город ехать как бы не собиралась, но с другой стороны все-таки собиралась, по крайней мере, держала в себе смутное желание ошарашить вечером маму словами "я в город поеду"). На каменном мостике через ручей ее внимание привлек странный господин средних лет в безупречном сером костюме, высокий, с породистым и каким-то нерусским, европейским лицом. Он стоял и то растерянно озирался, то принимался рыться в большом кожаном бумажнике. У ног господина пребывали два огромных клетчатых саквояжа.
- Вам чем-нибудь помочь? - подойдя, спросила она.
- Oh... No... Yes... Да, эти бумажки... Damn, where... Oh, sorry... Я не могу найти, где... этот адрес, гостиница... я бронировал номер...
- You may speak English...
- Ah... Yes... I can... I suppose, yes...But... Вы понимаете, я хочу развивать русский, да. - Иностранец постоянно прерывал свои объяснения, снова и снова извлекая из бумажника листки разных размеров и цветов, разглядывая их и убирая обратно.
- Вы помните название гостиницы?
- О... название... sure... I remember... нет, actually I do not. - Он наконец оторвал взгляд от бумажника, поднял голову и уставился на Машу. - Вы очень красивы, miss, - сообщил он.
- Да, я в курсе, - ответила она.
- Позвольте представиться, - продолжил он. - Майкл Баффур... я пианист... я приехал сюда... да... - он снова полез в бумажник. - Доктор посоветовал мне подлечить нервы... эти концерты... я был на гастролях, you see...
- Баффур? Вы не потомок Артура Баффура?
- А... Вы слышали... да... нет... то есть слегка...
В этот момент со станции раздался неожиданный громкий гудок паровоза. Пианист дернулся, потерял равновесие и упал бы в ручей, если бы Маша не успела схватить его за руку.
- O... thank you... нервы, вы понимаете... - он почему-то стал испуганно озираться.
- Вы можете остановиться в пансионе моей матушки, - предложила Маша. - Там есть свободные номера и мама замечательно готовит.
- Да, чудесно, - он мгновенно захлопнул бумажник, как будто только и дожидался этих слов. - Вы тоже живете там? Это было бы превосходно...
- Да, я тоже живу там. Там еще живет кошка и горничная, если вас это интересует. - терпеливо перечислила она. - Еще там есть рояль.
- Рояль?... Ах, да... рояль... да, конечно... превосходно! - почему-то в этих словах энтузиазм несколько сник. - Это далеко от станции?
- Свернете сейчас налево, а потом еще раз налево, на второй улице, Савонкату. Шестой дом справа, пансион госпожи Савиной.
- Oh, yes... Спасибо... налево - и как дальше?
- Давайте я вам нарисую.
Сделав это, девушка еще раз подробно объяснила дорогу. Он поклонился ей, поцеловал руку и, все так же нервно озираясь, медленно пошел, задевая своими саквояжами встречных прохожих. Маша некоторое время задумчиво смотрела ему вслед, а потом развернулась и пошла к вокзалу, хотя желание огорчать маму скорым отъездом уже практически исчезло.
Вокзал, в третий раз уже перестроенный на ее памяти - теперь в формах позднего модерна, был почему-то ныне выкрашен в мерзкий желтоватый цвет, кажется, производитель краски специально трудился, создавая как можно более отвратительный оттенок - для государственных нужд. Здание - что-то вроде трехчастной застекленной триумфальной арки - венчал довольно несуразный купол с флагштоком, над которым не гордо реял, но жалобно висел в безветрии флаг Великого княжества. Маша вошла в прохладу и полумрак главного вестибюля, где довольно много народу сидело или толпилось у касс и расписаний. Сбоку на своих подданных с непременного портрета в полный рост, усмехаясь, глядел Император. Маша всегда удивлялась, почему на всех портретах его величество красовался с весьма ехидной улыбкой - что это символизировало в рамках политической жизни Империи для нее оставалось загадкой. Она подошла к расписанию поездов на Петербург и тут кто-то со всей силой наступил ей на ногу. Она невольно вскрикнула, повернула голову и увидела молодого статного мужчину в военной форме, который молодцевато подкручивал усы и лихо подмигивал. Он именно подмигивал, раз за разом, и Маша не смогла для себя решить - то ли у военного нервный тик, то ли, подмигнув один раз, он рассчитывал на ответную реакцию и, не дождавшись оной, пробовал повторить эксперимент снова и снова.
- Пардон, мадемуазель, - заявил он. - Оступился. Разрешите представиться...
- Не утруждайте себя, поручик, - Маша повернулась к расписанию.
- Почему же поручик, мадемуазель, - обиженно продолжил он. - Ротмистр. Ротмистр Алексей Владимирович Арановский, командир отдельного лейб-гвардии кирасирского батальона ея императорского ве-ли-чес-тва! - последнее слово он отбарабанил по слогам, как будто был на плацу. - Прибыл на маневры в Кивеннапе!
- Так точно, - несколько недоуменно подтвердил он. - Проводим ежегодные маневры.
- Но вы сейчас в Териоках.
- Так точно, - ответил он, уже уверенней.
- Впрочем, что это я в самом деле, все логично, вы в Териоках на маневрах в Кивеннапе, - снова пробормотала она и продолжила громче: - Вы позволите, мне надо идти.
- Виноват, сударыня! Позвольте только доложить, нуждаюсь в постое! Не подскажете гостиницу?
Вздохнув, еще раз оглядев ротмистра, Маша порекомендовала ему мамин пансионат - в конце концов, сезон еще не наступил, гостиница нуждалась в постояльцах, а то, что господин штабс-ротмистр - да, она разбиралась в погонах - так настойчиво изображал из себя идиота, окончательно избавило ее от мысли нынче же вернуться в Петербург. Она направилась к выходу, слыша как за ее спиной командир отдельного лейб-гвардии кирасирского батальона громко кричит кому-то: "Пардон-муа, месье, вы не подскажете, где здесь выход?"
Маша вернулась на Большую дорогу - Виертотие, в который раз по привычке повторила она про себя, когда-то она зачем-то учила местные названия - и пошла в сторону залива. Прошла сначала под виадуком, потом по краю парка, лежащего с двух сторон по берегам ручья - Teeri-joki? Terva-joki? в детстве ей нравилась история про первого жителя Териок, попавшего в анналы истории через повешение за контрабанду, а заодно протащившего туда название своей деревеньки. Местные жители были большими патриотами и поставили ему памятник - бронзовая фигурка, подленько оглядываясь, вытаскивала что-то большое из лодки, да так и не могла вытащить уже десять лет. Местные жители - и куда больше финнов, потомки осевших здесь петербургских дачников - очень гордились тем, что их поселок древнее столицы.
За Андреевской улицей (Антинкату, это было просто) Большая дорога уже была плотно застроена невысокими, двух и трехэтажными кирпичными штукатуренными домами, все - еще первой половины века, северный модерн и ранний конструктивизм. Здесь уже ходил трамвай - вернее, трамвайчик. Небольшие двуосные вагоны казались Маше игрушечными в сравнении с петербургскими собратьями. Здесь был уже не поселок, а городок.
Маша миновала кирху и вскоре пришла к магазину зеленщика. Вошла и тут же услышала громкий голос хозяина.
- Машенька! С приездом! Уже на каникулы - или на денек матушку проверить? Как там Анна Васильевна? - и подойдя, он продолжил тише: - Машенька, простите Бога ради, подождите минутку-другую, я с покупателями разберусь и сразу к вам. А то больно уж дурные покупатели.
Это было довольно вежливо сказано. Покупателей было двое. Первый - большой грузный мужик лет пятидесяти с огромной бородой, в псевдорусской рубахе на выпуск, казацких шароварах и лаптях. На голове у него было нечто, от чего у Маши в голове всплыло слово "ермолка", хотя никогда никаких ермолок ей в жизни видеть не доводилось. Он обильно окал и вставлял странные словечки, правда, периодически забывал это делать - тогда его речь приобретала невыразительный характер стандартного обитателя средне-русской равнины.
Рядом с ним стояла, потопив взгляд, тощая прыщавая девица. Одета она тоже была с претензией на русскость - сарафан, лента в косе, какие-то невзрачные бусы и вполне себе древнегреческие сандалии.
- Простите любезно, господин Тыльцин... Акакий Кострихиевич, ну я не знаю, как вас еще убедить, - говорил хозяин. - Анчоус - это пти... тьфу ты, рыба, рыбка. Ну если вы мне не верите, ну посмотрите в энциклопедии... - он действительно держал в руках толстенный энциклопедический словарь.
- Ты мне суй, не суй! - басил мужик. - Чай думаешь если из Твери - так деревенщина? Доктор сказал! Правда, Настенька? - с наигранной нежностью обратился он к девице.
- Да, папинька, - пропищала девица, при этом ее лицо приняло столь ненавидящее выражение, что Маша содрогнулась. А папинька же ничего не заметил, он смотрел на владельца лавки, его глаза налились кровью, он уже сжимал пудовый кулак, багровел, брызгал слюной.
- Я тебе покажу, шовинист великодержавный. За мной вся Тверь встанет! - загрохотал он. - Да я тебе! Ишь, вздумал. Он еще тут сует мне!
Хозяин задумчиво почесал в затылке и как бы невзначай достал из кармана револьвер. Мужик уставился на оружие, тоже почесал в затылке и внезапно уважительно сказал:
- Ну нет анчоусов, так и нет, так бы и сказал. А ты я гляжу мужик ничего. Человек! А я-то грешным делом подумал сначала, что жиденок ты. - Он снова почесал затылок. - Ну ты извиняй, коль чего нагрубил. Я ведь сам купец, нешто не понимаю. Нет товара, али придержать можно, если нужно, сам-то что - не так, скажешь? - Странную свою тираду он закончил вопросом: - Ты лучше скажи, где тут гостиница поприличней.
- У моей матушки гостиница. Недорого и кормят, - подала голос Маша. В конце концов, решила она, если уж собирать зверинец, то как можно более разнообразный.
Маша вышла из лавки, дошла до православной церкви, некоторое время рассматривала снизу, запрокинув голову, белоснежную колокольню, потом подошла к маленькому фонтану - девочка держала за жабры неясной породы рыбу с нее ростом, вода тонкой струйкой текла из рыбьего рта ей на колени, - села на скамейку и закурила. С соседней лавки тут же поднялся, опираясь на тросточку, сухонький невзрачный старичок в легком костюме и весьма помятой шляпе, подошел и попросил прикурить.
- Восхищаюсь эмансипацией, - объявил он, затягиваясь папиросой. - Молодая девушка в брюках курит на улице! Прелестно! Спасибо, прекрасное создание. - Глазки старичка как-то странно бегали из стороны в сторону. - Разрешите, я тут присяду. Позвольте представиться, Трифон Демидович Лусенко. - Он слегка приподнял шляпу и Маша заметила, что подкладка была порвана в двух местах и изрядно засалена. Под шляпой обнаружилась сверкающая лысина. - Да-с, изобретатель-любитель, на пенсии. Прибыл на конгресс. - Букву "р" в слове "конгресс" он произнес грассируя, на французский манер.
Маша внимательно посмотрела на старичка и спросила:
- Вы тоже ищите, где остановиться?
Глава 2.
Пансион госпожи Савиной существовал уже пятнадцать лет. Вскоре после гибели мужа красивая молодая женщина отправила дочку в гимназию-интернат, а сама уехала из столицы в Териоки, где и стала держать под девичьей фамилией небольшую гостиницу - двухэтажное здание, выстроенное в формах английского конструктивизма - много белого цвета, много стекла, простые ковровые дорожки и часы без циферблата, вмонтированные прямо в стены. Она жила замкнуто, радовалась редким приездам дочки, со всем справлялась одна, если не считать приходящей горничной - тихой невзрачной девушки лет двадцати. Вторично Анна Васильевна замуж так и не вышла, а если и были у нее за эти годы романы или хотя бы увлечения, то следа они не оставили и от дочки тщательно скрывались. Впрочем, Маша никогда особенно личной жизнью матери и не интересовалась, равно и наоборот - если мама и спрашивала у нее о поклонниках и привязанностях, то, казалось, лишь по обязанности, изредка вспоминая, что так полагается делать. Вот и сейчас мама вдруг решила исполнить ритуал и поинтересовалась, отчего она не привезла с собой, как она выразилась, "своего кавалера".
- Которого из них? - ехидно спросила Маша. С одной стороны такое равнодушие к ее личной жизни со стороны матери было очень удобно, а с другой - иногда проступала легкая обида и тогда она начинала маму слегка подначивать.
- Ну-ну, - просто сказала мама и вновь взяла книгу. - Только предохраняться не забывай.
Маша поперхнулась, отставила чашку и посмотрела на маму. Та как ни в чем ни бывало читала Бунина и только уголки ее губ подозрительно подрагивали.
- Ты все-таки слишком много пьешь кофе, - неодобрительно сказала она. - И не вздумай курить в доме, что постояльцы подумают, если увидят.
Они сидели на кухне. Маша недавно вернулась с Красавицы, она не любила залив и, как правило, ездила купаться либо на Чертово (если совсем лень было накручивать километры на велосипеде), либо на Щучье, либо на Красавицу ("Каукъярви, Каукъярви, любовь моя" - вертелась у нее в голове бессмысленная строчка на какой-то смутный мотив). Она прошла в дом через сад, с черного хода, поскольку подумала, что постояльцы уже должны были собраться в столовой на ужин и идти с главного было невежливо, и теперь пила уже вторую кружку кофе, периодически выходя наружу с очередной сигаретой. Постояльцы действительно уже ужинали, и, что было несколько удивительно, ужин их затянулся и превратился в весьма громкий спор, как будто они не только что познакомились, оказавшись случайно под одной крышей, а давно уже знали друг друга и не раз вели подобные громогласные и, как это водится, бессмысленные беседы.
- Набрала ты клиентов на мою голову, - проворчала мама. - Специально подбирала?
- А они успели сообщить, что это я их направила?
- А ты думала. Рассыпались в комплиментах, какая у меня замечательная дочь.
- Неужели даже этот самобытный тверской господин рассыпался?
- Он - нет, - ответила задумчиво мама. - А вот его дочка...
- Свят, свят, свят! - в деланном ужасе воскликнула Маша. - Только мне внимания сексуальных меньшинств не хватало.
Мама поморщилась.
- Что за вульгарность, где ты только набралась? - вздохнула она. - Вульгарность - это главный признак всех мелких опереточных вершителей судеб, вроде булгаковского Воланда.
- Что это тебя на философствования потянуло?
- Да наслушалась, как эти там разошлись... да ты сама прислушайся, твои же подопечные, разговор-то у них замечательный пошел.
-... а вот позвольте полюбопытствовать, милостивый государь, - Маша узнала голос старичка-изобретателя. - Вы кто будете по профессии?
- Шмулерсон его профессия, - гоготнул ротмистр.
- Фи, поручик, - женский голос прозвучал громко и холодно, Маша даже вздрогнула, до того эти уверенные интонации не подходили к виденной ей у зеленщика бледной купеческой дочке.
- Я ротмистр, сударыня, - не менее холодно сказал военный.
- А ты, доченька, тут не выступай, господин ротмистр прав, ой, прав, - судя по всему купец был изрядно навеселе. - У жидов - одна профессия: жиды!
- Ну, дорогой мой, Акакий Кострихиевич, ну что вы в самом деле прицепились, - сказал изобретатель. - Что за зоологический антисемитизм, право слово. Это же непрофессионально. В конце концов, мы тут все уважаемые люди из уважаемых, гм, слоев общества, давайте будем корректными друг другу. А вам бы, Абрам Израилевич, лучше бы не нервировать публику, хотя понимаю, что вы предпочитаете не вдаваться в подробности своей биографии и это тоже ваше право.
- А что я? Я-таки не понимаю, на что вы намекаете весь вечер?
- Он не понимает! - взорвался купец. - Нет, вы послушайте, он не понимает! Вы никогда ничего не понимаете, только хвать, и нет России. Все загребли, все! И сюда вот руки тяните, масоны проклятые. Но только шиш! Тут уж вам Россия крепко по рукам даст, а то пришли, понимаешь, на русскую землю ироды...
- Papa, ты бы хоть на людях не показывал свою дремучесть, - заметила дочка. - Мы сейчас вообще в Финляндии.
- Вообще-то, странно слушать речи о России из уст оголтелого тверского сепаратиста, - сказал ротмистр. - Вы спите и видите, чтоб от этой самой России отделиться, а туда же.
- А я вам скажу, я вам скажу! Русь с Твери началась, Твери ее возрождать. Мы не от России отделяемся - мы сами Русь, истинная, подлинная! А вы, господин штабс-ротмистр, продались за красивый мундир и побрякушки этому голштинскому отребью и прочим жидам! Нет, Тверь еще покажет кой-кому!..
- Интересно, многое ли сможет показать Тверь да вот хоть моему батальону? - поинтересовался ротмистр. - Вы, что ли, лично моим тяжелым танкам будете показывать?
- Ваш император только тяжелыми танками и умеет стращать. Только на штыках и сидит!
- Зачем же только на штыках? Есть и артиллерия, и тяжелая и полевая... Есть и аэропланы... Танки вот, которым вы показывать будете... И еще кое-что найдется...
- Вот-вот... - не слушая, громыхал купец, - ничего, отольются мышке кошкины слезки... У нас тоже кой-чего припасено.
- Ты бы перестал пить, папочка, - с брезгливостью сказала дочка.
- Цыц, дура! Тоже мне указывать вздумала. Вы посмотрите, господа, куда страна докатилась, молодежь, наше будущее, нет, вы гляньте на мою дочку...
- Таки на кого мы должны глядеть, на страну или на дочку? - подал голос Шмулерсон.
- Господа, господа, ну право же, ну что вы, милостивые государи... - прервал в зародыше очередной поток купеческого красноречия изобретатель. - Главная беда России - что пьем мы без тостов, вот и беседы наши все о стране да о жидах, простите меня, Абрам Израилевич, Бога ради. Поручик, я вижу вы сказать, что-то хотите.
Послышался взвизг отодвигаемого стула, что-то звякнуло, лязгнуло и через мгновение раздался звук разбившегося стекла.
- Я вахмистр, любезный Трифон Демидович, сколько можно говорить... Господа, позвольте тост за присутствующих здесь дам... вернее, э-э-э, присутствующую... очаровательную...
- За присутствующую и очаровательную? - уточнила купеческая дочка. - По отдельности, или одним тостом за двоих? Нет, за очаровательную Машеньку я и сама с удовольствием, просто любопытно, господин штабс-ротмистр.
- Я имел в виду... - сбился военный. - То есть я хотел сказать... За нашу дорогую Настасью Акакиевну...
За этими словами раздалось сразу же несколько лязгов, звонов, скрипов, а потом Маша услышала одновременные рев папеньки и шипение дочки:
- Я, кажется, просила не называть меня по имени-отчеству...
- Что значит нашу дорогую, ты что это к моей дочери лезешь?!..
Опять раздался громкий, примиряющий и в то же время повелительный, голос Трифона Демидовича.
- Господа, ну право же, поручик - простите, господин ротмистр - никого не хотел обидеть своим тостом... а вы, любезный Алексей Владимирович, уймите свое гусарство, тут оно право же неуместно...
- Я кирасир, - заявил ротмистр.
- ...Хотя я сам с удовольствием выпью как за здоровье многоуважаемой госпожи Тыльциной, - продолжил изобретатель, не обращая на него внимания, - так и за прелестных хозяек, под чьим кровом по воле обстоятельств мы сегодня собрались.
На несколько секунд разговоры прервались, были слышны только бряцанья посуды, кряхтения и невразумительные междометия. Молчание прервал англичанин:
- I"m sorry... Если вы позволите высказаться чу-жу-зем-цу... - старательно начал он. - Вы знаете, господа, я очень люблю Россию. Это чудесно. Я очень нравится эта страна, правда. И такие вот беседы... как это... душевные. И споры - кто лучший, Толстой или Достоевски... У нас в Британии такого нет, you see... Но вы знаете, меня многое удивляет. Вот, например, Novgorod republic... Целый region - и играют в какие-то непонятные игры, role playing... То есть, как это может придти в голову - жить в десятом веке, если на дворе конец двадцатого? Нет, русский народ - очень хороший, я всегда был в восторге от его. Но, простите, господа, в вас нет очень главного - здравого смысла и... я не знаю, как это по-русски... some sophistication...
- А нам ваш гребаный здравый смысл и не нужен, - сразу же ринулся в бой тверской ревнитель Руси. - У нас душа! Душа, ты понимаешь, немчура? А у вас - сплошь смыслы, контексты и, тьфу, дискурсы.
- Papa, ты меня удивляешь. Откуда такой словарный запас вдруг прорезался?
- Нет, мистер Баффур, - сказал ротмистр. - Я честно говоря не знаю ничего про русскую душу и знать не желаю. Слуга царю, так сказать, мое дело маленькое. Но вот про здравый смысл - это вы, скажу я, погорячились-то упрекать. Сами-то со своими дредноутами разберитесь сначала...
Маше стало смертельно скучно. Все эти споры в тех или иных вариациях, в той или иной стилистике, но будто слепленные по одному шаблону, преследовали ее везде. Спорили в трамваях и на вечеринках, спорили профессорура и студенты (слава Богу, что хоть не ее одногруппники, по крайней мере, не в ее присутствии, за что она была им очень благодарна... впрочем, ее одногруппники и водку при ней не пили, что вызывало в ней легкую досаду: водку она ценила, а пить больше было и не с кем, если не хотелось выслушивать очередную порцию рассуждений о судьбах родины).
Она вышла в сад и закурила. Было прохладно и светло, пахло сиренью и яблоней, где-то неподалеку верещал соловей. Впрочем, про соловья - это было лишь ее предположение, может быть, это был зяблик или воробей или зовущий подругу крот. Прожив всю жизнь в городе, она тщательно игнорировала все попытки природы проникнуть в ее сознание и наполнить конкретным содержанием соответствующую часть ее словарного запаса: она, конечно, знала слово "соловей", но оскорбилась бы, если кто-то заподозрил бы ее в том, что она знает, как он поет.
По крайней мере, ей нравилось так думать.
К разговору в столовой она прислушивалась не из интереса к разговору, нет, конечно же, нет. Странным ей показалось то, как говорили эти люди - с одной стороны, они в отсутствие других перестали изображать из себя полных идиотов. Ну, разве что поручик, но с другой стороны он поручик и есть. Во-вторых, они говорили если и не как давно знакомые люди, то уж во всяком случае как люди, наслышанные друг о друге и явно собравшиеся здесь не случайно. В-третьих, они при этом не боялись быть услышанными. В-четвертых, должна была быть причина, почему все-таки эти полные идиоты так старательно утром изображали полных идиотов, и хотелось понять, кого они изображали вечером - себя или... опять-таки себя.
Маша дернула головой - то ли пора было все-таки выспаться, то ли она начинала перенимать стиль мышления от странных постояльцев.
За ее спиной скрипнула дверь. В сад вышел изобретатель-любитель.
- Добрый вечер, Трифон Дмитриевич.
- Машенька, прелестно, вы запомнили, как меня зовут, простите ради Бога за фамильярность, очень тронут. Идиллия! - продолжил он. - Яблони, соловьи, очаровательная девушка, совершенно непохожая на матушку...
- Я в отца.
- Я так и подумал! А, простите стариковское любопытство, кто ваш батюшка?
- Он погиб. Первая крымская.
- Ай-ай-ай, сочувствую, простите великодушно еще раз, очень интересно было бы глянуть его фотографию...
- Зачем?
- Что?.. Ах, нет, это я так, мысли вслух, - он суетливо стал хлопать себя по карманам. - Вот ведь, вышел покурить, а папирос не взял... нет, что вы, я восхищаюсь эмансипацией, но брать сигареты у барышни... Мы там не слишком расшумелись? Не досаждали?
- Нет, я только что пришла.
- Вот как, вот как... - сказал он. - Ну что же, и славно. Спокойной ночи, дитя мое. И вот еще что - осторожней со Шмулерсоном, темная личность, доложу я вам, себе на уме.
- Только с ним?
Старик скрипуче рассмеялся, погрозил пальцем, мол, и вы, доложу я вам, не просты, и ушел в дом. Маша пожала плечами и села на скамейку у стены. Прошло минут пять, дверь снова отворилась и на крыльце появился ротмистр. Китель на нем был расстегнут, а волосы - всклокочены. Он подкрутил усы и сказал:
- Мадемуазель! Очаровательно! - после чего задумался на некоторое время и продолжил: - А я-то думал, черт возьми, пардон, мадемуазель, где же вы. Очаровательно! Я тоже обожаю природу.
- А я терпеть ее не могу.
- Да? Тогда мы родственные души! - вахмистр похлопал себя по карманам. - Вот ведь, вышел покурить, а трубку не взял! Ну что вы, мадемуазель, я курю только трубку!
Он подмигнул - всего один раз - и удалился.
Прошло еще минут десять. На этот раз в сад вышла Настасья Акакиевна, облаченная в весьма прозрачную ночную рубашку. Она как-то лунатически сделала несколько шагов по дорожке и встала напротив Маши.
- Это вы, - таинственным шепотом сказала она
- Вы забыли сигареты? - поинтересовалась Маша.
- Мой отец - не тот, за кого он себя выдает, - зловеще прошептала Настасья Акакиевна и медленно уплыла обратно в пансион.
Маша опять пожала плечами и стала искать пачку сигарет, которую только что положила на скамейку. Она посмотрела на землю, подумав, что сигареты упали, но и там их не обнаружила.
- Ну и кто их спер? - спросила она воцарившуюся тишину.
Глава 3.
Маша проснулась рано, в восемь часов, сама, без будильника, хотя в городе обычно вставала не раньше десяти, а то и одиннадцати. Занятия на кафедре были подстроены под "сов" - по совместной инициативе преподавателей и ее одногруппников. Кафедральное начальство в свою очередь обрадовалось такому подходу и надавило на факультетское, так что и общие курсы начинались не раньше часа. Декан факультета - тоже любивший работать допоздна - написал прошение ректору, который разумеется также был "совой", и занятия по всему факультету стали начинаться во второй половине дня - к всеобщему удовольствию.
Утро выдалось пасмурным. Постояльцы, видимо, еще спали - по крайней мере, завтрак еще никто не требовал, в доме было тихо. Маша пила кофе, сидя напротив матушки, читавшей раздел объявлений в волостной газете. Мама вздохнула и отложила "Новости Кивеннапы" в сторону.
- Маша, ты утюг случайно не брала? - спросила она.
- Я? Утюг?
- Ну да, зачем тебе утюг...
- Может быть, горничная взяла?
- Нет, горничную я еще вчера отпустила, у нее тетя в Выборге заболела или что-то такое. А замена только к вечеру придет.
- Может, постояльцы?
- Постояльцы, постояльцы... - мама начала негромко напевать на мотив "Из Румынии походом". Она встала, подошла к раковине и принялась мыть посуду. - Постоялец и утюг... Как герой он верил твердо...
- Кто именно? - спросила Маша.
- А? Что?
- Кто герой - постоялец или утюг?
- Какой герой? Ты о чем? Слушай, не морочь ты мне голову, она у меня и так заморочена. Сходи лучше в парник, собери клубнику.
Маша послушно встала и поплелась за клубникой, взяв с сушилки большую миску, снова ощутив подспудное желание поехать назад в город. Примерно полчаса она ползала по парнику, размышляя а) (напевая привязавшийся мотив) о тщетности людских усилий; бэ) (выбрасывая попавшиеся подгнившие ягоды) о бренности всего сущего; цэ) (отправляя очередную в рот) о несовершенстве человеческой природы (ей вспомнилась история про одну абитуриентку, которая на вопрос о причинах Реформации, указала в ответе "общую политическую обстановку", "разложение Церкви" и это самое "несовершенство"); наконец, уже возвращаясь к дому, дэ) составила инвентарную опись своих раздумий. На этой стадии она удовлетворенно кивнула сама себе, поставила на землю миску с клубникой и закурила.
Она стояла рядом с домом, уже бросила окурок и нагнулась было за миской, как сверху, из раскрытого окна разнеслось громогласное:
- Цыц, дура!
Чувствуя себя героиней второсортного американского синематографа, она на цыпочках (хотя, пожалуй, никакой нужды в том не было) подошла вплотную к стене дома.
- Ну поори, папочка, поори, еще можешь про Тверь вспомнить, которая за тобой.
- А за мной, Настенька, не только Тверь, ты еще по-другому заговоришь, когда узнаешь.
- Ой-ой-ой, застращал совсем, - визгливо ответила Настенька. - Твои новгородские ушкуйники, на которых ты тут намекаешь, - такие же шуты гороховые, как и ты.
- Откуда... откуда ты... - купец аж задохнулся.
- А вот отсюда я знаю, - раздался какой-то стук, шорох, которые сменил громкий удар - видимо, упал стул. Потом из окна донесся сдавленный хрип.
- Хватит придуриваться, - сказала дочка, наконец. И спустя несколько секунд: - Черт...
Раздалось бульканье воды, снова какие-то скрипы и стуки, после чего купец прохрипел так, что Маша едва расслышала:
- За что... дочка... кровинушка...
- Кровинушка, ага, родная, - громко ответила дочь. - Да хотя бы за отчество идиотское, вот за что!
- Но я же не виноват... меня так назвали...
- А раз назвали - так не хрен детей рожать! - яростно гаркнула она в ответ и тут же продолжила как ни в чем не бывало. - И вообще, просто забавно... нитроглицерин в сумке... не бойся, не яд, - это уже было сказано брезгливо.
- Ну что, очухался? - продолжила она после паузы. - А раз очухался, так слушай и запоминай. Ты здесь потому только, что мне это надо, понятно? И делать будешь только то, что я тебе скажу, ясно? Так вот...
Тут окно захлопнулось. Маша отошла в сторону, закурила и задумалась, заново прокручивая в памяти услышанное и жалея, что не решилась заглянуть в окно. Докурив, она пошла домой. На крыльце стоял, потягиваясь и жмурясь, ротмистр. Он напевал что-то незнакомое - видимо, сегодня выдалось певучее утро. Ротмистр периодически заменял слова невнятным урчанием, так что Маша разобрала только что-то вроде "ломят танки широкие просеки..."
- Бон жур, мадемуазель, - провозгласил он.
- Доброе утро... ротмистр. Что это вы такое напеваете?
- Официальную песню маневров в Кивеннапе! - отчеканил он.
- Ах да, конечно... в Кивеннапе, - пробормотала она. - И как проходят маневры?
- В плановом режиме! - бодро отрапортовал ротмистр.
Маша направилась внутрь, но остановилась и спросила:
- Простите, господин ротмистр, а вы случайно утюг не брали?
- Утюг? - таким же бодрым эхом откликнулся он, но вдруг вся его беззаботность испарилась, он подобрался и уже настороженно переспросил: - Какой утюг?
- Мама не может найти утюг.
- Когда, когда он пропал? - требовательно спросил ротмистр.
- Не знаю даже... утром... или вечером... а что?
- Черт, - он уже не слушал. - Черт! Кто же... неужели изобретатель, мать его, старичок хренов?..
- Поручик! - холодно сказала Маша, но он не обратил на нее внимания.
- Нет... не может быть, если это действительно... черт, или впрямь прокололся?.. больше-то некому... ну, если вправду, то я его... или ловушка?.. - тут ротмистр очнулся и попытался снова натянуть на лицо беззаботно-бравое выражение. - Простите, мадемуазель, нужно срочно позвонить! Виноват, служба!
Ротмистр бросился в дом.
- Поручик, телефон не работает, - крикнула она вслед, но он даже не обернулся.
Маша отнесла клубнику на кухню, там никого не оказалось - мама, наверное, уже разносила завтраки постояльцам. Она побродила немного из угла в угол, села за стол, бегло просмотрела "Новости Кивеннапы" - больше половины газеты занимали частные объявления, ей совершенно неинтересные, как, впрочем, и все остальное. Маша отложила в сторону газету и принялась листать оставленный мамой томик Бунина (в главном русском споре, кто лучше - Толстой или Достоевский, Маша принимала то его сторону, то сторону Чехова; даже не потому что хотелось быть оригинальной, а просто по той причине, что оно их читала). Бунин ей быстро надоел, и она направилась в свою комнату, находившуюся на втором этаже.
Но на лестнице ей снова довелось быть в роли подслушивающей: из холла через неплотно закрытую дверь доносились голоса ротмистра и купеческой дочки.
-...он говорил, что все в порядке, я рассчитался!
- О, босс человек слова! - ехидно сказала купеческая дочка. - Только вот мне, поручик, до его слова никакого дела нет. Как вы думаете, что с вами будет, когда узнают, что вы расплатились с мафией за карточные долги сверхсекретным ударным комплексом "М"?
- Вы... вы ничего не докажете! Вам никто не поверит!
- Поручик, что за детский лепет. Неужели вы думаете, что я - я! - стала бы рассчитывать в таком деле на блеф?
- Что... что вам от меня нужно?
- От вас? Да сущую ерунду. Во-первых, вы не затеваете самодеятельности, а слушаетесь меня... Ой, поручик, не делайте такое постное лицо, вы в накладе не останетесь... Вы ж тут сами бы наломали дров, вы же без умного человека над собой пропадете.
- А во-вторых? - ротмистр уже справился с собой и говорил уверенно.
- Вот, теперь лучше. Молодец. - Она помолчала. - Во-вторых... вы говорили, что ваши, хи-хи, орлы - за вами в огонь и в воду пойдут? Представляю орлов, идущих в воду. Во-вторых, мне нужно, чтобы если потребуется, ваши тяжелые танки превратили бы этот паршивый городок в симпатичные дымящиеся руины.
Громкое машино "ой" было заглушено ротмистровским "что?!"
- Вы... вы что, с ума сошли... - И после паузы: - Да-а-а... про вас правду говорили... - Было слышно, как он пытается зажечь спичку.
- Поручик, привыкайте, раз уж теперь вы под моим командованием. Простота, эффективность, решительность.