Дом стоял где-то на Петербургской стороне. Проектировавший его архитектор, до того увлекся причудами северного модерна, асимметриями, перепадами высот, искривлениями плоскостей, играми объемов, что окна квартир по одной из лестниц совсем запутались и открывались то в другое время, то в другие пространства. Пять этажей, на каждом этаже по две квартиры, в каждой окна превращали жизнь в какую-то ерунду.
Впрочем, на первом этаже квартира была всего одна. В ней жил старик-фотограф с благообразной бородкой, тросточкой, пенсне, он напоминал не столько фотографа, сколько ушедшего на пенсию революционера-романтика. Его окна открывались в старый Петербург. Он частенько лазал туда фотографировать виды и фоны, потом относил фотографии в музей. В музее относились к старику скептически, но так как были хорошо воспитаны, то старика не обижали, а каждый раз поили его чаем и просили обязательно заходить еще. Он же, принимая вежливость за действительность, опять лез через окно в прошлое. Однажды его поймал за этим делом городовой, потом долго стыдил, что такой благообразный господин все шастает из будущего и шастает. Было очень неловко.
На втором этаже в одной из квартир жила русалка. Ее окна выходили на Эгейское море, она любила распахивать их зимой, вдыхать теплый греческий ветер, смотреть на дымку далекого островка. Очень приятно бывает зимой подышать южными просторами. Поэтому к русалке в гости иногда забегал сосед по этажу, поэт, потолковать о том о сем на золотистом песке Эгейского пляжа... Поэт зачастую говорил русалке:
И от красавиц, от тех европеянок нежных,
Я убежал к нереидам на Черное море!
Такое у поэта было чувство юмора. Окна его квартиры открывали виды то на Эмпиреи, то на Элизейские поля. В форточку периодически залетала муза, садилась на краешек стола и болтала о всякой ерунде. С музой он был на "вы", наверное, оттого и стихи у него получались не очень.
Этажом выше одна из квартир была наглухо заколочена, на двери красовалась лаконичная надпись: "Не надо". В соседней квартире жил бизнесмен, куда вели его окна, никто точно не знал, но поговаривали, что прямиком в сейфы швейцарского банка. На четвертом этаже из одной квартиры периодически выходили подозрительные личности, весьма помятые, небритые, но довольно тихие и вежливые, звонили к соседям, просили трешку до вторника, клятвенно обещали вернуть. Соседи - пожилая чета петербургских интеллигентов - сочувственно совали им в руку трешку. Их окна выходили в запущенный августовский сад, они любили сиживать там по вечерам.
Наконец, на пятом этаже, в окнах одной из квартир всегда горел желтый свет, в другой жил я, в моих окнах был заснеженный двор, а на снегу темнела цепочка чьих-то следов, уже почти занесенных, едва видных...