Шипы грызли белёсый асфальт. Двигатель выл на до-диезе, а коробка подпевала в малую терцию. Ветровое стекло от трения о ветер рассыпало ветры искр.
Неделю назад Ларин узнал о смерти Шуры Юрьева. На похоронах не был, а поехал на девять дней. Стрелка колебалась между ста сорока и ста пятьюдесятью километрами в час, изредка подымаясь до ста двадцати.
Ларин втянулся в село на скорости сто двадцать два и резко сбросил: детских смертей ему было более чем достаточно. Через переулок он поравнялся с нужным домом и остановился.
Расширительный бачок был практически пустой. Крупные снежинки падали на двигатель и сгорали в пар с резкими короткими пшиками. Ларин долил спирта в омывательный бачок.
Вышел Витька и занёс в дом часть вещей. Ларин не разуваясь стоял в передней, а Витька бегал из комнаты в комнату с ноутбуком в руках.
- Вить, - предложил Ларин, - пойдём прогуляемся.
Витька остановился, похлопал глазами и ответил:
- Погодь, переоденусь.
Спустя минут двадцать Ларин и Витька сидели на кухне и пили пиво. Они мешали людям, которые, суетясь, доваривали щи и собирали на стол. Ещё были люди, не принимавшие участие в приготовлении обеда, они ходили и уходили, и приходили, и о чём-то спрашивали, и Ларин сидел в самой воронке этого смерча, но разговаривал только с Витькой - потому что Витька разговаривал с Лариным.
После четырёх бутылок поспели щи. Ларин хмуро хлебал свою порцию и не отвечал на расспросы, отговариваясь:
- Ну о чём сейчас можно говорить?
Потом подали картошку, и Ларин выпил ещё несколько бутылок пива и так отяжелел от обеда, что, не попив чаю, пошёл прямиком и завалился на диван.
- Я устал с дороги, - объяснился Ларин и задремал.
Часа через три его разбудил Витька.
- Вставай, хорош кемарить, - угрюмо сказал он. - Пошли в баню.
- А сегодня разве суббота? - удивился Ларин. Витька не ответил, он занимался важным делом: вынимал из шифоньера чистое бельё и полотенца.
- Веник дашь?
- Слазь на чердак и возьми, какой приглянётся, - сказал Витька, завёртывая сланцы в полиэтиленовый мешок.
Но напариться у Ларина не вышло: после третьего захода Витька погнал его домой.
- Отец придёт, ужинать будем.
Кухня была засижена до тесноты; пришли жена покойного, сестра и ещё пара каких-то незнакомых Ларину родственников. Вдова держалась каменно, излучая сдержанную скорбь, и Ларин знал, что пока ей легко держаться - только ближе к сорока дням размёрзнется внутри, и придёт осознание утраты, вот тогда камнепадом навалятся тоска и пустота...
Ларин выставил на стол бутылку водки и бутылку коньяка, а никто не притронулся по различным причинам, но вдова Ларина подбодрила:
- Пей не жалей, за Шурку-то можно... Ты помнишь, как он любил, когда вы приезжали?
Ларин помнил и налегал на коньяк. Выпив полбутылки, он вдруг закапризничал:
- Вы подали картошку, сметану, огурцы, сало... Такое надо под водку! - и он открыл вторую бутылку.
Ларин пил и пил, не вступая в разговор, даже не слушая, о чём он ведётся. Ларину было больно слушать всякие гадкие глупости, какие обычно говорят люди за столом, и он стеснительно улыбался, когда кто-нибудь обращался к нему с чем-нибудь, и выпивал, вместо того чтобы отвечать. Ларин не хотел ни с кем разговаривать, потому что знал - стоит лишь чуть-чуть приоткрыться, как туда влезут грязными лапами, захаркают всё, изгадят и переломают-перепутают, но не по злобе, вовсе нет! - по глупости человеческой. И ещё будут восторгаться, как ребёнок восторженно разглядывает электронный механизм только что разбитой дорогой игрушки. А попробуешь деликатно объяснить кому-либо его неправоту - мигом попадёшь в список хамов и язв.
Когда женщины засобирались до дома, Ларин уже выпил всю водку.
- Я провожу, - сказал он, надеясь, что ещё твёрдо держится на ногах.
На ногах он держался твёрдо. Правда, в темноте чуть заплутал, выискивая обратную дорогу, и наткнулся на пивной ларёк. Ларин наскрёб на две бутылки и потихоньку двинулся в сторону дома.
Он долго сидел на скамейке под кривой яблоней, допивая пиво и разглядывая всякие высыпавшие на небо пасмуру вопреки созвездия. Перемигнувшись с Марсом пару раз, Ларин впустил озябшего кота и прошёл снова на кухню.
Уже убирали со стола и мыли посуду. Ларин взял себе свежевымытый чешский хрустальный стакан и налил коньяку. На столе сиротливо лежали остатки сыра в плетёной плоской корзинке, и Ларин разделил этот сыр на несколько частей и круто посолил каждую часть в отдельности.
В раковине гремела моющаяся посуда, кто-то волок выливать помойное ведро, а Ларин безостановочно наливал и пил коньяк, закусывая пересоленным сыром. На последнюю порцию коньяка закуски не хватило, и Ларин, повинуясь пищевому инстинкту, сжал челюсти после последнего глотка и услышал хрупанье хрусталя.
Какие-то люди вытирали и расставляли по полкам чистую посуду, а Ларин сидел и ел стакан. Он тщательно разжёвывал чешский хрусталь и аккуратно выплёвывал осколки на газету, и таким образом сгрыз стакан до самого донышка, после чего положил донышко на газету, свернул её в аккуратный ком и выбросил в помойное ведро, и пошёл спать.
Ларин проснулся около восьми, и голова его была чистая и свежая, будто бы вчера он не был ужрат вусмерть, - а во рту не было ни царапинки. Ларин ещё раз тщательно ощупал языком свою ротовую полость и пошёл завтракать.
Почти все обитатели дома уже встали, и Ларину сказали:
- Подожди минут десять, каша будет, - и Ларин кивнул и тихонько выскочил на улицу.
Будто Швейк в Будейовицы, он шагал вдоль железнодорожной насыпи через заросшее высохшим бурьяном поле. Инея на землю ночью выпало столько, что нога утопала в нём, как в снегу. На кладбище уже пришли разные люди, и Ларин долго висел на ограде, ожидая, пока Шуркины сыновья увезут поминальную делегацию.
Ларин перепрыгнул через забор и пошёл мимо свежих крестов. Разница в датах почти везде была в один день. Шуркина могила была засыпана цветами и венками, и уже стоял большой фотопортрет в чёрной рамке, улыбающийся и в красной кепке. Ларин вспомнил: в лесу на минувших майских праздниках они пили водку и играли в футбол, там и фотографировались.
- Ему было всего сорок пять!.. - неприятно удивился Ларин и присел на скамейку.
Шура умер от инфаркта - третьего инфаркта. Несмотря на строгий запрет врача, он продолжал выпивать и много курить, а когда умер, вскрытие показало ещё и начальную стадию сахарного диабета. Ларин смотрел на Шуркин портрет, и ещё не знал, что спустя каких-то полтора месяца он будет хоронить отца и завидовать монументальности его смерти - с полным поражением всех отделов мозга. Ларин невольно думал о своём спровоцированном алкоголизмом панкреатите и ЯБ12ПК, о неснятом диагнозе "нарушение питания миокарда" и о странном четырёхмиллиметровом новообразовании у себя в мозгу. А ещё - о двух бутылках прекрасного кубинского рома в своей сумке.