Аннотация: Настолько ли омерзительно выглядит выдранная из человека душа, как и распоротый скальпелем живот? А похожа ли демонстрация любовных страданий на порнографический спектакль?
Люди не верят в чудеса.
Им хорошо и сурово. Им удобно жить в собственном мирке, где всё знакомо и предсказуемо, где действуют строгие и простые механизмы бытия, и им не нужно ничего выходящего за рамки - они дорожат целостностью действительности, хотя эта действительность им уже настоиграла до тошноты, но они никогда в этом не признаются даже сами себе.
А другие - верят. И доходит до смешного. Они выдумывают себе систему знамений и ищут их везде, и расстраиваются, когда знамения не сбываются. Тогда они впадают в задумчивость и мечтают о том, что вот-вот, что не сегодня-завтра... Но ничего никак не происходит, а если происходит, то никак не тянет на полновесное чудо, и опять: разочарование, самоуспокоение, меланхолическое ожидание...
Увы. И те, и другие - глубоко заблуждаются. Чудеса случаются. Но, как правило, за чудеса приходится платить такую цену, что немногие отваживаются, потеряв всё, приобрести ещё больше.
История, описанная здесь, произошла на самом деле с участием реальных людей, и не стоит говорить о мимолётности, о кругах на воде - ибо эти люди в полной мере проверили и прочувствовали на себе, на своих сердцах серьёзность произошедшего.
Они встретились случайно. Сейчас уже с трудом вспоминается, что же за день тогда был. Осень или весна? Может, всё произошло на Новый год? Или это - всего лишь судорожные фантазии оскудевшей за долгое-долгое время памяти?..
Который был тогда час? Опять нет ответа. Кажется, вокруг стоял какой-то неудобоваримый грохот. А может, наоборот - висела тишина... И свет. Был ли он?.. Нет, всё-таки было темно. Да это уже не важно.
Важно, и это совершенно точно - они встретились в толпе. Толпа была густа и подвижна, и шевелилась под этот грохот... нет, наверно, всё-таки была тишина. Или они просто не обращали внимания ни на свет, ни на шум, ни на толпу, а - он - чужак этому городу, чужой этой толпе, не понимающий, зачем он здесь и почему, и она - плоть от плоти родня колышущегося сонмища людей, чувствующая себя нормально только так, среди толпы - очень долго молча смотрели друг другу в глаза.
Они в тот день так и не сказали друг другу ни слова. А встретились вновь ровно через полгода, тоже случайно. Бывают ли такие случайности на свете?
Она пришла тогда со спутником. Спутник был молчалив и флегматичен, а он появился тоже не один. Что же за мероприятие-то тогда проходило? И весь вечер, когда они говорили друг с другом, они говорили слова, не несущие никакого смысла - похоже, в том и был смысл, в самой беседе.
А при официальном прощальном полупоцелуе, они неожиданно для себя крепко обнялись, прижавшись друг к другу щеками. Вечер кончился чуть позже - двумя ссорами.
Ровно через год он сидел крепко пьяным на вокзале и сокрушался. Ему совсем не хотелось снова ехать в этот тесный, топкий город, но причины для отъезда были более чем серьёзные. Правда, были причины или не были - теперь уже не суть. Главное, он подошёл к телефону и набрал её номер. Совершенно случайно, наугад. А вернее всего, он на протяжении всего прошедшего времени длиной в год скучал по ней, пусть даже и безотчётно. И изредка вспоминая о ней, он никак не мог забыть, какими глазами она на него тогда смотрела: не то, что с вожделением, а со сверхъестественным восхищением, как дети впервые смотрят на наш огромный сложный мир...
А откуда у него был её номер? Да кто же теперь-то вспомнит...
Она оказалась дома. Конечно, его звонок привёл её в восторг, но нельзя сказать, что она сильно удивилась; она твёрдо знала - звонка надо ждать не рано, так поздно, этот звонок обязательно возникнет. И обязательно от него, ибо он ей запомнился своей колоссальной теплотой...
- Во сколько ты будешь?..
- Рано утром.
- Где встретимся?
- Ну, где люди обычно встречаются? Конечно, у памятника Ленину на главной площади.
- До встречи...
- До встречи...
Он прошёл в вагон, сел на свою полку и вытащил из сумки бутылку. Он не хотел думать больше ни о чём. По крайней мере, до утра.
Она счастливо улыбнулась самой себе в зеркале, быстро оделась и вышла. Она предвкушала замечательный вечер и не менее замечательную ночь. Что будет утром - её совершенно не волновало.
В назначенный час он стоял на главной площади перед памятником Ленину, отворачиваясь от ветра, мешающего раскурить папиросу. Сойдя, он по дороге от вагона успел пару раз приложиться к стакану и подумывал о третьем разе. Его талию обвила рука.
- Привет.
- Привет.
Они некоторое время смотрели друг на друга оценивающе, выжидающе. Всё-таки они не виделись целый год, а за год люди, бывает, изменяются до неузнаваемости. Но они друг друга узнали. И неожиданно для самих себя крепко поцеловались в губы.
Теперь они смотрели друг на друга, уже не пытаясь разглядеть что-нибудь в лице, неуловимо напоминающем осколок какого-то воспоминания, а смотрели просто - с радостью.
- Пошли?
- Куда?
- А, неважно. Сегодня весь город наш...
Утро выдалось восхитительным. Они бродили по старым кривым улицам. Они горячо рассказывали друг другу себя, свои терзания, свои загадки, всё своё существо, - но им этого было мало. Находясь рядом, они задыхались от нехватки друг друга...
Когда они на скамейке на детской площадке пили портвейн, он вдруг ощутил странное щемящее томление.
- Расскажи ещё что-нибудь, - попросил он.
Она млела.
- А зачем? - ответила она, кладя голову ему на плечо. - Молчать вместе ничуть не хуже, чем говорить...
Он согласился, но мысли его витали уже где-то далеко и навевали тревогу.
Утро продолжалось недолго. Едва солнце покатилось на убыль, она расцеловала его и исчезла в ближайшей толпе; её день тоже собирался быть замечательным.
Он едва успел сказать:
- Давай я тебя приглашу завтра куда-нибудь.
- Пригласи, - улыбнулась она. - Буду ждать звонка. Если тебе негде ночевать, приезжай ко мне - сегодня у меня никого не будет.
Он некоторое время глядел ей вслед, счастливый и удручённый, а затем отправился к ближайшему гастроному. В конце концов, ради ещё одного такого удручения тогда он бы отдал многое.
Но на следующий день он никак не мог до неё дозвониться. Он злился, перенабирал номер, и, конечно, сдался. Несомненно, лишняя бутылка в его сумке сумела слегка скрасить его расстройство.
Она снилась ему три ночи подряд. Но думал он о ней непрерывно. Едва открывал поутру глаза, первая мысль возникала именно о ней - и он никак не мог справиться с наваждением. Он глушил алкоголем разрастающуюся с каждым днём тоску, но и это не помогало. Пару раз он ей звонил, но, словно чего-то боясь, специально выбирал время, когда её не было дома.
А она о нём и не помнила вовсе. Вернее, вспоминала при случае, а случай этот возникал нечасто. Он для неё был одним из многих, одним из той толпы, в которой она жила, и ничем не отличался от остальных.
Так прошёл год.
И на исходе этого года она сидела дома и занималась какой-то ерундой. Наверное, как обычно куда-то собиралась: неминуемо надвигалась долгожданные выходные, а в выходные можно было и "на шашлыки" выбраться в компании каких-нибудь культурных интеллигентов, и съездить в соседний город посмотреть достопримечательности, сходить на пляж или на лыжах. Короче, вопрос собственного развлечения был для неё уже твёрдо решён, но телефон зазвонил снова:
- Буду в субботу.
Она даже и не узнала сперва его голос, а потом воскликнула, не скрывая радости:
- Ну, наконец-то! А во сколько? Хотя, я планы поменяю, если что.
- Рано утром. Свободен буду весь день.
Она даже расстроилась.
- Эх, а мы за город собирались в субботу...
Он молчал. Её фраза очень больно и обидно ударила.
- Давай так. Я тебя с поезда сниму, полчасика поболтаем, и я поеду, хорошо?
- Хорошо, - буркнул он, получив ещё один чувствительный удар, и положил трубку.
Разумеется, в поезде он напился до зелёных чертей.
А утром он стоял на вокзальной площади, умытый и причёсанный, борясь с искушением как следует хлебнуть из оставшейся с дороги бутылки. Её не было. От скуки он стал прохаживаться по площади взад-вперёд, и топтался так весьма продолжительное время. И вдруг услышал за спиной лёгкий топот.
Он повернулся, и в этот момент она обхватила его за талию, спрятав своё лицо у него на груди. Он погладил её по волосам, и она подняла голову, застенчиво улыбаясь, подставляя губы для поцелуя.
Они сидели в припаркованном автомобиле, в салон которого она напихала всякого загородного барахла и термосов. Она держала голову на его плече, а он рассказывал о своих делах, равнодушно и с колючим юмором, но о жизни своей не сказал ни слова. Она не слушала его: она впитывала тон его голоса, вместе с ним - и его самого, и питалась его настроением. А настроение его было паршивым. Как, впрочем, и всегда.
Она встрепенулась, засуетилась, повернула ключ.
- Ты здесь выйдешь или тебя докуда подбросить?
Он молча и тяжело посмотрел на неё. Она сделала вид, что не задавала никаких вопросов, завертела рулём, задёргала рычаг передач.
Они ехали по проспекту.
- Знаешь, я ведь первый раз в жизни еду в чужой город на авось, - наконец сказал он.
- Ммм?
- Мне же ночевать негде. Я ни с кем не договорился.
- Да, это нехорошо, - ответила она, прекрасно понимая, что он набивается.
Он понял, что она поняла. На крайний случай у него был один вариант, но подобный крайний случай принёс бы много неприятностей.
Она свернула в крохотный дворик и притёрлась к тротуару. Со всех сторон их окружали мрачные многоэтажки.
- Вот, здесь меня уже ждут. Вон их машина стоит.
Он вышел и начал помогать с вещами. Она, наконец, отбросила неуместную гордость и сказала:
- Переночуешь у меня.
Он доиграл спектакль до конца, благодарно поклонив голову, протягивая её рюкзак.
- Мы вернёмся часам к семи, - сказала она. - До вечера.
Он снова кивнул, чмокнул её в губы и проводил взглядом до подъезда. Потом повернулся, закурил и быстро пошёл. Бутылка в кармане была сейчас ему очень кстати.
Кто был хоть раз за городом в такую погоду и в это время года, тот прекрасно знает, насколько неохота потом возвращаться... Да и компания подобралась что надо! В принципе, можно было там и остаться жить.
Но она постоянно глядела на часы. Вконец раздражив своей спешкой окружающих, она добилась отъезда на два часа раньше запланированного.
Он тоже приятно проводил время, шатаясь по пустому городу, распугивая кошек грохотом выбрасываемой в урну очередной бутылки.
Они разминулись буквально на несколько минут. Подойдя к подъезду, он увидел её автомобиль и тёмные окна, с чистой совестью развернулся и пошёл к загодя запримеченному подвальному магазинчику. Она подъехала, стала суетиться с вещами, и, наконец, села отпиваться чаем, беспрерывно поглядывая на часы и отмалчиваясь о предмете ожидания.
Часа через три она была готова расплакаться от злости. Но первая мысль о немедленном отъезде была перекрыта мыслью: "А что если он пришёл раньше и сидит, ждёт где-нибудь? Где здесь поблизости можно сидеть? Только на автобусной остановке!". Там она его и нашла. Под его ногами лежала большая груда бутылок и маленькая кучка мусора: недоеденная закуска, обёртки... От такого зрелища её злоба вдруг куда-то испарилась, она взяла его за руку и повела, как маленького ребёнка...
В салоне автомобиля на него стал наваливаться тяжёлый пьяный сон. Она вертела руль и периодически поглядывала на него.
- Да поспи ты, что ли!
- Не могу, - пьяно бормотал он. - Я хочу видеть тебя как можно дольше. Не бросай так резко сцепление, меня может укачать... Куда мы, кстати, едем?
- В деревню, - ответила она. - Там у меня есть дом, там места много.
В деревню они добрались только к часу ночи.
Они сидели и пили чай из термоса под типично дачно-деревенским стеклянным абажуром. Её нежность уже остыла, и теперь ей было неприятно смотреть на его мрачную пьяную рожу, и когда он попытался её обнять, она брезгливо отодвинулась. Он понял и заговорил о том, что пора бы и поспать.
Она постелила ему в дальней комнате, себе - в проходной общей.
- Ты храпишь?
- Да, - ему захотелось её обмануть; на самом деле он спал совершенно бесшумно.
Перед тем, как уснуть, оба долго ворочались.
По своему обыкновению он поднялся рано. Собрал постель, прошёл в общую комнату, налил воды и сел на стул, прихлёбывая из кружки. Он смотрел на неё спящую, и его охватывало усиливающееся умиротворение. Он не выдержал, вытащил фотоаппарат и сделал снимок.
От вспышки она дёрнула веками и, не открывая глаз, пробубнила:
- Прекрати меня фотографировать! Фотографировать спящих - негуманно и неприлично!
Он проигнорировал замечание.
- Если тебе заняться нечем, - снова забурчала она, - возьми книжку со стола и читай.
Он взял книгу. Раскрыл. Полистал. А потом нагло подвинул её, лёг рядом и начал читать.
- Читай уж вслух, - сказала она.
Отпущенное им время подходило к концу... Они лежали обнявшись, и он меланхолически шептал ей в ухо:
- Опять приехал на день, и всё кончилось. Хотя бы недельку выбить, сходили бы куда-нибудь...
Она покачивала головой, кивая и пряча голову на его груди.
- Очень интересное у нас с тобой знакомство, - как бы сама себе сказала она.
Зазвенел будильник.
- Пошли, - сказала она. - Уже опаздываем.
- Слушай, - вдруг сказал он. - Плюнь ты на свои сегодняшние дела, а? Уеду я завтра.
- Не могу, - она вздохнула. - Времени не хватит.
- Время!.. - повторил он. - Какая подлая вещь...
На вокзальной площади он вдруг остановился, решительно подошёл к бабкам-цветочницам и купил букет.
- Держи, - сказал он.
Она расцеловала его.
- Спасибо, дружище...
- Я приеду, скорее всего, через месяц, ты будешь ждать?
- Конечно, - сказала она. - Сообщи только предварительно...
Он ещё раз крепко обнял её и прошёл в вагон. Впервые в жизни ему было до слёз жалко покидать ненавистный город, но те, кто видел его лицо в этот момент, однозначно бы сказали, что он испытывает огромное человеческое безотчётное счастье.
На протяжении всей следующей недели они созванивались каждый день - до тех пор, пока она не уехала куда-то далеко по каким-то своим делам. В ночь перед её отъездом он напился до полубессознательного состояния, позвонил, подняв её с постели, и долго плёл какую-то ахинею. Она отвечала так же - бессвязными фразами, пытаясь его успокоить, и, в конце концов, это ей удалось. Она легла досыпать, но не спала, глубоко размышляя, ища то, что могло его так гнести.
А причина заключалась в следующем: он внезапно ощутил полный паралич. Всё его существо вдруг оказалось полностью подчинено ей, он был готов бежать за тридевять земель, схватить её и унести куда-нибудь в несуществующие места... Мало того, что он не мог больше ни о чём думать, кроме как о ней - ему было очень плохо физически; подобное состояние сильно напоминало ему наркотическую ломку, и невероятный страх от осознания собственной беспомощности истерзал его. Такого с ним не случалось даже в юношеские годы, и от этих страха и растерянности, от острого чувства обречённости он ушёл глубоко в запой.
Она переживала нечто схожее. Но она не была готова, как он, пасть к его ногам и полностью отдать себя, её самолюбивая жажда свободы полностью отвергала подобный исход, при том, что вопреки её надеждам, её зависимость от него нарастала с каждым днём томительного ожидания - и она решилась серьёзно объясниться с ним.
А он никак не мог разобраться с делами и приехать. Обещанный месяц подходил к концу, и он уже не находил себе места от засасывающей рутины. И в один день он вдруг послал всё в болото, сорвался с места и побежал к своему приятелю, прямо с порога заявив:
- Дай мне свои "Жигули"!
- Ты чего? - но ключи протянул. - Ты когда последний раз-то за рулём сидел? Ты больной - в такую даль ехать? Один, в ночь?
Он вырвал ключи и ушёл. Через час он позвонил ей и сообщил, что ночью он до неё доедет...
Но масла в огонь подбавилось - узнав о его приезде, ей сказали:
- А зачем он тебе? Он там, ты тут. Ты ждёшь его, он приезжает пару раз в год на денёк-другой. Тебе так нравится?
Он бы похолодел от ужаса, знай он, как продолжился этот отвратительный для неё разговор. Но он не знал - он спешил сквозь ночь. К ней, к ней, к ней!
- Он же просто использует тебя, глупая! Нашёл себе лежбище и приезжает, как к себе домой...
В назначенное время в условленном месте он сидел на капоте несчастного, загнанного "Жигуля" и курил. В дороге он не останавливался даже на заправку и теперь периодически делал приседания и махал руками.
Её не было.
Он несколько забеспокоился, но на исходе получаса ожидания он увидел её. Она прошла мимо него, бросив равнодушное "привет!", и плюхнулась на сиденье. Он усилием воли заставил себя не отреагировать и, не торопясь, докурил.
Он в одно мгновение почувствовал, что случилось нечто, что она переполнена обидой и злостью, и что эти обида и злость грозят вылиться на его голову. Он не ощущал никакой вины за собой, и поэтому обида и злость взорвались в нём тоже.
Резко тронулся.
Смотрел на неё сначала краем глаза, затем повернул и голову. Она хранила невозмутимость.
- Смотри на дорогу!
- А зачем? - мысленно сказал он. - Тебе жить ещё не надоело? Да вообще-то ты и не живёшь вовсе. Одна пустота внутри. Глушишь эту пустоту чем ни попадя, какими-то вычурными увлечениями... а дыра не затыкается, да? Всё ищешь, ищешь... Что у тебя в настоящем и впереди - тоска, скука и боль?
- А сам? - также мысленно ответила она. - Ты ни на что не способен от своей пустоты! Нет у тебя в жизни ничего - и не будет! Сидишь в своём углу, как фикус в кадке, и пьянствуешь, будто это поможет тебе найти себя!.. Всё, приехали!
Они вошли в дом, и она демонстративно отвернувшись, принялась готовить постели. Он попытался её обнять, но она отпрыгнула и срывающимся голосом сказала:
- Не трогай меня!!!
Он попробовал вызвать её на спокойный доверительный разговор:
- Ну что за дурдом? Я к тебе ехал...
- Ты ко мне ехал?! ("Точно - лежбище нашёл", - подумала она.)
Он осёкся и брякнул, ещё сильнее её обидев:
- Ну, не только к тебе...
- Угу, - испепеляя его взглядом, сказала она.
- Я не вовремя?
- Может быть.
Пауза.
- Слушай, давай попьём чаю, посидим, поговорим...
- Не хочу я чаю! - она была близка к истерике.
- А что же ты хочешь?
- Хочу тишины и покоя! Так что, дорогой товарищ, я спать ложусь! - и она шагнула в дальнюю комнату, громко захлопнув за собой дверь.
Он потоптался немного, затем вышел во двор, закурил. Открыл машину, взял в багажнике бутылку спирта для омывания стёкол и стакан - в салоне, налил себе полстакана, залпом выпил и улёгся на заднее сиденье; и стал проваливаться в тяжёлое забытье.
А она, вцепившись руками в подушку, злилась, что было сил. Постепенно яростное сопение её перешло во всхлипы, и она разрыдалась. Долго-долго плакала, вымачивая подушку, зажимая рот, думая, что он может её слышать. Слёзы принесли облегчение, и она уснула...
Он проснулся, едва-едва солнце показалось над горизонтом. Вылез из машины, ёжась и приплясывая от холода. С огорода открывался прекрасный вид на колхозное поле, заливаемое первым светом, и эта идиллическая картинка больно уколола его - на страшном контрасте с тем, что он переживал.
Он поднялся в дом. Обувь её лежала точно так же, как и ночью, значит, она не выходила, решил он. Раскидав приготовленную постель, он лёг и прикинулся спящим. Не прошло и десяти минут, как она вышла. Ей было стыдно перед ним, вчерашняя злость прошла, и она раздумывала над линией предстоящего разговора.
- Эй! - позвала она. - Эй! Эй! Эй! - уже совсем громко. - Вставай!
Он зашевелился и что-то буркнул.
- Вставай, вставай, скоро ехать пора, - и вышла к умывальнику. Когда вернулась, он уже сидел за столом и пил воду из своей фляги.
- Завтракать будешь?
- Нет, спасибо, - равнодушно сказал он. - Я не голоден.
Она вновь вышла, а когда пришла, он ел бутерброды, оставшиеся с дороги. Её передёрнуло.
- Чай будешь? - стараясь говорить приветливо, спросила она.
- Нет.
- Точно не будешь? - её испугала тяжёлая холодность его взгляда. Абсолютное нежелание замечать её присутствие.
- Не буду. Мне никто не предлагал.
- Да хватит ломаться! - не выдержала она. - Пошли чай пить!
- Ломаться? - подумал он. - Это не ты ли меня ломать собираешься?
- Я! - подумала она. - Кто ещё, кроме меня, может заставить тебя пойти наперекор себе? - и испугалась собственной мысли, даже рот ладонью зажала, будто сказала это вслух.
За чаем он сказал:
- Объясни.
Она было хотела развести фарс, но поняла, что это лишнее. Объясниться с ним прямо тоже почему-то не могла, поэтому сказала, заминаясь:
- Я не люблю, когда так вот берут и заставляют встать по стойке "смирно". Это, конечно, хорошо, когда люди так друг к другу относятся, что могут друг от друга потребовать в любой момент чего угодно, но иногда это просто неуместно.
- Ты могла и раньше об этом сообщить, - индифферентно сказал он. - Сказала бы, мол, форс-мажор и прочее, не приезжай, я что - обиделся бы? Да мало ли что в жизни случается! Могла.
- Так, если ты будешь говорить со мной в таком тоне...
- Но не стала.
- Я тебя слушать более не желаю!
- Тебе не хватает прямолинейности.
- А я считаю, что я слишком прямолинейна. Не всё же время рубить сплеча. Один мой знакомый говорил: "Надо быть как свинцовый шар в меховой перчатке". Я и стараюсь быть такой.
- Схемы, схемы... - тоскливо думал он. - У каждого какие-то схемы. За этими схемами теряется сам смысл разрешаемой ситуации. Если бы я был уверен, что ты самостоятельно сможешь добраться до города, я бы вечером бы и уехал.
Такого она не ожидала. А он решил продемонстрировать лояльность и открытость:
- Я не знаю, чем тебя обидел, но извини меня, пожалуйста.
- Нет, я не сержусь, - улыбнулась она.
Когда ехали обратно в город, он вдруг понял, что ей не менее тяжело на сердце. И её идиотский саркастический комментарий на его глупый дорожный манёвр - лишь защитная реакция, подбадривание самой себя.
Он высадил её в городе, потянулся для поцелуя, но она, сделав вид, что не заметила, выскочила, бросив:
- Была очень рада тебя видеть.
И исчезла. Спустя пятнадцать минут он уже мчался по шоссе.
Вернувшись, он не мог успокоиться. Быть может, он о том пожалел впоследствии, но отправил ей длинное письмо, надеясь устранить те небольшие пока тучки, зависшие над их головами.
Он писал:
"Вот ты говоришь о том, что люди, считающие себя близкими друг другу, должны без слов друг друга понимать. Есть ли между нами такое понимание? Очевидно, что нет. А откуда бы ему взяться, если ты стараешься избегать откровенных прямых разговоров? Мы друг о друге не знаем ничего, в общем-то...
Горечь. И досада то того, что не понимаю, что происходит. Скажу, что я очень ценю отношения с тобой, и мне как-то неохота лишний раз ими рисковать. Знаю ли я, чего от тебя хочу? Да, знаю. И есть у меня предчувствие, что всё будет замечательно, и меня это радует. А если это не предчувствие, а просто надежда - это лучше, чем не иметь таковой. Пусть даже ценой горького разочарования".
Она ответила ему через неделю:
"Интересно бы узнать, кого ты считаешь своими близкими. Прав ты в том, что не знаем мы друг о друге ничего. Играть в телепатию не надо, если есть чувство внутреннего понимания - хорошо, нет - так нет. Можно и так объясняться. А если мне показалось, что есть, то всяко бывает. Вопрос в том, кто чего хочет от другого".
"Ну что я могу тебе сказать о том, кого я считаю своими близкими? Пофамильный список предоставить? Например, тебя я считаю близким себе человеком. Почему? Да бог его знает. Снизошло, и всё тут; внутреннее понимание завелось. А если мне показалось, что его нет и не было, то всяко бывает.
Чего я хочу от тебя? Да многого, хотя я сам считаю, что совсем немногого. "Я хочу ощущать их радость, их боль, хочу видеть их изнанку души". Я хочу знать, нет ли у тебя какой беды, не скучаешь ли ты по чему-нибудь, и чем я могу тебе помочь, чтобы сделать твою жизнь веселей и счастливей".
Ответа на второе письмо он не получил. И не мог знать, что она перечитывала по нескольку раз подряд его строки, видя в них втиснутую боль и горечь, и говорила:
- Эх, где же ты там шляешься? Вот и я шляюсь... Мы похожи. О, ты - царь, живи один!
После этого они не связывались целый месяц.
Она позвонила сама.
- Привет.
- Привет.
- Как ты?
- Знаешь, от таких вопросов мне выть охота. Зачем тебе это знать?
- Ну, так...
- Из вежливости.
- Если ты думаешь, что ты один такой чувствительный, то до свиданья!
- Извини.
- Угу.
- Пока воли хватает негатив стряхивать. Знаешь, что? Давай съездим куда-нибудь на природу. Вместе. Вдвоём. Дня на три, а?
- На три - можно подумать.
- Ну, ты подумай. У меня-то времени свободного много. Я, кстати, мог недавно приехать по делам.
- И не приехал?
- Да, я решил не ездить. Когда я был в вашем городе в прошлый раз, мне оказали очень тёплый приём. А как было бы в этот раз? Стоит ли моё разочарование той радости?
- Ну всё, побежала я... слушай, всё хорошо, ты только не пей!
- Ты беспокоишься за меня?
- Ну да!
- Хорошо. Обещаю держаться.
- Прекрасно. Пока, целую! - сама удивилась своей последней фразе, и запуталась окончательно.
Прошло пять месяцев.
За это время не изменилось ровным счётом ничего: она плавала в своей любимой толпе и насыщала свою жизнь изо всех сил, он сидел в своём любимом углу и крепко пил. Обоих не отпускала тоска друг по другу...
Она позвонила первой.
- Привет, с праздником тебя!
Он некоторое время молча ухмылялся в трубку.
- Спасибо. Я послезавтра отбываю в ваши края недели на две. Заедешь?
- Очень может быть. Ну ладно, пока!
Она благополучно оправдала его ожидания и не заехала. Но прислала открытку, на которой было написано четыре слова: "Плохая до мозга костей". Он в ответ отправил открытку с трогательной картинкой и одним словом: "Снишься".
Когда она позвонила, он спросил прямо:
- Мы встретимся?
- Ага.
- В субботу?
- Ммм... Ага.
- Тогда приходи вечером к нам на попойку.
- А ты уверен, что там все будут рады меня видеть?
- Если тебе нужна санкция с подписью и печатью, я её получу.
- Ладно.
- Тогда до субботы?
- Ага, до субботы.
А в субботу его ожидания не оправдались. Она опоздала всего на полчаса, но когда он открыл ей дверь, она сбросила обувь и, небрежно бросив "Всем привет!", убежала в ванную.
Они сидели в разных концах стола; оба много и весело болтали, но друг другу так и не сказали ни слова. Встречались глазами, долго друг на друга смотрели, но заговорить не решались - терялись перед обоюдной отчуждённостью.
А когда он вернулся с перекура, она исчезла. Зазвонил телефон.
![[А.Жуковский]](/img/l/larin_d_e/abt_love/azhukowskij.jpg)