Аннотация: Существует несколько сказок о Иване-царевиче. Данное произведение - попытка изложить свое, реальное, а не сказочное видение событий, упоминаемых в этих сказках.
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПРАВДА О ИВАНЕ-ЦАРЕВИЧЕ
"Все течет, все меняется".
Водяной
"В одну и ту же реку нельзя
войти дважды."
Царевна-лягушка
И ведь, действительно, все меняется. Окружающий нас мир не замер в статичном положении, он динамичен, он непрерывно меняется, а вместе с ним меняемся и мы. Буквально каждый день мы узнаем нечто новое, порой опровергаем устоявшееся общепринятое мнение по тому или иному вопросу, привычный взгляд на то или иное историческое событие.
Есть у меня знакомый. Не какой-нибудь гений, а обычный ботан. Сидит много лет в некой научной организации, изучает что-то там никому ненужное. Но кроме любимой - постылой работы у него есть хобби. Любит он ковыряться в различных старинных документах и порой находит в них такое...Вот и теперь он познакомил меня с весьма оригинальными результатами своих многолетних трудов. В достоверности его исследований я ничуть не сомневаюсь. Потому считаю, что появление открытых ботаном ранее неизвестных новейших исторических фактов следует принимать, как свежий взгляд на историю, которая стара, как Кощей Бессмертный. Возможно, этот свежий взгляд изменит наше представление о ней.
Итак, основанная только на реальных документах
ПРАВДИВАЯ ИСТОРИЯ ИВАНА-ЦАРЕВИЧА
* * * * *
Ненаглядная сестрица моя, Несмеяна!
Пишет тебе родная твоя сестрица Марфа Искусница. Шлю тебе низкий поклон и сие письмо, милая голубка моя. Как ты живешь-поживаешь там, во своем царстве-государстве, возлюбленная моя? Какова теперь твоя судьба-судьбинушка, моя кровинушка родная, нежный ты мой цветочек? А у нас все ладно, слава Господи. Все своим чередом идет, своим путем-дорогою.
Только старый муж неразумный мой загулял опять, просто спасу нет! День восьмой вино хлещет хлебное, испоганился весь, прости Господи. Поутру медовухою похмеляется. А упившись, аки пьянь кабацкая, надо мной, женой своей, изголяется.
Ну, а в иных делах порядок у нас совершеннейший, благодаря Господу. Закрома ломятся, хлева животиной полны, казна все прирастает. Будто сошла на нас благодать Божия.
Только ирод мой не уймется никак окаяннейший! Вот намедни он после полудня, два ковша вина полных вылакав, посулил меня в монастырь сослать аж в Тмутаракань, в нее самую. Все за то, что я поперек его слово молвила.
За обедом он деткам высказал, что задумал их оженить уже. И рекла я тут тихим голосом (ты же знаешь мою душу кроткую): "Что ты, старый пень, одурел в конец?! Лишь старшому всего сорок стукнуло! А ты их, дурак, оженить решил? У тебя, видать, ум совсем размок от той браги, хрыч, что ты вылакал!" Не приглянулись ему слова мои скромные, слова скромные, да правдивые. На меня он от них зверем стал реветь. Вот такие дела у нас горькие.
А погоды чудные у нас стоят. Травы соком наливаются, хлеба богатые колосятся, зреют. А ночи какие звездные! Так душу и бередят, как в девичестве. Помнишь, сестрица милая, как сидели мы с тобой в звездную ночь в беседке в саду у нашей любимой матушки и мечтали о женихах?
Ну, а мой кровопивец то и не помнит уж свою молодость. Вот толкует вчерась моим детушкам, мол, возьмите вы по стреле, сынки, и пустите их во все стороны. На чей двор стрела упадет у вас, на тех девицах вы и женитесь. Я, мол, молвит, сам оженился так. Только тут напасть мне немалая выпала: угодила моя стрела на ведьмин двор, вот теперь я с той ведьмой и маюся.
Говорю я ему елейным, кротким голосом: "Аль забыл, подлец, как ты сватался? Как ты клялся меня на руках носить? Чтоб порвало тебя за твои слова! Чтобы гром тебе Божий в лысину!" Ну, а он в ответ, кляча старая: "Я и щас готов на руках тебя нести по двору. Сивка-Бурка то сдохла бедная, есть в хлеву теперь место свободное."
Сестрица моя драгоценная! Забыла я тебе про Сивку-Бурку то отписать. Померла моя любимая свинья. Уж как я ее любила, как холила! Как мужа своего по молодости. А она возьми, да обожрись, горемычная, яблоками. Гришка - пастух третьего дни запил после обеда, дверь в хлев не затворил, она, болезная, на волюшку то и вырвалась. Забежала во зеленый сад и, пока не узрел никто, пять яблонь то и своротила любезная, да яблоки с них все и сожрала. От того милая и скопытилась. Быстро померла, не мучилась болезная.
Ну, так вот, повел неразумный муж наших деточек на крыльцо свое. И велел он им по стреле пустить во все стороны. Говорит ему Федя, старшенький. "Я б, папаня, штук пяток пустил, аль с десяточек во все стороны..." Да, не зря, видать, царь в сумлении, что сынок не от него, Федя, старшенький...Говорит ему он взыскательно: "Эх, балбес! Аль не видишь ты - на стреле клеймо! И какое клеймо?" "Клеймо царское" - сын в ответ царю молвил так. "Ну, совсем балбес! - дурень мой ревет. - Клеймо царское! Золотое клеймо, не жалезное! Сколько ж золото надо будет мне, чтоб невест тебе десять штук найти?"
Тут Иванушка, самый младшенький, робко молвил так царю-батюшке: "Что ж вы, папенька, разоряетесь? Словно злой индюк раскудахтались? Что ж слюной своей драгоценную все крыльцо кругом вы обрызгали? Ум у вас в главе, видно, сдвинулся, али вы белены объесться изволили? Это где ж в святом миру видано, чтобы стрелы пускать куда попадя? А как влепит она кому в левый глаз? Али хуже того - в свинью поповскую?"
Заполошный мой тут как вскинется! "Молод ты отца учить, ах ты щучий сын!" И чего орет? Дураком дурак. Повар наш давно, Щука, помер ведь. До Иванушки он преставился. Это средний мой, Клим, от... Господи! Что-то я уже не про то пишу, про что надобно.
Так вот дальше то чего было то. Как пустили мои детушки свои стрелы каленые... Федя с Климом - куда попадя. А Иванушка в болото целился, чтобы в глаз кому не попасть, аль в свинью поповскую. И такое тут приключилося!
Я тебе другим разом напишу, чего приключилося. Потому как к обеду царь-батюшка кличет.
Целую тебя, сестрица моя родимая. Жду ответа, как соловей лета.
На веки твоя сестра Марфа Искусница.
* * * * *
Из записок боярской дочери Авдотьи Задирай-Хвостовой.
Ах! Ах! Я ягодка сызнова! Нынче у меня святые именины. И какой чудный дар Божий обрела я в этот день! Заворотила к нам на двор стрела каленая. И как заворотила то. Угодила аккурат в дверь самого нужного строеньица. Да так счастливо угодила, что пришибла дверь к столбу крепко-накрепко. Батюшка мой как узрел сие, принялся реветь, аки боров Федька, когда его резали. А впоследствии, знамо дело, зачал кричать, что он мыслит про того, кто сию стрелу пустил.
Я к сим словам не приучена. Не то что молвить их, слышать не способна. От того довелось мне уши затыкать. Потому то и не уразумела я, от чего это лик у батюшки переменился весь, когда выдрал он ту стрелу из двери и приступил ее разглядывать. Это ужо опосля, когда он ко мне кинулся и пред носом моим принялся стрелой махать, я уши отворила.
- Что вы, - молвила, - тут этой железякой махаете? Вы что, мните, что это я ее выпустила? Да коли я бы это свершила, от вашего строения чуть только выгребная яма и осталась бы в наличии!
А он ласково так молвит мне:
- Дура набитая! На клеймо зри!
Оборотила я взор свой на клеймо, и все нутро у меня обомлело. Прямо вся я аки мед и растаяла. Завтра жениха поджидаем!!!
* * *
И откуда только таких дурней берут! Как их только земля-матушка на себе носит! Являлся женишок, чтоб ему пусто было! Вахлак вахлаком. А еще царским сыном величается!
Как стрела к нам во двор заворотила то, уразумела я сей же час, что не сидеть мне больше в девках. Эко же счастье подвалило! И полвека мне не минуло, а я уж и невеста! И чья? Сына царского!
На другой день с утра ранехонько принарядилася, белилами лик свой светлый украсила, клюквой щеки подрумянила и опустилась под окно суженого поджидать. Недолго дожидаться довелось. Всего то семь ден. Нынче ввечеру на закате заявился суженый.
Калитку отворил - чуть с петель не совлек - и ввалился во двор ражий мужик. В красной рубахе, золоченым пояском подпоясанный. Сам здоровущий кабан, морда с рубахой в один цвет. Ни мое почтение вам, ни будьте любезны. Сразу видать - царский сын. Мигом двор обозрел, покривился в мою сторону и вопрошает грубым голосом:
- Слышь, тетка, может статься, тут к вам во двор стрела заворотила? Другую неделю по дворам таскаюсь, сыскать не могу, холера бы ее взяла!
Я тут и обомлела вся. Все нутро у меня закипело. Это я то тетка?! Только рот отворила, дабы ему подлецу молвить все, что об нем полагаю, как муха то навозная в рот ко мне и приспела.
Пока я с мухой той сраженье вела, батюшка на крыльцо взошел. В сапогах праздничных, салом Федькиным смазанных, аккуратно под горшок постриженный, борода на два ряда расчесана. Пред собой пузо гордо несет в поддевке парадной, а руки за спиной укрывает. И молвит он тому пентюху:
- А не сию ли стрелу, мил человек, выискиваешь? - и из-за спины выуживает стрелу царскую.
Обозрел сей кабан стрелу каленую и ответствует батюшке:
- Та самая. Моя стрела будет.
- Ну, а коли твоя, - батюшка молвит, - то согласно слову царскому должон ты жениться на дочери моей.
- Эт можно, - красномордый толкует. - Веди свою дочку сюда, поглядим, - и аж слюни изо рта пустил.
- А что ее вести-то? - батюшка отзывается. - Вот она, - и на меня перстом указывает.
Я ж к тому времени уж с мухой совладала и прихорошилася.
Кинул скорый взор на меня кабан пришлый, и слюна у него отчего-то сразу течь перестала. Вслед за тем взирает он на батюшку глазами дикими, очумелыми и вопрошает его с изумлением редкостным:
- Сколь же тебе, старче, годков, коли сия тетка твоя дочь?
Тут такое зачалось...В общем, кое-как сей царский сын, мужлан неотесанный, с нашего двора ноги унес. Кстати, кличут его Федькой. Точно боров!
* * *
Батюшка то мой, каков мудрец! Мудрей мудрого. Молвит мне ласково сего дня:
- Полно выть, дура кудлатая! Почитай четвертый день ревешь, аки боров Федька, когда его резали! Будет тебе жених. За царского сына замуж пойдешь. Я царю-батюшке челобитную отписал. Все там прописал, все как есть растолковал. Коль царь свое слово про стрелу вымолвил, так должон теперь его сын по закону тебя в жены взять. У меня, подлецы, не отвертятся!
Ай да батюшка, ай да умница! Сумел-таки челобитную начеркать! Уж что-что, а бумаги мудреные строчить он горазд. Ну, все, теперь моим молодчик будет. А он и впрямь молодчик. Статный, пригожий, румянец во всю щеку. И имя дивное - Федор. А голос какой славный. Правда, с девицами объясняться не обучен, да оно и к лучшему. Сразу видать, что по девкам не бегает. Ну, а я-то его ужо всему, чему надобно обучу...
* * * * *
Челобитная
Царю-батюшке Елисею
Боярин Задирай-Хвостов
челом бьет
Царь ты наш батюшка государь надежа и опора наша всенародная долгих лет тебе желаю правь нашим царством справедливо долго и щаслива поскоку ты царского роду хотя наш род Задирай-Хвостовых подавнее будет еще мой прапрапрадед уже при дворе правителя Берендея старшим боярином был когда твой только-только к боярскому чину то подбирался а потому несправедливо это вот вовсе и не по-божески а потому и не по-людски так что Бог нас рассудит все как есть и воздаст каждому по заслугам а пока должон ты царь-батюшка надежа наша и опора государь в миру праведном поступить по справедливости по царски и Божески и слово свое царское сдержать чтобы нерушимо оно было аки вера православная во веки веков и надеемся мы всем семейством на это на том и стоим.
* * * * *
Из записок дьякона Ферапонта.
Грамоте я с малолетства обучен не был. А как определился в церковь в услужение к священнику нашему Даромыслу, так скоро он меня с Божьей помощью и подмогой клюки своей читать - писать выучил.
Только грамота - это палка о двух концах. С одного конца - какие-никакие деньжата. То купец с поклоном явится, похлопочет челобитную царю намарать, то воевода заворотит, попросит который-нибудь царский указ растолковать, то еще кто нелишний грошик доставит.
Ну, а с другого конца - служба царская. И служба сия задарма вершиться. Как царский писарь преставился, зачал государь меня к себе кликать бумаги строчить всяческие. Ничто он мне за то не уплачивает. Ты, выговаривает, человек божий, а служба государева богоугодная. Добро, это уж как-никак снести можно. Только несообразности часом в той богоугодной службе через край.
Вот и намедни кликнули сызнова к царю. Прибываю - государь по своей царской избе так и вышагивает, так и вышагивает. Лютой вышагивает, толи фыркает от гнева царского, толи хрюкает, не уразуметь.
- Тут, - молвит, - от боярина Драного Хвоста челобитная. Читай, - изрекает и в нос мне ее тычет.
Пробежал я боярскую челобитную, почесал в темени.
- Можно, - пытаю, - царь-батюшка, я еще разок ее пробегу?
- Читай! - государь вопит.
Прочел я ее другораз.
- Ничего, - говорю, - не разумею.
- Ну, ни дурак ли ты? - царь вопрошает. - Мне и одного раза достало, дабы ничего не уразуметь, а ты только со второго раза про то смекнул.
Почесал я сызнова в темени и опасливо государю толкую:
- Надобно было бы резолюцию наложить.
- Куда наложить? - государь вопрошает.
- На челобитную сию.
- На такую наложить можно, - царь сговаривается.
- Только не в избе. Ступай на двор с этой челобитной, там на нее и наложи.
- А что в резолюции написать-то, твое государево величество?
Государь тут как всполыхнется, как ногами затопочет, аки баран перед побоищем, да как закричит дурным голосом, боярскому борову Федьке подобно, когда того резали:
- На челобитную наложить и в ней написать? Дурак!
Ну, дурак так дурак. Царя ослушаться возбраняется. Как-никак самодержец. Кинулся я во двор. На царском крыльце примостился. В правом верхнем углу боярской челобитной нацарапал большими буквицами "Дурак". Извлек печать государеву, на коей "Царь" начертано, только возжелал ею резолюцию прихлопнуть, как подбегает ко мне царский кобель и ногу задирает. Пнул я его, прости Господи, и печать прихлопнул. Гляжу - не туда угодил! А все из-за псины этой поганой, Господи прости. Ну, да ладно. Ничего уж тут не поделаешь.
* * * * *
Донос
Государю Всемилостивейшему Елисею
Тайного советника
Тайной канцелярии
боярина Серомышского
Государь Всемилостивейший. Донести вожделею до твоей Милости тайные известия, мною среди подданных твоих скопленные.
Во первой части доноса своего уведомить желаю про то, что боярин Задирай-Хвостов злоумыслил нечто поганое. Уж давно заприметил я, что таращится он на меня зверовидным образом. Потому и принялся я за ним приглядывать, вроде невзначай у его двора похаживать, да речи его подслушивать. Вот иду вчера ввечеру повдоль его забора тесового и чую, ревет он на всю улицу, аки боров их Федька, когда его резали:
- Это ж как постигать сей взбрык словесный?! - вопит. - Глянь сюда! Вишь, печать стоит, а под ней "дурак" намарано. Стало быть, он сам и есть дурак?
Чую, дочка его, Авдотья, молвит:
- Как есть, батюшка. Так и указывается, кто дурак. Это что ж выходит? Что мне теперь за сына дурака замуж идти?
Заревела она, аки боров их Федька, когда его резали, и в дом направилась. А боярин молвил слова непотребные (слова сии записал я случая всякого ради и к доносу прилагаю), далее рек громогласно: "Запью!" И следом за дочкой подался. Потому-то и рассудил я, что замыслил он что-то крамольное.
Во второй же части доноса своего сообщить поспешаю тебе, Государь, про молву невнятную, какова среди твоих подданных все в ширь и в ширь идет. А как раз, что виденье было бабке Фекле аккурат ночью, когда луна в полную силу вступила. И лицезрела она черта поганого, каковой по улице от болота выступал и не просто выступал, а напрямки к святой церкви Божьей.
Про то у слуг твоих верноподданных суждения всякие. Мыслят одни, что то сам сатана был. Мол, замыслил он в грехах своих покаяться и креститься в веру православную.
Другие молвят, что сатана и днем это сотворить мог, а не шляться по ночам, аки блудный кот, когда весь честной народ почивает. А потому это не сатана был, а сторож церковный Никифор. Мол, ввечеру у болота его с кувшином браги лицезрели. Он завсегда, как напьется, ревет, аки боров Федька, когда его резали: "Душа моря просит!" И купаться лезет хоть в реку, хоть в болото, хоть в лужу поганую.
Водятся и таковые, Государь-Самодержец, чают которые, что Фекла обыкновенно с ума спрыгнула. Оно и не мудрено. Никак старухе сто годков недалеко.
Так что сам постановляй, черт это, али кто прочий. Как решишь, Владыка, так и будет.
Во третей части доноса своего строчу тебе Царь-Государь, что купец Завирайский челобитную уготовил про порчу, какову, якобы, от царской стрелы поимел. Только кривду он в той челобитной намарал. Потому не залишним было бы испытать с пристрастием сие писание купеческое. А испытав, наказать по всей строгости кнутом ли, батогами ли. А двор его, запасы с животиною раздать слугам твоим верным, вот, к примеру, мне.
* * * * *
Челобитная
Царю-батюшке Елисею
Купец Завирайский
челом бьет
Батюшка-Царь! Свет наш Божий! Кормилец ты наш и спаситель! Не дай помереть верному рабу твоему купцу, с хлеба на квас перебивающемуся. Стряслась у меня грешного беда превеликая. Заворотила ко мне на двор третьего дня стрела каленая. И порешила она десять кур, семь уток, трех гусей, да индюка подранила, опосля чего он вчерась помереть изволил. А стрела та в четыре вершка длиной и в полфунту весом. И окромя того клеймо на ней царское. Так уж ты, Царь-Государь наш великий прикажи из казны мне хоть медных денег дать, коли птицу мою той стрелой жизни лишил.
Челобитная
Государю Елисею
Купец Завирайский
челом бьет
Государь! Отписал я тебе челобитную, а ответа твоего царского нет никак. А меж тем ключник Фома высказал мне нынче, что стрела та помимо птицы три мешка муки и два мешка бело ярого пшена побила. И все добро из них в грязь просыпалось. Так ты уж, Государь, вели мне серебра из казны отсыпать.
Челобитная
Государю Елисею
Купца Завирайского
Царь! Не по-божески это! Третью челобитную строчу, а денег все нет. А тут, коли тебе ведомо будет, пастух мой, Вавила-Старшой, молвил намедни, что стрела твоя к тому ж трех коров и быка подранила. И они помирать вознамерились. Теперь, кроме как на золото, я не согласный. Так что, отворяй казну.
* * * * *
Рапорт
Воеводы Простодубова
Царю Елисею
Твое Величество! Веление твое исполнил! Испытание челобитной купца Завирайского свершил! О чем тебе доношу! Почивших кур, уток, гусей, индюков, коров, быков и прочих павших на дворе купца Завирайского не изобличено! Раненых нет! Потери фуража не явлено!
Чтоб познать для коровы убойную силу стрелы каленой, каковой, якобы, тех коров ранили, приказал я в единую корову из лука выстрелить. Корова издохла только после десятой стрелы. А на быка и решительно восемнадцать стрел извести довелось.
Все это некое колебание у меня в уму зародило про купеческие слова. Потому исполнил я дознание купца посредством убийства на очах его родных ему кур, уток и гусей (всего двадцать семь голов). Не стерпел купец Завирайский такого дознания мудрого и явил мне правду-матушку, что навел он поклеп на стрелу каленую. Что стрела сия, во двор купеческий заворотившая, исключительно козу Зулейку подранила. Осмотр раненой показал, что рана поверхностная, легкая и не мешает козе нести службу дальнейшую. О чем в докладе и извещаю.
Все почившие в ходе дознания, сообразно твоему приказу, препровождены на двор боярина Серомышского.
* * * * *
Сестрица моя милая, Несмеяна!
Отчего-то нет от тебя никакой весточки уж по сей день. Али обрела ты письмо мое душевное? Не сгинуло ли оно, пока шло путем-дорогою? Али чего у тебя не благое содеялось? Ну да ладно, буду поджидать ответа твоего сердечного.
У нас же в дому тишь да благодать. Муж мой праведный из запоя вышел-то, благодаря Господу. Жизнь повел добродетельную, беспорочную. А второго дни сызнова стал молвить про женитьбу детушек наших. Я тебе писала уж, что невест своих они из луков выцеливали.
Попала стрела старшого, Феденьки, на боярский двор. Только не жаждет он жениться. Мне, мол, всего-то сорок годков, не нагулялся я еще. Озорник такой, все по девкам бегает. Я ведь тоже до замужества, памятуешь, чай, с мужиками то...Тьфу ты, Господи! Прости меня, дуру грешную! Сызнова пишу не то, что надобно. Так вот царь-батюшка и не супротив, чтобы Федор боярскую дочку в жены не брал. Потому как на боярина Задирай-Хвостова зуб точит. Единственно, кажись, не самого боярина, а на прапрапрадеда его. Хотя, чего зуб точить-то на покойника?
Стрела среднего сыночка, Клима, завернула на купеческий двор. Только для сыночка нашего у купца дочки не оказалось, а оказалась коза Зулейка. Как прознал про то Клим, заревел, аки боров Федька Задирай-Хвостовский, когда его резали.
Это что ж, - ревет, - у меня ныне женой купеческая коза будет?
А батюшка ему и отзывается:
- Не помышляешь купеческую козу в жены брать, тогда изволь на сыне его жениться - Митьке Рябом.
Повесил Клим буйну головушку и батюшке ответствует:
- Нет, папаша, уж славнее на козе жениться, коли так. Она краше.
- Ну и столковались, - молвил батюшка. - Иван-то вон и вовсе лягушку в жены берет.
Погоди, сестрица милая. Кто-то в наши ворота ломится. Уж не банда ли разбойная. Я письмецо тебе потом допишу, коли жива буду.
* * * * *
Из записок отца Даромысла,
Житие наше зело мудрено и часом такие выбрыки сотворяет...Вот и нынче в том сызнова я уверился. А дело так водилось. Ввечеру, когда час пришел церковь затворять, прояснилось, что сторож церковный Никифор утерялся неведомо где. И ключи церковные разом с ним запропали.
Делать нечего, постановил я в храме ночь провесть. Взошел внутрь, затворил дверь на щеколду, молитву сотворил. Ночь подоспела, тишь да благодать воцарилась. Нежданно некто в храм ломиться принялся. Уж не нечистая ли сила явилася к полуночи? Взял я дубовый крест тяжелый с амвона и устремился дверь отворять, а сам молитву вершу в полголоса. Отворил - стоит у порога некое творение несуразное облика сатанинского. Все черно от грязищи болотной, тиной поганою разукрашено. Сей же миг уразумел я, что это сатана и есть. Осенил я его крестным знаменем и церковный крест ко лбу его приложил, со всего плеча размахнувшися.
Повалился сатана на колени тотчас, и из чрева его богомерзкого жидкость красная, аки кровь, с гадким запахом зачала изливаться. И рек сатана голосом церковного сторожа Никифора:
- Прости меня, батюшка! Ну загулял я, ну загулял! У болота кувшин свекольной браги выхлебал, душа моря возжелала, вот и устремился я в болото поганое.
Одолел меня после слов сиих гнев праведный. Не сдюжил я его унять и выказал сторожу словами простыми, удобопонятными все, что о нем полагаю. И послал его к свиньям!
С превеликим трудом восстал грешник с колен и удалился в свинарник, аки тростник под ветром качаяся. Я же в церковь вновь воротился. Не поспел душу свою от гнева избавить - сызнова Никифор в дверь ломится!
Взял я в левую руку дубовый крест, в правую - кий свой ольховый и к дверям поспешил. Ну, мыслю, и благословлю ж я тебя сейчас! Двери распахнул, да как замахнусь крестом. А сатана-то от святого креста в тьму ночную как шарахнется! Истинно сатана, не Никифор это. Никифор поизряднее будет, грязи на нем менее было, да и верещать при виде креста святого, как этот сатана, Никифор не горазд.
Устремился нечистый в церковный сад. Нет уж, мыслю, не ускользнешь от слуги божьего, и за ним следом кинулся. А он бежит, вопит нечто дурным голосом. Только недосуг мне в его сатанинский крик вслушиваться. Наконец настиг я его у церковного пруда да так перекрестил кием своим промеж плеч, что рухнул он на земь.
- Ну что, - кричу, - сатана! Прими смерть от креста Божьего!
А он как заверещит в ответ:
- Батюшка! Да вы никак замолились в конец! Всюду вам сатана грезится! Какой же я сатана? Я Иван-царевич!
Не поверил я отродью адову и поднял над собой дубовый крест руками обеими, дабы опустить его на главу сатанинскую. А сатана как порскнет в сторону, да прямиком в пруд и кинется. Добрался до середки пруда и давай плескаться, аки водяной. Здесь уж и рассвет затеялся, и первый петух прокричал. И узрел я тут диво дивное: обратился сатана в Ивана-царевича!
* * * * *
Из записок боярской дочери Авдотьи Задирай-Хвостовой.
Ах! Ах! Все как я возжелала, свершилася! Вскорости сделаюсь я царевною! А зачиналось все вчерашнего дня. Вышел батюшка после полудня, плотно откушавши, за ворота. Нежданно чую, возопил он ярым голосом: "Мазурик! Вор! Собак спускайте!" А следом во двор вбежал и в хлев устремился.
Вломился он в хлев и давай свиней из него изгонять.
- Ату его! - кричит. - Куси!
Сильно выпимши был батюшка пятый день к ряду, от того свиней с собаками и смешал.
Бросилась я на улицу вослед свиньям. Зрю - бежит от наших ворот боярин Серомышский, а за ним свиньи всей стаей так и гонятся, так и гонятся! Из последних сил боярин бьется, тщится от погони уцелеть. Только лишь все по напрасному. Настигли они его болезного посереди улицы, да в грязь то и втоптали.
Не смогла я покойно на это бесчинство взирать и вдоль улицы шибче кинулась. Уж почти настигла я свиней своих, дабы домой их воротить, пока боярин-то из грязи не выдрался. Однако приударили они тут к царскому двору.
А ворота царские отворены, и подле них два стражника стоят с бердышами. Свиньи то наши во двор царский и влетели. Вбежали свиньи во двор - стражники следом, и ворота у меня пред самым носом затворили. О ворота те дубовые я с разбегу и ударилась. Кричу:
- Ворота отворите! Свиньи боярские!
А стражники в ответ:
- Не боярские мы, а государевы!
И замест того, дабы ворота отворить, чую, направили они свиней в хлев царский. Вскипело во мне все нутро мое девичье. Гнев на царя-обманщика душу мою обуял. Мало того, что лишил меня жениха законного, так и на свиней наших покусился! Помутился мой разум целомудренный от сей низости свиной. Отвернула я от царских ворот в попятную сторону, да с разгону в них как бабахнулась! Сорвались ворота стойкие с крепких петель да придавили двух собак и трех стражников.
Вымахнул здесь из избы царской на крыльцо сам царь и возопил диким голосом, аки боров Федька, когда его резали:
- Это что за свинья ко мне в государев двор ломится?
Ну уж тут озверела я вся! Так озверела, что решительно ополоумела. От того-то и не памятаю, что потом было. Памятаю только, что бегу с двумя бердышами за суженым своим по двору, а он вопит, аки боров Федька, когда его резали, да в конюшню схорониться стремится.
* * * * *
Рапорт
Воеводы Простодубова
Царю Елисею
Твое Величество! Про ознакомление боярской дочери Авдотьи Задирай-Хвостовой с царским семейством рапортую! До смерти боярская дочь никого не зашибла. Члены семьи царской увечий не обрели за выключением жениха ее Федора, каковой немалую часть зубов утратил. Стражники государевы, дерзнувшие в числе пятерых остановить Авдотью, отделались единственно тем, что малое число десниц и ног их было порушено. Для поправления конюшни царской, Авдотьей в щепы изрубленной, мною истребована артель плотницкая.
* * * * *
Из записок отца Даромысла ,
Третий стакан чаю испив, поведал мне Иван-царевич про то, как устремил он стрелу свою в болото, а далее, согласно воле царской, пустился ее выискивать.
- Полный день, батюшка, я в болоте до темна плутал. В грязи гадкой да тине болотной весь измарался, особливо, когда черта болотного встретил. Предстал он нежданно из пучины поганой, от грязищи мерзкой весь черен да тиной изукрашен. И ревет громовым голосом, аки боров Федька, когда его резали: "Душа моря просит!" Как узрел я его, со всех ног вспять поворотил, стези не выбирая. При всем том, cыскал я стрелу свою, а с невестой в болоте так и не сошелся.
- Знамо дело! - молвил я царевичу. - Каковые в болоте невесты? Лягушки да кикиморы болотные.
- Лягушек там пропасть! - согласился царевич. - А вот кикимор в болоте я не узрел. Зато на одну старую кикимору натолкнулся, когда к церкви близился. Воззрилась она на меня во тьме ночной, закричала дурным голосом: "Черт! Черт!" И вслед за тем, по огородам прочь устремилась, аки кобылица необъезженная.
Умолк Иван-царевич, а затем молвил:
- Не ведаю я теперь, как мне далее быть. Что я батюшке изреку, коль невесты себе не выискал? Может статься, ты мне, батюшка, мудрый совет подашь?
- Укладывайся-ка ты, царевич, почивать, поди умаялся, по болоту рыская. А я покамест поразмыслю, чем твоей беде подсобить.
И пока почивал царевич, я все думу думал и удумал-таки. Коли Государь так мудрено и не по-божески постановил сыновьям своим невест выискивать, надлежит образумить его и уму-разуму поучить. Направил я стопы свои к пруду церковному, изловил там лягушку ладную да домой с ней воротился.
А когда Иван-царевич пробудился, изъяснил ему все. И довершил речь свою так:
- Когда же царь, батюшка твой, приведет тебя ко мне в церковь с лягушкой венчаться, все я ему изреку. Изреку, заставлю покаяться в грехах своих и отречься от жития неправедного.
На том и порешили.
* * * * *
Из записок дьякона Ферапонта.
Неисповедимы пути Господни, а часом так мудрены, что не ведаешь даже - толи насмешничать, толи слезы лить. Вот и намедни я в сим уверился, когда Государь в нашу церковь прибыть изволил, дабы сыновей своих венчать. Предстал он во всем своем величественном царском обличии, с дружиной немалою во главе с воеводою.
Перво-наперво, надлежало венчаться старшему сыну царскому Федору с боярскою дочкой Авдотьей Задирай-Хвостовой. Тут первое промедление и изъявилось. Очутилось, что лик у Федора синяками и царапинами изукрашен и тряпицей перевязан.
- Отчего лик твой столь чудной, царевич? - вопрошает отец Даромысл.
А царевич в отклик единственно мычит нечто невразумительно.
- Зашибся он, батюшка, - невеста молвит. - С кошкой поигрывал, та его исцарапала ненароком, да малость зубы ему повыбивала.
- А как же я уразумею, девица Авдотья, жаждет ли он тебя в жены взять, коли он ответить неспособен?
- Жаждет, батюшка. Ох как жаждет! Зубы-то у него, однако, какие-никакие остались.
Ну что ж, изготовился уж было батюшка таинство брака вершить, как послышался нежданно за стенами церковными шум побоища немалого. Впоследствии отворились двери во всю ширь, и вкатились в храм два дружинника царских, с превеликою силою брошенные. А следом за ними явилась дева склада богатырского, простоволосая, прости Господи, расхристанная и битвою ярою разгоряченная. И взревела она громовым голосом, аки боров Федька, когда его резали:
- Оборвать немедля сие бесчинство! Не может муж при живой жене с этой лахудрой венчаться! А Федор муж мне законный! Мы с ним тайно обвенчаны!
И над главой какой-то бумагой размахивает.
Авдотья, невеста бывшая сына царского, так навзничь и низверглась. Кабы не воевода, подхватить ее исхитрившийся, проломила бы она головой своей церковный пол. Этакий здесь шум, крик затеялся - хоть святых выноси.
Токмо стукнул Государь своим посохом царским об пол и рек громким голосом:
- Цыц! Знать не бывать Драным Хвостам роднею царскою! Нет на то воли божьей! Воевода, выноси! - кивнул он на Авдотью Задирай-Хвостову и усмехнулся усмешкою странною.
* * * * *
Из записок воеводы Простодубова.
Николи ранее не помышлял думы свои на бумагу возлагать иначе как в облике рапорта али веления. Да вот ныне отважился подобно борзописцу их изложить. А основание тому в сердце моем сокрыто. Оказалось, что отворено оно не только для дела ратного, но и для мирных чувств. И чувства те воспламенила во мне дева Авдотья, когда царский двор воевала. В том побоище не только царское семейство она в полон взяла, но и сердце мое воинское.
Только была сия дева дивная не мне предуготовлена, а сыну царскому, оттого не посмел я никому о своем восхищении ею слово молвить. Но снизошел рок ко мне грешному, и явил мне вероятность чудную.
Кликнул меня к себе Его Величество и поведал про то, что не желает входить в родство с боярином Задирай-Хвостовым. А потому хлопочет у меня подмоги, дабы пресечь женитьбу царевича Федора с боярской дочерью Авдотьей. Тут мое сердце превелико возрадовалось. И мигом я дело это уладил.
Во время оно представляли в нашем царстве лицедеи. И была среди них дева склада богатырского, каковая дивила народ недюжинной силою. С ней-то я и столковался. Подготовил мне один грамотей бумагу подложную, о женитьбе ее с царевичем Федором, об чем я Его Величество и сына его упредил. Вследствие деяния сего угодила девица Авдотья прямиком ко мне в десницы. А я уж сей случай чудный не пропустил.
* * * * *
Из записок дьякона Ферапонта.
Вынес воевода бережно, аки сосуд хрустальный, Авдотью, дочь боярскую из храма, а батюшка Даромысл вознес над головой большой крест дубовый. Умолк ропот в толпе, и деяние продолжилось. Вот тут-то и изъявилось другое промедление.
Вступил в церковь средний сын царский- царевич Клим и на веревке за собой козу волочет. А та упирается и блеет громозвучнее, чем боров Федька, когда его резали.
Как узрел это отец Даромысл, возопил он громовым голосом:
- Это что за бесчинство богомерзкое?!!! Кто дозволил в святой храм сию животину ввести?!!
А царь ему дерзко ответствует:
- То мое дозволение. Зулейка невеста Климу, сыну моему. Потому на венчание и явилася.
- На венчание говоришь? А какую веру она исповедует? - с подковыркой батюшка вопрошает. - Уж не магометанскую ли? Больно имя у нее диковинное. Коль крестили ее в веру христианскую, не могла она такое имя обрести. Ибо нет в святцах такого имени! А ты, чай, сам ведаешь, коль она не веры христианской, не токмо венчаться с православным, в храм входить ей не должно!
Тут выступил вперед купец Завирайский и молвил с поклоном:
- Батюшка, у меня помимо Зулейки сын Митька наличествует. Коли возбраняется царевичу на козе магометанской веры жениться, пускай он тогда хоть на Митьке женится. Митька веры православной. Митька, подь сюды!
Как услыхал это батюшка, возопил он так, аки могли бы зареветь два борова Федьки, когда бы их резали:
- Что?!!! Жениться царевичу на особе мужеского полу?!!! Это безобразнее греха первородного!!! Нынче на Митьке жениться, а завтра жабу болотную в жены взять?!!! Лягушку царевной сделать?!! Вон из храма Божьего, грешники!!! А тебя, царь, упреждаю: не пресечешь жизнь свою греховодную, отлучу от церкви и прокляну!!! Изыди прочь и покайся!!!
* * * * *
Из записок боярской дочери Авдотьи Задирай-Хвостовой.
Ах! Ах! Не бывать мне царевною! Жестокосердно судьба надо мной надсмеялася! Обманул меня боров царский Федька. Обольстил меня деву безвинную, да и отшатнулся нежданно. Ну ничего, ему ужо за это станется! Казнится он будет еще за сие деяние. Уже я с ним поквитаюсь!
Вослед за тем, как во храме-то я чувства утратила, опамятовалась я в церковном саду. Возлежу я на траве-мураве, а подле меня воевода стоит. Узрел он, что я очувствовалась, и рек громким ратным голосом, подобным тому, как боров Федька ревел, когда его резали:
- Дочь боярская Авдотья! Захватила ты мое сердце в полон! Будь моей супругой законную!
Услыхала я сии слова чудные и чуть от них не ополоумела. Намеревалась уж было сызнова чувства утратить. А следом и мыслю: ведь сим деянием судьба мне десницу простирает. Коли смогу я воеводой заправлять, так и дружина царская мне подвластна будет! Вот тогда я борову царскому и отплачу!
Откинулась я на спину, дланью очи прикрыла и рекла с трепетом:
- Согласна я. Прямо хоть на сим месте и неотложно.
* * * * *
Сестрица моя любезная, Несмеяна!
Заждалась я от тебя отклика на мои весточки. Али захвачена ты делами безотлагательными? Али разобиделась на нечто? Отпиши уж что-либо на мои эпистолы незатейливые.
У нас же новое происшествие содеялось. Отрекся отец Даромысл cыночка нашего Клима с козой венчать, ибо очутилась она веры магометанской. И не токмо отрекся, но и изгнал нас из храма Божьего и грозился царя-батюшку от церкви отлучить за деяния его. От того зачал муж мой куролесить.
Перво-наперво, приказал он Климу и Ивану-царевичу сызнова стрелы пустить, кабы невест себе сыскать. Иван-то с лягушкой венчаться был обязан. А коли она не крещеная, так и его не обвенчали.
Федора же царь-государь касаться не стал, ибо Авдотью Задирай-Хвостову замуж отдает за воеводу нашего Простодубова. Он и свадьбу им учинил знатную, не по чину. Ужо третий день сия свадьба погуливает, не уймется никак. Вот и ныне песни да веселье повсеместно. Только чу! Подле ямы помойной, куда мы из свиного хлева навоз кидаем, некий вопль стоит. Ревет некто, аки боров Федька, когда его резали: "Душа моря просит!" Надобно пойти кинуть взор, что там вершится.