Придержав железную раму двери, он шагнул на рассохшиеся тротуарные доски. Невесомая серая пыль, выплеснувшись через щели, обрызгала ноги. Иван скривил губы, плюнул в сердцах. Впечатал свои юфтевые, на освобождение береженные сапоги прямо в пыль. И, не оборачиваясь, зашагал.
Оборачиваться было нельзя. "Обернешься - значит вернешься", - предупреждала лагерная традиция. Возвращаться Ивану, конечно же, не хотелось. Равно как и оборачиваться. За два года, которые он добил на "поселке" из отмеренных судом девяти лет, остававшаяся за спиной зона успела осточертеть. Бардаком, бытовой неустроенностью. И сейчас, выпустив из рук сваренную решеткой-солнышком дверь, Иван сразу же про зону забыл. Ее будто просто не стало.
Зато существовала вот эта вбитая в пыль дорога меж двух рядов частых электроопор. Разрезавшая поселок, километрах в полутора заканчивающаяся "промкой". Иван мог бы легко сосчитать, сколько раз он отходил по ней туда и обратно. Каждый день из этих двух лет, каждый месяц. За вычетом нескольких десятков трудно предоставлявшихся выходных да полутора недель больничного, когда Ивану чуть не раздробило стопу сыгравшим хлыстом...
Он прошел мимо припавшего к земле, отгородившегося невысоким штакетником штаба колонии и свернул в магазин. Впервые поднявшись на его крылечко один. Как вольный, а не зэка, которых водили сюда толпой, трижды в неделю.
Поздоровался с Валентиной, выглянувшей из-за весов. Не разглядывая витрин, отоварил тридцатник, выданный ему на сухпай. Хватило на банку килек, шпротный паштет, сто грамм конфет, пачку гранулированного чая и "Приму". Складывая купленное в баул, рядом с хлебом и пластиковой бутылкой воды, подумал: хорошо, если всего этого хватит до дома.
"Дома чьего?" - чертиком сразу же запрыгал мучивший Ивана вопрос. Не желая "гонять", зэка от вопроса умело ушел, сосредоточившись на заедавшей молнии своей клетчатой сумки. Но окончательно мысли о доме задавить не сумел. Помешал вечно напуганный контролер с крайне непопулярной на зоне фамилией. Два побега, прошлым летом случившиеся именно на его дежурстве, заставляли теперь Петухова опасаться за будущее даже собственной тени.
- Домой? - констатировал Петухов, выкатившийся из-за угла. Человеком он в основном был беззлобным, зэков не напрягал. Посему Иван и не прошел мимо. Остановился, молча кивнул. - Счастья тебе тогда. И - больше не подниматься, - приклеил к нему глаза Петухов.
- По-астоянно, - заверил его Иван. Обошел приплюснутого, толстенького контролера. По деревянным ступеням крутой лестницы забрался на деревянную же платформу. И, более не тормозясь, зашатал сапогами шпалы расхристанной за шестьдесят лет эксплуатации железной дороги.
От столицы Вятлага, поселка Лесной, зэка отделяли три часа неспешной ходьбы. Поезд здесь показывался дважды в неделю. Ожидание попутной дрезины не гарантировало каких-либо положительных перспектив.
И зэка шагал. Поначалу каждым вторым, коротеньким шагом попадая в ритм что-то усердно считавшей кукушки. Потом - в трескотне и щелканьи птиц.
Когда засосало в желудке, Иван понял: прошел примерно половину пути. Валентину он посетил около одиннадцати, перед самым закрытием магазина на длительный, пятичасовой перерыв. Обедать Ивана за эти годы приучили непосредственно после 12-часовой проверки. Времени, получается, - первый час. И Иван без рассуждений сошел с дистанции. Благо, "железка" только-только взбежала на взгорок, что хотя бы в какой-то степени обещало отсутствие мошки.
Присев на корточки, Иван разрезал и разложил на бауле хлеб. Открыл банку килек, содержимое которой улетучилось немыслимо быстро. Все два года на обед Ивану полагался суп из сухого картофеля с редкими нитями тушеного мяса и овощное, с соей, рагу. Консервы в таком количестве он ел ровно два года назад. Получив их в сухпае, перед этапом. Кое-что, правда, перепадало и потом, из посылок соседа по шконке.
Сам Иван "дачек" не получал лет уже как минимум пять. Точной даты не помнил. В память врезалась только скудность содержимого последней посылки из дома: десять "Прим", пачка рафинада да с килограмм развесного грузинского чая. Запомнилось и письмо от жены на оторванном от тетради в клетку листочке. Ольга извинялась, что не получилось собрать продуктов: деньги ушли на ремонт и лекарства болевшей Маришки.
Иван особо не расстроился. Был готов и к этому повороту судьбы. Давно осознав причину слез, брызнувших из Ольгиных глаз на свиданке в централе. Плакала супружница не столько по Ивану, отрезанному от нее прозрачной пластиковой перегородкой. Сколько - по своей собственной, поломанной, как получается, жизни.
Может, сама Ольга этого в те минуты и не понимала. Но потом, потихонечку, поняла. Иван чувствовал этот процесс по письмам. Приходившим все реже. Становившимся все короче.
Супругу за это не осуждал. Не видя ее вины в том, что свято место, как водится, пустым не бывает. Дожидаться Ивана долгие девять лет Ольге не было ни малейшего смысла. Слишком разно проживались для них эти годы. Для Ивана --ежедневной заботой о сохранении своего "я". Ольга же жила в Зазеркалье. Прорывавшемся в Иванов тягучий кисель случайными номерами газет, телепрограммами. Письмами, после которых зэка не просто уснуть.
Научившись к тому времени отыскивать положительное в любом происшествии с ним, Иван, видимо, этим себя и сберег, когда писем не стало. Тем более, сама Ольга из писем давно уж ушла. Мысли жены и ее ощущения уступили место сводкам цен и погоды, да пунктирным описаниям зазеркальской событийной канвы.
Женщина, которую он, восемнадцать уже получается лет назад, на руках вынес из ЗАГСа, была ему теперь абсолютно чужой. К ней после освобождения он никогда б не поехал. Был вариант махнуть на родину, в Краснодар или остаться здесь, на Лесном - предлагал помочь с обустройством отрядник. Но и эти, и все прочие варианты являлись реальными только для одинокого человека. Иван одиноким не был.
... Докурив, затушил сигарету. По неистребимой уже, въевшейся в кровь привычке вынул из мундштука и убрал в баночку короткий окурок. Скрылась в траве, шелестнув, жестянка из-под консервов. Хлеб Иван спрятал в пакет, предварительно ссыпав в ладонь, с нее - в рот хлебные крошки.
А из баула достал небольшую твердую папку. Сшитую на зоне еще, пережившую не десяток шмонов. Кроме ручки и тетрадных листов в папке лежал конверт советского еще образца. Подушечка указательного пальца зэка с въвшейся в капилляры грязью царапнула бумагу, отгибая клапан конверта. Иван вытащил белый прямоугольник фотобумаги. Перевернул, моментально вбирая в себя и зачесанную набок челку. И прижатую к зубкам губу. И бежевого Микки Мауса на коричневой кофте. Маришка. Маришечка. Дочка.
Он почувствовал, как задергался левый краешек верхней губы. Как потеплело и защипало в глазах. Потому что в ушах снова грохотали кастрюли и сковорода. А он, отталкивая вынырнувшую из ванной комнаты Ольгу, снова вбегал в кухонный коридор. Видел хрупкое тельце, бьющееся между плитой и кухонным столом. Вывороченную судорогой кисть левой руки... Маришка! Маришечка! Дочка!
После... После была "Скорая помощь". Были врачи. Коридоры больниц. Был диагноз.
- Лечат? Разумеется, лечат. Но - не у нас. Есть хорошая клиника. Во Франции. За границей.
То, что Франция располагается "за рубежами", Иван знал и без этой дамы в изящном карэ и просвечивавшем белом халате. Знал и то, что вывезти дочь за рубеж на свою зарплату не сможет.
Вот только беда, явившаяся на горизонте начинавшейся еще жизни дочурки, была так велика, что никакая другая по сравнению с ней для Ивана бедой не являлась. В том числе и тюрьма. Срок "за особо крупный размер", который Иван получил в итоге своей неудачи.
Весь этот срок с ним была та, большая беда. Жгла его изнутри. Иван сжился с чувством вины, загнал его вглубь. Конверт с фотографией дочери доставал лишь тогда, когда тяготы жизни на зоне сплетались уж слишком в тесный клубок, и требовалась встряска для нервов. Ну а сегодня... О сегодняшнем свидании с дочерью решено было давным-давно. Вот Иван и открыл конверт. Потому что он едет к дочери. Дочке. Он едет к Маришке.
Лесной, краешек которого Иван видел и прежде, прыгая в "столыпин" из автозака, впечатления на зэка не произвел. Да и не мог: отстроенный в 38-м для нужд зоны, десятилетиями на зону работавший, поселок пропитался зоною насквозь. И вместе с зоной, скатившейся с особого режима до колонии-поселения, потихоньку хирел, умирая. Прогулявшись до почты, Иван вернулся к вокзалу. Торкнулся в дверь крохотного домика у переезда.
Тот отложил кроссовки, к которым пришивал отодранную подошву.
- Угощу. - Поставил на чистенький стол у окна кругаль, включил кипятильник. Иван выложил купленную у Валентины пачуху:
- Гранулы, правда.
- Вижу. Но-армально...
Они пообщались. Все оставшиеся до кировского поезда три часа. Искали общих знакомых, сравнивали, на какой зоне получше, где платят. Потом долго сетовал на судьбу ожидавший лесовоза молодой отрядник с 17-й... В поезде Иван забрался на боковую верхнюю полку, положил голову на баул. И сразу уснул. А утром на него обрушилось Зазеркалье.
Ярким солнечным светом. Спешкой, забытой Иваном давно. Смехом женщин, визгливостью их голосов. Нагими коленками, притягивающими взгляд, как магнитом.
В потоке людей зэка миновал переход, спустился на первый этаж. Наконец, вывалился из толпы. Встал у дверей. Закурил, позабыв про мундштук. Стряхивая пепел, оглядывался украдкой: киоски, прилавки, киоски...
- Пира-ажки га-арячие, - неслось откуда-то сбоку вместе с запахом жареного. Зэка проглотил слюну, подошел к тележке под тентом, пробежался глазами по ценникам.
- С мясом, два, - протянул деньги девчонке, чем-то напомнившей ему Петухова.
Отошел на пару шагов. И - умял. Обжигаясь, толком даже не пережевывая: хрустящую, жиром истекающую корку, белое тесто, ливер внутри. Солнце, птичий гомон толпы, шарканье бесконечных подошв. "Я верну-улся, мама", - летевшее из динамика киоска... Все баюкало Ивана, создавало настроение беспечности, праздника. Зэка подошел к ларьку, купил игравшую кассету: Круг, нескончаемое эхо его последних девяти лет.
В этом своем празднике Иван и шарашился по вокзалу. Усидеть на месте не мог. Разглядывал витрины, купил в одном из киосков отмытой, мясистой кураги и лущеных грецких орехов. Даже резь, начавшаяся в отученном от вольных, общепитовских пирогов желудке, настроения не испортила.
На землю грешную зэка вернули круглые, выпученные глаза кассирши. Не желая ждать вечера, когда уходил формировавшийся в Кирове поезд до дома, Иван отстоял очередь за билетом на проходящий.
В черный пластиковый ящичек под окном кассы положил справку об освобождении. Других документов у него не было, паспорта в деле почему-то не оказалось. Назвал номер поезда.
Разглядев справку, тетка в голубой рубашке с желтыми погончиками подняла на Ивана свои рыбьи глаза и прокаркала в микрофон:
- Только спальные места! Следующий, говорите!
Следующий в радостной готовности потянулся к окну. Но наткнулся на плечо Ивана. А зэка, загарпунив глаза кассирши, четко произносил:
- Сколько?
- Что сколько? - не хотела понимать тетка.
- Сколько стоит билет?
Деньги были, их Иван долго собирал на дорогу. Тратиться не хотелось. Но еще больше не хотелось ждать. Некая пружина, шевельнувшаяся в нем еще вчера, сегодня будто сошла с ума, распрямлялась, раскручиваясь все больше, со звоном.
Иван забрал свой билет. Отыскал на табло нужный путь и - вышел вон из вокзала. Долго, как маятник, мерил шагами платформу. Потом собрался, ушел из Зазеркалья в себя. Пристроил к стене киоска баул, присел рядом на корточки.
Скорый подошел минут через сорок. Проводница СВ - молодая, в донельзя ушитой по бедрам джинсовой юбке, - взглянула на Ивана, профессионально замаскировавшись улыбкой. Но зэка показалось, что такое же, как и кассиршино, презрительно-рыбье выражение глаз он ухватить успел.
Потом, пока проводница изучала его билет, вдруг представил, как поворачивает женщину спиной к себе, закатывает на спину узкую юбку... "Интересно, - подумал, - сколько за это возьмет?" Подмигнул проводнице, забирая билет, вошел в тамбур.
- Пятое купе, - звоном ударило в спину.
- "Я -пэ", - ответил Иван.
- Что-что вы сказали?
- Ясность полная, - обернулся зэка, взгляд его снова уперся в налитое бедро, пальцы как наяву ощутили суровую джинсовую парусину...
Зэка открыл дверь купе и вновь почувствовал себя в Зазеркалье. Оно выливалось потоком из голубеньких глаз пацана, смотревшего на Ивана от окна: белобрысый, щербатый.
- Лет примерно пяти, - определил Иван для себя и сказал мальчишке: - Привет!
- Ха-ай! - закричал тот, перекатился поближе к Ивану, выставил руку: - А по ладошке?
- Что по ладошке? - не понял Иван.
- Как что?! Когда говоришь "привет", надо бить по ладошке ладошкой. Ну, бей!
Иван опустил баул и неуклюже коснулся пальцами маленькой, теплой ручки.
- Да не так! - захлебнулся смехом пацан. - Ни-иче, я тебя научу.
- Не "тебя", а "вас", - поправила мальчика черноволосая молодая женщина, сидящая ближе к двери. Подарила Ивану улыбку: - Добрый день! А научишь попозже. Давай-ка мы с тобой выйдем, дядя будет устраиваться.
- Ничего-ничего, - вдруг засмущался Иван. Но та уже поднялась, протянула руку сынишке... Зэка ничего не оставалось делать, как уступить им дорогу.
Купе он не закрывал. Переобулся в сланцы, достал майку, трико, с полочки взял полотенце. Туалет оказался запертым, но по коридору в сторону Ивана уже плыла голубая, "налитая" джинса.
- Вообще-то, санитарная зона еще не закончилась, - отмыкая узкую дверь, сообщила зэка проводница. После нее остался запах духов, который Иван не чувствовал прежде. Он щелкнул за собою замком и оказался в сияющем царстве нержавеющей стали.
Вернувшись в купе, аккуратно развесил одежду. На скобе, около полотенца, пристроил свои выстиранные носки. Потом уселся на диванчике поудобнее и спросил пацана:
- И как нас зовут?
- Ваня, - сразу отозвался мальчишка. А вот зэка чуть-чуть помолчал.
- Выходит, мы с тобой еще и тезки, - сказал наконец. - По такому случаю, тезка, давай выпьем чая. Не против?
- Да-авай, тетя сейчас принесет.
- Тетя принесет для тебя. А себе я сам приготовлю. Кипяточек там вроде бы есть.
- Есть-есть, - успокоила его мама Ивана.
Сам мальчишка с восторгом смотрел, как зэка выдвигает баул. А из сумки на столик купе перекочевывают пакеты орехов и кураги, пластиковая баночка с чаем... Ивану-маленькому Иван-большой протянул карамельку:
- Держи. На разлом.
- На какой "на разлом"?
- Ну, можно сказать, вприкуску.
- У меня кусать нечем.
- Разжуешь...
Чуть позже оба Ивана сидели напротив друг друга. Младший тянул чай, нагнувшись над столиком. Старший пил, выпрямившись, маленькими глотками.
- Не вкусно без сахара, - сказал маленький, первым делом сжевавший конфету.
- Зато полезно, - возразил Иван-большой. - Если хочешь, пей с курагой и орехами.
- А ты? Ой, - мальчик глянул в сторону матери, - вы?
- Давай будем на "ты", мы же тезки... Я сначала пойду покурю.
- Курить вредно, - безаппеляционно заметил малыш.
- Тоже правильно, - согласился зэка.
Он поел. Откинулся на спину. И незаметно заснул. Разбудил зэка голос женщины-диктора, ночью. Поезд где-то стоял. Через окно Иван ничего не разглядел: свет перронного фонаря бил прямо ему в лицо, высвечивая шубу пыли на стеклах. Иван проглотил оставленный в чашечке чай, взял сигарету и вышел.
Узкая пустота вагонного коридора встретила его ярким светом и неожиданной свежестью. По ковровой дорожке зэка дошагал до рабочего тамбура, спрыгнул вниз, на перрон.
- Ой, напугал! - выдохнула стоящая сбоку от дверей проводница.
"Тебя напугаешь", - подумал Иван. Закурил.
- Ну и зря, мы уже отправляемся, - заметила женщина. - Поднимайтесь.
Сама ухватилась за поручень, поставила ногу на высокую ступеньку вагона. И без того короткая джинса, задравшись по самое "не могу", практически полностью обнажила бедро. Следом состоялась демонстрация попки. В паху у Ивана моментально набухло.
Спрятав сигарету в кулак, зэка взлетел по ступенькам. Проскочил коридор, хлопнул тамбурной дверью. Курил, не замечая пробегающих за мутным стеклом огоньков. Видел только округлые ягодицы, нагое бедро...
Его больно ударило плечом о стену: вагон переехал стрелку.
- А, блин! - Иван затушил свой окурок, толкнул дверь. Когда он выныривал из купе, где ощупью отыскал в бауле купюру, увидел: женщина входит в купе проводников.
- Срослось! - обрадовался зэка.
Проводница отпрянула: так резко Иван перешагнул порог. Запер дверь. Сев на полку, ладонью прихлопнул купюру к белому пластику столика. Светом полоснул по окну встречный состав, осветив на дензнаке цифру "500", слово "Ирина" на бейдже, приподнятом грудью. Иван за талию притянул проводницу к себе, встал.
- Деньги потом заберешь, - прокричал в грохот встречного поезда, прямо в облако вкусных духов. И - как привиделось днем, пальцы вжались в мягкие плечи...
Проводница вела себя спокойнее, четче. И скоро уже откидывалась на вагонную полку, тянула зэка за собой. Его подбородок купался в стоге ее пахучих волос. А она не останавливалась, ласкала Ивана. Зэка ощущал ее бедра, груди, плечи, живот...
- Ну а сейчас все, милый, все, - наконец, сказала она. - Передохни, скоро закончится перегон. Ты давай-ка деньги свои прибери, а сигареты достань.
Иван опустил ноги на пол, поднялся. Стыдясь наготы, натянул трусы и трико. Вынул из пачки "Донского табака" по сигарете. В огоньке зажигалки блеснули ее глаза под спутавшимися волосами.
- Долго сидел? - вдруг услышал зэка.
Помотал головой, выдохнул дым:
- Нет. Всего девять лет.
- Не ждет?
- Нет.
- Такого могла бы и подождать. Не то что мое уебище.
- Сидит?
- Год и девять, статья "народная".
- Наркоманы тоже разные есть.
- Не знаю, какие они там разные. Мой - конченый. Я и в проводники пошла, чтобы эти рожи не видеть.
- Освобождается скоро?
- Полсрока уже отбыл. Вернется - не знаю, что с ним буду делать.
- Не любишь, значит...
- Кого там любить?! Любила... Лечила. Нет толку.
- Ну на зоне колоться нечем. Курс лечения ого-го! Может, нормальным вернется, - успокаивал Иван женщину, отлично зная: несет несусветную чушь.
- Мне все равно уже, каким он вернется. Бог даст - от тебя вот забеременею, ребенка рожу.
- Чего-чего? - зэка развернулся. Проводница лежала, подперев затылок рукой. Ее груди, белеющие в темноте, снова возбудили Ивана.
- Нет-нет-нет, - засмеялась она. - Уже не успеем. Если хочешь - потом.
Затянулась и поднялась, потушила в пепельнице сигарету.
- Что "чего-чего"? Ты у нас мужчина справный. Не старый еще. Столько лет - без всяких излишеств типа водки, запоев, наркотиков. Питание по режиму... Да от зэков только и надо рожать!
- А дурная наследственность как же?
- Какая она дурная?! Насмотрелась я на свиданках да передачках, кем у нас тюрьмы забиты... Кому надо сидеть - те на свободе гуляют. А в тебе, Ваня, к тому же стержень есть. Ты - мужик. Так что наследственность будет хорошая.
- Даже имя пробила?
- Вот уж мне тайна, - проводница заливисто засмеялась. - И фамилию тоже. В билете все-е напечатано. Иди, миленький, отдыхай. Засыпаешь уже. С непривычки.
Иван натянул майку. Снова увидел бейдж у женщины на груди.
- Ирина, говоришь, тебя зовут?
- Это ты говоришь. Ирина, Ирина. Иди...
Спал Иван не более двух часов. Разбудила его проводница. Шопотом, чтобы не тревожить соседей, тем не менее - официально вполне. Зэка сел на диване. Налил холодного чая и пил, глядя на синеющую, неровную понизу полосу неба. Что-то пробормотал Иван-маленький. Спал малыш на плече у матери, обняв ее за шею пухлой рученкой.
В туалете Иван с наслаждением покурил. В кои-то веки - не торопился, один, на чистеньком унитазе... Бреясь, зэка улыбался себе в зеркало: вспоминал проводницу.
Та ждала в коридоре:
- Кофе будешь?
- Не буду, - ответил зэка.
- Как знаешь, - повернулась, ушла.
Иван оделся. Оставил на столике карамельку для малыша и аккуратно, чтобы не щелкнуть, задвинул дверь. Встал рядом с проводницей, смотревшей в окно. Мимо пробегали невысокие домики. Потом замелькали фермы моста.
- Волга? - сказал зэка, только чтобы хоть что-то сказать.
- А то ты не знаешь, - отрезала женщина. Взяла из купе свернутые свои флажки, прошла в тамбур. Зэка притащился следом.
- Ты адрес-то дай, - попросил.
- Для чего? Если захочешь - найдешь.
- Ну, как знаешь. - Отошел к противоположной двери. Вставил "Приму" в мундштук, отлично зная, как "сладок" ее дымок после "Донского табака". Проводница смолчала.
Поезд тем временем подобрался к вокзалу. Зэка забычковал сигарету. Молча ждал, пока женщина протирает поручни, спускается на платформу.
- Большое спасибо! - сказал, выходя.
Ирина профессионально улыбнулась:
- И вам, - ответила. Но - уже в спину зэка.
Он шел по платформе в сторону вокзальных дверей: кепка "блинчиком", черные джинсы, спрятавшие голенища сапог, рубаха в крупную клетку. Шел не спеша, не суетно, чем и выделялся из окружающей публики.
Снаружи вокзала никаких изменений Иван пока не нашел. Интерьер же бетонной коробки напомнил, что мир за годы "командировки" сменился: "легковушка" на подиуме, представительства компаний сотовой связи... В зал ожидания, где зэка планировал пересидеть до утра, просто так не пускали: "Оплатите входной билет".
Зэка вышел на привокзальную площадь. К таксомоторам и "частникам", рядам стилизованных торговых павильонов напротив, стеклянной башне "Макдональдса". И понял: старого города, к которому он привык, давно уже нет. В новом... В новом Иван не имел и угла.
Ехать в квартиру, где жил? Ольга, в принципе, может помнить дату освобождения. "Рановато", - ответили длинные узкие стрелки часов на бетонной стене. Париться здесь до метро? Не давала пружина внутри, зазвеневшая снова. И зэка, повесив баул на плечо, зашагал.
Через площадь, мимо нелепого серого универмага, рынка... Площади, магистральные улицы Иван узнавал. Та, на которой прожил много лет, просто добила. Всю свою несвободу зэка представлял, как выходит на домашний балкон. Смотрит на двухэтажные домики через дорогу, тонущие в цветущих садах.
Ни домиков. Ни яблонь. Ни вишен. По сторонам свежей асфальтовой четырехрядки - длинные серые панельные девятиэтажки. Белеют киоски вблизи автобусных остановок, невысокие фонари... На перекрестке у своего дома Иван обнаружил реализованную мечту всех людей горбачевского времени: круглосуточный бар.
- Свет, ну включи-и, - через его открытую дверь вываливалось в новое утро. Иван поморщился, но зашел. Света за стойкой, вняв голосу вопиющего, как раз нажимала клавишу магнитофона. "Дайте му-зыку, му-зыку, му-зыку..." - казалось, распирает застекленные стены. Вопиющий что-то еще прокричал. Но что конкретно, разобрать никому было не суждено.
- Что? - беззвучно, кивнув подбородком, спросила у Ивана Света. Но зэка молчал. Стоял и разглядывал деликатесное, опять-таки по временам Горбачева, роскошество: бутерброды с икрой, разной рыбой, мясом и колбасой... На полках бара - тесные бутылочные ряды. Показал Свете на магнитофон:
- Убавь.
Барменша убавила звук.
- Вон ту шоколадку и "Амаретто".
Про ликер с запахом и вкусом черемухи он столько раз слышал на зоне, что для Ольги решил купить именно его. А Маришке... Ну что купишь в баре девчонке? Ясно же, шоколадку.
В родном подъезде Иван поднялся на второй этаж и чуть не расхохотался: по обе стороны площадки квартиры отгораживали две глухие металлические перегородки.
"С зоны ушел, на зону пришел", - сказал он себе и, определившись по номерам, нажал кнопку звонка. Услышал, как за перегородкой раскрывается дверь.
- Кто там?
Он узнал напористый Ольгин голос, ответил:
- Я.
Мгновенно щелкнул замок, Ивана чуть не сбило железной дверью. А женщину бросило вперед - что-то исконное, память тела, инстинкт? Но Ольга с собою справилась. Шагнула назад, повела рукой:
- Проходи. Не будем здороваться через порог.
Она, если на взгляд зэка, постройнела. Прическу теперь носила короткую, выгодно подчеркивающую лепку скул. Иван прошел за Ольгой в квартиру. Осмотрелся. Все, вроде бы, было прежним... Но широченное зеркало в коридоре обрамлял изящный багет, стены понизу обегали панели. Он увидел краешек "стенки" через полуоткрытую дверь: они покупали ее, когда получили квартиру. А вот телевизор из ниши выглядывал незнакомый.
- Разувайся, что ты стоишь?
Зэка опустился на стульчик, стянул сапоги. Обулся в пододвинутые Ольгою шлепки.
- Перекусишь или сначала помоешься?
- Да, лучше помыться.
Ее как выдуло в ванную из коридора. Там сразу зашумела вода, а Ольга прошла в комнату, застучала дверцами, ящиками шкафа. И - снова в ванную, с полотенцем и стопкой белья.
- Не суетись ты, - сказал ей в спину зэка, - успею.
Она плечом привалилась к стене.
- Действительно, что это я? Иди давай, мойся. Я пока приготовлю покушать.
Иван бездумно лежал под пеной, в пахучей воде. Расслабился полностью, накатила давно забытая леность. Но помыться зэка заставил себя самым тщательным образом.
Вытирался магким, пушистым полотенцем. И обшаривал взглядом полочки, полки: отыскивал признаки мужского присутствия в доме. Не нашел. Тем не менее стопку принесенного Ольгой белья трогать не стал. Оделся в свое, из баула.
ХХХ
"Все-таки не забыла", - подумал, заходя на кухню, зэка. На столе ждал запотевший графинчик, стояли две хрустальные стопки. Желтел брусок масла. Ольга доставала из кастрюли пельмени. Пригласила:
- Садись!
И поставила на середину стола блюдо парящих, распухших домашних пельменей. О таком зэка тоже мечтал. Наложил поэтому себе изрядно, бросил сверху кусочек масла, взял вилку...
- А налить? - Ольга села напротив.
- Да я и вкус позабыл. Кстати, постой, - вышел, принес "Амаретто". - Вот, для тебя. Ты же водку не пьешь.
Ольге налил ликер. Поднял свою, от водки похолодевшую стопку. И увидел, что женщина плачет. Сначала - буззвучно, лишь только бежали одна за другою слезинки. Потом задрожали плечи, и она зарыдала в голос. Закрыла ладошкой лицо, убежала из кухни.
- Черствый ты человек, Иван,- сказал зэка. - Ой, черствый. Ну, с возвращением.
Выпил, никакого водочного вкуса не ощутив. Разломил вилкой пельмень, окунул его в потекшее уже масло, разжевал... И - начал, не останавливаясь, есть. Когда Ольга вернулась за стол, зэка доедал уже вторую порцию.
- Оль, слушай, он еще и живой? - спросил зэка, увидев рядом кота. Огромного, белого, с черным пятном на круглой башке. - Сколько ж ему лет получается? Четырнадцать точно будет. Вась, Васьк... Ну-ка, попробуй, - протянул коту, как бывало, кусочек мяса на вилке.
Кот, выгнув шею, понюхал. И - сел, как сидел, смотря на Ивана.
- Он только вареную рыбу ест да молоко пьет. - Жаловалась Ольга. - На улицу не ходит давно. Старый. А куда его, не выбрасывать же.
- Да уж, - согласился Иван, - пусть доживает.
- Давай, Ваня, с тобой все-таки выпьем, - попросила Ольга.
- Какой базар? - Он налил себе, крутил пальцами стопку. - За что?
- За все. За окончание срока. Что ты вернулся. Живой, здоровый. За будущее. Пусть сложится оно у тебя хорошо.
- Делай красиво! - он дотянулся до ее стопки.
- Понимаешь, нас же с тобой развели.
Зэка машинально кивнул: "понимаю", выпил. И тут сказанное осознал.
- Что ты говоришь! При полном, так сказать, отсутствии моего присутствия?
- В нашем случае так можно.
- Чем он, наш случай, такой уж особенный?
- Прости, я неправильно сказала. В таких вот случаях можно.
- Ну а дочка? Отцом-то я ей остался? Где она, не проснулась еще?
- На работе. К школе подрабатывает, газеты разносит... Формально - да, остался.
- Фактически, хочешь сказать, нет?
- Фактически, Ваня, ты ребенка не видал девять лет. Сам, думаю, понимаешь.
Зэка понял все. Но - не сразу.
Они с Ольгой еще сидели на кухне, когда хлопнула квартирная дверь.
- Ма-аам, я пришла, - сказано было высоким, чуть в нос, голосом в коридоре. И на кухне появилась девушка. Белейшая тенниска обтягивала высокую грудь, юбка открывала длинные стройные ноги.
- Ой, здравствуйте!
- Иди, руки мой и - за стол, завтракай, - сказала дочери Ольга. - Пельмени ужас как любит.
- Ага, люблю, - встряхнула Марина длинными, блеснувшими на солнышке волосами, развернулась на каблучках.
- Ты разуйся хоть, чудо, - заулыбалась мать. И - Ивану: - На босоножки себе заработала.
- Сейчас, разуюсь... - А потом, из ванной, - Ма-аам, можно тебя на минутку? - Когда Ольга к ней подошла, осведомилась тихо-тихо. - Кто это, мам?
- Твой отец.
- Который в тюрьме?
- Был.
- Какой старый...
Потом Марина сидела на месте Ольги и уплетала пельмени. А зэка смотрел на нее и не находил совершенно ничего общего с Маришкой, которую помнил. Которая жила на фотографии и в его сердце. Разве только этот чуть вздернутый нос? Цвет волос и тот, кажется, стал другим.
- Ну ладно, - зашла на кухню Ольга, - я на работу. Вы тут не ссорьтесь... Маришь, ты обязательно еще отдохни.
- Ну ма-аам!
- Я что тебе говорю? Отдохни! - Повернулась к Ивану. - В школу уже скоро, выпускной класс, а она все каникулы проработала. Ты, если хочешь, тоже ложись, я там у Маришки на диванчике постелила.
... Насытившись, девушка перемыла и расставила на полках шкафа посуду, насухо вытерла стол.
- Вы чай будете?
- Попозже.
- А я попью. Там, вроде, конфетки оставались.
Зэка вспомнил о шоколадке. Принес.
- Ой, спасибо! - Она заметно обрадовалась. - Какой вкусный... Да вы прилягте. Устали, наверное.
Комната девушки была крохотная. Только и вмещала, что пианино, кровать, письменный стол да диванчик в углу. Как и комната - крохотный, ноги зэка выпрямить не сумел. Лежал он, не раздеваясь, поверх одеяла. Разглядывая цветной журнальный снимок какого-то парня, наклеенный на тумбу стола.
- Кто это? - спросил, когда Марина вошла.
- Это?! Басков...
- А-аа. - Кто такой Басков и чем занимается, зэка не знал. Но спрашивать не захотел.
- Вы отвернитесь, пожалуйста, на секунду. Я лягу, - попросила Марина.
- Конечно-конечно, - зэка повернулся лицом к стене. - Ты одна работаешь?
- С подружкой.
- Из класса?
- Нет, ее в параллельный перевели. Просто живет в соседнем доме.
- А когда я учился, нас вот так на работу не принимали.
- Да-аа...
- Поменьше были, помню, собирали пустые бутылки. По двенадцать копеек сдавали. Штук пять сдашь - огромные деньги получались. Мороженое-то стоило копеек девять... А когда на стадионе футбол был - там бутылок оставалось!.. Мы один раз с Димкой, помню, набрали две авоськи, идем. Радостные такие!.. - И зэка начал было рассказывать, как они подрались с конкурентами по сбору стеклопосуды. Но остановился: девушка уже спала.
Стараясь не скрипеть, он встал. Прикрыл дверь и прошел на кухню.
Холодильник, тумбы, шкафы - все было новое. Новой была даже миска кота из ярко-красного пластика. А вот стол - стол был все тот же. И часы на стене.
Зэка вспомнил, что они постоянно уходили вперед. А еще - как сюда, в эту кухоньку, по утрам прибегала к нему дочь. В ночнушке, шлепая по линолеуму босыми ноженками. Крепко-крепко прижималась и обнимала за шею. А он подносил Маришку к окну и говорил:
- Поздоровайся с солнышком!
Зэка приспособил под пепельницу какое-то блюдце. Сел за стол, закурил.
- Мя-ау, - прозвучало вдруг с пола. Иван обнаружил, что у его ног опять сидит кот. Старый, больной и толстый. Кот смотрел прямо в глаза зэка и мяукал. Долго что-то рассказывая.
- Узнал... - зэка погладил кота по тяжелой круглой башке. - Такие вот дела, корешок.
Потом поднялся. Обул сапоги. Взял свой баул и вышел.
ХХХ
Дверь "мечты горбачевцев" Иван обнаружил все так же распахнутой. Только внутри было пусто, вымыто и прохладно. Все та же Света за стойкой все так же нажимала на клавиши. Правда, уже не магнитофона, а калькулятора.
Зэка бросил баул на один из стульев, подошел к стойке: