Лазарева Евгения Михайловна : другие произведения.

Стрелок, главы 9 - 10

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Всем отчаявшимся посвящается. С любовью, пониманием. И осознанием того, что не все так однозначно в этом мире

 []
  Глава 9
  ---------------------------------------
  Гензель скользит вдоль наших мольбертов. У кого-то задерживается, чуть нагибается и тихо разговаривает, так что другим не слышно. Вокруг почти полная тишина, только из-за двери соседнего класса иногда проникает сдержанный шум. Может, преподаватель у них вышел, может, обсуждают что-то.
  
  Вожу кистью по палитре, подбирая видимый мною цвет. Натюрморт неинтересный. Вернее, не совсем интересный. Однотонная ваза и искусственное яблоко на небрежно брошенном уголке скатерти. Но в этой мертвой вазе стоят живые цветы. И вот они совершенно преображают картину. И на самом деле сегодня нужно написать в первую очередь именно цветы, так как в следующий раз их уже не будет.
  
  Живые создания всегда занимательнее рисовать. По крайней мере, для меня. В них ощущается некая энергия, что ли. Движение, которого нет и не будет в мертвых вещах. И вот все это нужно суметь передать.
  
  - Вот эту полутень почему не отобразил? - голос Гензеля как обычно чуть глуховат.
  
  Оборачиваюсь. Он стоит прямо за моей спиной. Карие глаза весело блестят, губы слегка улыбаются.
  
  - Даже не знаю, - помедлив, отвечаю я, прослеживая направление, в котором указывает его рука.
  - Не заметил, что ли? Не поверю, - он наклоняется ниже. - Давай, подправим. Иначе наш знатный кувшин выйдет плосковатым.
  
  Гензель берет из моих пальцев кисть, смешивает цвета и наносит тончайшую полутень. Затем отводит назад свои длинные волосы и выпрямляется.
  
  - Ну, вот так лучше, - улыбка его становится совсем теплой. - Ты сам-то видишь?
  
  Я киваю. Конечно же, он прав тысячу раз.
  
  - А цветы у тебя замечательно вышли, - хвалит он. - Но они у тебя всегда хорошо получаются. Поэтому, пожалуйста, обрати внимание на то, что выходит не очень. И поработай с этим.
  - Хорошо, Геннадий Максимович.
  - Вот и прекрасно.
  
  Он доброжелательно щурится, идет дальше. Штаны артистично свисают с его тощего зада, длинные волосы волнами ложатся на плечи. Многие наши девчонки сохнут по нему. И их можно понять. Гензель чертовски обаятелен, остроумен в беседе, небрежен в одежде и, конечно же, красив. И в фас, и в профиль похож на индейца незамутненной крови. А еще - имеет сдержанное достоинство и ум выше среднего. Я к нему очень хорошо отношусь. С большим уважением и симпатией.
  
  Возвращаюсь к своему натюрморту и продолжаю пыхтеть над ним, пока не наступает время перерыва. В нашей группе всего три пацана, и по логике нам нужно бы держаться вместе. Но кроме тем занятий я не знаю, о чем говорить с Сашкой и Димоном. Поэтому, сдав рисунок, просто подхожу к окну, прячусь за штору и принимаюсь смотреть вовне.
  
  Уже стемнело. Проулок пуст. А ветер гонит снежные вихри вдоль тротуара. Закручивает их наподобие воронок и бросает дальше. Похоже, разыгрывается метель. Но здесь, в кабинете, не чувствуется ни единого сквозняка.
  
  Девчонки затевают игру в догонялки. Хорошо, что пока они так легко могут возвращаться в детство. Лишь бы не снесли ничего. Класс у нас длинный, как кишка. Носиться вдоль него - сплошное удовольствие. Ирка Ландышева визжит, Лелька Васильева просто вскрикивает. И я не выдерживаю. Покидаю свое убежище и присоединяюсь к ним.
  
  Но пятнадцать минут пролетают быстро. Трещит звонок, и мы, разгоряченные, однако столь замечательно отдохнувшие, возвращаемся на свои места. Последними заходят Сашка с Димоном, тайком курившие у входа.
  
  Весело напевающий Гензель появляется с трехминутным опозданием. На прошлой неделе Ирка случайно застукала его с учительницей по прозвищу Нинель. И теперь при любой задержке Гензеля вся группа прижимает палец ко рту, делает значительные глаза и говорит "ш-ш-ш". Это тоже что-то вроде игры. И, слава богу, его никто не осуждает, хотя он женат, и ребенок у него есть. Но Геннадий Максимович наш настолько хорош, что ему прощается все.
  
  Наверное, это неправильно. Однако мне все равно.
  
  Он осматривается, чуть хмурит почти сросшиеся брови и строго говорит:
  - Опять носились? Хм! Так нельзя, вы в учебном заведении. Хочется бегать - идите на улицу.
  
  Ему не отвечает ни единая душа. Все сидят, потупясь, и изображают смирение. И группа и сам Гензель при этом отлично знают, что оно притворное. Как и то, что журит он нас тоже не по-настоящему.
  
  Поводив некоторое время своими замечательными бровями, он направляется к столу, вынимает папку с нашими работами и возвещает:
  - А сейчас подходим и забираем свои композиции.
  
  
  После уроков я один иду по темной улице. Подгоняемый ветром, щедро орошаемый снежным душем. Поднимаю воротник пальто, глубже натягиваю шапку, всовываю руки вместе с обшлагами рукавов в карманы. Топать недалеко, однако ветер пронизывает насквозь. Есть у него такая привычка. Особенно зимой.
  
  Проходя под фонарем получаю особенно отчаянную оплеуху прямо в лицо. И, задохнувшись снежной пылью, останавливаюсь. Смаргиваю, сплевываю. А прямо передо мной изгибается, вьется, переливается под бело-голубым светом тончайшая снежная ткань. Это настолько красиво, что сдвинуться выше моих сил.
  
  Меня заносит, превращая в снеговика. А я все смотрю и смотрю.
  
  Прав ведь Андрюха, еще как прав. Красота абсолютно недолговечна и уже при своем сотворении таит собственную смерть. Где и когда я еще смогу увидеть такое? Именно такое - никогда. Поэтому наблюдаю до тех пор, пока окончательно не перестаю чувствовать ноги и лицо.
  
  Можно сфотографировать, можно нарисовать. Результат зависит от способностей фотографа или художника и, конечно же, сам по себе может оказаться крайне замечательным. Однако это будет интерпретация, трактовка, а не изначальная красота, которую ты видишь. И от этого почему-то грустно.
  
  В пять минут добегаю до дома, поздравляя себя с хорошей спортивной формой, а потом поднимаюсь по лестнице, ловя то там, то здесь запахи еды. И наконец чувствую, что проголодался. Ведь, получается, не ел с самого утра.
  
  Мой приход остается незамеченным. Мама явно увлечена сериалом, томные вздохи и завывания которого хорошо слышны в коридоре. Отец наверняка в наушниках смотрит боевик. Ну а комната встречает меня теплом и таинственной тьмою, которую я совсем не спешу изгонять. Сажусь в кресло возле окна с по-прежнему раздернутыми шторами и принимаюсь глядеть в его глубину. Наплывают образы, скользят тени. Время проваливается в никуда.
  
  Звонок телефона нарушает сказку, в которую я уже так основательно погрузился. Приходится встать, вытащить этот самый телефон из портфеля и убедиться, что звонит мама.
  
  - Да, мама, - говорю, пристраиваясь на край кровати.
  - Даня! - взволнованно восклицает она. - Уже так поздно. Ты где?
  - Дома, мама, - улыбаюсь голосу из телефона. - И уже, вроде бы, давно, - тут я кидаю взгляд на часы, и точно, прошло больше сорока минут после моего возвращения. - Да, именно. Уже давно.
  - Дома? - изумляется она. - Но я тебя не вижу!
  - Мам, я в своей комнате. Разбирал тетради. Сейчас руки помою и пойду ужинать. Ужас, как есть хочу, - встаю, включаю свет, жмурюсь от ярких лучей.
  - Ну, хорошо. Тогда я сама разогрею тебе, - она явно не решается о чем-то спросить. - Но почему ты не зашел поздороваться? - наконец выдает она.
  - Устал. Решил заглянуть позже.
  - Да? - не совсем верит мама. - Ну ладно. Жду тебя в кухне.
  
  Переодеться - всего пара минут. Еще минута - помыть руки. И вот я такой весь пронизанный ветром и очарованный красотой снежного танца появляюсь перед очами своей мамы. Она стоит, скрестив ноги, возле плиты. Домашний сарафан с затейливой кофточкой, небрежно повязанный на шее бант, тщательно уложенные волосы. Взгляд, быстро кинутый в мою сторону, тут же отведенный и вновь кинутый туда же. Вот она, моя мама, такая же, как всегда.
  
  - Ну, как прошел день? - интересуется она и принимается помешивать овощи на сковороде.
  
  Вопрос риторический и, если честно, не требует ответа. Однако что-то сказать мне все-таки придется. Делаю несколько шагов по кухне. Сладко потягиваюсь. Потом дергаю туда-сюда штору.
  
  - Даня, - перестает помешивать мой ужин мама.
  - Что, мама?
  
  Наверное, это больше похоже на какую-то игру, правила которой мы оба отлично знаем. И которую разыгрываем как по нотам.
  
  - Почему не отвечаешь? - она достает тарелки и принимается накладывать; в одну - салат, в другую - второе.
  - Обычный такой день. Разбитые надежды одной амебы. Глумление многих других. Ничем не сложнее той, кстати говоря. Приоткрытый занавес тайны для хорошего человека. Море удовольствия в изостудии. И, - тут я назидательно поднимаю указательный палец вверх. - Наслаждение прекрасным.
  
  Мама подозрительно щурится. Морщит нос, словно принюхивается. Ей явно не нравятся слова "удовольствие" и "наслаждение". Согласно ее мировоззрению, под ними может скрываться только порок. Обычные и незамысловатые граждане - простые и понятные ей люди - не применяют таких слов, а также никогда не испытывают чего-либо подобного. Они просто живут, ощущают простые эмоции от общепринятых простых действий. Ну, а потом просто так умирают. Например, как считает она, это они с отцом и большинство окружающих. Ну, и наша бабушка. Ну, в том смысле, что бабушка просто не проснулась, и все. Однако бабуля вовсе не была такой простой. Ведь в ней сосуществовали высокие идеалы, вера в мечту, стремление изменить окружающий мир. Причем к лучшему. Ну, кто еще может так жить? Однако мама всего этого не замечала, а, значит, и не знала.
  
  - М-м, - тянет мама. - Я не совсем тебя поняла, - она закладывает прядь волос за ухо, принимается крутить обручальное кольцо. - Что это за "море удовольствия"? - и еще больше щурится.
  
  Мне становится смешно, и я не могу удержаться, чтобы не поддразнить ее. Делаю большие глаза, перехожу на таинственный свистящий шепот.
  
  - Ну, конечно же, скотоложство. Что же еще? Групповуха. Тяжелые наркотики.
  
  Ее зрачки расширяются, рука начинает шарить в поисках опоры. Она ошарашена, готова истерить и заинтригована одновременно. И тут я принимаюсь ржать.
  
  - Что такое? - нервно интересуется она, до нее вдруг доходит, что ее разыгрывают.
  - Ты когда-нибудь "Джоконду" видела? Или музыку Корленда слушала?
  
  Она без причины поправляет сарафан, сдвигает чуть в сторону бант. Потом фыркает и с вызовом выставляется на меня.
  
  - Не понимаю, зачем ты это спрашиваешь.
  - А ты повглядывайся хотя бы полчаса в эту самую "Джоконду". Или послушай вторую симфонию Корленда, она самая простая. И вот тогда ты поймешь, в чем заключается смысл слова "удовольствие". Да даже просто посмотри на восход солнца из своего окна. И "наслаждение" непременно настигнет тебя.
  
  Наступает тишина. Я явно несколько перегнул палку. И в данный момент в кухне, с точки зрения мамы, точно не хватает отца. Который дал бы мне затрещину или назвал дрянью или вонючкой.
  
  Блин, что-то в последнее время я часто лезу на рожон. Причем без всякого на то основания. Что может быть более глупым, чем сказать гусенице, что она вот гусеница. А на самом-то деле вполне могла бы стать бабочкой. Ведь от этих слов не изменится ничего. Гусеница не поймет и обидится. Потому что считает себя, ну, не знаю. Ну, наверное, прекрасным лебедем. А ты получаешься последним гадом. Ведущим себя по-хамски и совершенно не воспринимающим ее, гусеницы, ослепительную душу. В общем, такие речи нужно вести либо конкретно с этими самыми лебедями, либо с теми гусеницами, которые и сами могут превратиться в бабочек. Стоит их только слегка подтолкнуть. Заносит меня. Прямо без вариантов.
  
  - Как ты разговариваешь с матерью? - наконец выдает она. - Что за тон?
  
  Ну, тон был совершенно обычный. Будничный я бы даже сказал. А смысл-то да. Правда, не воспринятый совершенно. Если бы мама хотя бы частично вняла моим рекомендациям, вполне возможно, что-то бы и изменилось в ней самой.
  
  - Извини, мама, - просительно говорю я и глажу ее по руке.
  
  Она ведь, наверное, действительно не виновата, что уродилась именно такой. Без функции развития.
  
  - У тебя очень неровное поведение после того случая, - она барабанит ухоженными ноготками по столешнице. - Перепады настроения, повышенная агрессивность.
  - Да?
  - И почему тебя не интересует, ищут ли этих бандитов?
  
  Вот этот вопрос за сегодняшний вечер самый дурацкий. Просто сто баллов. Пододвигаю стул, сажусь. Принимаюсь за еду. Котлета очень вкусная. Честно. Особенно с голодухи.
  
  - Даня.
  - Что, мама? - игра продолжается.
  - Почему не отвечаешь, когда я с тобой разговариваю? - она становится напротив, упирает ладони в спинку второго стула, чуть нагибает голову, чтобы лучше видеть мою физиономию.
  - Не знаю, что сказать. Здорово приготовила. Чистое объедение.
  
  О! Ей явно льстят такие слова. В глазах появляется самодовольный блеск. Руки немного расслабляются. Один ноль в мою пользу.
  
  - Спасибо, милый.
  
  Она даже подзабыла, о чем спрашивала. Но сейчас точно вернется в предыдущую колею. Только надо вспомнить, о чем это. Ага. Вот нахмурилась. Работа мысли ясно читается на ее лице.
  
  - Даня.
  
  Да, похоже, вспомнила.
  
  - Неужели тебя не волнует, как идет ход расследования?
  - Нет, - приходится отвечать начистоту.
  - Но почему? - удивляется она.
  - Потому что, я думаю, он не идет никак.
  - Почему?
  - Ну, во-первых, это никому не нужно. Наш отец не тот человек, ради которого все стали бы бегать на задних лапках. А во-вторых, я же не смог нормально описать их. Все как будто стерто.
  - Странно ты как-то рассуждаешь.
  - Смотрю правде в глаза. Кстати, как там твой любимый сериал? "Гроздья любви", что ли.
  - Ой, нет, - на ее лице возникает мечтательная улыбка. - "Одинокий за углом".
  - О! Это что-то новенькое, - комментирую я.
  - Да, он такой душка! Такой милый. А она... Она такая дуреха. И совершенно не умеет следить за собой.
  
  Так. Сейчас меня опять попрет.
  
  - Кажется, тебя зовет отец, - тщательно пережевывая пищу, не требующую такой обработки, сообщаю я.
  - Да? - она рассеянно поправляет волосы. - А я и не слышала, - и треплет меня по макушке. - Да, пойду. Тем более, сейчас начнутся "Заморозки". А там такой восхитительный Лепехин!
  
  Чуть не давлюсь куском котлеты. Откашливаюсь и машу маме рукой.
  
  Ага. Лепехин, блин. Козлодоев, ага. Ужас какой, честное слово. Везде с одним и тем же выражением лица. Так, ладно, чего это я? Ведь ужин-то и действительно очень вкусный, без уверток. Хотелось бы готовить, по крайней мере, не хуже.
  
  Закрываю дверь и остаюсь один на один с тишиной. А она, эта самая тишина, занятная штука. Когда ты с ней, поневоле остаешься наедине с собой. Только твои мысли, только твои эмоции, только твои страхи. Все исключительно твое. Ты словно залезаешь в свое нутро и созерцаешь сам себя оттуда. И ничего тебя от этого не отвлекает. В такие вот моменты начинаешь понимать, кто ты есть на самом деле. Без всяких понтов, рисовки или самоуничижения. Замечательное дело, скажу я вам. Иногда тишина звенит. Иногда шелестит. А, бывает, и глухо молчит. Вот как сейчас.
  
  Не знаю, поняла ли бы меня та девчонка? Ведь вот ты живешь. Ты обычный человек. И, однако, тебе почему-то совсем не с кем поговорить. Интересы твои не пересекаются с интересами других. Тебя не волнуют их проблемы, а их - твои. И это странно на самом деле. Неужели, чтобы с кем-то пообщаться, нужно притворяться, подстраиваться? А, с другой стороны, и зачем такие абсолютно пустые беседы? Потому, что остальных - большинство?
  
  Наверное, я должен чувствовать одиночество. И от этого впадать в депрессию. Но правда в том, что мне совершенно наплевать на общество других людей. Мне комфортнее быть одному. Никто не отвлекает, не выдает идиотские комментарии, не вовлекает в еще более дурацкие и бессмысленные дела. А кому-то что-то объяснять - бесполезно, это я уяснил еще в детском саду.
  
  Было бы здорово встретить ту девчонку еще раз. И поговорить с ней. О том, что она видит. Что слышит. О чем думает. Обдрипанное пальтишко, берет с помпоном, варежка с дыркой. И глазищи - ого-го! А в глазищах-то - осмысленное выражение. И лицо такое удивительное. Совершенно не похожее на все остальные.
  
  - Даниил! - вдруг открывается дверь, являя передо мной отца в немного перекрученном, видимо, от долгого сидения в неудобной позе домашнем свитере.
  - Да, папа, - с трудом возвращаюсь я в реальность. Девчонка все еще стоит перед моим мысленным взором.
  - Ты чего тут закрылся? - взор отца шарит по моей физиономии, потом по сторонам.
  - А что такое? - не могу я понять его новый закидон. - Мне уже нельзя быть в кухне?
  
  Его взгляд становится тяжелым.
  
  - Ты ведь поел? Поел. Тогда вымой посуду и вали в свою комнату.
  
  Интересное дело, черт побери! Это реально что-то новенькое. Встаю, медленно складываю тарелки в мойку, включаю воду. И поворачиваюсь к нему.
  
  - А что не так?
  - В кухне едят. Понял? А не рассиживают не понять зачем.
  
  Ладно. Думает, к чему бы придраться? Возвращаюсь к посуде, начинаю возить намыленной губкой. И спиной ощущаю неприятное присутствие отца. Словно могильная плита, что вот-вот рухнет сзади. Прямо на меня.
  
  - И еще. Не забудь, что завтра мы идем к врачу. Назначено на два часа. Поэтому поставь свой будильник на одиннадцать.
  - Хорошо, - отвечаю я не оборачиваясь.
  
  Он некоторое время стоит, потом уходит, оставляя дверь открытой. Да, этак скоро вообще нигде нельзя будет уединиться. Даже в своей комнате. И переодеваться и спать, так сказать, при всех. Хорошенькие новости, точно.
  
  У себя я сажусь в кресло, вытягиваю руки за спиной и принимаюсь прокручивать в памяти сегодняшний разговор с Андрюхой.
  
  Блин, надо же, заморочил парню голову. А вообще нужно ли было это делать? Жил он себе и жил. Не задумываясь, не грузясь. И вот на тебе. Да уж. Чего-то меня сегодня все на гусениц и червяков тянет. Ну, в смысле параллелей. С другой стороны, ведь это же правда, чего скрывать. Все живут, возятся в своем навозе, считают себя красивыми, значительными, важными. И от этого счастливы. Ага. И никому не стукнет в мозги заглянуть в зеркало, ха-ха. Умора.
  
  А вот я, выходит, заглянул. И перестал быть счастливым, да? Вернее, почти никогда им и не был. Ну. Помню себя лет с четырех. Не полностью, конечно, а как бы кусками, обрывочно. И все-то у меня какие-то идеи, фантазии, мысли закидонистые. Ага, особенно когда в пять лет пытался утопиться в ванне. Умора! Совершенно осознанно ведь хотел. Умереть. Это в пять-то лет. Да. Видимо, уже тогда это самое "яблоко" было мне дадено. Или сам взял. Ну, с полочки. Или из корзинки, блин. И вот после этого слу-у-учая... После него-о-о, значит... Впервые появился двойник. Ха-ха. То ли я его раньше не замечал, то ли реально не было.
  
  Хотя, ну вот как так "не было"? Отражение ведь все равно существовало. Иначе-то никак. Закон физики. Верно? Выходит, не обращал внимания?
  
  Качаю головой, сцепляю пальцы на животе. Принимаюсь трогать языком верхнюю губу.
  
  Только вот после возникновения этого заоконного друга мысли о самоубийстве в явном таком виде у меня больше не возникали. До последнего времени, конечно. А почему? Непонятно. Классное дело ведь, если взглянуть правде в глаза. Пиф-паф! И ты готов. Никаких размышлений о своей внутренней сущности, о виде, к которому принадлежишь. О том, что тебе никогда не перешагнуть за его рамки, потому что это просто физически невозможно. И о чем же еще? Ой, да не все ли равно? Ну, например, о нежелании как дураку всю жизнь бегать, высунув язык, в погоне за карьерой, положением в обществе, деньгами. Какая, в принципе, разница-то? Все одно все закончится смертью.
  
  Да уж, голос-то меня сильно огорошил, признаться. Надо же. Старый, пусть и воображаемый, друг. И он же - смерть. Ха-ха.
  
  Так о чем это мы? О нежелании, вроде бы. Ладно. Ведь дело-то даже и не в этом. Если пораскинуть мозгами-то. Даже если ты не хочешь ничего добиваться из того перечня, что другим кажется ценным, ты все равно должен так или иначе как-то поддерживать свое существование. Есть надо? Надо. Пить? Надо. Спать опять же. Тепло чтоб было. Ничего не болело. Ну-у... Вроде все. Итого... А итого прежде всего нужна своя норка. Верно? И деньжата. Чтобы покупать жрачку, одежду, платить за норку.
  
  И вот если подумать, что ты всю жизнь должен как последний раб корячиться ради этих самых деньжат - чтобы обеспечить свое элементарное существование... Блин, да становится настолько тошно, что дальше некуда. Нафиг все это надо? А?
  
  - Даня, - просовывается в дверь мамина голова в больших бигудях.
  - Да, мама, - автоматически отвечаю я.
  - Ложись-ка спать, милый. Уже много времени, а завтра вставать.
  - Ну, так ведь вставать-то не рано.
  - Неважно, - улыбается она мне. - Но ведь и не дрыхнуть до часу, как ты любишь в воскресенье.
  - Хорошо, мама, - кротко говорю я. - Сейчас лягу.
  
  Так о чем это я? Ага. О бессмысленности.
  
  Та-а-ак. На самом деле, одинаково бессмысленно жить и как живут все остальные, и жить, пытаясь изменить себя. Конец будет один и тот же. И у богатого, и у бедного. И у умного, и у придурка. И у гения, и у серого обывателя. "Бессмысленно" - вот ключевое слово.
  
  Однако, однако, блин, разница-то все же есть. Хоть она и не на поверхности. Надо, короче, жить так, чтобы было интересно. Тогда появляется нечто, скрашивающее необходимость выживать.
  
  Ну, хорошо, да. Мне, допустим, интересно. И что? Все равно из червяка в бабочку-то не превратишься. Если уж только в ту же навозную муху. Бомбовозку. Ага. Интересуйся там или не интересуйся. И получается что? А выходит, любезный Даниил, что неведение - оно благо, оно дает счастье. Ведь ты ничего не знаешь. Ты туп, безглаз и невежественен. Кру-уто! Прямо, как макака.
  
  - Даниил! - дверь со стуком распахивается, и в ее проеме стоит уже отец. - Ты что, не понял?
  
  Киваю головой, строю приличную морду.
  
  - Да, папа, да. Все. Уже иду.
  - Ты уже полчаса как идешь!
  
  Да, тут лучше подчиниться немедленно. Чтобы избежать неприятных моментов.
  
  Во-от. Вот и еще одно приспособление для выживания. Если ты в чем-то слабее, то ты просто вынужден подчиняться тому, кто в этом "чем-то" сильнее. Ты выживаешь сейчас, но не делает ли это тебя слабее уже не в чем-то одном, а как бы в целом?
  
  Тоже интересный вопрос. Вероятнее всего, делает.
  
  Так, пора, в общем-то, в ванную. И - "забить" пока на все эти темы. Точно?
  
  Глава 10
  ----------------------------------
  Звонок будильника вклинивается в мой сон. И я даже не сразу понимаю, что это будильник, настолько сон сразу же подстраивается под этот посторонний внешний звук. Однако звук оказывается таким раздражающим, что мне просто приходится проснуться, вырубить противное устройство и попытаться вновь провалиться в дремоту. Но не тут-то было. Ясность сознания неотступно овладевает мозгом, заставляя противника в лице дремы с позором отступить. А вместе с этим исчезают, словно растворяются, обрывки сна. Который был ярким, насыщенным. И который мне хотелось бы сейчас вспомнить.
  
  Но я тоже испытываю позорное поражение. Сохранить в памяти хоть что-то не удается совершенно. Поэтому валяюсь некоторое время просто так и даю обещание порыться в интернете на предмет, что же такое сон и почему его бывает не удержать.
  
  В ванной случайно взглядываю в зеркало. Ну, и рожа. Помятая, мешки, блин, какие-то под глазами. Еще и глаза эти самые почему-то тоскливые. Натуральный придурок. Диагноз можно вынести, исключительно глядя на рожу. Даже не задавая никаких вопросов.
  
  Кстати! Как они там собираются проводить это свое обследование? Задавая вопросы, и все? По идее, надо было бы почитать, ну, заранее, как производится диагностика психических расстройств - ведь именно это подозревают родители. И, думаю, именно это и найдут у меня в клинике. Просто чтобы тянуть у папаши деньги.
  
  - Даня, ты там не уснул? - мама стучит в ванную.
  - Нет, мама, - отвечаю я и включаю воду.
  
  За завтраком мы единственный раз в неделю сидим за столом все втроем. Так происходит всегда по воскресеньям. И это единственный раз за семь дней, когда мама готовит завтрак на всех троих. Сегодня у нас каша, салат и, конечно же, мясо. Отец без него не может. Так же, как он просто не в состоянии сам взять себе вилку или тарелку. Или, там, налить чай. Мама курсирует и курсирует вдоль стола, подавая отцу то одно, то другое. Замечательный, конечно, пример для меня.
  
  Потом мы довольно долго едем. Куда-то почти за город. Ждем в приемной, где меня развлекают картинки на стенах да администратор с понтами. Он настолько уверен в себе и так ценит собственное "я", что мне кажется, будто мы в цирке.
  
  Наконец появляется упитанная женщина в очках и, зацепившись взглядом за мое лицо, приглашает войти в кабинет. Внутри приглушенный свет, диван, кресла, и ничего не напоминает обычную приемную врача. Это кажется занятным, причем не мне одному. Отец с недоумением оглядывается, видимо, не понимая, как себя вести. Мама и того больше нервничает. Смешно, но самым спокойным из нашей троицы оказываюсь я, то есть предполагаемый псих.
  
  - Не возражаете, если я сяду? - вежливо интересуюсь у замершей врачихи.
  
  Она щурится, и ее физиономия на миг становится похожей на злобную маску. Но секунда эта проходит.
  
  - Конечно, конечно, - с улыбкой возвещает она. - Присаживайтесь, кому где удобно. Я, если не возражаете, устроюсь здесь, - она встраивает свой толстый зад в одно из кресел и оказывается в центре остальных посадочных мест.
  
  Отец с достоинством садится, закидывает ногу на ногу, всем своим видом показывая, что он тут не последний человек. А мама опускается на самый кончик дивана и беспокоится все сильнее.
  
  Врачиха поворачивает в мою сторону окуляры, изображает доброжелательность и начинает:
  - Меня зовут Людмила Васильевна. А вас, молодой человек? Вам, кстати, удобно?
  
  Интересный вопрос. На самом деле я чувствую себя по-идиотски в этом чересчур мягком кресле. Словно проваливаюсь и проваливаюсь. И никак не могу достичь дна.
  
  - Даниил, - поднимаю я на нее глаза. - И сидеть здесь у вас мне вовсе не нравится, - я еще не решил, придуриваться ли мне, изобразить ли кретина или наоборот - до тупости нормального человека.
  - Почему? - опять щурится она, прикидываясь максимально дружелюбной. - Вас смущает причина приема?
  - Меня смущает посадочное место, - хмыкаю я.
  - Даниил! - предупреждает отец.
  - Ничего, ничего, - поднимает ладонь врачиха. - Все в порядке, - и снова принимается разглядывать мою рожу.
  
  Ну, а я в ответ - ее. Сколько ей? Вероятно, хорошо за сорок - несвежее лицо, отеки, расплывшаяся фигура. Вливание больших денежных средств, конечно, чувствуется, но оно не всех и не всегда способно поддерживать в хорошем состоянии. Ведь многое зависит от конституции и внутренней гармонии. И взгляд ее мне не нравится. Такое впечатление, что тетка здесь только из-за денег. Ни грамма любви. Ни к кому. А пациентов - презирает. И какого черта меня сюда притащили?
  
  Закончив свои наблюдения, сделав, видимо, какие-то выводы, врачиха строит проникновенную морду и продолжает:
  - В жизни каждого человека бывают трудные моменты. Случаются трагедии и срывы.
  
  Это она к чему? К моему избиению, что ли, клонит? Ну-ну. Смотреть на нее неприятно, поэтому перевожу взор чуть в сторону, хотя обращается она исключительно ко мне.
  
  - И в этот момент многие из нас начинают придумывать свои собственные миры. Где нет неприятностей, нет боли. Где можно быть счастливыми без условий, - она выдерживает эффектную паузу и заканчивает. - И погружаются в них.
  
  Я опять смотрю на нее. Ну, надо же. Признаться, загнула весьма ловко.
  
  - А спустившись вначале только по пояс, погружаются глубже и глубже. Пока не скрываются совсем.
  
  Взгляд ее жестко приклеен к моему лицу, стараясь уловить малейшие изменения. Которые она, видимо, тут же будет анализировать, интерпретировать. И делать выводы. Занимательно.
  
  - Тогда обязательно должен быть кто-нибудь рядом. Тот, кто протянет руку, вытащит. Не даст утонуть.
  
  В ее глазах появляется нечто ждущее. Наверное, в ее представлении, я обязательно должен что-нибудь на это ответить. Прокомментировать, так сказать. Ага. Ну.
  
  - Мы все знаем, что тебе было нелегко. Пошло трещинами, а может быть, и обрушилось твое представление о реальности.
  
  В ее лице появляется еще больше выжидательности.
  
  - Расскажи нам об этом. Вынеси наружу свою боль, - врачиха даже подается в мою сторону.
  
  Вот дура! Она, что, считает, любой лопух тут же бросится, брызгая слюнями и утыкаясь в ее необъятную грудь, выкладывать свои проблемы? Открывать свою, блин, "боль", расписывать э-э "собственный мир"? Чтобы она с усталым и понимающим видом внимала ему, а затем припечатала пожизненный диагноз? Ду-ура!
  
  - Даниил, - подает реплику отец, когда молчание становится несколько напряженным.
  - Данечка, да, - тут же встревает мама. - Расскажи про капитана космического корабля. Про свой этот "Меркурий", что ли.
  - Про что? - поворачиваюсь я к ней.
  - Ну, как же. Ведь ты же говорил, что ты капитан космического корабля, - мама принимается тискать пальцы, словно боится, что ее здесь же на месте уличат во лжи.
  - Не бойся, - проникновенно поддакивает врачиха. - Вокруг тебя только друзья. И они рядом.
  
  Интересно, "они" - это кто в ее понимании? Призраки, что ли? Глюки?
  
  Перевожу взгляд выше, и в кратчайший миг, буквально на долю секунды, мне видится, что передо мной не люди, а какие-то животные, мерзкие страшилы с картин Босха. И на это мгновение мне вдруг становится страшно. Словно твари загнали меня, поймали в силки. И вот-вот набросятся. Чавкая, сминая и разрывая на куски.
  
  Я сглатываю, немного сильнее сжимаю ладони на коленях.
  
  - Мы все умрем, - тихо говорю я.
  - Что-что? - удивляется врачиха.
  - Не стоит жить, - продолжаю так же негромко я. - Не стоит думать и терзаться. Змей черных в сердце не убить. И надо ль попусту стараться?
  - Даниил! - предупреждает отец.
  - Свое пустое бытие в цвет радуги нам не раскрасить...
  
  Отец дергает меня за руку, и я вижу его перекошенное, побагровевшее лицо совсем рядом. Почти впритык.
  
  - Заткнись! - шипит он.
  - Тише, тише, - возникает в поле моего зрения врачиха. - Успокойтесь. Отпустите мальчика.
  
  Он раздувает ноздри, щерится. Но в данной ситуации не может сопротивляться.
  
  Потираю плечо. Снова сглатываю. Во рту почему-то очень сухо. И в горле. Господи, какие идиоты! Какие кретины!
  
  - Расскажи нам о "Меркурии", - сладко выпевает врачиха. - Тебе сразу станет легче, поверь мне. Расскажи, как ты летаешь, куда. Кто твои товарищи. Вокруг тебя одни друзья, не бойся.
  
  В глазах резь, будто туда сыпанули песку. Светлые точки, свиваясь и распадаясь, принимаются кружить перед мысленным взором, стоит только мигнуть. В ушах появляется шум, словно мозг переключается на другую частоту.
  
  - Думаю, мне здесь делать нечего, - с трудом говорю я. - Наверное, мне лучше уйти. А о Меркурии, Венере и полетах в другие галактики вы побеседуйте уж сами. Без меня. Ладно? Не обессудьте, - на последнем слове мой язык слегка запутывается, но это неважно.
  
  Я встаю. Отец вскакивает почти одновременно со мной. Мама испуганно притискивает руки к груди.
  
  - Пусть идет, - начальственно разрешает врачиха. - Нам с вами и так есть что обсудить.
  
  Кидаю последний взгляд на эту жабу, зачем-то киваю всем троим и выхожу, стараясь не споткнуться.
  
  Несколько дрожащими пальцами застегиваю пальто, уклоняясь от любопытствующего взора администратора. Натягиваю на уши шапку, поднимаю воротник. Поднимаю его еще в здании. Не знаю, зачем. Наверное, чтобы было больше поводов для насмешек. И топаю на улицу.
  
  А там ветер. Холодный. Колючий. Пронизывающий. Сразу же засыпающий лицо снегом. Хватающий за воротник. Залезающий за пазуху. Кисти рук тут же леденеют, рожа сворачивается в кулачок. Торопясь, надеваю перчатки, которые никак не хотят напяливаться на закостеневшие ладони. Скукоживаюсь, горблюсь и иду вперед.
  
  Да, теперь у них куча поводов посчитать меня психом. После такого-то поведения. Надо было выдержать, не отвечать на вопросы. И что это на меня нашло? Просто, ну... Просто ведь не первый раз окружающие представляются мне черт знает кем. То ли и правда они так выглядят - ведь есть же теория, что мы видим вовсе не то, что есть на самом деле, а лишь то, что нам навязано. То ли у меня реально какие-то сдвиги.
  
  Слава богу, эта жаба не в курсе про мои видения, про голос и двойника. Тогда-то бы уж вообще. Точно. Стопроцентно. Хотя, блин, мама вполне может припомнить моего воображаемого дружка. Вполне. Ведь в первый год, как он появился, я сдуру многое рассказывал ей. Пока не понял, что выгляжу очень странно. Это во-первых. Ну, а во-вторых, трепаться о нем - было что-то вроде предательства по отношению к нему. Впрочем, мама считала, что у маленького на тот момент ребенка просто буйная фантазия, которой не зазорно похвастаться перед знакомыми. Это в теперешнем моем возрасте такое воображение - признак болезни. Ну, на их взгляд. На мой-то - любой творческий человек должен им обладать, иначе он просто ничего не создаст. Не сделает открытие, не напишет картину или, допустим, музыку.
  
  Блин, до чего же холодно! Просто морозиловка какая-то. Пора переходить на зимнюю амуницию, пока не подхватил воспаление легких.
  
  Ноги заплетаются в снегу, которого наносит все больше и больше. Эта часть города мне не очень знакома, однако я понимаю, что в такую погоду лучше сесть в автобус или трамвай. Но людей, чтобы узнать, где ближайшая остановка, тоже как-то не видно. Сплошная невезуха сегодня. Ужас.
  
  Наконец вижу тормозящий троллейбус и что есть мочи бегу к нему. Выбраться бы только с окраины. А там уж сориентируюсь.
  
  Уф. Плюхаюсь на сидение, утыкаю нос в стекло и протаиваю там прозрачное окошко. Ну, чтобы знать, куда едем.
  
  - Оплатите билет, - раздается сварливый голос за спиной.
  
  Оборачиваюсь. Кондукторша круглая, как шарик. С красным носом и злыми глазами. Замерзла тут, наверное, как собака. Вот и злится.
  
  Роюсь в кармане портфеля негнущимися пальцами в поисках денег, расплачиваюсь с теткой в оранжевом с коричневыми потеками жилете. Снова повертываюсь к окну.
  
  Интересно, почему люди так боятся смерти? Что в ней такого-то? Может, все дело просто в том, что их буквально выводит из себя мысль, что их-то вот нет, а все вокруг продолжает жить. Словно ничего и не случилось. Как же так, все по-прежнему крутится. Вертится. А тебя будто и не было вовсе. Или... Или страшит идея, что они больше никогда не сделают это или вот то? Конечно, они боятся боли и мучений. Но ведь дело не в этом. Вернее, не совсем в этом. Если бы была кнопка для мгновенной смерти, многие ли воспользовались бы ею?
  
  Странно, но домой я попадаю первым. Видимо, врачиха совсем запудрила родителям мозги. Да, будет еще хорошо, если меня сразу же не сдадут в больницу. Хотя никаких обследований или тестов ведь не было. По сути, я и пары слов не вымолвил. Откуда же тогда такая уверенность, что мне поставили какой-то диагноз? На самом деле, без понятия. Просто знаю, и все. И чем же мне все это грозит?
  
  Сан Саныч, естественно, был прав, рекомендуя обратиться к врачу. Но он-то имел в виду психолога, а не психиатра. Который, к тому же, кровно заинтересован в вытягивании денег.
  
  Бесцельно слоняюсь по комнате. Нарастает беспокойство. И чтобы его хоть как-то унять, вытаскиваю тетрадку с заданиями от Гензеля. Как обычно их накопилось много. На самом деле, у нас никто эти домашние работы не выполняет в срок. Все рисуют, как бешеные, в выходные перед последним занятием в четверти. Но сейчас мне просто необходимо занять руки и мозги чем-то таким, что нравится.
  
  Просматриваю список. Натюрморты, всякие композиции. Тоска. И тут натыкаюсь на нечто более занятное - "Современник в привычном ему интерьере". Предполагается, конечно же, портрет. Только рисовать-то мне особо некого. Не считая Андрюхи Завьялова. Не Макину же, в самом деле, изображать, ха-ха.
  
  Вытаскиваю кисти, краски, затачиваю карандаш и начинаю скользить им по бумаге. Лицо Завьялова ясно стоит перед моим мысленным взором, и мне кажется, что он сидит вот так, откинувшись на спинку кресла, где-нибудь в уютной комнате, типа библиотеки, и читает. А читает он у нас, конечно же, что-нибудь по астрофизике. Как и было рекомендовано.
  
  Через три четверти часа я сам подаюсь назад, чтобы окинуть свою работу в целом. И вскрикиваю.
  
  Человек на листе бумаги задумчив, взгляд его отстранен и устремлен вглубь себя. Он, вроде бы, смотрит в мою сторону, но поверх. Он не видит меня. Но дело не в этом.
  
  А дело все в том, что там, на листе бумаги, вовсе не Завьялов. Да, не Андрюха. А я! Я собственной персоной. Только старше, сильнее и увереннее в себе. Глаза серьезнее, морщинка между бровей, губы сурово сжаты. Словно он, тот, что на рисунке, привык и умеет принимать решения, от которых зависит не только его собственная жизнь. В руках книга, как и планировалось. Но стол, кресло, стеллажи да и вся обстановка несколько странная. Форма, цвет, расположение элементов отличается от всего, что я когда-либо видел. И еще - на щеке его родинка, которой нет у меня.
  
  Сглатываю. Провожу ладонью по лицу. Как же так вышло? Вглядываюсь пристальнее. Да, он - это я. Без сомнений. Мое лицо. Нос, глаза, рот. Все очертания. Что за ерунда?
  
  Или наоборот, я - это он? Ведь он старше и выглядит таким, каким бы я сам хотел быть.
  
  Откладываю рисунок и выставляюсь в окно.
  
  Можно было бы подумать, что таким образом напоминает о себе мой двойник. Ведь последнее время я избегаю общения с ним. Но это нелепо. Мой потусторонний дружок - мне ровесник. Иначе и никак. Ведь он - мое отражение.
  
  Да и не может он никоим образом так врываться сюда. Если рассуждать-то здраво. Фантазия и воображение - это только фантазия и воображение. Не больше и не меньше. И никакого реального физического воздействия на действительность они оказывать не в состоянии. Слава богу, пока я это понимаю твердо. И провожу четкую границу. Между явью и вымыслом.
  
  Больше похоже на правду то, что тут проявилось подсознание, которое и водило карандашом. Вот и вышел я сам. Но не такой, какой есть сейчас, а каким бы я хотел себя видеть. Верно?
  
  Во входной двери поворачиваются замки. И я едва успеваю закрыть свою дверь, чтобы спрятать рисунок. Родителям вовсе незачем видеть его. Опять что-нибудь не то углядят, сделают не те выводы. Не нужно мне все это.
  
  - Данечка, - входит в комнату мама. - Ты уже дома?
  - Да, мама, - отвечаю я на дурацкий по своей сути вопрос и продолжаю водить карандашом по другому листу бумаги.
  - Давно приехал, милый?
  - Да уже больше часа, наверное.
  
  Кстати, удивительно, что они не позвонили мне. Не узнали, где я, и что со мной. Ведь не факт, что с той окраины можно спокойно выбраться. Ну, без машины или пешком. Тем более такому придурку, каким, по их мнению, являюсь я.
  
  - А вы чего не позвонили? - поднимаю я на нее глаза.
  - Людмила Васильевна рекомендовала выждать. После твоей вспышки. Дать тебе успокоиться, - она усаживается рядом, кладет руку мне на плечо.
  
  Эта жаба еще и рекомендовать что-то может. Дура! Не услышав от меня и нескольких слов.
  
  - После какой вспышки? - ровным голосом интересуюсь я, продолжая рисовать.
  - Ну как? Когда ты накричал на нее. На взрослого человека много старше тебя.
  - А разве я кричал?
  - А разве нет?
  - Мама, - поворачиваюсь я к ней. - Я прочитал стихи. Вернее, часть стихов. Ведь потом меня грубо оборвали.
  - Ты так думаешь? - рассеянно спрашивает она, глядя куда-то поверх моей руки. - А что это за девочка?
  - Какая девочка? - изумляюсь я.
  
  И в моей голове всплывает мысль, что сумасшедшие тут все, раз даже мама видит кого-то за моей спиной.
  
  - Ну, здесь, - кивает она. - На твоем рисунке. Ты влюбился?
  - Ч-чего? - начинаю заикаться от неожиданности.
  - Интересное лицо. Только таких глаз не бывает.
  - Почему? - автоматически спрашиваю и перевожу взгляд на лист бумаги.
  
  И охреневаю! С него на меня смотрит та самая девчонка. Рисунок схематичен, да и многое ли можно набросать за пять минут? Но это несомненно она. С глазами в половину лица и едва намеченной улыбкой. Ну, с ума сойти. Так сказать, не устаю сам себя поражать. Добро пожаловать в наш чудесный балаганчик.
  
  - А где же ты такие видел? Будто не от мира сего. Дай-ка взгляну поближе.
  
  Она вытаскивает лист из-под моих пальцев. Принимается рассматривать.
  
  - И кто же она? Новенькая в изостудии?
  - С чего ты взяла?
  - Ну а где еще ты мог с ней познакомиться? В школе? Что-то я у вас там таких не видела. Ну и на стрелка девочка совсем не похожа.
  - Мама, - внушительно отвечаю я, отбирая у нее рисунок. - Это не реальная девочка, а выдумка, воображение.
  - Неужели? - она откидывается на стуле, лицо ее принимает насмешливое выражение.
  - Ну да. Нам дали задание. В изостудии. Нарисовать современника в привычном ему интерьере, - я принимаюсь качать ногой. - Ну вот я и начал. Интерьер, правда, пока не выбрал.
  - Странно. Но ведь современник - это должен быть реальный человек. Разве не так?
  - Ну, что, сын. Как дела? - входит отец. Уже в домашних брюках и свитере.
  - Нормально, - отвечаю и чувствую, что сейчас начнется.
  - Ты ему еще не сказала? - обращается он к матери. Та едва заметно мотает головой. - Ну, ладно. Чего ходить вокруг да около.
  
  Он усаживается на подлокотник кресла напротив меня, складывает пальцы в замок. Принимается крутить ими.
  
  - В общем, Даниил, дело обстоит следующим образом, - он делает выразительную паузу. - Есть хорошая новость и плохая. Начнем с плохой. Гхм, - тут он смотрит на маму. - Врач поставила тебе диагноз.
  - Да ну? - преувеличенно удивляюсь я.
  - Прекрати ерничать. Это не повод для шуток. Тебе поставили диагноз "Психотический синдром". Это что-то вроде психоза. Да, дорогая? - обращается он к матери.
  
  Та снова кивает, но не произносит ни слова.
  
  - Это плохая новость. Есть и хорошая, - теперь отец расцепляет пальцы и кладет ладони на колени, как примерный ученик. - Расстройство у тебя в легкой форме. И прогнозы, при своевременном лечении, благоприятные, - он смотрит прямо мне в глаза. - Мне нелегко об этом говорить. Очень неприятно, когда у твоего сына, не дочери, заметь, а сына, проблемы с психикой. Будто у какого-нибудь дохляка.
  - Интеллигента, ты хотел сказать? - как бы между делом вставляю я.
  - Ты бы помолчал, а? Хотя бы сейчас обошелся без этих своих умничаний.
  - Почему же? - чувствую, как мои губы презрительно вытягиваются в трубочку, и ничего не могу с этим поделать.
  - Да потому, дурак, что именно они и довели тебя до всего этого! - с нажимом заключает отец.
  - Олег! - предупреждающе замечает мама.
  - Знаю, знаю, - примирительно отвечает он. - Так вот. Тебе назначили герадон. По одной таблетке в день. На повторный прием являться раз в месяц. Я уже записал тебя. И чтобы без фокусов.
  
  Странно, что я не испытываю никакого волнения, дрожи. Ситуация абсолютно абсурдная, но просто так плюнуть на нее уже нельзя. И во мне поднимается злость. Нет, не злость, блин. А ярость сопротивления.
  
  - И из чего же эта жирная тупая тетка сделала такие выводы? - произношу я ледяным тоном. - Она не видела меня и десяти минут. Не слышала и двух слов. Мы даже не разговаривали!
  - Иногда и говорить не надо. Достаточно одного взгляда, - веско заключает отец.
  - Да-а? Как же можно узнать, чем человек болен, и болен ли вообще, не проведя никаких обследований?? - теперь я сцепляю пальцы. - Это то же самое, что ты пришел бы к терапевту, а он взглянул бы на тебя, ни о чем не расспрашивая. И бац! Через минуту, оказывается, у тебя рак желудка.
  
  Он остро всматривается в меня, прищуривает глаза.
  
  - Вот и об этом она говорила.
  - О чем это?
  - Ну, о такой вот реакции. Психи всегда считают, что они здоровые.
  - Олег! - возмущенно вскрикивает мама.
  - А чего такого? - недоумевает он.
  - Ты хоть понимаешь, что тогда любого можно записать в психи? И тебя, и маму.
  
  Блин! Как же они меня достали. Особенно отец.
  
  - Почему же? - хмыкает он. - Вот я совершенно нормален. И адекватен. Да, дорогая? У меня нет перепадов настроения, вспышек, депрессии. И я не считаю себя начальником управления, хе-хе. По крайней мере, пока не стану им в реальности. А уж тем более - пришельцем с другой планеты.
  - Капитаном космического корабля, милый, - примиряюще замечает мама. - Не передергивай, пожалуйста. Это не смешно.
  - Ну, хорошо, - соглашается он. - Капитаном с Меркурия!
  
  Вот идиоты.
  
  
  Потом я долго сижу, втиснув пальцы в край мягкого сидения. И смотрю, не мигая, в глубь окна. Ветер разогнал тучи, стало ясно. И если выключить весь свет, можно будет увидеть черное небо с рассыпанными по нему яркими точками. Можно, конечно. Но не сейчас.
  
  Встаю, словно слышу чей-то зов. Подхожу к окну, упираю лоб в холодное стекло. Наверное, чтобы остудить пылающую голову. Прижимаю ладони к ледяной поверхности. Слезы сами по себе текут по щекам, разъедают глаза, скапливаются соленым вкусом в углах губ.
  
  До чего бесполезная, бессмысленная и мучительная штука - жизнь. Какая разница, занимаешься ты чем-то или не занимаешься, забиваешь сваи или пишешь музыку, умный ты или дурак, добрый или бессердечный. Разницы никакой. В сухом остатке всегда остается одно и то же. И это, бесспорно, ноль. Ты все равно уйдешь отсюда, будто тебя и не было здесь никогда. А в худшем случае вернешься вновь. И так без конца, без конца. Бессмысленно, дико, глупо. Поэтому я не хочу, не хочу, не хочу. Считать, что это правда. Верить, что все именно так.
  
  - Какого черта! - шепчу я окну. - Пусть у других так. Пусть. Но не у меня!
  
  В горле встает комок. Облизываю пересохшие губы.
  
  - Слышите вы все! Слышите? Не знаю, как другие, но я. Я пришел сюда в первый раз. В первый! И уйду отсюда навсегда. Не вернусь!
  
  Сглатываю. Тыльной стороной ладони вытираю слезы. И еще тише прибавляю:
  - Да, вот так. Мне нужно верить, что не вернусь. Никогда и ни за что. Нужно верить. Нужно. Иначе ну как же?
  
  Вглядываюсь в темноту по ту сторону стекла. Вздыхаю.
  
  А что, если это правда? Если мы все действительно кружим и кружим вдоль этого мира. Не имея возможности ни сойти, ни вырваться. Словно дебильные марионетки. Зацикленные на простых инстинктах. И воспроизводимся, воспроизводимся, воспроизводимся. Как бешеные. Куски мяса, выращиваемые кем-то на убой. Счастливые в своих мерзких загончиках. Простые незамысловатые радости. Шоры в разуме. Натуральные кролики, в общем.
  
  Иначе. Иначе ну совсем никак не сходится. Ну какой дурак создаст мир, где каждое сознание крутится снова и снова. Раз за разом. Для чего? Зачем? Чтобы достичь некоего просветления? Ерунда... Ну, ладно, хорошо. Ну, вот достигли, добились, доперли. И что дальше? Типа переходишь на более высокую ступень, становишься другим существом. И что? Что дальше-то? Ну становишься, ну переходишь. А зачем? Снова занимаешься какими-то делами. Снова и снова. Опять и опять. И по большому счету нет разницы, закручиваешь ты гайки здесь, или создаешь звезды там. Одинаково бесполезно и лишено какого-либо смысла и то, и это. Закрутил ты одну гайку или десять. Запузырил сто солнц или тысячу. Да даже изрыгнул из себя несколько галактик. И что? Дальше-то что? Для чего все это?
  
  И что такое это самое "просветление"? Доброта? Ум? Честность? А, может, благородство? Вот умора!
  
  Я начинаю тихо ржать. Хотя внутри такая тоска, что легче сдохнуть.
  
  Как раз эти добрые, честные, благородные получают здесь дерьма и злобы по самую макушку. Если ты веришь другим, считаешь, что добро порождает добро, ты самый последний идиот. Тебя станут использовать, иметь, насиловать, убивать. На дружбу отвечать предательством. На любовь - гадостью и грязью. И все окружающие будут только хрюкать от счастья, что на их пути попался такой лох.
  
  Хороший человек тут долго не протянет. Их поэтому и не видно совсем. Кого уже оприходовали. А кто-то из последних сил изворачивается, притворяясь таким же, как все - чтобы выжить. Лишь бы другие не заметили, не учуяли. И не набросились. Поодиночке или сразу кучей.
  
   Так что же такое "просветление", а? Нет ответа, верно? И не будет, хоть лопни.
  
  Бессмысленное бесконечно бытие. Либо на одном уровне, либо на разных. Но все равно не имеющее смысла. Никакого.
  
  Либо куски мяса. Хрюкающие свиньи. Ну или безмозглые кролики. Это уж кому какое сравнение больше нравится. Ага. Кем-то выращиваемые. Для пропитания. Или на десерт. Ха-ха. И чтобы мяско было понежнее, животным даются простейшие радости. Усложнять не надо, нет. От этого портится вкус. А чтобы размножение шло интенсивнее, давайте-ка добавим к функции воспроизводства ма-аленькую радость. Бонусом. И в совсем уж физическом плане. И животные будут давиться, пускать слюни, дергаться, корчиться. И лезть, и переступать, и даже убивать. И... Размножаться, размножаться, размножаться. И возвращаться снова и снова.
  
  Фабрика! Вот чем является наш мир. Четко налаженная структура животноводства.
  
  Переступаю с ноги на ногу, облизываю губы.
  
  Но я... Я не желаю быть этой хрюшкой! Не хочу и не буду! Слышите? Вы! Те, кто все это придумал и так чудненько построил и пригнал. Пошли вы... Пошли вы нахрен, сволочи! Хорошо слышно? Не знаю как, но я больше сюда не вернусь. Ни за что и никогда!
  
  Тут меня скручивает дикая боль, и я падаю. Сжимаюсь в комок. Раскаленный жгут в районе диафрагмы пульсирует, спиралью проникая выше и выше. И наконец вонзается в мозг.
  
  Откидываюсь на спину. Вцепляюсь в виски. И понимаю, что рот вывернут в немом то ли крике, то ли хрипе.
  
  Кажется, сейчас сдохну. Скорей бы уже. Скорей! Чего ждете, уроды?!
  
  Тело сотрясает судорога.
  
  И боль внезапно уходит. Ее больше нет. Ни в какой частичке. Нигде.
  
  Разжимаю руки. Выдыхаю. И чувствую, что расплываюсь, как тесто на разогретой сковороде. Становлюсь мягким, податливым и бесформенным.
  
  В голове сначала пусто. И я это понимаю. Потом начинают всплывать мысли. О том, о сем. Совсем простые, незамысловатые. И это тоже отмечаю. Мое сознание не спит и не в отключке. Но что-то беспокоит меня. Тревожит. Что-то постороннее. Чужое.
  
  - Рэй, рэй, рэй... Рэй... Рэй, рэй...
  
  Тихий голос бесцветно звучит в голове. Отчетливо, ни на что не претендуя. Настойчиво, не перебивая. Существуя словно параллельно моим собственным простым и незамысловатым мыслям, свободно гуляющим в пространстве мозга.
  
  - Рэй, рэй, рэй... Рэй... Рэй, рэй...
  
  И опять:
  - Рэй, рэй, рэй... Рэй... Рэй, рэй...
  
  Мне ясно, что это как-то ненормально. Странно. Непонятно. И, наверное, надо бы встревожиться. Но у меня нет сил. Ни на реакции, ни на эмоции. Ни на что. Лежу растекшейся амебой и поневоле прислушиваюсь.
  
  - Рэй, рэй, рэй... Рэй... Рэй, рэй..., - шелестит голос.
  
  Как рефрен. Напоминание. Вдалбливание.
  
  - Рэй, рэй, рэй... Ты - рэй! Ты - рэй! Рэй, рэй, рэй...
  - Что???
  
  Дергаюсь. Сердце бешено колотится, подкатываясь к горлу. Пальцы скрючиваются.
  
  Я луч?? Что они там говорят? Что долдонят, не переставая? "Луч, луч, луч. Ты луч"? Ерунда какая, блин. Послушать, уловить. Попытаться понять.
  
  Но голос истаивает, как снег под солнцем. Распадается, распадается. И исчезает совсем.
  
  Сажусь, прижимаюсь спиной к стеклу. Подгибаю ноги.
  
  Господи, что все это значит? Во-первых... Ладно. Надо бы привести мысли в порядок, успокоиться. И разделить события на две части.
  
  Первая - это идея о фабрике и кусках мяса. А вторая - о том, что я луч. Замечательно. Вечер офигительно богат событиями. Без сомнений.
  
  Хорошо. Получается, предположение о животных, разводимых на еду, близко к истине. Иначе мой дурацкий вызов не получил бы такого ответа. Вернее сказать, он не получил бы вообще ничего. Ну, в том случае, если бы некому было отвечать, или не на что. Ну ладно. Пока в логике, вроде бы, изъяна нет. Конечно, этим самым "мясом" в людях может быть все, что угодно. Реальная плоть. Мысли. Эмоции. Энергия. Страх. Или наоборот счастье. Та же, нафиг, душа, ха-ха. И вполне вероятно, что люди и не еда как таковая, а нечто вроде сладкого. Ну, или, например, вообще могут использоваться для чего-то другого. Ведь тот, кто все это создал, должен кардинально отличаться от нас. Поэтому и побуждений, и целей его мне не понять точно. Точнее - не придумать. Ведь этих целей я не вижу прямо перед собой. А если не наблюдать, то и выводов никаких сделать невозможно. А гадать, это то же самое, что и придумывать.
  
  Дальше. Меня не убили. Дали только подзатыльник. Значит, считают, что опасности нет. А и правда, какая опасность? Если кому расскажешь, сто процентов засадят в психушку. Но разозлить их сколько-то я все же разозлил. Без вариантов. Вернее, поднадоел. Выступил, так сказать, в роли докучливого комара. Ладно. Но кого "их"?
  
  Не знаю. Реально. Просто тех, кто создал наш мир и его дурацкие бредни. Практически во всех известных мне религиях так или иначе талдычат об улучшении себя, самосовершенствовании. Ну, и навязывании каких-нибудь рамок. А это означает только то, что хороший человек вкуснее плохого. И все. "Alles", как часто подытоживала бабушка. Ни на какую будущую жизнь или там на рай и ад это никак не влияет. Монстр ты или ангел, одна ерунда в результате. Наверное, и религии-то все эти точно так же привнесены извне. Для лучшей управляемости стадом.
  
  Хорошо. Поехали дальше. Но почему я-то чувствую себя здесь таким чужим? Сбой? Влияние чего-то?
  
  Блин! Не вернусь сюда! Не вернусь никогда и ни за что!!
  
  Неожиданно для себя вскакиваю и принимаюсь стучать кулаками в стекло. Словно пытаюсь донести это до тех. Кто там.
  
  И сам же себя останавливаю.
  
  Совсем, что ли? Рехнулся? Посмотри со стороны, дурак. Тебя дергают за ниточки, а ты и рад слушаться. Тьфу. Осталось только вывалиться. И ощутить, блин, как оно есть в полете. Идиот! Не хочешь жить? Понятно. Но одно дело, когда сам все заканчиваешь. А другое - когда это происходит по случайности. Да и не по случайности вовсе, а тебя провоцируют.
  
  Высоты я боюсь. Хотя и хотел бы летать, как птица. И разбиться, упав сверху, для меня - последнее дело. Ладно. Надо держать себя в руках. Контролировать. Теперь, когда я знаю, могут что-то навязывать. Под маской моих же собственных побуждений и мыслей.
  
  Дальше. Теперь насчет того голоса. Который не похож на прежний. Даже не знаю, как объяснить. Он, конечно, тоже бесцветный. Но... Короче, словно это два разных человека. И этот, последний, пришел сам. Никто его не звал. Никаких вопросов не задавал. В общем, другой он, вот и все.
  
  Луч. Ну надо же. На ум приходит исключительно рентгеновский. Ха-ха. Ну, еще луч света. И почему, черт побери, "луч"? Может, послышалось, что "ты - рэй". Может, просто говорили "рэй" да "рэй". А по поводу "ты - рэй" я и напридумывал.
  
  Снова прокручиваю события. Как все случилось, в какой последовательности. Ну, уж нет. Ничего не напридумывал. Так тряхануло, когда услышал. Пока просто бормотали, лежал себе и лежал, воздух коптил.
  
  Господи, и какой я, к черту, луч, а? Ладно бы еще сказали "макака". Ну, или, например, "воробей". Но "луч"... Одно дело, когда тебя сравнивают с живым существом, а другое - с физическим понятием. Странно.
  
  И еще. Это совсем не вяжется с пинком под зад. Ну, который мне перед этим дали. Словно кто-то другой. Наоборот. Решил подбодрить.
  
  - Даня, милый, пора спать, - неожиданно появляется в моей комнате мама.
  - Да, мама. Хорошо.
  
  Хотя какой тут уже, к черту, сон?
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"