- Ты мне потом про этого Роберта поподробнее расскажи, я его нарисую, - говорит мне Машка.
- Дался тебе этот Роберт, - недоумеваю я. - Он ведь ненастоящий. Нет его в жизни.
- Ну и что? Мне тоже нравится все красивое.
- А Людочку не хочешь нарисовать?
- Людочку нет.
- Отчего же? - я вновь взбиваю подушку, сажусь прямее. - Что она там возится?
- Людочка твоя обычная. А Роберт - нет.
- Да с чего ты взяла-то это?
- Чувствую, - Машка хмурится, вертит хлястик у пижамки.
Странно, честное слово. Вот откуда она знает? Может, тоже читала?
- Слушай, это рассказ, там есть иллюстрации.
- Ты мне покажешь? Впрочем, неважно. Я сама нарисую. Мне интересно.
- А ты его читала?
- Кого?
- Рассказ! Кого еще-то?
- Нет, конечно. Иначе я бы и слушать не стала, сразу бы тебе сказала.
- Катя! Ты там жива? - кричу я. - Утонула она там, что ли?
Машка юркой змейкой соскальзывает с кровати и оказывается у двери.
- Катя, Кать! - громко говорит она в щель у косяка, потом стучит.
- Вы что там обе офонарели, что ли? - слышится приглушенно из туалета. - Сейчас выйду.
Машка удовлетворенно кивает и возвращается на место. Снова прячет ноги под одеяло. Мы некоторое время отвлеченно смотрим в разные стороны. Уже поздно, и хочется спать. Машка зевает.
- Ну его к черту, этот мой рассказ, - сообщаю я. - Завтра закончу.
- Ну почему же? - появляется наконец Катя. - Только дошли до интересного места.
- Ты на часы посмотри, - замечает Машка.
- Слушайте, завтра нам всем будет не до того, и мы никогда не узнаем, чем эта история завершится.
- С чего ты взяла? Так же вечером устроимся. Тем более что там немного и осталось.
- Ты же знаешь, то, что откладывается, практически всегда откладывается насовсем. Закончить надо сегодня.
- На чем я остановилась? - рот то и дело раздирает зевота и продолжать вовсе не хочется.
- Людочка подошла к Роберту, - напоминает Катя. - По рабочему вопросу.
- Ах, да. Подошла она такая, села, начала спрашивать. Он поднимает голову. И тут она словно впервые видит его. Видит и замирает, ошеломленная. К слову сказать, на Роберте в этот день была синяя рубашка, удивительно подходящая к его глазам.
- Представляю впечатление, - оживляется Машка.
Катя снисходительно глядит на нее, потом вновь возвращается к рассматриванию ногтей.
- Так вот, сидят они такие оба, и ни тпру, ни ну. Один в ожидании, вторая в прострации. Ну, в общем, тут неважно. Он ее спросил, она в конце концов что-то ему ответила. Дело не в этом. А в том, что с этого момента все прежние Людочкины увлечения были заброшены, чего не случалось ранее. Теперь у нее был только один предмет обожания - Роберт. Ну, и как обычно, обожала она издали. Просто смотрела, просто слушала. И, - тут я делаю паузу и выразительно гляжу на Машку. - Просто нюхала.
Машка фыркает, принимается ерзать задом, устраиваясь удобнее. Катя кидает взор на меня, на нее и опускает голову, едва заметно улыбаясь.
- Так или иначе, но оказывается, что новый объект занимает все Людочкино существо. Все ее свободно отпущенные мысли неизменно переключаются на Роберта, она вспоминает его движения, голос, мимику. Представляет, что бы он сделал в той или иной ситуации. И из этого дурмана извлекают ее только конкретные задачи. Ну, по работе там, по хозяйству или еще что.
- Например, задача помыться перед сном, - все так же улыбаясь говорит Катя.
- Вот именно, - соглашаюсь я. - И настолько Людочка вся в этом самом Роберте, что даже худеет, бледнеет. И ничего-то ей не надо, кроме него.
- Я предупреждала, что история про лубофф, - Катя поднимает голову и многозначительно поводит бровями.
- Э-э, ну вот, - продолжаю я. - По своей традиции обожает она со стороны. Но Роберт этот самый, в отличие от других объектов, не замечает ну вообще ничего. Будто Людочки нет совсем. Вернее, есть, но только как обычная коллега, ведущая себя абсолютно так же по отношению к нему, как и остальные.
- А, может, в этом есть тайный смысл? - мечтательно заводит глаза к потолку Машка. - Может, это просто карма такая?
- Какая? - щурится на нее Катя.
- Ну, может, в прошлой жизни все наоборот было. Он всяко-разно страдал, а она его отфутболивала. И он, допустим, повесился.
- Господи, и как тебе такое в голову приходит?
- Ты же говорила, что он необычный, - с запалом интересуюсь я. - Говорила ведь?
- Н-ну, говорила.
- А если он необычный, то какая может быть обычная карма? А? Ты сама себе противоречишь.
Машка возмущенно пыхтит, собираясь ответить.
- Да откуда вы вообще взяли-то про эту карму? Еще давайте вспомните про рай и ад.
- А вот и вспомним! Почему ты считаешь, что в мире нет ничего удивительного?
- Потому что я ничего такого не видела, - поворачивается Катя к Машке. - Господи, перерождения всякие, какой-то рок. Или судьба, уж не знаю, что вы обе там подразумеваете.
- Я ничего не подразумеваю, - уточняю я.
Катя быстро смотрит на меня и вновь обращается к Машке.
- Если уж и есть какой-то ад, то никакой не мистический, и он тут, на земле. А не на воображаемых небесах.
- Ад? На небесах? - изумляется Машка.
- Ну, я просто так сказала, ты же понимаешь.
- Нет, не понимаю. И вообще, лично я во всю эту христианскую мутотень ни на грош не верю! Лично я говорила про карму. А это буддизм.
- Ну, почему же? - встреваю я. - Мне кажется, такой человек как Христос был на самом деле. И ходил он по земле, пытался из людей людей сделать. Да только поставить человечество на путь истинный априори невозможно. И те, кто вчера клялись ему в преданности и лизали ноги, на следующий день кричали "распни".
- Нет, вы меня с ума сведете. У одной Будда, у другой Христос... Да вы взгляните на вещи реально.
Я открываю было рот, но взгляд Кати устремлен прямо на меня, и я снова вижу, словно сквозь ее глаза смотрит кто-то другой. Кто-то, кто специально подначивает нас, чтобы понаблюдать за реакцией. И это впечатление снова ошеломляет, так что мои челюсти захлопываются сами собой. С мерзким стуком.
- Зубы побереги, - предупреждает Катя и усмехается.
- Ну почему же, - начинает Машка. - Вполне возможно, что карма существует. И каждый человек перерождается в зависимости от прожитой жизни.
- А тебе никогда не приходило в голову, что он может перерождаться просто так. Вне какой-либо зависимости от этой самой прожитой жизни?
- Чтобы достичь просветления и постигнуть бога...
- А также тебе никогда не приходило в голову, что этому самому богу начхать на твое просветление или затемнение? - Катя уже откровенно смеется.
- Так, - решительно говорю я. - Что-то мы отклонились от темы.
Катя поворачивается и с интересом щурит глаза.
- Что ты имеешь в виду? - спрашивает она.
- Слушайте, либо я дорассказываю историю, либо давайте уже спать.
- Нет, ну интересный же разговор, чего ты? - собирается Машка продолжать в прежнем духе.
- Ладно, - говорю я и начинаю укладываться.
- Хорошенькие дела, - комментирует Катя. - Нет уж, ты лучше дорасскажи. А разговор отложим на завтрашний вечер, идет? - смотрит она в сторону Машки.
Та медлит, так как слишком раздухарилась. Но все-таки соглашается.
- Ох, грехи наши тяжкие, - откидываю я одеяло и вновь сажусь в кровати.
- Ну?
- Так вот. Людочка страдает. Роберт не замечает. Она страдает, он не замечает.
- Это мы уже слышали.
Я громко вздыхаю и строю зверскую рожу:
- Она страдает. А он... Он не замечает!
- Ты издеваешься над нами? - в отсутствии косы Катя начинает крутить прядь волос.
- Не больше, чем ты, - парирую я.
В ее глазах вновь что-то проскальзывает, и она хмыкает.
- Слушай, не томи, - просит Машка.
- И не специально как-то не замечает-то, а в силу своего характера. Он словно погружен сам в себя, и ему никто не нужен.
- И девушки у него нет тоже, - констатирует Машка.
- Как и родителей, - замечает Катя. - Ведь он - приезжий.
- Так, - на мое лицо само собой снова наползает зверское выражение. - Может, вы и без меня лучше всех знаете?
- Нет, - кротко противоречит Машка. - Мы не будем.
- Гхм. И вот однажды...
- Ох уж мне это "однажды", - вытягивает губы в дудочку Катя.
- Однажды, - игнорирую я ее замечание. - Людочка не выдерживает.
- Давно бы так.
- И поздно вечером, когда расходятся все коллеги, и остаются только она и Роберт, - я останавливаюсь и жду очередной реплики, но подруги на удивление безмолвствуют. - Так вот, когда остаются только они вдвоем, Людочка собирает сумку и подходит к Роберту. Подходит такая и спрашивает.
- Лишний презерватив не найдется? - раздается шелестящий шепот со стороны Машки.
- Эх-х, - я разворачиваюсь и зафутболиваю в Машку подушкой.
Машка хрюкает. А Катя продолжает рассматривать ногти.
- Ну? - говорит она.
- И спрашивает, короче, не до метро ли ему сейчас, - зловеще продолжаю я. - А если до метро, то не против ли он, чтобы она, Людочка, составила ему компанию. Роберт удивляется, сначала не понимает. Но потом соглашается, - беру стакан и отпиваю глоток воды, ожидая новых комментариев, однако их не следует. - И вот они выходят из здания и идут через запущенный парк.
- Прямо как мы через кладбище, - все-таки комментирует Катя.
- Да, - соглашаюсь я. - Прямо как мы через кладбище. В общем, идут они такие. Идут. Людочка счастлива безмерно. Ведь она идет рядом. Только с ним. И вокруг никого. И можно смотреть. Так близко, - делаю паузу. - И нюхать! - бросаю суровый взгляд на Машку, с трогательным видом выковыривающую перышко из моей подушки.
Катя отрывается от ногтей и с любопытством смотрит на меня. Но от реплик воздерживается.
- Ну вот. Идут они такие, идут. Людочка не замечает ничего вокруг. А на самом деле забираются они все дальше и дальше, глубже и глубже. И парк этот самый переходит в настоящее запущенное место, где никого не бывает.
- Ну почему же никого? Наверняка бомжи бывают, - Катя вновь принимается за прядь волос.
- Короче, настоящая глухомань. И вот тут Роберт останавливается и поворачивается к нашей героине.
- Господи, - расширяет глаза молчавшая до этого Машка. - Да ведь он маньяк!
Вздыхаю, поправляю одеяло, зачем-то переставляю стакан на тумбочке.
- Поворачивается такой, - продолжаю я. - И говорит "А ты ничего не боишься?", - тут Машка зажимает рот ладонью, а я придаю лицу устрашающее выражение. - Людочка не понимает, Людочка хлопает ресницами. Отвечает, мол, что с ним она точно ничего не боится. Он хмурится, усмехается и спрашивает уже о том, не боится ли она его самого. Ну, здесь героиня изумляется вообще неизмеримо.
- Хорошее выражение, - Катя задумчиво смотрит на картинку, что висит на противоположной стене.
- Какое? - услужливо поворачиваюсь я к ней.
- Неизмеримое изумление, - она чмокает губами, словно пробует его на вкус. - Есть в нем что-то этакое... Непостижимое.
- Гхм, - откашливаюсь я и продолжаю. - Людочка распахивает глаза и говорит, что, мол, как же она может бояться его, ведь она так сильно, так сильно любит его. Настолько сильно, что уже и сейчас-то почти мертва. Неужели он ничего не видит?
- О боже, эти восторженные дуры меня всегда умиляют...
- Вот это любовь, - Машка меняет позу и облокачивается на подушку. - Хоть раз бы такое испытать.
- Было бы ради кого, - фыркает Катя. - Ты хоть раз встречала человека, которого бы стоило так любить?
- Может, я просто неспособна.
- Да не ты неспособна, а просто некого. И если тебе покажется, что ты любишь кого-то именно так, расслабься - ты любишь не реального человека, а образ, созданный твоей мечтательной башкой, - Катя перегибается и легонько стукает пальцами Машку по лбу.
- Да ну, так неинтересно, - отвечает Машка. - Грустно. И серо.
- А что делать? Преклоняться и служить ничтожеству? - Катя цокает зубом. - Это уже не любовью называется, а по-другому.
- Как это?
- Да вот так. Извращением это называется. Понятно?
- Слушай, так ведь и мы с вами не подарки, - говорю я.
Катя поворачивается теперь уже ко мне, щурится.
- А кто сказал, что мы достойны любви?
- Нет, ну как...
- Потому и нет ее в жизни, что любить некого, ни нам кого-то, ни нас самих. Мешки с дерьмом, плотно набивающим тела и души.
- Ты же не веришь в нее, - Машка подается вперед, вцепляется в край кровати.
- Ф-фу, как скучно, - я откидываюсь на спинку кровати, принимаюсь развязывать и завязывать тесемки у ночнушки.
- Зато реальный взгляд на вещи, а не то что не пойми что.
- Лучше я буду верить, что однажды встречу необыкновенного человека, которого действительно полюблю. Пусть даже и без взаимности, - в голосе Машки проскальзывает упрямство.
Катя молчит, рассматривая ее. Я тоже не издаю ни звука, думая, что вот почему-то именно моя история вызывает такие обсуждения. Когда от канвы рассказа подруги скатываются либо уж совсем в абстрактное, либо в обычную жизнь. Или вообще не пойми куда.
- Ну и верь, - наконец говорит Катя. - Во что угодно. Это уже, знаешь ли, неважно.
- Для тебя - неважно, для меня - важно.
- Ой, да все равно. Разницы никакой.
- Странно ты рассуждаешь, - начинает Машка.
- Давайте вернемся к рассказу, - прерывает ее Катя. - А то время позднее, Васильна вон, смотрю, уже засыпает. Да и история вот-вот закончится. Точно?
Я киваю. Машка обиженно поджимает губы, и мне становится немного жалко ее. Ох уж эта Катя с ее рационализмом. На который если сядешь, так жить совершенно невозможно станет. Как же совсем-то без сказки, без чуда?
- Слушай, но если нет ничего удивительного, то ведь это ужасно, - неожиданно для себя говорю я.
- Почему? - в тоне Кати проскальзывает любопытство. - Текущая реальность как она есть. Что же тут ужасного-то?
- Н-ну... Толпы марионеток день за днем, год за годом выполняют заложенные в них программы. Ни одного отклонения в сторону. Ни одного прыжка, полета, скачка. И так от рождения до смерти, от рождения до смерти. С ума сойти. Просто тюрьма какая-то, каторга без единой лазейки.
Катя сминает край одеяла, потом разлаживает его. Чешет подбородок.
- Ну а от веры-то что изменится? - смотрит она мне в глаза. - Будешь ты верить или не будешь, все равно останешься этой самой марионеткой. Уж лучше без иллюзий. Чтобы не стало больно от того, что кто-то разобьет их. Или еще хуже - что они никогда не осуществятся.
- Ой, ну так лучше уж сразу повеситься, - поддерживает меня Машка.
- Может, и лучше. Но... Не нужно. Поздно уже.
- Можно не сегодня, - саркастически замечает Машка. - А, например, завтра с утра.
- Какого черта? - меня даже дрожь пробирает от такого разговора. - Что за ерунду вы тут обе мелете?
Катя сжимает губы. Потом отпускает их.
- Я рада, что дружу с тобой, - медленно сообщает она Машке. - Мне с тобой интересно. Потом - у тебя способности. Я не льщу, не думай, действительно так думаю, - при этих словах на щеках Машки появляется румянец. - И вообще... Ну, ты хороший человек. Только... Поздно уже. Давайте заканчивать, - она поворачивается ко мне. - И ложиться спать. А то завтра весь день продрыхнем. Ни погулять не успеем, ничего.
- Я только "за", - Машка вытягивает ноги и принимается болтать ими под одеялом. - Только я все равно считаю, что любовь есть, - тихо говорит она. - И, может быть, мне еще повезет ее встретить.
Мы все некоторое время молчим. Со стуком дергаются стрелки настенных часов. По-прежнему воет ветер за стенами. И почему-то кажется - по крайней мере мне - что мы одни во всем мире.
- Ну так вот, - начинаю я. - Девушка признается, насколько сильно она любит Роберта. А затем прибавляет, что сам он настолько прекрасен, что в любом случае бояться его не имеет смысла. Теперь удивляется Роберт. Спрашивает "почему". И Людочка отвечает, что истинно прекрасное не может быть ужасным, злым и черным. Прекрасное - это свет. И свет этот ранить или причинить вред может исключительно тем, что человек оказывается не в состоянии выдержать его ослепительности и чистоты.
Машка сопит, закрывшись до носа. Только глаза сверкают из-за края одеяла. Катя снисходительно улыбается.
- Роберт минуту или две просто вглядывается в Людочку. И вдруг начинает неузнаваемо меняться. И вот через несколько секунд перед девушкой предстает не человек, а ужасающий монстр, облик которого практически невозможно описать словами. Э-э, я не помню точно, что там где у него было, помню только, что он был поистине ужасающ. И Людочка, конечно же, сразу начинает терять сознание. Ну, от увиденного.
Машка принимается сопеть сильнее. А Катя уже не улыбается, а очень серьезно смотрит в мое лицо.
- А монстр тем временем вопрошает, любит ли она его и теперь.
- Ужас! - вскрикивает Машка.
- И вот на грани сознания, уже почти провалившись во тьму, она шепчет, что да, и сейчас любит. Любит так, что нет сил. И любовь эта навсегда.
Машка судорожно сглатывает, с шумом переводит дыхание. Катя не отрывается от моей физиономии.
- Э-э... И уже, короче, отрубившись, вдруг слышит, как это чудище говорит... Ну-у, может, и не говорит, а передает в мысли. Я не помню, честно. Ну, в общем, говорит "Я не знал, что такое любовь. Тебе повезло. Живи".
- Умг, - раздается со стороны Машки, а сама она укрывается с головой.
Все молчат. Беру стакан и делаю несколько глотков. Подруги молчать продолжают. Тогда я встаю, одергиваю ночную рубашку и говорю им:
- Это все. Конец. Можно спать.
В безмолвии, чувствуя себя несколько по-дурацки, шествую к туалету и уже от двери оборачиваюсь:
- Слушайте, чего вы застыли, как мумии? Да, такая история. В отличие от ваших все заканчивается хорошо. Все живы.
- Но счастливы ли? - медленно спрашивает Катя.
- Об этом история умалчивает. Рассказ прерывается именно на этом месте, - поясняю я. - Ни урезать, ни прирезать.
- Хорошее слово "прерывается"... Словно есть продолжение.
- Странное впечатление он на вас произвел, как я вижу. Хотя, убей, не могу понять отчего.
- Они были счастливы, - приглушенно звучит из-под одеяла.
- Что? - поднимает брови Катя и поворачивается к Машкиной кровати.
- Счастливы они были. Счастливы, - Машка извлекает голову из укрытия и даже немного вылезает сама. - Я просто уверена в этом.
- Вот и хорошо, - берусь я за ручку двери.
- С чего ты взяла-то? - в голосе Кати слышится раздражение. - Один - ужасный монстр, другая - человек.
- Какая разница, если любовь?
- Какая любовь? Ты что? Она смотреть-то на него не смогла.
- Это в первый раз, - упрямо продолжает Машка. - Она же сказала, что у нее это навсегда. Тем более что он может превращаться в человека.
- А если потом не сможет? И вообще - ведь такого ни обнять, ни приласкать.
- Любовь не ограничивается принадлежностью к одному биологическому виду, - с торжеством заявляет Машка. - Ну и уж тем более, для любви не важен перетрах. Секс - это физиологическое действие, а не любовь.
Ручка давно нажата и даже повернута, но я не толкаю дверь.
- Васильна, ты ведь в туалет шла? Чего не идешь?
- Я подожду, - оглядываюсь я на подруг. - Поди, не обоссусь.
- Интересно, что ли? - начинает вдруг смеяться Катя.
- Еще как.
- Маринка, ведь ты, ты-то, согласна со мной? - волосы у Машки торчат уже вообще черт знает, как на ком.
- Я, правда, не думала над этим. Просто рассказ когда-то понравился, сейчас вот вспомнила. Но мне ближе точка зрения Машки, если уж на то пошло.
- Ну конечно, - с иронией говорит Катя. - Идеализм в чистом виде. Как он есть. Ладно. Хорошо. Но как вы себе представляете их совместную жизнь? Как они есть будут, спать? Да и просто находиться в одном помещении? Кто деньги будет зарабатывать? А если пойдут дети?
- Какие дети? - спрашиваю я, и еще не договорив, понимаю, что она опять подначивает.
- Да, - с вызовом говорит Машка. - Какие, к черту, дети?
- Хорошо, - Катя на секунду закусывает верхнюю губу, чтобы скрыть улыбку. - Пусть не дети. Но как они жить-то вместе будут?
- Ну, во-первых, - с важным видом Машка поднимает указательный палец. - Как я уже говорила - Роберт может превращаться в человека, и быть им сколь угодно долго, - она бросает взгляд на меня. - Ну, насколько я поняла.
- А во-вторых?
- А во-вторых, что тебя смущает в их совместной жизни? Есть будут отдельно, спать отдельно. Вместе только любоваться друг другом, - тут Катя не выдерживает и принимается хохотать. - Да, - с нажимом повторяет Машка. - Любоваться! Разговаривать. Наслаждаться обществом друг друга.
- Согласна, - поддерживаю я Машку. - Хоть и не на все сто.
- Ох, - выдыхает Катя. - Уморите вы меня, честное слово. Скажи мне, Васильна, вот до этого момента ты хоть раз думала о совместной жизни этой своей Людочки с тем чудовищем? Нет, ведь?
![[]](/img/l/lazarewa_e_m/labyrinth09/2.jpg)