Боуза горчила. Пта повертел бокал в руке, взболтал
напиток, убеждаясь, что на дне осела муть от пшеницы и фиников, и подумал, что надо бы повторить урок пивоварения для местного повара, взятого в дом. Ну, невозможно же пить! Нельзя же, в самом деле, питаться
исключительно синтетической пищей, если под руками есть натуральное. Он слил мутные остатки и наполнил посуду свежим пивом. Мда, ямы для хранения продуктов пора заменить на нечто более прогрессивное - киснет все на этой треклятой жаре!
Он с трудом привыкал к местному пеклу. Да и все мужчины из их группы тоже чувствовали себя некомфортно, несмотря на попытки продемонстрировать обратное. Вот Исимакоптс - она довольно быстро приспосабливается, даже днем гуляет по поселку с кошкой на руках, дает какие-то распоряжения "рабам". Наверное, женщины устроены проще что ли, или наоборот...
И тут мысли его замедлились, размягченные действием напитка, потекли вяло и лениво, как все здесь, и постепенно приняли иной оборот. Он вспомнил Исимакоптс, ее точеную фигуру с талией, подобной песочным часам и черные оливки миндалевидных глаз, ее тонкие пальцы, которые хочется взять в руки и нежно-нежно прижать к своим губам... Божественная! А ее полные, влажные, приветливо улыбающиеся и манящие губы... Он глубоко вдохнул всей грудью, словно пытаясь вобрать в себя призрачный и манящий запах Женщины. Но в доме пахло
горьковато-сладкой боузой и свежим хлебом. Закрыл глаза, и на лице
его проступило страдальчески-мечтательное выражение. О, великие учителя! Как давно не сжимал он в руках женский стан! Туземки у храма, с намертво въевшимся в плоть едким потом, всегда готовые уступить богам свое тело - они были для него едва ли не животными.
За окном взметнулась пыль, безнадежно завизжала собака. Он выглянул и заметил, как поджарые слуги палками гонят прочь спаривающийся тандем - кобель застрял на суке, та никак не может сбросить его с себя. Пта брезгливо отвернулся. Животные...
Хотя... Храмовые шлюхи, пожалуй, ничуть не хуже их женщин. Он встревоженно огляделся - никого, кто мог бы распознать, что творится у него в душе. Да, эти блудливые обезьянки... Однажды ему удалось пощупать, что находится у них внутри. Ничуть не хуже неженки Исимакоптс. Вовсе нет! Грязная девочка, когда он выцепил ее взглядом там, из толпы на обочине, сначала, конечно, перепугалась, но потом... Он вспомнил ее влажное разгоряченное тело, частящее сердечко под
едва бугрящейся грудью, обжигающее неритмичное дыхание. Ее приятные округлости, которые словно сами ложились в ищущую опоры ладонь, заставляли плоть вздыматься от восторга. Неожиданно ласковые, трепетные руки девчонки находили на его теле даже то, о чем он и не догадывался. Эта маленькая обезьянка заставила его долго стонать и выгибаться от восторга. А потом она ушла, благодарно унося в руках корзинку с едой.
Через неделю Сэт узнал о его падении, и увез девочку в какую-то свою лабораторию на другой континент. Жаль, он больше ее не видел. А славно тогда у них получилось! Великий Га! Почему их женщины не умеют так? Да и где они, женщины?..
Пта почти готов был снова согласиться и на близость с одной из "обезьянок", лишь бы ощутить мрачной ночью рядом с собой уютное тепло, услышать мирное посапывание у плеча, и снова нырнуть в сон. Спокойный, без кошмаров. Лучше вообще без сновидений, чем еженощное бдение у разверстой черной дыры окна, когда слабый ветерок овевает череп и разгоняет мучительные наваждения.
Взять бы сейчас эту хрупкую плоть, распространяющую вокруг себя аромат, присущий только ей одной, вырвать из лап пекла, отнести к ванне и омыть. Самому. Изнывая от нежности и желания, водить ладонями по влажной, персиково-бархатистой коже, вожделея и боясь
попасть кончиками пальцев на мягкую шерстку темного треугольника внизу... Неспешно лить из кувшина воду на ее роскошные черные волосы... А потом обнять ее, в каплях стекающей по бархатистой коже воды, и отнести на ложе. А там уж она сама... Чаша в дрогнувшей руке накренилась, и прохладная жидкость плеснула на расшитый передник и
В этот момент в комнату вошла служанка с новой посудой холодного напитка. Она покорно смотрела в пол, стрельнув глазами на господина только для того, чтобы понять, нужно ли ему подлить боузы. Увидев его непривычное состояние, девушка вскрикнула и едва не выронила
посуду. Пта зарычал от отчаяния и схватил ее за руку, притянув к себе, чтобы сделать внушение.
О, Га! От нее так маняще пахло миндалем и розовым маслом - как и от той девочки... Раздувая ноздри, он нырнул лицом в ее волосы, свободной рукой тронул оголенные плечи, повел по бедрам, драпированным белым калагирисом. О, как от нее веяло теплой, желанной Женщиной!
Он притянул ее голову к горшку с пивом и заставил выпить прямо из принесенной посуды. Девушка дрожала от страха, исподлобья глядя на него, а он ощутил, что его тоже колотит нервная дрожь, и если он сейчас не возьмет ее, то сойдет с ума! И никого рядом! Никаких слуг,
подглядывающих по приказу Сэта и Исиды. Сама судьба благоволила ему. Пта уронил чашу и прислонил драгоценную ношу к стене. Нервными руками он нашаривал на ее талии драпировку, чтобы раздвинуть ее поаккуратнее. Ткань не поддавалась. Тогда он наклонился и вздернул подол, наощупь пробираясь рукой к теплому, сочащемуся лону. И застонал, едва сдерживаясь... О, какая же у них удобная одежда...