1. ДЕКАБРЬ

А на районе мокрый снег,
бетонных сумерек забвенье.
Сквозь мглу виднеется ковчег – 
многоэтажное селенье.
В нём сто одиннадцать по шесть
малосемейных как бы студий
(в одну такую может влезть
до половины Учкудука).

Гипербол вывалив лимит, – 
да, автор строк сих не левит, – 
ввожу себя в повествованье: 
простой мужчина средних лет,
я – самозанятый поэт.
Нестрогих рифм и подражаний

необязательный слуга,
чья цель находится в ковчеге.
Чья вязнет верная нога
в грязи, как колесо телеги,
гружённой тонной лишних слов – 
частиц, союзов, междометий, – 
что даже тысяча ослов
их вряд ли вывезут, заметьте.

Я и метафорам не друг.
Мне видится тропа, пьянчуг
разбросаны следы. Спасенье.
По ним ступаю, и ведут
они меня. «Король и шут»
вдруг заиграл вблизи, в селенье.

Как будто послан свыше знак:
мол, не ходи туда, не надо,
там отворяет двери мрак,
там тьма командует парадом.
Так, может, в этом цель пути? – 
в разгаре самом Сатурналий
поэту в место то придти,
где б насмотрелся он реалий.

Мне просто нужно в магазин – 
склад потребительских корзин, – 
успеть купить товар по скидке.
Внутри, на первом этаже,
на разноцветном стеллаже
вот-вот закончатся напитки.

Иду к двери, навстречу мне
выходит резво злая баба
(из иллюстрации к «На дне») 
с лицом опухшим, как у жабы.
Замечен я – и щёлки глаз
её немного округлились;
открыла рот, видать, стремясь
монету выпросить – на милость.

Я, обогнув её в прыжке, – 
да, благо быть мне налегке, – 
вхожу в пространство магазина.
Среди блуждающих теней,
держась спиной своей к стене,
я пробираюсь в угол винный.

Стоит последняя в ряду.
По карте – скидка на две трети.
Тока́й! Украденный в саду
богов нектар. От скучной смерти,
от жизни серой и тоски – 
бетонных сумерек забвенья – 
избавит он, пустив ростки
времён далёких настроенья.

Беру. Встаю в живую цепь.
Картина: очередь в вертеп – 
с дарами выстроились маги.
Передо мною Валтасар –
его жестокий перегар
не передать и на бумаге. 

Ассоциаций ложных строй
разрушен окриком кассирши, – 
и оказалось, что со мной,
с бутылкою в руке застывшим,
она наладила контакт.
Плачу по карте и довольный
(уверен: взял не контрафакт!)
спешу скорей на воздух вольный.

Снаружи тот же снег с дождём,
с асфальтом слился чернозём, – 
найти б тебя, моя дорога! 
И тут та баба – на пути,
теперь её не обойти.
Придётся денег дать немного.

Я за монетами в карман – 
она ко мне прижалась резко;
я говорю: «Ты что! Отстань!» – 
она же, улыбаясь мерзко,
мне отвечает: «Милый мой,
свершилось встречи нашей чудо!
Любовь, загаданная мной…»
Я вырываюсь, но не тут-то:
рука алкашки так сильна,
что не могу ступить и шагу.
«Любимый! Ну куда?» – она
кричит, а я мычу со страху.
Ругаться матом не могу,
ударить женщину – как стыдно!
Не пожелаешь и врагу
разгула страсти первобытной.

Я наконец произношу:
«Я отпустить меня прошу!
Поверь, мы вовсе не знакомы!»
Она смеётся – и видна
её беззубая десна
с одним клыком, как из соломы.
«Меня ли не узнал, Шайтан?» – 
свистит мне в ухо. Я так зван
в последний раз был в прошлой жизни:
в далёких нынче нулевых, 
когда забористым был жмых,
а дачи предков – живописны.

Как будто подошёл пароль – 
и разблокирована память:
вот фиолетовая боль,
вот чёрный шик; и надо кашлять
в аптеке, чтоб купить сироп… 
Мы – эмо-панки! Чада чувства
и выражения нон-стоп
его (то – целое искусство).
Но то ведь мы, а эта тварь
откуда знает?.. Да неужто!
Из щёлок глаз горит янтарь! 
Я узнаю её – Авгу́сту. 
Я вспоминаю обо всём – 
о чём забыл, отвергнув моды,
что было выжжено огнём
сознанья истинной свободы, – 

как вместо ранних зимних пар
мы жадно пили Jaguar
на чердаке библиотеки;
как восхитительной весной
мы на концерте группы «Гной»
украли скрипку у калеки;
как летом, в самую жару,
друг другом высекли искру 
мы на заброшенном погосте;
как в сентябре, под сизый дым,
она к родителям своим
меня чуть не втащила в гости. 

Я вырываюсь наконец
и говорю: «Жить настоящим –
удел пылающих сердец;
а мёртвым днём позавчерашним
пусть дорожат сырые те,
кто опоздал на жизни праздник,
кто ищет в полной пустоте…»
Она не слышит, даже дразнит:
«Один лишь только в жизни раз
со мною говорило сердце – 
ценнее это тысяч фраз…»
Тут вспоминаю я о перце!
Баллончик-шпагу достаю,
в лицо угрозы направляю,
пускаю жгучую струю
и – никуда не попадаю.

Августа, быстро вниз нырнув,
меня сбивает с ног. Луну
я, кажется, на небе вижу.
Неполный диск, свидетель зла,
тебя не скрыла даже мгла, – 
скажи, за что я так унижен?
Творится новый произвол:
Токай мой в руки перешёл
безумной сильной бабы.
Она, прикинув что к чему,
уходит с ним в ковчега тьму.
И я за ней бегу по хляби.

2. ЯНВАРЬ

Я ускоряюсь, чтоб успеть
в подъезд чужой за ней влететь
(везде магнитные замки).
Мои движения легки – 
в последний миг дверь ухватив, 
я попадаю в детектив:
ведь на площадке – никого,
стоят два лифта высоко,
но приоткрыта сбоку дверь, – 
туда ли ринул дикий зверь?
Я полагаюсь на инстинкт
бойца, забывшего, что ринг
имеет разные углы, – 
за дверью лестница, метлы
давно не знавшая; по ней
бегу вперёд, чтобы скорей
вернуть Токай. Вдруг за спиной
петли дверной раздался вой,
затем последовал хлопок.
Видать, успела между строк
Августа спрятаться – и в миг, 
когда пролёта я достиг,
она защёлкнула замок.
Пытался силою я ног
отрыть проход, но не сумел, – 
таков печальный мой удел.

И в тишине лишь резал слух
люминесцентой лампы звук.
Взбежал я на второй этаж;
всё тот же молчаливый страж – 
магнит, что требует ключа, – 
мне отвечал: а ни черта!
По нормам Гэ́О и Чэ-эС,
известным всем в Стране Чудес,
к пожарной лестнице пути
всегда должны быть заперты.
Я бился ровно в шесть дверей,
пока не понял, что теперь
повествование веду
в прошедшем времени; беду
почуял в этом всём – тотча́с 
люминесцентный свет погас.
Я на полу увидел тень,
как будто сверху полный день,
и бросил взгляд свой на пролёт, 
а там – окно, как чистый лёд,
и неба ясный яркий цвет, – 
неужто это всё мой бред?
Ведь вечер был, когда сюда
меня забросила вражда.
И я направился к окну,
не нарушая тишину.

Передо мною Солнца диск
и мириады мелких искр,
возможных только лишь в мороз
(хотя о том молчал прогноз).
Как обновился весь район! – 
опять ли дерзкий Фаэтон
сменил маршрут? О нет, в снегах
покоилась земля в дворах.
Я видел чистую тропу:
скользя на насте, на горбу
мужик тащил сухую ель –
не в дом, на свалку. Ариэль
меня заставил устремить
свой взгляд повыше – на ту нить,
что держит весь небесный свод;
что выше Солнца; что ведёт
из лабиринта в лабиринт… 
Довольно! Я смотрю на синь.

В ней ярче всех блестит Венера, 
гармонии Эона мера; 

и прям под нею сам Сатурн,
владыка всех известных лун.
Их видно днём и без трубы! – 
парад планет, моей судьбы
зигзаг, – ведь он в календаре
моём намечен в январе.

Меж тем приблизился закат,
и за спиною двести ватт
со скрежетом зажглись. И я
в тот миг узрел в окне себя; 
в испуге ринулся наверх, 
седьмую дверь рванул – успех! 
Открылась! Вижу коридор.
Конец его скрывает флёр.

3. ФЕВРАЛЬ

С утра как будто был заложен нос, 
но нюх вернули вмиг перипетии; 
теперь во мраке коридора рос
пугающий продукт синестезии;
я ясно видел сложный аромат,
букет цветов, палитры злой накат.
 
(Бывает, захудалый добрый пёс,
учуяв под забором чью-то метку,
на тусклом фоне видит россыпь грёз,
в которых узнаёт свою соседку – 
свирепую собаку, чьих клыков
боится пуще, чем цепных оков.
 
Машина времени, реальности слои,
кино и тысяча страниц романа – 
примерно то, что может заменить
собачий вдох, – то мысли дон Хуана.
 
Но человек забыл язык зверей,
раскрасив мир внутри себя словами.
Глаза-и-уши – ключ от всех дверей,
а нос почти забыт. Судите сами:
фантазию даруют звук и знак,
а запах – лишь желание и страх.)
 
И вот – я в коридоре подчинён
волне волшебного круговорота:
разит зелёной краски резкий тон – 
мешка восточных пряностей работа;
струится беззаботно синева,
рождённая опасным химикатом;
и самый буйный запах сразу в два
колора помещён одним захватом – 
медово-жёлтый женщины цветок
и роковой кроваво-красный сок.

И я уже заправский синестет:
иду и шаг за шагом обоняю,
и горячее пахнет красный цвет… 
О нет! Я цвет и запах осязаю!
Теплом мерцает красный огонёк.
Бодрит манящий жёлтый ветерок.
Хладит иссиня-мёртвая водица.
И с зеленью сминается землица.
 
Во мне сливается всё вместе в дух – 
симфонии цветов вкушаю звук!
 
Все чувства обострились – высота
внезапно обратилась глубиною.
Вдруг колебаний пульса частота
локатор запустила. Под собою
тварь скользкую я вижу; на плечах
её блестят распущенные крылья;
стоит она как будто на рогах, 
точней, висит вниз головой рептильной;
копытами цепляется к ногам…
О нет! Низ – это верх, а тварь – я сам!
 
Из измерения «икс-эн» двойник
(вторая половина – по науке
сакральной геометрии) проник 
в мой мир. И сразу же, при первом звуке 
(в замке дверном грохочет чей-то ключ),
тварь пропадает вместе с антуражем. 
И снова тот же коридор – без туч,
дождя, потока сели; лишь пожаром
чуть-чуть с той самой веет стороны,
откуда выйти хочет Айнанны́.

Верх надо мной берёт слепой аффект – 
я Айнанну встречаю на пороге;
произвожу пугающий эффект,
подыгрывая сам её тревоге
тем обстоятельством, что вместо слов
приветствия и радужной улыбки,
так нужных для сближения полов,
молчу. Она же делает попытку, 
меня толчком от двери отстранив,
закрыть её. И тут я снова вижу,
как пахнет мёртвый синий реактив
из глубины квартиры – слышу жижу 
холодную, как тягостный февраль.
 
А Айнанны в бессилии рокочет – 
глаза её сверкают, что хрусталь,
и моноброви шёлк подобен ночи,
и персик щёчек трепетно дрожит,
и жемчуг зубок бойко барабанит, –
и весь её свирепо-милый вид
мои рога как будто красным дразнит. 
 
И вдруг она меняется в момент:
спокойно пятится, глаза потупив.
Невинная улыбка! – аргумент
для осмысления своих поступков.
 
Я наконец произношу слова:
«Скажи-ка, пэ́ри, правда ли трава,
которая лежит внутри того комода,
дороже ценности твоей свободы?»
 
Испуг читаю на её лице – 
сознание того, что я всё знаю.
И я, попав удачно так в прицел,
на автомате будто продолжаю:
«Скажи-ка, ангел, знаешь ли людей,
которых может разорвать взрывчатка,
что в холодильнике уже пять дней…» 
Она трясётся чуть ли не в припадке – 
сквозь слёзы говорит: «То не моё!
Шайтан мене подбросил это всё!»
 
Опять! Опять подходит тот пароль.
И вот – балончик-шпагу вынимаю,
пускаю жгучую аэрозоль – 
и Айнанны ей щедро покрываю.
Катается красавица в огне;
а я бегу к массивному комоду – 
беру мешок и в форточку в окне
вытряхиваю сор весь на природу.

Про жижу в холодильнике поняв,
что это лишь катализатор бомбы,
решительно смываю весь состав
в канализацию сквозь мойку. Злобы
ни грана не держа на Айнанны,
веду её умыться; нежно-нежно
шепчу: «Нет ничего от сатаны
в твоей квартирке больше. С делом прежним
покончить ты должна. Я здесь, пойми,
непросто так спасаю от неволи – 
закон синергии добра прими,
не зря ж твоя бабуля в комсомоле
боролась за защиту женских прав.
Скажи, зазноба, разве я не прав?»
 
Лицо от полотенчика отняв, 
она мне говорит: «Спасибо, дядя». 
Слова её так трогают меня,
что я скорей спешу уйти, не глядя
в глаза её, чтоб скрыть потоки слёз. 
 
Иду. Всё тот же коридор. Без грёз.
Вхожу в кабину лифта. Жму «1».
Здесь оставаться больше нет причин.

4. МАРТ