А на районе мокрый снег,
бетонных сумерек забвенье.
Сквозь мглу виднеется ковчег – 
многоэтажное селенье.
В нём сто одиннадцать по шесть
малосемейных как бы студий
(в одну такую может влезть
до половины Учкудука).

Гипербол вывалив лимит, – 
да, автор строк сих не левит, – 
ввожу себя в повествованье: 
простой мужчина средних лет,
я – самозанятый поэт.
Нестрогих рифм и подражаний

необязательный слуга,
чья цель находится в ковчеге.
Чья вязнет верная нога
в грязи, как колесо телеги,
гружённой тонной лишних слов – 
частиц, союзов, междометий, – 
что даже тысяча ослов
их вряд ли вывезут, заметьте.

Я и метафорам не друг.
Мне видится тропа, пьянчуг
разбросаны следы. Спасенье.
По ним ступаю, и ведут
они меня. «Король и шут»
Вдруг заиграл вблизи, в селенье.

Как будто послан свыше знак:
мол, не ходи туда, не надо,
там отворяет двери мрак,
там тьма командует парадом.
Так, может, в этом цель пути? – 
в разгаре самом Сатурналий
поэту в место то придти,
где б насмотрелся он реалий.

Мне просто нужно в магазин – 
склад потребительских корзин, – 
успеть купить товар по скидке.
Внутри, на первом этаже,
на разноцветном стеллаже
вот-вот закончатся напитки.

Иду к двери, навстречу мне
выходит резво злая баба
(из иллюстрации к «На дне») 
с лицом опухшим, как у жабы.
Замечен я – и щёлки глаз
её немного округлились;
открыла рот, видать, стремясь
монету выпросить – на милость.

Я, обогнув её в прыжке, – 
да, благо быть мне налегке, – 
вхожу в пространство магазина.
Среди блуждающих теней,
держась спиной своей к стене,
я пробираюсь в угол винный.

Стоит последняя в ряду.
По карте – скидка на две трети.
Тока́й! Украденный в саду
богов нектар. От скучной смерти,
от жизни серой и тоски – 
бетонных сумерек забвенья – 
избавит он, пустив ростки
времён далёких настроенья.

Беру. Встаю в живую цепь.
Картина: очередь в вертеп – 
с дарами выстроились маги.
Передо мною Валтасар –
его жестокий перегар
не передать и на бумаге. 

Ассоциаций ложных строй
разрушен окриком кассирши, – 
и оказалось, что со мной,
с бутылкою в руке застывшим,
она наладила контакт.
Плачу по карте и довольный
(уверен: взял не контрафакт!)
спешу скорей на воздух вольный.

Снаружи тот же снег с дождём,
с асфальтом слился чернозём, – 
найти б тебя, моя дорога! 
И тут та баба – на пути,
теперь её не обойти.
Придётся денег дать немного.

Я за монетами в карман – 
она ко мне прижалась резко;
я говорю: «Ты что! Отстань!» – 
она же, улыбаясь мерзко,
мне отвечает: «Милый мой,
свершилось встречи нашей чудо!
Любовь, загаданная мной…»
Я вырываюсь, но не тут-то:
рука алкашки так сильна,
что не могу ступить и шагу.
«Любимый! Ну куда?» – она
кричит, а я мычу со страху.
Ругаться матом не могу,
ударить женщину – как стыдно!
Не пожелаешь и врагу
разгула страсти первобытной.

Я наконец произношу:
«Я отпустить меня прошу!
Поверь, мы вовсе не знакомы!»
Она смеётся – и видна
её беззубая десна
с одним клыком, как из соломы.
«Меня ли не узнал, Шайтан?» – 
свистит мне в ухо. Я так зван
в последний раз был в прошлой жизни:
в далёких нынче нулевых, 
когда забористым был жмых,
а дачи предков – живописны.

Как будто подошёл пароль – 
и разблокирована память:
вот фиолетовая боль,
вот чёрный шик; и надо кашлять
в аптеке, чтоб купить сироп… 
Мы – эмо-панки! Чада чувства
и выражения нон-стоп
его (то – целое искусство).
Но то ведь мы, а эта тварь
откуда знает?.. Да неужто!
Из щёлок глаз горит янтарь! 
Я узнаю её – Авгу́сту. 
Я вспоминаю обо всём – 
о чём забыл, отвергнув моды,
что было выжжено огнём
сознанья истинной свободы, – 

как вместо ранних зимних пар
мы жадно пили Jaguar
на чердаке библиотеки;
как восхитительной весной
мы на концерте группы «Гной»
украли скрипку у калеки;
как летом, в самую жару,
друг другом высекли искру 
мы на заброшенном погосте;
как в сентябре, под сизый дым,
она к родителям своим
меня чуть не втащила в гости. 

Я вырываюсь наконец
и говорю: «Жить настоящим –
удел пылающих сердец;
а мёртвым днём позавчерашним
пусть дорожат сырые те,
кто опоздал на жизни праздник,
кто ищет в полной пустоте…»
Она не слышит, даже дразнит:
«Один лишь только в жизни раз
со мною говорило сердце – 
ценнее это тысяч фраз…»
Тут вспоминаю я о перце!
Баллончик-шпагу достаю,
в лицо угрозы направляю,
пускаю жгучую струю
и – никуда не попадаю.

Августа, быстро вниз нырнув,
меня сбивает с ног. Луну
я, кажется, на небе вижу.
Неполный диск, свидетель зла,
тебя не скрыла даже мгла, – 
скажи, за что я так унижен?
Творится новый произвол:
Токай мой в руки перешёл
безумной сильной бабы.
Она, прикинув что к чему,
уходит с ним в ковчега тьму.
И я за ней бегу по хляби.