А на районе мокрый снег,
бетонных сумерек забвенье.
Сквозь мглу виднеется ковчег –
многоэтажное селенье.
В нём сто одиннадцать по шесть
малосемейных как бы студий
(в одну такую может влезть
до половины Учкудука).
Гипербол вывалив лимит, –
да, автор строк сих не левит, –
ввожу себя в повествованье:
простой мужчина средних лет,
я – самозанятый поэт.
Нестрогих рифм и подражаний
необязательный слуга,
чья цель находится в ковчеге.
Чья вязнет верная нога
в грязи, как колесо телеги,
гружённой тонной лишних слов –
частиц, союзов, междометий, –
что даже тысяча ослов
их вряд ли вывезут, заметьте.
Я и метафорам не друг.
Мне видится тропа, пьянчуг
разбросаны следы. Спасенье.
По ним ступаю, и ведут
они меня. «Король и шут»
Вдруг заиграл вблизи, в селенье.
Как будто послан свыше знак:
мол, не ходи туда, не надо,
там отворяет двери мрак,
там тьма командует парадом.
Так, может, в этом цель пути? –
в разгаре самом Сатурналий
поэту в место то придти,
где б насмотрелся он реалий.
Мне просто нужно в магазин –
склад потребительских корзин, –
успеть купить товар по скидке.
Внутри, на первом этаже,
на разноцветном стеллаже
вот-вот закончатся напитки.
Иду к двери, навстречу мне
выходит резво злая баба
(из иллюстрации к «На дне»)
с лицом опухшим, как у жабы.
Замечен я – и щёлки глаз
её немного округлились;
открыла рот, видать, стремясь
монету выпросить – на милость.
Я, обогнув её в прыжке, –
да, благо быть мне налегке, –
вхожу в пространство магазина.
Среди блуждающих теней,
держась спиной своей к стене,
я пробираюсь в угол винный.
Стоит последняя в ряду.
По карте – скидка на две трети.
Тока́й! Украденный в саду
богов нектар. От скучной смерти,
от жизни серой и тоски –
бетонных сумерек забвенья –
избавит он, пустив ростки
времён далёких настроенья.
Беру. Встаю в живую цепь.
Картина: очередь в вертеп –
с дарами выстроились маги.
Передо мною Валтасар –
его жестокий перегар
не передать и на бумаге.
Ассоциаций ложных строй
разрушен окриком кассирши, –
и оказалось, что со мной,
с бутылкою в руке застывшим,
она наладила контакт.
Плачу по карте и довольный
(уверен: взял не контрафакт!)
спешу скорей на воздух вольный.
Снаружи тот же снег с дождём,
с асфальтом слился чернозём, –
найти б тебя, моя дорога!
И тут та баба – на пути,
теперь её не обойти.
Придётся денег дать немного.
Я за монетами в карман –
она ко мне прижалась резко;
я говорю: «Ты что! Отстань!» –
она же, улыбаясь мерзко,
мне отвечает: «Милый мой,
свершилось встречи нашей чудо!
Любовь, загаданная мной…»
Я вырываюсь, но не тут-то:
рука алкашки так сильна,
что не могу ступить и шагу.
«Любимый! Ну куда?» – она
кричит, а я мычу со страху.
Ругаться матом не могу,
ударить женщину – как стыдно!
Не пожелаешь и врагу
разгула страсти первобытной.
Я наконец произношу:
«Я отпустить меня прошу!
Поверь, мы вовсе не знакомы!»
Она смеётся – и видна
её беззубая десна
с одним клыком, как из соломы.
«Меня ли не узнал, Шайтан?» –
свистит мне в ухо. Я так зван
в последний раз был в прошлой жизни:
в далёких нынче нулевых,
когда забористым был жмых,
а дачи предков – живописны.
Как будто подошёл пароль –
и разблокирована память:
вот фиолетовая боль,
вот чёрный шик; и надо кашлять
в аптеке, чтоб купить сироп…
Мы – эмо-панки! Чада чувства
и выражения нон-стоп
его (то – целое искусство).
Но то ведь мы, а эта тварь
откуда знает?.. Да неужто!
Из щёлок глаз горит янтарь!
Я узнаю её – Авгу́сту.
Я вспоминаю обо всём –
о чём забыл, отвергнув моды,
что было выжжено огнём
сознанья истинной свободы, –
как вместо ранних зимних пар
мы жадно пили Jaguar
на чердаке библиотеки;
как восхитительной весной
мы на концерте группы «Гной»
украли скрипку у калеки;
как летом, в самую жару,
друг другом высекли искру
мы на заброшенном погосте;
как в сентябре, под сизый дым,
она к родителям своим
меня чуть не втащила в гости.
Я вырываюсь наконец
и говорю: «Жить настоящим –
удел пылающих сердец;
а мёртвым днём позавчерашним
пусть дорожат сырые те,
кто опоздал на жизни праздник,
кто ищет в полной пустоте…»
Она не слышит, даже дразнит:
«Один лишь только в жизни раз
со мною говорило сердце –
ценнее это тысяч фраз…»
Тут вспоминаю я о перце!
Баллончик-шпагу достаю,
в лицо угрозы направляю,
пускаю жгучую струю
и – никуда не попадаю.
Августа, быстро вниз нырнув,
меня сбивает с ног. Луну
я, кажется, на небе вижу.
Неполный диск, свидетель зла,
тебя не скрыла даже мгла, –
скажи, за что я так унижен?
Творится новый произвол:
Токай мой в руки перешёл
безумной сильной бабы.
Она, прикинув что к чему,
уходит с ним в ковчега тьму.
И я за ней бегу по хляби.