Как ни посмотри, сказка получалась унылой и трагичной. Принцесса была похищена и спрятана в глухом лесу. На ее поиски отрядили рыцарей, жениха - по малолетству принцессы - не искали. Прошло полгода, рыцари если и возвращались, то с пустыми руками. По их рассказам, в лесу свой собственный голос - и тот вырывался испуганной белкой, а чтобы разобрать чужую речь, приходилось смотреть на собеседника, не отрываясь. Деревья успевали задержать исчезновение и приход другого дня, и в лесу постоянно стоял свет смешения двух суток. К тому же, размеры этой чащи были таковы, что, даже если пустить королевскую гвардию цепью, расставив людей на расстоянии дюжины шагов друг от друга, то и тогда поиски одного человека могли растянуться на годы.
За все это время единственным известием о королевской дочери был ультиматум, присланный через месяц после похищения. Он обязывал короля вернуть свободу чужеземному колдуну (оскорбившему его величество отказом выполнить высочайшую волю), вернуть коварно захваченные земли на востоке и заплатить совершенно немыслимый выкуп. Мать заливалась слезами и была готова на любые уступки, отец мрачнел, но, страшась уронить свое королевское достоинство, тут же приказал четвертовать колдуна и развеять его прах по ветру. Это явилось роковой ошибкой. Отпрыски колдуна горели благородным гневом: по последним пунктам они еще могли бы поторговаться, но смириться с подлым убийством отца - нет. И собрались все пятеро - трое сыновей и две дочери, оставившие волшбу ради замужества, - и при уханье совы и треске пламени в лампе решили не уродовать принцессу, не выдавать замуж за прокаженного и не отдавать на съедение дракону. Нежная и стройная сестра Айке предложила:
- Оставим все, как есть.
- Что желаешь ты сделать с ней? - удивились братья, а добродушная Брайне, носившая тогда под сердцем шестого сына, пояснила мысль младшей сестры:
- Пусть девочка живет в заточении, стареет без людей, без семьи, без богатства, ест ровно столько, чтоб не умереть с голоду и одевается так, чтоб не замерзнуть в холодную ночь. А отец пусть не ведает, жива она или мертва. Пусть хотя бы сердце его не успокоится, раз уж гонор остался при нем.
- Девочка сойдет с ума, - пробормотал младший.
- На все воля неба.
Дети убитого чародея разъехались по своим делам, а принцесса обратилась к одиночеству. Король, конечно, страдал, много лет по стране рыскали следопыты, и находились даже самозванки. Но ведь дочь была у него не одна, другие дети подрастали, и вставали перед ним государственные проблемы - как поделить королевство, что дать в приданое, как излечить болезни королевы, и заключать ли мир с непочтительными герцогами. Дела появлялись во множестве и отвлекали короля от дум о потерянной дочери, пока он и вовсе не забыл о ней.
А годы шли. Принцесса в одиночестве встретила девичество, и никто не объяснял ей, как обращаться с подаренной молодостью. Она научилась стирать, мыла голову яйцами птиц, живших под потолком темницы, среди слабых стеблей травы, куда она взбиралась, худая и ловкая, полная врожденного достоинства. Ела она то, что могла достать из-за решетки окна (там стояли заросли орешника и ежевики), и то, что каким-то образом проникало в коморку: сухари, сыр, спаржа. Ручей увлажнял камни у северной стены, вдали от очага; мох там был всегда свежий, а воздух сырой и плотный. Вода была столь холодна, что от нее не только зубы ломило, но стыла душа принцессы, и смирялся ее юношеский пыл. А однажды, в каком-то исступлении, снизошедшем на нее, она сломала шею мелкому зверьку, позарившемуся на ее скудный стол. Принцессе стало очень горько, какие-то светлые полосы воспоминаний коснулись ее лица, как мягкий шелк, и она заплакала. Отпустив локти судорожно сжатых рук, она освежевала зверя и поджарила его на тлеющем огне, который так трепетал с самого начала заключения. Больше не испытывая брезгливости, она приняла жизнь такой, как она есть.
Хорошенькая девушка со временем менялась. Начала стареть понемногу - ведь вокруг не сновали сонмы слуг, почтительно оберегающих красот и покой госпожи. По ночам ее пугали звери - как разнообразны были их голоса и повадки, но все они выходили из укрытий, чтобы насытиться, не ведая о благородстве и разуме, что ютятся за стенами человеческих жилищ, и приносили сюда лишь алчбу и голод. Даже пенье птиц казалось хором за упокой души. Как раз в тот день, когда принцесса нашла у себя не просто волос, а прядку седых волос, к ней пришел оборотень. Он был сероглаз, с выразительным и хитрым лицом, с шуршащим, как песок, голосом. Он сказал, что давно знает ее и почти любит - так, как можно любить поющий голос в ночи, и одинокие шаги, и случайный блеск волос, и строгий бледный профиль, и эту позу - сложив руки на коленях, принцесса глядела в небо, долго, часами, с одним выражением: у меня что-то забрали. Если она не знает, как выйти на волю, то он подскажет - вон там, вверху, щель, он ее расширит, вот так, ты узкая, пролезешь. У меня когда-то были жена и дети, но они мертвы, а ты никогда не была замужем, ты еще крепкая и сможешь родить ребенка, у нас будет семья. Да что ты так смотришь, думаешь, я заставлю тебя заманивать купцов или есть мертвечину? Я обычно ем просто животных, а дома у меня очаг намного ярче твоего. Прости, я сбиваюсь, я уже давно не говорил по-человечьи, и облик этот - редкий случай. Но если ты будешь моей женой, я постараюсь пореже приходить волком, и только днем. Сейчас я уйду, подумай.
Может быть, ее насторожил этот голос, самый человеческий за унылые годы, но сожженный постигшим оборотня горем. Возможно, ей не верилось, что кто-то может полюбить немолодую принцессу без титула и талантов. Так же вполне вероятно, она не поверила оборотню, решив, что он пришел по ее душу, пожрать такую близкую глупую добычу. К тому же, она могла полюбить свою однотонную жизнь. Просто любить ощущение жизни, чувствовать пляску солнца на коже и холод сумрака, смотреть на жутковатую прелесть переменчивого леса, искать себя в небе, раскалывать орехи. Верить что кто-то, там, за решеткой, небезразличен к ней, не думать, что этот кто-то может легко разорвать ее зубами. Когда он возвратился, она отрицательно покачала головой - нет, лесному браку не бывать. Оборотень ушел сразу, не отговаривая ее, не спеша и не медля. Больше принцесса не видела ничего человеческого. Ее длинные волосы становились еще длиннее, ногти были крепки и белы, как у кошки - настоящая лесная колдунья. Голос впитал птичьи трели и шипение змей, и, когда она говорила с деревьями или пела, нем отдавалось все, взятое у леса за эти годы. Принцесса ни разу не видела себя полностью, только лицо в ручье, в изломанной поверхности воды - измученное лицо, и решила, что от ее молодости скоро останется лишь походка. Сказка кончалась грустно.
Проснувшись однажды утром, она почувствовала, как в ней что-то разлилось, ревело в жилах и вспарывало кожу. Слепило ей глаза ярче встающего солнца. Она закричала - прорвалась злость. С рождения принцесса была бесценным сосудом, куда вливалась нежнейшая нежность родителей и любовь нянь, она наполнялась ею, как соком - чудесный бутон. Взрослея, она носила ее в себе, будто бабочку на ладони, и во снах видела, как по сосуду расползаются трещины, и это нежность, ненужная, безнадежная, капает без толку на ее пустые дни без людей. Принцесса разъярилась и полезла наверх, к трещине в стене - сидеть эдаким фарфоровым болванчиком и ждать освободителя она более не желала. Она не боялась зверей, чувствуя, что когти ее остры, а злость как у тысячи чертей, и прежде, чем ее загрызут, она сама неоднократно вцепится в глотку. Не боялась ни потеряться, ни умереть, так как давно чувствовала себя мертвой. Щель оказалась узковата, она едва протиснулась. Сколько ей было лет? Двадцать пять, сорок пять, тридцать? Тогда сровнялось десять. Прыгать было высоко, даже опасно, и она осторожно сползла туда, где уже цвели маки и краснели ягоды на кустах.
Не надеясь найти людей, она была наравне с ними, имея возможность хотя бы умереть по-своему - не сидя за решеткой, не смердя от того, что животные-падальщики не могут войти в клетку. Ее узкие загрубевшие ступни впервые притронулись к земле. Она упала на колени и завыла, потом засмеялась своей выходке - одичавшая, странная, по-звериному красивая, потом взяла в ладонь конец длинной косы, и смотрела, как в медной глади волос среди бронзового отблеска сполохами колется серебро. Ее темные дымные глаза - облако ночное - чуть сузились, она уже мечтала о другом, в ней уже поднимались ведьминские чары, звенела сила, ранее дарившая ей терпение, а теперь - уверенность в себе. Ели бы ее сейчас увидал сероглазый оборотень, решивший, что игра не стоит свеч, то понял бы - лучшей подруги ему не сыскать ни под землей, ни в будущем. Она легко могла стать волчицей, рысью, лисицей или ловчим соколом, и горлицей могла бы, но труднее (на это требовалось иное колдовство - серых, зеленых, цветочных глаз).
Она заметила совсем рядом с собой ворона. Тягучий взгляд выдавал в нем непростую птицу. Ей ли не знать этих тварей, прилетавших ее подразнить, свести ее к их животному состоянию. Ее рука обратилась в ловчую сеть и пленила птицу, не ведая, что они оба поймали друг друга. Ворон вскрикнул и затрепыхался, но ему сдавили горло. Ее догадка подтвердилась - смоляные перья тут же стали жечь линии жизни на ладонях.
- Молви, кто ты есть? Обещай служить мне, или прежде, чем свернуть шею, я еще пощиплю тебя. Имя!
Мучимый ворон сердился, но все же прохрипел:
- Ирвин.
- Ирвин - это кто?
- Сын колдуна Хальдра, убитого твоим отцом.
- Ну, раз ты сведущ, тогда скажи, кто и зачем меня похитил?
- Дай клятву и ты. Не души меня. - У принцессы были железные руки, - Ведь ничего не узнаешь!
- Хорошо. Клянусь студеным солнцем, живущим в каждом сердце, любовной мелодией в крови, даром сердца, ставшего солнцем.
- Еще. Я не знаю ее.
- А еще твоим потрохом. Говори, Ирвин!
- Украли тебя дети заточенного колдуна, чтоб король вернул им отца. Я был там же.
- Не тот ли колдун, который отказал моему отцу погадать на будущее, сказав, что это подобает бабке-ворчунье?
Глаза ворона недобро блеснули.
- Да.
- И ты - его осиротевший сын?
- Я уже сказал об этом.
- Намекнул. Итак, Ирвин, обещай быть мне помощником, пока я сама не скажу: свободен!
- Клянусь тем пеплом в твоем сердце, который ты каждый день пересыпаешь по ночам. Снами о большой черной реке, где лишь только осока, а вдали лодка, а позади - терем без окон...
- Довольно. Откуда ты знаешь сны мои?
- Я ведь колдун. И мое дело было следить за тобой.
- Надзиратель?
- Не теперь. Мои родичи забыли о тебе три года тому. Я возвращался из любопытства: сны твои похожи на смерть моей матери.
- Как мне позвать тебя при необходимости?
- Начерти изображение ворона, выложи в нем мое имя рунами и пронзи стрелой из рябинового лука. А теперь отпусти меня, пока я не возненавидел тебя.
- Лети, ешь свою падаль. Но имя и сердце оставь мне. - Она сняла руки с блестящего горла и спросила напоследок, - Почему твои родичи забыли обо мне?
- Молодость мы забрали. Да и дети у тебя вряд ли будут.
Ворон вырвался из ослабевшей руки, и, как камень в колодец, бросился в небо.
- Ирвин, Ирвин, хорошая птичка! - донесся его иронический возглас.
- Дурачье.
Принцесса осталась одна. "Старуха? Ну да, старуха. Зато старость - только моя". Она так устала, хотелось спать и есть сразу - парного молока, какой-нибудь вареной пищи и тепла. Ложе из листьев ей надоело, но до поры она согласна была жить зверем. Вокруг был лес. Она решила влезть на дерево, в развилку, и привязать запястье, чтоб не упасть во сне. Сон сморил ее, трава казалось сладкой и пахла благовониями. Все ее желания перемешались, и она уснула. Ее ногти белыми стрелами вонзились в траву. Дома ее уже не помнили. Королева умерла, у короля было много внуков. Все были счастливы. Где-то кружил ворон. За раненым оборотнем в черные травы пробирался рыцарь. Ему мешали латы, а сероглазый был ловок. Кто-то из них должен был умереть в этот день.
- Никогда не знаешь, что пожнешь, если семя пришло из чужих рук. Выходили ведьму незнаючи! - Брайне собрала младшему сыну узел и проводила юношу до околицы. Тому шел девятнадцатый год. В том, что он исправно донесет вести до ее братьев, она не сомневалась. Вернувшись в светелку, женщина выплеснула из блюдца воду, - Младшему надо начистить перья. Пусть решит, для того ли он прячет уши на голове, чтобы слышать только ветер!