Очнувшись, я обнаружил, что сплю, сидя за каким-то столиком. Поднял голову. Передо мной на столике стояла открытая бутылка пива, к которой по-видимому, я даже не прикоснулся, тарелка с остатками какой-то пищи (что я ел - убей, не помню), стакан то ли из-под чая, то ли из-под компота. Спал я, вероятно, недолго, хмель ещё не вышел. За окнами чайной (а это, разумеется, была чайная) уже стемнело. Да и внутри было темно, светился только дверной проём подсобки.
Из подсобки вышла она. Да, это была она, та самая женщина, которую я видел здесь, возле чайной, полтора года назад. Она совсем не изменилась. Даже куртка та же - непонятного цвета, с чужого плеча. Странно, почему она такая же? Кто-то и её втянул в эту дурацкую игру. И она поддалась. А я не поддался? А меня кто втянул?
Она подошла ко мне, выдвинула соседний стул, села.
- Что, лейтенантик, очухался?
Почему "лейтенантик"? Почему она меня не узнаёт? Почему я её не узнаю? То же лицо, та же фигура, те же ноги, которые так врезались в память. Даже глаза те же. Даже взгляд вроде бы тот же. Та же в нём усталость и та же грусть. Но и не та усталость и не та грусть. Тогда была усталость ожидания, грусть разлуки и безнадёжности какой-то. А сейчас усталость пресыщения, порочная усталость. Не та, не то.
- Пивко выдыхается. Не желаете? - Она налила стакан. - А может, водочки?
Нет, чёрт возьми, не она. То есть женщина та же, но не она. Не Любимая.
Я отхлебнул выдохшегося пива и прохрипел:
- Да, лучше водки... сто грамм...
Буфетчица медленно встала, повернулась к прилавку, кокетливо оглянулась и пошла, пританцовывая. Точно не она. Кончено. Про Любимую можешь забыть. Теперь тебе вместо неё всё время будет подсовываться что-то вот такое. Вот эдакое. Вот это вихляние. Вот такое кокетство. Кстати, курсантам нравится. И лётчикам, наверное, тоже. Так что привыкай - здесь у нас по-простому. По-блиндажному.
Буфетчица вернулась с бутылкой и чистым стаканом. Налила полный. Да что это за манера здесь дурацкая! Ведь просил же сто граммов! Но отступать было некуда, и я выпил.
Помню, как целовался с этой самой Буфетчицей, помню, как вела она меня куда-то в подсобные помещения, помню, как на топчане каком-то сидели. Даже грудь её помню. И помню, что неплохая была грудь - небольшая, упругая, кожа сухая, бархатистая. А дальше - не помню. Скорее всего, дальше ничего и не было. Видимо, уснул я на этом топчанчике самым бессовестным образом.
(Продолж. сл.)