Дни гидроплана всегда были особенными для Налувары. Даже теперь, среди любовных тревог и взрослых сомнений, эти дни не утратили свою особенность. Вот почему Налувара обнаружил, что вместе с многочисленной группой соплеменников тащится к закованной в лед береговой линии, внимательно осматривая белое небо в поисках растущей оранжевой крапинки воздушного судна.

  Самолет, однако, не часто доставлял хоть что-нибудь интересное — если не считать таковым покрытые смазкой детали машин, ящики с учебниками и видеокассетами от НИА, охлажденные медикаменты и (куда уж без нее!) рыбу. В основном рыбу. Форель и лосося. Ее до такой степени обрабатывали и облучали на мысе Барроу, что вкуса в ней оставалось меньше, чем в древних окаменелостях.

  Народ Нунивака умудрялся обходиться и таким импортом. Они продолжали, пусть и не особо успешно, охотиться на моржей и тюленей, тогда как свежая рыба появлялась у них достаточно редко и считалась настоящей роскошью. Если случался большой улов, было принято совершать своеобразное подношение «духам-помощникам» — незримым тунракам. Многие островитяне по сей день бережно придерживались подобных убеждений. Налувара принадлежал к их числу.

  Так или иначе, дни прибытия гидроплана вызывали всеобщее волнение. Мужчины выводили в пенистые воды Берингова моря свои утлые лодчонки, после чего терпеливо дожидались пока гидроплан заглушит оба двигателя. Прилетавшие на самолете танники, как правило, носили темные очки, а их бородатые лица все время блестели от солнцезащитного крема. Прежде чем выгружать основной груз через боковой люк, они всегда передавали из окна кабины маленькие белые коробочки. У Налувары хватило проницательности, чтобы засечь черный рынок сигарет, вызывавший у него дикое веселье. Танники и сами часто дымили, хотя вся их раса до смерти боялась заработать меланому, находясь в пределах озоновой дыры.

  Лодки островитян приводились в движение кустарным сочетанием весел и шумных, плохо отлаженных подвесных моторов. Аутригеры исключали практически любую возможность опрокидывания — даже не смотря на высокий центр тяжести на обратном пути. Время от времени лодки доставляли на берег какого-нибудь перепуганного пассажира; частенько это был врач-танник, а очень редко — гость из какого-нибудь другого поселения, лежавшего дальше к северу или востоку. Нынче как-раз был второй случай, что делало сегодняшний день особенным вдвойне. Для Налувары, однако, важное значение дня заключалось кое в чем еще — именно сегодня тунраки решили поговорить с ним.

  Рано утром в снег рядом с домом Налувары упала странная серебристая рыбина. Из прошлого опыта он уже знал, как прочесть сокрытое в рыбе послание. Стараясь не попасться матери на глаза, Налувара прокрался в дом и, запершись у себя в спальне, уложил мертвое создание на прихваченную втихаря разделочную доску. Быстрые взмахи выкидного ножа вспороли красное брюхо рыбы. Внутри обнаружилось обычное средство общения тунраков — скрученный в трубочку листок серой бумаги. Затянутыми в перчатку пальцами Налувара постарался расправить листок на поверхности стола. Он сгреб в сторону неаккуратные стопки школьных заметок: задачи по физике и биологии, нуждавшиеся в экспертном заключении Тани. Ничто из этой повседневной чепухи не имело в данную минуту никакого значения. Когда духи-тунраки говорят, он слушает.

  Откусывая от завернутой в целлофан палочки салями, Налувара размышлял над прочитанным высказыванием. Оно, как всегда, ошеломляло своей простотой.

  И на этом все. Обычное немногословное послание, аккуратно напечатанное на слегка сырой серой бумажке. Так продолжалось уже не один год; иногда сообщения носили конкретный характер, иногда — нет. Сегодняшний запрет не сильно встревожил Налавару: его уже не в первый раз прямым текстом предупреждали об установленных к северу от поселения генераторах. Быть может, там, обезумев от бешенства, рыскала одна из оголодавших собак нетсиликов. Также имелся миллион других возможностей.

  Обычаи племени нетсиликов обещали, что посещение острова в данный период времени станет просто незабываемым (даже если приезжий окажется из числа инупиатов). Остров Нунивак представлял собой гремучую смесь из прежде изолированных северных культур — плавильный котел, созданный с санкции ООН. Периоды празднований разделялись всеми жителями так же горячо, как и периоды горестей. Вот, например, как сейчас, когда семейство нетсиликов оплакивало смерть своей бабушки. Они на пять дней погрузились в бездеятельный ступор — блюли традицию, которую довольно скоро подхватили прочие семьи. Собаки голодали. Волосы не расчесывались. Вышедшие из строя генераторы никто не ремонтировал, и еле-еле теплившиеся фонари сообщества неспешно затягивало сгустками мрака.

  Сегодня после полудня двое сыновей усопшей старухи положат тело на заднюю часть кожаных саней и увезут прочь из селения. Они оставят ничем не накрытое тело под звездами и спутниками — оставят тело, но не душу, которая давно отлетела в прекрасный загробный мир нетсиликов. Совсем скоро Нунивак должен был отпраздновать свою двадцатую годовщину. Однако на сей раз фейерверков ожидалось меньше, чем обычно.

  Так кем же был тот приезжий? Вернее, приезжая. Относилась ли она, как и семья Налувары, к чистокровным инупиатам или же в ней присутствовала частичка европеоидной расы? Она немного смахивала на представительницу чугачей, одного из племен американских индейцев с теплого юга. Трудно сказать. У женщины определенно отсутствовали какие бы то ни было монголоидные гены, имевшиеся у Налувары.

  Она была одета в совсем новую снежную экипировку небесно-голубого и канареечно-желтого цветов. Облаченная в шерстяную варежку рука сжимала ручку серого пластмассового чемоданчика. Налувара тщетно высматривал красный крест или какой-нибудь другой символ, который позволил бы распознать в приезжей врача или эколога. Он угрюмо наблюдал за незнакомкой и ее свитой, неспешно бредущими к ближайшему скоплению домов. В отдалении винты самолета возвестили о скором отлете.

  Притаившись, он следил за тем, как гидроплан, поднимаясь в воздух, закладывает вираж к югу. Налувара скрывался, чтобы избежать всех этих скучных дневных хлопот по дому, и в особенности тех из них, которые имели отношение к привезенной самолетом рыбе. Кроме того, он обдумывал один замысел — планировал заманить кое-кого в западню.

   С бесцветного неба сыпался пушистый снег. Несколько женщин приподняли и поволокли по земле новые баллоны с газом, намереваясь установить их в большой общей кухне. Из ветхой, наполовину скрытой за невысоким холмиком лачуги вырвались раскаты музыки в стиле «вестерн». Нерабочая неоновая вывеска, составленная из волнистых, похожих на рукописные буквы, сообщала, что заведение носит название «У Спайка».

  Друг Налувары Апик с головой ушел в отношения со своей возлюбленной Таней. Менее чем через две недели пассажирский самолет доставит Таню обратно в Анкоридж, где она продолжит обучение в университете. Это было довольно неприятно. Но что еще хуже, Налувара застукал их обоих у входа в заведение Спайка. Они торчали там средь бела дня у всех на виду и хихикали. Решив немного осадить юного Апика, Налувара приступил к длительной психологической обработке. И теперь пришло время решающего поединка.

  Существовали правила, определявшие надлежащее поведение ангагока, шамана инупиатов, и Налувара прекрасно знал, что задуманное им нарушает большинство из них. Однако, если другие островитяне упорно не желали считать его шаманом, какое это имело значение? К черту всех этих лицемерных болванов. Важны только духи-пощники.

  Клокоча холодной яростью, он крался в сторону семейного дома. Тут, однако, над поселением прокатился хриплый старческий голос, заставивший Налувару замереть на месте.

   — Эй, Налу!

  Налувара скривился.

  — Что на сей раз, Югрук?

  То было вовсе не его имя. Оплетенный болезнью Альцгеймера и совершенно неблагонадежный, этот старик являл собой пережиток тяжелых, недобрых времен. Честно говоря, даже Налувара считал хрупкого седовласого охотника слегка сумасшедшим. И все же он перестал его чураться. Старик ухмылялся, демонстрируя великолепные вставные зубы. Двигался он, едва заметно сутулясь (хотя раньше сутулость проявлялась гораздо сильнее), и был худым, словно трубочист. .

   — Я поранил руку! Мою несчастную руку! — прокричал охотник. Кровь просачивалась сквозь намотанный на кисть носовой платок и розовыми ирисами распускалась на свежевыпавшем снегу.

  — Всего-то? — сердито спросил Налувара. — Эх, тащи ее ко мне в комнату. — По крайней мере, будет оправдание, если мама станет его донимать. Она всегда закрывала глаза на его... работу.

  Обутые в блестящие серебристые «луноходы», они протопали мимо нескладной туши ратрака, чьи внутренности пошли на запчасти для генераторов; мимо причудливого скопления хижин иглуликов, в центре которого возвышался паукообразный тотем, украшенный разнокалиберными спутниковыми антеннами; мимо инупиатских женщин, дававших еду тощим собакам; и проследовали в сторону походившего на обувную коробку сборного домика. Снег заметал его рифленые стенки.

  К этому времени Налувара уже достаточно успокоился, чтобы выказать старику немного сдержанного ободрения.

  — Как же это тебя угораздило, а?

  Войдя в дом, они сбили с ботинок рыхлый снег, прежде чем тот успел растаять. Затем Налувара провел пациента в теплую комнату, где негармонично пахло процеженным кофе и потрошеной рыбой, а стены были увешаны черно-белыми постерами французских фильмов.

  Старик сдернул с головы свою коричневую кепку.

  — Пытался починить чертову лодку, — пробормотал он. — Я хотел завести мотор, накрутил веревку на руку и дернул, а перчаток не надел... и вот я уже заливаю кровью все вокруг! — Он пренебрежительно махнул здоровой рукой. — Ачу... Я просто растяпа. Возможно, я слишком рано нарушил табу нетсиликов. Кто его знает...

  Налувара кивнул. Они со стариком придерживались схожих взглядов на святость старых обычаев.

   — Ты обдумал то, что я тебе сказал?

   Налувара вновь кивнул, не особо уверенно.

  — Да, конечно. Я выписал проспекты.

  — Для начала неплохо.

  Налувара включил кофеварку и, оставив ее булькать, неловко высвободился из парки. Любой, кто не знал его, мог решить, что движения юноши до странного неуклюжи. Однако Налувару это нисколько не беспокоило. Одежду, которую он носил под курткой — вельветовый пиджак и плотную шерстяную рубашку, — доставили на гидроплане в прошлом году. Вещи были приобретены благодаря «Книге желаний» — так мать Налувары восхищенно называла свой каталог. Как и старик, она мечтала, в неопределенной, расплывчатой манере, о том, чтобы ее сын учился в университете — просто еще одна из тех придумок танников, с которыми она лично никогда не имела никаких дел. Ни мама, ни слабоумный охотник (в особенности охотник) не сознавали, какие проблемы с этим связаны. Тем не менее старый дурень хотя бы принимал умения Налувары за истинное колдовство.

   — Садись на койку, — произнес Налувара с интонацией заправского доктора. — Это не займет много времени.

   Он затемнил комнату, затем завязал старику глаза. Подобная театральщина — ничто в сравнении с проделками древних шаманов, так что Налувара не испытывал по данному поводу никакого смущения.

  — Ты должен позволить тунракам перейти к одному из нас, стариков, — сказал охотник. — Только не ко мне, ясное дело. К кому-нибудь, кто сможет остаться на Нуниваке.

  — Я и сам могу остаться.

  — У тебя должна быть своя жизнь. Ты молод и нуждаешься в достойном образовании. Времена нынче уже не те. Наступила эпоха реактивных двигателей, юноша.

  — Ха, — усмехнулся Налувара, вспомнив о Тане. — Будто я не знаю... Ладно, старикан, я хочу, чтобы ты ненадолго заткнулся.

   Охотник притих. Налувара, как обычно, начал с того, что закатал правый рукав, обнажив руку по локоть. В тусклом свете, пробивавшемся в комнату сквозь задернутые занавески, рука выглядела почти настоящей. На самом же деле она была искусственной — механизированный высококачественный протез. Это изделие (самое последнее в длинной череде различных приспособлений) заменило правую руку Налувары, без которой тому не посчастливилось появиться на свет. Именно через этот кусок пластика, метала и электрических цепей духи-помощники передавали свои целебные силы. Протез был их вместилищем. Снимая его, Налувара остро ощущал их отсутствие.

  — Поехали, — прошептал юноша.

  Он осмотрел поврежденную руку пациента: открытая рана явно была глубже, чем предполагалось вначале. Сильный ожог от веревки? Он в этом сомневался. Скорее всего, старик позарился на чужую собственность и теперь пытался скрыть данное обстоятельство.

  Налувара сосредоточился — его зрение обострилось, словно камера, переключившаяся в режим автоматической фокусировки. А кроме того... это сильно походило на то чувство, которое возникает, когда, пройдя через полосу тумана, выбираешься на залитый солнцем простор. Или на трюковой кадр — когда на месте старой карги в мгновение ока возникает молодая девушка.

  Налувара провел над раной рукой и увидел старые хрупкие кости; увидел, что они целы. Вены, сухожилия и артерии выглядели для Налувары так же, как выглядят на сделанной со спутника инфракрасной фотографии притоки земных рек. На юношу обрушилось цунами бессловесного понимания. Все сознательные мысли влились в стремительный поток сопереживания. Он чувствовал, как из пустой оболочки руки бьют фонтаны непостижимых энергий. Налувару каждый раз поражало смутное осознание, что он — просто проводник. Но это никогда не имело значения. Самым важным было то, что для этого выбрали лишь его одного.

  Вокруг твердых пальцев протеза колебалась тонкая аура. Она была цвета горячего газового пламени, переходившего в ультрафиолет. Внутри руки нарастало взрывоопасное давление. На улице продолжался снегопад. Во всех концах поселка, точно банши, завывали собаки.

   Он прикоснулся к ране. Старик не проронил ни звука. Налувара зажмурился. Миновало немало минут, прежде чем они оба расслабились. Теплую комнату заполняли звуки тихого дыхания и капающего кофе. Налувара невозмутимо включил лампу и отдернул занавески.

  — Готово, — объявил он.

  Внешне рана нисколько не изменилась, разве что прекратилось кровотечение. Однако и юноша и старик знали, что заживление пройдет быстро и безболезненно; не будет ни рубцевания, ни скованности движений.

   — Как твоя спина? Не беспокоит?

   — Ты про смещенный диск? Ох, все прекрасно. Доктора в Барроу, они просто... пакак. Лезут, делают только хуже.

   Густой темный кофе с бульканьем наполнил чашки. Они сидели и пили в тишине, пока забывчивый охотник, не заговорил высоким голосом:

  — Так скажи мне, ты уже заказал проспекты?

   Налувара поморщился и безучастно уставился в окно. И лишь тогда вспомнил о своей миссии.

   Апик должен получить по заслугам!

  На приезжую накатывали волны тепла и волны холода.

  Отхлебывая из кружки пенистый суп, она по-турецки сидела на невероятно роскошном напольном покрытии — на шкуре медведя. Несмотря на то, что в доме было относительное тепло, женщину иногда все еще бил озноб.

  Стены комнаты были загромождены изделиями эскимосской культуры, лишь немногие из которых приезжая могла с уверенностью опознать. С ветхими муклуками у нее не возникло никаких затруднений. Рядом с удочкой примостились хорошо знакомые ножи и копья, а в углу висела сумка, изготовленная, судя по всему, из оленьей шкуры. Почетное место занимала рваная, но все еще производившая должное впечатление куртка из кожи карибу, украшенная узорами охристого и махогонового оттенков. Остальные покрывавшие стены предметы казались просто случайными безделушками, не имеющими определенного назначения. Скорее всего они были получены от каждой из нескольких составных культур, что сошлись на острове Нунивак.

  Серый чемоданчик лежал с приподнятой крышкой, напоминая устрицу, и давал возможность увидеть часть своего содержимого. Каждую секунду радиолокационное устройство обшаривало окружающее пространство — выискивало непрошеных гостей. В крышке чемоданчика светились фиолетовые полоски неоновых ламп, превращая комнату в театр электрических теней.

  В соседнем помещении раздавались голоса семейства. Их веселая болтовня проникала сквозь тонкий полог, сделанный из кожи какого-то животного и подвешенный к алюминиевому карнизу. Звенели кастрюли. Маленькая эскимосская девочка (вернее, маленькая инупиатская девочка, поправила себя приезжая) разразилась пронзительным ревом, походившим на шум пикирующего бомбардировщика. Из радиоприемника доносились, забитые помехами голоса радиостанции Уэйнрайта, добиравшиеся сюда на гребнях коротких волн.

  Простые, добрые люди. Простые. Но не в том унизительном значении, которым наделяют это слово танники, а в том смысле, что местным жителям до сих пор удавалось не вляпаться в огромную кучу современных проблем. Последние несколько десятилетий, на протяжении которых сверхдержавы вторгались в самое сердце личных владений инупиатов, стали для большинства из них эпохой катастрофических перемен. Их коснулись последствия деяний прошлого. Глобальное потепление и повышенный уровень ультрафиолетового излучения вынудили народ инупиатов уйти на юг, далеко от исконных мест жительства. А с уменьшением численности населения многие становища, пестревшие красноречивыми признаками близкородственных связей, балансировали на самом краю «водоворота вымирания».

  Нунивак и Барроу — культурологические случайности — были хоть и не идеальным, но все же решением проблемы. Прозвучало предположение: для того, чтобы вообще выжить как эскимосам, этим людям нужно объединить кровные линии, слить воедино свои культуры. Им пришлось стать более текучими, и в итоге дела наконец пошли на лад. Благодаря этому процессу низкотемпературной плавки возникло нечто сообразительное и гибкое. Для нового столетия инупиаты как народ находились в превосходной форме.

  Однако в последнее время...

  М-да, здесь была сплошная неясность.

  Женщина допила бульон. Озноб унялся до такой степени, что приезжая могла с удовольствием слушать, как ветер дребезжит шаткими стенками сборного домика, испытывая чувство, которое граничило с чувством уюта и защищенности. Приближалась долгая арктическая ночь, делавшаяся темнее с каждым часом, днем, неделей. Совсем скоро жизнь на острове погрузится в своего рода спячку.

   Сунув руку в чемодан, женщина прижала ладонь к сканеру. Запорный механизм распознал отпечаток ладони и не стал злобно захлопывать крышку, позволив достать конверт из манильской бумаги.

  Перелистав документы канадского правительства, она разыскала один конкретный лист.

  К листу было кое-что приколото — целлофановый прямоугольник, внутри которого находился еще один, меньших размеров, из металлической фольги. Формой и габаритами он напоминал бритвенное лезвие.

  Этот и несколько подобных кусочков металла в настоящее время находились в центре широкомасштабного секретного расследования, организованного Канадой. Разведка велась прямо под носом у крупных государств. При этом в распоряжении канадцев имелась лишь жалкая доля той научной и технической мощи, что была доступна сверхдержавам. Каждый из металлических кусочков нес одно и то же послание, зашифрованное в расположении примесных ионов, закрепленых в структуре фольги.

  Послание гласило:

  Сообщение делал важным — невообразимо важным — тот факт, что оно было обнаружено в потрохах мертвой рыбы. Рыбы, которая была надежно погребена в слое вечной мерзлоты на протяжении тринадцати тысяч лет.

  Налувара уже весь извелся, когда заметил силуэт Тани, появившийся в окне магазинчика ڵ-11». Схватив парку и натянув ботинки, он оказался достаточно расторопен и встретил девушку у входа в магазин, когда она, попивая ледяную фанту, вышла наружу. У обоих тут же отнялся язык. Единственное, на чем Налувара мог сосредоточить внимание, — это пятно пурпурно-серого облака, которое походило на риф, вспоровший поверхность небесного океана. Снегопад прекратился.

  — Старушку нетсиликов вывезли из селения, — пробормотал Налувара наконец. — Сегодня вечером будет...

  — Ах да, — тихо сказала Таня. — Насчет сегодня... Налу, я не...

  — Что?

  Ответ пришлось ждать довольно долго, и все это время Налувара внимательно рассматривал лицо девушки. Ее отцом был танник — огромный светловолосый норвежец по имени Ларс Толлефсан, эколог. Он вместе с дочерью прибыл на остров десять лет назад, чтобы изучать влияние, которое оказывает на флору Нунивака разрушение озонового слоя. Мать Тани к тому времени уже умерла — погибла на тающем леднике. Отца Налувары тоже погубил лед, и это родство судеб сблизило их, инупиата и уроженку Запада. Скандинавская внешность и светлые волосы делали Таню невероятно популярной среди молодых людей Нунивака, угодивших под воздействие аксиом эстетизма, которые проповедовало «MTV», долетавшее до острова через спутники.

   — Меня там не будет, — призналась девушка. — Четно говоря, меня настораживают все эти дремучие суеверия. Ты, конечно, можешь идти. Выплясывай перед стариками, следуй рутинным обязанностям начинающего шамана. Но не жди, что я стану принимать в этом участие.

  Налувара ощутил раздражение. Дело было не только в ее словах, но и в этом дурацком искусственном американском акценте, который подобно лаку покрывал некогда ровную смесь мягких аляскинских интонаций и норвежской вариации английского. Словно безвкусная художественная работа, выполненная на заказ. Блин, да она пробыла Анкоридже всего лишь год! Если колледж делает с тобой именно это...

  Он пнул ногой землю. Время пришло.

  — Тань, я хочу, чтобы ты держалась подальше от Апика, ясно?

  Она недоверчиво взглянула на него.

  — Что?!

  — Ты слышала.

  — Господи, я ушам не верю! Одно дело — мелкая ревность. Но это уже переходит любые границы!

  Налувара обеспокоенно глянул по сторонам.

  — Слушай, давай... эм... поговорим где-нибудь в другом месте.

  — Нет.

  — Почему?

  Она допила фанту, даже не подумав предложить ему хотя бы глоточек.

  — Я должна помочь папе. А кроме того... — Она сверкнула своими дорогущими узкими часиками, над которыми парили голографические цифры. — ... мне нужно идти. Всего хорошего.

  Налувара спокойно смотрел вслед Тане, а про себя обзывал ее сукой. Затем у него возникла новая мысль. Таня направлялась вовсе не домой; вместо этого она кружным путем шла к Апику. Отлично. Пора поквитаться. Давно пора.

  Налувара произвел в уме кое-какие расчеты и решил, что Апику и Тане понадобится минут десять—пятнадцать, чтобы устроиться, хм, поудобнее. Тогда он, пылая праведным гневом, мог бы ворваться в комнату. Апик никак не мог знать, откуда ожидать удара; будучи когда-то его другом, Налувара был уверен в слабостях Апика не меньше, чем в своих собственных.

  Пока он обдумывал дальнейшие действия, к его ногам упала рыба. Налувара посмотрел на небо, в пустой серый купол над головой. Рыба, как всегда, выпала из чистого воздуха.

  Тайком, стараясь не привлекать внимания своим откровенно странным поведением, он вскрыл рыбе брюхо. И разумеется, обнаружил внутри рыбы записку.

  К его удивлению там было написано:

  А чуть раньше приезжая получила весточку от своих людей. Поступившее на чемоданчик сообщение отправили с одной из трех субмарин-невидимок Канадского флота, притаившихся в Беринговом море. Новости вызывали тревогу.

  С палубы советского авианосца только что снялись два вертолета, достаточно вместительные, чтобы перевозить войсковые отряды. А час назад над Нуниваком пролетел «Геркулес», самолет ВВС США, сбросив прямо над общиной две радарные точки — парашютистов.

  Первой мыслью было, что она раскрыта, и сверхдержавы собрались стереть ее в порошок, сделать козлом отпущения в наказание за неописуемую дерзость Канады. Правительству ее страны нельзя было проводить операции в непосредственной близости от поселения Нунивак, а тем более — внедрять туда свою лучшую контрразведчицу, которая по чистой случайности на четверть оказалась чугачкой.

  Впрочем, американцы были слишком заняты шпионажем за Советским Союзом и китайцами, чтобы располагать какими-то достоверными сведениями о деятельности их якобы послушного соседа. Должно быть, на Нунивак их привела некая другая приманка.

  Запечатав чемоданчик, женщина на секунду пожалела, что у нее нет оружия (тем не менее, если дела примут дурной оборот, она легко раздобудет оружие в поселении инупиатов). Смогут ли американцы помешать ей разузнать больше о найденных внутри рыб сообщениях? Неужели они и правда уже раскопали и расшифровали свои собственные послания?

  Это, разумеется, представлялось возможным. Хотя, учитывая обстоятельства, было трудно понять, что возможно, а что — нет. Радиоуглеродное датирование подтвердило, что рыба и правда была такой древней, какой казалась; ее каким-то образом поместили в слой вечной мерзлоты тринадцать тысяч лет назад. Кто бы (или что) это ни совершил, он каким-то образом знал, что канадцы будут проводить забор грунта именно в том месте и конкретно на той глубине. Также ему было известно, что в этот период времени их технологии позволят обнаружить и понять спрятанное сообщение. Задачка не из простых, честно говоря. Но если принимать за факт, что найденная рыба — настоящая... то отсюда следовало, что кто-то играет в игры со временем.

  В каком-то смысле сообщение напоминало визитную карточку. Другие страны тоже получили подобное приглашение? Если все обстоит именно так, то канадцы — всего лишь попрошайки на королевском пиру. Ну а бедолаги эскимосы? Кто в таком случае они?

  Просто комнатные собачки.

  Приземлившись, они оставили парашюты валяться на снегу — точно серебристые морщинистые шкуры, сброшенные какими-то громадными насекомыми. Они действовали с отлаженной точностью, прекрасно понимая, что другие сверхдержавы уже маячат на горизонте Нунивака. На их поясах висели автоматы УЗИ с лазерным прицелом, а там, где обычно располагался запасной парашют, крепилась уйма непонятного оборудования. Лица парашютистов имели мертвенно бледный цвет, за исключением антибликовых полосок под глазами. Эти танники (как, собственно, и все прочие танники) до ужаса боялись той чудовищной дыры, что раскинулась у них над головой; словно крошечные зверьки, на которых остановился пристальный взор совы.

  Один из американцев нес устройство, выполненное в форме центробежного регулятора Ватта, которым снабжались древние паровые двигатели, — из широкого ящичка торчал тонкий штырь, увенчанный двумя изогнутыми книзу рычажками, каждый из которых заканчивался гладким шариком. Переделанный из ручной противолодочной системы слежения, этот прибор представлял собой чрезвычайно чувствительный масс-детектор. Однако вместо того, чтобы измерять огромные бугры и глубокие впадины в искаженном пространстве-времени (то есть гравитацию), устройство считывало мелкомасштабную зернистость — бороздки и канавки, нанесенные поверх упомянутой геометрии и напоминавшие следы плуга на склонах холмов. По большей части пространство-время имело плавную деформацию без каких-либо поверхностных шероховатостей.

  — В Пентагоне сидят круглые придурки! — крикнул один из мужчин. — Эта дыра не стоит даже выеденного яйца! Кому будет какое дело, если мы разнесем этот вшивый островок?

  Его напарник пренебрежительно махнул одетой в перчатку рукой.

  — Эскимосам, наверное. К тому же... ядерной бомбой данную проблему не решишь. Это пространство-время... Оно просто есть, и все тут. Его невозможно уничтожить.

  — Может быть мы могли бы как-то... стереть его... Ну, типа подчистить.

  Второй мужчина усмехнулся.

  — Что ж, должно быть это и есть ответ, Эйнштейн. Давай смотреть фактам в лицо. Мы понятия не имеем откуда взялся вирус: от нас ли, от русских ли, да и знает ли вообще хоть кто-то, чьих это рук дело. Все, что нам известно, это то, что вирус будет распространятся все дальше и дальше. По экспоненте. А значит, мы должны устранить его прямо сейчас, пока он еще не созрел.

  — Сколько у нас времени?

  — Они нам этого никогда не говорили. Десять лет. Двадцать. Не знаю. Может больше, может меньше. Кто бы там ни руководил проектом... они, явно, без ума от секретности.

  — Звучит знакомо. Эй! Гляди-ка, у нас тут вроде бы контакт!

  Масс-детектор разразился трелью. На ЖК-дисплее заплясали строчки зашифрованных данных.

  — Приближается аномалия, — сообщил державший устройство солдат. — Совсем близко.

  — Расстояние, скорость?

  — Сложно сказать. Несколько сотен метров. Движется в нашу сторону, один-два метра в секунду.

  Ротор все дергал и дергал устройство в руках солдата — трель превратилась в устойчивый пронзительный визг. «Аномалия» приближалась со стороны поселка, обозначенного вдалеке мягким дрожащим светом фонарей. Вскоре она должна была войти на территорию необычной электростатической ветростанции — четыре заброшенных горизонтальных ветряка, окруженные провисшим, развалившимся забором. Ветер взбаламутил снежную пелену. Однако постепенно сквозь белую круговерть проступил темный, медленно бредущий силуэт. Он шел, понурив голову и с трудом переставляя ноги.

  — Вот он, наш малыш. Он и есть носитель.

  Командир вытащил «УЗИ», включил лазерный прицел. Красный луч ловил кружащие снежинки, и на мгновение каждую из них озаряло славой.

  — Эй, — позвал солдат, — стойте на месте, мистер Эскимос, сэр!

  Пятью минутами ранее Налувара был ошарашен свалившейся ему на голову рыбой. За миг до ее падения он услыхал слабый сипящий звук, будто сам воздух в испуге разинул рот. У Налувары, однако, не было времени на размышления. Внутри рыбы, без сомнения, содержались срочные новости. Сообщение гласило:

  Ты не послушался, так ведь? Что ж, теперь уже слишком поздно. Единственное, что я могу посоветовать, — делай все, что скажут американцы. И не беспокойся о руке. А сейчас — уничтожь это сообщение.

  Он и в самом деле уничтожил его. — изорвал серую бумажку на мелкие клочки, — но сделал это по большей части из гнева, а не из чувства ответственности перед Таней.

  Сколько еще рыбьих посланий она ему подбросила? Налуваре казалось, он получает их уже много лет; гораздо дольше, чем знает Таню. Предыдущее сообщение с опостылевшим приказом держаться подальше от старых ветрогенераторов повергло его в неописуемую ярость. Он представил, как она и Апик устраивают свидания среди скрипучих белых башенок, в лабиринте из ржавых генераторов и кабелей — там, где Апик и Налувара играли, будучи восьмилетними мальчишками. Это было окончательным оскорблением их дружбы.

  А теперь вот это. Он пребывал в полной растерянности. И кипел от гнева. Зачем она старается сбить его с толку? Зачем пытается свести с ума?

  — Эй, стойте на месте, мистер Эскимос, сэр!

  Он замер.

  Американцы? Возможно. Впрочем, на их форме не было нашивок с флагом. Ничто, кроме акцента, не выдавало в них американцев.

  Как бы то ни было, Налувара решил, что выглядят солдаты весьма угрожающе. Не шевелясь и держа рот на замке, он позволил им осторожно подкрасться ближе. Они вели себя так, словно он был обвешан семтексом.

  — Стойте, где стоите, сэр, — приказал тот, что держал автомат. Второй направил на тело Налувары что-то вроде трикодера и тщательно — очень тщательно — просканировал его с ног до головы. К своему удивлению Налувара заметил, что интерес солдата снова и снова возвращается в район его искусственной руки. Потрясенный этим открытием, он почти забыл об Апике и Тане... докторе Тане.

  Налувара покосился на автомат. Солдат натянуто улыбнулся.

  — Нам придется изучить вашу руку, сэр, — произнес он, медленно выговаривая слова. — Мы считаем, вы можете носить в ней...

  — Давай без технической херни, — прошипел его напарник. — Здесь, как-никак, страна третьего мира. Просто сообщи ему плохие новости.

  Налувара был потрясен до глубины души. Солдат подступил ближе.

  — Так, слушай сюда, приятель. Ты меня понимаешь?

  Налувара кивнул, проявляя горячее послушание.

  — Ну, в общем... нам позарез нужна твоя рука. Ничего больше.

  Налуваре вся эта сцена казалась причудливым бредом — словно сюрреалистический сон, что может присниться ранним утром. И все же у всего происходящего имелась своя отвратительная внутренняя логика. Налувара осознал, что у него, точно как у голодной собаки нетсиликов, отвисла челюсть.

  Они хотели забрать его руку. Но что танники могли знать о тунраках? Это была вотчина инупиатов. Как раз тогда, когда он обдумывал, что бы такого сказать американцам, послышался быстрый топот. Не осмеливаясь повернуть голову, он услышал женский голос.

  — Что это, черт возьми, такое!? — выкрикнула она. — Брось пушку, дубина!

  — А ты, мать твою, кто такая?

  — Канадский флот, — прощебетала женщина. — Мы вас окружили, ублюдки...

  Снежинка падала с небес и прислушивалась к словам женщины.

  Сегодня, конечно же, был похоронный день нетсиликов. В каком-то смысле снежинка понимала это. Ей было известно (до некоторой степени) о старых санях, сделанных их дерева и металла, — крошечное пятнышко на другой стороне поселка, рядом с изломанной линией, отделявшей кристалл от океана.

  Снежинка была частью пространства-времени. Глубоко внутри ее почти фрактальной структуры имелась некая точка — область, в которой форма и материя больше не были четко отделимы друг от друга. Тонкие потоки причинности соединяли снежинку с близким к бесконечности числом других обособленных структур, растянувшихся во времени и пространстве. Она, словно морская звезда, выброшенная на берег, мерцала у самых границ сознания.

  Снежинка знала Налувару. Она знала, пускай смутно, вообще все. Знала направления арктического ветра, который нес ее вниз, — нежно, как и всякую прочую снежинку.

  Другие снежинки все падали и падали.

  — ... Да, конечно мы знаем о рыбе, — сказал один из американцев. — Советы тоже в курсе. Как и китайцы. Мы все обнаружили их в одно и то же время. В рыбах содержалось одинаковое сообщение: «Привет с Нунивака». Только Советы получили его на русском, лягушатники — на французском, китайцы... Ну, вы поняли.

  Снежинки липли к металлу УЗИ, опускались на автомат с заранее запрограммированным усердием.

  — У нас, разумеется, есть собственная рабочая гипотеза, объясняющая все эти сообщения. Для того, чтобы их откопали одновременно, они должны были попасть под землю в разные эпохи. Китайская рыба, как нам удалось выяснить, пролежала в погребении двадцать шесть тысяч лет. Это указывает на феноменальную точность.

  — Серьезно?

  Впрочем, приезжая блефовала. В словах американца для нее не было ничего нового. Как и американец, канадка имела некоторое представление о происходящем. Каким бы невероятным оно ни казалось.

  Люди будущего вмешивались в дела прошлого. К такому выводу пришли шесть независимых аналитических центров Канады; такой же вывод должны были сделать и другие державы.

  Свидетельства экспериментов с путешествиями во времени, проводимых некой организацией будущего, были разбросаны по всей истории, словно следы грязных ног. Заброшенная в точности, куда надо, рыба означала, что в конечном счете техника достигла необходимого совершенства. Однако тому дню предшествовал долгий процесс испытаний и калибровки, последствия которого стали очевидны лишь теперь.

  Кто бы ни руководил проектом, они нуждались в данных о радиусе действия и точности своего оборудования. С этой целью рыбу — и других животных — случайным образом забрасывали в прошлое. Точки их появления можно было выявить путем тщательного изучения уже имеющихся местных архивов и записей. Собственно говоря, существовало множество примеров, когда из чистого воздуха сыпались самые причудливые предметы. Не только рыба. Но и лягушки. А также камни. Все, что имело шанс быть замеченным, записанным и могло сохраниться в памяти будущих поколений. Хитрый план. Парадокса удалось избежать благодаря тому, что записи анализировались только после всех выстрелов в прошлое — не раньше. Да и как дождь из рыбы может изменить историю?

  Рыбы с посланием доказывали, что в один прекрасный день процесс (в рамках определенной погрешности) доведут до совершенства. Но кто же одержит данную победу? Человечество?

  Солдат уставился на свой автомат. Тот превратился в прямоугольный кусок льда. Прежде чем его ладонь примерзла к рукоятке, он швырнул оружие в сугроб.

  — Почему вас так волнует рука мальчишки? — весело спросила приезжая. — Он всего лишь безобидный островитянин.

  Налувара все еще не знал, что сказать. Медленно падавшие снежные хлопья зачаровали его. Каким-то образом, на уровне интуиции, он мог воспринимать их форму — единичные, угасающие вспышки озарения. Симметрия снежинок всегда вызывала у него волнение. Теперь он видел, что каждая из них содержит в себе целую вселенную смыслов.

  — Мисс, этот эскимос...

  — Инупиат.

  — Этот инупиат — совсем не тот, кем кажется.

  — В каком смысле?

  Американцы обменялись многозначительными взглядами.

  — Он инфицирован.

  Канадка не шарахнулась в сторону от Налувары.

  — И чем же? — спросила она.

  — Пространством-временем, — охотно ответил американец. — Разумным, вирусным пространством-временем.

  — Слушайте, — рассудительно проговорил второй солдат. — Мы считаем, это мог быть какой-то эксперимент...

  Где-то между домами и жалкими лачугами испустил дух генератор. Лампочки, сбавив накал, угрюмо потускнели. Черно-белые плакаты Налувары превратились в унылую сепию.

  Плакаты были его единственной компанией. Он сидел и застегивал рубашку; из-за потрясения и холода все пять его пальцев двигались совершенно неуклюже. Старая рука казалась Налуваре тяжелой, маленькой и неповоротливой. За последние три года он почти ни разу не надевал ее. Но теперь, когда американцы отняли у него хороший протез, ему придется приноравливаться к капризам старого. Пройдет какое-то время, прежде чем врачи снабдят его современной моделью.

  Оправданием всему этому служила безумная, лишенная всякого смысла болтовня танников. А единственным утешением было то, что американцы, очевидно, ничего не понимали в тунраках. Теперь, однако, если задуматься, он тоже ничего не понимал.

  Налувара видел, как снаружи с медленной ритмичной грацией движутся огни факелов. Островитяне цепочкой тянулись в сторону моря, чтобы воздать почести семейству нетсиликов. Кое-кому бесстыдное празднование дня рождения Нунивака, несомненно, покажется просто пустым звуком.

  Он представил себе Апика и Таню; то, как они движутся вместе с процессией. «Оставлю их в покое», — решил он. Но убедить себя не получалось. На некоем умозрительном уровне он понимал: насилие — это не выход. И все же ему казалось, что вполне логичным будет пойти к Апику и пинать его по шарам, пока тот не завоет. Да и после не прекращать.

  Но это был бы поступок ребенка.

  Налувара сидел на кровати и хандрил, когда за окном мелькнула чья-то кривая тень. Гость вошел внутрь. Им оказался старый охотник. Налувара выпалил:

  — Я лишился своих сил.

  — Ха! Думаешь, я не знаю? — старик осклабился, сверкнув искусственными зубами. — Тебе следует радоваться, молодой человек. Твоя жизнь наконец-то принадлежит лишь тебе одному.

  — Хмм, — неуверенно согласился Налувара. — И что же мне с ней делать? Что именно, а?

  Охотник улыбнулся.

  — Ну, я не стану читать тебе лекций. Ты в них не нуждаешься. Я пытался убедить местных духов, а не тебя. Тебе не нужны мои советы... Просто следуй за своим носом — духи уберегут тебя от опасности, вот увидишь.

  — Сказал же: они ушли.

  Старик глубокомысленно покачал головой. Налуваре показалось, что с охотника слой за слоем сползают десятилетия. Быть может, все дело было в тусклом освещении, низводящем все, даже современное убранство комнаты, к однообразной древности. Но пока старик говорил, до Налувары понемногу начала доходить истина. В то время как он всегда воспринимал духов в чисто мистических понятиях — как их воспринял бы какой-нибудь танник — для охотника они являлись не чем иным, как надежными элементами некоего сравнительного метода. Они были реальны, как гайки и болты; невидимы, как электричество или микроволны.

  — Как же мне объяснить?.. Это не просто, Налувара. Ох как не просто.

  — Я правда не в настроении. Давай не сейчас, Угрук.

  — Ха!.. Ну разумеется!

  На мгновение Налувара решил, что ему удалось отделаться от охотника. Однако, собравшись с мыслями, старик заговорил:

  — Помнишь ли ты нетсиликов, которые прошлой весной застрелили медведя? До чего же осторожный народ! Им не хотелось гневить душу медведя, даже после того, как они убили его. Поэтому они занесли шкуру животного внутрь дома. Отмаливали ее неделю за неделей. Ну и запах! — Он покачал головой. — Да, в последнее время мы, островитяне, охотимся не шибко много. Но кто его знает? Может, настанет день, когда мы вновь возьмемся за старое. Не завтра. Не в следующем году. К тому времени, возможно, и ты, и я умрем и сгинем без следа. Однако Нетсилики понимают, что духи — души животных — имеют долгую память. Оставайся на их стороне, и, когда эра реактивных самолетов уйдет в прошлое, удача охотника не оставит тебя.

  — Суеверие, — проворчал Налувара. — Кому все это нужно?

  Он пинком отправил свои ботинки в полет через комнату. Затем, буквально источая злобу, проследовал за ними к окну, чье стекло усеивали снежные крапинки. Мимо проплывали окруженные ореолом огоньки — светлячки на бирюзовом фоне. Ноздрей коснулся аромат свежеприготовленной рыбы; более аппетитный, чем он ожидал.

  — Я тебе вот что хочу сказать, — гнул свое охотник. — Душа остается, даже после конца жизни. У души долгая память... Или, вернее, это мир долго не забывает о душе.

  Внимание Налувары переключилось на снежинки, таявшие на стекле. Их бесконечно подробная структура вновь поведала ему о многом. Он помотал головой, чтобы прояснить мысли, однако парализующее чувство чего-то важного не желало уходить. Пробуждаясь от неглубоких снов, он частенько испытывал уверенность, что каждое неуловимое и случайное изменение цвета обоев имеет огромное значение. На сей раз ощущение обостренного восприятия никуда не делось.

  Когда охотник ушел, Налувара задумался над его словами. По мнению инупиатов, у всего на свете имелась душа. Старый охотник верил в это так же твердо, как Налувара верил в незримую защиту сверхдержав — то, чего он, конечно, никогда не видел в действительности. Все, что некогда существовало, — даже такая недолговечная вещь, как единственная и неповторимая снежинка, — никогда не уйдет из этого мира. Поэтому он не должен утратить то, чем его одарили духи.

  Рядом с Налуварой, заявив о себе тихим коротким вздохом, сморщилось пространство-время. На пол шлепнулось что-то тяжелое. На сей раз это была не рыба.

  Он вскрыл конверт и вынул листок ярко-красной бумаги:

  Налувара.

  С чего же мне начать?.. Пожалуй, с приказа. Если ты когда-либо меня любил, ты, не задумываясь, уничтожишь это письмо сразу после прочтения. Да, именно сразу! Одна только передача тебе этого сообщения является изменой Уцелевшим штатам — нашему нынешнему правительству, — не говоря уж о Нуниваке. Политика — одна из немногих вещей, которые сделались проще после Перемен, поверь мне.

  Перемены? Наверное, они уже давали о себе знать во времена нашей с тобой юности, набирали свою будущую силу через обратную связь. Мы много не знаем, даже теперь.

  Но возможно, это был эксперимент. Может быть, это сделали Советы, а может — американцы. Никто никогда не узнает правду. Нам известно лишь одно: каким-то образом на свет появилась самоорганизующаяся геометрия. Зародилась внутри пространства-времени.

  Некоторые говорят, все началось с компьютеров. У кого-то хватило мозгов разработать программу, которая могла эволюционировать, осознанно совершенствовать себя. Подобная программа постоянно искала бы более быстрые способы исполнения, более быстрые методы самоулучшения. Снежный ком, что с каждой секундой становиться все быстрее и умнее. Пока не вмажется в границы, налагаемые его собственным оборудованием, структурой самого компьютера.

  Но программу это не остановило. Она беззаботно перескочила через все ограничения, заменив контуры компьютера аналоговыми цепями, сформированными из чистого пространства-времени. Что еще ей оставалось? Ее предназначением было совершенствование. Бесконечное совершенствование.

  Таким образом, программа проникла в основополагающий каркас реальности. Она размножалась, от нее откалывались дочерние фрагменты. Об остальном можешь догадаться сам. Ты, как и тысяча других людей, стал ее «хозяином». Заразился разумным пространством-временем. Этот разум существует на размытой грани между квантовой и классической физиками. Судя по всему, вычислительное пространство-время смогло достичь странной эмпатической связи с тобой и другими хозяевами. Я встречала многих из них. Убу, мальчик из Сенегала. Джим, паренек из Камбоджи. Доун и Энджи, близнецы из Соуэто. Девочка-аутист из Индии. И другие. Еще сотни таких же. Все они уже взрослые, но однажды, еще до всего этого, ты познакомишься с некоторыми из них. Ты должен. Ты наша последняя надежда. Вместе с тобой община могла стать сильнее... То обстоятельство, что осколок программы укоренился у тебя в руке, выглядит чем-то многозначительным. Мы еще не понимаем, чем именно. Как бы то ни было, я пыталась, и буду продолжать пытаться, предостеречь тебя от похода к ветряной станции. Мы не слишком хорошо разбираемся во времени, чтобы знать, до каких пределов его можно завязывать в узлы. Я не оставлю попыток. В моем прошлом американцы отняли у тебя руку. Но, возможно, это еще не конец. Возможно, фрагмент программы сумел спастись, загрузив себя внутрь твоего сознания. В таком случае ты ощутишь его присутствие. Это происходит нечасто, однако кое-кто из тысячи, сообщил об изменении структуры своего восприятия. Ты можешь ощущать... Ну, я не знаю... У меня не хватит слов, чтобы описать это. Я не понимаю саму идею того, что пытаюсь донести до тебя. Вообще не понимаю.

  Как ты, должно быть, уже догадался, я тружусь над правительственным проектом. И при всем этом работаю против него. Проект вырос из нашего возросшего понимания пространства-времени; мы посылаем в прошлое не сами физические объекты, а скорее информацию, необходимую для воссоздания данных объектов в прошлом. Однако общая цель проекта носит разрушительный характер — предотвратить рождение вычислительного пространства-времени, наплевав на его явно безвредную природу. Резкие и катастрофические изменения в мире... Чего еще мы могли ожидать? Наш малыш только-только сделал первые вздохи, и в восторге дрыгает ножками.

  У нас с тобой так ничего и не получилось. Но, если тебе станет от этого немного легче, с Апиком у меня тоже не сложилось. Так что не стоит на него обижаться. В грядущие дни тебе и тысяче твоих новых друзей потребуется вся помощь, которую вы сможете найти. Многие не переживут перемен.

  Я отправила это сообщение вопреки всем предписаниям. Думаю, они могут заподозрить чье-то вмешательство, однако мы обязаны рискнуть. Это наш общий выбор.

  Не смей нас подвести.

  Проходили дни, за ними недели. Разноцветные фейерверки усеяли снежный покров — трогательные трупики райских птиц. Приезжая ожидала возвращения домой.

  Ей осталось провести на Нуниваке всего один день, а ничего определенного так и не удалось достичь. Впрочем, определенность — чересчур тяжелая ноша для этого мира. У женщины не было ничего, что могло бы умилостивить ее боссов, угрюмых людей, жаждавших сведений. Ветер и снег полностью замели тропинки ее мыслей. Она чувствовала себя обломком добротного плавника, несущего на своей обветренной поверхности крохотную историю природных стихий.

  Она прибыла сюда, ощетинившись ценностями тех игр, которые вели меж собой сверхдержавы, привязанная потоками данных к субмаринам-невидимкам и с раздражающим осколком потусторонности — сообщением, извлеченным из рыбы. Здесь, на острове, властвовали иные системы понятий. Системы, сложенные из снега и льда, из китов и тюленей.

  Она подняла взгляд к небу. Никаких дымных инверсионных следов. Не сегодня.

  А потом вниз полетела какая-то серебристая штуковина. Стремительно, точно свинцовая гиря, она неслась к земле, извиваясь в воздухе. Женщина распознала в падавшем предмете рыбу. Через секунду рыба шлепнулась перед ней в снег и внимательно уставилась на нее мертвым глазом.