Я был в предпоследней машине, на заднем сиденье, и мы уже подъезжали, когда вспомнил, что забыл снять крест, - первая, хотя и не смертельная пока, ошибка. Нервно вздохнув, взглянул на своих спутников: им было не до меня - сидящая рядом влюбленная пара с ожесточением ощупывала прелести друг друга, не забывая, впрочем, иногда разъединять горящие губы, чтобы приложить их к бутылке виски со льдом.
"Спокойно", - попытался приказать себе, но от очередной мысли о ближайших событиях сердце забилось еще сильней. Сложив на груди руки, осторожно засунул два пальца между пуговицами рубашки и нащупал цепочку с крестом. Минут пять возился с замком, пока не почувствовал, наконец, как расстегнутая цепочка прохладной змейкой заскользила вниз по шее и груди - слава Богу! Эти привычные два слова менее всего подходили для создавшейся ситуации, но не произнести их я не мог.
...А впереди уже тормозили. Одна за другой машины рядами вставали возле заброшенной старой церкви с обвалившимся куполом.
- Приехали, - заключил Адольф, выключая двигатель, и, не оборачиваясь, недовольно закричал моим влюбленным соседям: - Вытряхивайтесь, черти! Успеете еще...
Мы вышли, и я с интересом стал разглядывать множество прибывших. Наступала ночь, но все происходящее вокруг в свете автомобильных фар виделось наилучшим образом. Я даже не ожидал увидеть здесь столько знакомых лиц! Поблизости беседовал с кем-то заместитель мэра - этот разговор с важным видом слушали два известных банкира; чуть дальше собрались в кружок члены Совета работодателей - богатейшие промышленники не только нашего округа, но, пожалуй, и всей страны. В своих фраках, казалось, сюда они приехали на очередное заседание. Чуть дальше обходили друг друга, представлялись друг другу, о чем-то спорили, смеялись городские богачи, важные чиновники, высшие офицеры, их дети - светская молодежь и прочие "сливки общества".
Однако вдруг прогудел голос старинной трубы, и все замолкли, замерли.
- Прошу начинать, господа! - словно с того света раздался чей-то властный голос, и действо, ради которого прибыли к заброшенной церкви такие солидные люди, началось, завертелось.
Торжественно и аккуратно собравшиеся стали разоблачаться и снимать с себя костюмы, платья, джинсы, куртки "а-ля войска СС 1941 года", а потом и все, что находится ниже и еще ниже.
В свете фар матово заблестели обнаженные человеческие тела... Среди них сразу выделились два десятка мощных торсов славных ребят из известной в городе организации, именуемой "Военно-спортивный союз молодежи", которой командовал не менее славный и известный полковник в отставке Альфред Таубе. Женский филиал этой организации был представлен здесь двумя дюжинами неробких девушек, которые разделись гораздо быстрее присутствующих, причем в их манере так ловко избавлять свои телеса от оболочек чувствовалась изрядная доля профессионализма...
На девушек мужской филиал некоторое время глядел с нескрываемой симпатией, но затем с большим интересом начал демонстрировать свои мужские достоинства друг другу (ребята неоднократно уже видели прелести своих боевых подруг - под собой и на столах промеж пивных кружек, куда загоняли их сплясать, в чем мать родила что-нибудь патриотическое).
Один лишь старый полковник Таубе продолжал неотрывно смотреть в их сторону и сладко вздыхать. Но... глядел, глядел и догляделся - известный орган не выдержал и занял позицию под углом 45* к горизонту, очень напоминая собой то приветствие, в котором так часто тянул руку сам старый Таубе. Опомнившись, он (старый Таубе) схватил пластиковую маску козла и прикрыл ею преждевременное свое действие.
Девушки же, зная, что ребята все равно никуда не денутся, грациозно прохаживались вдоль машин; иногда, делая вид, что поправляют волосы, потягивались и соблазнительно выгибались. Несколько боевых подруг вытащили из "опеля" и начали со смехом раздевать нечто маленькое, хихикающее, менее всего напоминающее человека, а больше - нечистую силу мелкого пошиба.
Возле меня обнажился самый богатый человек нашего города - восьмидесятилетний промышленник Рудольф Дюк и его шестидесятилетняя жена. Сразу стало заметно, что физическое богатство четы Дюков сильно уступает денежному. На этот факт не могли не обратить внимания славные ребята из "Союза молодежи": ухмыляясь, они с презрением оглядели промышленника, а девушки, не будь темно, смели бы взглядами его спутницу жизни. Сам же Рудольф Дюк, отдав одежду распорядительной супруге, начал жаловаться двум профсоюзным лидерам и заместителю мэра на инфляцию и профсоюзы, утверждая, что если бы его доходы росли так же быстро, как наглость его рабочих, то давно бы стал он наибогатейшим человеком в республике. Собеседники в ответ кивали, улыбались, соглашались, и, было видно, не знали, как отделаться от старого зануды.
Я снял одежду, послушал их разговор, потом заговорил с двумя знакомыми мне господами из городской управы - того сорта людьми, которых в детстве обычно дразнят "жирными бочками", а затем с завистью называют в газетах "денежными мешками".
- Я не понимаю, почему мы медлим! - раздраженно говорил один из них. - В каждом деле должен быть порядок и должна быть соблюдена пунктуальность. Не правда ли?!
Но он возмущался недолго. Через минуту старинная труба еще раз прогудела начало действа, и собравшиеся, разбившись на пары, торжественной колонной двинулись в заброшенную церковь.
Во главе колонны важно шествовал одетый в просторный прозрачный плащ Клаус Берман - бывший священник-протестант, в поисках истины и денег перешедший в церковь противоположного Господу Богу лагеря, и ныне Великий маг и главное действующее лицо наступившей ночи. Он нес, прижимая к объемистому животу, полутораметровый деревянный красный крест с прибитой сушеной гадюкой - извечным символом сатанизма. Сзади Бермана гордо ступали его помощники в таких же блестящих прозрачных плащах: первая пара держала пред собой огромные горящие свечи, вторая - длинные обнаженные мечи. За ними несколько унылых человек в черных монашеских одеяниях несли различную колдовскую утварь, среди которой внимание многих привлекал маленький черный ящичек, из которого доносились странные, по-детски жалобные звуки.
- А это правда, что нас будут обливать нечистотами? Не хочу-у! - надувала губы и теснее прижималась ко мне Анжела, моя партнерша в этой церемонии.
- Не знаю... думаю, не будут, - отвечал я, непроизвольно касаясь рукой ее тугого задика и на секунду забывая, зачем я здесь.
Блестящей змеей колонна медленно вползала в церковь. Там нас ждали. Прямо за дверью с бутылкой пива в одной руке и автоматом в другой расположился бритый молодой человек из команды старого Таубе. Далее по проходу стояли два десятка одетых в черное людей с факелами в руках.
Мы прошли между ними и оказались в невысоком, но просторном зале. Все здесь уже было готово. Таинственный полумрак от горящих на стенах факелов, не нарушаемый светом нескольких электрических фонарей; безмолвные склоненные фигуры, застывшие в углах; золотой Алтарь Сатаны, похожий больше на широкую кровать, и семь высоких зеленых свечей вокруг него: черная месса, или обряд святого Секария, начиналась, как в старые добрые времена.
Клаус Берман воздвигся перед алтарем, рядом - его помощники, мы парами встали за ними.
Молчание и тишина.
И вдруг - странный звук странных слов: Клаус Берман читает божественную молитву на дьявольский манер - сзади наперед.
Мы замираем. Грудь Анжелы застывает в моей руке.
Словно чей-то тяжелый выдох проходит по залу. Выдох страха. Страхом. Темная волна поднимается в моей душе и медленно опадает, оставляя после себя пустоту.
Холодно. Почему-то так холодно... И трудно дышать. Боже мой...
Молитва или антимолитва окончена. Клаус Берман опускает свой крест и неспешно скрывается за узкой черной дверью в стене. Мы ждем. Бесконечно ждем.
Мне кажется, что я слышу чей-то далекий жалобный крик.
Клаус Берман появляется из-за двери с золотой чашей в руках.
- Кэттик! - зовет он, и к нему подбегает волосатый кривоногий коротышка, привезенный сюда старым полковником Таубе из психиатрической лечебницы.
Берман что-то шепчет ему на ухо, и Кэттик берет золотую чашу, ковыляет к нам, а потом с помощью веничка, который окунает в чашу, начинает брызгать на нас красной жидкостью. Я рукой отираю со лба этутеплую, липкую жидкость, а стоящие рядом со мной поспешно слизывают ее у себя и друг у друга.
- Это как будто настоящая кровь, а не краска... - тихо говорю я Адольфу, а он слизывает красные капли с груди своей девушки и отвечает медленно, с некоторой неохотой:
- Клаус подготовил сегодня небольшой сюрприз. Ему надоело вспарывать животы собакам и брызгать нас черт знает чем.
- Это - живой ребенок?! - шепчу я.
- Был живой... - отвечает Адольф. - Был. Его за двести марок купили у турок.
- Господи... - это мое восклицание, кажется, услышал сам Берман.
- Сатана - не враг человека, - продолжает он между тем свою бесконечную черную проповедь. - Он - Жизнь, Любовь, Свет. Он любит нас, а мы должны любить его. Бесконечна и щедра его милость. Но только с твердой верой в него в наших душах и сердцах придет счастье и достаток в дома наши...
Толпа с тупым интересом внимает ему, и, как когда-то в протестантских церквях, Берман с пафосом наставляет на путь истинный свою паству - только переставляет в проповеди местами слова "Бог" и "черт".
- ..Но нельзя забывать нам об извечном враге нашем. Помните, что постоянно он вводит в соблазн слабые души, сбивает с дороги святости нестойких. Так посрамим же сейчас все вместе противника, соединим наши скромные силы и восславим имя нашего небесного благодетеля!
Помолчав минуту, Берман сплюнул и вытащил из-под ног то, на чем стоял во время проповеди, - икону Богородицы с младенцем Христом.
- Вот! - выкрикнул он торжествующе и двинулся, потрясая иконой, к нам. - Испражните слюну на облик врага нашего! Воздайте хвалу избавителю рода человеческого!
Я опустил глаза, а рядом уже плевали: большинство с безразличием, а кто-то даже с элегантностью
Берман приближался.
Я отвернулся, когда он встал предо мной. Берман зло, хрипло засмеялся и протянул икону мне:
- Ты! Разбей! Ты! Разбей об пол!
- Нет, - глухо сказал я. - Уйди.
- Нет?! - захохотал он.
Я отвернулся и пошел к выходу. Дорогу мне преградил знакомый охранник с бутылкой и автоматом.
- Как это понимать? - раздался сзади голос Адольфа.
- Понимай, как хочешь... - не оборачиваясь, сказал я.
- Он - полицейский! - сказал кто-то с отвращением.
- Почти так, - неохотно отозвался я. - Я - из Ведомства по охране Конституции. И я обещаю, господа... Вы будете отвечать за убийство... за убийство человека.
-Что?! - возопил Берман. - Как?! Вонючий турчонок - это человек? С каких пор? И вы слышали, что он заявил, господа?! Нас будут судить! Нас! Прекрасно! Отлично! Я даже думаю сейчас, что нас будут судить за убийство не одного, а двух человек! Не так ли, господа?
Многие засмеялись, а охранник с пьяной улыбкой приставил автомат к моему боку.
- Двух?.. - прошептал я. - Нет, господа... - И, рванув к себе автомат, ногой ударил эту пьяную сволочь в живот.
Охранник, скорчившись, рухнул на пол, а я навел автомат на притихшую толпу:
- Хватит играть в кровавые маскарады, господа! На сегодня - хватит!
- Сволочь! - с презрением сказал Адольф.
"Сволочь? - повторил про себя я. - Когда-то мы были друзьями, и так ты не говорил. Что же изменилось за прошедшие десять лет? Стал хуже этот мир? Может быть. Но почему вместе с ним стал хуже и ты? Я помню, как мы мечтали когда-то: сделать жизнь немного счастливей... для тебя, для меня, для всех людей. Это мечтали мы! А сейчас ты хочешь влезть в эту кучу пауков и занять в ней достойное место, завидуешь свиньям, которые у того края корыта, где самые жирные куски... И ты, чтобы угодить им, развлекаешься таким вот способом здесь. Наверное, сначала тебе было противно, а сейчас, видимо, даже нравится... Ты сделал широкий жест, пригласив меня сюда, не зная, где я теперь работаю и что мой шеф ведет грязные политические интриги и следит моими глазами за противниками, которые сегодня находятся здесь. Но самое главное и самое страшное - ты решил, что я тоже стал таким... Таким же, как ты. А ведь ты не прав..."
Наступившую тишину разорвало визжание черной узкой двери, за которую незаметно проскользнул Берман. Через несколько секунд он появился, держа руки за спиной, и, подавшись вперед из толпы, швырнул вдруг в меня что-то кроваво-красное, напоминающее кусок свежего мяса.
- На! Жри! - истерично закричал он и, прыгнув обратно к двери, вырвал из кармана пистолет и два раза выстрелил в мою сторону.
Растерзанное тело младенца пролетело надо мной, следом за ним улетела первая пуля Бермана, вторая отодрала кусок кожи на моем плече.
А я нажал на спусковой крючок.
Свинцовая смерть веером устремилась на голую обезумевшую толпу. У выхода началась кровавая давка. Крики и стоны, отраженные стенами церкви, метались под низкими сводами, но от ненависти и омерзения я стрелял и стрелял...
Прошла минута. С дымящимся автоматом в руках я вдруг увидел себя посреди двух десятков лежащих человеческих тел. Некоторые из них шевелились. Охранник у моих ног корчился, держась руками за живот, и блевал, извиваясь в собственной блевотине. Словно в бредовом полусне я, шатаясь, подошел к алтарю, сел на его край и с безразличием обнаружил возле себя темноволосую обнаженную девушку, которая, сжавшись в комок, круглыми от ужаса глазами неотрывно смотрела на меня.
- А... это ты... невеста дьявола, - тяжело проговорил я. - Лежишь... уже готова к делу... Интересно, пристрелил я твоего жениха или нет?.. Ты что же - правда, девственница? Да? И сразу сюда... Сколько же заплатили за такое удовольствие? Скажи что-нибудь, не молчи...
Но она молчит.
- Не хочешь говорить... - яростное и темное чувство заполняет меня. Я чувствую неодолимое влечение к женскому телу и неожиданно для самого себя кидаюсь к ней, с животным бешенством развожу руками ее колени и сближаю свое тело с ее телом...
Когда я очнулся, то долго не мог понять, где нахожусь. Даже все здесь ранее увиденное не доказало мне возможность того, что сейчас открылось мои глазам.
Бежавшие из церкви вернулись, чтобы убить меня, но не сделали этого - их оружие валялось на полу, так как в эти минуты им было не до оружия: черная месса неожиданно подошла к своему заключительному акту - грязному и омерзительному совокуплению всех со всеми.
"Почему же они не убили меня?"
Они, словно прилипшие друг к другу слизняки, казались сейчас кипящим месивом из комков человеческих тел, и не было, наверное, места на человеческом теле, которого они не домогались бы друг у друга и у мертвых.
А рядом на алтаре сидел Кэттик, смотрел на происходящее горящими глазами и усердно занимался тем, что в прошлые века называли "рукоблудием", а потом нашли и другие этому названия.
Девушка с застывшими в глазах слезами что-то шептала и судорожно сжимала мою руку. Я подхватил ее на руки и, спотыкаясь о тела, бросился бежать прочь...
* * *
Страшный сон разбудил меня. Я не мог больше заснуть и смотрел на тебя до утра. Спи, любимая. Пусть приснится тебе только хорошее.
Десять лет - с того дня, вернее, с той ночи. Десять лет любви и десять лет жизни под чужими именами, по подложным документам.
Если ты остался жив тогда, Адольф, то я просил бы Бога свести нас когда-нибудь. Я ведь не смог сказать тебе главное.
Мне жаль, Адольф, что жизнь для тебя стала черной мессой, но такой ее сделал ты сам... потому что, как бы ни было трудно, каждый из нас сам выбирает цвет своей мессы!