На углу Измайловского мы остановились. Я была в белых брюках и себя стеснялась. Я уже не тощая и нескладная, какой он меня помнил. Сбиваясь в словах и нервничая, вспоминала чувства, с которыми некогда срослась. Не могла смириться с этой его старостью, поглотившей целиком и сразу. Он по-стариковски искал ключи, и у меня появилось смутное неловкое ощущение.
Я была в его квартире впервые. В тесной прихожей - беспорядок. На кухонном полу стояла банка с солеными огурцами. На кухонном столе - засохшие крошки, будто перхоть. В гостиной полкомнаты занимал рояль, на стуле висели педантично выглаженные рубашки. "Как всегда - слишком," - подумала я. Возле окна на столике - фотография жены, которая ушла от него. Красивое лицо красивой женщины. Комната сына словно отгорожена от остальной квартиры. Чистая, после ремонта и с новой мебелью.
Мы вышли на улицу, пересекли трамвайные пути и поели в кафе пирожных. Я вытирала губы салфеткой, боясь быть неопрятной, боясь стать его окружением. Он неотрывно смотрел и улыбался. "Всё как всегда," - подумала я. Выйдя из кафе, поспешила к метро. Он будто удивился моей поспешности. Оглянулась, перебегая Измайловский, и увидела его поднятую руку. Он прощался и меня отпускал. Напоследок пообещала, что скоро покажу ему свою пьесу. Он ухмыльнулся: "Когда ещё это будет". И оказался прав.
После этого телефонные звонки стали неуместны. Голос его походил на писк котенка, он сильно болел. В январе кто-то повесил на стену фэйсбука объявление о его смерти. Рядом была фотография, которую я никогда не видела. Сохранила её себе в архив, обрадовалась отличному качеству. Картинка была реальнее живого человека.