Сразу четыре девочки, вчерашние выпускницы медицинского училища, появились в нашей больнице одновременно. Как всегда, там, где медицинским учреждением командует человек далёкий от хирургии, именно работу в ней он видит, скорее, как наказание, позволяя и своему административному курятнику именно так относиться к хирургии. С появлением новых сотрудников, тем более, - молодых, их, что называется, "на обкатку", сплавляют в хирургию, как правило, на постовую работу: наименее престижную, и наиболее трудоёмкую. Из хирургии же, всегда находится человек желающий уйти, поменяв привычную суматоху отделения, на нечто более спокойное, чему всегда находится масса объективных причин, и туманных объяснений, позволяющих завуалировать обычное нежелание много работать, при равенстве зарплаты с теми, кто может позволить себе более спокойный для себя её график. В конечном итоге, все девочки оказались в нашем отделении, и все они были расписаны по постам. На робко выказанное желание двух из них, о желании стать операционными сёстрами, либо, анестезистками, заведующий отделением высказался более чем туманно: поработайте, а там - посмотрим! Что можно сказать о только что пришедших в отделение сёстрах, кроме того, что сёстрами они пока ещё не стали. Ничего, кроме должности, за ними не числилось. Две из них - самых бойких, и были теми, кто определённо высказался по поводу желания стать сестрами операционного блока; третья, на назначение своё в постовые сёстры, демонстрируя безразличие, - пожала плечами. Пожалуй, только одна из них - четвёртая, улыбнувшись какой-то застенчивой улыбкой, определённо осталась довольной своим распределением в хирургию, и, именно, на постовую работу. Назвалась она Настей, но уже в конце первого её самостоятельного дежурства, никто её иначе, как Настенька - не звал. Она-то, и оказалась вскоре самой незаменимой постовой медсестрой отделения. Уже опытные сестры, быстро сориентировавшись, стали упорно искать совмещение графиков дежурств; своего и Настенькиного, удобство дежурства с которой было приятным вдвойне: всегдашней готовностью помощи своим напарницам, и абсолютной бесконфликтностью существования в женском коллективе. "Не от мира сего", - так, пожалуй, у нас принято характеризовать людей полностью лишенных дара конфликта, с мягкой манерой общения, с кем бы то ни было, и постоянной готовностью помощи: всем и каждому, причём, оказывая её столь ненавязчиво, что помощь эта становилась более чем естественной, т.е. не требующей благодарности, что особенно ценно. Внешность её была вполне заурядна; из тех, кто почти всегда находит себе мужчину, для создания с ним семьи, и для этого, усилий такого рода, много не требуется, кроме некоторой раскованности, дающей встречную надежду, на подобное согласие. Настенька же, была, пожалуй, робка не в меру, и её первое свидание с молодым доктором, выглядело как первое свидание подростков: застенчивых и робких. Доктор оказался, в этом отношении, того самого робкого десятка, который сам ожидал проявления инициативы от девушки, и его, буквально сразу перехватила лучшая Настенькина подруга - Женя, с которой вместе они пришли в нашу больницу. Через две недели, эта пара уже подала заявление в ЗАГС, но стремительность, с которой создавалась эта семья, не гарантировала ей стабильного существования. Через полтора года, эта семья распалась, оставив на руках Настеньки, сына Жени. Незадачливый доктор, тут же покинул нашу больницу. Женя была в нашем городе приезжей, и пользовалась, правда, на "птичьих" правах, временной пропиской у своих дальних родственников, да углом, вскладчину с другой сестрой снимаемой комнаты, хозяева которой с ребёнком в квартире ей жить не разрешили. Ребёнок был "искусственником", что для Жени, как оказалось, - стало благом, для Настеньки обернувшимся лишением семейной жизни. Женя, человеком была чрезмерной бытовой активности, окончательно расплевавшаяся с не нужной, как она считала, застенчивостью. Короткое время спустя, она снова замужествовала, и, снова, неудачно. Появившийся новый, кроме старшего Саши, ребёнок в доме Настеньки, возмутил уже старшую сестру отделения, которая обозвала Женю кукушкой, а Настеньку - наседкой, добавив к этому прозвищу, уже другое - "дура". Бабушка Настеньки, с её, конечно, слов, к Настенькиной благотворительной акции относилась довольно терпимо, но продолжала пенять ей беззастенчивостью подруги, которая вскоре перестала вовсе навещать своих детей. Короткое время спустя, все в нашем отделении привыкли к тому, что Настенька о детях Жени стала говорить как о своих детях, и, более того, даже редкие больничные, на которые она изредка "садилась", всегда были связаны с болезнью кого-либо из детей. Получала ли она какую либо финансовую помощь от Жени - никому не было известно, и только однажды, на чей-то вопрос такого рода, заданный ей, она ответила полушутливо: "Если скажу, - наша старшая сестра для меня очередное прозвище придумает!" Впрочем, всё и так было ясно. С работы Настенька почти не вылезала, а свою бабушку называла трижды мамой, имея вероятно в виду, и собственное детство. Я расстался с нашей больницей, когда Настеньке едва исполнилось двадцать пять лет, а встретил её через тридцать лет, уже в Райсобесе, где она оформляла свою пенсию. Разговорились, вспомнив многих из тех, с кем Настенька начинала работать. Работает она там же, и в той же должности палатной медсестры. Мне было неудобно спросить Настеньку, теперь уже, Анастасию Михайловну, о её личной жизни, но она сама, в разговоре неоднократно упоминала имена Саши и Андрея, как имена своих детей, хвалила их; с гордостью говорила о том, что оба они окончили институты. Не выдержав, я спросил её о Жене.
- После исполнения совершеннолетия обоих детей, я её практически не встречала, да, и до этого, мы с нею встречались только тогда, когда ей нужно было оформлять какие-то документы на них. Ни опекунства, ни усыновления их - мне Женя оформить не позволила, но оба они зовут меня мамой, и мне этого вполне достаточно. Знаю только, что Женя снова была замужем, но чем закончилось это - третье её замужество, - мне неизвестно. Получила и несколько писем от неё, чаще всего приуроченных к датам рождения сыновей, да и то, два года назад, поздравляя Андрея с днём двадцатипятилетия, ошиблась месяцем его рождения. Сначала, письма получала из Ростова, а последнее: тогда же, два года назад - уже из Пятигорска. Живёт ли она там, или была на курорте - кто её знает. Теперь я стала уже бабушкой, с соответствующими моему званию последствиями. С детьми и внуками встречаюсь часто, а совсем недавно впервые в жизни отдыхала за границей: в Греции, вместе с семьями сыновей. Представляете такое: первый полноценный отдых за всю свою жизнь! На работе же, меня, с лёгкой руки нашей старшей сестры, "заглазно", так и зовут: то наседкой, то дурой. Замужем-то, - я так и не была. Так-то вот!
Мы расстались с Настей, теперь уже женщиной в возрасте, и я с сожалением смотрел ей вслед, совершенно не понимая многих мужчин, прошедших мимо неё. На подходе к старости, она, пожалуй, похорошела, потеряв в своём облике тот, явно лишний в молодости, вид чрезмерной застенчивости, делавший её облик простоватым, и из-за этого, во многом лишающим девичьей привлекательности. Нынешняя седина прибавила её облику благородства, так недостававшего её внешности тридцать лет назад. А оно: как было её сутью, так им и осталось.