Моя врачебная должность хирурга, многие годы позволяла наблюдать тысячи жизней пациентов, общение с которыми, слишком часто, особенно, в первые годы самостоятельной работы, заставляло меня вступать с ними в более близкое, подчас, даже дружеское общение, которое не входит в регламент отношений: врач - пациент. В этом я вижу след полученного мною, педиатрического образования, в котором первичным является контакт с больным ребёнком, результат лечения которого во многом определяется степенью его доверия к лечащему врачу. Общение с пациентами - статья особая; требующая терпеливого выслушивания не только их жалоб, но, что не редкость, и вникания в их проблемы, казалось бы далёкие от причин, приведших их на больничную койку. Возможно, именно благодаря своему педиатрическому образованию, с детьми, попавшими в моё отделение, мне практически всегда удавалось находить общий язык, но без всякого заигрывания с ними, и ненужного сюсюканья, чаще всего, настораживающего малолетнего пациента. Прежде всего, нужно установить контакт с рёбёнком, а уже потом приступать к его осмотру, но, никак не наоборот.
В мою палату поступил новый пациент: пяти с половиной лет мальчик, с диагнозом: Острый аппендицит, осложнённый вскрывшимся аппендикулярным абсцессом. Разлитой гнойный перитонит. Диагноз поставлен участковым врачом, и подтверждён фельдшером "скорой помощи". Вхожу в палату, где застаю ребёнка лежащим в постели, рядом с которым на стуле сидит мама мальчика.
- Привет, малыш, давай с тобой знакомиться! - Называю себя, объясняя, что отныне я буду его лечащим врачом, попутно отмечая, что внешний вид ребёнка не совсем соответствует столь грозному диагнозу, который написан в направлении на госпитализацию.
- Андрюша! - чуть слышно представляется мальчик, готовый, как мне кажется, вот-вот заплакать. Огромные глаза мальчика демонстрируют его страх.
- Покажи ка ты мне, Андрюша, свой живот, - но только сам, а я посмотрю, как ты им дышишь. Ты же умеешь дышать животом?
Мальчик кивает головой, и всё ещё с опаской глядя на меня, сдвигает с живота одеяло, и задирает на себе майку, обнажая живот. Дышит животом активно, практически, не щадя передней брюшной стенки. Слегка заметно отставание правой его половины в акте дыхания. По моей просьбе показывает язык, который почти чист.
- Покажи, Андрюша, своим пальцем, в каком месте у тебя болит живот.
- Здесь! - уверенно показывает он пальцем, слегка надавливая на правую подвздошную область.
- Возьми своими руками обе мои руки, и положи их на свой живот, но так, чтобы тебе не было больно! - прошу я.
На безболевой контакт мальчик согласен, и аккуратно укладывает обе моих ладони на свой живот, а я, незаметно ему помогая, слегка смещаю свои пальцы в нужные мне участки брюшной стенки, надавливая на неё столь незаметно, что он не оказывает мне никакого сопротивления. Левая половина живота полностью интактна, что позволяет снять диагноз: разлитой перитонит, требующий, при его подтверждении, незамедлительного оперативного лечения. Справа, в подвздошной области пальпируется чёткий контур инфильтрата, который, при отсутствии его абсцедирования, к экстренной операции не вынуждает. Кровь ребёнка я уже посмотрел, и она тоже особых тревог не вызывает. Температура тела с умеренно выраженным субфибриллитетом.
- Ну, как, Андрюша, лечиться будем, или сразу на операцию хочешь попасть? - Ответ мальчика мне заранее ясен, но мне нужно чтобы он выбрал то лечение, которое должен будет принять, именно, как собственный выбор, что не требует дополнительных уговоров.
- А как лечиться? - спрашивает он, - с уколами?
- С уколами, конечно, - не без того! Согласен?
Мальчик кивнул головой, и впервые улыбнулся мне. Я заметил на его тумбочке банку сгущённого молока, и демонстративно облизнулся. Мне нужно отвлечь его от неприятных проблем, которые ожидают его в ходе проводимого лечения.
- Вкусная это штука - сгущёнка, но ты пока её не кушай, чтобы не повредила она тебе. Как вылечишься, так я сразу скажу твоей маме, чтобы она эту банку открыла. Мог бы и я её открыть, но, боюсь, не совладаю с собой, и всю её съем сам. - Смеёмся уже все трое.
Мальчику было проведено консервативное лечение аппендикулярного инфильтрата, а через несколько месяцев мама привела его к нам в отделение на плановую аппендэктомию, на которую мальчик пошел абсолютно спокойно. В день первой своей выписки из стационара, он протянул мне банку со сгущёнкой, предложив забрать её себе.
- Зубы, Андрюша, у меня от сладкого болят! - пожаловался я ему, и мы расстались с ним, довольные друг другом.
Неправильно квалифицированный участковым врачом и фельдшером, диагноз мальчика; следствие грубого к нему подхода, и чрезмерно жесткого метода осмотра ребёнка, вызвавшего у него боль, с активным, с его стороны, сопротивлением ему, что не позволило им правильно интерпретировать заболевание.
Многие врачи, привычные к контакту с взрослыми пациентами, переносят свои методы осмотра взрослых пациентов, - на малышей, подчас, бездумно давя на болящий живот, чем ещё в большей степени вызывают его сопротивление осмотру, и, естественную в этой ситуации реакцию - плач, во время которого тоже можно осмотреть живот ребёнка, ловя краткие моменты вдоха, с естественным, в такое мгновение, расслаблением мышц живота. Негативная реакция ребёнка на врачебный осмотр, в конце концов, приводит уже доктора в раздраженное состояние, вовсе не годящееся для налаживания контакта с таким возбуждённым пациентом. По этой причине, многие врачи, так называемой общей практики, отказываются работать с детьми, бездумно признаваясь в неумении работать с ними. А, надо-то, всего лишь, отнестись к чужому, но, больному ребёнку, как к своему собственному, и тоже, заболевшему ребёнку - и всё тогда встанет на свои места: конфликтность ситуации исчезнет сама собою.
У каждого пациента свой характер, иной раз, - тяжелый, с необъяснимой логикой поведения, при обращении к врачу, что однажды продемонстрировал мне старик якут, отказавшийся от контакта с врачами (рассказ "Начало"). Старик этот, как оказалось, действовал в пределах национальной традиции, которой придерживаются в глухих наслежных углах: не говорить о своей "смертельной" болезни с окружающими. Только тогда, когда наметились явные подвижки в сторону его выздоровления, старик этот стал доступен контакту.
Три случая из моей, ещё студенческой поры, когда мне приходилось работать на "скорой помощи". В Петербурге, рядом с "Австрийской площадью", есть дом, вид которого у меня и до сих пор вызывает почти тошнотворное чувство, причиной которого явилась одна пациентка, контакт с которой и вызвал это, длящееся годами, ощущение. В доме этом жили семьи городской партноменклатуры, уже успевшей вкусить прелести жизни при, (Социализме ли) - не знаю как назвать форму политического устройства мира, полностью отличного от того мира, в котором жила основная часть населения страны. Квартира, в которую мы попали всей своей бригадой "скорой помощи", впечатляла и своими размерами, и интерьером, а также, наличием в ней домработницы, помыкаемой накрашенной бабой среднего возраста, лица которой не покидало брезгливое выражение капризного рта. Прислуга, открывшая входную дверь, провела нас в спальню, в которой мы увидели одетую в нарядный пеньюар пациентку, стоящую около шикарной двуспальной, отделанной орехом, кровати. На наше "здравствуйте", она, похоже, внимания не обратила, и некоторое время молча продолжает разглядывать нашу бригаду, по отдельности, каждого из нас обводя с ног до головы своим скучающим взглядом, будто, определяя нам цену. Сегодня нами предводительствует доктор Карев, - человек, способный достаточно быстро осадить зарвавшегося наглеца.
- Долго будете нас разглядывать, или сразу приступим к делу? - спрашивает он, делая к ней шаг.
- У вас на станции, что, - моложе вас не нашлось?
- Всех старых кобелей давно на живодёрню отвели! Остались только такие, как я, или студенты, которые подрабатывают на скорой! Так вам кого желательно? - Доктор явно нарывается на скандал, но эта номенклатурная баба, похоже, такого желания не испытывает.
- Осмотрите меня, доктор! - говорит она, и буквально падает на кровать. - Надька! - зовёт она, - помоги мне раздеться!
В комнату буквально вбегает прислуга, тут же начинающая раздевать свою хозяйку, практически догола. Мы переглядываемся между собою, в полном недоумении от этого представления. Прислуга застывает в ногах хозяйки, ожидая, по всей вероятности, новых от неё приказаний, которые тут же и последовали.
- Приготовь для меня глубокую тарелку! - следует новый приказ, и "Надька" мгновенно исчезает за дверью.
Карев осматривает и выслушивает эту бабу, назвать которую больной - язык не поворачивается, одновременно, спрашивая её о конкретной причине вызова бригады "скорой" к ней.
- Я по поликлиникам не хожу, а обследуюсь и лечусь только в "Свердловке". Надеюсь, эта больница вам известна?
Карев кивает головою, измеряет ей артериальное давление, и объявляет, что ничего опасного для здоровья не находит в её организме.
Вбегает прислуга, в руках которой глубокая фарфоровая, явно, сервизная тарелка.
- Дура! Ты бы ещё из Севрского сервиза тарелку притащила! Неси свою, - фаянсовую.
Нам любопытно: на кой чёрт ей сдалась тарелка?
Снова в комнату влетает несчастная девка, деревенское лицо которой алеет широким румянцем во всю щёку. Ей, похоже, дальнейшая процедура известна. Она помогает подняться с постели своей хозяйке, которой тут же, без всякого приказа, суёт тарелку между расставленных для этого ног. Ничего подобного цинизму этой сцены, мне в моей жизни видеть не приходилось. Абсолютно не смущаясь нас, эта баба мочится в тарелку, которую продолжает держать в своих руках несчастная Надька. Пожалуй, только у Карева эта сцена не вызывает недоумения. В это время он смотрит в лицо куражащейся бабы, и, как мне кажется, язык его горит от желания высказаться, что он и делает минуту спустя.
- Как, доктор, вы находите мою мочу? В порядке она, на ваш взгляд?
- Пожалуй, с мочой у вас полный порядок.
- А сахар в ней, как вы думаете, есть сейчас?
- Для этого есть лабораторные способы исследования. - Отвечает он самым серьёзным образом
- Да? А в старину, доктора пробовали на вкус мочу своих пациентов! - ухмыльнулась она.
- Я, слава Богу, жить изволю в двадцатом веке, а вы моей пациенткой не являетесь, а то бы предложили мне ещё и бутерброд с собственным дерьмом отведать! - завёлся, наконец, Карев.
Закончился этот наш вызов госпитализацией абсолютно здоровой бабы, но с диагнозом, необходимым для госпитализации: сахарный диабет, в больницу им. Свердлова, где в общей палате, примерно на шесть коек, встретили её появление радостными приветствиями знакомые. Не такого уж и высокого полёта оказалась эта барствующая мадам, коль скоро, палаты для неё отдельной не нашлось.
Ни единого слова в этой истории не выдумано. Сама же история - в комментариях не нуждается. Этот вызов был той крайностью, которую демонстрировали нам не столь уж часто, но демонстрация эта врезалась в мою память основательно. Другая крайность; теперь уже запредельной застенчивости пациента, готового рисковать своей жизнью, только чтобы не причинить лишнего беспокойства окружающим.
Вызов, на этот раз ночной, а я, в этот раз работаю "за врача", и в моей команде две девочки: как на подбор, маленьких, и худеньких, - недавних выпускниц медучилища. Наш вызов на свежий инфаркт - уже третий, у этого пациента: ещё не вышедшего из возраста, называемого средним, видного мужчины, с мягкими интеллигентными манерами общения. Лента ЭКГ, которую ему снял час назад какой-то врач, практикующий на дому, лежит на столе, рядом с листком, на котором написана её расшифровка. Тут же на столе, в отдельной стопке, находится обширная подборка аналогичных лент ЭКГ, сделанных за последние три года. Мужчина извиняется за то беспокойство, которое он нам причинил столь поздним вызовом, и, скорее всего, его извинение не просто словесный штамп культурного человека, а искреннее сожаление, вызванное нашим ночным беспокойством. Выясняя наличие болевых симптомов, всё ещё имеющихся у него, назначаю экстренную терапию, которую мои девочки проводят в то время, пока я звоню в бюро госпитализации, выясняя больницу, куда нужно везти больного. Осматриваю комнату, довольно узкий коридор, и столь же узкий выход из квартиры на лестничную площадку. Лестничные марши, по моей оценке, достаточно круты, а площадки её коротки, и, в свою очередь, узки, настолько, что развернуться на них с длинными носилками, будет практически невозможно. Времени; третий час ночи, а с моей командой, состоящей из двух девчонок детской конституции, да, жены пациента, тоже, не бог весть каких статей, вынести из квартиры довольно массивно сложенного мужчину, представляется трудноразрешимой задачей. Прошу жену пациента показать мне квартиру, в которой можно найти мужчину, способного помочь мне в эвакуации из квартиры её мужа.
- Ни в коем случае! - протестует больной, - все соседи люди работающие, и им нужно выспаться перед работой, а не таскать моё тело. Я, доктор, сам дойду до лифта, а оттуда, и до машины доберусь!
- Так дело не пойдёт! - в свою очередь, протестую я. - Или с любым из ваших соседей, в помощь мне, или мне придётся вместе с моими девочками нести вас до лифта на стуле, так как носилки у двери вашей квартиры, в коридоре не развернуть, да и на лестничной площадке; существует та же проблема.
- Третий уже раз, у ваших работников "скорой", со мною маета такого рода. - Замечает расстроенный пациент. - Если вы иначе не можете, позовите, пожалуй, моего соседа по площадке; того, что справа от нашей квартиры.
Третий час ночи, и мне самому не очень удобно будить людей. Делать, однако, нечего, и я звонком, бужу соседа моего пациента. Удивительно, но дверь в квартиру открылась менее чем через десять секунд, и на её пороге я увидел почти полностью одетого молодого мужчину, который не стал ожидать моей просьбы, а сам, выйдя из своей квартиры, мимо меня прошел в открытые двери квартиры соседа.
- Николаич, вы, что же это, - опять решили захворать, без согласования со мною? С кем же я теперь на рыбалку в пятницу поеду?
- Ты-то сам, что всколесился, без моего зова?
- Да, вот; вышел на кухню с ночным перекуром, и вижу "скорую", стоящую у нашего подъезда. Понял, что это по вашу душу ночные ангелы залетели. Помощь-то, им, - всяко нужна. Пока переодевался, тут и понадобился. На стуле, что ль, доктор, понесём его? - этот вопрос уже ко мне адресован.
- На стуле! - подтверждаю я.
- Сам не сплю, и людям спать не даю! - заворчал больной. - Ты уж, Федя, извини меня, да и перед своей супругой, за моё беспокойство вашей семьи, тоже не забудь прощения попросить!
- Полно вам, извиняться: дело житейское, а кто, как не соседи помогать друг другу должны?! Садитесь на стул, - да, с Богом, и поехали!
На достаточно широкой нижней площадке лестницы, больного мы переложили на носилки, и отнесли его в машину. Прощание соседей было тёплым, скорее, - дружественным. Сосед поинтересовался адресом больницы, куда мы собирались госпитализировать его соседа.
- В субботу, Николаич, буду у вас с визитом! Ждите!
- А как же с твоей, Федя, рыбалкой? Ты же собирался на Ладогу поехать.
- Как-нибудь, в другой раз соберусь, - вместе с вами и поедем!
Ещё один вызов, в период моей работы на "скорой помощи", запомнился мне ситуацией, которая едва не закончилась для нашей бригады трагедией. На наше счастье, этот наш вызов мы обслуживали бригадой состоящей целиком из мужчин. Во второй половине дня мы получили вызов, с ни чем не примечательным направлением на "плохо с сердцем". Скорую вызывала жена больного, возраст которого был чуть больше сорока лет. Прошли в двухкомнатную квартиру, где нас встретила встревоженная женщина, прямо с порога пояснившая, что у её мужа с ночи болит сердце, но с ней он отказывается разговаривать, и большую часть времени молчит, и смотрит на неё так, будто ничего не слышит. Поняв, что ничего путного мы от неё не добьёмся, мы прошли в довольно большую комнату, в углу которой стояла кровать, а в межоконном промежутке, стоял круглый стол, на котором лежал внушительных размеров мясницкий нож, нелепость присутствия которого в комнате, сразу бросалась в глаза. Не менее странным для нас, показалось и то, что за нашей спиной, в дверном замке мы услышали щелчок поворачиваемого в нём ключа. Больной лежит на кровати, с головой укрытый одеялом, но дыхание его заметно, потому что одеяло, в такт его дыханию шевелится. Пол комнаты покрыт ковром, закрывая его на треть поверхности. Скомканный ворох одежды валяется на диване, стоящем по диагонали к кровати, у самого окна. Доктор обращается к больному, и чуть трогает его за руку, кисть которой, тут же исчезает под одеялом. Больной нас явно слышит, и, по всей вероятности, не слишком желает с нами контактировать. Врач, не выдерживает длительного молчания, и тащит с головы больного одеяло, после чего, отлетает к дверям, получив мощный пинок в живот. В следующее мгновение, комната стала напоминать собою ринг для кетча, где основной боец, как минимум, в полтора раза превосходил каждого из нас своим весом, и был почти на голову выше, самого высокого из нас, которым оказался пострадавший первым доктор. Этот оригинальный пациент, явно рвался к столу. Мне только на мгновение удалось увидеть лицо этого "сердечника", и в следующее мгновение, перед моим лицом оказались его ноги, которые удалось обхватить своими руками. Дальше, борьба происходила в партере, и больше напоминала бесконечную возню, во время которой никак не удавалось одновременно всем троим быть свободными от мощной хватки этого бугая. Наконец, с большим трудом одна его рука была вывернута за спину, за которой последовала и вторая. Оторванными от штор шнурами, руки и ноги буйного пациента были связаны, а сам он был закатан в ковёр. На наш бешеный стук в дверь, женщина не отреагировала, и дверь была выбита ударом ноги. Мы увидели жену буйного пациента на кухне, и ей самой впору было оказывать помощь. Приведя её в чувство, мы выяснили, что муж её, работающий мясником, весь свой отпуск, "не просыхая", - пил. Объяснить, что её заставило причину вызова к своему мужу, назвать сердечным приступом, - она толком не смогла. В этом, завёрнутом в ковёр виде, мы его и доставили в психиатрическую больницу. Лица наши в ссадинах, и халаты разодраны, но наш вид, дежурного врача, похоже, не насторожил, и мы увидели второй акт представления, не желая, правда, принимать в нём участия. По дороге на станцию, меня завезли домой, где мне пришлось заменить разорванную рубашку, и халат. Остальные члены нашей бригады - выглядели не лучше меня.
Многое пришлось увидеть мне во время работы на "скорой помощи", в том числе и ночной налёт на нашу станцию наркоманов. Уже после моего увольнения со скорой, слышал я, что доктор Карев погиб от их рук, во время ложного вызова, организованного ими же. В те же годы были и тяжелые ДТП, с гибелью членов бригад "скорой", и множество всяких других нештатных ситуаций, иной раз, требующих милицейских разбирательств, и к медикам отношение имеющих, только в качестве свидетелей.
Моя специальность, не всегда становится востребованной только людской частью населения, а иной раз, позволяла мне принимать участие в лечении животных, одно из которых, было совсем уж экзотичным для наших краёв.
Около десяти лет назад, в субботу, во время сдачи дежурства по больнице, дежурившая вместе со мною сестра, сказала, что на лестнице меня ожидает какой-то мужчина. Я вышел из своего отделения, и увидел мужчину, примерно, сорока лет, который, коротко представившись, поинтересовался, не соглашусь ли я оказать помощь, подавившемуся осколком куриной кости, его животному.
- Вашу помощь, я, естественно, оплачу, и, более того, доставлю после этого вас до дому на своей машине. - Сказал он, добавив, - Инструмент, для этой процедуры, у меня есть дома, и нужны только ваши руки. Мне говорили о вас, что с животными вы умеете обращаться.
Я пожал плечами, так как не ожидал ничего более сложного, чем работу с собакой, с которыми проблем, в работе с ними, как правило, не испытывал. Зарплата же, в полторы сотни долларов в месяц, с моей высшей категорией хирурга, скорее, походила на подаяние, чем плату за работу. Я согласился. Десятиминутная наша поездка закончилась у двухэтажного особняка, поставленного на обширном участке: с английским газоном, прудом и плодовым садом.
- Пошли в дом! - позвал меня хозяин дома, и я, вслед за ним, прошел в дом, оказавшись сразу в просторной гостиной комнате, откуда, пройдя через неё, очутились в комнате, треть которой занимал неглубокий бассейн. Но, не он привлёк моё внимание, а оказавшийся почти у самых моих ног, узконосый, полутораметровый крокодил, с полностью открытой пастью, демонстрирующей великолепный набор зубов, не нуждающихся в обслуживании дантистом. Увидев этого гавиала, я и сам, подобно ему, едва не открыл свой рот, однако, счёл за лучшее, удивления своего не показывать, будто крокодилы, в качестве моих пациентов - не такая уж и редкость. Надо сказать, мне в этот день помогли любимые мною телевизионные передачи о животных, в которых мне приходилось видеть приёмы обращения с крокодилами, демонстрируемыми работниками террариумов, и охотников за ними. Понимая, что с распахнутым ртом это животное для меня опасности не представляет, я присел перед ним на корточки, и заглянул в глубину его пасти, где увидел, в самой её глубине, внедрившийся в стенку глотки осколок куриной кости. Хозяин этого "сокровища", взял с настенной полки корнцанг, и протянул его мне.
- Этим инструментом я кормлю своего "Борю" - сказал он. - Сможете им достать кость?
- Смогу! - отвечаю я, но кой-какие предосторожности, мне не помешают, тем более что, скорее всего, он окажет нам сопротивление в момент процедуры, а по окончании её, когда пасть его будет в боевой готовности, руки мои могут стать компенсацией, за украденную у него кость.
- Что вы считаете, для вашего удобства в работе, вам необходимо?
- Доска, длиною около двух метров, две прочных палки, длиной около тридцати сантиметров каждая, и несколько кусков прочной верёвки, для фиксации животного.
Хозяин гавиала был не слишком многословен. Согласно кивнув мне головой - он вышел, и вернулся пять минут спустя, в сопровождении, по всей вероятности, своего работника, нёсшего в руках весь востребованный мною набор. Наиболее сложным оказался процесс фиксации крокодила к доске, и заведение его лап за спину, что хозяином было оценено с грустной констатацией, что и здесь в ходу ментовские, как сказал он, методы работы. К концам коротких палок были приделаны петли, одну из которых, накинутую на нижнюю челюсть владелец "Бори" придерживал ногой, вторую, подхватившую верхнюю челюсть, он же, натягивал руками, не давая животному свободно мотать головой. Сама процедура заняла всего несколько секунд, после чего животное было отпущено, и оно благодарно плюхнулось в свою ванну, откуда немигающими глазами уставилось на меня, будто стараясь запомнить того, кто должен стать для него следующим обедом. Владелец "Бори" не обманул меня, и я был доставлен прямо до своей парадной, с полуторамесячным окладом в кармане. Да, здравствуют все крокодилы мира! Мне же, остаётся только пожалеть, о том, что в водах невского бассейна - крокодилы не живут.