Лебединский Дмитрий Юрьевич : другие произведения.

Самураиха

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

  -- СА­МУ­РАИ­ХА
   В мае 1943 го­да, в оче­ред­ной дет­са­дов­ский ка­ран­тин ма­ма ста­ла брать Алё­шу к се­бе на ра­бо­ту в гос­пи­таль, где, уса­див в уг­лу сво­его фи­зио­те­ра­пев­ти­че­ско­го ка­би­не­та, да­ва­ла ему в ру­ку ка­ран­даш, вы­кла­ды­ва­ла пе­ред ним на стол не­сколь­ко блан­ков, на чис­той об­рат­ной сто­ро­не ко­то­рых мож­но бы­ло что-то ри­со­вать и, стро­го на­ка­зав ему ни­ку­да из ка­би­не­та не вы­хо­дить, пре­дос­тав­ля­ла его на­дол­го са­мо­му се­бе. Сме­няя друг дру­га, в ка­би­нет за­хо­ди­ли ра­не­ные, ко­то­рые на топ­ча­нах, ус­та­нов­лен­ных за шир­ма­ми в даль­нем кон­це ка­би­не­та, ка­кое-то вре­мя ле­жа­ли, а ма­ма при­ла­жи­ва­ла им ка­кие-то шту­ки и го­во­ри­ла им стро­гим го­ло­сом: "Ле­жи­те и не ше­ве­ли­тесь!" И они ма­му слу­ша­лись. Ещё бы, ма­му не слу­шать­ся - ведь она бы­ла здесь глав­ной. Алё­ша те­перь стал луч­ше осоз­на­вать пра­во ма­мы раз­го­ва­ри­вать с ним и Ли­дой "ко­ман­дир­ским" го­ло­сом. Он, прав­да, ма­му не очень бо­ял­ся, мень­ше бо­ял­ся, чем тё­тю Зою, род­ную стар­шую ма­ми­ну се­ст­ру, ко­то­рая вме­сте со сво­им сы­ном Са­шей - двою­род­ным Алё­ши­ным бра­том, поя­ви­лась в их до­ме в фев­ра­ле это­го 43-го го­да. Тё­тя Зоя с Са­шей про­жи­ли с семь­ёй Алё­ши до кон­ца ап­ре­ля, по­ка им в этой же гос­ти­ни­це, на вре­мя вой­ны став­шей об­ще­жи­ти­ем для эва­куи­ро­ван­ных се­мей воюю­щих офи­це­ров, не да­ли од­но­ком­нат­ный но­мер, рас­по­ло­жен­ный эта­жом ни­же. Впер­вые поя­вив­шая­ся в их до­ме тё­тя Зоя бы­ла, по мне­нию Алё­ши, ста­рой, и ужас­но хри­пе­ла. С со­бой, кро­ме сво­его сы­на, она при­вез­ла во­рох ка­ких-то бу­маг и пи­сем, ко­то­рые ма­ма с Ли­дой ве­че­ра­ми чи­та­ли, и при этом пла­ка­ли. Ли­да по­том ска­за­ла Лё­ше, что пись­ма эти от ба­буш­ки, умер­шей в бло­ка­ду, а тё­тя Зоя и Шу­рик вы­жи­ли бла­го­да­ря ба­буш­ке, ко­то­рую они "съе­ли". Алё­ша вы­та­ра­щил­ся на свою млад­шую тёт­ку с ис­пу­гом:
   - По-на­стоя­ще­му, съе­ли? - спро­сил он.
   - Да нет же - глу­пый ты! Ба­буш­ка де­ли­лась с ни­ми сво­им хле­бом, а са­ма умер­ла от го­ло­да. Ни­кто ба­буш­ку не ел. Это про­сто так го­во­рит­ся - съе­ли!
   Алёш­ка по­сле этих слов Ли­ды ус­по­ко­ил­ся, но всё рав­но с опа­ской по­гля­ды­вал на тё­тю Зою. Са­ша был все­го на два го­да стар­ше Алё­ши, и серь­ёз­ных опа­се­ний у не­го не вы­зы­вал, тем бо­лее, что у Са­ши и зу­бов-то во рту по­ло­ви­ны не бы­ло. Ку­да ему съесть Алёш­ку!
   Не­за­дол­го до по­яв­ле­ния у них в до­ме тё­ти Зои с Шу­ри­ком, ма­ма с ра­бо­ты при­шла ве­сё­лой и ска­за­ла Ли­де, что Ле­нин­град­скую бло­ка­ду "по­рва­ли" и что ско­ро го­род ос­во­бо­дят со­всем. Лё­ша, не очень по­ни­мая, что та­кое бло­ка­да, при­ста­вал к Ли­де с рас­спро­са­ми, на что Ли­да от­ве­ча­ла слиш­ком длин­но, и не очень вра­зу­ми­тель­но. По­прав­ляя Лёш­ки­но сло­во "по­рва­ли" на "про­рва­ли", она суть ска­зан­но­го ею Алё­ше - не про­яс­ни­ла. Ка­кая раз­ни­ца, ре­шил он, всё рав­но, по­лу­ча­ет­ся дыр­ка. Ли­да, в кон­це кон­цов, мах­ну­ла на бес­тол­ко­во­го Алёш­ку ру­кой - пусть бу­дет дыр­ка! Тем разъ­яс­не­ние су­ти про­ры­ва бло­ка­ды для не­го и за­вер­ши­лось.
   Тё­тя Зоя с мо­мен­та при­ез­да в го­род Горь­кий по­сто­ян­но бо­ле­ла. У неё об­на­ру­жи­ли ту­бер­ку­лез гор­та­ни, и, по­это­му, на ра­бо­ту она уст­ро­ить­ся не мог­ла. Так и по­лу­чи­лось, что на пять че­ло­век, объ­е­ди­нён­ных в од­ну се­мью, че­ты­ре кар­точ­ки бы­ли "иж­ди­вен­че­ские", и од­на ра­бо­чая. Жить ста­ло слож­ней. С едой бы­ло мно­го про­блем, и её ка­та­ст­ро­фи­че­ски не хва­та­ло. Что Шу­рик, что Алё­ша - оба они бы­ли с вы­ра­жен­ной дис­тро­фи­ей, и, ко­гда ма­ма Алё­ши как-то на ра­бо­те по­жа­ло­ва­лась на свою жизнь под­ру­ге, мед­се­ст­ре с от­де­ле­ния трав­ма­то­ло­гии, а та, в свою оче­редь, пред­ло­жи­ла ма­ме от­пра­вить тё­тю Зою с Са­шей и Алё­шей на ле­то в де­рев­ню к сво­ей ма­те­ри, Лё­ши­на ма­ма за эту идею ух­ва­ти­лась.
   - Пусть, - го­во­ри­ла Раи­са Сте­па­нов­на, - де­ти и твоя се­ст­ра по­бу­дут ле­то на све­жем воз­ду­хе, по­пьют све­же­го мо­ло­ка и по­едят ово­щей. Я, - до­ба­ви­ла она, - ма­ме на­пи­шу, и она при­мет ва­ших у се­бя. Жи­вет она од­на, и, чем смо­жет, обя­за­тель­но им по­мо­жет.
   Ма­ма Раи­сы Сте­па­нов­ны жи­ла в де­рев­не, где-то на ре­ке Вет­лу­ге, ку­да в пер­вых чис­лах ию­ня и по­еха­ли: тё­тя Зоя со сво­им сы­ном Са­шей и пле­мян­ни­ком Алё­шей, а со­про­во­ж­да­ла их, Алё­ши­на ма­ма. Она долж­на бы­ла до­вез­ти их до мес­та, и, сра­зу же, вер­нуть­ся в Горь­кий - на ра­бо­ту. В во­ен­ное вре­мя, опо­зда­ние на ра­бо­ту мог­ли рас­це­нить ед­ва ли не как де­зер­тир­ст­во, что, без­ус­лов­но, влек­ло ка­ра­тель­ные по­след­ст­вия. Кста­ти, эта фор­ма дис­ци­п­ли­нар­но­го воз­дей­ст­вия на ра­бот­ни­ков лю­бой от­рас­ли, ещё мно­гие го­ды по­сле окон­ча­ния вой­ны про­дол­жа­ла су­ще­ст­во­вать, дер­жа лю­дей в уни­зи­тель­ном стра­хе. Но, я от­влёк­ся от те­мы. Алё­ша позд­нее не очень хо­ро­шо пом­нил до­ро­гу до той де­рев­ни. Он пом­нил толь­ко фраг­мент её, ко­гда, ви­ди­мо, не по­пав в пе­ре­пол­нен­ный ва­гон по­ез­да, они все чет­ве­ро еха­ли на его под­нож­ке: Алё­ша с Са­шей си­дя на его сту­пень­ках, при­жа­тые к ним те­ла­ми сво­их ма­те­рей, а Алё­шу, си­дев­ше­го с краю, у са­мо­го по­руч­ня, за во­рот­ник ру­баш­ки при­дер­жи­вал ка­кой-то муж­чи­на, за­го­ро­див­ший но­гой ши­ро­кую ды­ру под по­руч­нем, что­бы Алё­ша не вы­пал в неё под ко­ле­са ва­го­на. Их ма­те­ри стоя­ли на ниж­ней сту­пень­ке под­нож­ки. Че­рез не­сколь­ко ос­та­но­вок они по­па­ли в там­бур, и на этом вол­не­ния ма­мы и тё­ти Зои за сво­их сы­но­вей, по-ви­ди­мо­му, ис­чез­ли, как и стёр­лась из па­мя­ти Алё­ши вся даль­ней­шая их до­ро­га до нуж­ной им де­рев­ни. Де­рев­ня, в ко­то­рую они, в кон­це кон­цов, по­па­ли, Алё­ше, в об­щем-то, не за­пом­ни­лась, так как в ос­нов­ной её час­ти ни сам он, ни его двою­род­ный брат Са­ша прак­ти­че­ски не бы­ва­ли, а жи­ли они в из­бе на са­мом даль­нем её кон­це, стоя­щей как бы на от­ши­бе от ос­таль­ной де­рев­ни, ес­ли не счи­тать со­сед­ней с уча­ст­ком их хо­зяй­ки из­бы, про­хо­дя ми­мо ко­то­рой Алё­ша уви­дел вы­со­кую ко­ст­ля­вую ста­ру­ху, сто­яв­шую пе­ред сво­им до­мом в длин­ной се­ро­го цве­та юб­ке с ко­рот­ким тём­ным фар­ту­ком по­верх неё. Её ла­до­ни сви­са­ли на фар­тук спе­ре­ди, как бы при­дер­жи­вая его. Взгляд ста­ру­хи, раз­гля­ды­ваю­щей их, - про­хо­дя­щее ми­мо неё се­мей­ст­во, Алё­ша внут­рен­не рас­це­нил как уг­рю­мый или, по край­ней ме­ре, не обе­щаю­щий ни­че­го хо­ро­ше­го от близ­ко­го зна­ком­ст­ва с са­мой этой жен­щи­ной. Ме­ж­ду ос­таль­ной де­рев­ней, и до­мом этой уг­рю­мой жен­щи­ны, был ещё один дом с за­би­ты­ми крест - на­крест дос­ка­ми окон­ны­ми став­ня­ми и две­ря­ми, да гус­то за­рос­шим тра­вой дво­ром и ого­ро­дом. Сле­дую­щий двор, са­мый близ­кий к де­рев­не, был так­же пуст, но, уже по дру­гой при­чи­не. Вме­сто до­ма, судь­ба ко­то­ро­го, ви­ди­мо, бы­ла ре­ше­на слу­чай­ным по­жа­ром, в цен­тре это­го по­жа­ри­ща оди­но­ко стоя­ла за­коп­чён­ная рус­ская печь, с тру­бой, слов­но перст ука­зую­щий, на­прав­лен­ной в пус­тын­ное в этот день не­бо. Встре­тив­шая их у по­след­не­го до­ма жен­щи­на, по мне­нию Алё­ши, от­ли­ча­лась ка­ким-то "сы­рым" и мя­тым ли­цом, смот­рев­шим­ся под тём­ной ко­сын­кой поч­ти бе­лым пят­ном, с про­ва­лив­шим­ся ртом и мас­сой мор­щин, сбе­гаю­щих к не­му со всех сто­рон. Нос жен­щи­ны на­по­ми­нал со­бою проб­ку, как буд­то при­став­лен­ную к ли­цу, вме­сто нор­маль­но­го но­са. По­ка ма­ма раз­го­ва­ри­ва­ла с хо­зяй­кой до­ма, Алё­ша с Са­шей по­шли за ого­род на не­боль­шую по­лян­ку, где уви­де­ли при­вя­зан­ную к вби­то­му в зем­лю ко­лу ко­зу, ко­то­рая ус­та­ви­лась на ре­бят вы­пук­лы­ми жел­ты­ми гла­за­ми и да­же сде­ла­ла в их на­прав­ле­нии не­сколь­ко ша­гов, но на­тя­нув­шая­ся ве­рев­ка вре­за­лась ей в шею, и не пус­ти­ла её к ре­бя­там. Де­ти все же опас­ли­во от­сту­пи­ли от неё по­даль­ше. Их за­ин­те­ре­со­вал коз­лё­нок, на­хо­див­ший­ся на этой же не­боль­шой по­лян­ке, но в сто­ро­не от взрос­лой ко­зы. Коз­лё­нок сам на­пра­вил­ся в сто­ро­ну ре­бят, и Алё­ша, чуть от­влек­ший­ся раз­гля­ды­ва­ни­ем вне­зап­но за­бле­яв­шей взрос­лой ко­зы, не­ожи­дан­но по­лу­чил ощу­ти­мый удар ни­же по­яс­ни­цы. От не­ожи­дан­но­сти Лё­ша упал на чет­ве­рень­ки и сно­ва по­лу­чил удар в ту же точ­ку, по­сле че­го он рас­тя­нул­ся в тра­ве, скольз­нув по ней но­сом. Он обер­нул­ся, и, уви­дев стоя­ще­го по­за­ди не­го коз­лён­ка, ви­ди­мо, на­ме­ре­вав­ше­го­ся ещё раз бод­нуть его, тут же вско­чил на но­ги. Са­ша по­до­шел к коз­лён­ку сбо­ку, но тот сра­зу пе­ре­клю­чил­ся на но­во­го про­тив­ни­ка, и на­пал уже на не­го. Ре­бя­та сра­зу по­ня­ли, что коз­лё­нок иг­ра­ет с ни­ми, и эта иг­ра их за­хва­ти­ла, за­ста­вив вре­мен­но за­быть, за­чем, и к ко­му они сю­да прие­ха­ли. Шур­ка вста­вал на чет­ве­рень­ки, а коз­лё­нок, отой­дя от не­го на не­сколь­ко мет­ров, кру­то раз­во­ра­чи­вал­ся, и бе­жал к вы­став­лен­ной Саш­кой зад­ни­це, в ко­то­рую бил лбом, по­сле че­го Саш­ка, как пра­ви­ло, па­дал но­сом в тра­ву, а коз­лё­нок за­сты­вал над ним в на­ме­ре­нии по­вто­рить ата­ку. В это вре­мя го­лос Алё­ши­ной ма­мы по­звал ре­бят в дом, ку­да ре­бя­та и по­бе­жа­ли, пре­сле­дуе­мые коз­лён­ком, не ос­та­но­вив­шим­ся да­же по­сле то­го, как ко­за вновь при­зыв­но за­блея­ла. За­бе­жав во двор по­след­ним, Алё­ша за­хлоп­нул пе­ред но­сом коз­лён­ка ка­лит­ку и по­ка­зал ему язык.
   Под­хо­дя к до­му, ре­бя­та уви­де­ли у крыль­ца са­мо­вар, у ко­то­ро­го, из изъ­е­ден­ной ржав­чи­ной ды­ря­вой тру­бы шел дым, а сам са­мо­вар, стран­но пи­щал. Алёш­ка, впер­вые уви­дев­ший са­мо­вар, очень за­ин­те­ре­со­вал­ся им, но ма­ма по­втор­но по­зва­ла его в дом. Вой­дя из по­лу­тем­ных се­ней в ком­на­ту, Лё­ша уви­дел в ней всех: ма­му, тё­тю Зою, Шу­ри­ка и ста­руш­ку, встре­тив­шую их на ули­це. Поч­ти все, кро­ме ма­мы си­де­ли за сто­лом, на ко­то­ром в цен­тре стоя­ло блюд­це с ко­ло­тым кус­ко­вым са­ха­ром и та­рел­ка с ба­ран­ка­ми, ма­мой на­ка­ну­не отъ­ез­да при­не­сён­ны­ми в дом, и пред­на­зна­чен­ны­ми для поль­зо­ва­ния как ла­ком­ст­вом, для та­ко­го, как се­го­дня, тор­же­ст­вен­но­го слу­чая. Пе­ред ка­ж­дым си­дя­щим за сто­лом бы­ло блюд­це с чаш­кой, и толь­ко пе­ред дву­мя из них ни­кто не си­дел, и он по­нял, что это его и ма­ми­ны мес­та. По­ви­ну­ясь ма­ми­но­му при­ка­зу, он сел за стол, раз­гля­ды­вая то хо­зяй­ку, то ма­му. Ма­ма, ка­жет­ся, на­ме­ре­ва­лась ска­зать что-то важ­ное для Алёш­ки и Шу­ри­ка; не зря же их по­зва­ли в дом. И вер­но, ма­ма не за­ста­ви­ла дол­го се­бя ждать. Она сра­зу ска­за­ла, что то­ро­пит­ся на по­езд, и по­то­му, сра­зу по­сле чая уй­дёт, а по­ка хо­чет, что­бы де­ти по­зна­ко­ми­лись с хо­зяй­кой до­ма и вы­слу­ша­ли её, что­бы знать, что мож­но де­лать в до­ме, че­го нель­зя. Сна­ча­ла она на­зва­ла хо­зяй­ку Еф­ро­синь­ей Анем­по­ди­стов­ной, и Лёш­ка сра­зу по­нял, что за­пом­нить столь муд­рё­ное имя и от­че­ст­во хо­зяй­ки ему бу­дет слож­но, что он и под­твер­дил пер­вым же сво­им к ней об­ра­ще­ни­ем, сде­лан­ным по­лу­ча­сом поз­же. Лё­ша на­звал её тё­тей "По­дис­той", на что эта, в об­щем-то, как я те­перь по­ни­маю, ещё не очень ста­рая жен­щи­на ото­зва­лась сра­зу, улыб­нув­шись Лёш­ке аб­со­лют­но без­зу­бым ртом, об­на­жив­шим ро­зо­вые го­лые дес­ны. Но это бы­ло по­том, по­сле отъ­ез­да ма­мы. Сей­час же, ма­ма стро­го по­смот­ре­ла на сво­его сы­на, за ко­то­рым зна­ла при­выч­ку со­кра­щать не­по­нят­ные ему сло­ва, а из этих со­кра­щён­ных им слов, вре­ме­на­ми по­лу­ча­лись не со­всем при­лич­ные слу­ху ок­ру­жаю­щих, иной раз, и про­сто вуль­гар­ные бу­к­вен­ные со­че­та­ния. Алё­ша на этот ма­мин взгляд от­реа­ги­ро­вал по­жа­ти­ем плеч, как бы да­вая по­нять ей, что её вол­не­ния то ли, не­обос­но­ван­ны, то ли, не не­сут в се­бе смыс­ла, так как Лёш­ка всё рав­но всё пе­ре­врёт, и бу­дет на­зы­вать и ве­щи и лю­дей так, как это бу­дет ему удоб­но. Кста­ти го­во­ря, с лёг­кой Лё­ши­ной ру­ки все: и он сам, и Шу­рик, и да­же тё­тя Зоя, умер­шая в 1951 го­ду, вспо­ми­ная то, 1943 го­да ле­то и хо­зяй­ку, при­ютив­шую их в сво­ем до­ме, ина­че эту хо­зяй­ку как "По­дис­той" не на­зы­ва­ли. Прав­да, тё­тя Зоя на­зы­ва­ла её так толь­ко "за гла­за", не по­зво­ляя се­бе воль­но­стей сво­его пле­мян­ни­ка и сы­на. Ма­ма, опять же, стро­го по­смот­рев на сво­его сы­на и Са­шу, пе­ре­ве­ла взгляд на ок­но, гля­дя в ко­то­рое об­ри­со­ва­ла им обо­им гра­ни­цы, в чер­те ко­то­рых им бы­ло доз­во­ле­но гу­лять: край близ­кой со­сно­вой ро­щи, ско­рее, - пе­ре­лес­ка, по­лян­ка, где они толь­ко что бы­ли, и ули­ца, вер­нее, при­мы­каю­щая к па­ли­са­ду до­ма её часть.
   - И, что­бы к ре­ке без тё­ти Зои не под­хо­ди­ли! - до­ба­ви­ла она.
   Алёш­ки­на вы­тя­ну­тая шея, что­бы уви­деть эти гра­ни­цы доз­во­лен­но­го им для про­гу­лок про­стран­ст­ва, ма­му на­сто­ро­жи­ла.
   - На со­сед­ний уча­сток не за­хо­дить, и по ого­ро­дам не ла­зать! - Это её до­пол­не­ние бы­ло не толь­ко лиш­ним, но, и очень вред­ным. Дав­но из­вест­но, что луч­шей фор­мой по­ощ­ре­ния к со­вер­ше­нию ка­ко­го-ли­бо пра­во­на­ру­ше­ния, у оп­ре­де­лён­ной груп­пы лю­дей (как взрос­лых, так и де­тей), яв­ля­ет­ся за­прет.
   Со вре­мен ве­ди­че­ских, и, да­же рань­ше, ог­ра­ни­че­ния на что-ли­бо, оп­ре­де­ляе­мые сло­вом "та­бу", на­ру­ше­ние ко­то­ро­го ка­ра­лось на­ши­ми даль­ни­ми пра­пра­щу­ра­ми стро­го, вплоть до смер­ти, все­гда, у оп­ре­де­лен­ной час­ти лю­бо­зна­тель­ных со­пле­мен­ни­ков вы­зы­ва­ло об­рат­ную за­пре­ту ре­ак­цию: уви­деть то, - что за­пре­ще­но, уз­нать и по­про­бо­вать то, - че­го нель­зя. По всей ве­ро­ят­но­сти, ма­ма Алё­ши этих тон­ко­стей ха­рак­те­ра сво­его сы­на ещё не зна­ла. Знай, она об этом, не бы­ло бы её столь не­ос­то­рож­но про­зву­чав­ше­го за­пре­та, и, воз­мож­но, мень­ше бы бы­ло у Алё­ши с Са­шей ми­нут не­при­ят­ных кон­так­тов с со­сед­кой, - той ста­ру­хой, ко­то­рую они ви­де­ли, под­хо­дя к до­му "По­дис­ты".
   Ко­рот­ко, по­сле ма­мы вы­сту­пи­ла "По­дис­та", и у неё сло­во "нель­зя" не про­зву­ча­ло во­все. Она ска­за­ла, что, как толь­ко в её ого­ро­де что-то бу­дет со­зре­вать, это что-то, мож­но бу­дет рвать и есть, же­ла­тель­но, в уже со­зрев­шем ви­де. По­ка, прав­да, кро­ме лу­ка, ук­ро­па и ре­ди­ски, рвать бы­ло не­че­го. Вздох­нув, она по­жа­ло­ва­лась, что мор­ковь раз­ве что к кон­цу ле­та мож­но бу­дет есть, так как ны­неш­няя по­сад­ка у неё позд­няя. Жаль, ко­неч­но! Алё­ша очень лю­бил мор­ков­ку. Но, что по­де­ла­ешь: на нет, как го­во­ри­ла ма­ма, и су­да нет.
   По­сле чая, с ед­ва за­мет­ной за­вар­кой раз­бав­ляе­мой ки­пят­ком из вне­сен­но­го в дом хо­зяй­кой са­мо­ва­ра, ма­ма Алё­ши бы­ст­ро со­бра­лась, и уш­ла из до­му, ос­та­вив Алё­шу на по­пе­че­ние сво­ей се­ст­ры. Тё­тя Зоя, по­сле чае­пи­тия вы­ту­ри­ла де­тей во двор, а са­ма за­ня­лась при­го­тов­ле­ни­ем обе­да. Во дво­ре, кро­ме кур с цы­п­ля­та­ми, ни­ко­го не бы­ло. Ещё за сто­лом "По­дис­та" ска­за­ла о том, что пе­ту­ха поч­ти ме­сяц на­зад у неё ста­щи­ла ли­си­ца, а ко­ро­ву, в про­шлом го­ду объ­ев­шую­ся ле­бе­дой, при­шлось за­бить. Тет­ка гру­ст­но улыб­ну­лась: "С Маш­кой, ко­зой сво­ей, сей­час вме­сте ма­ем­ся, а те­перь вот, и Роз­ка у ме­ня поя­ви­лась - ко­зоч­ка ма­лень­кая. Не мог­ли не ви­деть! Ну, да Бог ми­ло­стив, - не ос­та­вит нас без щед­рот сво­их!" - ска­за­ла она не­по­нят­ную Алёш­ке фор­му­лу вы­жи­ва­ния. В тот же ве­чер Алёш­ка убе­дил­ся в том, что Бог на зем­ле есть. Сви­де­тель­ст­вом то­му бы­ло поя­вив­шее­ся в их до­ме мо­ло­ко, и его бы­ло яв­но боль­ше, чем хо­зяй­ка на­дои­ла от сво­ей ко­зы. Лёш­ка ви­дел сам свои­ми гла­за­ми, сколь­ко "По­дис­та" на­дои­ла днём от Маш­ки. Не слиш­ком мно­го!
   - Роз­ка, - ска­за­ла она, - ещё из ма­те­ри тя­нет. Так ведь, - ма­лая по­ка.
   Ве­че­ром, к ним в дом за­шли две тёт­ки, ка­кие-то не­улыб­чи­вые, как оп­ре­де­лил Алё­ша. Вой­дя в гор­ни­цу, од­на из них пе­ре­да­ла в ру­ки хо­зяй­ки би­дон, а вто­рая, по­ло­жив на Лёш­кин за­ты­лок шер­ша­вую ла­донь, и гля­дя од­но­вре­мен­но на Саш­ку, спро­си­ла: "Эти, что ль, Ле­нин­град­цы?" "По­дис­та" кив­ну­ла го­ло­вой. Шер­ша­вая ла­донь жен­щи­ны скольз­ну­ла по Алёш­ки­но­му за­тыл­ку и шее, не­при­ят­но ца­ра­пая её ко­жу. Тёт­ка вздох­ну­ла, и, ска­зав "По­дис­те": "За­хо­ди, ес­ли что, Фро­ся"! - вы­шла вме­сте со вто­рой жен­щи­ной, за­брав­шей свой, уже пус­той би­дон. Позд­нее, за­шла в их дом и со­сед­ка, - та са­мая, ко­ст­ля­вая, и, со­всем уж уг­рю­мая жен­щи­на, ко­то­рую хо­зяй­ка на­зва­ла при встре­че Се­ра­фи­мой. Се­ра­фи­ма, опять на­звав хо­зяй­ку по­че­му-то Фро­сей, по­зва­ла её за со­бой, и с ней вме­сте тут же вы­шла из до­ма во двор, от­ку­да, не вы­хо­дя со дво­ра на ули­цу, а раз­дви­нув пру­тья плет­ня, раз­го­ра­жи­ваю­ще­го их уча­ст­ки, они обе про­лез­ли в ого­род ко­ст­ля­вой ста­ру­хи. Прой­дя его, они очу­ти­лись в со­сед­ском дво­ре, а от­ту­да, уже в до­ме этой са­мой Се­ра­фи­мы. На­блю­дав­ший за их пе­ре­ме­ще­ния­ми Лёш­ка, по­до­шел к толь­ко что об­на­ру­жен­но­му ла­зу, ко­то­рым, ви­ди­мо, поль­зо­ва­лись дав­но и по­сто­ян­но, так как су­хие пру­тья, за­кры­вав­шие его, сколь­зи­ли лег­ко в сво­их па­зах и ис­пол­ня­ли, ско­рее все­го, бу­та­фор­скую роль, де­мон­ст­ри­руя внеш­не вы­гля­дев­шую мо­но­ли­том из­го­родь, разъ­е­ди­няв­шую со­сед­ние уча­ст­ки. Два­ж­ды, за ко­рот­кий про­ме­жу­ток вре­ме­ни ус­лы­шан­ное Лё­шей ещё од­но но­вое имя хо­зяй­ки, слег­ка обес­ку­ра­жи­ло его, но не ис­клю­ча­ло в даль­ней­шем воз­мож­но­сти поль­зо­ва­ния им, что, при­знал он сам, бы­ло бо­лее удоб­ным ин­ст­ру­мен­том в лич­ном об­ще­нии с хо­зяй­кой. В даль­ней­шем, так и по­лу­чи­лось: в лич­ном об­ще­нии хо­зяй­ку он звал тё­тей Фро­сей, а за гла­за, по-преж­не­му "По­дис­той". От Се­ра­фи­мы "По­дис­та" вер­ну­лась бы­ст­ро. Она при­нес­ла с со­бой ме­шок, за­пол­нен­ный на треть чем-то вро­де кар­тош­ки, а во вто­рой ру­ке не­сла бан­ку, опять же, с мо­ло­ком. Лёш­ка мо­ло­ко очень лю­бил, и уже ве­че­ром он им упил­ся до то­го, что в жи­во­те ста­ло по­доз­ри­тель­но гром­ко ур­чать, и хо­зяй­ка за­ста­ви­ла его про­гло­тить су­хой го­лу­бо­ва­то­го цве­та по­ро­шок, пред­ло­жив Лёш­ке за­пить по­ро­шок всё тем же мо­ло­ком. По­ро­шок, смо­чен­ный мо­ло­ком во рту Алёш­ки, раз­ма­зал­ся по нё­бу и был не­при­ят­но скольз­ким и пре­сным. На Лёш­кин во­прос: "Что это за по­ро­шок он про­гло­тил?" - хо­зяй­ка от­ве­ти­ла ко­рот­ко: "Гли­на", - чем вы­зва­ла у не­го гри­ма­су, по­хо­жую на от­вра­ще­ние. За­ме­тив её, хо­зяй­ка улыб­ну­лась и ска­за­ла, что от гли­ны ещё ни­ко­му пло­хо не ста­ло, и ни­кто от неё не умер. Что долж­но бы­ло бы быть, не съешь Алё­ша гли­ну, он так и не уз­нал, по­то­му что, тот факт, что его в тот день слег­ка "про­нес­ло", мог быть спро­во­ци­ро­ван Са­ши­ным об­ма­ном Лёш­ки.
   Вско­ре по­сле обе­да он по­шел об­сле­до­вать гра­ни­цы доз­во­лен­но­го ма­мой уча­ст­ка для его и Шу­ри­ка игр. Он про­шел­ся кра­ем уз­кой, но длин­ной со­сно­вой ро­щи, дер­жа в по­ле зре­ния дом "По­дис­ты", а ко­гда дом ис­чез, то эта гра­ни­ца уже оп­ре­де­ля­лась им по ещё вид­но­му до­му их со­сед­ки Се­ра­фи­мы. Он пе­ре­сёк по­пе­рек об­сле­дуе­мую им ро­щу и, вый­дя на про­ти­во­по­лож­ный её край, уви­дел блес­нув­шую се­реб­ром ме­ж­ду де­ревь­ев лен­ту реч­ки, ока­зав­шую­ся со­всем близ­ко от их до­ма. Это от­кры­тие Лё­шу об­ра­до­ва­ло. Го­лос Шу­ри­ка, звав­ший его, вы­вел Лё­шу из со­зер­ца­тель­но­го оце­пе­не­ния, и он по­шел на го­лос бра­та. На Са­шу он вы­шел со­всем для се­бя не­ожи­дан­но. Шур­ка что-то дер­жал в ку­ла­ке, а из не­го он, по­хо­же, что-то клал се­бе в рот, на­вер­ня­ка, что-то вкус­ное, по­то­му что, пе­ре­же­вы­вая это не­из­вест­ное по­ка Лё­ше "не­что", Саш­ка сла­до­ст­но щу­рил­ся и до­ве­ри­тель­но, как ка­за­лось Лёш­ке, улы­бал­ся ему.
   - Что ты ешь? - с не­под­дель­ным лю­бо­пыт­ст­вом, спро­сил он Са­шу, ожи­дая, что Са­ша по­де­лит­ся с ним по-брат­ски. И Са­ша "по­де­лил­ся", пред­ва­ри­тель­но спро­сив у Лёш­ки: "Кон­фет хо­чешь?" Что за во­прос?! Он кон­фет хо­тел все­гда, но ему за по­след­ний год пе­ре­па­ло раз­ве что не­сколь­ко кон­фет "по­ду­шеч­ка" об­сы­пан­ных ко­лю­чи­ми кри­стал­ла­ми са­ха­ра, да од­на­ж­ды в ма­ми­ном гос­пи­та­ле ему как-то, вско­ре по­сле Но­во­го го­да, один из док­то­ров при­нёс па­ру шо­ко­лад­ных кон­фет, од­ну из ко­то­рых, Лё­ша сра­зу съел, а вто­рую по­ло­жил в кар­ман, на­де­ясь до­ма уго­стить ею ма­му и Ли­ду. Кон­фе­та в кар­ма­не рас­тая­ла, и, хо­ро­шо, что бы­ла она в фан­ти­ке, по ко­то­ро­му и рас­тек­лась. Ма­ма от­ка­за­лась её есть. От­ка­за­лась и Ли­да, но Лёш­ки­ны сле­зы, вы­зван­ные оби­дой на их от­каз, вы­ну­ди­ли Ли­ду со­скре­сти с фан­ти­ка раз­ма­зан­ный по не­му шо­ко­лад, и съесть зло­по­луч­ную кон­фе­ту. Та­ким об­ра­зом, Са­шин во­прос, ес­те­ст­вен­но, был лиш­ним для не­го. "Ка­кие?" - спро­сил он на­ив­но.
   - Шо­ко­лад­ные! Дра­же, - до­ба­вил, улы­ба­ясь, брат, и рас­крыл свою ла­донь, на ко­то­рой влаж­но по­бле­ски­ва­ло не­сколь­ко штук тём­но-ко­рич­не­вых, слег­ка про­дол­го­ва­тых кон­фет. - Бе­ри сра­зу в рот, - ска­зал Са­ша, - а то, - в ру­ке рас­та­ют. - Алё­ша, уже зна­ко­мый с по­след­ст­вия­ми тая­ния шо­ко­ла­да, от­крыл свой рот, ку­да брат вы­сы­пал все "кон­фе­ты" сра­зу. Пред­вку­шая вот-вот долж­ную на­сту­пить сла­дость во рту, и по­ка не ощу­тив её, он рас­ку­сил па­ру из на­хо­дя­щих­ся в нём кон­фе­тин, но и те­перь ни­ка­кой сла­до­сти не ощу­тил, ско­рее, на­обо­рот, он ощу­тил что-то не­при­ят­ное, ни­как сво­им вку­сом не на­по­ми­наю­щее, да­же при­бли­зи­тель­но, кон­фе­ту. Он вы­плю­нул на свою ла­донь все "кон­фе­ты", и, уви­дев на ней жел­то­ва­то-зе­лё­ную их "на­чин­ку", гля­нул в ли­цо сво­его бра­та. Саш­ка же, ко­рот­ко, че­рез пле­чо, бро­сив в Лёш­кин ад­рес: "Ду­рак!"- уже бе­жал от не­го к до­му. От оби­ды, Алё­ша за­пла­кал, сев в тра­ву на той са­мой по­лян­ке, где пас­лась ко­за Маш­ка с коз­лён­ком Роз­кой. Слов­но на­роч­но, де­мон­ст­ри­руя Лё­ше его глу­пость, и ко­вар­ст­во его бра­та, Роз­ка, за­драв хво­стик, вы­да­ла в тра­ву це­лую горсть "кон­фет", толь­ко что по­бы­вав­ших у не­го во рту. Этот факт не­ожи­дае­мо­го от бра­та ко­вар­ст­ва, его рас­стро­ил, вы­звав в нём чув­ст­во на­не­сён­ной ему не­за­слу­жен­ной оби­ды, о ко­то­рой он на­пом­нил как-то Са­ше, бу­ду­чи уже в де­ся­ти­лет­нем воз­рас­те. Са­ша вновь по­сме­ял­ся над не­за­дач­ли­во­стью Алё­ши, по­сле че­го ус­лы­шал от сво­его ку­зе­на не со­всем ожи­дае­мый им во­прос, с яв­но про­зву­чав­шим в нём не­дву­смыс­лен­ным пред­ло­же­ни­ем: "А в нос, хо­чешь?!" Са­ша, зна­ко­мый с воз­мож­но­стя­ми сво­его бра­та раз­да­вать дол­ги, от пред­ло­же­ния Алё­ши скром­но от­ка­зал­ся, и бы­ст­ро за­крыл те­му вос­по­ми­на­ний о днях ми­нув­ших.
   Тё­тя Зоя с хо­зяй­кой, за­ни­ма­лись в ого­ро­де, про­па­лы­вая вы­ра­щи­вае­мые в нём ово­щи. С осо­бым вни­ма­ни­ем ре­бя­та на­блю­да­ли за про­пол­кой и про­ре­жи­ва­ни­ем мор­ко­ви, по­ка сво­им ви­дом ни­как не по­хо­див­шей на на­стоя­щую. Дру­гое де­ло, ви­ден­ная ими мор­ков­ка у тёт­ки Се­ра­фи­мы, ко­то­рую она без­жа­ло­ст­но вы­дёр­ги­ва­ла и ки­да­ла в ме­ж­ду­ря­дье гря­док. Пусть и тон­кие, чуть тол­ще ка­ран­даш­но­го гри­фе­ля, но за­то ро­зо­ва­то-жел­тые мор­ков­ки, яв­но го­див­шие­ся для то­го, что­бы их съесть. Об­ра­тить­ся к Тёт­ке Се­ра­фи­ме (Фи­ме, как оп­ре­де­лил по­на­ча­лу её имя Алёш­ка) с по­доб­ной прось­бой маль­чи­ки не по­сме­ли, от­кро­вен­но бо­ясь её до­воль­но су­ро­вой внеш­но­сти. Лё­ша до­воль­но дол­го на­блю­дал за про­па­лы­ваю­щей гряд­ки с мор­ков­кой тёт­кой Фи­мой, со­гну­тая спи­на ко­то­рой дол­го мая­чи­ла пе­ред его но­сом, ко­то­рым он упи­рал­ся в уз­кую щель в не­плот­но по­дог­нан­ных пруть­ях из­го­ро­ди. Лё­ша на­де­ял­ся, что вы­дер­ну­тые при про­пол­ке ма­лень­кие мор­ков­ки тёт­ка ос­та­вит на мес­те, от­ку­да ему бу­дет лег­ко их ута­щить, ре­зон­но, как он по­ла­гал, счи­тая, что взя­тую, всё рав­но вы­бра­сы­вае­мую зе­лень, счи­тать во­ров­ст­вом, да­же ма­ма, - не ста­ла бы. Од­на­ко, тёт­ка Фи­ма, за­кон­чив про­пол­ку мор­ко­ви, со­бра­ла с ме­ж­ду­рядь­ев всё, что она вы­по­ло­ла, и унес­ла за за­ды сво­его ого­ро­да двум ко­зам, пас­шим­ся, как По­дис­ти­на Маш­ка, бу­ду­чи при­вя­зан­ны­ми ка­ж­дая к сво­ему ко­лу, вби­то­му в зем­лю. Ко­вар­ст­во тёт­ки Фи­мы рас­строи­ло Лёш­ку, по­тра­тив­ше­го па­ру ча­сов на изу­че­ние воз­мож­но­сти за­вла­де­ния ла­ком­ст­вом. И всё, как ока­за­лось, - впус­тую. Бы­ло, от­че­го рас­стро­ить­ся! Му­чи­тель­ное же­ла­ние Лё­ши, и не мень­шее, по­жа­луй, Са­ши­но же­ла­ние по­про­бо­вать мор­ков­ки тёт­ки Фи­мы, ста­ло для ре­бят на­вяз­чи­вой иде­ей, но упи­ра­лось в эти­че­ские нор­мы, слов­но па­ра­зи­ти­рую­щий червь, въев­шие­ся в соз­на­ние Алё­ши: во­ро­вать нель­зя - и этот за­прет, вся­кий раз ос­та­нав­ли­вал его же­ла­ние на по­ка дос­туп­ном для со­вес­ти ру­бе­же, ко­то­рым ста­ла из­го­родь, раз­де­ляю­щая два уча­ст­ка со­сед­ст­вую­щих до­мов. По­сле про­пол­ки, на мор­ков­ных гряд­ках тёт­ки Фи­мы бот­ва по­шла в рост, вы­зы­вая у Лё­ши что-то вро­де ви­де­ний. В них, ему уда­ва­лось за­гля­нуть под зем­лю, в ко­то­рой пря­та­лись за­ман­чи­вые жел­то-оран­же­вые ко­ну­сы столь же­лан­ных мор­ко­вок. Лёш­ка ис­хо­дил слю­ной, с тру­дом от­ры­ва­ясь от со­зер­цае­мо­го им ого­род­но­го бо­гат­ст­ва ста­ру­хи. Од­на­ж­ды, он был за­стиг­нут врас­плох за став­шим при­выч­ным для не­го за­ня­ти­ем - за­гля­ды­ва­ни­ем в со­сед­ский ого­род. От про­зву­чав­ше­го за его спи­ной го­ло­са тёт­ки Фи­мы, Алё­ша ед­ва не опи­сал­ся от стра­ха.
   - Ну, и что ты там хо­ро­ше­го уви­дел?
   Лё­ша обер­нул­ся. Над ним воз­вы­ша­лась то­щая фи­гу­ра тёт­ки Фи­мы, глу­бо­ко по­са­жен­ные гла­за ко­то­рой смот­ре­ли на не­го серь­ёз­но, без те­ни улыб­ки. Про­доль­ные глу­бо­кие бо­роз­ды её мор­щин на бу­ро­го цве­та ко­же ли­ца, соз­да­ва­ли ощу­ще­ние, что ли­цо её от­де­лы­ва­ли ес­ли не то­по­ром, то уж, по мень­шей ме­ре, - но­жом, что у Алё­ши вы­зва­ло внут­рен­нее со­дро­га­ние. Он от­кро­вен­но бо­ял­ся этой су­ро­вой ста­ру­хи, ко­то­рая, ка­жет­ся, ни­ко­гда не уме­ла улы­бать­ся. Лёш­ка, за­ра­нее стра­дая от не­воз­мож­но­сти сов­рать ей, чуть при­под­нял го­ло­ву, гля­нул ис­под­ло­бья в ли­цо страш­ной ста­ру­хи, и ти­хо от­ве­тил: "Мор­ков­ку уви­дел!" Тёт­ка Фи­ма как-то стран­но всхлип­ну­ла над его вновь опус­тив­шей­ся го­ло­вой, и, от­ру­бая вся­кие со­мне­ния в ис­тол­ко­ва­нии ска­зан­но­го ею, ска­за­ла: "По­ка мор­ков­ка не вы­рас­тет, тро­гать её я вам обо­им не раз­ре­шаю! Ес­ли пой­маю на гряд­ке, - на­де­ру ва­ши за­ды кра­пи­вой! Так оба и знай­те!" По­вер­нув­шись к Лё­ше спи­ной, она про­шла в дом "По­дис­ты". Опа­са­ясь по­втор­ной встре­чи с тёт­кой Фи­мой, Алё­ша сбе­жал со дво­ра, и вско­ре при­сое­ди­нил­ся к Са­ше, хо­див­ше­му по со­сно­во­му пе­ре­лес­ку с кор­зин­кой в ру­ках, в ко­то­рую он со­би­рал со­сно­вые шиш­ки и мел­кие су­хие ве­точ­ки для хо­зяй­ско­го са­мо­ва­ра. Алё­ша при­сое­ди­нил­ся к бра­ту, и они до­воль­но бы­ст­ро на­пол­ни­ли всю кор­зин­ку су­хи­ми со­сно­вы­ми шиш­ка­ми. От­не­ся их в дом, ре­бя­та вер­ну­лись в со­сно­вый пе­ре­ле­сок. Дой­дя до про­ти­во­по­лож­но­го его края - ту­да, ку­да Алё­ши­на ма­ма хо­дить им вро­де бы за­пре­ща­ла, оба они уви­де­ли не­да­ле­кую от них реч­ку, ту её часть, ко­то­рую Алё­ша уже ви­дел. Ни ми­ну­ты не за­дер­жи­ва­ясь, но с ого­вор­кой Лё­ши, как бы про­щаю­щей их на­ру­ше­ние ма­ми­но­го за­пре­та: "Мы не­на­дол­го!" - слов­но ма­ма мог­ла их слы­шать, они спус­ти­лись к бе­ре­гу реч­ки, где за­ста­ли ком­па­нию сель­ских ре­бят, боль­шин­ст­ву ко­то­рых бы­ло не мно­гим бо­лее лет, чем им са­мим. Толь­ко один маль­чик вы­гля­дел зна­чи­тель­но стар­ше всех ос­таль­ных. Ему бы­ло не ме­нее де­ся­ти - один­на­дца­ти лет. Этот маль­чик, как по­том ока­за­лось, прие­хал на ле­то к сво­ей ба­буш­ке из Са­ра­то­ва, и, ока­зы­ва­ет­ся, хо­ро­шо знал и са­му "По­дис­ту" - тё­тю Фро­сю, и её со­сед­ку - тёт­ку Фи­му, на­звав её по­че­му-то Са­му­раи­хой. Алё­ша, же­лая, как все­гда, со­кра­тить не­по­нят­ное на­зва­ние че­го-ли­бо, тут же обоз­вал её "Са­раи­хой". Маль­чик, прав­да, его по­прав­ки не при­нял, и вновь по­вто­рил, ви­ди­мо, уже ус­то­яв­шее­ся в маль­чи­ше­ской сре­де про­зви­ще тёт­ки Фи­мы. "Са-му-ра-и-ха", - по сло­гам и внят­но вте­мя­шил он в соз­на­ние Алёш­ки но­вое для не­го про­зви­ще страш­ной тёт­ки. Обос­но­вы­вая воз­ник­но­ве­ние это­го про­зви­ща, маль­чик по­яс­нил, что са­му­раи жи­вут в Япо­нии, и обя­за­тель­но ре­жут се­бе жи­во­ты но­жи­ка­ми. Что­бы уме­реть, - до­ба­вил он. Лёш­ку да­же пе­ре­дер­ну­ло от стра­ха. По­нят­но, по­ду­мал он, ес­ли уж са­ми се­бе са­му­раи ре­жут по­чём зря жи­во­ты, то уж та­ких, как он - Лёш­ка, ре­зать эти са­мые са­му­раи, мо­гут це­лы­ми пуч­ка­ми. Ре­бя­та в этот день дол­го бы­ли на ре­ке в ком­па­нии де­ре­вен­ских ре­бят. Са­ра­тов­ский маль­чик ла­зал под бе­ре­гом ре­ки, в мел­ко­вод­ной её час­ти, и вы­лез из во­ды с де­сят­ком пер­ло­виц в ру­ках, с ни­ми, по его сло­вам, он знал, что де­лать. Маль­чиш­ка яв­но был из тех, ко­го на­зы­ва­ют "бе­до­вый", а, зна­чит, он имел кой-ка­кой жиз­нен­ный опыт, по­зво­ляв­ший ему ру­ко­во­дить ме­люз­гой вро­де Саш­ки и Алё­ши. И ко­ро­бок спи­чек, и склад­ной но­жик в кар­ма­нах у маль­чи­ка име­лись, ви­ди­мо, для за­ра­нее пла­ни­руе­мо­го им дей­ст­ва. Он ско­ман­до­вал сво­ему ма­ло­лет­не­му от­ря­ду, что­бы ре­бя­та при­нес­ли су­хих ве­ток для ко­ст­ра, а сам, но­жом сре­зал не­сколь­ко тон­ких пру­ти­ков ивы, за­ост­рив их с од­но­го кон­ца. За­тем, он раз­бил кам­нем все ра­ко­ви­ны пер­ло­виц, от­ку­да вы­та­щил блед­ные ко­моч­ки тел мол­лю­сков, и на­са­дил их на пру­тья. Лё­ша с ин­те­ре­сом на­блю­дал за его дей­ст­вия­ми, га­дая, для че­го маль­чиш­ка всё это про­де­лы­ва­ет.
   - Есть хо­чешь? - спро­сил его на­ко­нец маль­чик.
   Алё­ша сглот­нул слю­ну, по­то­му что есть он хо­тел поч­ти все­гда, а вре­мя обе­да, не­за­мет­но уже на­сту­пив­шее, не за­ме­ни­ло ему са­мо­го обе­да. Он со­глас­но кив­нул маль­чи­ку го­ло­вой. Да, есть он хо­тел!
   - Сей­час по­ешь! - ска­зал маль­чик, не ска­зав, прав­да, сло­ва "по­едим", что де­мон­ст­ри­ро­ва­ло; ли­бо ши­ро­ту его на­ту­ры, ли­бо - на­клон­но­сти экс­пе­ри­мен­та­то­ра, же­лаю­ще­го най­ти се­бе объ­ект, на ко­то­ром мож­но про­сле­дить по­след­ст­вия про­во­ди­мо­го экс­пе­ри­мен­та. Ес­ли этот за­мо­рыш, съев пер­ло­ви­цу, - вы­жи­вет, зна­чит, мож­но бу­дет и са­мо­му по­про­бо­вать это блю­до. А по­ка, мож­но де­мон­ст­ри­ро­вать щед­рость сво­ей ду­ши. Че­рез два­дцать ми­нут, пер­вый им­про­ви­зи­ро­ван­ный шам­пур с на­са­жен­ны­ми на не­го те­ла­ми пер­ло­виц, был от­дан в ру­ки Лё­ше. Об­жи­гая паль­цы, Лё­ша стя­нул с па­лоч­ки поч­ти пол­но­стью обуг­лив­ший­ся ку­со­чек мя­са, и пе­ре­дал па­лоч­ку, с ос­таль­ны­ми, по­чер­нев­ши­ми от ко­по­ти ку­соч­ка­ми мол­лю­сков, сво­ему бра­ту. Ос­таль­ные де­ти не слиш­ком де­мон­ст­ри­ро­ва­ли же­ла­ние при­сое­ди­нить­ся к их тра­пе­зе. Они ок­ру­жи­ли брать­ев, и, часть из них, за­дум­чи­во ко­вы­ряя в сво­их но­сах, с не­скры­вае­мым лю­бо­пыт­ст­вом сле­ди­ла за тем, что про­изой­дёт даль­ше. У Лё­ши, по­сле то­го, как он об­ше­лу­шил обуг­лив­шую­ся пер­ло­ви­цу, ос­та­лась мик­ро­ско­пи­че­ская её часть, год­ная для еды. Жев­нув, для при­ли­чия, па­ру раз этот ма­лень­кий ку­со­чек мя­са, Лё­ша про­гло­тил его, и по­тя­нул­ся к бра­ту, за сле­дую­щим, ока­зав­шим­ся при де­гу­ста­ции, впол­не съе­доб­ным, но, при от­сут­ст­вии со­ли, поч­ти без­вкус­ным, о чём он и со­об­щил со­брав­шим­ся во­круг не­го маль­чиш­кам. Ос­таль­ные три пер­ло­ви­цы с пер­во­го шам­пу­ра Шу­рик ус­пел съесть сам, ос­та­вив без ком­мен­та­ри­ев своё от­но­ше­ние к съе­ден­но­му. Сле­дую­щие пять пер­ло­виц сло­па­ли ок­ру­жав­шие их де­ти. Сам ини­циа­тор пир­ше­ст­ва - их не ел. Ви­ди­мо, он хо­тел про­сле­дить за по­след­ст­вия­ми про­во­ди­мо­го им экс­пе­ри­мен­та, так как, на­вер­ное, счи­тал, что сам экс­пе­ри­мен­та­тор дол­жен ос­тать­ся при лю­бом ис­хо­де экс­пе­ри­мен­та жи­вым, что­бы сви­де­тель­ст­во­вать пе­ред об­ще­ст­вом о воз­мож­но­сти упот­реб­ле­ния в пи­щу этих мол­лю­сков. В поль­зу это­го пред­по­ло­же­ния го­во­рит то, что уже на сле­дую­щий день, этот маль­чиш­ка сам ску­шал боль­шую часть до­бы­тых им пер­ло­виц, не ос­тав­ляя, прав­да, свои­ми за­бо­та­ми пер­вых уча­ст­ни­ков про­ве­ден­но­го им экс­пе­ри­мен­та.
   На обед, они оба: Са­ша и Алё­ша - опо­зда­ли, и поя­ви­лись в до­ме "По­дис­ты" с пе­ре­ма­зан­ны­ми са­жей ли­ца­ми. Тё­тя Зоя вы­да­ла обо­им по уве­си­сто­му под­за­тыль­ни­ку, уп­ре­ж­даю­ще­му объ­яс­не­ния при­чин их опо­зда­ния к обе­ду. По­ни­мая, что са­жа на ли­цах обо­их маль­чи­шек мо­жет быть след­ст­ви­ем ог­ня, тёт­ка об­сле­до­ва­ла кар­ма­ны оголь­цов, и, не най­дя в них спи­чек, ус­по­кои­лась.
   С это­го дня, ре­бя­та до­воль­но час­то про­во­ди­ли вре­мя на реч­ке в ком­па­нии де­ре­вен­ских ре­бят, не за­бы­вая, прав­да, и ком­па­ней­скую Роз­ку, у ко­то­рой на лбу про­ре­за­лось два кос­тя­ных бу­гор­ка, ко­то­ры­ми она ис­прав­но поль­зо­ва­лась, мо­ло­тя ими в под­став­ляе­мые ей зад­ни­цы маль­чи­шек. Не за­бы­ли ре­бя­та и про мор­ков­ку Са­му­раи­хи, на ко­то­рую Алё­ша про­дол­жал смот­реть сквозь пру­тья плет­ня, но толь­ко то­гда, ко­гда он во дво­ре ви­дел тет­ку Се­ра­фи­му. По­зво­лить се­бе влезть к ней в ого­род, Лёш­ка уже не мог, окон­ча­тель­но пе­ре­став се­бя те­шить та­кой воз­мож­но­стью. У Са­ши, как тот по­ни­мал, мо­раль­ных ог­ра­ни­че­ний пе­ред Са­му­раи­хой не бы­ло, и он на­стой­чи­во пред­ла­гал Лёш­ке со­вер­шить на­бег на со­сед­ский ого­род. Лёш­ка, пря­мое свое уча­стие в на­бе­ге на ого­род от­ме­тал ка­те­го­ри­че­ски, но под воз­дей­ст­ви­ем уго­во­ров бра­та со­гла­сил­ся на роль на­блю­да­те­ля, пре­ду­пре­ж­даю­ще­го опас­ность по­яв­ле­ния про­тив­ни­ка на при­гра­нич­ной тер­ри­то­рии сво­его уча­ст­ка.
   В пер­вой де­ка­де ав­гу­ста, средь бе­ла дня, маль­чиш­ки со­вер­ши­ли раз­бой­ный на­бег на ого­род Са­му­раи­хи. Ак­ку­рат­но рас­ши­рен­ный лаз в плет­не, ко­то­рым со­сед­ст­вую­щие хо­зяй­ки ре­гу­ляр­но поль­зо­ва­лись при ви­зи­тах, на­но­си­мых друг дру­гу, стал ес­те­ст­вен­ны­ми во­ро­та­ми в мир кри­ми­на­ла, на сте­зю ко­то­ро­го ре­бя­та не­ос­то­рож­но сту­пи­ли. Шу­рик скольз­нул в лаз, и сра­зу за­лег в ме­ж­ду­ря­дье гря­док с мор­ков­кой. Не под­ни­мая го­ло­вы, он, дей­ст­вуя ру­кой всле­пую, на­хо­дил пу­чок бот­вы, и за неё вы­дёр­ги­вал мор­ков­ку. Ино­гда, мор­ков­ка не вы­дёр­ги­ва­лась, и в Саш­ки­ных ру­ках ос­та­вал­ся толь­ко пу­чок бот­вы, а сам во­ж­де­лен­ный объ­ект их "тро­га­тель­но­го" вни­ма­ния ос­та­вал­ся тор­чать там, где ему и по­ло­же­но бы­ло на­хо­дить­ся, - в зем­ле. Ре­бя­та ув­лек­лись про­цес­сом во­ров­ст­ва, и Алё­ша, обя­зан­ный сле­дить за до­мом Са­му­раи­хи, позд­но за­ме­тил её по­яв­ле­ние на крыль­це жи­ли­ща. Воз­мож­но, тёт­ка Фи­ма так и не за­ме­ти­ла бы про­дел­ки маль­чи­шек, но, за­па­ни­ко­вав­ший Лё­ша дос­та­точ­но гром­ко опо­вес­тил Шу­ри­ка о гро­зя­щей ему опас­но­сти, а тот, не на­шел ни­че­го луч­ше­го, как вско­чить на но­ги, и ки­нуть­ся к рас­ши­рен­но­му ла­зу, при­жи­мая к гру­ди пу­чок мор­ков­ки. Са­му­раи­ха от­реа­ги­ро­ва­ла на акт аг­рес­сии поч­ти мгно­вен­но, и ки­ну­лась в ого­род, при­под­няв до ко­лен свою длин­ную юб­ку, что­бы ей бы­ло удоб­нее бе­жать за ре­бя­та­ми. Шу­рик, обо­гнав ти­хо­ход­но­го Алёш­ку, бе­жал впе­ре­ди не­го, те­ряя на хо­ду зло­по­луч­ную до­бы­чу. Он пер­вым вле­тел в дом "По­дис­ты", про­бе­жал ми­мо ото­ро­пев­шей ма­те­ри в ком­на­ту и, мет­нув­шись к от­кры­то­му ок­ну, вы­ва­лил­ся че­рез не­го во двор, ещё раз, уже на про­ща­нье, вы­ро­нив не­сколь­ко мор­ко­вок под по­до­кон­ни­ком, у са­мо­го из­го­ло­вья стоя­щей у ок­на кро­ва­ти. Не об­ла­дая пры­тью стар­ше­го бра­та, и уже слы­ша то­пот бо­сых пя­ток Са­му­раи­хи в се­нях, Алё­ша с раз­бе­гу ныр­нул под кро­вать, в на­де­ж­де ук­рыть­ся за сви­саю­щим с неё по­кры­ва­лом, за­быв, прав­да, уб­рать под неё свою но­гу, вы­зы­ваю­ще тор­ча­щую на­ру­жу. Ко­гда он об­на­ру­жил свою оп­лош­ность, бы­ло уже позд­но что-ли­бо ис­прав­лять, - в ком­на­ту вле­те­ла Са­му­раи­ха с гроз­но про­зву­чав­шим во­про­сом, об­ра­щен­ным к тё­те Зое: "Где су­по­ста­ты?!" Алёш­ка за­мер. Са­му­раи­ха по­до­шла к ок­ну, и в де­сят­ке сан­ти­мет­ров от сво­его ли­ца он уви­дел её бо­сые но­ги и, что ху­же, рас­ка­чи­ваю­щий­ся пе­ред его ли­цом пу­чок кра­пи­вы, ко­то­рый страш­ная тёт­ка умуд­ри­лась-та­ки со­рвать на бе­гу. За­тем, её ру­ка, с уз­ло­ва­ты­ми в сус­та­вах паль­ца­ми и вздув­ши­ми­ся ве­на­ми на ты­ле кис­ти, под­ня­ла с по­лу об­ро­нен­ные Шу­ри­ком мор­ков­ки, и что-то глу­хо стук­ну­ло по сто­лу. Са­му­раи­ха, от­хо­дя от кро­ва­ти, под ко­то­рой съё­жил­ся Алёш­ка, за­де­ла сво­ей бо­сой но­гой его тор­ча­щую сто­пу, буд­то не об­ра­тив на это ни­ка­ко­го вни­ма­ния, и, уже по­дой­дя к две­ри, об­ра­ти­лась к тё­те Зое: "Зоя Ни­ко­ла­ев­на, по­сле обе­да при­шли­те ко мне сво­их су­по­ста­тов - пусть от­ра­ба­ты­ва­ют по­тра­ву!" С тем она и вы­шла в се­ни, а от­ту­да, и на ули­цу.
   Че­рез два­дцать ми­нут в дом вер­нул­ся Са­ша. Он, вме­сте с Алё­шей, по­лу­чил от сво­ей ма­те­ри сло­вес­ный на­го­няй, с оп­ре­де­ляю­щей суть со­вер­шен­но­го ими пре­сту­п­ле­ния ха­рак­те­ри­сти­кой: во­риш­ки! Алё­ше бы­ло очень стыд­но за се­бя. Что-то ска­жет ма­ма, ко­гда уз­на­ет о его уча­стии в во­ров­ст­ве. Он ста­рал­ся не смот­реть на зло­сча­ст­ную мор­ков­ку. Её, по­доб­рав с по­лу, Са­му­раи­ха по­ло­жи­ла на край сто­ла, как на­по­ми­на­ние об их не­бла­го­вид­ном по­ступ­ке. Сло­вес­ную вы­во­лоч­ку сы­ну и пле­мян­ни­ку тё­тя Зоя за­кон­чи­ла при­ка­зом явить­ся по­сле обе­да к Са­му­раи­хе, о чём Лё­ша уже знал, и за­ра­нее па­ни­ко­вал, не пред­став­ляя се­бе, чем мо­жет за­кон­чить­ся их ви­зит к страш­ной тёт­ке. Не­бось, не ог­ра­ни­чит­ся дран­кой кра­пи­вой, по­ду­мал он, но про­мол­чал.
   Поч­ти сра­зу по­сле обе­да они оба бы­ли вы­став­ле­ны тёт­кой на крыль­цо. Она по­со­ве­то­ва­ла не тя­нуть с вы­ну­ж­ден­ным ви­зи­том, но­ся­щим от­нюдь не свет­ский ха­рак­тер. Ско­сив гла­за в сто­ро­ну до­ма Са­му­раи­хи, Лё­ша уви­дел её са­му, стоя­щую во дво­ре у сво­его крыль­ца в той же по­зе, ко­то­рая ей, ви­ди­мо, бы­ла при­су­ща: ру­ки по­верх ко­рот­ко­го фар­ту­ка, при­жи­ма­ют его к бёд­рам. Тёт­ка Се­ра­фи­ма жда­ла их! Они оба по­шли к до­му Са­му­раи­хи че­рез ули­цу, иг­но­ри­руя лаз в плет­не, ко­то­рым поль­зо­ва­лись со­сед­ки, а се­го­дня, для во­ров­ской ак­ции, ис­поль­зо­ва­ли они. Вой­дя во двор Се­ра­фи­мы, они ос­та­но­ви­лись на­про­тив страш­ной тёт­ки, а та, на­гне­тая все­лив­ший­ся в них страх, при­ня­лась мол­ча раз­гля­ды­вать их стри­же­ные ма­куш­ки. На­ко­нец, пре­кра­тив со­зер­ца­ние их го­лов, Са­му­раи­ха взя­ла в ру­ки жес­тя­ную двух­лит­ро­вую бан­ку, сто­яв­шую на крыль­це, и по­да­ла её Са­ше. К бан­ке бы­ла при­де­ла­на про­во­лоч­ная руч­ка, об­мо­тан­ная тряп­кой.
   - По­шли! - ско­ман­до­ва­ла тёт­ка, и са­ма по­шла впе­ре­ди ре­бят. Она при­ве­ла их на за­ды до­ма, ту­да, где бы­ла ко­ни­че­ской фор­мы не­глу­бо­кая яма, на­по­ло­ви­ну за­пол­нен­ная во­дой. Тёт­ка спус­ти­лась в яму, в ко­то­рой во­ды бы­ло ме­нее чем по её ко­ле­ни.
   - Сни­ми­те обувь! - ско­ман­до­ва­ла она, и, по­сле то­го как де­ти сня­ли свои сан­да­лии, она, про­тя­нув ру­ку, сца­па­ла Алёш­ку и по­ста­ви­ла его пе­ред со­бою на дно ямы. Что-то скольз­ну­ло по но­гам Алёш­ки, и он от не­ожи­дан­но­сти под­прыг­нул.
   - Не бой­ся! Здесь у ме­ня жи­вет боль­шой ка­рась, и я хо­чу его вы­ло­вить, а по­том, и съесть. В во­де мне его не пой­мать. Вот этой бан­кой вы вдво­ем вы­ка­чае­те из ямы всю во­ду, а по­том, пой­мае­те ка­ра­ся. По­ка ра­бо­ту не вы­пол­ни­те, ни­ку­да от­сю­да не ухо­дить. Я про­ве­рю!
   У Лё­ши по­сле её слов о том, что она хо­чет съесть ка­ра­ся, не ос­та­лось со­мне­ний в её спо­соб­но­сти сло­пать и его са­мо­го, в слу­чае, ес­ли ка­рась не бу­дет пой­ман. Шу­ри­ка она по­ста­ви­ла на склон ямы, ска­зав, что из по­да­вае­мой ему бан­ки, он дол­жен бу­дет вы­ли­вать во­ду за края ямы, с тем, что­бы вы­ли­вае­мая во­да об­рат­но в неё не ска­ты­ва­лась. Са­ма она сра­зу уш­ла в дом, из ок­на ко­то­ро­го мог­ла на­блю­дать за дей­ст­вия­ми ре­бят, не тре­во­жа их по­на­прас­ну сво­им при­сут­ст­ви­ем.
   Сна­ча­ла, ра­бо­та у ре­бят шла до­воль­но бой­ко, но уже ми­нут че­рез пят­на­дцать Лё­ша ус­тал под­ни­мать, ста­но­вив­шую­ся с ка­ж­дым ра­зом всё тя­же­лей и тя­же­лей жес­тя­ную бан­ку с во­дой, и, на­ко­нец, он пе­ре­стал во­все под­ни­мать её. Ви­ди­мых из­ме­не­ний в уров­не во­ды в яме Шур­ка не от­ме­тил, но до­воль­но бы­ст­ро со­об­ра­зил, что нуж­но по­ста­вить ка­кую-ни­будь веш­ку в во­ду, что­бы знать, на­сколь­ко она убы­ва­ет в про­цес­се про­из­во­ди­мой ими ра­бо­ты. Алёш­ка вы­брал­ся из во­ды и сел в тра­ву на краю ямы, а Шу­рик ушел ку­да-то, но, вско­ре вер­нул­ся с пал­кой в ру­ках, ко­то­рую, спус­тив­шись в яму, за­гнал в её дно до при­мет­но­го суч­ка, ед­ва ка­саю­ще­го­ся по­верх­но­сти во­ды. Слег­ка пе­ре­дох­нув, де­ти сно­ва при­ня­лись за пре­рван­ную ра­бо­ту, вновь длив­шую­ся не бо­лее де­ся­ти - пят­на­дца­ти ми­нут, по­сле че­го по­сле­до­вал оче­ред­ной от­дых. Сно­ва Са­ша спус­тил­ся в яму, и по­сле то­го, как из нее вы­брал­ся Алё­ша, с удов­ле­тво­ре­ни­ем от­ме­тил, что уро­вень во­ды в яме упал на не­сколь­ко сан­ти­мет­ров. Так, с пе­ре­ры­ва­ми, они ра­бо­та­ли ещё око­ло ча­са. Во­ды в яме ос­та­лось со­всем не­мно­го, и ре­бя­та, ко­то­рым ра­бо­та из­ряд­но на­дое­ла, ре­ши­ли ру­ка­ми пой­мать ка­ра­ся, уже по­сто­ян­но сколь­зив­ше­го по но­гам Алё­ши, вся­кий раз вы­зы­вая у не­го не очень при­ят­ные ощу­ще­ния. Под но­га­ми он ощу­щал что-то плот­ное, на чём он поч­ти по­сто­ян­но сто­ял, ис­поль­зуя это "не­что" как на­деж­ную опо­ру для ног. Ка­рась в ру­ки не да­вал­ся, и пе­ре­ма­зан­ные гря­зью ре­бя­та, в кон­це кон­цов, бы­ли вы­ну­ж­де­ны про­дол­жить своё за­ня­тие по от­кач­ке во­ды из ямы, что по­тре­бо­ва­ло ещё око­ло по­лу­ча­са ра­бо­ты. На­ко­нец, в яме ос­та­лась толь­ко жид­кая грязь, и в ней во­зил­ся при­лич­ных раз­ме­ров ка­рась, в кон­це кон­цов, пе­ре­гру­жен­ный Са­шей в бан­ку. С ней Саш­ка и от­пра­вил­ся к тёт­ке Са­му­раи­хе. А та уже стоя­ла на крыль­це, ожи­дая ре­бя­чий улов. Алёш­ка в это вре­мя пы­тал­ся что-то из­влечь из гря­зи, в ко­то­рой он пе­ре­во­зил­ся столь ос­но­ва­тель­но, что да­же род­ная ма­ма вряд ли смог­ла бы уз­нать его в этом чу­ма­зом чу­че­ле. Сколь­зя ру­ка­ми по не­ви­ди­мо­му в гря­зи пред­ме­ту, Але­ша до­б­рал­ся до его бо­лее уз­кой час­ти, ока­зав­шей­ся круг­лой же­ле­зя­кой, за ко­то­рую он и по­тя­нул его на се­бя. Из­вле­чен­ным из ила пред­ме­том ока­за­лась ста­рая, про­ржа­вев­шая вин­тов­ка, вы­звав­шая у Алё­ши удив­ле­ние. Паль­ца­ми ног он на­щу­пал что-то, что по­ка­лы­ва­ло его по­дош­вы, и вы­удил на свет бо­жий ещё не­сколь­ко па­тро­нов, на­вер­ное, от этой же вин­тов­ки. По­до­шед­шая с Шу­ри­ком к краю ямы Са­му­раи­ха, уви­дев вин­тов­ку и па­тро­ны, кри­во ус­мех­ну­лась, и, вы­та­щив их на­верх, бро­си­ла вин­тов­ку в тра­ву, а па­тро­ны вы­сы­па­ла в уже пус­тую бан­ку. Ре­бят, из­ряд­но вы­ма­зав­ших­ся в гря­зи, она за­ста­ви­ла снять тру­сы, и Алёш­ка с ужа­сом по­ду­мал, что сей­час она нач­нет за­клю­чи­тель­ную часть ка­ра­тель­ной ак­ции - рас­пла­ты за во­ров­ст­во мор­ков­ки. Не ина­че, она воз­на­ме­ри­лась драть их зад­ни­цы кра­пи­вой - и это её, пред­по­ла­гае­мое Лё­шей ко­вар­ст­во, ед­ва не за­ста­ви­ло его за­ра­нее всплак­нуть. Од­на­ко, Са­му­раи­ха, вме­сто то­го что­бы вы­драть маль­чи­шек, по оче­ре­ди об­ли­ла их во­дой, взя­той из на­гре­той солн­цем боч­ки, стоя­щей под стре­хой до­ма. Сня­тые маль­чи­ше­чьи тру­сы она тут же во дво­ре вы­по­лос­ка­ла и от­жа­ла, ско­ман­до­вав: "На­день­те! На вас ско­рее вы­со­хнут!" За­клю­чи­тель­ный ак­корд вос­пи­та­тель­ной ак­ции Са­му­раи­хи по­ра­зил де­тей. Из до­ма, ку­да она на ми­ну­ту от­лу­чи­лась, вер­ну­лась на крыль­цо Са­му­раи­ха, и в ка­ж­дой её ру­ке бы­ло по боль­шо­му пуч­ку мор­ков­ки, ко­то­рую она и пе­ре­да­ла ре­бя­там со сло­ва­ми: "Всё воз­да­ёт­ся по тру­дам на­шим!.. А во­ро­вать, ре­бя­та, не­хо­ро­шо! Не кра­сит во­ров­ст­во че­ло­ве­ка! Иди­те гу­лять! Не сер­жусь я на вас!"
   Ве­че­ром, она, как обыч­но, за­шла в дом к "По­дис­те", за­не­ся к ней бан­ку с мо­ло­ком? и в авось­ке мо­ло­дую кар­тош­ку. О про­шед­шем ин­ци­ден­те она не об­мол­ви­лась ни сло­вом.
   Ре­бя­та ни­ко­гда боль­ше не на­ве­ща­ли ого­ро­да тёт­ки Се­ра­фи­мы, да и она, еже­ве­чер­не ода­ри­вая их пуч­ком слад­кой мор­ков­ки, уже не то­ро­пи­лась по­ки­дать их дом сра­зу по­сле сво­его дар­ст­вен­но­го ви­зи­та, а уса­жи­ва­лась на ска­мей­ку, сто­яв­шую вдоль сте­ны ком­на­ты, под са­мым её ок­ном, и мол­ча гля­де­ла на маль­чи­шек хру­стя­щих при­не­сен­ной ею мор­ков­кой.
   В кон­це ав­гу­ста, в до­ме Еф­ро­си­ньи Анем­по­ди­стов­ны поя­ви­лась ма­ма. Она прие­ха­ла вме­сте с Ли­дой, взя­той с со­бою, в на­де­ж­де, при­ку­пить в де­рев­не ово­щей для их не­ма­лой те­перь се­мьи. Все­го то­го, что бы­ло при­не­се­но де­ре­вен­ски­ми жен­щи­на­ми в этот день в их дом, они не смог­ли взять с со­бою, и де­нег с них, ни­кто из де­ре­вен­ских жен­щин не взял. Тёт­ка Се­ра­фи­ма при­шла по­след­ней, при­не­ся с со­бою две са­мо­дель­ные ко­том­ки с лям­ка­ми, на­пол­нен­ные мор­ков­кой. Обе эти ко­том­ки бы­ли раз­ме­ров по­зво­ли­тель­ных для дет­ских спин Са­ши и Алё­ши. По­ки­дав­шую де­рев­ню се­мью, и тет­ка Се­ра­фи­ма, и Еф­ро­си­нья Анем­по­ди­стов­на кре­сти­ли в спи­ну: Се­ра­фи­ма ши­ро­ко и раз­ма­ши­сто, а Еф­ро­си­нья, - мел­ким и час­тым кре­стом. До стан­ции их под­вез­ли на те­ле­ге.
   Так и ос­та­лись в па­мя­ти Алё­ши эти две жен­щи­ны: од­на мяг­кая, уют­ная и до­маш­няя - тет­ка Еф­ро­си­нья, вто­рая, - Се­ра­фи­ма, пом­нит­ся чёт­че. Её ху­дая, вы­со­хшая фи­гу­ра, слов­но вы­те­сан­ная из ста­ро­го про­мо­рен­но­го де­ре­ва: су­хо­го и уже по­тре­скав­ше­го­ся, до сих пор гре­зит­ся Алек­сею, и не­обя­за­тель­но в сон­ных ви­де­ни­ях. Её не­улыб­чи­вое ли­цо пол­но скор­би и по­ни­ма­ния, ши­ро­ты ду­ши и бес­ко­ры­ст­ной щед­ро­сти. Оно бы­ло пол­но ве­ли­чия и осоз­на­ния че­ло­ве­че­ско­го дол­га.
   СПА­СИ­БО ЭТИМ ЖЕН­ЩИ­НАМ!
   P.S. В этом рас­ска­зе ис­поль­зо­ва­ны вос­по­ми­на­ния тё­ти Зои, мо­ей ма­мы, и мои соб­ст­вен­ные фраг­мен­ты па­мя­ти.
   Ле­нин­град, С. - Пе­тер­бург, ст. Но­во­ла­за­рев­ская - 2006 год
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"