Ряду обстоятельств своей жизни я обязан достаточно близким знакомством с тайгой и её обитателями. Под её обитателями, я понимаю, в данном случае, не столько, и не только таёжную фауну, описание которой, что в художественной, что в научной литературе, дано с известной долей доскональности, но, прежде всего тех, кто волею случая, или своею волей влились в эту обитель, в которой только неопытный слух и глаз не замечает жизнь полную своих страстей, постоянной борьбы, отчаяния, и, подчас, страданий. Тайга, под своею кровлей собирает разный люд: от отчаянных авантюристов и романтиков, до случайных искателей быстрого обогащения за её счёт, а то, и тех искателей покоя и уединения, рассчитанного на большие сроки, которые, обретя, наконец-то его, вскорости стараются сбежать обратно, в окружение более знакомого им мира, не пугающего их своей новизной, и, Бог с ним, - с одиночеством скитника, так и не познанного ими.
Есть ещё один тип людей, как правило, с неустроенной судьбой, лишенных своего собственного угла скитальцев, которых, приютив под своею сенью: кого на время, а кого - навсегда, тайга старательно оберегает от многих людских соблазнов. Геологическое, в основном, начальство, или леспромхозовское, дарит им право на свой, делимый с таким же бездомным бедолагой угол. Всякое бывает.
Дважды, с перерывом в девять лет, и в разных, удалённых друг от друга местах, как минимум, на три с лишним сотни километров, мне пришлось встретиться с человеком, имя которому заменила его кличка - "шатун". По словам людей, знавших о нём больше, чем я, он многие годы проводит свою жизнь "шатаясь" по таёжным углам, имея перед собою только две цели: начала и конца пути, дойдя до которых, он разворачивается, и следует в обратном направлении. Один конечный пункт этого пути, - мне известен, - это посёлок Зырянка, что находится на северо-востоке Якутии. Второй, как я слышал, предположительно, находится в Синегорье, и расстояние между этими двумя посёлками, ни как не меньше тысячи километров. Как и чем он питается весь этот долгий путь - мне неизвестно, но, дважды встреченный мною, он шел с абсолютно пустой котомкой, и, оба раза, вдали от ближайшего жилья.
Первый раз я его увидел на другом берегу Колымы, на расстоянии почти трёхсот километров от ближайшего жилья. Была ранняя осень 1981 года. Я в тот день был на базе у своего друга; охотника-профессионала, Ротова Юрия, стоявшего в устье Сугоя, правого притока Колымы. Глаз живущего в тайге человека, как и глаз животного, быстро, боковым зрением схватывает любое смещение предмета в попавшей в зрительный охват перспективе, и, уже "зацепившись" за эту смещаемую точку, ведёт её, словно хищник свою добычу. В этот день, о котором я пишу, - так и произошло. Мы с Юрием возились у лодки, причаленной в небольшом затоне Колымы, чуть ниже устья Сугоя, когда Юрий, внезапно достав из лодки свой рюкзак, и, вынув из него бинокль, поднёс его к глазам. Я посмотрел в направлении его обзора, и заметил чуть смещаемую точку на другом берегу Колымы, метрах в пятистах выше нас по её течению.
- Один, и без оружия! - сказал Юрий. - Давай прокатимся! Может, помощь человеку нужна.
По левому берегу Колымы, по той - противоположной стороне, которой шел тот человек, ближе трёхсот километров никакого жилья нет, и, естественное в этих условиях желание Юрия помочь человеку, предположительно, попавшему в беду, было продиктовано, прежде всего, опасениями за его жизнь. Однако, таёжные встречи, часто чреваты сюрпризами, и не всегда приятными, во избежание которых, мы с ним отправились, захватив с собою и запас продуктов, и карабины. Увидев лодку, направляющуюся в его сторону, человек на берегу остановился, и уселся на ствол обсохшей, вынесенной половодьем на берег лиственницы, явно, ожидая нас. Уже на подходе к берегу, снова взяв в руки бинокль, Юрий сказал: "Это "Шатун". Я его знаю, - третий раз встречаю. Сейчас дадим ему продуктов, - и разойдёмся! В нашей помощи он не нуждается!" Так оно и было. Выходя из лодки, Юрий вытащил из неё рюкзак, и подошел к заросшему спутанной бородой мужику, лицо которого было спокойно, и не выражало радости от встречи с нами. Поздоровались.
- Снова в Зырянку?
Мужик кивнул головой. Открыв горловину рюкзака, Юрий вынул из него пару буханок хлеба, несколько банок тушенки и пару банок сгущенного молока. "Шатун" снял с себя легковесный сидор, и молча загрузил его продуктами даденными ему.
- Спичками, если есть, поделитесь! Мои вчера намокли.
Две - три коробки спичек в наших рюкзаках всегда находились, и мы их отдали странному мужику, который к нам тут же утратил всякий интерес, и теперь сидел на бревне, молча, глядя на воду Колымы, и, будто задумавшись. Мы простились с ним, но, кроме "спасибо" сказанным им вместо прощания, мы от него ничего не услышали. И на том, что называется, ему спасибо! Пока Юрий общался с этим странным мужиком, я, чуть отойдя к близкому завалу, заглянул под него, т.к. что-то привлекло моё внимание, но кроме куска полиэтилена, ничего там не увидел. Возвращаясь к Юрию, я заметил на поясе у "Шатуна" охотничий нож в ножнах, а за спиной, заткнутый за пояс лёгкий топорик с хорошо заточенным лезвием. Не густо для таёжной жизни. Едва наша лодка отошла от берега, и вышла на стремнину речного потока, "Шатун" поднялся с бревна, и, подняв с земли лежавшую на ней палку, служившую ему посохом, вновь пошагал неторопливым шагом вдоль берега, вниз по течению Колымы. Вернувшись на Юрину базу, за обедом спрашиваю его, как же этот мужик через речки переправляется, ведь притоков по Колыме достаточно много.
- Переправляется как-то. - Ответил Юрий. - Ты бы у него и спросил, - как.
На этом обсуждение темы странностей человеческих поступков, нами была закрыта.
В 1991 году, при моей поездке в посёлок Балыгычан, по зимнику, длина которого около трёхсот километров, на подъёме к перевалу, за которым примерно в тридцати километрах расположен посёлок лесозаготовителей "Лунный", к тому времени уже заброшенный, перед собою видим спину идущего в этом же направлении мужчины, на плечах которого, кроме тощего сидора, ничего нет, а из-под полы ватника торчит кончик рукоятки топора. Прошу шофёра остановиться около этого странного ходока. На улице около минус пятидесяти, а на ногах его - обычные ботинки, правда, явно большего размера, чем он обычно носит. Выхожу из машины, и, загородив ему дорогу, здороваюсь, сразу узнав в нём, запомнившегося мне "Шатуна". Юры уже давно нет в живых, а этот всё ещё ходит, - подумалось мне.
Я вынул из машины пару буханок хлеба, взятых с собою в дорогу на всякий непредвиденный случай, палку колбасы, и пару банок тушенки. Коробок спичек тоже нашелся. Всё это отдал странному путнику. Опять "спасибо", без прощания, и его путь продолжен в длинный тягун перевала. Шофёр в машине, в которую я вернулся, налил из термоса в кружки горячий кофе, и достал бутерброды. Пока перекусывали, и пили кофе, шофёр спросил меня: "Зачем вы этому охламону продукты отдали? Вдруг мы где-нибудь застрянем, - что тогда?"
- Ничего, - говорю, - мануфактурой перебьёмся, да денёк поголодаем. Полезно некоторым! - Глядя в его лоснящиеся мордасы, - сказал я.
Вскоре мы догнали ушедшего вперёд "Шатуна", и я вновь попросил остановить машину. Как только машина остановилась, встал и путник. Я вышел из машины с парой валенок, взятых с собою в дорогу, на тот же, "всякий случай", и отдал их молчаливому ходоку. Его кивок головой, заменил слова благодарности. Мой шофёр, похоже, изрядно обозлился моим поступком, и теперь с грохотом что-то перебирал в заднем отсеке машины, выставив из дверцы свою задницу, преграждающую мне доступ в машину. Я закурил, пережидая приступ его жлобства. Наконец, снова тронулись в путь, и вскоре опять догнали "Шатуна". Он шел, перебросив через плечо связанные валенки, вроде, проигнорировав их. Как он не отмораживает ноги в такие холода, - ума не приложу!? Где он сейчас, и жив ли? Нашла ли его беспокойная душа приют, а ноги - покой?
С прошедшими годами, мне всё чаще приходится писать о тех, кого я знал, предваряя имена почти каждого, называемого мною, словом "был". Всё в прошедшем времени, неиспользованного ресурса которого, и в моём будущем осталось уже немного. Групповая типичность таёжных жителей, словно прошедшая классификацию биолога, строго распределена в отделах кадров геологических партий, госпромхозов, лесхозов, и разложена по полочкам, на каждой из которых, расположен свой тип: от обычного неуёмного "летуна", пусть, и трезвенника, до работяги, но подверженного исконной русской болезни. Таких, - последних, но страдающих относительно редкими запоями, кадровики, как правило, придерживают при своём производстве, понимая, что с провинившегося, но работоспособного алкаша, с прекращением запойного цикла, можно драть три шкуры, и не будет он роптать, т.к. всё, кроме совести, он уже пропил, а индульгенцию за свои вины, он отработает своими руками. С одним из таких несчастных, - Николаем, я познакомился в тайге, на геологической таёжной стройбазе, на которой работников было только двое: Пётр Л, и Николай; безвольный и безропотный тихий алкоголик, в длительной таёжной командировке почти лишенный своим старшим напарником вожделенного зелья. Оба они уже не первый год работали вместе, и притёрлись друг к другу. Пётр, сам не слишком ревностно блюдущий алкогольные посты, время от времени, позволял себе, и, естественно, напарнику, разряжаться на день - два, после чего они оба вкалывали до седьмого пота, выгоняя вместе с ним, и остатки ощущаемой ими вины за двухдневный внеплановый отдых. Николай был услужлив, но без подобострастия, с всегда присутствовавшим в нём комплексом вины за свою пагубную страсть, и, даже ко мне, не имевшему к их геологоразведке прямого отношения, он относился с почтением, будто к старшему родственнику. По субботам, раз в неделю я приходил к ним на базу, и к моменту моего прибытия туда, меня, измученного длинным переходом, и недельным недосыпом, всегда ждала протопленная баня, тёплый, только что испеченный Николаем хлеб, и, как правило, жаркое из сохачьей грудинки, с которого и начинался мой отдых. Я не скрывал благодарности Николаю, испытываемой к нему за его заботливое отношение ко мне, и, после завершения каждого банного дня, выставлял на стол благословенный в тайге продукт, разливаемый в три кружки, никогда не позволяя удвоения этой дозы. Пётр был крут нравом, но даже он претензий к своему напарнику не имел. Однажды, в январе 1982 года, уже после моего убытия домой, палатка, в которой жил Николай, загорелась, вспыхнув от короткого замыкания в проводке, после чего, Николай временно перешел жить в зимовье Петра, и, уже оттуда, был вывезен вертолётом в посёлок Сеймчан, где в милиции ему должны были восстановить паспорт, сгоревший во время пожара. В первый же день своего прилёта в Сеймчан, Николай нашел с кем и где выпить, и на следующий день явился в бухгалтерию экспедиции слегка "освеженным". Обычно, застенчивый и тихий, в этот день повышенного градуса своего воспрянувшего самосознания, в бухгалтерии он потребовал выдать ему все хранившиеся на депозите причитающиеся ему деньги, которых скопилось не менее десяти тысяч рублей. Попытка главного бухгалтера образумить Николая, - успеха не имела. Николай упёрся в своём требовании, и на компромиссное предложение; выдавать ему деньги каждый день, но частями, по две - три сотни за один раз, он ответил категорическим отказом. Логичные доводы главного бухгалтера, что Николаю, не имеющему в посёлке своего домашнего угла, и, поэтому, вынужденному ютиться в общежитии, с такими же, как он сам любителями выпить, наличие столь крупной суммы в его карманах станет провоцирующим фактором, могущим кого-то из его неспокойного окружения, подтолкнуть к преступлению, - Николай не захотел слышать. "Деньги на бочку!" - заявил он, ганашливо.
- Всё! - сказал главбух, - Выдайте этому обормоту все его деньги, за исключением двухсот рублей!
- А почему, - не все? - спросил заинтересовавшийся такой постановкой вопроса Николай.
- Двести рублей я оставляю на твои похороны! - жестко ответил на это главный бухгалтер.
Под утро следующего дня, в морг районной больницы доставили тело замёрзшего Николая. Он был обобран до копейки. Мне было искренне жаль этого доброго, но безалаберного человека, несть которым числа на Руси.
Относительно значимая группа так называемых, романтиков, время от времени появляющаяся в тайге, большей частью своей, не знающая, к какому делу им приткнуться, в конце концов, частью разъезжается по домам, реализовав, как им кажется, свой интерес к манившей их таёжной отдалённости. Другая часть, наконец-то, находит себя, пополняя собою разноликое сообщество поселкового люда, не всегда имеющего отношение к самой тайге, вспоминаемой ими только к моменту созревания лесных ягод.
Ещё один вариант, так называемых таёжников, - самый примитивный, в лучшем случае, пользующийся далёкой от достоверности информацией, не утруждаемой их проверкой, но с желанием взять в тайге, по-возможности, всё, и сразу. Этих, в конце семидесятых, восьмидесятых годах, в ней значительно прибавилось. Кто-то из таких залётных, в ней даже ассимилировался, но были и такие, как один из них, однажды прибывший на Сугойский участок к Юрию Ротову, с наказом директора госпромхоза "Юбилейный" обучить прибывшего премудростям охотничьего искусства. Юрий принял этого Львовского хлопца, снабдил его лыжами, и в первый же совместный выход на охоту, потащил парня по тому путику, которым двумя годами позднее провёл и меня, оставив после этого похода, во мне чувство близкое "концу света". Пройдя около десяти километров, - парень скис, и, развернувшись, ушел обратно на базу. Вернувшегося через пять дней на базу Юрия, парень этот встретил словами, что охотиться он передумал, и желает вернуться в посёлок, а оттуда, улететь домой.
- Сюда трамваи не ходят! - проворчал Юрий, но уже вечером, выйдя по рации на связь, изложил создавшуюся ситуацию директору госпромхоза, которого разозлило сообщение, а, главное, то, что, по его мнению, Юрий чересчур круто обошелся с новичком, предложив тому сразу слишком большую нагрузку.
- Мне охотиться, или сопли ему вытирать? - спросил Юрий, после чего связь была прервана.
Незадавшегося охотника через неделю вывезли с Сугоя вертолётом в Сеймчан. Всю эту неделю, жалуясь на уличный холод, он из зимовья почти не выходил, и постоянно вспоминал то, что, по его словам, его обманули бывшие у него в доверии люди, рассказывавшие, что соболя ловить легко, и дело это совсем простое.
В связи с этим, я вспомнил собственный розыгрыш знакомого анестезиолога, который в 1975 году очень живо интересовался у меня, можно ли купить в Якутии соболей, и, желательно, дёшево.
- Отчего ж, нельзя? - ответил я. - Очень даже просто. Летишь до Якутска, а там покупаешь билет на теплоход идущий до пристани Осетрово. Попутно, посмотришь Ленские красоты. На пристани в Олёкминске увидишь продавцов с соболями в руках, и, даже со шкурами медведей. Стоит всё это сущие пустяки: шкурка соболя - бутылка водки, медвежья шкура - бутылка спирта. То и другое, приобретай в Якутске, потому что в Олёкминске, кроме коньяка и шампанского, никаким другим алкоголем не торгуют. Мою, довольно грубую наживку, доверчивый доктор проглотил, и это, не смотря на то, что сам он был зачастую инициатором подобного рода розыгрышей. Через месяц, доктор, вернувшись из Якутского вояжа, пришел в больницу. Лицо его было изрядно опухшим, и имело помятый вид. Его претензий я не принял, сославшись на то, что он прибыл не в сезон охоты.
- Но зимой пароходы не ходят! - нашелся он.
- Как, не ходят? - возмутился я. - А ледоколы на что?
- Трепло! - наконец-то, поняв, что его разыграли, сказал он, и, махнув рукой, - отстал от меня.
Позднее, отойдя от обиды на меня за мой розыгрыш, он рассказал, что всю дорогу, начиная от Олёкминска, на корабле, а затем, от Северобайкальска на поезде, до самого Ленинграда, он истреблял с попутчиками запас спирта и водки закупленных им в Якутске. Судя по его виду, в день возвращения из отпуска, он хотел преуспеть в меховом бизнесе.
О ком бы, и что бы я ни говорил о людях тайги, для меня всегда вершиной людской пирамиды, обитающей в ней, были и остаются истинные хозяева её, - охотники-профессионалы, среди которых были, есть и будут такие, как Юрий Ротов, о котором у меня есть несколько рассказов: "Сугой", "Снова Сугой", да ещё, пожалуй, два - три других. Таких, как он, людей, в тайгу уводит любовь к природе; не страстная и скоротечная любовь, но длящаяся годами, и умирающая вместе с ними. Жизнь этих людей полна опасных случаев, которые приключениями называются только теми, для кого, такая как у охотников жизнь, лишь эпизод из другой жизни. Для Ротова, и ему подобных, - это является основой их труда; тяжелого, и полного постоянных опасностей. Сколько их осталось навсегда в тайге, бывшей им домом, и ставшей им могилой? Крестом над их костями может быть только память тех, кто о них помнит.
Тоненькая веточка лиственницы, с только что раскрывшимся узелком почки, из которой проклюнулась нежно зелёная метёлочка хвои, каждый раз напоминает мне о нём, - Юрии Ротове, - верном рыцаре тайги.