Снежинки падали с распахнутых в бездну сумрачных небес и умирали на черной земле. Она еще не успела остыть после суматошной затянувшейся осени, и потому ажурные ледяные кристаллики почти сразу плавились, превращались в росинки на желто-красных листах и пожухлой траве, мутные капли, плывущие по камням и стволам уставших дерев, грязные разводы на почве. Но снег рушился с бездонной высоты неудержимым потоком, и тепло все же сдалось, ушло в глубь планеты, сдало поверхность белому безмолвию. По укутавшему землю снежному покрову изредка пробегали редкие ночные хищники, на время пятная его темными прогалинами, но щедрое небо врачевало седой саван, зашивая прорехи неостановимой метельной круговертью. Пурга прекратилась только к утру. Приветствуя приближающийся рассвет и распугивая уступающую дорогу мелочь, по зажатому багровыми горами тесному ставшему за ночь белым ущелью пронесся огромный красный зверь. Под его многотонной поступью дрожала почва, вибрация передалась скалам, добралась до жилища на вершине и тонкой острой болью кольнула сердце Иванова, вырывая его из темного омута похожих на кошмары снов. Пробуждение стало безрадостным.
Ночью фамилия потеряла сразу пятерых. Первый - редкий случай - скончался от старости. Третий номер был растерзан прокравшейся в убежище хищной тварью. На прежнего восьмого обрушилась подгнившая балка и размозжила голову. Одиннадцатый и Двенадцатый не выдержали бремени перераспределенного разума и отказался от имени, предпочтя стать "просто" номерами. Потому наш Иванов, уснув Тринадцатым, проснулся уже Восьмым. И последним в своей линии.
Потеря полудесятка родственников огорчительна, но не страшна, если в семье сотня и больше членов. Но когда всего дюжина, уход каждого - катастрофа. В том числе и потому, что обременительное бремя разума приходится делить на все более немногих.
Зашевелились соседи. Бывшие друзья, к рассвету ставшие чужаками. "Тринадцатые" привычно выпихивали из тесно сбившихся за морозную ночь рядов на утренний холод несчастных, потерявших за ночь родственников и потому продвинувшихся выше по линии. Иванов не стал реагировать на толчки, злые удары по телу и даже голове. Ввяжешься в перепалку - прежние, еще вчерашние, соплеменники набросятся толпой и забьют. Если не повезет, то и до смерти. Надо искать новых соратников. Таких же "восьмых", каким на время стал и он. Дело знакомое. Чем выше номер, тем больше групп, потому поиск будет легким.
Уворачиваясь от болезненных тычков, он продрался к стынущей ледяным сквозняком прорехе окна. Ментальная связь с соседями все равно уже разрушилась, потому ждать ставших чужими соплеменников не стоило. Они теперь не помогут, не подскажут, не спасут. Далеко внизу, в засыпанной снегом долине мельтешили огромные и столь же шумные многочисленные и разнообразные представители "нижнего" зверья. Значит, еда уже появилась. Изгнанник выбрался на тянущийся вдоль скалы карниз. Следом за ним это сделали еще несколько отвергнутых племенем товарищей по несчастью. Мелькнула светлой птицей надежда - может, среди них тоже есть "восьмые"? Иванов закрыл глаза, попытался уловить желанную эмпатию. Почувствовал встречное неудачливое стремление, словно несмышленные разделенные стеклом щенки тянулись мордочками друг к другу, но натыкались на стену и обижались, отворачивались. Понимания со вчерашними соратниками не возникло, согрупников среди них не было. Новое племя придется искать одному. "Восьмой" передернулся от грызущего тело утреннего холода, спасти от которого могло только быстрое движение и еда. Спрыгнул с карниза и устремился к ближайшей к ночлежке кормушке. За ним, спохватившись, рванули остальные, но к раздаче Иванов успел первым. Огромный, в половину себя кусок углядел с полусотни метров, подскочил к нему, ухватил за аппетитный бок, выдрал сочную не успевшую промерзнуть мякоть, проглотил. Налетели опоздавшие, вцепились с разных сторон, стали растаскивать в разные стороны до дурноты вкусно пахнущую сводящую с ума жратву. А дальше оголодавший народец еще манила разноцветная гора фруктов и овощей, хлебные россыпи, огромные кости со свисающими с них лохмотьями сала и мяса, развалы иных яств. День продолжился удачнее, чем начался.
Утолив первый голод и согревшись, Иванов встрепенулся, разгоняя обогатившуюся энергией кровь в каждую клеточку насытившегося организма, затем благоразумно отошел в сторонку от жадно рвущей друг у друга куски нервной толпы. Присел, наслаждаясь приятной истомой ублаготворенного тела. Исполняя привычную фамильную обязанность, потянулся ментальным позывом к семье. Второй и Шестой еще спали. Нечетные находились слишком далеко, чтобы стоило направляться в столь неоправданно длинный рискованный путь. А вот Четвертый с благодарностью принял приглашение. И с увязавшимися следом своими соратниками уже через четверть часа набивал живот совместно с подоспевшим племенем тринадцатых и прочим народцем.
Сытой и довольный, Иванов взобрался на камень. Стал свысока благожелательно рассматривать пиршество, особо выглядывая "восьмых" для будущего товарищества. Вон брюнет точно восьмой, так явно чувствуется получаемое им от еды удовольствие. И та симпатичная влюбленная парочка... Иванов взгрустнул, вспомнив свою самую яркую страсть, шатенку Смит. Привязанность, она бывает разная. Иногда любят за что-то. Это уже хорошо, но гораздо лучше, когда любят не "за...", а "вопреки...". А больше всего повезло тем, кого любили "просто так", просто потому, что иначе никак невозможно... Со Смит так и было...
Они познакомились, будучи сорок шестыми. Так получилось, рядом прошли путь до тридцать девятых. Все время были вместе. В беде и радости, болезнях и довольстве. Родили нескольких детей. Естественно, по матери ставшими Смитами. А потом.... Потом Ивановы стали очень быстро погибать, и пути его с шатенкой разошлись. Ведь взаимопонимание возможно, если только совпадаешь по номеру или имени. Но члены одной семьи должны жить подальше друг от друга, чтобы избежать риска одновременной гибели всей фамилии...
Что будет с этой парочкой, когда они разойдутся "по номерам"? А это произойдет достаточно быстро. Любовь в этой жизни не надолго. А жаль, очень жаль, ведь так подходят друг другу. Настроение испортилось. В голове зашумело, изображение в глазах смазалось и поплыло, ноги ослабли. Живот скрутило судорогой. Но дело было не в еде и не в тревоге за влюбленных.
Именно в это момент одного из Ивановых убивали в нескольких долинах отсюда. Восьмой чувствовал, словно это его рвут на части клыки огромного лохматого хищника. Ему перегрызают шею, отрывают голову. Тела всех Ивановых, начиная с шестого и далее, сейчас било точно такой дрожью сопереживания смерти родственника. Уже четвертой с прошедшей ночи. И ничего нельзя было сделать. Проклятый мир, в котором ты принадлежишь к слабейшим из существ. Где каждые сутки является гонкой за едой и от смерти. В котором бессмыслен всякий из чередой проходящих похожих как горошины один на другой дней. Где даже ночью нельзя быть спокойным за наступающее утро, потому что оно может начаться с воспоминания о кошмаре недавней смерти родственника и неминуемым последующим отлучением от племени, к которому принадлежал еще вечером...
Иванов пятый наконец-то умер, потому слегка отпустило. Восьмой стал Седьмым. И почти сразу Шестым, потому что прежний шестой, не в силах нести перераспределенную и тем самым увеличенную ношу интеллекта, предпочел стал неразумным существом и отказался от фамилии. Тем самым, сделав каждого из прочих членов семьи умнее еще на одну седьмую.
Иванов шестой мрачно разглядывал колготящуюся перед ним толпу. Он не осуждал отщепенцев, не желающих осознавать абсурдность происходящего. Действительно, гораздо легче жить безмозглым. В стаде, даже не понимающем, что еду на будущее можно запасать в безопасных, недоступных для хищников местах. Просыпающихся, чтобы жрать, спать и сношаться - и ничего более. Существующих ближайшим часом - и так всю свою недолгую и бессмысленную жизнь. Поймал унылый взгляд своего столь же поумневшего "четвертого" родственника. Тот качнул плечами. Еще раз взглянул исподлобья - и виновато. И через секунду отказался от фамилии, а вместе с ней от интеллекта, став просто "четвертым". Превратив Иванова шестого - в Иванова пятого. И сделав его на одну шестую часть умнее.
- Этак они скоро все дезертируют, - понял Иванов. - А я, как самый младший член фамилии, этого не могу. И тогда, значит, мне одному придется нести тяжкую ношу разума... Пока не сломаюсь...
Через полтора часа он действительно стал Ивановым первым. И последним. Все остальные его покинули. Предпочли бездумное животное прозябание.
Смерти боятся по двум основаниям. Одни - потому, что считают - там, за порогом, больше ничего не будет. Это конец существования, полное и окончательное отрицание личности. Уход без возврата. Но других это не страшит. Чем плох глубокий сон без сновидений? А он подобен такой гибели. Опять же, если смерть такова, то, на самом деле, она становится просто освобождением от жизненных страданий. Последним получаемым на этом свете подарком. Кто из нас, просыпаясь в неудачливый для себя период, хоть раз не жалел о том, что опять и снова приходится возвращаться к обрыдшему повседневному прозябанию? Что нельзя просто уснуть навсегда - и тем самым уйти от всех проблем? Потому такая "окончательная" смерть становится поистине освобождением от сансары - неостановимого круговорота переживаний и мук.
Более мудрые боятся смерти потому, что опасаются - ТАМ будет хуже. Что, если земная жизнь на самом деле - рай? Ведь, по крайней мере, с ней хотя бы можно свыкнутся. Да, честно признаем, ведь каждый может вспомнить и массу приятных моментов! А вот за её порогом как раз находится настоящий, истинный ад для всех! В христианском или еще каком столь же немилосердном варианте.
Иванов принадлежал ко вторым. Боящимся гибели потому, что после неё может стать гораздо хуже, чем ныне и теперь. Но жить он уже не хотел. Последний в семье. Без шансов продолжить род. Понимающий бессмысленность существования себя, своих соплеменников, всего нелепого, неизвестно зачем созданного мира.
Потому он взобрался на самую высокую скалу. Высмотрел неостановимый бег огромного сотрясающего землю красного зверя. И бросился ему навстречу. Ударился грудью о стекло. Был отброшен сначала на рельсы, затем отлетел на проезжую часть. Где тело голубя было перемолото шинами сворачивающего в переулок джипа...
- Твою мать, - выругался сидящий за рулем главврач роддома, Петр Ильич. - Эти божьи пташки, что крысы, уже загадили город! Зачищать бы санэпидстанции давно надо...
Проезжая мимо мусорных баков, злобно даванул на сигнал. Стая птиц взметнулась в воздух.
- Сколько их здесь? С полсотни, что ли?
Впрочем, когда вошел в помещение, успокоился. Сегодня рожала его дочь. Воды уже отошли, и Петра Ильича вызвонили из дома полчаса назад. Потому как никому другому принимать своего внука главврач доверить не мог...
... Душа голубя Иванова отлетала к небу. И мнилось ему, что некто огромный словно держит в своих ладонях планету, а второй, подобный ему, укоряет:
- Ты жесток с ними, Яхве. Создать существ и одарить их подобным нашему разумом, но сделать смертными? Это очень страшно...
- Ты неправ... - засмеялся огромный. - Их смерть все равно что наше перерождение. Когда мы устаем от однообразия жизни, мы окунаемся в сингулярность. Но ведь возвращаемся оттуда, ничего не зная и ничего не помня!
- Когда ты вернулся, Яхве, ты был несмышленышем, но это все равно был ты. - Возразил второй. - Мы окунаемся в черные дыры ради забвения, потому что нам становится скучно жить, а умереть мы не можем. Приходится начинать сначала, другого выхода у нас просто нет.
- Единственное, чего я их лишил, так это того, чем и мы не обладаем. Возможности умереть окончательно, - назидательно сказал Яхве, - смотри, что будет дальше ...
... И душа голубя опрокинулась вновь на землю. Он почувствовал боль своего нового тела, нелепого, бескрылого, беспомощного, похожего на круг с торчащими из него вялыми конечностями. Потом Иванова ударили по попе, и он обиженно заорал.
- Ну вот, еще один человечек народился, - радостно сказала медсестра. - С первым внуком вас, Петр Ильич! А что это он так недобро на вас смотрит? Будто что-то плохое ему уже успели сделать...