- Двенадцать долларов, - сухо сказала я. - И ни баксом меньше. Сумма окончательная, торговли не будет.
Лицо хранителя иссекли глубокие морщины. Потускневшие до серой невзрачности зрачки провалились в колодца ставших глубокими глазниц, рытвины ветвистыми ущельями изрезали щеки и лоб, словно все испытанные за долгое время невзгоды разом догнали мгновенно ставшего стариком еще секунду назад молодого парня. И даже кожа на руках и открытых нежному ноябрьскому солнышку плечах на глазах иссушилась, пожелтела местами до коричневых пигментных пятен. Стала неприятной, как подгоревшее от долгой жарки подсолнечное масло из далекого детства, когда мама на черной слоистой от нагари сковородке жарила драники. Те самые, вкус которых не забыть. И не повторить.
- Оля, это много. И несправедливо. Ты ведь знаешь, как я их долго собирал. И чего мне стоило все сохранить в более-менее приличном состоянии. И что они для меня значат. Я ведь тебе рассказывал. - Кайл понемногу приходил в себя. Его мордашка постепенно разглаживалась в смазливое личико голубоглазого юноши, коим хранитель на самом деле если и был, то очень долгие годы назад. Бицепсы, будто подкачанные изнутри, вновь приобрели пышущую здоровьем и юностью словно светящуюся изнутри солнечную смуглость. К ним хотелось прикоснуться. А потом прижаться щекой.
Слава Богу, что этот этап отношений уже отгорел и остался далеко позади. Хотя иногда, вот как именно в это раз... нет, не стоит отвлекаться, а то все снова пойдет к чертям.
- Знаю. Но все имеет свою цену. - Я не собиралась уступать. Двенадцать долларов. Будь их больше, больше бы и требовала. Но у Кайла была дюжина. И следовало получить всё.
- Черт. Дьявол. И все-все-все вообще. Ну зачем тебе они? - срыв, вызванный моими непомерными требованиями, был преодолен. И передо мной вновь стоял тот обаятельный красавчик, который встречал меня на этом же самом месте десяток лет назад.
- А тебе?
- Память. О том, прошлом мире, - белозубо улыбнулся собеседник. - У меня ведь ничего другого просто нет. У кого-то амулет. Медальон. Кольца. У тебя вот - сережки. Бирюзовые. В цвет глаз. А у меня - это.
- И для меня они станут памятью. Сережки, это о маме. Детстве. Семье. А монеты будут о тебе, - подсластила я пилюлю.
- Вот как? А я думал, просто вредность. Такая месть за какие-нибудь прошлые обиды, - удивился Кайл. Прищурился, рассматривая меня. Очень откровенный, раздевающий взгляд. На топик, просвечиваемый упругим и в двух местах очень выпукло - коричневым. На короткую, выше колен, юбку. Ноги. Чуть задержался на лодыжках. Как признавался, именно их хрупкая безупречность ему всегда больше всего нравилась и по-настоящему "заводила". Вплоть до потери контроля над собой. И снова, не спеша, глаза вверх - на грудь. А потом - прямой, в мои зрачки. Уже захмелевший, чуть безумный взор. Способный свести и меня с ума. Но не сейчас. Сейчас - не время.
- Слушай, Оленька ... - хриплый голос. На обертонах, проникающих вглубь. До живота. И там где-то внутри ответно вибрирует, отзывается сладкой дрожью, и бабочки вспархивают butterfly и начинают fjäril разлетаться թիթեռ заставляя подгибаться ноги и заволакивая поволокой глаза mariposa schmetterling فراشة не думать об этом иначе все сорвется
- Зачем? - бессмысленный вопрос не требующий ответа потому что все понятно без слов. Шаг вперед. И протянутая рука, которая сейчас коснется талии и прижмет к себе. И вторая, что тянется к низу живота.
Нет.
- Нет, - вытянутые вперед обращенные к собеседнику ладони. - Нет, Кайл. Может быть, когда-нибудь. Но не сейчас. И не сегодня.
И жестче, - стоп! А то я обижусь. И уйду навсегда.
Подействовало.
- Ладно, - длинный, со всхлипом, вздох. Будто из лопнувшей шины разом вышел воздух. Да и сам Кайл словно чуть сдулся. Что смешно. И слава Богу. Комичность сейчас спасением, снижающим градус исключительности до банальщины. Как по одинаковому на всех влюбленных мужчин действует отказ в близости! Вне зависимости от возраста, расы, темперамента. И эпохи. Даже захотелось его пожалеть. Но это не сейчас, а когда-нибудь попозже. За точкой невозврата, где уже ничего нельзя будет вернуть к прежнему, очень не устраивающему меня положению несчастной, влюбленной в прикованного к скале Прометея.
- Ладно, дюжина так дюжина, - еще один вздох. На этот раз не такой горестный. Что радует. Все же я ему ближе, чем эта коллекция. Мелочь, а приятно.
Двенадцать тяжелых, потертых, побитых временем дисков переходят из руки в руки. Доллар с изображением женщины, символизирующей Свободу, задерживается в ладони Кайла. Изготовлен в 1794 году. Спустя века был оценен в пятнадцать миллионов номиналов. Парень внимательно рассматривает отчеканенный на аверсе женский профиль с копной свободно падающих волос.
- Всегда считал, что ты на нее похожа. Кстати, на одном из древних языков свобода звучит как "оля". Так что вы вдобавок и тезки ... Может, таки оставишь ее мне? Хотя бы одну... как память о тебе...
- Не я на нее похожа, а она на меня! - поправляю тоном строгой учительницы. - Про языки только что придумал, что ли? Вообще, я свою цену озвучила. Окончательно и бесповоротно.
С ехидцей добавляю, - не нравится, так походи по рынку, поторгуйся!
- С кем? - иронический излом брови. С сожалением все же отдает монету. Однако фыркает, - Ну конечно, ты же у нас самая главная! Но все же она была раньше.
Ну вот обязательно ему надо уточнить!
- Была ли? Но зато я - навсегда! Здесь, рядом! - кручусь перед ним хвастающей обновкой нимфеткой.
- Ага! Кто ж спорит? - глаза у него... Вот прямо сейчас набросится и разденет. Однако деньги уже у меня. Значит, теперь нужно расставаться. Как можно быстрее. Пока решимость не испарилась. А то все испортится. Само-собой, как уже не раз бывало. Мы сильны лишь до тех пор, пока не позволяем мужчинам взять над нами вверх. Во всех смыслах.
- Ну все, свободен. - безразличным тоном, - пока-пока.
- Пока-пока, - очень разочарованно. И его тон тоже бальзамом на сердце. Но показывать этого нельзя.
Раздумчиво, - знать бы, зачем тебе все это. Да ладно. Если что, оля - это свобода на эрзянском. Был когда-то и такой язык.
Ехидно, - не веришь, проверь... Ежели найдешь у кого.
Решительно, словно отряхивая с плеч прошлое, - ну, я полетел?
- Давай!
Секунда. И его нет. Значит, можно работать. И нужно работать. Чем раньше начну, тем раньше и все остальное.
**
На глубине в полкилометра под сопкой Алданского нагорья в изолированном саркофаге двенадцать человек. То есть, каждый обошелся ровно в серебряный доллар. Помнится, в новелле Проспера Мериме "Таманго" рабы покупались по стакану пойла за штуку. Правда, там были экземпляры не в лучшем состоянии - старики и больные. Эти, впрочем, еще более жалки. Скрюченные временем, ссохшиеся раза в полтора-два от нормального размера тела. Огромные по сравнению с ними головы с редкими, пучками тонких червей, волосами. Петли сухожилий, вены с загустевшей кровью под серо-коричневой кожей. Но, несмотря на возраст и плачевный вид, люди не мертвы. Живыми их назвать, впрочем, тоже язык не поворачивается. Хотя их мозги не умерли - в них продолжается еле заметная, на грани между сном и комой, мыслительная активность.
Саркофаг, вырезанный в гранитном массиве, и индивидуальные кварцевые коконы обеспечивают стерильность и защищают мумифицированные до копченой стадии тела от внешней микрофлоры. Об остальном - подпитке организмов, очистке от отходов, поддержании хоть какой-то жизнеспособности объектов заботится Хранитель. До этого дня - Кайл. А теперь я. Теперь на моем попечении десяток мужчин и две женщины. Приходится брать что имеется, хотя меня гораздо больше устроило бы обратное соотношение. Впрочем, как показали многолетние опыты над человекообразными обезьянами, гендер - штука корректируемая. Разница между мужчиной и женщиной по сравнению с отличием нашей расы от прежней очень несущественна и вполне исправима. Хотя поработать придется. Много, долго и упорно. И обошлась вся эта радость нам на двоих в единственное материальное богатство Кайла. Честно говоря, для меня самого дорогого существа в этом мире. Который за дюжину долларов продал на данный момент единственному находящемуся в уме и памяти разумному обитателю планеты, то есть мне, обязанность ухаживать за, по сути, останками последних хомо сапиенс Земли.
Но вот буду ли я это делать? Кайл считает, что да, и только поэтому он пошел на сделку. Однако я в этом совсем не уверена. Потому как не являюсь подвижницей, готовой ради тех, кто самостоятельно и по доброй воле принял решение уйти из жизни, жертвовать Вселенной. И Кайлом.
**
Когда-то между этими сопками кипела жизнь. "Золотые люди, золотой Алдан" исправно сдавал стране, сначала Советов, потом России драгоценный металл. Переплавляя в него не только недра, но жизнь и здоровье многих гнавшихся за "длинным" рублем авантюристов и трудяг разный национальностей: смуглокожих китайцев и корейцев, задумчивых эвенков, нахрапистых кавказцев, местных якутов и русских. Их выжигали январские пятидесятиградусные морозы и августовская сорокаградусная жара, жрал беспощадный гнус и едва разведенный медицинский спирт, надевали в бесчисленных пьяных разборках на заточки, отвертки и ножи собутыльники, стреляли грабители и менты. Эта земля пропитана алчностью, хмельной бравадой, похотью, подавляемой до вспышек безумия из-за отсутствия женщин, настолько, что даже сейчас, спустя века все это пробивает меня до неприятной дрожи в коленях. Пусть давно разрушились последние дома, дороги заросли лесом - сначала тайгой, потом ясенем и перевитыми лианами тиссовыми и дубовыми рощами, после того буйной субтропической порослью, и даже рельсы раскрошились в ржавую пыль... Но запредельный градус некогда бушевавших в этих местах страстей выветрится еще нескоро. Именно поэтому я не любила быть с Каем именно здесь. Где угодно - у занесенных песками, едва возвышающихся над пустыней остатков великих пирамид. На теплых пляжах курящихся вулканами Исландии или Камчатки. Или даже у последних ледников, чудом задержавшихся на горных вершинах давно растаявшей и превратившейся в зеленый архипелаг Антарктиды. Но только не здесь. Только не останки последнего города Земли. Существовавшего еще века после того, как были затоплены Лондон и Бостон, Петербург и Каир, сожжены магмой Мехико и Рим, рухнули Эйфелева башня и плотина Гувера, стерся до последнего кирпичика Кремль... Потому что именно сюда, в отработанную слюдяную шахту под многометровым слоем вечной мерзлоты тысячелетия назад были перевезены тела двенадцати дезертиров, очень несвоевременно поменявших реальность на мир грез. Причем одна из них - некогда светловолосая, а сейчас облезлая, словно попавший в кислоту кошак, женщина, сделала этот выбор за двое суток до события, стершего всех прочих хомо сапиенс с лица планеты.
**
Тела за кварцевыми мембранами словно ломает судорогами. Ноги и руки бьются, выламываются в немыслимые положения. У семи из десятка мужчин и без того еле заметные, сморщенные до размеров горошин тестикулы и крошечный пенис исчезают, втягиваются в промежность, на которой формируется гораздо более эстетичная раковина вульвы. Марионетки. Из которых я леплю то, что нужно мне. Их и без того безобразные физиономии искажены гримасами боли. Что сейчас видят эти несчастные вместо тех грез, которые заказали для себя на исходе времени своего вида? Может быть, в их замки, где они мнили себя великими магами и королями, врываются тролли с орками и рвут на части плоть прежних властителей. Покорителей галактик и джедаев плющит гравитацией черных дыр и сжигает дотла излучением сверхновых. Боги и демиурги лишаются власти, и прежняя паства сдирает с них кожу, кастрирует и сжигает на кострах. Я не знаю, что спящие видят в своих, на этот раз, несомненно, кошмарах, и не хочу знать. Честно говоря. даже к обезьянам я относилась бережнее. Потому что животным пришлось стать жертвой моих экспериментов в силу обстоятельств. По вине как раз именно этих полутрупов. А на самом деле, дезертиров, попытавшихся сбежать от семей, обязательств и самой жизни. И в результате связавших заботой о себе очень многих моих соплеменников. И самое главное - Кайла.
**
Земля - это колыбель человечества. Но не вечно ведь жить в колыбели. Вряд ли Циолковский подозревал, как скоро исполнится его обращение к потомкам. Прошло едва столетие после смерти просветителя, как разом совпало несколько факторов. Хотя для справедливости надо уточнить, что Бетельгейзе превратилась в сверхновую еще в феврале 1600 года. В то же самый месяц, когда Джордано Бруно казнили на римской площади Цветов. Полтысячелетия ударная волна, включая неизвестные науке той поры излучения, катилась до Солнечной системы. И в 21 веке накрыла Землю, раскочегарив ее температуру и серьезно проредив биосферу. И что самое главное - практически уничтожив вид хомо сапиенс как таковой.
Нет, восемь миллиардов человек не исчезли. Просто сработал счастливый для разумных обитателей фактор, по видимому, имеющий силу закона природы. Все люди разом обрели так чаемые мечтателями и сотни раз описанные фантастами сверхсилы. Телекинез и левитация, телепортация в пределах тысяч кэме и возможность разгоняться до световой скорости, полная независимость от любых внешних поражающих факторов вплоть до фактического бессмертия, экстрасенсорика и очень-очень многое другое.
Этот подарок получили все - дети и старики, инвалиды и слабоумные, аскеты и маньяки, святые и грешники. Все восемь миллиардов. За единственным исключением. Дюжины, воспользовавшейся услугами фирмы "Счастье навсегда" и погруженной гипноспециалистами в избранные ими грезы. И в итоге оказавшихся главными неудачниками планеты. Земля же стала стремительно терять население. Ведь если до планет Солнечной системы и назад можно было обернуться за часы, то прогулка до соседних звезд занимала годы. Путешествие в пределах Млечного пути - десятки тысячелетий. До ближайших галактик - еще на порядок больше. Первое время на планете еще были подвижники, стремящиеся сохранить облик неумолимо разрушающихся городов и памятников. Но их ряды стремительно редели, а усилия оказывались тщетными. И спустя несколько веком последним сохраняемым осколком прежней цивилизации остались двенадцать человек. Честолюбцы, сделавшие себя париями. Потому что уход в гипносон оказался единственным препятствием для превращения в сверхлюдей.
- Не будить же их? - к такому консенсусу пришли наследники человечества. Тем самым взвалив на себя бремя заботы о последних представителях хомо сапиенс. Но когда я вернулась на Землю с любопытных мне останков Бетельгейзе, единственным хранителем саркофага оставался Кайл. А я оказалась первым гостем планеты за более чем полтора века.
**
Девять женщин и трое мужчин пробуждаются от долгого путешествия в страну грез на зеленой траве близ дольмена, возвышающегося в полукилометре над навеки оставленным саркофагом. Не знаю, насколько приятно для них возвращение в реальный мир. Но я сделала все, что могла - дала им здоровые молодые тела с прекрасными генетикой и иммунитетом, расчистила окружающие субтропики от опасных животных, ядовитых растений и даже гнуса, оставила на полянке запасы кремня для добывания огня, обсидиановые пластины для ножей и крепкие лианы для тетивы луков. Дольмен послужит убежищем от гроз и ураганов - по крайней мере на первое время. А чуть дальше к югу есть прекрасные пещеры, в которых вполне комфортно по меркам каменного века разместятся сотни людей.
Не соответствуют эпохе только дюжина серебряных долларов, - по одному в ладони у каждого. Я решила - пусть монеты послужат тригерром для первого мифа племени. Мне они ни к чему. Да и Кайлу тоже. Нечего лишним воспоминаниям отвлекать его от меня. И я знаю, где догоню своего мужчину. На пожарище, оставшемся от Бетельгейзе. Я достаточно много и красиво об этом рассказывала. И, насколько я знаю Кайла, уверена - он направился именно туда. На волнах излучаемого пульсаром плериона я и дам волю бабочкам, что его взгляды и прикосновения будят во мне. Даже сейчас, когда я всего лишь думаю об этом, мне становится суматошно и жарко там, где внутри меня вспархивает farfalla облако პეპელა мотыльков Kipepeo papillon チョウ ...
Кстати, по-эрзянски бабочка это тоже красиво - nimiläv, nimiläv nimiläv. Nimiläv