Ледовской Дмитрий Александрович
Не поворачиваться спиной

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Курсант военно-морского училища начинает заниматься боксом. Это совпало с его первой любовью, первыми испытаниями на честность, верность и измену...

   Дмитрий Ледовской
  

Автор предупреждает: "Все фамилии и имена в повести вымышлены и совпадения могут быть только случайны"

   "Не поворачиваться спиной"
   Повесть
  
   1
  
   Курсанты ужинали. На дымящейся картошке таяло масло. Похрустывали малосольные огурчики. Лопались в нетерпеливых зубах сочные сосиски. Шумно причмокивая, ел сосредоточенный Лопухин. Еда поглощала его целиком, и даже усы лоснились от масла. Остальные ели сдержанней, но все-таки торопливо. Весь жаркий день, один, наверное, из последних жарких дней сентября, они провели в парке, затем сходили в кино и к вечеру, накупив всякой снеди перед возвращением в училище, сели ужинать. Елена, хозяйка дома, нарезая хлеб, еще раз сказала Сергею:
  
   - Да поешь ты, мученик!
  
   Сергей Волков, он же Малыш, ста восьмидесяти семи сантиметров роста, отрицательно кивнул головой. Есть-то хотелось, но дело в том, что Сергей Волков очень часто себя придумывал. Вот и сейчас, он придумал, что гораздо красивее и интереснее, если он не будет есть, а будет вот так независимо прохаживаться вдоль окон просторнейшей комнаты со стаканом томатного сока, отхлебывая солоноватую густую жидкость. Генка Сапрыкин, еле вздохнув после насыщения, покрутил пальцем у виска:
  
   -У нашего Малыша всегда что-то заскакивает перед отбоем. То...
  
   -До отбоя далеко еще. - наконец отвалил от еды Лопухин.- Хорошо порубали! Я вот думаю - почему все садятся за стол вместе? Не проще бы так - на кухне всегда есть жрат... еда. Каждый приходит - ест сколько хочет. Сам за собой убирает. Стол не надо накрывать, хлопот меньше...
  
   - Вот там бы ты разгулялся, - не удержался Малыш, и все хмыкнули, - и приходил бы на кухню первым...
  
   - А раньше, наверняка, так и было. - перебил Генка. - Где-то в доисторические времена приходил неандерталец с работы и жрал бизона в передней!
  
   -2-
  
   - Где-где? - заинтересовалась Елена.
  
   - В передней пещере. - не смутился Генка. - Но потом выяснилось, что раньше всех приходит один, самый умный неандерталец и жрет больше всех и самое вкусное.
  
   - Его слопали вместо бизона, - вмешался в разговор Зелинский и встал из-за стола, - а потом стали собираться на обед все вместе. Благодарю вас, Елена!
  
   Он подошел к девушке, взял в руки ее ладонь и осторожно поцеловал. Потом повернулся лицом к столу, постоял так, маленький, тоненький, непреклонный, и сказал:
  
   - Ребята, у нас полчаса!
   - Успеете и кофе попить. - успокоила Елена. - Кофе-то будешь?
   - После сока? - засомневался Малыш, но Елена досадливо махнула рукой:
   - Будешь! И бутерброд я тебе сделаю.
   - Слушай, - вдруг изумился Лопухин, подхватывая последнюю "стыдливую" сосиску, - я слышал что ты хочешь в мордобой удариться? Расскажи-ка самым близким людям!
   -Да-да! - подхватил Генка. - Меняешь вид спорта?
   Поймав вопрошающий взгляд Елены, Сергей махнул рукой:
   - Да, ерунда, в общем... Был я в зале...
  
   В тот вечер во время тренировки баскетболистов, уже подходившей к концу. Малыш начал отрабатывать бросок крюком. Бросок "пошел", мяч раз за разом проскальзывал в кольцо. Потом пошли промахи. Что-то мешало Сергею. Обернувшись, он вдруг встретил немигающий взгляд незнакомого мужчины, сидящего на гимнастических матах в углу зала. Малыша сразу же поразило лицо мужчины. Оно было какое-то скомканное, раздавленное, с маленькими глазами, оттопыренными ушами. И над всем этим безобразием торчал низкий, выдающийся мыском лоб и редкие, ржавые волосы. Малыш с трудом отвел взор от страшилища и снова взял мяч. В этот момент его тронул за блестевшее от пота плечо Борис Шур, товарищ по команде и третий сосед по конторке в классе.
  
   - Тебя этот Квазимодо кличет. - сказал Шур, кивая на незнакомца. - У него очень одухотворенное лицо. Ты узнай, он не киноартист?
  
  
  
   -3-
   Малыш недоуменно пожал плечами и подошел к мужчине, уже навечно ставшему Квазимодо, ибо прозвища, выдаваемые Шуром, прикипали к человеку как собственное имя. Квазимодо встал и протянул руку:
  
   - Давай знакомиться! Я - капитан Васин. Николай Петрович.
  
   - Здравия желаю! - автоматически подтянулся Малыш. - Курсант Сергей Волков!
  
   - Так, Сергей Волков! А с какого ты курса?
  
   - Второго. Первый факультет, одиннадцатая рота!
  
   Квазимодо улыбнулся и стал еще страшнее, так как оказалось, что у него кривые, черные зубы. Оглядев Волкова, он сказал:
  
   - Понятно. Очень даже понятно. -
  
   И замолчал. "Что же тут непонятного?" - удивился Малыш.
  
   - Поговорим?
   - О чем? - Малыш пригладил ладонью разлохмаченные волосы.
   - О жизни. О будущем! У тебя какой вес?
  
   Вес свой, как все спортсмены, Малыш знал точно:
  
   - Семьдесят шесть килограмм!
   - А рост?
   - Сто восемьдесят семь!
  
   Квазимодо обрадовался и потер руки:
  
   - Отлично! Согнать всего-то килограмм - и второй средний! Курсант Волков, ты хочешь стать чемпионом Олимпийских игр, а?
  
   Малыш с подозрением покосился на Васина: "Псих, что ли?"
  
   - Ты не думай, я не псих! - рассмеялся Квазимодо. - Я тренер сборной училища по боксу. Мастер спорта. Был чемпионом Союза, ездил на "Европу"...
   -4-
  
   "Вон что! То-то морда вся изуродована", - понял, наконец, Волков.
  
   - ...ты мне глянулся! У тебя данные - идеал. При таком росте - невеликий вес, длинные ноги, руки. Мышцы не закрепощены.
   Он схватил руку курсанта и стал рассматривать, поворачивая.
  
   - Вот и кулаки крупные! Удар будет плотный. Сколько тебе лет?
  
   - Девятнадцать...
  
   - Не молод, конечно, но нет у меня в твоем весе приличного парня, нет! А я тебе говорю - будешь хорошо работать - станешь классным боксером! На Олимпийские игры хочешь?
  
   - Хочу! - усмехнулся Волков. - Когда?
  
   - Ох ты, курсант, смотри-ка с юмором! Так - завтра приходи в малый зал. Тот, что над головой нашей! Знаешь? Тренировка с пяти часов!
  
   Малыш растерялся. Он переступил с ноги на ногу и оглянулся. Сзади уже подошли заинтересованные Шур, Генка и Быков, капитан команды первого факультета.
  
   - Решай, решай! - наседал Квазимодо. - Бокс - это спорт! А все эти мячи, прыжочки, сигаретки...
  
   - Причем здесь сигаретки! - мягко удивился Шур. - Просто мы считаем, что попасть мячом в кольцо приятней, чем набить морду хорошему человеку.
  
   Курсанты загоготали. Быков нахмурился:
  
   Ты, Волков, не вздумай туда идти. Скоро первенство города. Ты в сборную училища попадаешь железно.
  
   - А у меня он станет чемпионом Советского Союза! - Квазимодо покраснел. -А потом бокс-это не мордобой, а поединок! Сколько вас - баскетболистов? Волейболистов? Море! А хороших боксеров - раз и обчелся. Я тебе обещаю - будешь классным боксером. На сборы поедешь. Ну, а потом - если захочешь-уйдешь... Кто остановить-то может?
  
   -5-
  
   - Хорошо, - согласился Малыш, так как чувствовал, что от железных уговоров тренера так просто не уйти.
  
   - Вот и ладно! - обрадовался Квазимодо. - Смотри - жду! Завтра!
   Он пожал руку Малышу, кивнул всем и пошел из зала раскачивающейся походкой. По пути поднял с пола мяч, небрежно бросил и точно попал в кольцо. Курсанты переглянулись. Шур засмеялся:
  
   - Ну и вербовщик! Да тут только на его физиономию глянешь и ни о каком боксе и думать не станешь! Но резон есть - с такой мордой легко подчиненных на флоте пугать. Малыш, хочешь таким стать?
  
   Малыш опять придумал себя. В свете прожекторов, стремительно летающего по рингу, наносящего разящие удары. Испуг противника. Какая-то правда, за которую надо биться. Поединок. Вот средство, чтобы избавиться от стеснительности. Стать уверенным.
  
   - ...не позволю, - донесся въедливый голос Быкова. - Или - или! Выгоню из команды...
   - Ну и выгоняй, - машинально ответил Малыш.
   - А ты дурак! - повысил голос Быков. - Я капитан, я...
   - Сам дурак! - блестяще отпарировал Малыш. - Да чего вы привязались! Дыхнуть не дадите! Схожу - попробую! А там посмотрим.
  
   Он пнул ногой мяч и пошел к выходу. Ребята озадаченно смотрели ему вслед.
  
   - Не выйдет из него боксера, - вдруг заявил Генка. - Слабохарактерный! Поманили - и пошел!
  
   ...Пока Малыш все рассказал Елене, курсанты допили кофе, а Малыш после рассказа с наслаждением съел объемный бутерброд с сыром, запив его сладким кофе.
  
   - Малыш, - сказал Генка, вставая, - нам пора
   - Он чуть задержится, - улыбнулась Елена.
   - Спасибо, - чуть кивнул своим острым пробором Зелинский. -Передайте поклон Валентине Григорьевне.
   - Да, спасибо! - с сожалением оглядев стол, сказал Лопухин. - Хорошо повеселились. - Идите, мы догоним...
   -6-
  
   Малыш махнул рукой. Елена, проводив ребят, подошла к нему. Странно-покорно позволила обнять себя, смотря куда-то в сторону, словно ожидая или прислушиваясь. Малыш провел рукой по волосам девушки, туго облегающим чуть склоненную голову. Провел ладонью по щеке. Поцеловал в висок. И придумал задумчивость. Прикусил губу. Посмотрел ей в глаза. Глубоко вздохнул. Покачал головой.
  
   И замер. Елена снизу посмотрела на него и чуть заметно досадливо улыбнулась. Малыш спохватился. Снова обнял ее, прикоснулся к груди. Елена отвела руки и легко вышла из объятия.
  
   -Тебе пора?
   -Да, - чувствуя неловкость, сказал Сергей. - Время жмет.
   - Тогда пошли.
  
   На теплой набережной Елена взяла его под руку. И курсант невольно пошел тише, хотя всем своим нутром уже чувствовал, что время прибавить шаг, так как опоздание из увольнения - один из тех смертных грехов морской службы, за который прощения нет.
  
   - Так ты пойдешь на бокс? - спросила Елена. - Зачем?
   - Попробую, что это такое. Да и хочу чуть прибавить.
   - В чем?
  
   - Ну... в уверенности, что ли! Чтобы за себя постоять смог. То есть я и сейчас могу, но здесь появится сила, умение...
  
   - Это я понимаю. Для меня непостижимо только одно - как можно позволить бить себя по лицу? Я этого представить не могу! Это -катастрофа! Унижение... Хотя, может быть, дело не в ударе, а в смысле его. Удар за что-то - унижение! А обмен ударами? Нет, тоже премерзко!
  
   Малыш покосился на ее тонкий профиль. Премерзко! Елене вообще очень многое трудно представить. Вот ребята умчались вперед, а они еле плетутся. А она не может представить, что он должен бросить ее посреди ночи и лететь в "систему". Так они называют свое морское училище. Ее мир так и не стал близок Сергею. Он только немного соприкоснулся с ним. Там были музыка, конкурсы, таланты. Те, кто приходил к Елене по правилу старой дружбы, сразу же отгораживался от него невидимой стеной какого-то неуловимого превосходства. Елена пыталась совместить свою прежнюю компанию и новую,
   -7-
  
   морскую, которую она называла ватагой. Но не получалось. Несовместимым было все. Тонкая, но прочная паутина родительских связей, школы, институтов, многолетних общений, поездок, куда вплетались пляжи Болгарии, имена артистов и журналистов, премьеры и кинофестивали, не смогла вплести в себя грубоватую ткань курсантских будней и праздников, забот и волнений. Не состыковались фразы, диссонансом звучали тональности, неловкость всегда присутствовала, когда они собирались вместе - прежние и новые друзья Елены. Поэтому она их развела. Все молча признали мудрость такого решения, признавая право хозяйки на симпатии по ее выбору и поддерживая видимость общения передачей приветов в другой, не свой, лагерь людей.
  
   Малыш мучительно переживал эту невозможность стать другим, из того мира Елены. Иногда он придумывал себя снисходительным, непринужденным, имеющим право приходить в любой день и час, легко говорить обо всем, как будто бы нагловато, но в тоже время удивительно изящно хозяйничать в этой прекрасной квартире, как это делали те молодые люди, что имели право целовать Елену, требовать ужина, водить ее на премьеры по контрамаркам или сумасшедше дорогим билетам. Но он мог только придумывать. От отчаяния он начал писать стихи. Именно от отчаяния. Где-то же он должен был взлететь!
  
   Они неторопливо шли. Малыш тихонько взглянул на часы. О Господи! Елена остановилась возле сфинкса. Коснулась рукой холодного камня и прищурилась на зябкую, морщинистую от легкого ветра воду. Ломаные огни плавали под высокими набережными, на мосту вспыхивали искры трамвайных дуг. И Малыш вдруг прочел:
  
   В туманах белых и густых
   Над разведенными мостами
   Я слышу - шепчут о любви
   Слегка застывшими губами!
   И пусть всегда плывут негромко
   Такие мудрые слова,
   Там, где над профилем девчонки
   Нависла сфинкса голова...
  
   - При чем здесь сфинкс? - рассеяно поинтересовалась Елена. Потом очнулась. - Это ты написал?
   - Я! Лена, Лена! Все! Надо бежать.
  
   Малыша охватил ужас. Стихи, конечно, убили все!
   -8-
  
   - А что-то есть, - тихо сказала Елена. - В последней фразе... Нет, правда, твои стихи?
   - Мои! Все! Не могу! Бегу! Позвоню!
  
   Он уже шел боком, заворачивая ноги на бег. И рванул! Сорвал бескозырку и рванул! Такси! Фига! Таксист понимает, что с курсанта чаевых не будет. Это бег! Это не тренировка, где можно передохнуть. Наклон, угол, поворот - новый рывок! Шарахнулась в сторону какая-то тетка. Хриплый дурацкий голос все-таки достал его:
  
   - Жми, салага! На рекорд идешь?
  
   Оглянуться на этот хриплый вопль какого-то болвана нет времени. Вот и бульвар! Обегать тоже нет времени. Через ограду! Умница милиционер, все понял и не сделал никакой попытки помешать ему. Ноги, ноги деревенеют. Вон, вон вход в училище. Залитый ярким светом пустом подъезд. Опоздал? Зачем тогда бежать? Но Малыш все-таки отчаянно бежит. Дверь, каменно-кафельный вестибюль и грузная фигура дежурного по училищу.
  
   - Товарищ ка...питан второго... ранга! - Малыш переводил дух во время рапорта и краем зрения уловил, что минутная стрелка громадных настенных часов еще не стала вертикально. Значит, успел! - Курсант Волков из увольнения прибыл. Замечаний нет!
   Офицер тоже глянул на часы и покачал головой:
  
   - Зачем же так рисковать? Еще минута - и опоздание было бы. Вольно! Вы свободны.
  
   В умывальнике Малыш содрал с себя форменку и тельняшку, бросил их на подоконник, открыл кран и сунул разгоряченную голову под блаженно холодную струю воды.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   -9-
   2
  
   На последней лекции Малыш отодвинул тетрадь в сторону. Он не успевал конспектировать за быстро говорящим преподавателем и решил, что догонять его бессмысленно. Придется содрать с чужого конспекта на самоподготовке. Он осмотрел аудиторию. Те, кто сидели впереди, внимали словам, летящим с кафедры, и прилежно строчили в тетради. Эти головы курсантов, увенчанные короткими стрижками, жили напряженно. Те, кто был ближе, были спокойнее. Иные чуть подремывали, подпершись, другие неудобно застыли, вперив глаза в собственные колени. Там были книги. А рядом звучало приглушенно:
  
   - Е - три?
   - Попал!
   - Е - четыре?
   - Убил! Ну, ты даешь!
  
   Генка и Шур играли в морской бой. Малыш осторожно вытащил из папки толстую черную тетрадь. Там уже было целых пятнадцать стихотворений, написанных им вот так, на лекциях, в ущерб наукам. Малыш прицелился авторучкой в тетрадь и блаженно заулыбался. Последнее время процесс написания стихов стал вызывать у него приступы необычайной радости.
  
   - Курсант, вы чему так рады?
   Малыш коснулся кончиком ручки бумаги.
   - Вы меня слышите там, в предпоследнем ряду?
  
   Генка ткнул Малыша в бок:
   - Вставай, дубина, тебя!
   - Курсант Волков! - взлетел Сергей.
  
   - В чем причина сего веселья? - устало спросил лысый преподаватель сопромата по прозвищу Балочка. - Я ничего смешного не рассказываю, а вы улыбаетесь во весь рот? Или я похож на клоуна?
  
   - Никак нет! - отчеканил Малыш. - На клоуна вы не похожи!
   Аудитория оживилась. Шур поудобнее откинулся на скамейке и весело пробурчал:
  
   - До конца лекции представление обеспечено! Ну-ка, улыбнись ему! Малыш машинально улыбнулся снова. Балочка покраснел и повторил
   с нажимом:
   -10-
   - Чему вы улыбаетесь? А?
   - Он просто рад! - громко сказал Шур.
   - Чему? - ныл Балочка.
   - Что греет солнышко и зреет виноград. А он такой зелененький, ну и коленками назад...
  
   Кто-то откровенно прыснул. Балочка разозлился всерьез.
   - Вас прошу замолчать, а вы, товарищ Волков, идите к доске. Проверим, как вы усвоили мою лекцию.
   Малыш на ватных ногах вышел на возвышение у доски.
   - Вот вам балочка, - сказал Балочка.
  
   Преподаватель быстро и четко начертил на доске балку, заделанную одним концом в стену, указал ее размеры, вес, нагрузки и приказал:
  
   - Ну-ка, курсант, который смеется, начертите теперь мне эпюру!
  
   Малыш повел по залу угасающими очами. Поднял руку с мелом и улыбнулся облегченно и радостно, так как ввинтился в аудиторию милый сердцу резкий звонок. А курсанты, не дожидаясь команды, выручая товарища, тут же с грохотом встали. Балочка вдруг улыбнулся мягко и легонько хлопнул Малыша по плечу:
  
   - А ведь повезло, курсант? А?
   - Еще как! - простодушно ответил Малыш и сотня здоровых молодых глоток обрадовано захохотала.
  
   После обеда Генка, Малыш и Шур направились в мастерскую, где Генка мастерил судно на воздушной подушке. В мастерской было уютно, начальство после лекций сюда не заглядывало, и Малыш решил покорпеть над стихами. Шур отправился просто так. Он недавно поближе сошелся с компанией Малыша и до сих пор больше присматривался ко всем, хотя все просьбы и законы товарищеской взаимовыручки выполнял охотно и точно. Генка сразу завозился вокруг модели, стоящей на полу. Малыш устроился в углу, за деревянным столом с пошарпаной настольной лампой. Шур сел на верстак, скучающе огляделся и вдруг вспомнил:
  
   - Так ты идешь сегодня на бокс?
  
   - Ой! - вспомнил Малыш. - Надо. Обещал ведь.
  
   -11-
  
   - Убьют, - спокойно сказал Шур. - У них такая проверка есть. Сразу поставят тебя против мастера спорта. Если выживешь - оставят в секции.
  
   - У меня был друг на гражданке, - ввязался Генка, - тоже ходил на бокс. Полгода ходил. Генка замолчал. Заинтересованный Малыш не утерпел:
  
   - Ну и что? Почему полгода только?
  
   - Помер. От идиотизма и сотрясения мозга.
  
   - Идиотский мозг сотрясся, - пояснил Шур.
  
   - Пошли вы к черту!
  
   Малыш открыл тетрадь. А о чем он хотел написать-то? Почеркал, почеркал и нарисовалось:
  
   В ладонях нежность берегу,
   Как бесконечную награду,
   Люблю! И намертво люблю
   Свою нежданную отраду!
  
   Шур глянул на шедевр стихосложения и захохотал:
  
   - Генка, смотри, что наш Пушкин написал! Ой, ну и слог! Зато намертво любит! Хочешь, допишем? Так, Генка, фиксируй:
  
   Я кулаками залеплю
   По своей радостной отраде...
  
   Генка простер измазанную клеем лапу и докончил экспромт:
  
   Зато Елену я люблю...
   Везде люблю!
   Ну и в овраге!
  
   И оба довольно загоготали, глядя на Малыша.
  
   - Кретины! - Малыш захлопнул тетрадь. - Сам знаю, что неудачно. Это ж проба...
   -12-
  
   - Высокая проба, - усмехнулся Шур. - А кстати, кто эта Елена Прекрасная? Столько вокруг нее разговоров, шума, а я ни ухом, ни рылом? Малыш, это не по-товарищески. Надо представить.
  
   Шур прищурил свои прозрачные глаза над породистым носом, и Малыш почувствовал испуг. "Не знакомить, - пискнуло в голове, - опасность!".
  
   - Как-нибудь познакомлю. - он встал и, не глядя на Шура, стал пробираться к выходу. - Пойду все-таки на бокс. Гляну, что там и как.
  
   - В случае чего, - крикнул вслед Генка, - я забираю твой фотоаппарат. По закону фронтового братства. После смерти делим вещи.
  
   - А я буду утешать друзей и близких, - тихо, но так, что Малыш услышал, сказал Шур. - Но лучше все-таки будь жив, Малыш!
  
   * * *
  
   Квазимодо скомандовал:
  
   - Бегом марш!
  
   Малыш побежал. В ноздри врывался острый запах кожи, опилок, пота... Перешли на шаг. Снова бегом. Быстрее. Бег с ускорениями. Команды сыпались одна за другой. Левым боком - бегом! Правым! Спиной - бегом! Прыжками. Вот и первый пот. Теперь бег со скрещиваниями ног. Это что за штука? Понятно. Теперь быстрые шаги с выбрасыванием поочередно то одного, то другого кулака вперед. Причесывание? Ага, поверх головы, в такт движению руками машешь. В полуприседе - марш! Прыжками на корточках - марш! Ого! Озверел этот Квазимодо, что ли? Да еще крутиться на корточках. Наконец-то пошли шагом. Встали вкруг. Рубить "дрова". Теперь круговые движения корпусом. Пот уже вовсю заливает лицо, а многие ребята тренируются в свитерах. Приседание. Лицом к лицу. Отталкивание руками. "Качание масла".
  
   - Немного побороться! - орет Квазимодо. - За шеи потягать. С места дернуть!
  
   Напарник у Малыша здоровенный парень по фамилии Гайворонский с параллельного курса дизельного факультета. Сдернуть с места его невозможно. А вот он дергает так, что ноги Малыша отрываются от пола. Новые команды:
   -13-
  
   бегом, шагом, снова бегом... Ну и разминка!
  
   - Разобрать скакалки! - чуть спокойнее командует тренер. У Малыша в руках резиновая с деревянными ручками скакалка. Прыжки не получаются. Подошел Квазимодо, показал. Стало немного получаться. Бой с тенью. Все стали перед зеркалами, полностью закрывающими одну из стен. Малыш посмотрел, как дерутся сами с собой другие спортсмены, и попытался делать то же самое. Подскочил Квазимодо:
  
   - Ноги поставь вот так, как я. Хорошо. Подбородок утопи. Стоять на носках! Работай!
  
   Малыш добросовестно лупит свою тень. Квазимодо снова на ринге и кричит оттуда:
  
   - Надеть перчатки!
  
   Малышу достаются старые, потрескавшиеся, громадные боксерские перчатки. У многих они свои, личные, так же как и капы-вставки для защиты зубов. Их вынимают из круглых коробочек и втискивают в рот. Квазимодо помогает Малышу зашнуровать перчатки. И перед ним снова оказывается его напарник - Гайворонский. Вот оно... Проверка! Сейчас будет бить!
  
   - Первые номера! - кричит Квазимодо. - Наносят удар левой в голову! Вторые уклоняются вправо с одновременным ударом левой в корпус! Витя, покажи!
  
   На помост ринга вспрыгнул суровый гибкий парень и, приняв стойку, ткнул левым кулаком в лоб Квазимодо. Тот уклонился и четко хлестнул боксера в живот, в подставленную перчатку.
  
   - Начали!
  
   Малыш обернулся. Гайворонский, похоже, был вторым номером. Малыш и врезал ему прямо в лоб. Тот покачнулся.
  
   - Стой, Волков! Мягче!
  
  
   -14-
  
   Квазимодо подошел и улыбнулся своей страшной улыбкой. Он встал перед Малышом и попросил:
  
   -Давай!
  
   Малыш ударил и тоже попал тренеру в лоб. В глазах Квазимодо плеснулось изумление.
  
   - Извините, - сказал Малыш.
   - Ну-ка еще!
  
   Малыш нерешительно ткнул.
  
   - Сильнее! Как тот раз.
   Малыш ударил. На сей раз тренер отклонился и ткнул курсанта в живот.
  
   - Силен! Удар как пуля. Поменяйтесь местами. Гайворонский -показывай удар в голову, а ты, Волков, отвечай.
  
   Гайворонский ткнул левой в голову Малыша. Тот уклонился и мгновенно ударил в живот Гайворонскому. Тот не успел подставить руку и, утробно гыкнув, согнулся пополам.
  
   -Стой, стой! - снова вмешался Квазимодо. - Витя, иди сюда! А Гайворонский встань к Добриеву.
  
   Гайворонский, морщась и сложив руки на животе, отошел. Появился суровый Витя.
  
   - Поработай с ним, - приказал Квазимодо.
  
   Парень встал в стойку и тут же показал удар левой. Малыш хлестнул ему в живот, в перчатку.
  
   - Когда уклоняешься, смотри на меня, а не в сторону, - сказал сухо Витя.
  
   Повторили удары.
  
   - Не вперед, а в сторону уклоняются. Смотри!
  
   -15-
  
   Он так легко и красиво уклонился, что Малыш улыбнулся:
  
   -Ты мастер?
  
   - Перворазрядник. Давай дальше.
  
   После отработки этого приема перешли к другому. К третьему. Потом ринг перегородили веревкой и в этих двух крохотных квадратиках стали сражаться по две пары боксеров. Витя тоже ушел на ринг. А Малыша Квазимодо подвел к висячей туше кожаного мешка, показал как держать руки и велел бить. Малыш начал долбать мешок. У него уже еле поднимались руки, как Квазимодо сказал:
  
   - А теперь семьдесят подскоков - и под душ!
  
   Казалось, после всего этого сил быть не должно. Но после горячего душа странной легкостью наполнилась голова и тело, появилось чувство удовлетворения.
  
   - Придешь снова? - спросил его Квазимодо уже в раздевалке.
  
   - Приду.
  
   Он пошел вниз, а Квазимодо поманил Витю:
  
   - Ну как парень?
  
   -Хорош. Реакция невероятная. И гибкий.
  
   - Отдаю под твою опеку. Чтоб через месяц был готов к открытому рингу. Его надо готовить ускоренно...
  
   ...Хотелось спать, но друг есть друг! После отбоя Генка и Малыш на цыпочках спустились на первый этаж. Классы были закрыты, и они прошли по темному коридору к зарешеченному окну. Генка открыл раму и чуть свистнул. И тут же за решеткой появилась женская головка. Это была Надюша, подруга Генки.
  
   - Привет! - прошептала Надюша. - Привет, Малыш!
  
   -16-
  
   -Тихо-тихо, - зашипел Генка.
  
   Малыш ушел в глубь коридора и прислонился там к стенке. Что они говорили - слышно не было. А вот звуки поцелуев добирались до него, и тогда Малышу становилось неловко. И тут же ему пришло в голову, что Елена никогда бы не стала целоваться сквозь прутья решетки. Его кольнуло чувство гордости, что у него именно такая девушка! Тут донеслись уж совсем бесстыдные чмоки! На весь коридор. Малыш оглянулся. Даже обняться смогли сквозь решетки. Шаги!
  
   - Полундра! - тихо крикнул Малыш.
  
   Генка отпрянул от окна, закрыл раму и подскочил к Малышу. Где-то щелкнул выключатель, коридор осветился и возникла в его прямоугольнике фигура дежурного офицера в белом кителе, белых перчатках, темных брюках с кобурой пистолета. Фигура постояла спокойно, потом негромко скомандовала:
  
   - Товарищи курсанты, ко мне!
  
   Приятели подошли. Дежурным оказался капитан первого ранга, преподаватель ТУКа (теории устройства корабля) Жуков.
  
   - Что вы здесь делаете после отбоя? - мягко поинтересовался кал-раз.
  
   -Дышим, товарищ капитан первого ранга, - серьезно ответил Генка.
  
   - А что, в спальне душно?
  
   - Спертый воздух, - Генка даже задышал чаще, показывая, какой спертый воздух.
  
   - Какая рота?
  
   - Одиннадцатая! - враз ответили друзья.
  
   -Так! Немедленно в койки. Придется целую ночь терпеть спертый воздух. Делаю вам замечание. На первый раз!
  
   - Спокойной ночи! - ляпнул Малыш.
  
   -17-
  
   - Что? - удивился Жуков. - Это вы мне?
  
   - Он детство вспомнил, - вступился Генка.
  
   - Марш в спальню! Действительно дети...
  
   В спальне Шур поднялся на локтях и насмешливо покачал головой:
  
   - Ну, Генка - это Ромео. А вот Малыш...
  
   - Бессменный часовой, - пробурчал Сергей, карабкаясь на верхнюю койку.
  
   - Чертова жизнь! - вдруг разозлился Шур. - Свидания - и то через решетку...
  
   - Романтично зато, - подал голос Генка.
  
   - Романтично? Бред какой-то. Чушь! Поцелуи со ржавчиной на губах? Романтика - это первым делом свобода!
  
   - Чего же шел в училище? - спросил Малыш, зевая.
  
   - Потому что искал романтику. И ошибся. Дурак. Нашел вот. Двухъярусная койка, козыряю каждому, кто чином выше, хотя он, может быть во сто крат тупее и примитивнее меня.
  
   - Романтика - это состояние духа, - вдруг подключился к беседе Зелинский. - А значит - ее можно найти где угодно. В красоте формы, стройности отношений, точности дисциплины! В море, наконец! В учебе!
  
   - Учебе?! - захлебнулся Шур. - В сопромате, что ли?
  
   - В чем дело? - донеслось от двери.
  
   Под синим светом ночника показалась фигура Жукова. Курсанты замерли.
  
   - Услышу разговоры - сыграю подъем! Вы что, забыли, что завтра напряженный учебный день? И спать мешаете своим же товарищам. Тихо закрылась дверь.
  
   - Вот твоя романтика, - засипел Шур. - Поговорить нельзя...
  
   - Это просто дисциплина, - также сипло ответил Зелинский, - всему свое время.
  
   - Да спите же, - простонал Генка.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   -18-
   3
  
   - На Знамя-а-а... смирно!
   Командир-строевик полковник Виноградов командует так, что эхо отражается от стен корпусов и снова возвращается к строю курсантов. Моряки стоят прямо и молча. Замерли офицеры, подняв к вискам ладонь. Далеко, в начале обширного плаца, появился знаменный взвод. Он останавливается, а перед строем курсантов идут трое, вслед за командиром знаменного взвода, старшим лейтенантом красавцем Датунашвили. Знаменосец Горбачев, моряк двухметрового роста, несет Знамя. Чуть сзади, с обеих сторон, ассистенты, мичманы-пятикурсники Карташев и Зюзин. От взмахов их палашей серебряные блики ударяют в тяжелый шелк темно- красного полотнища. Малыш омывается восторгом. Ну что, что такого в этом полотне на высоком древке с тяжелыми золотыми кистями? Если логически вдуматься... Но Знамя не дает собраться подобным мыслям. Оно притягивает взоры, волю, объединяя их, собирая в одно целое, призывая идти за ним, этим яростно-благородным полотном, летящим в волнах мощного марша. Побледнел и подтянулся даже скептик Шур, а Зелинский превратился в туго натянутую струну, и чуть тронь ее - полетит, не ведая страха, не спрашивая ни о чем, юный моряк на свой подвиг, туда, куда поведет его это Знамя...
  
   Смолкает оркестр. Знаменная группа стоит на правом фланге. Напряжение спало. Началось принятие Присяги первокурсниками. Они выходили к столам, читали текст Присяги в красных переплетах, ста-. вили подписи и возвращались в строй. Звонкие, тусклые, басовитые и писклявые, но с примерно равной долей волнения, голоса перекликались в разных местах плаца:
  
   - Я - гражданин Советского Союза...
   - ...и если я нарушу эту...
   - ...суровая кара Советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся!
   - ...клянусь быть честным, смелым, дисциплинированным воином... Первокурсники первого факультета стояли рядом с одиннадцатой ротой, и Малыш хорошо видел их всех. Время шло. В задних рядах второкурсников начали переговариваться, и командир, капитан-лейтенант Степанов чуть обернулся назад и предостерегающе поднял руку. Стоящий рядом Шур хмыкнул.
  
   - Ты чего? - почти не шевеля губами, спросил Малыш.
   - Глянь, что салага вытворяет...
   -19-
  
   Неуклюжий первокурсник повернулся через левое плечо, качнулся и взяв переплет с Присягой повернул его вверх ногами. Стоящий рядом офицер поправил лист. Первокурсник удивился и снова повернул текст Присяги наоборот. В шеренгах прошелестел смешок.
  
   - Потише! - Степанов привстал и обернулся к строю.
   Первокурсник вдруг положил папку на стол и начал читать Присягу наизусть. Малыш облегченно вздохнул. Шур вздохнул разочарованно и шепнул:
  
   - Вот из этого служака выйдет отменный.
  
   Малыш покосился на него и промолчал. Церемония принятия Присяги подходила к концу, все уже немного устали.
  
   Снова загремел оркестр. Начался парад. И снова Малыша охватил восторг.
  
   - Прямо! - взлетает чистый крик Степанова.
  
   Раз-два! Раз-два! Рота - как один человек! Все слитно, все едино, все устремлено к одной цели! Молодые, загорелые, в сине-белой форме. Ровные ряды морских волн с барашками пены. Курсанты! Как-то звонко и волнующе - морские курсанты! И изящными копиями морских гюйсов вьются и щелкают за спиной ленточки бескозырок. Трибуны пройдены. Можно идти вольно. Но впереди увольнение, и Степанов прекрасно понимает нетерпение моряков.
  
   - В роту, бего-о-ом... марш!
  
   Все помещение одиннадцатой роты, а это целый этаж со спальными, оружейкой, классами, красным уголком, умывальником и гальюном, гудит веселым шумом увольнения. Протирались и ставились в пирамиды автоматы. Спешно чистились ботинки. Генка, ополаскивая разгоряченное лицо в умывальнике, рассеяно слушал друга:
  
   - Ты объясни Лене - у нас открытый ринг. Мой первый бой. Ее позвать не мог, так как штатских не пускают...
   -Она и не пошла бы...
   - Тем более. Извинись, конечно, но...
   - И не подумаю! - Генка уже вытирал лицо полотенцем. - Променять такую чувиху на мордобитие? Не понимаю!
   -20-
   - Кончай издеваться! Скажи, приеду на часок все равно.
   - Настоящего мужчину ждут всю жизнь, - сказал Шур, появляясь сзади.
   - Старик, ты домой? - спросил его Генка.
   - Да. Но сначала я заскочу на Остров.
   - Возьмем мотор? Еще кого-нибудь прихватим. По трояку всего и получится...
   - Отпадает. Я лучше беру тебя и в "Жигули". Мой предок уже ждет У входа в полной адмиральской форме.
   -Ах, черт! - всплеснул руками Малыш.
  
   Ведь если так, то через полчаса, час он мог бы без хлопот быть уже у Елены. И мамы ее не было дома, она всегда в субботу уезжает к подруге в гости.
  
   - Зато - слава! Восторг толпы, приветствующей нового кумира, затмившего славу Джо Луиса, Клея, Попенченко! - Шур закурил длинную сигарету. - И женщины льнут к мужественным мужчинам. Когда ты станешь похожим на Квазимодо, тебя пригласят сниматься в кино. Чао, старик, не сердись! Дороги выбираем мы сами, ведь правда?
  
   - Что верно, то верно. - вздохнул Малыш. - Катитесь к черту!
  
   - Катимся, катимся! - весело крикнул уже из дверей Генка. - Ты не дергайся, все исполню как надо!
  
   ...Бой начался несколько неожиданно. Перед его началом Малыш вгляделся в зал, все-таки надеясь, что кто-нибудь из друзей остался в зале, но знакомых лиц не увидел. В зале вообще было мало моряков, зато в глазах буквально зеленело от солдатских мундиров - гостей из соседней строевой части. После удара гонга Малыш еле успел пожать руки противнику, как этот рыжий крепыш ударил его по уху. Удар был несильный, но Малыш рассердился, пошел в атаку и удивился, с какой легкостью загнал своего противника в угол, где тот ушел в глухую защиту. Рефери остановил бой. Боксеры вышли на середину ринга. Малыш качнулся, сделал обманное движение левой рукой. Противник поддался на обман, дернулся в сторону и там его встретил тяжелый крюк правой Малыша. Рыжий отлетел к канатам. Малыш оказался рядом и нанес серию прямых ударов в голову. Рыжий заметался вдоль канатов, получая частые, колкие удары отовсюду. А затем Малыш чуть отступил назад и, увидев, что снизу противник не защищен, полусогнутой рукой ударил его в подбородок.
  
   -21-
  
   - Стоп! - крикнул рефери.
  
   Разгоряченный Малыш отскочил в пустой угол. Рефери что-то спросил у боковых судей, перегибаясь через канаты, потом жестами рук подозвал боксеров к себе и взял их за запястья.
  
   - Ввиду явного преимущества...
  
   И рука Малыша взлетела вверх! В раздевалке радостно-сдержанный курсант объяснял своему рыжему противнику:
  
   - Ты нормально работаешь, мне просто повезло. Ты сколько времени занимаешься?
  
   - Я-то? - хмуро задумался рыжий. - Да две недели всего...
  
   - А-а-а, - несколько поостыл Малыш. - Я-то полтора месяца уже.
   В раздевалку вошли Квазимодо и широкоплечий, очень плотный полковник в потертом мундире.
  
   - Вот он, - сказал Квазимодо.
  
   - Молодец! - полковник сжал руку Малыша, с которой тот начал разматывать бинты. - Я - полковник Настастьев! Знаешь?
  
   - Знаю, товарищ полковник. С кафедры физвоспитания...
  
   - Точно. Мастер спорта по боксу. И борьбой занимался. Ты молодец. Я, глядя на тебя, один свой бой вспомнил. С ... вот фамилию забыл, но он в призерах Союза был! На первенстве Вооруженных Сил встретились. Я горячий был! Пошел в атаку (полковник ткнул Малыша в грудь). А он меня прямым в челюсть (полковник ощутимо стукнул Малыша и в челюсть). Но я-то здоровый был - устоял. Присел и снизу тому в печень . От всей души! (Малыш чуть не упал от толчка в правый бок). И - нокаут! Понял? Вот так. А из тебя будет толк. Через месяц поедем к "ушаковцам". Там будет открытый ринг. После него сборную училища определим. Как с учебой, завалов нет?
  
   - Пока нет...
  
  
   -22-
  
   Почему Малыш сказал "пока", он и сам не понял. Он второй год учился без отставаний. Но Настасьев сразу же понял:
  
   - Если появятся - сразу ко мне. Выручим. А пока работай! Глаз-то не болит?
  
   - Глаз? - удивился Малыш.
  
   Он потрогал глаза и на правом ощутил какую-то припухлость.
  
   - В пылу боя и не заметил? - рассмеялся полковник. - Ну, это хорошо!
  
   Малыш шарахнулся к зеркалу. Вот это да! Глаз обрамляла отвратительная синяя опухоль. Появился Витя. Он сегодня не выступал, только секундировал, в том числе и Малышу. Улыбнувшись своей скуповатой улыбкой, он похлопал ученика по плечу:
  
   - Вырос! Не зря я с тобой работал! На, возьми полотенце, я уже намочил его.
  
   - Когда он успел? - простонал Малыш.
  
   - Да первым же ударом! Пока ты зевал после гонга.
   Полковник махнул рукой:
  
   - Счастливо, ребята! Я в зал.
  
   - Увольнение горит синим пламенем? - поинтересовался Витя - С таким глазом...
  
   Малыш, чуть не плача, стал собираться в душ.
  
   - Не горюй, - сказал Витя, - я тоже никуда не иду. Приходи к нам в роту, телик посмотрим, в бильярд сгоняем. Идет?
  
   - Не знаю, - Малыш открыл дверь в душ. - Как настроение будет.
   Он помылся уже не спеша, также не спеша оделся и медленно побрел в роту. Колючий ветерок пытался взъерошить еще не просохшие волосы, с трудом переворачивал на земле рваные, темные листья, среди которых уже мало было свежежелтых, недавно упавших. Деревья почти обронили свою листву. Из
   -23-
  
   дверей парикмахерской выскочили два первокурсника и чуть не столкнулись с Малышом. Он посмотрел на дверь и вошел в нее. Еще неделю назад Степанов сделал ему замечание за отросшие волосы. Полная парикмахерша, выметавшая щеткой буйные курсантские кудри, выжидательно выпрямилась:
  
   - Постричь?
  
   Малыш сел в кресло. Парикмахерша ловко и нежно завязала простыню и заглянула клиенту в глаза:
  
   -Как стричь?
  
   У нее были бесстыжие, чуть навыкате глаза, большой чувственный рот, гладкая загорелая кожа. Малыш вспомнил некоторые рассказы курсантов из разряда "бывалых" про нее и взволнованно облизал губы:
  
   - Меня...
  
   - Что меня? - передразнила парикмахерша и мимолетно погладила его по затылку. Малыш дрогнул от наслаждения.
  
   - Как стричь? Не жалко? Волосы-то хорошие, золотистые!
   И Малыш снова увидел себя в зеркале с дурацкой ухмылкой, синяком под глазом. И сразу придумал себя. Некрасивого, злого, мужественного, плюющего на внешность.
  
   - Наголо! - резко и грубо сказал он.
  
   - Ой! - парикмахерша даже руку на рот себе положила. - Зачем?
  
   - Надо! - упивался своим мужеством и будущей некрасивостью Малыш.
  
   Парикмахерша пожала плечами и стала быстро и умело стричь. Малыш видел в зеркале напряженную, тупеющую с исчезновением волос свою физиономию и ее тяжелую пышную голову, склоняющуюся над ним.
  
   - Вы... до скольки сегодня работаете? - хрипло осведомился он и поправился. - До которого часа?
  
   -24-
  
   - А вот сейчас и заканчиваю? А что?
  
   -Так...
  
   "А что, если встретиться с ней? Надо, надо спросить, что она делает после работы. Ведь увольнительная-то есть. Нет, просто к Елене с такой внешностью нельзя идти. А здесь..." Малыш вспотел. А парикмахерша, очищая щеткой его от волос, спросила:
  
   - Где синяк-то такой отхватил?
  
   - Боксер я.
  
   - Ты? Смотри, моряк, испортят личико, девочки не будут любить. Ну, все. Плати.
  
   Малыш неловко рассчитался, коряво вышел из парикмахерской. В голове был полнейший сумбур. Дело в том, что юноша никогда еще не был близок с женщинами. Поэтому во многих женщинах, особенно, кто была красивой, молодой, он ощущал волнующую тайну и непохожесть. И призыв. Призыв скорее всего шел от него, но разобраться в этом у него не было ни опыта, ни хладнокровия. Мимо него кто-то прошел, но погруженный в волнение Малыш ничего не заметил.
  
   - Вы почему не отдаете честь, курсант?
  
   Курсант очнулся и испуганно выпрямился. Перед ним стоял начальник строевой части полковник Виноградов, гордость и несчастье всего училища. Его преданность службе, доведенные до совершенства умение носить форму, ходить, невероятной силы голос и честность не могли не вызывать уважения моряков. С другой стороны - он потрясал сногсшибательной нелогичностью поступков, нескладностью выражений, доводившей курсантов до пароксизмов хохота. Любимым выражением полковника было: "Не в моей ампуле", где под ампулой подразумевалось "амплуа". Вторым по любимости было: "Никакой этикетики", соответственно "этикетики" означало "этики".
   - Даже не оглянулся, - раскатывал свой гнев полковник. - Честь не отдал...
   - Я без головного убора, - лепетнул Малыш.
   - Что? Фамилия!
   - Курсант Волков!
  
   -25-
  
   - Не всякий череп уже есть голова! - рявкнул полковник, выкатывая свои белесые глаза. - Мог вытянуться и сопроводить офицера поворотом головы! Почему не сопроводил?
  
   - Виноват, товарищ полковник, - ответил Малыш, но тут в дверях появилась парикмахерша, и тот, придуманный, мужественный и некрасивый моряк по фамилии Волков, перестал вытягиваться в струнку и грубо добавил:
  
   - Я же не имею глаз на затылке!
  
   Виноградов, начавший уже как-то мягчеть, вырос на полметра, затвердел лицом, жестким кителем, казалось, даже края фуражки заострились и располосовали воздух.
  
   - Курсант Волков! - хлестнул его голос. - Немедленно идите в роту и доложите дежурному, что я лишаю вас увольнения на месяц! С сего момента!
  
   Малыш от отчаяния ахнул! Виноградов наклонился к нему и мягко спросил:
  
   - Закурить есть?
  
   Малыш молчал, сбитый с толку и ошеломленный. Виноградов скомандовал:
  
   - Кругом! Стой! Кто ваш командир?
  
   - Степанов, - обреченно ответил, стоя спиной к офицеру, курсант.
  
   - Я запомню! И передайте ему, что я приказываю вам бросить курить! В роту шагом марш!
  
   Пуста уже была аллея, по которой ушла парикмахерша, пусто было на душе у курсанта Сергея Волкова. Он пришел в роту, положил на место спортивную форму, заглянул в ленинскую комнату. Два неуспевающих, Тарасюк и Мельник, гоняли партию в бильярд. Дежурный по роте сидел перед телевизором. Малыш сел сзади.
  
   - Выиграл? - спросил дежурный.
   - Да.
   -26-
   - Чего в город не идешь?
   - Виноградов "месяц" влепил.
   - Ого! - дежурный заинтересовался и обернулся. - Ну, тебе и засветили под глаз! Картинка! А за что "месяц" получил?
   - За не отдание чести. И грубость.
   -Да-а-а... Слушай, Степанова-то нет!
   - Ну и что?
   - Жми в увольнение. Я прикрою. Скажу - не успел ты доложить. А? Завтра доложишь Степанову.
   - Нет уж, - хмуро ответил мужественный, остриженный наголо, с синяком под глазом моряк, - поезд ушел...
   - Как знаешь.
   Дежурный снова обратился к экрану, где Ромео объяснялся с Джульеттой. Малыш этот фильм видел уже два раза. Он отвернулся. Маленький, лопоухий Тарасюк махнул ему кием:
  
   - Сыграешь? Я уже Мельника три раза надрал.
  
   Малыш отрицательно кивнул головой и вышел из комнаты. Дневальный, скучающий у столика и ящика с патронами, хмыкнул:
  
   - Судя по всему, тебя кирпичом или ломом под глаз саданули! Экий орденок повесили!
  
   Да что же это, покоя от синяка теперь не будет? Малыш спустился в класс. Зажег свет, достал свою тетрадь и хмуро уставился в нее. Какие тут стихи! Но все равно сел и приготовил ручку. Посмотрел в темное окно и написал:
  
   Сижу один. В печаль окутан,
   Весь этот день такой усталый,
   А вечер полон тихой скукой
  
   Здесь поэт застрял. Подумал и усмехнулся, потому что получилось:
  
   И моим глазом величавым.
  
   - Не быть мне поэтом, - вслух сказал курсант. - А быть... Ну, моряком-то буду! Возможно - хорошим боксером! И все?
  
  
   -27-
  
   Он ужаснулся. Положил голову на сложенные руки. Сейчас он себя не придумывал, а просто грустил от такого нелепого, насыщенного самыми неожиданными событиями дня. Где-то в теплой, большой квартире была Елена. Непонимающая, обиженная. Со своей Надюшей был Генка. Немного не проявлялся насмешливый, изысканный Шур. Хотя... Он очень вписался бы в ту, прежнюю компанию Елены. А что же хорошего было сегодня? Ах, да, он же выиграл свой первый бой на ринге. И синяк получил. И остригся. Как глупо все. Хорошо, что противник оказался легким. А если бы противник был сильнее?...
  
   Противник высокий, толстый, но при этом очень подвижный. Малыш никак не попадет в него. А тот разевает рот с обломанными передними зубами и наступает на него. Он в пиджаке и трусах. Появляется Елена и хватает этого громилу за рукав. Рукав отлетает вместе с Еленой. Верзила подходит ближе. Малыш не в углу ринга, а в каком-то твердом, похоже, каменном углу. Деться некуда! Громила взмахивает кулаком! Удар! И Малыш на полу.
  
   Он, действительно, стоит на четвереньках на полу в классе и непонимающе трясет головой. Распахивается дверь и влетает Генка:
  
   - Парень, ты Волкова не видел? А? Постой, посто... Это...
   - Я это.
   - Что с тобой?
   - Глаз у меня, - забормотал, не соображая Малыш. - Ты откуда?
   - А волосы? - усугубил сумятицу Генка.
   - А Елена где?
   -Дома, конечно.
   Появился Шур и удивленно вскинул бровь! Малыш наконец пришел в себя:
   - Фу-ты ну-ты! Заснул! А времени сколько?
   - Двенадцать, - ответил Генка. - А чего к Елене не пришел? Мы ждали, ждали...
   Малыш шибко потер лицо.
  
   - Постеснялся, видать, - сказал Шур усаживаясь на конторку. -Девушка, действительно, прекрасная. Таких нельзя заставлять ждать.
  
   - Мы вместе были, - торопливо и виновато сказал Генка. - Все ждали, когда приедешь.
  
   - Он же бился! А потом страдал в одиночестве.
   -28-
  
   -А Елена?
  
   - Скучала, - сказал Генка.
  
   - Да-да. - небрежно подтвердил Шур. - Потом от тоски чуть потанцевала, потом от грусти поиграла на пианино. В четыре руки причем.
  
   - С кем это? - хмуро поинтересовался Малыш.
  
   - Со мной, сэр, со мной.
  
   - Да так, дурачились немного, - вмешался Генка. - Ты, Шур, помолчал бы.
  
   Черная туча опустилась на Малыша. Он, опустив голову, вышел из класса. Быстро разделся и влез в койку. Вскоре рядом оказался Генка и тронул его за плечо:
  
   - Ты зря расстраиваешься, Малыш. Ну что ты хотел, чтобы все скучали и тебя ждали? Включили ребята "маг", потом на пианино поиграли.
  
   - Я месяц без берега схватил, - Малыш повернулся спиной к Генке, - а вы там веселитесь...
  
   Генка присвистнул:
  
   - Лихо! Что делать?
   - А что тут придумаешь? Может, в "самоволку" рвану.
   - Не рискуй.
   - Посмотрю. Интересно, как раз через месяц у меня снова бой будет. К "ушаковцам" поедем. Вот здесь уж она придет, точно, Ген?
   - Конечно! Конечно, придет!
  
   Помолчали. В спальне установилась тишина. Кто-то еще шепотом делился впечатлениями от увольнения, в дальнем углу не мог сдержать хохота здоровяк Моисеев. Неподалеку захрапел Лопухин. Зелинский, укладывающий форму на тумбочку, сказал:
  
   - Кто там поближе, перекройте ему кислород.
  
  
   -29-
  
   Тарасюк зажал нос Лопухину, тот зафыркал, проснулся, оттолкнул руку Тарасюка, но в амбицию не полез и лег на бок. Храп пресекался всегда быстро и жестко. Синий свет от ночника мягко стелился от высокой двери и превращался в густую черноту в уголках спальни. Малыш глухо спросил:
  
   - А Шур там долго был?
  
   Генка замялся. У Малыша тревожно застучало сердце.
  
   - Ну, - деланно равнодушно протянул друг, - в общем, весь вечер...
  
   -А разве нельзя? - вдруг сказал Шур, незаметно подошедший из глубины спальни.
  
   - Почему нельзя? - с трудом ответил Малыш. - Я не сторож ей.
  
   -Мне она понравилась, -твердо сказал Шур. -И это пока все. А за остальное, тем более будущее - я не ответчик. Или вы помолвлены, сэр?
  
   - Вали в койку! - приказал Генка. - Не отсвечивай! Елена тебя в гробу видела такого красивого!
  
   - Очень остроумно с твоей стороны, тем более что Малыш сейчас, конечно, красивей всех! Малыш, ты обиделся?
  
   - Да нет. Все нормально.
  
   - Тогда - чао!
  
   Высокая фигура Шура в узких плавках нырнула на нижнюю койку. Малыш натянул на голову одеяло и горестно вздохнул. "Надо бросить бокс. Столько неприятностей сразу от него. А впрочем, причем здесь бокс? Шур все равно когда-нибудь оказался бы в их компании. Ах, Елена, Елена! Танцевала, клала руки ему на плечи, смотрела в глаза. А что теперь? Месяц не видеть, месяц! А Шур сможет видеть ее каждую неделю. И как запретишь?" Малыш ворочался и вздыхал. Шур, сотрясаемый на нижней койке, не выдержал:
  
   - Да успокойся, юноша бледный! Никто твою Елену похищать не собирается.
  
   -30-
  
   Малыш притих. Как обычно, перед сном мысли разлетелись черте куда. Дом вспомнился, Загорск, где стоит этот дом и живут родители, которым Малыш уже два месяца ничего не пишет. Виноградов возник в памяти, и его изречение "не всякий череп уже есть голова" тоже вспомнилось. А вот парикмахерша... Если взять у Генки ключ от мастерской, то... Нехорошо как-то. Елена, месяц без берега. А черт со всем! Ведь все пройдет. Все проходит - так, кажется, было написано на кольце у Соломона? Пройдет месяц, снова будет Елена. "А Шур?" -рявкнул кто-то изнутри Малыша. "И он пройдет", - ответил ему Малыш. А дальше мысли смешались в густой комок тепла и забвения...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   -31-
   4
  
   Три недели пролетели быстро. Малышу не пришлось скучать даже вечерами. Узнав, что ученику нельзя в увольнение, Квазимодо добавил еще и вечерние тренировки в субботу и воскресенье. А по утрам Малыш начал бегать в парке. Он похудел, жестче стали скулы, движения приобрели пластичность и законченность.
  
   По поручению друга Генка несколько раз заходил к Елене и каждый раз уныло объяснял, что "там, понимаешь, ребята".
  
   - А он? - бледнел Малыш.
   - Ну да, он тоже... на пианино все играет...
  
   А Шур без улыбки и насмешек дружелюбно вступал в разговоры, без него курсантам даже как-то пресно становилось, рассказывал анекдоты и перед каждым увольнением весело прощался с Малышом:
  
   -Чао!
  
   Но вот наступил день, когда Малыш получил на руки долгожданный листок с надписью: "Увольнительная". Этот день совпал с поездкой в училище имени Ушакова, где должен был состояться открытый ринг. В спортивном зале было много зрителей. Малыш пролез в свой угол.
  
   - Длинный! - заорал кто-то из зала. - Куда лезешь? Беги, поломают!
  
   Кто-то захохотал. Полно девчат. Штатских. Квазимодо торопливо шептал:
  
   - У Новикова второй разряд. Ростом немного ниже тебя. Вперед не лезь. Встречай на дистанции. Понял? Сразу не открывай свою "коронку". Во втором раунде начнешь.
  
   "Коронкой" у Волкова был крюк слева. Малыш присел и радостно улыбнулся. Он увидел Елену. Но радость тут же омрачилась. Рядом в светлом костюме и красном свитерке стоял Шур.
  
   - Боксеры, на середину, - сказал судья.
  
  
   -32-
  
   Малыш, опустив голову, почти не слышал, что говорит судья. "Что, она не могла одна прийти?" Искоса посмотрел в зал. Елена приветственно подняла руку. "Господи! - мелькнуло в голове. - Одной-то неудобно в военное училище! Какой я дурак!" Гонг! Только сейчас Малыш обратил внимание на противника и с удивлением увидел, что он тоже рыжий и крепкий, как и его первый противник. Только выглядел нынешний поуверенней того новичка. Малыш легонько ткнул левой в голову противника, а тот сделал нырок и потряс Малыша серией ощутимых ударов в корпус. Малыш оттолкнул его. Новиков отскочил и нанес сильный удар в голову. Малыш дернулся и замолотил руками, В зале послышался смех. Новиков легко ушел от кулаков противника и, низко присев, ударил его в корпус. Малыш неуверенно ударил правой и промахнулся. Да что он, неуловимый, что ли? Новиков пригнулся. Малыш тоже. Новиков выпрямился и легко достал противника легким ударом в голову. Малыш ринулся вперед и упал грудью на канаты.
  
   - Ты что? - яростно шептал Квазимодо, обмахивая ученика полотенцем. - Все позабыл? Где твоя скорость? Ведь он движется как клоп, а ты еще медленнее! Все, что умеешь - делай, только быстрее. Быстрее в три, нет, в пять раз!
  
   Малыш глянул в зал. Ни Елены, ни Шура на месте не было. Зато он увидел полковника Настасьева и какого-то очкарика в штатском рядом. Они тихо переговаривались, глядя на него. Ну вот, совсем позор! Малыш почувствовал злость. Быстрее? Действительно, он же может все делать гораздо быстрее. Гонг!
  
   Малыш затанцевал перед противником, делая серию обманных движений. А потом резко выбросил левую вперед. Попал в голову. Еще раз! Новиков уклоняется, выпрямляется, а Малыш снова попадает ему в голову. Противник приседает, хочет войти в ближний бой, и Малыш как будто поддается, делает шаг вперед и тут же отскакивает. Новиков неловко выпрямляется, как бы падая вперед, и здесь его тяжелым снарядом достает крюк слева! Новиков покачнулся и тут же получил два хлестких удара в голову и челюсть. Сломлен? Малыш бросается к нему и останавливается, получив три жестких удара в корпус. Новиков, оказывается, ничуть не пострадал от его ударов. Снова атака и снова крюк! И... Новиков упал. Рефери оттолкнул Малыша:
  
   - В угол! Раз, два, три...
   В зале рев. Малыш пританцовывает на месте. Новиков бодро встает на счете четыре, но судья доводит счет:
   -33-
  
   - Пять, шесть, семь, восемь... Бокс! И тут гонг!
  
   - Молодец! - Квазимодо тиснул плечо ученика. - Пять баллов! Делаешь все, что нужно. Садись!
  
   Но Малышу не хочется садиться. Он на подъеме, ни грамма усталости, хочется в бой.
  
   Гонг! В атаку. Новиков не успевает, не успевает! Малыш достает и справа, и слева, опережает даже в ближнем бою! И снова летит его тяжкий, но быстрый крюк в голову противника. Новиков устоял, но противник не дает передышки. Он снова атакует, загоняет в угол и снова сотрясает боковыми ударами. Почему команда "стоп"? Малыш непонимающе оглядывается.
  
   - Ввиду явного преимущества...
  
   Малыша подхватил Настасьев и, оттерев Квазимодо, потащил в раздевалку:
  
   - Герой, молодец! Отлично отработал, отлично! Заслужил подарок, заслужил! Увольнительная есть?
   - Есть.
   - До двадцати четырех?
   - Конечно, как всегда!
   - На! Увольнительная на сутки! Свою фамилию только напиши. Степанову я сам скажу. Только гляди - ни грамма!
   - Я не пью, - улыбнулся Малыш.
   - Все вы не пьете!
  
   Малыш хотел сказать, что увольнительная на ночь ему в общем-то не нужна, ночевать-то где? Но внимание отвлек Квазимодо, все пытавшийся пожать ему руку.
  
   - Спасибо, спасибо, Сергей! - взволнованно сказал тренер. - Я даже не ожидал.
   - Пошли, пошли в зал, - грубовато и ревниво сказал Настасьев. - Там снова наши работают.
   - До свидания! - крикнул им вслед Малыш.
   В раздевалку вбежал Витя.
   - Иди, посмотри, как мастера работают, - посоветовал он другу.
   -34-
   - Меня ждут, - сказал Малыш и юркнул в душ.
  
   Помылся он спешно, так как был уверен, что Елена и Шур ждут его внизу. Но в большом прохладном вестибюле никого из друзей не было. За столиком скучал морячок с красной повязкой на руке и в мятой фуражке, а у дверей стояли две женщины. Одна из них, в легком светлом пальто, приветственно махнула рукой Малышу:
  
   - С победой!
  
   Малыш удивленно улыбнулся и невольно сделал шаг к ней. Женщина коснулась рукой подруги "подожди, мол" и смело подошла к курсанту. У нее была скользящая, как бы вьющаяся походка, светлые глаза, алый рот и короткая стрижка темных волос. А голос оказался хрипловатым, но приятным, с легкими растянутыми гласными.
  
   - Вы прекрасно деретесь, простите, не знаю, как вас зовут?
   - Малыш, тьфу, то есть курсант Сергей Волков,
  
   - Малыш? - женщина коротко рассмеялась, обнажив мелкие, ровные зубки. - Мило. Именно, Малыш! Так знайте, Малыш, у вас появилась почитательница по имени Светлана. Кстати, если у вас есть желание рассказать мне о себе, то можете без всяких стеснений зайти сегодня вечером.
  
   Малыш смутился:
  
   - Я с удовольствием, но... уже договорился, меня ждут...
  
   - Уже ждут? Меня опередили? Это трагедия. Я, конечно, не напрашиваюсь, но вам будет не скучно у меня.
  
   Она так посмотрела на Малыша, что он застыл. Что-то остро- сладкое было в приглашении этой элегантной, смелой женщины. На миг он вообще перестал что-либо соображать.
  
   - Возьмите, здесь телефон и адрес.
  
   Светлана протянула ему кусочек картона. Малыш впервые увидел визитную карточку. Имя и фамилия были набраны золотистыми буквами. Он неловко сунул визитку в карман бушлата.
  
   -35-
  
   - И знайте - я жду!
  
   Малыш ошалело двинулся к выходу. У дверей он остановился и снова врезались ему в глаза яркая улыбка и тонкая рука женщины, ахнувшей ему вслед. И хрипловатый чуть насмешливый голос:
  
   -До свидания, Малыш!
  
   На улице почему-то воровато оглянулся, достал визитную карточку и прочел: Бахарева Светлана Викторовна. И вдруг он почувствовал, что вечером увидит эту женщину. А пока... Он вскочил в трамвай и по курсантской, общепринятой привычке встал на задней площадке, хотя в вагоне были свободные места. Через три остановки оказался у старинного, в пять этажей, здания на Острове. Дверь открыла Елена и улыбнулась:
  
   -Наконец-то! Раздевайся, Малыш!
  
   Она привстала, коснулась губами его щеки и пошла в комнату. Малыш поставил сумку на пол, пригладил еще совсем короткие волосы и прошел в гостиную, одну из четырех больших комнат этой квартиры. Отец Елены, архитектор, два года назад погиб в автомобильной катастрофе. А мать, Валентина Григорьевна, работала заместителем директора фабрики мехов, так что квартира со смертью главы семьи не ветшала и не бледнела. В гостиной на диване сидел Шур и перелистывал какую-то книгу.
  
   - Привет, Попенченко! - небрежно сказал Шур. - Ты хоть до конца раунда выстоял?
  
   - Здравствуй, - медленно ответил Малыш, чувствуя как гнев холодным пузырьком скакнул в груди. Мало того, что они ушли сразу, так еще у Шура хватило наглости прийти сюда. Елена вкатила столик с закусками и чаем.
  
   - Садись, Сереженька! А ты будешь?
  
   Шур отрицательно кивнул головой и пересел к пианино. Малыш положил четыре куска сахара в тяжелый стакан, обрамленный серебряным подстаканником. Взял бутерброд с маслом и черной икрой. Шур полуобернулся и заметил:
  
   - Икру, кстати, я доставал! Так что ешь и благоговей!
   -36-
   Малыш положил бутерброд на место и взял другой, с колбасой. Шур усмехнулся и стал что-то наигрывать на пианино. Елена коснулась руки Малыша:
  
   - Ну, рассказывай...
   - Что рассказывать. Вы бой не видели ведь?
   - Бой? Ну, тебя же там били... Я и ушла. Голова разболелась.
   - Я выиграл бой, выиграл! Во втором и третьем раунде выиграл ввиду явного преимущества! А вы ушли!
   - Герой! Герой! - Шур ударил по клавишам. - Чего разоряешься? Выиграл, набил морду человеку, молодец!
   - Могу и еще набить! - окрысился вдруг Малыш.
   - Сережа, Сережа! - Елена положила руку ему на плечо. - Это грубо!
   - Почему не подождали?
  
   - Сережа, у меня разболелась голова! Потом надо было успеть проводить маму, она бы обиделась. Все очень просто. Не будем ссориться и так бездарно выяснять отношения, Малыш?
  
   - У нас нет никаких отношений!
  
   Елена встала и беспомощно посмотрела на Шура. Тот пожал плечами и отвернулся. А Малыш продолжал:
  
   - Мы месяц не виделись! Месяц! Неужели так трудно было подождать? Плюнуть на все - и подождать! А?
  
   Наверное, не говорил бы так зло и решительно курсант Сергей Волков, не будь в его кармане небольшой записки с золотыми буквами. И сейчас он придумал себя незаслуженно оскорбленного, благородного, такого, которого все равно где-то ждут...
  
   - Прости, Сережа, действительно, нелепо как-то...
  
   - И почему нельзя было прийти без него? А?
  
   Но здесь Елена уже рассердилась сама:
  
   - Мои друзья могут быть со мной и при тебе и без тебя! Как уже я захочу, друг любезный! Нет, не уходи, - приказала она, когда Шур попытался встать.
  
   -37-
  
   - Тогда уйду я! Неужели мне не понятно, Елена, что пока я сидел "без берега" мое тепленькое местечко перехватил этот тип. Эх вы!..
  
   Тут голос его сорвался. Значит, все-таки обида была истинной. Он круто обернулся и рванул из комнаты. Елена качнулась за ним, но Шур схватил ее за руку:
  
   - Не надо, Елена. Он же не прав! И, заглянув в ее лицо, добавил с досадой:
  
   - Да никуда он не денется!
  
   Малыш вылетел на улицу. Дальнейшие его деяния соответствовали состоянию оскорбленного благородства. Он уверенно остановил такси, барским тоном сказал адрес и, закинув ногу на ногу, откинулся на сиденье. Оставил шоферу рубль сдачи и уверенно вошел в махину 12-этажного дома. А вот у дверей незнакомой квартиры его охватил приступ нерешительности, и он вернулся в свой нормальный облик. Он даже не сразу решился нажать кнопку звонка, а собирался полминуты с духом. А после мелодичного перезвона пред ним в расшитом драконами желтом халате предстала Светлана. Глаза ее расширились, а губы изогнулись как края лука:
  
   - Малыш пришел! Какой же вы умница. Проходите, проходите! Она приняла у него бушлат и мимолетно сжала руку.
  
   - Идите вон прямо в ту комнату. Татьяна, узнаешь?
  
   В большой комнате на тахте полулежала полная блондинка. Кажется, она стояла со Светланой в вестибюле училища. Она, не делая никаких движений, оглядела курсанта с ног до головы и медленно проговорила:
  
   - Еще раз здравствуйте! Какой вы высокий. И красивый. Как мустанг.
  
   Малышу никогда не говорили таких комплиментов. Почему мустанг?
  
   - Прекрати! - весело сказала Светлана, входя в комнату с подносом в руках. - Не соблазняй Малыша. Он мой.
  
   - Господи, разве ж я претендую? Владей! Да и мой-то муж пока никуда не уезжает.
  
   -38-
  
   Светлана поставила на журнальный столик начатую бутылку коньяка, печенье, конфеты, вазу с фруктами. Принесла кофейник. Осмотрела стол и спохватилась:
  
   - Ой, вы ведь, наверняка, есть хотите?
  
   - Нет, нет! - замахал руками Малыш. - Мне и пить-то нельзя. Ни в коем случае!
  
   - А я пошла, - Татьяна лениво встала и влезла в тапочки. - А то мой благоверный закатит легкий скандальчик в стиле ретро. То есть с матюками. Ну, смелый драчун, до свидания!
  
   Она медленно, странно перебирая пальцы, пожала ему руку. Ладонь у нее была мягкой и теплой. И очень нежной. Светлана чуть нахмурилась и бесцеремонно подтолкнула подругу к двери:
  
   - Иди, иди, хищница ласковая. Удавчик мой.
  
   Они остались вдвоем. Светлана наполнила две рюмки и попросила:
  
   - Только одну, хорошо? Я и уговаривать больше не буду! У вас как со временем?
   - К двенадцати... ой нет, времени у меня сколько угодно, сутки целые!
   - Вот и мило! Итак - за знакомство!
  
   Малыш кивнул и залпом осушил свою рюмочку. Взял яблоко и с наслаждением захрустел. И спросил:
  
   - Вам нравится бокс?
   - Очень!
   - Правда? - обрадовался Малыш. - Но ведь он жестокий...
  
   - Почему? - она легко, как само собой разумеющееся, пересела со стульчика к Малышу на тахту. Халат чуть сполз с ноги, обнажив колено. Но она не заметила этого. - Разве менее жесток хоккей, где бьют в спину, по рукам?
  
   - Но, но... - Малыш копошился в аргументах. - Но ведь здесь по лицу...
   - Странно, вы как будто оправдываетесь за то, что боксер?
  
   -39-
  
   Малыш пожал плечами, а взгляд его все никак не мог оторваться от колена женщины, почти прижавшегося к его ноге.
  
   - Бокс - это первым делом проявление мужественности. - Светлана шевельнулась, и ее нога обнажилась еще больше. - Это бой лицом к лицу, здесь единоборство не только тел, но и духа! Как, кстати, и в любви. Это не единение, как многие думают, а противоборство.
  
   И тут Малыш положил руку ей на колено. И не успел испугаться своей смелости, как ее алый рот обволок его губы, и через секунду он уже, торопясь, расправлялся с ее одеждой, а в комнате стало темно и жарко. Потом, когда он потрясенно и опустошенно откинулся на спину, то было немного стыдно за свои стоны. Он впервые заметил, что комната вся желто-красная. Красный ковер - желтые обои, красные портьеры - желтая мебель. А рядом женщина, от которой трудно отвести взгляд, потому что ему впервые принадлежало то таинственное и непостижимое, что называют женским телом. Дыхание Светланы наконец-то успокоилось.
  
   - Дай мне сигарету, - попросила она. - Вон там, на полочке. Иди, не стесняйся...
  
   Малыш встал, горбясь и смущаясь подошел к полочке и нащупал там пачку сигарет, зажигалку. А кто завесил окно? И кто его раздел? Он почти ничего не соображал. Господи, да она же смотрит на него!
  
   - Налей коньяка! И себе!
  
   Малыш задрожал, и кожа его покрылась мелкими пупырышками. Скорей! Торопливо налил коньяк и плюхнулся на тахту. И накрыться нечем... Светлана засмеялась.
  
   - Что?
   - Ничего. Все очень мило!
  
   Малыш снова огляделся. И узрел на противоположной стороне портрет мужчины в морской форме. Из-за полумрака нельзя было разобрать, молод он или нет.
  
   - Это кто?
   - Муж, - спокойно сказала женщина.
   -40-
   -А как же...
  
   - Господи, ребенок совсем. А впрочем - мило! Она приподнялась на локте и положила ладонь на грудь Малыша.
  
   - Вот послушай: живем мы уже десять лет вместе! Десять! Привыкли к друг другу, немного надоели. Первые годы я была верна ему, изводилась, его изводила упреками, что вот, мол, пропадает молодость, никому я не нужна. Детей у нас нет. Так уж получилось. Потом я стала смелее, и это стало благом! Теперь я не мучаю его упреками, встречаю теплом и радостью! И не жалею ни о чем. Ведь у меня есть любовь, пусть не надолго! Надолго вообще нет любви. А как прекрасно влюбляться. Просыпаешься и думаешь - что сегодня такого хорошего! И вспоминаешь - он!
  
   -Кто?
  
   - Он! Ну, сегодня - ты! И сама становлюсь молодой, все легко и звонко! Приходит весна, понимаешь? Вот сейчас осень - а у меня весна. И радости этой хватит надолго. И ему, мужу, тоже достанется. Я встречу его легко, весело, нежно! И буду хорошей женой. А ведь я могу быть хорошей женой?
  
   - Ты, я...
  
   - Ты ведь почувствовал, какая я жена, да?
   Она прильнула в нему, и тот снова радостно заспешил к ней, растворяясь в желто-красном дурмане комнаты.
  
   Поспали они совсем немного, с утра до полудня. Светлана не отвечала на телефонные звонки, не подходила к двери, хотя пару раз кто-то звонил. Не снимала штор и не одевалась, лишь иногда накидывала халат, чтобы накормить друга. Ели они лечо и жареное мясо, пили кофе, соки. Днем посмотрели телевизор, потом Светлана выключила его. В десять вечера она вызвала такси. Шофера попросила ехать не спеша, через центр, а потом вдоль реки. Она прильнула к плечу Малыша, и они молча смотрели на веселые улицы, покойные набережные, грустящие переулки. Шел первый снег, и неровная сеть бело-желтых бликов металась перед фарами. Машина остановилась на другой стороне той улицы, где было училище. Светлана взяла руку Малыша и поцеловала в ладонь:
  
   - Иди! Спасибо за весну. Звони. Но помни - у нас всего две недели. Потом он приедет.
   -41-
  
   Малыш неловко вылез из такси. Он и не пытался заплатить, понимая, что она не позволит этого. Подошел к ярко освещенному подъезду, оглядываясь на темную машину. Она стояла до тех пор, пока его высокая фигура окончательно не исчезла за дверью.
  
   Только подходя к роте, Малыш почувствовал всю бездну своей усталости. Он еле-еле поднялся на четвертый этаж, разделся, уже почти не открывая глаз, и, чуть не сорвавшись, забрался на койку.
  
   Генка, пришедший минут через десять, напрасно тряс его. Малыш спал, спал, спал.
  
  
   5
  
   В этом бою все было странным. Необычно выглядел противник -улыбающийся парень с белыми вислыми усами и чуть косящими глазами. Бой проходил в зале спортивной школы на низком, утопленном в полу ринге, и странно было видеть зрителей выше себя.
  
   У Малыша уже были свои, индивидуальные перчатки, капа - вставка для зубов, форма члена сборной училища. Он уверенно забрался, вернее опустился на ринг, встал в своем углу и положил кулаки в перчатках на канаты. Витя сегодня секундировал, он вставил боксеру капу в рот, хлопнул по плечу:
  
   -Иди!
  
   И бой пошел как-то странно, казалось у противника только одна рука - левая. И она была гибкой, бескостной. Когда Малыш попытался начать атаку серией прямых ударов, левая рука Логинова, такой была фамилия, объявленная судьей-информатором, змеей скользнула вразрез и ударила Сергея в челюсть. Он не обратил на это внимания и попытался снова атаковать, но левая противника словно обогнула его кисть и нанесла удар сбоку в голову. Малыш применил свой крюк - Логинов легко ушел и при этом его левый кулак ощутимо встряхнул противника ударом в корпус. А затем, почти мгновенно Малыш получил и удар снизу, аж челюсти звякнули. Он растерялся, прикрылся, а Логинов стал доставать его отовсюду. Его левая рука проскальзывала снизу, ввинчивалась справа, а ответные удары Малыша принимала перчатка правой руки противника.
  
   -42-
  
   Гонг. Витя яростно замахал полотенцем и заговорил напористо и возмущенно:
  
   - Серега, ты что делаешь? Одной левой мужик работает, одной левой! А ты не можешь справиться. Одной левой...
  
   - Да что одной левой! - взорвался Малыш да так, что на него покосился рефери на ринге. - Ты скажи - что делать?
  
   Витя задумался и даже полотенцем перестал махать. Малыш, с надеждой уставившийся на него, ответа получить не успел. Начался второй раунд. Малыш обреченно встал и шагнул навстречу своему улыбающемуся противнику. Логинов сразу же бросил вперед свою левую. Малыш качнулся, и впервые сумел уйти от удара. Удар правой Логинов провел не четко, и в голове Малыша смутно забрезжила догадка. Он стал быстро смещаться по часовой стрелке, обходя противника с его правой руки, догадавшись, что она не может работать так же легко, как и неуловимая левая. И сразу же все стало получаться. Кулаки Малыша стали встречаться с живой плотью противника, сокрушать и громить ее. Но Логинов сумел вдруг прилипнуть к противнику мягким движением, спутать ему руки, а когда Малыш оттолкнул противника, то тот успел нанести подряд три удара. От последнего, в печень, у Малыша больно екнуло внутри, он разозлился и яростной атакой загнал противника в угол. Серию стремительных ударов он завершил крюком в голову. Казалось, Логинов начал падать, но здесь его левая сделала неуловимое движение, и кулак вонзился Малышу точно в сплетение нервов "под ложечкой". У Сергея бледной синевой омылось лицо, но спасительная реакция сделала невероятное. Сквозь боль и ее слабость вырвался кулак боксера и ударил Логинова. Тот отлетел в угол и упал спиной на канаты.
  
   - Хорошо, хорошо, - шептал Витя, дергаясь от взмахов полотенцем, - я вот что еще заметил. Он как ударит - потом передышку делает. Ты в эту передышку и работай сериями. Сил хватит?
  
   У Малыша болела челюсть, правый бок, пот превратил майку в мокрую тряпку, спортсмен шумно дышал и с ужасом думал о последних трех бесконечных минутах боя. И вдруг увидел Логинова. Тот уже не улыбался, от тяжкого дыхания грудь противника вздымалась и опадала, а страдальчески искривленное лицо было поднято наверх, к потокам воздуха от полотенца секунданта.
  
  
   -43-
  
   - Атакуй справа и только справа! - шептал Витя. - Это его слабое место. У него правая не фурычит!
  
   Справа, справа... Ватные ноги, чугунные кулаки, но Малыш атакует, и ему кажется, что он наносит удары в воде - его перчатки еле преодолевают плотную массу. Логинов тоже пытается атаковать. Его левая еще колет противника, но легко, не опасно. Шум зала докатывается до противников глухо, не всплескиваясь, а топя и утомляя еще больше. Малыш ничего не видит, кроме измученного, покрытого потом лица с вислыми мокрыми усами. Малыш бьет, бьет, и кулаки то долетают мимо лица, то вяло тыкают его в лоб, в усы... Логинов снова приникает к Малышу, и они под хохот зрителей валятся на помост. Судья помогает им встать и что-то говорит. Бокс! Малыш на миг видит Витю, тот что-то показывает на пальцах. Минута? Или секунды остались? Сколько, сколько осталось?! На него движется Логинов. Малыш ощущает удары, отходит, потом сам идет вперед. Нет сил, нет ничего, но его кулаки поднимаются и как шары летят вперед, пытаясь сбить, смять это непокорное, сопротивляющееся существо. И гонг! Громкий, спасающий, и Малыш шагнул вперед и обнял мокрого, задыхающегося парня. И они несколько секунд стояли, любовно прижавшись, понимая и жалея друг друга...
  
   В душе Малыш сидел на корточках не меньше получаса. Хлестала горячая вода, он согревался и бездумно наслаждался отдыхом. Потом, когда они пошли с Витей по промороженному первыми холодами асфальту, ему все еще казались чужими ноги, тяжелыми, вялыми были кисти рук.
  
   - Досталось тебе сегодня, - сочувствовал Витя. - Это был первый настоящий бой. А у меня первая встреча была настоящей. Очень сильный парень попался.
  
   Они шли по городу, неуютному, без снега, убранной листвы, голому, как статуи под дождем.
  
   - Пожуем? - Витя кивнул головой на кафе.
   Малышу есть не хотелось. Он проводил взглядом девушку, прошедшую мимо, и тронул Виктора за рукав бушлата:
  
   - Подожди немного, я позвоню.
  
   Трубку взяли сразу, и Малыш счастливо забормотал:
  
   -44-
  
   - Светик, это я! Здравствуй!
   - Привет...
   - Я бой выиграл! Такой бой!
   - Я рада. Ты извини, я спешу, говори скорей!
   - Что говорить? - растерялся Малыш. - Ну, когда увидимся?
   - Не знаю. Появились обстоятельства. Трудно.
   -Муж?
   - Муж? Мило! Не совсем. Дай подумать. Может, в субботу?
   - В субботу?
   В субботу Малыш шел в караул. Ничего, Настасьев выручит.
   - Пожалуй, в субботу будет можно. Но ненадолго. Но предварительно позвони. Привет!
   Малыш озадаченно выбрался из будки.
   - Ну че? - спросил Витя.
   - Нормально, - невесело ответил Малыш.
   Они неспешно пошли к вокзалу.
   - Странно, - вдруг заговорил Малыш, - как все нескладно бывает. Вот когда первый бой выиграл - три недели без берега схватил. Потом открытый ринг выиграл -с девушкой поссорился. Сегодня я такой бой выиграл! И мою, ну, мою...
   Малыш не знал, как назвать Светлану. Помялся и все-таки выдавил:
  
   - Мою любовь... любовницу теряю. Почему - не знаю. Чувствую -становится ко мне равнодушной.
  
   - Закон равновесия! - безапелляционно пояснил Витя. - Не может быть везде хорошо. Чем больше успеха в одном - тем больше теряешь в чем-то другом. Это тупарям все хорошо. Вон, как Соловову.
  
   - Это тяжеловес наш? - Малый вспомнил Соловова, громадного четверокурсника.
  
   - Угу! - Витя плюнул. - Вот живет! Зачетов не сдает, службу почти не несет. Тупарь - а Настасьев тягает его из курса в курс. А ведь бокс когда-то придется бросить. А какой из него офицер? Ничего не читает, людей не понимает. Да еще презирает всех.
  
   - Да ведь трудно. У нас тренировки ведь по 3 часа в день бывают...
  
  
   -45-
  
   - А я? - гордо ответил Витя.- Почему я могу делать все сам? Учусь. Не на "отлично", но знаю предметы. Завалов нет. А ведь я не очень-то головастый в науках. Службу несу. А мне Настасьев раз пять уже предлагал зачеты протолкнуть, от нарядов освободить...
  
   Малыш покраснел. Пару зачетов он уже сдал при помощи полковника, но курсант поклялся себе, что это в последний раз. Они дошли до вокзала, и вот тут Малышу захотелось есть.
  
   - Зайдем? - предложил он, и моряки вошли в большой сырой зал привокзального буфета. Взяли сосиски, яйца, кофе. А сначала жадно выпили по стакану кефира.
  
   - Не увлекайся, - предупреди; Витя. - Вес!
  
   Ох, уж этот вес! Малыш "держал" вес, свои 75 килограммов и строго следил за тем, чтобы каждое утро после тренировки они четко показывали 75 килограммов и ни грамма больше!
  
   - Мы однажды Соловова с тяжелого веса до полутяжа сгоняли, -сказал Витя, очищая яйцо. - Загнали его в парилку, а он в обморок упал. Тогда налили шайку холодной воды, всунули туда его голову и стали по телу вениками хлестать. Поволокли на весы - а он потолстел еще на килограмм. Оказывается, всю воду из шайки выхлебал.
  
   Малыш поперхнулся от смеха. К их столику подошел опухший мужичок в кепочке и подмигнул светлым наглым глазом:
  
   - Привет, братишки!
  
   Малыш кивнул ему удивленно. Мужичок хлопнул его по плечу:
  
   - Гляжу, свои стоят! Я ведь тоже на флоте - пятнадцать лет! Он машинально взял с тарелки Малыша яйцо, торопливо облупил его и целиком отправил в рот.
  
   - Был на Балтике, - сдавленно пояснял мужичок, - на черноморском, королевском был... Эх, братки, братки...
  
  
   -46-
  
   Как в фокусе исчезла в его губах сосиска. Грязными лапами "браток" отряхнул крошки с небритого подбородка и понизил голос:
  
   - Понимаете, кореша, без гроша остался. Черт, отстал от поезда, в кармане пусто, обчистили, стало быть... Копеек бы пятьдесять. Или рубль.
   Малыш покраснел и полез в карман.
  
   - Пошел вон, - тихо сказал Витя.
  
   - Ты чего, браток? - удивился мужичок.
  
   - Вить, не надо, - Малыш уже протягивал деньги, но Витя схватил его за руку:
  
   - Ты кому даешь, Серега? А ты, падлюга, ты что, не знаешь сколько мы получаем в училище? Шваль! Катись отсюда, алкаш, катись, а то сейчас челюсть твою небритую сверну!
  
   "Браток" шарахнулся в сторону и быстро исчез в гулкой пустоте затихающего вокзала.
  
   -Дурак ты, Серега, - покачал головой Витя. - Это же алкаш, мусор. А ты ему деньги. Почему он к нам подошел? Думал, молодые, неопытные моряки. Он и бил на жалость - сам, мол, служил, помогите мариману! Да мне плевать на то, кем ты был, важно, кто ты сейчас! А сейчас он мразь и мусор! А ты ему деньги! Чтобы он свое подлое чрево водкой залил!
  
   ...К училищу подошли молча. Малыш косился на суровое лицо Вити, и ему было немного досадно, что он не такой сильный и правый, как этот небольшой, но несгибаемый паренек. И вздрогнул испуганно Малыш, когда возле освещенного подъезда возникла идеально прямая фигура, и зычный голос разрезал тишину улицы:
  
   - Курсанты, ко мне!
  
   - Виноградов! - охнул Волков, но Витя спокойно, ровно держа шаг, подошел к полковнику и отрапортовал:
  
   - Курсант Иноземцев!
  
   -47-
  
   - Курсант Волков! - подлетел и Малыш.
  
   - Увольнительные! И объясните, почему их вам дали в неувольняемый день!
  
   - Участвовали в соревнованиях по боксу! - отвечал Витя.
  
   - Это хорошо, - уже смягчая голос от стали до жести, сказал Виноградов, возвращая увольнительные билеты. - А то еду сегодня в метро, а там, на экскаваторе...
  
   Как ни крепился Малыш, а фыркнул. Виноградов замолчал. Подумал:
  
   - Ну, на этом - элеваторе? А?
  
   - Эскалаторе! - подсказал Витя.
  
   - А я о чем говорю? Да - там два курсанта. Я им - стой, а они в бега. Я потом сообразил, что они вообще из другого училища!
  
   Виноградов весело, совсем по-домашнему, рассмеялся и вдруг заинтересовался:
  
   - Так вы боксуетесь?
  
   - Да, - снова ответил Витя.
  
   - Победили хотя бы?
  
   - Он выиграл! - кивнул Витя на Малыша. - А я ему секундировал!
  
   - Я тебя знаю! - сказал Виноградов. - Я тебя как-то на месяц влепил. Помнишь?
  
   - Конечно, - тихо ответил Малыш.
  
   - Курить бросил?
  
   Малыш хотел сказать, что он не курит, но вдруг сообразил:
  
  
   -48-
  
   -Так точно, бросил!
  
   - Молодец! - восхитился Виноградов. - Значит, не зря все! Девушка есть?
  
   - У меня? - опять сбился с толку Малыш.
  
   - Не у меня же! - снова раскатился смехом полковник. - Это я к чему - увольнения нет, а тут стоит девушка и с другим юношей фильтрует! А ее парень - в училище значит! Я их знаю! Ну, я все сказал им! Той, что фильтрует, и ее хахалю! Девушек надо выбирать как автомат! Чтоб блестела и без осечек! Все! Кругом! В училище - шагом марш! Передайте Степанову, что я прошу поблагодарить вас! И курить бросил, и бой выиграл! Молодец!
  
   В классе никто не занимался. Курсанты окружили конторку, где сидел кряжистый Негуляев и слушали его.
  
   - Называется - помыть лейтенанта, - гудел Негуляев, встряхивая черной гривой неуставных волос. - С дороги приглашают его в корабельный душ. Он раздевается, налаживает воду, намыливается - а тут перекрывают пар. Вода сразу становится ледяной. Тот мечется, орет. Прибегает дежурный - в чем дело, сейчас сделаем! Делают так, что начинает идти кипяток. Потом вообще ничего не идет. Или парок насыщенный дадут. Когда лейтенант плюнет на все и оденется -делают нормальную воду. Если снова разденется и начнет мыться - старпом говорит - настоящий моряк, есть терпение! А кто нашего старпома на "Славном" знает?
  
   -Я, -ответил Генка.
  
   Он, подперев свое худое лицо, смотрел прямо в рот Негуляеву.
  
   - Старпома звали Спартак. Здоровый, красный, усы вразлет! Пил прилично, но на корабле пьяным не был никогда. Держать себя умел. А как с корабля сойдет - сразу или в ресторан или к знакомым, где выпивон есть. И всегда в штатском пил. Чтобы, значит, честь мундира не замарать. Как-то вошел в кают-компанию и говорит так задумчиво: "Вот пришел я вчера домой совершенно трезвым" -, а все хором спросили: "А что случилось-то?"
  
   Курсанты рассмеялись. А Генка торопливо, чтобы успеть, перебил Негуляева:
   -49-
  
   -А я помню как Спартак вел заседание суда чести. Два лейтенанта в городе подрались с гражданскими и окно разбили. Ну, Спартак возглавил суд чести. Сидит и говорит:
   - Рассказывайте, соколики!
   А "соколики" дохлые такие, как...
   - Как ты, - подсказал Шур. Генка досадливо махнул рукой:
   - Не мешай. Ну, лейтенантики говорит: "Пошли мы в город, купили там четвертиночку водки на двоих..." Спартак спрашивает:
   - Сколько-сколько?
   А тот:
   - Четвертиночку на двоих.
   А Спартак жалостливо так:
   - Да как вы ее терзали, несчастную?
   Малыш подсел к Шуру. Тот вопрошающе поднял брови.
   - Выиграл, - тихо сказал Малыш.
   Ближайшие ребята оглянулись на него. Малышу стало тепло и уютно. А тихая "травля" в классе продолжалась:
  
   - Я в первый день на "коробке" пинок получил, - делился воспоминаниями Лопухин. - Спускаюсь в первое машинное отделение, а мне как дадут пинок под зад. "Годок" один кричит: "А ну, салага, лезь наверх и снова вниз". Я вылез и снова вниз спустился по трапу. А мне снова пинок под зад. Что за черт, думаю, что не так? А потом догадался - надо по трапу лицом, а не задом наружу спускаться.
  
   - Долго ж ты соображал, - улыбнулся Шур.
  
   - Попробовали бы меня так, - Зелинский стиснул сухой кулак и стукнул им по конторке.
  
   Никто не улыбнулся. Зелинский действительно не позволил бы ничего подобного. Малыш вдруг заметил, что Зелинский чем-то похож на Витю.
  
   - А я у якоря лапы точил, - горестно улыбнулся Генка.
   Все заулыбались. Генка был вечным неудачником. Если он шел, на экзамен, то вытаскивал тот единственный билет, которого не знал. При каких-либо нарушениях, проказах, чаще попадался он. В санчасти ему дважды вместо антибиотика давали слабительное. Но в технике он был непререкаемым авторитетом и уверенно плавал в чертежах и конструкциях.
  
  
   -50-
  
   - А что? - продолжил Генка. - Вызвал меня старшина и говорит: "Бери напильник, иди на бак и точи там лапы у якоря". Я пришел, сел, газетку подстелил, чтобы крошка на палубу не сыпалась. Сел, точу. Гляжу - чего это толпа давится от смеха у носовой пушки.
  
   - А что дальше? - спросил позевывая Шур.
  
   - Ничего. Потом, правда, закрашивал, что чистил.
  
   - А я в топке заснул. На крейсере "Мурманск" котлы чистили во время стоянки. - вмешался в разговор маленький ушастый Тарасюк. - Темно, я прилег. Ребята все закончили - и мыться. А тут командир "бэчэ" приказал котел замуровывать. Это и разбудило. Как заору. А командир аж грохнулся с перепугу!
  
   Очередного рассказчика, а им собирался снова стать Негуляев, перебил дежурный по факультету:
  
   - Прогулки не будет! Чистка оружия.
   Курсанты зашевелились и стали подниматься в роту. В оружейной, протирая ветошью автомат, Малыш толкнул локтем Генку:
  
  
   - Что морда грустная?
   - Надька беременная. Начисто!
   Малыш присвистнул:
   - Ну, ты молодец!
   - Чего молодец-то? Дурное дело не хитрое, - Генка вставил затвор и покачал собранным автоматом в руке. - Зачет сегодня по истории КПСС не сдал. Напсиховался.
   - Чего психовать-то? - удивился Малыш. - Женись, да и все!
   - Женюсь, - вздохнул Генка. - Рано только. А может, бросить ее?
   - Обалдел? - Малыш крутнул пальцем у виска.
   - Ты же бросил Елену, - вдруг четко сказал Генка.
   - Я? - поразился Малыш. - Ты, ты... что?
   -Да я так, - уныло опустил голову Генка. - Не обращай внимания. Я-то люблю Надюшу. По-своему.
   - Все любят по-своему, - Малыш все еще не мог отойти оттого, что сказал Генка, - а я никого не бросал...
   -51-
   - Тогда и я не брошу, - Генка улыбнулся. - Я ведь частенько делаю так, как ты.
  
   Малыш был потрясен. Значит, он для Генки что-то вроде идеала, образца? Он косился на друга и впервые подумал о том, что кто-то может идти за ним, подражать ему и, значит, повторять его и добрые, и плохие поступки. На вечерней поверке Малыш не услышал своей фамилии, не сказал "я", его подтолкнул Шур, а через полсекунды также смолчал и Генка. Они молча забирались на свои койки перед отбоем, и Шур, все замечающий и облекающий происходящее в едкую грубоватую иронию, сказал:
  
   - Тяжело становиться отцом, Генка! С этого начинается мужской токсикоз.
  
   Генка, даже не огрызнувшись, забрался под одеяло. Малыш устроился рядом. Под ним плотно ворохнулся Шур на своем нижнем ярусе. Малыш, переживая свое открытие, вдруг снова придумал себя.
  
   - Да, Генка, - медленно и раздумчиво сказал он, заложив руки за голову, - здесь надо только слушать себя. Свое сердце, свою душу! В любви нет компромиссов! А есть ответственность за чужую жизнь! Даже за две жизни, старик!
  
   Малыш упивался собой. Он вещал, вел, учил! И банальности казались ему совершенством мысли и чувств.
  
   - Любить - значит отдавать себя. Тебе надо быть с ней. Надо! Чтобы вести за собой, чтобы оберегать. А ведь еще и ребенок. Значит - семья! Наша первооснова...
  
   Он говорил что-то еще, не замечая, что Генка тихо спит, лежа на спине, что спят все, и только его важный шепот нарушает живую тишину спальни.
  
  
  
   6
  
   Нагрузки росли. К ежедневной тренировке прибавилась утренняя часовая разминка, после которой Малыш возвращался в роту весь в мыле. Витя все время был рядом. Он подсказывал, как ставить удар, замечал все промахи, учил исправлять их. Квазимодо, когда рядом не было Настасьева, тоже был
   -52-
  
   внимателен с учеником. Хуже всего, когда за дело брался Настасьев. Ничего толком не объясняя, не поправляя, он кричал:
  
   - Сильнее! Мощнее! Не отступать! Дави его! Герой! Слабак!
   Сегодня перед тренировкой он подошел к Малышу:
   - Вопросы есть? Или - у матросов нет вопросов?
   - Есть, - Малыш замялся, - понимаете, в субботу надо идти в караул... А у меня...
   - Понятно. Не пойдешь.
   Малыш вдруг испугался. Значит, кого-то в караул поставят вместо него?
   - Товарищ полковник, может, не стоит?
   - Чего не стоит? - Настасьев хлопнул его по плечу. - Бери от жизни все, моряк! Ты сколько на тренировках пота проливаешь, а? Так-то вот! В субботу в караул не пойдешь! Поди, кралю завел? Ну-ну, понимаю, понимаю!
  
   Из угла раздевалки приблизился громадный Соловов.
  
   - Здравия желаю, - сказал он, кланяясь.
  
   - Здорово! - полковник с удовольствием потрепал его бицепсы на правой руке. - Готовься, котенок, на первенство округа! Чтоб первым только! В мастера пойдешь!
  
   - Ну! - сказал Соловов.
   Потом попытался продолжить фразу, подумал и добавил :- Так точно!
  
   Малыш подошел к Вите. Тот, наматывая бинты на руки, сказал:
  
   - Пока не забыл. Я одну штуку за тобой заметил. Не всегда смотришь в глаза. А ты смотри, смотри в глаза! Руки могут обмануть, глаза нет. И еще - у тебя привычка подсаживаться перед низким противником. Ты должен использовать свой рост, это же преимущество. А ты подсаживаешься под рост противника и получаешь в лоб. Вот когда начнешь работать с перворазрядниками да мастерами - узнаешь, как там учат за ошибки.
  
   - А что?
  
   - Плюхи пойдут. За каждую ошибку - плюха!
   Малыш кивнул на плакат из бумаги, прикрепленный каким-то шутником над дверью в зал: "Плюху - в ухо!"
   -53-
  
   - Да-да, - еще раз напугал Витя. - Там уж бьют, дай боже!
  
   Витя сунул руки в перчатки. Он уже размялся и сейчас готовился к спаррингу. Пока Малыш завязывал ему шнурки, Витя заметил:
  
   - Старайся не связываться с Настасьевым.
  
   Малыш вскинул голову:
  
   - Почему?
  
   - Потому. Он уже сделал тебе несколько зачетов?
  
   Малыш покраснел.
  
   - Вот-вот, - Витя ударил перчаткой в перчатку. - Отстанешь в учебе -потеряешь самостоятельность. Потеряешь самостоятельность - перестанешь быть бойцом, перестанешь уважать себя.
  
   На спарринг Квазимодо впервые против Малыша поставил Витю. Малыш работал в маске, противник был легче его на 5 килограммов, но все равно Малыш несколько раз почувствовал тяжелую силу ударов противника. Настасьев сидел около ринга и молчал. Квазимодо, косясь на полковника, неуверенно командовал:
  
   - Волков, работай на отходах! Ноги, ноги не двигаются... Поворачивай удар, тазом разворачивайся! Работай сериями. И быстрее, быстрее...
  
   Когда Малыш, мокрый от пота, обрабатывал тяжелый мешок частыми ударами, к нему снова подошел Настасьев.
  
   - Больше нет вопросов? - весело улыбнулся он.
  
   На мгновение Малыш заколебался. Маленькие глаза полковника сузились:
  
   - Ну, выкладывай!
  
   - У меня неувязка по физике. Лабораторную надо сдать...
  
   -54-
  
   Ax, Светлана, Светлана! Из-за этой субботы вот так приходится унижаться! Не будет зачета - не будет увольнения, красно-желтой комнаты...
  
   - Кто у вас по физике?
  
   - Акопян.
  
   - Штатский?
  
   - Да, молодой такой, в очках!
  
   - Уломаем, никуда не денется. Все?
  
   - Все!
  
   - Хорошо. Но ты смотри - чтоб на ринге был зверем! Убийцей! Ты знаешь, что тебе уже второй разряд оформили?
  
   - Да, спасибо!
  
   -Да тебя пора на первенство округа выпускать! Пора. Но для этого надо стать перворазрядником! Со вторым не допустят. А жалко...
  
   - Конечно.
  
   Настасьев внимательно посмотрел на курсанта:
  
   - Так? Ладно, пойду твою науку толкать, а ты тренируйся! Что-нибудь придумаем.
  
   ...На самоподготовке Малыш сразу взялся за чертеж парового клапана. Его надо было сдать еще на прошлой неделе, но Настасьев уговорил преподавателя подождать. Малыш начал чертить по эскизам, которые дал ему Генка. Неприятный осадок после разговора с Настасьевым постепенно растаял в процессе работы. Надо, надо добить эти два "хвоста" и больше не обращаться к полковнику. И все из-за Светланы. Хмельным, острым ядом манила эта женщина, а ведь чувствовал Малыш, что что-то произошло в их отношениях. Исчезла ее страстная самозабвенность в ласках, исчезли откровение и бесстыдство. Неужели у нее появился кто-то? Ведь муж уехал надолго, на несколько месяцев после своего двухнедельного отпуска. А в последний раз, в
  
   -55-
   последнее свидание Светлана выпроводила его задолго до полуночи, сославшись на какую-то болезнь и не назначив нового свидания. И еще был телефонный звонок, и она метнула взгляд на Малыша и, закутавшись в халат, глухо сказала в трубку:
  
   -Позвони попозже...
  
   И потом прятала глаза и уступала ласкам Малыша словно принужденно, через силу. Воспоминания Малыша прервал Генка, с шумом захлопнувший книжку:
  
   - Пять обеспечено!
  
   Шур сладко потянулся:
  
   - А я сообщил своей подруге в послании, что стою в карауле. Буран, ветер, и в его снежных струях чудятся ее стройные ноги и слышится голос: "Боря, я люблю тебя! Ау!"
  
   - Шур - и романтика караула! - крикнул из угла Зелинский.
   Дежурный по классу, сидящий за столом преподавателя, поднял голову:
  
   - Тихо! Дежурный по факультету услышит.
  
   - Молчи, вша! - важно сказал Шур. - Дежурный по факультету сын друга не моего отца, который друг сына моего отца!
  
   В классе засмеялись. Лопухин открыл конторку, достал хлеб, колбасу и начал есть.
  
   -Дай куснуть, - попросил Украинцев, тощий, вечно грустный курсант.
  
   - А?! - не понял Лопухин и быстро засунул в рот остатки колбасы.
  
   - Будущий морской офицер, - сказал Зелинский брезгливо.
  
   - А что? - спросил Лопухин. - Поесть нельзя?
  
   - Жрать нельзя, - отозвался Шур. - Есть-то как раз можно. И в театре спать нельзя.
   -56-
  
   - В театре? - Лопухин прожевал, наконец, пищу. - Привели на какую-то муть. Я понимаю, если бы комедию показали. Или про войну.
  
   Малыш снова склонился над чертежом. Несколько минут он сосредоточенно работал. А потом услышал голос Лопухина:
  
   - Зелинский, а ведь тебе в субботу в караул идти.
  
   Малыш замер. Зелинский удивился:
  
   - Кончай трепаться! Я не был в наряде.
  
   - А тебя вместо Волкова влепили! - злорадно хмыкнул Лопухин. -Иди, посмотри на доску нарядов.
  
   Зелинский вскочил с места. Малыш склонил над чертежом загоревшееся лицо. Зелинский нервно расправил форменку под ремнем, пристально посмотрел на Малыша и сел.
  
   - Ну что ж, надо так надо, - тихо сказал он, а затем голос его дрогнул, - а я на день рождения собирался...
  
   - Без тебя родятся! - едко сказал Негуляев. - Рождение новых Попенченко нужней.
  
   - Пруха некоторым военным, - добавил Тарасюк, доставая сигареты, - пойти курнуть по такому случаю...
  
   - А вот как бесталанным жить? - спросил, делая наивные глаза, Шур. - Так и тянуть службу за троих?
  
   - Ну, ты уж и бесталанный! - вступился за друга Генка. - У тебя отец адмирал.
  
   - Отец - это талант? - задумался Шур. - Конечно, произвести такого сына, как я - талант нужен. Но в карауле папа за меня не стоит.
   Малыш выпрямился. В классе наступила тишина.
  
   -Я... не знал я. - соврал он, а в голове мелькнуло: "Светлана". - Я сам пойду в караул. Извини, Зелинский!
   -57-
  
   И быстро вышел из класса. Постоял в тусклом коридоре и поднялся на второй этаж. В конце коридора за столом, где стоял городской телефон и лежал журнал дежурства, сидел мичман - пятикурсник, дежурный по факультету. Подперев курчавую голову левой рукой, он держал в правой обнаженный палаш, и водил его острием по ковровой дорожке.
  
   - Товарищ мичман, - обратился к нему Малыш, - разрешите...
  
   - Позвонить по телефону? - равнодушно спросил мичман.
  
   - Да.
  
   - Кому?
  
   -Да... этой...
  
   - Ясно! Любимой! Самой прекрасной женщине в мире. Поверь, курсант, самые прекрасные женщины это те, которые не наши. Понял?
  
   Малыш пожал плечами.
  
   - Звонить-то не положено, - мичман поднял палаш и прижал его плашмя к своему лбу, - но я помню как ты выиграл бой у одного моего друга со второго факультета...
  
   - А как его фамилия? - заинтересовался Волков.
  
   - Это мой друг, - с достоинством ответил мичман. - Ладно, звони, но не кличь на все здание и не разглашай военных тайн.
  
   Малыш набрал номер Светланы и забормотал в холодный темный кружок:
  
   - Светлана, это я, здравствуй, вернее, добрый вечер!
  
   - Опять ты? В чем дело?
  
   - Светлана, у меня в субботу караул, я не смогу приехать...
  
   Голос Светланы, жесткий, сразу подобрел:
   -58-
  
   - Ну что ж, Малыш. Нет так нет. Это не катастрофа. Нам, вообще, пора...
  
   Малыш заторопился, прерывая, не давая сказать:
  
   - Света, Света, подожди! Встретимся в воскресенье!
  
   - В воскресенье я иду в театр. Потом уезжаю в Карпаты, покататься на лыжах. Слушай, Малыш, - голос ее чуть дрогнул, как бы смутился, но потом выправился и приобрел игривость, - а ты помнишь Татьяну?
  
   - Татьяну? Которая...
  
   - Ну да, такая красивая, полная! Прелесть, а не женщина!
  
   Она сейчас одна. И помнит тебя.
  
   - Ты что, Светлана? - Малышу стало жарко и неудобно. - Вы же подруги...
  
   - Вот именно - подруги! - Светлана коротко хохотнула. - Она давно на тебя глаз положила. А ночью все кошки серы. Так что запоминай ее телефон...
  
   Она проговорила несколько цифр и потом снова повторила их.
  
   - Запомнил? С ней тебе будет не хуже. А мне... мне больше не звони. Прости, Малыш, но так будет лучше. Наша весна кончилась. Теперь подари ее Татьяне.
  
   Малыш осторожно положил трубку. И громко и четко сказал:
  
   -Стерва!
  
   Мичман протяжно свистнул:
  
   - Вот это дела! Голос не мальчика, а мужа.
  
   Лицо Малыша горело так, что ссохлись губы.
  
   - Ну-ну, не расслабляйся, моряк! - мичман вложил палаш в ножны. - Эко дело - стерва. Их еще полно будет на нашем веку. Но хороших женщин будет больше. Это я тебе точно говорю. Их даже будет больше, чем хороших друзей.
   -59-
  
   Малыш повернулся и пошел по коридору. Но, странное дело, в голове, рядом с возмущением и обидой, тихонько ворочалась мысль о Татьяне. Об этой полной и ленивой женщине с ярко-желтой гривой волос и медленной улыбкой на мягких губах. И стройно и точно встали в памяти цифры телефона, продиктованного Светланой. Но тут Малышу стало стыдно.
  
   - Ну их к черту! - вслух сказал он. - Как куклу какую-то передают. Стервы!
  
   Он прошел в умывальник, ополоснул лицо и вернулся в класс. Как только он открыл дверь, как его ошеломили шум и беспорядок, царящие в комнате. Почти все стояли и кричали вразнобой, а у доски метался дежурный, отчаянно взмахивая руками. На конторке, возвышаясь над всеми, стоял красный Лопухин и кричал:
  
   - По морде! По морде!
   В классе вторили ему:
   - Всех подряд!
   Все училище подведем...
   - С землей смешаем...
   - В чем дело? - спросил Малыш, схватив за рукав Генку.
   - В том! - Генка тоже вскочил на конторку. - Слушай меня!
   Шум чуть стих. И тут Малыш увидел, что в центре этого хаоса стоят два курсанта, неразлучных друга по фамилиям Сипаров и Писарев, в сокращении - Сипарики. Физиономии у них были разукрашены синяками и кровоподтеками самых различных конфигураций и оттенков.
  
   - Так! - сказал Генка в наступившей тишине. - Помните, как Рябцеву морду набили в парке? Из тринадцатой роты Масляеву и Носкову шеи намяли из-за девчонки. А сейчас вот Сипариков изуродовали. Нам ни на каток сейчас не выйти, ни в парк. Милиция не фурычит ни фига! Кто за девочек вступился? Сипарики! И им же морды набили!
  
   В комнату стали заглядывать курсанты из соседних классов. Испуганный дежурный махал руками:
  
   -Дверь, дверь закрывайте!
  
   - Значит, так! - Генка упивался своей ролью полководца. - В воскресенье всей ротой жмем на каток. И из тринадцатой пойдут. Вообще, соберем всех, кто
   -60-
  
   хочет. Человек двести наберем. Окружаем каток цепью, а они (он показал на избитых) проходят каток и находят тех самых, кто их бил. С ними еще взвод пойдет на каток, чтобы перевес иметь.
  
   - А если милиция? - спросил Тарасюк.
   - Милиция? - скривился Негуляев. - Пока они очухаются, мы всех разметем.
   - Комсорг с нами! - заорал Лопухин. - Даешь "мамаево побоище"!
   - Тихо! - стонал дежурный.
  
   - Ребята, - вдруг сказал Зелинский, - а может, сначала предупредим их? Последний раз?
  
   - Правильно, - сказал Шур. - Пошлем изысканное письмо, мол, так и так, высокочтимая шпана, просим вас прекратить одиночные дуэли с нами, а то надерем вам ушки! Ты что, старик, какие предупреждения? Кому? Этим плебеям?
  
   Рослый, мускулистый москвич Хаханов заметил:
  
   - Только все продумать надо. Не надо надеяться, что они струсят. В кодлах есть ребята смелые. И за ножи могут взяться.
  
   - Все идут? - спросил Генка.
   - Я не знаю... - тихо ответил Зелинский.
   - Та-а-ак... - зловеще протянул Лопухин. - Это почему же?
   - Потому что будет избиение. Не честно.
   - Идиот! - взорвался Генка. - Чистюля! А против фашизма весь мир поднялся. Тоже избиение?
   - Ну, ты сравнил, - удивился Зелинский, но на него обрушился шквал голосов.
   -Да они и есть фашисты! - кричал Лопухин.
   - Хуже.
   -Давить их надо в зародыше!
   - Они женщину зарезали в парке летом!
   - Они-то нападают только толпой!
   - Тихо! - снова взял бразды правления в руки Генка. - Все ясно. Не пойдет - не надо!
   - Пойду, - сказал Зелинский.
  
   -61-
   - Еще лучше. Идея ясна? Первый взвод вместе с Сипариками - на каток. Начинаем там молотить...
   - Всех подряд! - обрадовался Лопухин.
   В классе засмеялись.
   - Но-но! - погрозил Генка. - Осторожнее. Только шпану. Не дай Бог не того зашибете...
   - А я бы всех за компанию и в острастку, - махнул рукой Лопухин. -Чтобы все боялись.
   Сипарики заверили, что узнают обидчиков. В это время грянул, наконец, звонок, возвещающий об окончании самоподготовки. Дежурный облегченно вздохнул и вытер вспотевшее лицо.
  
   - Приготовиться на прогулку, - скомандовал он и добавил потише: - Валите, ребята, в роту. Одевайтесь.
  
   Шел мягкий снежок. По необъятному плацу текли прямоугольники рот. Первые, вторые, частью третьи курсы пели строевые песни. Волков шел, сгорбившись, и торопливо, захлебываясь, жаловался Генке:
  
   - Понимаешь, самый настоящий, преднамеренный разврат. То есть человек заранее знает, что возьмет от партнера наслаждение, использует его, а потом передает другому. На, мол, покушай и ты, испробуй! То есть только партнер, только машина для наслаждения!
  
   - Н-да! - поражался Генка. - Ни фига себе...
  
   - Разговоры в строю! - старшина оказался рядом. - Ну-ка, давайте песню.
  
   - Нас нигде не сеяли, не жали, - запел басом Негуляев.
  
   В роте прыснул смешок. Ряды заколыхались.
  
   -Стой! Напра-во!
  
   Пиянзин, усатый старшина роты, хмуро оглядел строй:
  
   - Хочется пробежаться?
  
   - Скользко, - заметил кто-то сзади.
  
   - Тогда - ша! Нале-во! Шагом марш! Зелинский, запевай!
   -62-
   Зелинский запел "Морскую гвардию". Рота шла молча, слушая его чистый, витающий голос, а на припеве грохнула:
  
   Морская гвардия идет уверенно,
   Любой опасности глядит в глаза,
   В огне испытана, в боях проверена,
   Морская гвардия для недругов гроза!
  
   Песня есть песня! И рота пошла слитно, решительно, и улетела в бездонное небо накопленная за день усталость. Блаженно согреваясь в койке, Генка сказал:
  
   - А о тебе все Елена спрашивает.
  
   - Да? - У Малыша тревожно застучало сердце.
  
   - Был я с Надькой у нее. Слушай, коль ты с этой б... развязался, то жми к Елене.
  
   - Там Шур.
  
   - Чего Шур? У него сейчас какая-то девочка из театрального училища появилась. Мы когда пришли к Елене - она одна. Сидит. Глаза как блюдца. Повздыхали. А она все про тебя - как там Малыш, как там его бокс.
  
   - А ты?
   - Что я? Говорю, тоже скучает. Плачет ПО ночам.
   - Ты что?
   - Шучу! А она возле парка живет.
   - Причем здесь парк?
   - Так там же шпану будем карать в воскресенье. Сразу и к ней. Помиришься.
  
   Малыш улыбнулся. Стало легко и ярко. Он тронул Генку за плечо:
  
   - А как Надюша?
  
   Генка вздохнул. Потом сказал:
  
   - Завтра все родителям расскажет она. В воскресенье пойду к ним. Помолчали. В кубрик заползал сон. И Генка сказал:
   -63-
  
   - А ты молодец, что в караул пойдешь. Я тебя снова зауважал..
   Снова? Значит, что-то треснуло в Генкиной уважительности к нему? Малыш на миг потерял ощущение довольства, но вспыхнуло в голове празднично и светло: "Елена". И снова стало хорошо.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   -64-
   7
  
   Волкову достался первый пост - у Знамени училища. В тепле, напротив дверей кабинета адмирала, начальника училища. На этом посту надо стоять только по стойке смирно, лишь иногда расслабляя одну ногу. Первые два часа были вполне терпимы. Вокруг сновали курсанты, мимолетно отдавая честь Знамени, знакомые участливо подмигивали Малышу. Проходили офицеры, преподаватели, и к концу дня этот поток все редел и редел.
  
   После смены в караульном помещении Малыш сел за конспект по истории военно-морского флота и написал страниц пять. Потом, положив под голову подсумок с заряженными патронами рожками от автомата, поспал положенные ему два часа. Второй раз стоять на посту было тяжелее. Одуряющая тишина теплой ночи навалилась на курсанта всей своей мягкой толщей. Хотелось здесь же лечь на коврик и уснуть. Но странно... Ведь знает Малыш, что можно присесть даже на один из столбиков, ограждающих пост, или просто походить, размяться вокруг Знамени в стеклянном саркофаге, никто не увидит, а любые шаги проверяющего слышно далеко в этой тишине. Но нет -держит его какая-то сила на месте, и лишь посвободнее стоит курсант Волков, да вертит головой, стряхивая сонную дурь. А потом он по полной форме сдает пост сменщику и идет в караулку и бодрствует два часа, играя с Негуляевым в шашки и поддавки, потому что играть в шахматы невозможно. От усталости оба "зевают" фигуры, путаются, бросают и снова играют в шашки.
  
   Утром Тарасюк и тощий Украинцев принесли в термосах обильный завтрак. Забыв о весе, Малыш навалился на хлеб, масло и котлеты. Повеселевший Негуляев успел рассказать очередную историю, принесенную в училище из сложного переплетения трехлетней службы матросом на черноморском флоте.
  
   - Это было в нашей "учебке", - гудел Негуляев, - приехала инспекция, адмирал вальяжный такой. Ну, и на камбуз зашли. А там шеф-повар, старенький мичман, все уставы позабыл давно. Ну, адмирал подходит к нему и рыкает: "Здравия желаю!". А старичок в ответ: "Здрасьте". Все шипят ему сзади: "Как здороваетесь? Не по уставу!" Старичок смутился. Адмирал снова: "Здравия желаю, товарищ мичман!" А повар снова: "Здрасьте!" Только погромче сказал. Свита вся за головы хватается, шипят отовсюду, а тот с перепугу ничего не слышит. Адмирал разозлился и во весь голос: "Здравия желаю, товарищ мичман!" А повар выпрямился и как заорет: "Ура-а-а!"
  
   Малыш поперхнулся котлетой и вдруг ойкнул.
   -65-
  
   - Ты чего? - спросил помощник начальника караула, лысоватый, медлительный Скупяко.
  
   - Все! Объелся. Придется снова поститься. Чертов вес!
  
   - От дурные, - Скупяко покачал головой. - Пожил бы в колхозе после войны. У меня два старших брата от голода померли. Да и сейчас мясо едим не каждый день. А тут сами себя мучаете. Нет, я уж ни крошки не выброшу и не оставлю.
  
   И в доказательство сунул в рот котлету и заправил ее ломтем хлеба с маслом.
  
   После караула, вечером - первое дело душ и спать. Но Малыш отправился со всеми на суровое дело - перевоспитание шпаны. Взволнованные курсанты (а их набралось более двухсот) добрались до парка и окружили живой цепью забор катка. Генка, признанный руководителем операции, расставил еще несколько дополнительных постов и наставлял последним Волкова:
  
   - Тебе - особое задание. Ты стой здесь. Видишь - здесь тропка. Кто-то ее знает. Если кто вырвется по ней - встречаешь и бьешь по нюхалам! Усек? Вон там будут стоять еще трое наших. Если, значит, шпаны много будет - крикнешь. Да и мы сзади будем напирать.
  
   - Ладно. - Малыш поежился. - Давайте, начинайте.
   Малыша познабливало. Давала знать о себе бессонная ночь. Узкая тропка шла среди высоких сугробов и упиралась в щель забора. Доски там были прибиты широко, а одна болталась. Везде были видны черные шинели курсантов. Вспыхивали огоньки сигарет, кто-то смеялся, иные прыгали, согреваясь. Из-за забора плыла музыка. Там катались. Прошло минут двадцать. Ни драки, ни какого-нибудь шума с катка не доносилось. Курсанты стали перекликаться:
  
   - В чем дело?
   - Узнайте кто-нибудь!
   - Помирились...
   - Где Генка Сапрыкин?
   - Окоченеем здесь...
   - Может, боятся наши там?
  
   -66-
  
   Наши не боялись. Но курсанты, пришедшие на каток, просто никак ни с того, ни с сего не могли начать драку, хотя обидчики были узнаны сразу, и круг жертв был определен. Наконец Лопухин разозлился. Он подошел к высокому парню, задумчиво дымящему сигаретой, и спросил:
  
   - А ты разрешения курить у меня спросил?
   - Чего? - изумился парень.
   - Вот чего! - с ненавистью сказал Лопухин и дал тому в ухо.
   Дружки парня бросились на помощь, и блестящий план Генки начал осуществляться без помех. Курсанты начали карать. Избиваемая шпана быстро поняла, что силы неравны. Встречаемые отовсюду тяжелыми кулаками и хлесткими бляхами ремней, ошеломленные парни бросились к забору. Повисая на нем, они яростно матерились, кричали:
  
   - Салаги! Мы еще встретимся!
  
   Падали на ту сторону и, видя неумолимую черную цепь врагов, кричали уже плаксиво: "Дяденьки, больше не будем!" Но иные дрались крепко, продираясь сквозь цепь и не жалея ни себя, ни противников.
  
   А музыка продолжала греметь. В парке метался разудалый плясовой мотив. Малыш насторожился. В щель забора протиснулась какая-то фигура. Ковыляя на коньках по снегу, она бессмысленно орала;
  
   - Заразы! Салаги! Заразы!
  
   Малыш шагнул к фигуре, пoднял руку. Парень сначала замер, а потом рухнул на колени:
  
   - Товарищ! - заголосил парень.- Это не я! Я музыкант!
  
   Малыш опустил руку и посторонился.
  
   - Проходи, - сказал курсант. - Сопляк несчастный.
   Парень вскочил и тут же завалился на бок, в сугроб. Это его ударил неизвестно откуда выскочившей Шур. Парень схватился за голый ствол дерева, приподнялся, а Шур снова ударил его по лицу. Малыш схватил Шура за руку и рванул на себя:
  
   - Хватит! А ты - беги отсюда!
   -67-
  
   Рыдая, закрыв голову руками парень проскочил мимо курсантов. Шур высвободил руку и насмешливо покачал головой:
  
   - Что? Простить? А ты знаешь как на катке их Лопухин метелит?
   - Пусть метелит.
   - Боксер-вегетарианец? Толстовец!
  
   Малыш отвернулся и пошел из парка.
  
   - Ты чего, обиделся? - крикнул Шyp.
   - Без меня вас хватает, - ответа Малыш.
  
   Он прошел сквозь узкую калитку в стальном заборе и оказался на пустой, мягкой улице. Избитый парень стоял под фонарем и вытирал платком лицо. У него были разбиты нос, губы, кровь застыла на подбородке. У Малыша дрогнуло сердце и он подал избитому свой платок:
  
   - Вытри подбородок. Ты не обижайся. Наших ребят вы побили, вот и мы...
  
   Парень всхлипнул и стал вытирать лицо.
  
   - Я ж говорил Косому, - донеслось из-под платка, - не трогай мариманов...
   - А Косой там?
   - Держи карман! Смылся, сука.
   - Вот. А ты за него страдаешь.
   - А пошел ты!
   - Сам иди.
   - Отвали, моя черешня.
   - Ну и дурак ты...
   - А ты салага!
  
   Малыш рассмеялся. Парень привел себя в относительный порядок и показался симпатичным юнoшeй с большими глазами и длинными блестящими волосами.
  
   - Тебя как зовут? - спросил курант.
   - Гвоздем.
   - А я молоток! - разозлился Малыш. - Идиот. Мало тебя били.
   - Не ты бил-то! - гордо ответил парень. - Ну и запахнись!
   Он сделал несколько ковыляющих шагов по тротуару и спросил:
   -68-
   - В раздевалку-то можно пройти? Мне ж переобуться надо. Ваших там нет?
   - Не знаю. Пошли вместе.
   Малыш поддержал парня за руку, но тот оттолкнул его.
   - Тебя зовут как все-таки? - спросил Малыш. - Я Сергей Волков.
   Парень остановился и оглядел Малыша:
   - А ты чего не бил? Боишься?
  
   Малыш пожал плечами:
  
   - Не знаю. Чего бояться - я боксом занимаюсь. Как-то неловко бить вот так...
   - Ты - боксер? Не похож. А я Дима, музыкант.
   - Тоже не похож.
   - Не свисти, боксер. Кафе "Улыбка" знаешь?
   - Знаю.
   - Я там на бас-гитаре дергаюсь. Заглядывай!
  
   Дима подошел к двери раздевалки, открыл ее, осторожно заглянул вовнутрь и скрылся за ней. Малыш вернулся на улицу. Ходил он по ней как будто бесцельно, но почему-то несколько раз продефилировал курсант мимо знакомого подъезда в доме, чуть утопленном в заваленном снегом палисаднике. Конечно, Малыш решился бы войти и в подъезд, но не горело ни одно из пяти окон, куда подымался взор моряка. И хотя и ждал он этого, но все-таки внутренне ахнул, когда перед ним возникло в снежном мареве стройное диво в пушистой шубке и белых сапожках.
  
   - Сережа? Ты... ко мне? Малыш дурацки развел руками:
   - Я шел... И пришел.
   - Малыш...
  
   Елена подошла совсем близко.
  
   - Ты откуда? - спросил он.
   - Из кино.
   - Одна?
   - Как видишь!
   - А почему?
   - Постой, постой, - Елена досадливо наморщила лоб. - Мы не о том. Все не так. Надо очнуться. Пошли ко мне?
  
   -69-
  
   Малыш счастливо улыбнулся. Они вошли в подъезд и, минуя лифт, поднялись на третий этаж. Озябшими пальцами Сергей расстегнул крючки шинели и помог Елене снять шубку. Елена оказалась в тонком свитере, стянутым в талии ремешком, узкой юбке бежевого цвета.
  
   - Садись. Я приготовлю чай.
  
   Малыш сел за круглый, низкий столик. Вошла Елена, наклонилась, расстилая салфетки, и ее грудь приблизилась к лицу курсанта. Он вдруг подумал о том, что то, что было со Светланой, может быть и, наверное, еще лучше, с ней, Еленой. Но тут же почувствовал, что краска бросилась в лицо и отвел взор. А девушка накрыла стол, принесла чайник и, расставив все на столе, посмотрела на круглые тяжелые часы на старомодном буфете:
  
   - Мама придет через полчаса.
  
   Налила чай в хрупкие чашки, села напротив и спросила:
  
   - Ну что с нами происходит?
   - Уже ничего.
   - Происходило?
   - Я... а с тобой?
  
   Елена вздохнула:
  
   - Мы не виделись почти два месяца. А ты знаешь, что я неделю назад ходила смотреть бокс?
   - Что? - Малыш от удивления поставил чашку на стол. - Ты?
   - Я. Хотела все-таки понять это мужское развлечение.
   - Поняла?
   - Не знаю. Но он стал менее противен. Но полюбить - не смогу.
   Малыш снова взял чашку. Елена посмотрела в него пристально, не мигая.
   -Что там, Лен?
   - Ты изменился. Возмужал. Похорошел. Никогда больше не стриги волос. И еще...
   -Что?
  
   Он допил чай и встал. Подошел к девушке и положил руки на тонкие, как будто гнущиеся плечи. Она накрыла его руки своими пальцами. Малыш поцеловал теплый пробор Елениных волос. Потом руки его скользнули вниз и
   -70-
  
   сжали острые, твердые груди. Елена вздрогнула и подняла к нему загоревшееся лицо. Малыш поцеловал ее сжатые губы. Целовать так было неудобно, и он потянул ее к себе. Елена послушно встала, и они обнялись крепко и сладостно. Малыш начал целовать ее все смелее и тихо повел от столика в другой угол комнаты, к узкой тахте. Девушка стала легонько сопротивляться.
  
   - Малыш, не надо, придет скоро мама...
  
   Малыш чувствовал, что губы ее становятся живыми, отвечающими ему, а тонкие пальцы скорее не отталкивали, а познавали его, касаясь то волос, то плеч, лаская виски, щеки...
  
   И вдруг все кончилось. Елена резко оттолкнула его:
  
   -Мама!
  
   В передней раздался голос Валентины Григорьевны:
  
   - У нас гости?
  
   Малыш пулей метнулся к столу и, ничего не опрокинув, уселся на свое место. Вошла мама, высокая женщина в темном костюме.
  
   - Вот кто у нас! - она протянула руку. Малыш встал и сжал ее крупную ладонь. - Пропащая душа.
  
   - Спорт, учеба, караулы... - забормотал гость.
  
   - Понятно, понятно, - улыбнулась Валентина Григорьевна.
  
   -Ты покормила гостя? А что я -у вас чай! Ну-ка и мне чашечку. А вы не расскажете, чем еще занимаетесь помимо учебы, караулов?
  
   - Шпану бьем! - рассмеялся Малыш.
   Он стал рассказывать о сегодняшнем "мамаевом побоище". Рассказывал живо, смешно, уверенно. Валентина Григорьевна сказала:
  
   - А вы изменились. Стали настоящим мужчиной.
  
   -71-
  
   На щеки Елены набежал легкий румянец. Она прикрыла глаза ресницами, а Малыш посмотрел на часы.
  
   - Пора. Спасибо большое.
  
   Валентина Григорьевна с легкой усмешкой пожала ему руку:
  
   - Приходите чаще. Крестоносцы. Надо же - шпану решили обратить на путь истинный. Только имейте в виду - насилие всегда порождает насилие...
  
   Шли не спеша. Плавали радужные круги вокруг фонарей, мокрый снег ложился на перила моста, на каменные морды львов, на черные, с золотыми якорями погоны курсанта. Елена остановилась:
  
   - Я не пойду дальше.
  
   Она прикусила нижнюю губу и посмотрела куда-то мимо своего спутника. Малыш положил руки ей на плечи. Она резко вскинула голову:
  
   - Сережа! Только правду скажи - у тебя была женщина?
  
   Малышу стало жарко и неудобно. Он повертел шеей и ничего не мог сказать. Ничего. Елена поникла:
  
   - Я знала. Не мне пришлось, не я стала твоей первой женщиной. Значит, и не ты...
  
   Она говорила тихо, полузакрыв глаза.
  
   - Елена, - слабо и гнусно сказал курсантик Волков.
  
   - Не надо, ничего не говори. Все уже утихло. А ты стал интересней. Только по-другому. Понимаешь? Раньше я видела твое лицо, казалось, что чувствую душу. А сейчас другое. Я ощущаю тебя! И меньше хочется слушать, а больше, больше... касаться.
  
   - Елена, я...
  
   - Только не оправдывайся. Я тоже была и жеманной и, наверное, слишком строгой. Не такой, как все, такой, какой нужно тебе... Мужчине.
   -72-
  
   - Прости, прости, - все-таки стал оправдываться Малыш, - тут все смешалось - учеба, завалы, Света...
  
   - Ее зовут Света?
  
   -Ах! - Малыш всплеснул руками. - Звали, звали!
  
   - Все кончилось? И ты пришел ко мне? Зачем? Ах, да! Но ведь прошлого не будет, не будет чистоты! Будет другое. И, может быть, - я хочу другого! Вот так тебе!
  
  
   Она сильно притянула его голову, жарко, до боли поцеловала и, оттолкнув, побежала по узкому мостику, придерживая рукой пушистую шапку.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   -73-
   8
   Балочка, причмокивая, нудел:
  
   - Да, слава боксера важней сопромата. Без него прожить можно, а без бокса - нельзя...
  
   Малыш с тоской оглядывал пустой лекционный зал.
  
   - А экзамены? - Балочка похлопал себя по лысине всей ладонью. - Ну, зачет я вам поставлю по просьбе нашего уважаемого полковника. А экзамены? А знания?
   - Я выучу! - Малыш прижал руки к груди. - Выучу!
   - Или по шпаргалке? Да?
   - Честное слово!
   - А знаний не будет. Бокс когда-то кончится и останетесь вы голый. Ну, идите! Лупцуйте, нокаутируйте! С Богом!
  
   Малыш вздохнул, выйдя на лестничную клетку учебного корпуса. Но облегчения не почувствовал. Скорее тревога поселилась в груди и неприятно, как тошнота, плескалось чувство унижения. Но надо было преодолеть еще один барьер, и курсант двинулся на кафедру физики. Преподаватель, молодой армянин в громадных очках, долго и молча смотрел на курсанта.
  
   - Ты знаешь, товарищ моряк, - наконец мрачно изрек он, - что здесь Учебное заведение?
   - Знаю, - тихо ответил Малыш.
  
   - Зачем тогда учишься? - черные глаза насмешливо и брезгливо глядели курсанта. - Отнимаешь время у меня, у своих товарищей, у ce6я, наконец!
  
   Малыш поднял потяжелевшие веки, и вдруг ему захотелось со всей силой врезать по этому умному, самоуверенному лицу, чтобы исказилось от страха и боли оно, чтобы разлетелись вдребезги очки. Он даже увидел, как разлетаются эти очки.
  
   - Что же ты уставился на меня как баран на новые ворота? - Акопян вздохнул и потянул к себе журнал. - Правда есть правда. Сколько ж вас, лезущих, пробивающихся, невежественных...
  
   Акопян раскрыл журнал, поставил против фамилии Волкова три буквы "зач.", нервно расписался. Швырнул журнал в руки Малыша, встал и, не
   -74-
  
   оборачиваясь, пошел из лекционного зала в лабораторию. Единым порывом курсант бросился за преподавателем и схватил его за рукав. Тот испуганно шарахнулся.
  
   - Владимир Шахвалатович! - Малыш шваркнул журнал об стол, уставленный приборами. Звякнуло стекло. - К черту, вычеркивайте зачет! Сдам! Клянусь, сам сдам...
  
   Физик осторожно высвободил рукав, снял очки, и лицо его смягчилось. Он посмотрел на журнал, на красного, взволнованного курсанта и покачал головой:
  
   - Зачем же журнал пачкать. Ладно. Оставим все как есть. Сойдемся на договоре, что это в последний раз. Идет?
  
   Малыш отвернулся. Акопян протянул ему журнал:
  
   - Я верю вам. Здесь Настасьев еще просил за двоих. Вы не похожи. До свидания, курсант Волков.
  
   В смятении чувств Малыш вернулся в класс. Моряков за конторками было мало. Дежурный Лопухин поправил повязку на руке, оторвался от зубрежки какой-то толстой книги и спросил:
  
   - Сдал?
  
   Малыш протянул ему журнал.
  
   - Быстро сдаешь, - ухмыльнулся Лопухин.
   - А что? - с вызовом спросил Малыш.
   - Ничего, ничего, - Лопухин невинно улыбнулся. - Везде напор, везде победа!
  
   Малыш тоскливо потоптался на месте и двинулся в мастерскую. Там, не обращая внимания на пришедшего, о чем-то яростно и весело спорили Генка, Шур и Негуляев. Борис, разразившись вдруг смехом, схватил Малыша за руку:
  
   - Ты послушай, Малыш, что этот пиит написал, послушай!
  
   - Да ничего, ничего, - гудел Негуляев, - для стенгазеты сойдет.
   -75-
  
   - Кончайте! - Генка схватил какой-то листок. - Это я и не сам придумал. Где-то списал.
  
   - Понимаешь, Малыш... - Шур снова прыснул, - попросили его девчонки из Текстильного института стихи в стенгазету написать...
  
   - Надюша попросила, - сказал Генка.
  
   - О девчонках-дружинницах. Ну, наш Генка, помешались вы все на стихах, что ли, выдал:
  
   -Хулиган, забейся в щель - вышли девки на панель!
  
   Малыш невольно улыбнулся. А Негуляев серьезно сказал:
  
   - Все поймут, что это очень опасно, когда "девки выходят на панель".
   - Серега! - Генка поднял на Малыша умоляющие глаза. - Подмог -ни, а? А я за тебя английский сделаю.
   - Никаких английских! - крикнул Малыш. - Все! Завязал. Я и так напишу.
  
   И, действительно, довольно быстро набросал следующее:
  
   Не блещут шеренги мерцанием стылым .
   Холодных и острых штыков,
   А все же боится девчонок красивых
   Тупая шпана затемненных воров.
   Прочел вслух и выжидательно уставился на ребят.
  
   - Классно! - восхитился Генка. - Немирович-Данченко! Шаляпин!
   - Жаль, что девок на панели нет, - вздохнул Негуляев.
   - Ничего, - согласился Шур. -Для стенгазеты, конечно, ничего, не больше. Кстати, как поживает Елена Прекрасная?
   - А сам не знаешь? - помрачнел Малыш.
   - Я? - Шур сделал большие глаза. - Я же не имею перед некоторыми героями никаких шансов! Поэтому я решил влюбиться в стройную блондинку с длинными ногами, будущую кинозвезду.
   - А-а-а! - Малыш глупо открыл рот. - Да, мне пора на тренировку, счастливо оставаться.
  
  
   -76-
  
   И снова громко чему-то засмеялся Шур, когда Малыш уже выходил из мастерской.
  
   Квазимодо поставил на спарринг с Малышом полутяжеловеса Дыбова, боксера первого разряда. Дыбов вел бой медленно, словно неохотно. Но его правый кулак постоянно был заряжен на нокаутирующий удар, и Малыш вторым зрением видел этот коричневый кулак в перчатке у подбородка противник. Малыш работал легко - атаковал в голову, корпус, уходил от тычков противника, но однажды Дыбов поймал его. Удар правой обрушился на голову, защищенную маской, но Малыш был сбит с ног. Он тут же вскочил, затанцевал, показывая, что ничего серьезного с ним не произошло. И на него снова обрушился удар правой. На сей раз в лоб. Малыша отбросило назад. Он увидел ринувшегося к нему Дыбова и почти машинально, но резко и сильно выбросил вперед свой кулак. Удар пришелся точно в челюсть противника, и Дыбов, подгибая ноги, опустился на помост.
  
   - Стоп! - скомандовал Квазимодо и повысил голос. - Да помоги же ему встать!
  
   Малыш поднял Дыбова. Тот туманно огляделся, вздохнул и выпрямился. Боксеры, окружавшие ринг, зашумели облегченно.
  
   - Неплохо, - сказал Витя, помогая Малышу снять перчатки, - но тебе просто повезло. Дыбов сильнее, а ты его недооценил.
  
   - Ты думаешь? - Малыш спрыгнул с помоста в зал. Его подозвал Квазимодо:
  
   - Иди в тренерскую. Там тебя Настасьев ждет.
  
   Разматывая на ходу бинты, Малыш зашел в тренерскую. За столом сидел Настасьев и пытался ребром ладони расколоть грецкий орех.
  
   - Садись, - приказал он и добил-таки орех.
  
   Вкусно зачавкал и сказал:
  
   - Ты, Волков, работаешь по твердому первому разряду.
  
   Вошел Квазимодо и сел у дверей.
   -77-
  
   - Что вы, - скромно потупился заликовавший Малыш, - мне еще столько боев надо для первого разряда...
  
   - Кому надо, а кому нет. Иных десять лет учишь, а все дуб дубом, без толку. У тебя талант. И к тому же в твоем весе у нас в училище нет перворазрядников. Мастеров тоже нет. Вот мы и решили на первенство округа выставить в этом весе тебя.
  
   - Меня? - Малыш аж бинт уронил. - Как?
  
   - Как-как! Вот как умеешь - так и будешь выступать.
  
   - Но у меня же второй разряд, с ним не допустят.
  
   - Второй? А может, все-таки первый? Ну-ка, читай!
  
   Настасьев протянул курсанту книжицу. Малыш раскрыл ее. Там черным по белому удостоверялось, что Сергей Волков является боксером первого спортивного разряда.
  
   -Доволен? - Настасьев засмеялся. - Что, обалдел твой ученик от счастья?
  
   Квазимодо опустил голову. Настасьев нахмурился:
  
   - Что, недовольны? Знаете, чего мне стоило эту книжицу оформить, а? Давай ее сюда!
  
   - Нет, нет, - испугался Малыш. - Я выступлю!
  
   - То-то! И не просто выступишь! Ты должен до финала дойти! Ну, проиграешь, так проиграешь, но я твердо верю в тебя. Ну, а о своем первом разряде особенно не распространяйся, ни к чему это. Да, как у тебя с учебой? "Вовремя вспомнил. Мол, молчи, и я выручу. Да и черт с ним. Первый разряд все-таки! Сила!"
  
   - Все нормально, - сказал Волков. - Хвостов нет.
  
   - Отлично. Значит и зимние каникулы дома проведешь.
  
   - Я не подведу вас, - сказал сурово Малыш. - Выступлю как надо.
   -78-
   На следующий день в раздевалку вместе с Настасьевым пришел человек в штатском, в очках. Его Малыш несколько раз видел на различных соревнованиях.
  
   - Вот, - полковник подмигнул Малышу, - вот он.
  
   Худенький, но жилистый штатский посмотрел на курсанта и кивнул:
  
   - Я его помню. Пусть поработает три раунда с Церетели. Тот темповик, пусть проверит нашу звезду.
   - Хорошо, - Настасьев обнял Малыша за плечи и отвел в сторонку.
   - Иди и ничего не бойся. Это последний спарринг перед округом.
   - А кто этот, в очках?
   - О! - Настасьев поднял указательный палец. - Это он!
   - Главный тренер?
   - Понял? Он же будет потом формировать нашу сборную на первенство Вооруженных Сил.
   - А кто такой Церетели?
   - Хороший боксер. Перворазрядник. С ним приехал. Но ты победишь. Должен победить.
  
   Малыш провел легкую разминку. Вити в зале почему-то не было. Перчатки помог ему надеть могучий Соловов.
  
   - А где Иноземцев?
   - А кто его знает, - ответил тяжеловес и крикнул: - Готов!
  
   Малыш вспрыгнул на ринг. Боксеры в зале перестали разминаться и подошли поближе к помосту. Противника все не было. Квазимодо растер Малышу уши, обеспокоенно глянул в глаза:
  
   - Не дрейфишь? Смотри, бой трудный будет. Церетели полезет сразу вперед. А ты встречай. Работай осторожно.
  
   В зале загудели голоса. Вбежал Церетели и легко взлетел на ринг. Он был волосат, кривоног, длинные, тяжелые руки свободно болтались вдоль тела. А на кадыкастой шее сидела красивая голова в обрамлении длинных волнистых волос. Судил на ринге очкарик. Он только переобулся в боксерки и снял пиджак:
  
   - Боксеры - на середину!
   -79-
  
   Церетели не глядел на противника. Он посматривал в зал, переступая с ноги на ногу, и кажется, что-то даже напевал. Малыш тоже смотрел в зал и встретился с участливым взглядом Гайворонского, его первого партнера по тренировкам. Тот так и не смог ничего получить, кроме третьего разряда, но посещал исправно все тренировки, покорно дeржaл "лапы", когда боксеры отрабатывали свои удары, помогал Квазимодо секундировать.
  
   Церетели легко ушел в свой угол и при ударе гонга в прыжке повернулся лицом к противнику. И вдруг бегом ринулся к нему. Малыш сначала не понял. Он не мог сообразить, откуда столько ударов и куда они попадают. Он только чувствовал, как содрогается его тело, и мелькала перед глазами красивая голова с растрепанными волосами. Тем не менее тело, уже наученное непроизвольно уклоняться, двигаться, ускользать, все-таки сопротивлялось как бы отдельно от разума. Но все равно пришлось боксеру на несколько секунд уйти в глухую защиту, прикрыть голову перчатками, передохнуть и дождаться команды "стоп". Выпрямившись, Малыш не стал ждать нового рывка противника, а стал атаковать его прямыми ударами. Это помогло держать Церетели, но перед самым гонгом он сумел все-таки еще раз провести сумасшедшую по темпу атаку и потрясти Малыша ударами в корпус.
  
   Квазимодо сразу же стал мять живот своего ученика, оттянув резинку трусов, помог ему хорошо продышаться, затем сбрызнул на Малыша воду из мокрого полотенца, обтер лицо и спокойно сказал:
  
   - Первый раунд выстоял - теперь будет легче. Он выдохнется...
   Церетели в атаке. Удары, нырки и... хриплое, рвущееся дыхание. А удары уже распознаются, и Малыш встречает их в плечи, уходит от них и сам точно и быстро атакует. Но Церетели снова взрывается серией ударов, и снова Малыш прячется от него, но потом снова сам идет вперед. Раунд равный, но усталость наваливается невероятная. Тяжело дышат оба, тяжелеют кулаки...
  
   - Ничего, ничего, - шепчет в перерыве Квазимодо. - Терпи. Все идет хорошо. Но гляди в оба. Он еще может что-нибудь выкинуть...
  
   Церетели за минуту отдохнул как за день. Так показалось Малышу, когда его противник снова ринулся вперед в начале раунда. Снова потрясли курсанта частые удары, но все-таки были они уже не болезненными, не сокрушающими. Но и атаки Малыша превратились в тыканье противника справа и слева, не принося ему особенного беспокойства. В середине раунда Церетели выплюнул капу и в прыжке ударил противника сбоку, в висок. Это был серьезный удар, но
  
   -80-
   Малыш, словно разобидевшись, нашел в себе силы пойти вперед и загнать противника в угол впервые в этом бою. Затем они схватились в ближнем бою, в середине ринга. Тяжело дыша, они вяло стучали кулаками по локтям, плечам друг друга. Судья развел боксеров. Секунду стояли друг перед другом, не желая драться. Но потом все-таки сошлись, обменялись ничего не значащими ударами и дождались освобождающего от боя гонга. Измученный Малыш слез с ринга и присел на холодный подоконник. Но тут же вскочил - к нему подошли очкарик и Настасьев.
  
   - Хороший материал, - тонко сказал очкарик. - Разрядник?
   - Первый! - отчеканил Настасьев.
   - Где зарабатывал?
   - На "гражданке" еще, - улыбнулся Настасьев.
  
   - Ну что ж, - подумал очкарик, - проверим на окружных. Но нагрузку придется добавить. В третьем раунде совсем поплыл боксер, совсем. Очень хорош у него крюк слева. Но в третьем раунде он уже не сработал. Не было сил.
  
   Малыш вздохнул, глядя им вслед. Квазимодо крикнул с помоста:
  
   - На мешок, Волков, на мешок! Отрабатывай прямые и крюк! Работай...
  
   На ринг вылезли Соловов и первокурсник Бомберг. Соловов, посматривая на Настасьева, вставшего в дверях зала, начал бой лениво и уверенно. Но сухой Бомберг вдруг клюнул противника хлестким ударом слева. Соловов, словно удивившись, сам попытался достать более легкого противника, а тот ушел от его лап и снова точно ударил, на сей раз справа.
  
   - Ну, - крикнул от двери Настасьев, - работай, котенок!
  
   Соловов начал работать. Бомберг заметался, но тяжелые удары противника загнали его в угол.
  
   - Стоп! - крикнул Квазимодо. - На середину!
  
   Бомберг успел ударить вразрез и попасть противнику в челюсть. Но тот не дрогнул, стал молотить прямыми. Сначала Бомберг пропустил удар в корпус, потом в голову, и Квазимодо крикнул:
  
   -Легче!
   -81-
  
   Но Соловов бросил вперед свою мощную правую. Бомберг упал на канаты и пополз на помост. Боксеры зашумели. Квазимодо помог встать Бомбергу. Соловов перелез через канаты и подошел к Настасьеву.
  
   - Вот так, - сказал полковник, - вот так надо будет и на округе. От тебя я ничего кроме первого места не жду.
  
   И обернулся к Малышу:
  
   - Волков, а тебе надо работать! Слышал, что сказал главный? Всю неделю до первенства будешь вкалывать как гном! Никаких увольнений! Выжать все, до капли! Глаз с него не спускать, слышишь, капитан?
  
   Квазимодо кивнул.
  
   - Работать! Работать! -закончил Настасьев.
  
   Разминка. Бег. Скакалка. Бой с тенью. Работа на "лапах". Спарринги. Десять раундов по одной минуте с разными противниками. Каскад ударов! Прямых, затуманивающих ясность мира, болезненных и злых в корпус, сбивающих с ног коротких боковых и безболезненных, но мгновенно отключающих сознание ударов в подбородок, в тот самый нерв, который и выключает на 12-20 секунд человека из бытия. А еще попадали жестокие тычки в печень, ребра. Это - усиленная подготовка к соревнованиям. Перчатки, мокрые от пота, раздирающие вскользь брови. Капа, становящаяся неудобной во рту, мешающая дышать. Ненавидит Малыш бокс! И каждый день, собираясь на тренировку, он почему-то спешит, волнуется и иногда удивляется тому чувству радости, что охватывает его, когда он входит в раздевалку, где готовятся к тренировке его товарищи, где всегда приоткрыта дверь с надписью: "К рингу".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   -82-
   9
  
   Утром, за два часа до отъезда на соревнования, Малыш пришел и взвесился. Квазимодо записал только что сошедшего с весов Витю и кивнул:
  
   -Становись.
  
   Глянул на вес и присвистнул:
  
   - Что такое? Ты что вчера ел?
   - Колбасу. Домашнюю...
  
   Малыш не сказал о булке, а ведь еще была и она, обольстительно мягкая, с чуть хрустящей корочкой, солоноватая на вкус.
  
   - Скотина! - тихо сказал Квазимодо.
  
   А что мог ответить Волков, который отдавал ребятам свою порцию свинины, пил кефир, не касался пирожков, печенья, пряников...
  
   - Тулуп. Валенки. Шинель, - коротко сказал тренер. - По лестнице вверх и вниз. Пятьдесят раз. Витя, проследи.
  
   Малыш стал гонять в своем страшном одеянии по лестнице. Боксеры, шедшие на взвешивание, подбадривали его:
  
   - Не вспотей, друг...
   - Не простудись, легко одет.
   -Топ-топ, топает Малыш...
  
   Через полчаса Малыш снова встал на весы.
  
   Квазимодо вздохнул:
  
   - Еще триста граммов осталось. Малыш затравленно дышал.
   - Плюй, - сказал Квазимодо.
  
   Малыш начал плевать в урну. Слюны почти не было. Витя принес воды в графине:
  
   - Полощи рот и плюй!
   -83-
  
   Малыш плевался. У него еле шевелился язык и губы, когда он стал на весы.
  
   - Сто грамм осталось. Может, "сгорит" до официального взвешивания?
   - Может и не сгореть, - раздумчиво заметил Квазимодо. - Вишь, какой он сухой.
   - В гальюне был? - спросил Витя.
   - Нет.
   - Фу, - выдохнул Квазимодо. - Жми в гальюн и чтоб пол-литра вылил!
  
   После официального взвешивания во Дворце спорта Витя облегченно потер руки:
  
   - Все нормально. Я боялся, что у меня веса не будет, а у тебя наоборот. Ты сейчас перекуси, глотни глюкозы. И отдохни перед боем. У нас еще три часа. Поспи лучше, а то сил не будет.
  
   - Спасибо, - заулыбался Малыш.
  
   Витя нахмурился и посмотрел в окно. Во дворе, возле черной "Волги", стояли Настасьев и Соловов.
  
   - Дай Бог, чтоб тебе попался не мощный боец, - сказал Витя, -Может, повезет?
   - Да чего ты, Вить? - Малыш тронул его за руку. - Не так уж я слаб.
   - Ты хорош, Серега, очень хорош. Но ты еще не мастер, и даже не перворазрядник...
   - Прорвемся! - Малыш махнул рукой.
   - Хорошо бы! А, вообще, ты везучий.
   ...Квазимодо не пустил Малыша в зал.
  
   - Ничего, ничего, - успокаивал он ученика, хотя тот особого волнения и не испытывал. -Ты своего противника, Минутина, видел?
   - Нет, а что?
   - Это хорошо, хорошо... Может...
  
   Он вдруг опомнился:
  
   - Выиграешь у него! И все. Мастер он, видите ли... А ты талант! И... все!
  
   В узком зале Малыш размялся на "лапах", которые держал Гайворонский.
   -84-
  
   - Иди одевайся, - сказал Гайворонский тревожно, - после этой пары тебе выходить.
  
   Малыш прошел в раздевалку. Из дальних дверей, ведущих в зал, где шли соревнования, появились Витя и Квазимодо.
  
   - Ну как? - крикнул Малыш.
  
   - Нокаутом! - закричал Квазимодо. - Лучший бой!
   Витя сдержанно улыбался. Боксеры, одевающиеся в разных концах комнаты, посмотрели на победителя. А он сел рядом с Малышом и положил с собой рядом перчатки. Квазимодо спросил:
  
   - Готов?
   - А с кем он? - спросил Витя.
   - С Минутиным, - ответил Малыш, потому что Квазимодо замялся. Витя перестал разматывать бинты.
   - С Минутиным? - улыбка сползла с его лица. - Вот это да!
   -А что? - неуверенно спросил Квазимодо. - Ничего страшного!
  
   - Ничего страшного? И это вы говорите? - Квазимодо опустил глаза перед гневным взором Вити. - Минутин провел 105 боев. Минутин мастер спорта, мужик! А этот еще сопляк! Мальчишка!
  
   - Хватит оскорблять! - возмутился вдруг Малыш.
   - Тебя бить надо! А лучше твоих тренеров!
   - Я сам могу.
  
   В раздевалку вошел Настасьев в красном тренировочном костюме, улыбчивый, бодрый.
  
   - Молодец! - хлопнул он по плечу Витю. - Все молодцы! Одно поражение пока и по очкам.
  
   К ним подбежал Гайворонский:
  
   - Наш проиграл. Балтиец досрочно его...
   Настасьев нахмурился. Из зала донеслось: "На ринг вызываются..." Витя натянул перчатку на правую руку Малыша, Гайворонский взялся за левую. Дрожь пробежала по плечам Малыша.
   -85-
  
   - Слушай, - сказал Настасьев, - дай-ка я посекундирую - Капитан, ты не против?
  
   Квазимодо опустил голову.
  
   - Ну и роскошно! Пошли, Волков.
  
   Он положил свою тяжелую руку на плечи Малыша и пошел с ним в зал. Зрителей было много. Малыш так и не разглядел, есть ли среди них Елена, Генка или Шур. Должны были быть. В зале взвизгивали, смеялись, оттуда шло тепло и сложный запах, то аромат духов, то острого табачного выдоха, в общем - запах толпы.
  
   Настасьев, растирая Малышу уши, осматривал зал. Он знал, что привлекает внимание на ринге и поэтому одарял и боксера, и судей, и зрителей широкой улыбкой, играл могучими мышцами, поводил плечами.
  
   - Главное - скорость, - говорил он Малышу... - Работай как всегда. И имей в виду - полотенце на ринг я никогда не выбрасываю. Понял?
   Малыш кивнул. Его била лихорадка. Но он знал, что это только до первого удара. Потом дрожь проходила.
  
   - Иди! - сказал Настасьев.
  
   Малыш обернулся. На середине ринга стоял его противник. Минутин был сгустком мышц и сухожилий. Даже голова, сухая, с короткой стрижкой, казалось, была скручена из перевитых жгутов мышц. Глубоко запавшие глаза равнодушно и спокойно мутнели под мощными, в шрамах, надбровными дугами. Нос был сломан в переносице и приплюснут к лицу. Малыш заметил, что Минутин был одного с ним роста.
  
   - Работать спокойно, не захватывать, слушать команды, - говорил низенький, пахнущий потом судья.
  
   Малыш вдруг подумал, что ничто и никто не сможет сейчас вызволить его из этого огороженного канатами квадрата, что бой неминуем, и одиннадцать минут он будет наедине с этим чужим ему человеком, который должен сокрушить его, Сергея Волкова, если он не сокрушит его сам.
  
   - Готов! - крикнул Настасьев на вопрос рефери.
   -86-
  
   Гонг. Малыш пошел вперед, вытянув руки. Минутин хлопнул по его перчаткам и тут же попытался нанести удар левой. Малыш присел, ответил ему правой в корпус и, выпрямляясь, нанес боковой в голову. Минутин защитился перчаткой и коротко ткнул правой в лоб противника. Малыш вдруг заметил, что он стоит в углу ринга. Когда его Минутин туда загнал - понять было невозможно. Он не успел принять никакого решения, как противник нанес ему серию сильных ударов. Малыш принял их в перчатки, плечи, потом ушел нырком влево и оттуда бросил свой отработанный крюк. Удар пришелся Минутину в голову, и Малыш скользнул вдоль канатов и выбрался на середину ринга. "Ничего страшного, - мелькнуло в голове, - с ним можно смело работать". Минутин помаячил перед ним, делая обманные движения, потом вдруг опустил руки, приглашая противника атаковать. Малыш рванулся вперед, да так быстро, что противник пропустил сильный удар в голову, и Малыш сам прижал его к канатам и нанес серию частых ударов в корпус. Но Минутин оттолкнул его, снова покачался и неуловимо ударил правой. Кулак попал Малышу в висок. Он инстинктивно вскинул руки вверх, к голове, а гонг остановил ринувшегося к нему противника.
  
   - Нормально, - пыхтел Настасьев, - раунд за тобой. На крюк ты его здорово поймал. Но не расслабляйся. Ни на секунду! Давай, дави! Мощней!
  
   В противоположном углу ринга разговор был коротким.
  
   - Пора заканчивать, - сказал секундант, склоняя к Минутину татарское острое лицо с полоской усов над красиво вырезанными губами.
  
   - Угу, - кивнул Минутин и встал.
  
   Гонг. Минутин неумолимо пошел вперед. Малыш встретил его серией ударов. Он быстро и довольно точно бил в корпус, голову, но Минутин как будто не чувствовал ударов. Он просто шел на Малыша, и кулаки его начали мелькать все быстрее и быстрее. Сначала Малыш как-то избегал их, а потом пропустил сразу несколько. Удары были мощные, как будто молот, обернутый ватой, обрушивался на человека. Малыш отчаянно встречал противника всем арсеналом своих ударов, но Минутин взмахивал головой, как будто отмахиваясь от мух, и шел вперед. И бил. Малыш уже метался по рингу. Два последних удара были столь мощными, что Малыш рванулся в сторону и повернулся спиной.
  
  
   -87-
  
   - Стоп! - крикнул рефери и погрозил пальцем Малышу. - Не поворачиваться спиной! Замечание. Бокс.
  
   Минутин бросился к Малышу, и тот от отчаяния, от всего спасающегося своего тела бросил вперед правую руку и попал Минутину точно в челюсть. Противник пошатнулся и сделал два неверных шага...
  
   - Стоп! - судья оттолкнул Малыша в угол. - Раз, два...
   В голове у Малыша гудело. Шум зала он не слышал, как и почти не слышал, что стал говорить ему в перерыве улыбающийся, довольный полковник.
  
   - Гигант! - кричал Настасьев. - Эх, жаль перерыв, а то бы добил ты его сейчас! Умница! Можешь же, можешь.
  
   У помоста ринга Малыш вдруг увидел встревоженное лицо Вити, который пытался подойти к ним, но его не пускал какой-то распорядитель с повязкой на руке. Посмотрел на Минутина, но его закрывала спина секунданта, который в этот момент сказал только одно слово:
  
   - Осторожней.
  
   Минутин хмуро встал. Гонг. Молния обрушилась на Малыша. Еще удар!
  
   - Не поворачиваться спиной!
  
   Разве он повернулся? Малыш сам пытается ударить, но Минутин сминает его атаку, один из ударов попадает Малышу в лоб, он выпрямляется, а Минутин делает полшага назад и мгновением раньше крика рефери "стоп" точно и мощно бьет противника снизу в челюсть. Малыш подпрыгивает на месте, падает на спину и даже слышит, как стукается его затылок о твердый помост ринга.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   -88-
   10
  
   Малыш сразу все вспомнил и стал осторожно проверять себя, шевельнул головой. Она чуть болела в висках. Тело было расслабленным и усталым. В бело-синей комнате стояли еще две койки. Обе аккуратно прибранные, но тумбочки с чашечками, мензурками говорили о том, что у коек есть хозяева. Скрипнула дверь, и появилась миловидная девчонка-медсестра.
  
   - Жив? - весело спросила она.
   - Как будто, - тонко ответил Малыш и кашлянул.
   - Тогда глотни вот эту прелесть.
  
   Она приподняла голову курсанта, и больной выпил какую-то едкую жидкость из толстостенного стаканчика.
  
   - Почти шампанское, - сказал он уже хрипло, - а я давно здесь?
   - Сутки.
   -А кто еще здесь живет? - он качнул головой и поморщился.
  
   - Не делай резких движений, - сестра поправила подушку. - А здесь лежат еще два больных. Пожилых. У одного нога сломана, другой тоже черепом стукнутый...
  
   - Не всякий череп есть голова, - усмехнулся Малыш.
  
   - Это точно, - с готовностью подхватила медсестра . - Твои соседи сейчас перекуривают. А вот ты сейчас позавтракаешь...
  
   - Только не манную кашу, - попросил Малыш.
   - А она как раз и есть, - растерялась девушка. - Ладно, что-нибудь придумаю.
  
   Она быстро вернулась и принесла две котлеты, картофельное пюре, масло, хлеб и кофе. Малыш добросовестно все съел, лёг и устало раскинул руки. Пока Сергей ел, сестра с любопытством посматривала на него, потом, собирая грязную посуду, заметила многозначительно:
  
   - А тебя должна кормить нянечка.
  
   -Я понял, - ответил Малыш и смущенно прикрыл рот рукой. - А что со мной?
   -89-
  
   -Сотрясение мозга.
  
   Вспыхнула память и Малыш усмехнулся:
  
   - Идиотский мозг сотрясся...
  
   - Ничего особенного, - успокоила сестра, улыбаясь и показывая крепкие зубки: - Полный покой и отдых, Сереженька.
  
   - А тебя как зовут?
   - A меня зовут Милочкой. Ну, отдыхай, через полчасика будет обход.
  
   Она ушла, мелькнув полными икрами и не прикрыв за собой дверь. Малыш задремал. Сквозь полусон он слышал как пришли соседи и тихо забубнили:
  
   -Спит...
  
   - Говорят - боксер.
  
   - Не похож.
  
   - А что?
  
   - Боксеры - это морды.
  
   - Это борцы - морды.
  
   - Я видел одного боксера - морда шире плеч.
  
   - Это был бульдог.
  
   - Бульдог - это собака. Юморист!
  
   - По местам. Обход движется.
  
   Малыша не осматривали. Здоровяк врач жизнерадостно пояснил, что ничего страшного не произошло, подтвердил назначенное лечение, посоветовал меньше шевелиться и со всей своей белоснежной свитой быстро удалился. Малыш сразу же после обхода уснул, даже не познакомившись со своими
   -90-
  
   соседями. Он только успел заметить, что обоим уже лет за сорок, один из них с перевязанной головой, второй лысый, усатый, высокий, с залитой гипсом ногой
  
   Малыш спал не спокойно. В переплетениях сна мелькали лица Елены, Генки, иногда казалось, что он снова на ринге и обрушивается на него кулак Минутина. Наконец он открыл глаза и узрел перед собой страшилище с добрыми, виноватыми глазами.
  
   - Здравствуй, - тихо сказал Квазимодо.
   - Привет, - также тихо ответил больной. - Вы одни?
   - Сегодня не приемный день. Никого не пустили. Ребята завтра придут. Вот передали...
  
   Он положил на тумбочку пяток апельсин, банку с соком, кулек, наверное, с конфетами. Потом повздыхал и сказал:
  
   - Я был против, Сережа, ты же понимаешь...
   - Не надо об этом. А Настасьев? Он не пришел?
   - Дома собирается, ему ж на первенство Вооруженных Сил ехать. От нас двое едут. И он с ними.
   - И не мог зайти?
  
   Квазимодо засопел.
   - Витя едет?
   - Да, он кандидата в мастера спорта получил.
  
   Малыш прикрыл глаза рукой. Ах, Настасьев, Настасьев! Все бы простил ему, только бы зашел, сказал бы по-мужски: "Бывает, Волков, все равно прорвемся!" или чего-нибудь еще...
  
   -Ты выздоравливай, да давай возвращайся на ринг. Будем готовить тебя не спеша уже. Такие способности нельзя хоронить! И на "Союз" поедем, и на Олимпийские! Я верю в тебя! И полковник верит.
  
   - Посмотрим, - сдавленно ответил Малыш. - Пока об этом не думается. Ты уж извини, капитан.
  
   Он сказал Квазимодо "ты" легко и просто, словно они были старыми приятелями. Квазимодо это принял как должное. Он кивнул:
  
   -91-
  
   - Я говорил с врачами. Ничего страшного. Через два месяца можно будет начинать выступать. А тренироваться можно без спаррингов - хоть через месяц.
  
   Малыш вдруг покрылся гусиной кожей. И привиделась ему правая рука Минутина, и глухо стукнул его затылок о твердый помост ринга.
  
   - Устал? - робко, спросил Квазимодо. - Я пойду?
   - Иди, - тихо ответил Малыш.
  
   Скрипнула дверь. Малыш снова преодолел дрему и открыл глаза. Вместо Квазимодо стоял усатый сосед и с любопытством рассматривал Малыша.
  
   - Это был тренер? - спросил он.
   -Да.
  
   - А я майор Петров. Прямо как в стихах - "был у майора Петрова..." Слушай, а правда, что был такой боксер в Америке, которому позволяли бить только левой рукой. Правой он убивал. Негр, а?
  
   - Был, наверное, - сказал Малыш, попытавшись улыбнуться. Ему снова захотелось спать, но усатый не отставал:
  
   - А можно убить одним ударом?
   - Можно.
  
   - Его же чуть не убили, - вмешался басом второй сосед, лежащий на койке. - Наглядный пример.
   Малыш молчал.
  
   - Спишь, что ли? - снова сунулся в сон лысый, а бас зарокотал возмущенно:
  
   - Ну что привязался? Дай поспать человеку...
   Ребят впустили только через три дня. В палату ввалились Генка, Шур, Витя и словно внесли с собой Елену. Генка кричал:
  
   - Не хотели пускать, только двоих можно! Ну, мы тут...
  
   - Тихо! - перебил Шур. - Привет, гладиатор!
  
   -92-
   Елена присела на кровать, наклонилась, и губы ее скользнули по щеке моряка. Генка стал выкладывать подарки:
  
   - От класса (на тумбочку легли апельсины и лимоны)! От меня (он сунул под подушку транзисторный приемник)! Береги пуще глаза!
  
   - Пуще головы, - поправил Шур.
   - От меня, - Елена положила на кровать цветы.
   - От нас! - Генка поставил в ногах кровати коробку. - Эклеры и наполеоны. Пирожные. Восемь штук.
   - Обалдели?
   Витя прошелся по палате и стал возле койки.
   - Ну что, Сергей? Я прав оказался?
   Все замолчали. Малыш покраснел.
   - Не готов был, не готов! А все потому случилось, что купил тебя Настасьев, купил! А ему что? Летит с нами.
   - А ко мне не зашел...
   - Скушал? - Витя зло усмехнулся. - Это тебе урок на всю жизнь...
   - Мальчики! - Елена положила прохладные пальцы на руку Малыша. - Он же болен. Как ты себя чувствуешь, Сережа?
   - Прилично.
  
   - Ну и слава Богу, - сказал Шур. - Да, я ведь взял на себя твои чертежи. В силу своей природной скромности и врожденной благородности именно я решился на сей трудовой подвиг. Тебе, кстати, привет от комроты Степанова. Да, пожалуй, ото всех тебе шквал приветов. А теперь, Генка, выкладывай главную новость.
  
   - Я, - заалел Генка, - женюсь через месячишко.
   - На Наде?
   - Естественно, - оскорбился друг, - я ведь однолюб.
  
   - И будущий отец, что ускоряет свадьбу, - Шур встал со стула возле кровати майора Петрова. - Он шьет себе фрак, а невеста просторное, особенно на животе, белое платье. Это - счастье! Простое, доступное каждому!
  
   - Но не каждый достоин его, - сказала Елена.
   - Поздравляю! - улыбнулся Малыш.
   - Спасибо! - серьезно ответил Генка. - Нам пора, ты, Елена, задержись, конечно, а мы...
   - Раскомандовался, - Шур махнул рукой. - Счастливо, гладиатор!
   -93-
   - Выздоравливай, - сказал Витя. - Мы тебя ждем. Ребята вышли. Елена наклонилась и провела рукой по лицу Малыша.
   - Бедный, - прошептала она. - И ведь это не все, не все...
   - Что не все? - счастливо улыбнулся Малыш.
   - Так. Я об испытаниях. Ну ничего, выздоровеешь, придешь в себя, вернешься на ринг.
  
   "Да что они все? На ринг, на ринг. И Елена?" Малыш шумно вздохнул. Елена наклонилась. Он притянул ее к себе и стал целовать щеки, глаза. Елена была чуть напряжена, она как будто боялась чего-то или ждала, когда Малыш перестанет целовать ее. В дверь постучали, и вошел, громыхая костылями, Петров.
  
   - Извините, - сказал Петров и стал неотрывно смотреть на Елену.
   - Мне пора, - Елена встала. - Выздоравливай, Сергей. Набирайся сил. Тебе это очень надо будет!
   Петров посторонился, и когда она ушла, щелкнул языком:
   - Ну и девка! Невеста? Или любовница?
   - Помолчали бы, - ответил Малыш.
  
   - А у него язык, что помело, - сказал, входя в палату, третий ее обитатель, которого звали Алексей. - Пять лет его знаю, уж майора получил, а все языком ляп-ляп, да ни к месту все!
  
   - Ничего! - Петров мотнул головой. - Ни к месту - а майор. А тебе в "старлеях" еще трубить и трубить!
  
   - И потрублю. А ты знаешь, Сережа, как ему ноги поломали? Привязался к двум, что нельзя им курить на лестничной клетке в доме. Они его и спустили вниз. Ногами вперед.
  
   - Ногой, - поправил Петров и вздохнул. - А девушка твоя, курсант, очень хороша. Королева. Вернее, принцесса, потому что молода. Молодость, что может быть лучше?
  
   - Ничего, - завершил басом Алексей. - Но мы-то еще держимся, Петров?
  
   - За костыли, - совсем расстроился майор и стал укладываться на койку. - Какая девушка! У меня таких и в молодости не было...
  
  
   -94-
   11
   Через две недели Малыша выписали из госпиталя. Курсант Сергей Волков переоделся в свою привычную форму номер 3 - черные брюки, синюю форменку, получил сумку со своими спортивными принадлежностями и с гримасой отвращения ощутил привычный запах бинтов, перчаток, пропитанных потом трусов и майки. "Неужели все? - ахнуло в голове. - Отбил Минутин своей правой всю радость драки. А что такого? Ведь есть баскетбол, волейбол... Есть гребля, бег! Разве это плохо?" Так смутно размышлял Малыш, и об этом он сказал Елене, когда она встретила моряка у госпиталя.
  
   В этот вечер был легкий мороз, они долго гуляли по набережной. Малыш наслаждался свободой, воздухом, покалывающим бодро горло и легкие, и тем, что рядом шла девушка, чьи каблучки так легко постукивали в лад с его курсантскими ботинками. Он косился на ее профиль и никак не мог понять, что произошло с этим лицом. То, что Елена изменилась - он чувствовал. Но уловить суть изменения, понять, стала она еще прекраснее или что-то ушло - не мог. Может быть, это произошло оттого, что Елена стала более ярко краситься? Лицо стало взрослее, но еще более волнующим.
  
   - Да, - вдруг сказала Елена, - вот и кончился твой бой.
  
   - Ничего, - поежился Малыш, - еще поборемся. А вот и кафе "Улыбка". Помнишь, я рассказывал как мы шпану карали? Там еще Дима-музыкант мне попался. Пошли?
  
   - Еще рано. Музыканты только с восьми играют.
   - Все равно я есть хочу.
  
   В зале было просторно и пусто. Елена и Малыш сели около окна, занавешенного серыми, плотными шторами. На эстраде копошились музыканты, очевидно, заканчивалась репетиция, так как складывались в чехлы гитары, кто-то курил. И встретился Малыш взглядом с худощавым пареньком, бездумно поглядывающим в зал.,..
  
   - Это ты? - крикнул паренек.
   - Я, - ответил на весь зал Малыш.
  
   - Сейчас подойду, - крикнул Димка, ибо это был он.
   Малыш заказал роскошный ужин и даже потребовал шампанского, но кафе оказалось безалкогольным.
  
   -95-
  
   - Ты богат? - спросила Елена.
   - Бесконечно. Предки прислали целый стольник. Но придется чокаться "Фантой".
   - Чокнемся!
  
   Заказ принесли быстро, и Малыш навалился на мясо в горшочке и помидоры.
  
   - И вес не надо держать, - сказала Елена, копошась в своей порции. - А ты твердо решил не возвращаться на ринг?
  
   - Я? - Малыш опустил голову, ведь снова мелькнул перед глазами тяжелый кулак и глухо стукнул затылок. - Пока - да!
  
   - Не кричи, - Елена снова отпила "Фанты". - Ужасно пить хочется...
  
   - Здорово, боксер! - весело приветствовал Малыша Димка, садясь верхом на стул. - Познакомь с чувихой-то!
  
   - Елена, - представилась девушка и протянула ему руку.
  
   - Красотка первый сорт, - оценил Димка, а Елена коротко хохотнула.
   Малыш удивленно поднял голову. Никогда раньше Елена не улыбалась даже на вульгарные приветствия, грубые комплименты. А сейчас...
  
   - Как жизнь струится, боксер? - спросил Димка,
   - Нормально. А как твой Косой?
   - Кукует на нарах, подзалетел на валюте. Чуингама хочешь?
   - Давай.
  
   Димка достал пачку американской жевательной резинки. Елена тоже не отказалась.
  
   - Забирай всю, - Димка положил на стол пачку, - своих мариманов угостишь. А я весной похряю на защиту Родины.
  
   - Волосы подстригут. Зато шапку дадут.
   - И портянки, и мыло, и сапоги!
   - И все бесплатно. Ладно, ты запиши-ка мой телефон.
  
   -96-
  
   Он вынул из нагрудного карманчика курточки прозрачную авторучку и написал телефон на салфетке.
  
   - И ты звони, - кивнул он Елене. - Надоест этот длинный - я всегда здесь. И не скучно со мной...
   - Ладно, ладно, - нахмурился Сергей и заметил, что глаза Елены блеснули интересом.
   - Не ревнуй, боксер, - ухмыльнулся Димка, - для таких чувих я лишь временное удовольствие. Бывай!
  
   ...К училищу подошли уже в густой синеве зимнего вечера. Малыш основательно продрог и, оказавшись возле яркого подъезда, он зябко передернул плечами и захотелось ему скорее туда, в теплую духоту классов, спальни.
  
   - Ну вот, - странным, деревянным голосом сказала Елена. - Вот и привела я тебя в твой дом.
  
   Малыш обнял девушку. Елена стояла прямо, не обнимая и не отталкивая его, позволяя целовать в губы, щеки, глаза. Потом чуть отодвинулась:
  
   - Иди! Иди, Малыш! И держись! Ты стал мужчиной внешне -теперь станешь и внутренне! Не понимаешь? Все, все поймешь! И... не сердись! Хорошо? Дорогой мой, дорогой Малыш!
  
   Она всхлипнула, поцеловала его судорожно, но губы на морозе остались холодными, чужими. Сергею стало еще зябче, и с этим ощущением неуюта и холода он вошел в училище. В классе Малыша сразу же окружили курсанты. И хлынуло тепло.
  
   - Как дела, старик?
   - Поправили черепок? Теперь учиться будешь только на пять!
   - Есть хочешь?
   - Он стал еще краше, - заявил Шур. Вместе с Генкой они вытащили его в коридор. Вслед за ними вышел Зелинский, Лопухин, потом прибежал Витя.
   - Привет призеру! - Малыш тиснул его сильную узкую руку, - как бровь?
  
   Витя только что вернулся с первенства Вооруженных Сил, завоевав там "бронзу".
  
   -97-
  
   - Нормально, - он тронул рукой лиловый шрам. - Уже заросло. Вот твой череп как?
   - Молчит!
   - Когда тренироваться начнешь? У Малыша сжалось сердце.
   -Пока не знаю, - неуверенно сказал он.
   Шур, стоящий чуть в стороне, поднял брови:
   - Новые нотки звучат... Пошли в гальюн, перекурим.
  
   В просторном, чистом гальюне Шур, Генка и Зелинский закурили Витя сел на каменный подоконник и спросил:
  
   - А как с учебой? Как Настасьев? Все забыто и все прощено? Малыш пожал плечами:
   - А что сделаешь? Ну, подниму я бучу, что изменится? Все аукнется мне. Прощай увольнения, это раз...
   - Почему? - заинтересовался Шур.
  
   - Так ведь за неправильно сданные зачеты думаешь простят? Месяц просижу как миленький! Потом - преподавателям втыки обеспечены солиднейшие! Мне - все придется пересдавать. А Настасьев - черт его знает, наверное, ему-то меньше всех достанется...
  
   - Это точно, - заверил Лопухин, закуривая "Беломор", - Малыш все точно рассказал. А Настасьев нам привез чемпиона, как его?
  
   - Соловов, - подсказал Зелинский.
  
   - Вот-вот, да и Витя третьим стал. Это у нас в "системе" впервые. Так что надо это все похерить.
  
   - Была совершена подлость, -тихо сказал Витя, и Зелинский кивнул. - Она останется безнаказанной. А это значит, что будет еще подлость, потом еще. Этот процесс не может остановиться сам.
  
   - Иди и доложи, - хмуро сказал Малыш.
  
   - Здорово тебя Минутин долбанул, - Витя спрыгнул с подоконника. - Будь это со мной - сказал бы! Открыто, не прячась!
  
  
  
   -98-
  
   - Я бокс брошу! - осенило Малыша, и ему стало легко. Вот и причина! - На фиг мне этот бокс, где Настасьев!
  
   - Все понятно, - помрачнел Витя. - Самый легкий выход... Ладно, Серега, тебе решать.
  
   -Действительно, - Шур широко улыбнулся, - решать ему. И потом, чего это мы навалились на человека сразу после больницы? Дайте ему прийти в себя, осмыслить все. А то прямо суд устроили...
  
   - Верно! - Витя улыбнулся, и все остальные как-то оживились и облегченно заулыбались. - Прости, Серега, мы как-то уж больно резко тебя...
  
   - А у Генки через две недели свадьба! - Лопухин обнял жениха за плечи. - Гульнем, моряки!
   - Новая лямка, - Шур изящно выбросил сигарету в форточку.
   - А может, она приятная? - заметил Зелинский. - Служба - тоже лямка, а мне она приятна.
   - Быть тебе адмиралом, старик! - Шур поклонился. - Ваше высокопревосходительство!
   - Буду, - просто ответил Зелинский. - А то чего ради напрягаться?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   -99-
  
   12
  
   Несколько дней прошло обыкновенно. Наступила пятница. После завтрака и двух лекций, на которых почему-то отсутствовал Шур, начались занятия по легководолазному делу. По традиции не повезло Генке. По заданию надо было на дне десятиметрового бассейна распилить железную болванку и предъявить работу преподавателю. Лопухин порыскал по дну, нашел две половинки и показал их преподавателю. Сошло. Генка тоже нашел две половинки и преподнес их, вдоволь накупавшись на глубине, мичману Савину. Тот приложил половинки друг к другу, узрел обман и широкой ладонью стукнул Генку по затылку. Обманщик плюхнулся в воду прямо на голову выныривающего Тарасюка. Тот уронил свои две распиленные половинки, а потом минут десять искал их внизу, в то время как Генка пилил новую, немыслимой величины железяку.
  
   После обеда, на котором опять же не было Шура, Малыш пошел было в гости к Вите, но не нашел его там. Вернулся в класс, посидел, написал письмо домой, а потом попытался прорваться к общегородскому телефону, но дежурный по факультету чем-то взвинченный, прогнал его. И снова оказался курсант Сергей Волков в классе, где стало ему тяжело и неуютно. Почему? Давил груз несданных зачетов, к которым он никак не мог приступить всерьез, хотя без тренировок образовалось довольно много времени, мучила какой-то недосказанностью последняя встреча с Еленой, тело становилось вялым, одолевала сонливость. А в классе также тепло и чисто, как всегда. И опять что-то рассказывает Негуляев, собрав вокруг себя человек шесть-семь, что-то растолковывает Лопухин Генке, у которого от долгого купания покраснели глаза. Зелинский чертит, в углу класса здоровяк Хаханов приседает с гантелями, дежурный Украинцев как будто читает за своим столом, но явно "кемарит", роняет голову на руку засыпая и яростно, чтобы прогнать сон, встряхивает головой. А за окном Уже скапливается синева, курсантский день катится к вечеру, отдыху.
  
   Потом пошли на ужин. После водолазного дела курсантам выдали спецпаек - ветчину, молоко, сыр, и Малыш подумал: "Сегодня он съест все. Теперь не надо держать вес". И от этого стало еще грустней. Когда рота рассаживалась за столы, Малыша кто-то тронул за плечо. Он обернулся и увидел тяжелое красное лицо Соловова.
  
   - Ты знаешь, что твой дружок сделал? - спросил тихо Соловов.
   -Что?
   -100-
   - Не знаешь? - лицо Соловова покраснело еще больше. - Настучал на нас! Так вот, если тебя вызовут - ничего не было! Ничего, понял?
   - Ничего не понял, - убедительно ответил Малыш. - Кто настучал? О чем?
   - Гад какой, - будто сам с собой говорил Соловов. - Он, что ли за меня зачеты будет сдавать? Молчать, молчать! И точка.
  
   Его рука все еще лежала на плече Малыша, и тот движением плеча скинул ее.
  
   - Чего ты? - забеспокоился Соловов. - Ты гляди!
   - Чего он тут напрягается? - спросил Зелинский. - Мы голодны, оставьте нас!
   - Заткнись, - веско сказал Соловов. Подошел дежурный по факультету и спросил:
  
   - Чего торчите посреди столовой. Давайте, рассаживайтесь.
   Малыш сел за столик, где уже были Генка и Зелинский, а официантка только что отошла, поставив крахмальные салфетки в металлических кольцах. Генка разложил по тарелкам макароны с мясом, а Зелинский начал делить спецпаек.
  
   - Шуру оставлять? - спросил он, разрезая на четыре части сыр.
   - С собой заберем и отдадим в классе, - ответствовал Генка.
  
   - Хорошо! А что это за монстр к тебе подходил, - спросил Зелинский Малыша, - морда у него - как в том анекдоте...
  
   - Каком? - поинтересовался, чавкая, Генка.
  
   - Прожуй сначала. А анекдот старый. Командует старшина солдатами: "Надеть противогазы!" Все надели. Он командует: "Снять противогазы!" Все сняли. Он подходит к одному и говорит: "Я же сказал - снять противогазы!" Солдат отвечает: "Я снял". Старшина ему: "Ну и морда у вас, товарищ солдат!"
  
   - Так он снял противогаз? - серьезно спросил Генка.
   Малыш засмеялся. Зелинский спросил еще раз:
   - Так зачем к тебе этот монстр подходил?
   Малыш, вовсю уплетавший ужин, пожал плечами:
   - Какой-то бред говорит. Что кто-то "настучал" адмиралу, ему зачеты сдавать...
  
   -101-
  
   Тут он остановился. Ему вдруг стало холодно. "Настучать" могли только об одном...
  
   - Слушай, ребята, - медленно сказал он, - а не стало ли известно адмиралу о наших делах с Настасьевым. А?
  
   Зелинский налил в чашку молока и стал с удовольствием прихлебывать. Генка покачал головой недоуменно. И заметил Малыш, как к дежурному по факультету подошел высокий мичман с пистолетом на боку, это был помощник дежурного по училищу, и гулко раздалось в столовой:
  
   - Курсант Волков! К адмиралу!
  
   Малыш встал и подошел к мичману. Кто-то пустил ему вслед:
  
   - Мыло возьми...
  
   Мичман похлопывал белоснежной перчаткой по ладони:
  
   - Вы поели?
   - Да.
   - Тогда прямиком к начальнику училища.
   - А... зачем?
   - Думаю, что объяснят уже там, - улыбнулся одними глазами мичман.
  
   Малыш зашагал к выходу. Миновал уютный закуток, где ужинали пятикурсники, по широкой лестнице спустился вниз и вышел из столовой. Перебегая плац, по которому тоненькими ручейками струилась синяя поземка, он споткнулся нога об ногу и пробормотал:
  
   - Не к добру!
  
   Бегом влетел в административный корпус и так разогнался, что еле задержался у Знамени. Постоял перед черной, обитой кожей дверью. Часовой, широкогрудый третьекурсник, скосил на него глаза и усмехнулся. Малыш расправил форменку, потер носки ботинок о брюки и толкнул дверь. За ней, а Малыш был здесь впервые, оказалась длинная комнатка с рядом стульев вдоль стены и полированным столиком в глубине, за которым сидел черноглазый лейтенант.
  
   -102
  
   - Волков? - радостно спросил он.
  
   - Товарищ лейтенант, - начал рапортовать Малыш, но лейтенант не дал договорить до конца.
  
   - Жми прямо к богу! Там и архангелы и трупы уже есть. Вот воскрешения пока не заметно. Жми, авось пронесет!
  
   Он ткнул большим пальцем через плечо. Волков подошел к двери и постучал в нее робко.
  
   - Чего стучишь? - лейтенант всем телом повернулся на стуле и засмеялся весело, от души. - Заходи. Да сними шапку, он этого не любит.
  
   Малыш вошел и замер. Перед ним был бесконечный зеленый стол, в конце которого смутно виднелся черно-золотой торс адмирала. За столом, но уже сбоку, сидело еще несколько человек, и Малыш успел увидеть своего командира роты Степанова, полковника Виноградова, комсорга училища Дубровского и еще кого-то.
  
   - Товарищ адмирал! Курсант Волков по вашему приказанию явился!
  
   - Вольно, - тихо сказал адмирал.
  
   Он покопошился в каких-то бумагах, а Малыш успел оглядеться и увидел сидящего в углу, на диванчике Настасьева. А чуть в стороне на стуле сидел Витя и прямо смотрел перед собой. Настасьев бьщ угрюмо спокоен, а на скулах Виктора горел румянец.
  
   - Рассказывай, - сказал адмирал.
   - Что рассказывать?
   - Что есть. Правду, правду! - голос адмирала стал раздраженным
   - Какую?
   - Разрешите? - привстал со своего места Степанов.
   - Валяй, - адмирал махнул рукой.
  
   - Нам стало известно, - сказал спокойно Степанов, - что ряд членов нашей секции по боксу пользовались помощью некоторых офицеров и не сдавали зачеты. Иные курсанты это отрицают, как, например, четверокурсник Соловов, а вот Иноземцев говорит, что такие случаи были, но фамилии назвать отказался.
   -103-
  
   - Герой! - фыркнул адмирал.
  
   - Молодец! - отчеканил Виноградов. - Сам погибай, а товарища защищай! Никакой "этикетики" - выдавать товарища! Пусть сами признаются.
  
   Степанов вздохнул:
  
   - Вот мы и спрашиваем вас, что вы знаете по этому поводу и приходилось ли вам лично просить о чем-либо полковника Настасьева? А если просили - то о чем?
  
   Малыш молчал. Из-под мышки вдруг потекла струйка пота. Адмирал привстал над столом:
  
   - Расскажите все честно. Как было.
  
   Он махнул каким-то листком и снова положил его перед собой и разгладил рукой. Степанов сунул в рот сигарету и, опомнившись, вынул ее, метнув взгляд на адмирала.
  
   - Кури, - разрешил начальник училища. Малыш переступил с ноги на ногу. Громко и тоскливо вздохнул Витя.
   - Да, - сказал Малыш.
   - Что, да? - спросил в наступившей тишине адмирал.
   - Я просил товарища полковника, чтобы он, чтобы он поговорил с преподавателями, и мне поставили зачеты.
   Снова наступила тишина.
   - Та-а-ак, - медленно протянул адмирал, - и часто просил?
   - Да, физика, черчение, сопромат... и еще там.
   - Сразу и не вспомнит, - усмехнулся Дубровский.
   - Это все? - спросил Степанов.
  
   - Нет. Иногда меня из нарядов вычеркивали, - сказал Малыш и почувствовал странное облегчение. - Увольнительную на ночь получал.
  
   - Все верно! - вскричал адмирал. - Все как здесь написано! Он яростно затряс листком и снова прихлопнул его к столу.
  
   - Что, полковник, что скажешь?
  
   -104-
  
   Настасьев встал. Лицо его было спокойно. Он сказал:
  
   - Надо было помочь курсантам, которые усиленно тренировались.
  
   - Постой, постой, - перебил адмирал. - А из наряда вычеркивать это, значит, и Степанов помогал?
   Степанов встал.
  
   - Так, все ясно! А ты, курсант, значит, пошел по легкой дорожке.
   Адмирал изумленно обвел взором кабинет. Под его взглядом встал и Витя.
  
   - И ты? - задохнулся начальник училища.
  
   - Нет, - твердо сказал Витя. - Я сдавал все сам.
  
   - Значит, можно, можно сдавать самому? - обрадовался адмирал и тут же потух и заговорил как-то устало. - Ну, почему, почему нельзя жить, как сказано в Уставе, как надо, а? Чего вам не хватает? Сыты, обуты, одеты, в театры вас водят. Учись, расти, служи, занимайся спортом! Ведь в офицеры вас готовим, в о-фи-це-ры! Однако нет, нет! И сюда лезут ложь , обман, гадость всякая! Это ж вы и преподавателей в эту игру включили, а? Мафию организовали, товарищи офицеры, курсанты и преподаватели!
   Здесь его голос загремел. И снова потух:
  
   - Всем. Одно поражает: не напиши курсант вот этого письма - так бы и шло дальше. И выпускали бы мы неучей флотских с крепкими кулаками! Он помолчал. Еще раз посмотрел на каждого и приказал:
  
   - Степанов и курсанты свободны. А вы все останьтесь. Начнем Разбираться. Капитана Васина ко мне!
  
   Потный, но облегченный душой Малыш вышел из кабинета. Витя стиснул ему руку. Степанов, надевая шинель, покачал головой:
  
   - Ну, заварилась каша...
   - А кто письмо написал?
   - Кто, кто? - Степанов застегнул крючки шинели. - Твой друг, Борис Шур.
  
   Малыша хватило в голову.
   -105-
  
   - Шур? Зачем?
   - А поди, спроси его. Да и не спросишь. Он уже с утра в другом училище...
   - Что-что?
  
   - А ты не знал? Он, что, никому не сказал? Он теперь будет на политработника учиться. Сразу после завтрака и отбыл. Вот так. Да, Волков, в любом случае с сегодняшнего дня - ты на месяц лишаешься увольнения.
  
   Малыш ошеломленно стоял посреди приемной. Степанов тронул его за плечо:
  
   - Не грусти, Волков. Это не вся жизнь, а неприятный эпизод из нее, все наладится. Иди в роту.
   Вслед за ним Витя и Малыш вышли в коридор. Витя кивнул вслед капитан-лейтенанту:
   - А он неплохой мужик.
   Из-за угла вынырнул Квазимодо и подошел к ним. Лицо его блестело от пота.
   - Оттуда? - тревожно спросил тренер, кивая на дверь. Малыш еще ничего не соображал. Витя закивал:
   - Оттуда, оттуда. Все мы оттуда. Но, ничего, живы, как видите!
   - Да? - Квазимодо вздохнул. - Что говорили-то?
   - Правду, - коротко ответил Витя.
   - Капитан Васин? - донеслось из-за двери.
   - Я! - крикнул Квазимодо.
   - К адмиралу!
   Мгновенно взмокнув, тренер выпрямился, судорожно вздохнул, и как с вышки головой в воду, ринулся в дверь.
  
   - Пошли разбираться и мы, - сказал Витя.
  
   ...Битый час в гальюне кипел яростный спор. В нем участвовали Витя, Генка, Зелинский и Негуляев. Малыш в споре практически не участвовал. Он тупо сидел на подоконнике и все не мог додуматься до чего-то очень важного.
  
   - Давайте, давайте еще раз обмозгуем, - кипятился Генка. - Шур решил сказать правду. Он ее сказал. В письме его фамилия. Он поступил, в общем, честно. И уехал. В другое училище... Просто все совпало.
  
   -106-
  
   - Погоди, - Зелинский досадливо морщился. - Здесь есть миллион вопросов и миллион "но". Так, решил он, значит, правду-матку резать! Почему не сказал нам? Вопрос! Почему в письме? Вопрос! И перевелся в другую "систему". О переводе он не мог не знать заранее. Значит, он письмо написал и... скрылся! И потом - какое ему дело до вашей секции бокса?
  
   Негуляев задумчиво пыхтел сигаретой:
  
   - Насколько я его знаю - он никогда не делал немотивированных поступков, никогда. Какой мотив здесь? Для чего? Вскрыть ваш гнойник? Мотив благородный, а пути неблагородные.
  
   - Нонсенс! - сказал Зелинский.
  
   - Свести с кем-нибудь счеты? - гудел Негуляев. - С кем?
  
   - С ним! - вдруг ляпнул Генка. - Они за одной девушкой ухаживали.
   Все замерли. Дурное чувство охватило Малыша, но Зелинский решительно затряс головой:
  
   - Глупости! Для Шура это мелко. Ну, посидит Малыш месяц без берега. Потом расскажет все Елене. И кто окажется в дерьме? Шур!
  
   - Мне на КПП, - вскочил с подоконника Генка. - Надюха ждет. Я скоро.
   - Ну а ты, что делать-то будешь? - толкнул Витя плечом Малыша, когда Генка исчез.
   - Я? Не знаю. Зачеты... Зачеты и еще раз зачеты.
   - А что же все-таки с Шуром? - не сдавался Зелинский.
   - А что с Шуром? - спросил Негуляев. - Пока не найдем мотива - все пустое.
   - Но согласитесь, что-то подлое во всем этом есть, - Витя вздохнул. - Но что?
  
   - Подлое в том, что все сделано тайком от товарищей, - спокойно ответил Негуляев. - Письмо это можно считать доносом... Ну, доносом по правде. При этом доноситель не страдает нисколько. Его нет, и санкций для него не предусмотрено. Любое дело, сделанное тайком от товарищей, - подлость! Ну, кроме, конечно, розыгрышей, шуток...
  
  
   -107-
  
   - Не о том же речь, - Зелинский был самый беспокойный сегодня и мерил гулкий, сверкающий голубым кафелем гальюн быстрыми шагами, - не о том речь! Зачем, зачем он это сделал! Он не трус, я знаю, все это мог рассказать вслух при всех, у него прикрытие какое - отец адмирал!
  
   - Вот, кто встретится с ним в увольнении, - спросит, - заметил Негуляев.
  
   Курсанты замолчали. Закурили еще по одной, Витя тщательно умылся, вытер лицо и руки большим, чистым носовым платком. Малыш попил холодной воды. Надо было идти в класс, надо было заниматься, заниматься, но никак не мог заставить себя курсант пойти и сесть за учебники. И он молча смотрел, как вытирает руки Витя, как пускает кольца в потолок Негуляев, а Зелинский курит неумело, быстрыми затяжками, ежесекундно стряхивая пепел в умывальник. Хлопнула дверь. И Генка с порога бухнул:
  
   - Они поженились!
   И остановился. Моряки переглянулись. Негуляев хмыкнул:
  
   - Твоя Надя вышла замуж?
  
   - Да нет, нет, - плачуще запричитал Генка. - Мне Надя рассказала. Она звонила Елене. Ну вот - сегодня в пять часов они расписались. Сейчас свадьба у них...
  
   - Да у кого, у кого? - заорал Витя.
  
   - У Шура и Елены!
  
   Наступила тишина. Ломкая, взрывная и колющая.
  
   - Ну вот вам и мотив, - стал разламывать тишину голос Негуляева, - Малыш лишен увольнения, месяц - время приличное, все утихнет. А брак - дело долгое. Я ж говорил - у Шура нет немотивированных поступков. Расчет точный.
  
   Никто не смотрел на Малыша, который соскочил с подоконника и стоял посредине гальюна, прижав кулаки к груди и глядя перед собой.
  
   - Ну, Елена, как же так, - пробормотал Зелинский. - Она же... А это точно, Генка?
  
   -108-
  
   Генка не ответил. Малыш встретил его взгляд, страдальческий, почти со слезой, и рванулся в дверь. Кого он отшиб в сторону - Генку или дверь, Малыш не понял. Он пролетел два пролета лестницы и кинулся к столику дневального, под которым стоял ящик с патронами. Тяжеленный ящик он выдернул как подушку, одним ударом отшвырнул дневального и дернул на себя дверь оружейной комнаты, филенка ее отлетела с треском, и глазам курсанта предстал ряд шкафов с автоматами. На моряка сзади обрушилось несколько человек, но Малыш вставал и вставал под этой грудой, крутящей ему руки, хватающей за горло. Он расшвырял всех и остановился только на миг, когда в дверях появилось бледное, решительное лицо Степанова. Он встал между Малышом и автоматами, и Малыш сделал непоправимое. Ударом кулака он смел офицера и... опомнился. Держась за скулу, капитан-лейтенант медленно поднимался с пола, а вокруг визжали, размахивали руками курсанты, не касаясь Малыша. Он опустил голову и в этой клокочущей сумме звуков услышал главное:
  
   - Гауптвахта!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   -109-
  
   13
  
   ...Дверь камеры закрылась неслышно. Зато четко было слышно, как лязгнул засов, и курсант Сергей Волков впервые в жизни оказался в узкой комнате с зарешеченным окном, табуреткой, узким топчаном, именуемым "самолетом" и лампой, спрятанной под толстою сеткой и горящей ночью и днем. Нет, Волков бывал на губе, когда попадал в караул и стоял часовым во дворе или внутри, в коридоре. Но арестованным и запертым в одиночку он оказался впервые в жизни. Первое мгновение, когда остался один, Сергей обрадовался. Кончился кошмар, обрушившийся на него с того момента, когда Генка принес в гальюн свою потрясающую новость. Этот кошмар, как казалось Сергею, кончился, потому что исчезли все вокруг, и он остался в одиночке, наглухо запертый и ничего больше решать было нельзя. Не надо было куда-то мчаться, мстить, искать оружие... В калейдоскопе событий, после того как Степанов встал с пола, Малышу ничего не запомнилось, все сыпалось и вертелось нелепо, быстро, помимо его воли. Его вели, везли, потом заставили в какой-то плоской, серой комнате снять ремень, отдать деньги. А потом, потом шаги часового за спиной, узкий, металлический коридор и эта камера, где он оказался потому, что его предали.
  
   Лежа на спине, закинув за голову руки, курсант Сергей Волков стал прокручивать в воспаленной голове все-все, что произошло с ним с той поры, когда вошла в его жизнь девушка, по имени Елена. "Предали, предали, предали" - стучало в голове, и все было понятно и больно. Предали надежду, перестук каблучков, тонкие руки, сфинксов, покрытых снежком, предали висячие мостики и его якорьки на погонах. Кто? Шур? Да как все случилось, и разве можно потом будет жить Шуру? Он рванулся в оружейную. Чтобы стрелять? В кого? Конечно, в Шура... А Елена? Елена предала! Шур, он мужик, он взял свое, он добился своего. Значит, Елена? Ее глаза лгали, ее руки лгали! Почему? Кто заставил? Шур? Значит, они оба не должны жить!
  
   "Ты предал!" - вдруг гаркнул кто-то из угла камеры, и Малыш даже сел на своем жестком топчане. В углу гнездился сумрак, и, казалось, шевелится там злой и черный призрак, гневно трясущий рассыпающимися рукавами. "Я?" - спросил изнутри кто-то, а сумрак яростно махнул рукавом: "ТЫ!"
  
   "Постойте, постойте, - начали оправдываться мелкие, испуганные голоса, - но ведь нас обманули, нас запрятали сюда..." А из угла летело: "Вспомни, вспомни, дурак, вспомни, ничтожество, как все началось..."
   -110-
  
   Малыш стал мерить камеру резкими шагами. Призрак рассыпался, спрятался, и Малыш стал выстраивать в горячей памяти все по-другому, наверное, так, как надо было строить. Он предал? Может, правда? Первый, первый начал ...он! Светлана! Вот, первое предательство. Он же мог остаться там, у Елены. Мог. Не остался. Он предал Елену. Потом стал предавать товарищей, себя, Витю. Вместе с Настасьевым. Настасьев виноват? Нет...
  
   Малыш изумленно застыл посередине камеры. Значит, все, все сделано им самим? Не виноват никто, никто - ни Шур, ни Елена? И Настасьев не виноват?
  
   - Да нет! - с силой сказал курсант. - Они же могли быть лучше, чище меня! Я предал! Но они могли быть другими!
  
   Открылась дверь. Часовой, солдат-связист, укоризненно развел руками:
  
   - Чего ты бегаешь? В соседних камерах все слышно. Может, в туалет надо?
  
   - Надо, надо!
  
   Он пошел впереди добродушного часового и вдруг рванул по коридору, проскочил в незакрытую решетчатую дверь и заметался в каменном мешке двора, ярко освещенного. Откуда-то неслись крики, а он вдруг увидел в углу, где смыкались высокие стены, на самом верху пустое, свободное от колючей проволоки пространство. Как он ухитрился ухватиться за вершину забора руками - знать никому не дано. Но он ухватился на немыслимой высоте и рывком подтянулся. И тут что-то звякнуло возле самой головы, бетонная пыль ударила в глаза, завизжала, улетая, пуля...
  
   Малыш плюхнулся на камни двора и молча стал смотреть на часового, который поставил карабин у ноги и замер по стойке "смирно".
  
   - Ты стрелял в меня? - спросил Малыш.
  
   - Стрелял, стрелял, - стал дергаться часовой, - я по Уставу. Сначала кричал "стой, стрелять буду!" А ты бежишь. Я в воздух! А ты бежишь! Я в тебя!
  
   - А если бы убил? - Малыш вдруг почувствовал какой-то странный, смертный холод.
  
   -111-
   Часовой открыл рот, заморгал, и было видно как он весь обильно вспотел. Двор заполнился фигурами солдат, офицеров. Волкова окружили, схватили за руки, повели, что-то спрашивали, а он все молчал, все пытаясь понять, что бы было, если бы попала ему в голову пуля. К тому же пришла усталость. Такая тяжелая, такая глухая, что ни говорить, ни действовать Малыш не мог. Это поняли и те, кто суетился и кричал вокруг него. Арестованного привели в другую камеру, где плотно прижавшись друг к другу спало человек десять. Они, наверное, не слышали выстрелов во дворе, спали все на правом боку, греясь друг о друга. Лишь у самой стены, наверное, самого холодного места, виднелось свободное пространство. Малыш стоял, покачиваясь в плотном, дурном воздухе, и невольно стал двигаться к тому узкому топчанчику, к отдыху и забвению.
  
   - Спи здесь, в общей камере, - сказал начальник караула, высоченный связист в звании старшего лейтенанта. - Прыткий какой. Будешь брыкаться - свяжем. Или наручники оденем.
  
   Один из спящих приподнял голову.
  
   -Спать, - приказал старлей, и голова упала.
  
   Усталость уже сгибала Малыша. Он на четвереньках вполз на топчан. Лег на бок. Сосед спал спиной к нему, и Малыш видел только взъерошенный затылок и красное ухо. Что-то упало ему на голову. Это начальник караула бросил ему шапку, оставленную в старой камере. А шапка заменяла здесь подушку. Вошел часовой и набросил на Малыша шинель. Что-то ласковое, домашнее показалось вдруг измученному курсанту в этом, он пробормотал: "Спасибо" и всхлипнул. Уснул мертво, сразу, а часовой всю оставшуюся смену, почти час, стоял только у дверей этой камеры, неотрывно смотрел в глазок на Волкова и все пытался понять, что же было, если бы его пуля попала в голову этого парня...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   -112-
  
   14
   Это было блаженство. Они сидели с Генкой на теплых каменных лавках, опустив ноги в тазы с горячей водой. Малыш уже сбрил двухнедельную щетину, два раза попарился и грезил в пустой бане под довольный говорок Генки:
  
   - Ты остаешься в "системе" - это все Степанов сделал. Уже приказ готовили - отчислить тебя на флот. Степанов раз пять ходил к адмиралу. Потом Негуляев и Зелинский по поручению роты ходили. Решено все-таки оставить тебя.
  
   - Настасьев?
  
   -А чего ему сделается? Ну, выговор получил. А вот Витю не включили в сборную города на матч с американцами.
  
   - А они? Молодожены наши?
  
   Генка всмотрелся в лицо друга. Оно изменилось. Потяжелели надбровные дуги, тоньше и напряженнее стали губы, вопросы Малыш задавал скупо, равнодушно, но при этом какая-то сила проступала через весь костистый облик друга.
  
   - А ты изменился, - протянул Генка.
  
   -Ты не ответил.
  
   Говорок Генки стал торопливее:
  
   - Да кто их знает? Живут. Никто ж к ним не ходит. Надюша только звонила. Ты, как выйдешь в увольнение, расскажи Елене, каков ее муженек. Расскажи!
  
   - Нет. С себя надо начинать.
  
   - А как на "губе"?
  
   Малыш помолчал. Провел ладонью по жесткой груди.
  
   -113-
  
   - До обеда вкалывали на танковом складе. - нехотя сказал он. - После обеда - строевые. Главное не это. Главное - бесправие. Значит - унижение. Всего две недели - а уже привыкать начал к топчану, грязи, командам... В камере уютно стало казаться. Как легко стать рабом... Тюрьма, наверное, придумана не для того, чтобы спрятать человека. Главное - напугать, послушным сделать. Хватит об этом.
  
   - Да! - вспомнил Генка и аж вскочил, расплескивая воду из таза. - Тебе же письмо, от Елены! Там, в конторке лежит. Бежим?
  
   - Чего же спешить? - Малыш спокойно встал. - Погреемся еще...
  
   В классе было пусто. Курсанты убирали снег на территории училища. Малыш открыл конторку, взял письмо и дрогнули его пальцы, когда он стал разрывать узкий конверт. Все-таки дрогнули. Он спрятал загоревшееся лицо за крышкой конторки, а Генка дипломатично отошел к двери и стал копошиться в шкафу с классным имуществом.
  
   "Малыш, Малыш, Малыш!
  
   Ничего объяснять не буду, да это и невозможно. Только знай - я могла любить только того, чистого и светлого, ни на кого не похожего, из какого-то другого мира, каким ты был раньше. Тебя другого, нового - я понять так и не смогла. Я ни на кого тебя не меняла. После того, как ты... ты знаешь, о чем я хочу сказать, после твоего поступка другой стала и я. И вот мне, другой, совсем другой - нужен Борис. С ним нет чистоты, но нет недосказанностей, не будет и разочарований. Тебе я не сказала все сразу лишь потому, что боялась, что слишком много на тебя сразу свалится. Твоя болезнь, неудачи... И я бы еще ударила. А все было решено давно. Почему давно? Какие-то месяцы прошли, а как все изменилось. Краски мира стали густые, темные... Я начинаю путаться, прости меня. Да, все решено было давно. И женой Борису я давно стала. Прощай, прощай мальчик из светлого! Не предлагаю дружбы - этой банальной глупости, прошу только одного - скорее все забыть, хотя это и невозможно. Я верю, что не будет и ненависти. Но зачем, зачем я была так нерешительна раньше? Зачем?"
  
   Дрогнуло сердце и, подержав листок в руке, Малыш все-таки не стал рвать его, а положил в конверт, который аккуратно пристроил между страниц толстой новой тетради. И рука его легла случайно на мягкий сверток. Он
  
   -114-
   ворохнул его, и сверток развалился частями заскорузлой от пота спортивной формы. Малыш глянул на часы.
  
   - Генка! - резко позвал он.
   - Чего? - подскочил друг.
   - Я иду на тренировку.
   - Обалдел? - Генка крутанул пальцем у виска. - Ты ж после бани!
   - Потом душ приму. - Малыш встал. - На ужине встретимся.
   ...Все уже были в зале, когда Малыш вошел туда в мятых трусах и майке. Витя громко крикнул:
   - Привет, Серега!
  
   Настасьев и Квазимодо, беседовавшие о чем-то у помоста ринга, обернулись. Полковник, он был сегодня в мундире, пожал руку тренеру и пошел к выходу. Квазимодо смущенно кивнул Малышу, потом влез ни ринг и скомандовал:
  
   - Становись... Равняйсь. Смирно! В обход по залу шагом... марш! Пошли.
  
   Малыш искоса оглядел идущих. Многие кивали ему. Гайворонский даже подбежал из строя и похлопал Сергея по плечу. Соловов на миг встретился с ним взглядом и тут же отвел глаза.
  
   -Бего-о-ом марш!
  
   Господи, как тяжело бежать! Как будто нет костей и мышц, и тяжелая плоть стремится к полу, к прохладе и неподвижности. И этот неприятный запах пота, опилок, кожи... И не хочется думать о том, что придется еще надевать перчатки и перелезать через канаты ринга. Пот залил лицо. Но Малыш бежит. Витя вдруг сделал рывок и, обгоняя друга, улыбнулся ему ободряюще и ласково. Малыш и не знал, что у Вити может быть такая улыбка. Курсант Сергей Волков с трудом изобразил ответную улыбку, слизнул с губ соленые капли пота и продолжал бежать...
  
   К О Н Е Ц
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"