Аннотация: Содержание: Явление принца Янфэна народу и его религиозные сомнения, суд над судьей и еще немного сурового быта юнских чиновников. Примечание: тут будет пафосЪ.
V. Все еще в потемках: глаза Ченов.
- Предатели заперты в пещере. Выбраться оттуда у них нет ни единого шанса.
- Сколько? - юноша с длинным хвостом темно-каштановых волос слегка напрягся.
- Пятеро. И волк, конечно. Стратег, два офицера и двое рядовых - остальные уничтожены.
- Стратег,.. - устало поправил челку юноша. - В каком он состоянии?
- Ни царапины, мой принц. Рядовые... они, я бы сказал, при смерти. Старший из офицеров - ранен. А это - как всегда.
- Что ж, передай командиру Таль, что ее отряд не останется без награды. - улыбнулся юноша широко и открыто, впервые за последние три года.
Чертов Чен все же был пойман - с божьей помощью.
- С божьей помощью, как я и говорила, - улыбнулась ему девушка в платье жрицы. - А ты сомневался, что воля Божья переломит удачу этого чертова Чена?
- Ни секунды, сестра, - возразил он. - Я лишь усомнился, что Гэнбу снизойдет до помощи нам, детям проклятого рода. Но, видно, этот предатель был еще большей мерзостью в очах Его.
- Янфэн, тебе не следовало сомневаться. Когда я молюсь - Он меня слышит. - и Сяофэнь, дочь Сяокан-ди, снова улыбнулась своему двоюродному брату. - Жертву для благодарения выбрали?
- Да. Один из солдат проклятого Тьенлуна, сильный и молодой, шкура почти не испорчена, - отозвался один из тех тихих, серых прислужников, что всегда окружали высшую жрицу и пророчицу.
- Хорошо. Янфэн-дагэ, прошу Вас, не забудьте присутствовать на обряде, - строго сказала девушка. - Владыка весьма огорчен, что не видел Вас на службах так долго.
Принц покачал головой:
- Можешь принести ему мои искренние извинения, сестра, но я не могу. Разбит лишь авангард, основные силы все еще продолжают сопротивление, не забывай! Я должен быть там и принять командование операцией.
- Владыка позаботится об этом, - холодно возразила жрица. - Разве не он обратил в болото почву под копытами их коней? Не он ли поднял из бездн неведомых ядовитые испарения? Не он ли сотворил тьму в очах их? Наконец, не он ли запер Чена в той пещере? Нет равных Владыке. Как клочья теней, легко размечет он эти "основные силы". А ты останешься, дабы вознести ему должное благодарение.
"Спорить с ней сейчас - спорить с самим Гэнбу", - подумал Янфэн - "Это Он говорит в ней, когда так сверкают ее глаза и так звенит ее голос. Но ведь ему же противны эти жертвы, эти реки и моря крови - Он сам говорил мне... Впрочем, Ему виднее."
- Если такова воля Гэнбу, я буду этим вечером на службе, сестра, - словно через силу произнес он. - Но утром я покину тебя, потому что бог помогает лишь тем, кто за него сражается.
- Это нелепая присказка дикарей-кочевников, Янфэн, - ласково сказала жрица. - Владыка не дикий божок лугов или коней. Он помогает тем, кто просит его о помощи. Впрочем, мне надо готовиться. Используй это время, чтобы помолиться, братец.
***
- Боги коней и лугов... - эхом повторил принц, оставшись один. - Боги лугов и коней...
Он вырос среди них - среди этих богов и тех, кто был с ними как братья. Тех, кто седлал коней и гнал их вдаль по лугам.
Дикарей... нет. Вольных кочевников. Они все были такими, а если и не все, то за далью времени и в тумане памяти все казались таковыми - беспечными, как весенний ветер, гордыми, как дикие кобылицы, дерзкими, как летняя гроза, прекрасными, как ночь полнолуния...
Они ненавидели его бога. Он понял это не сразу, ведь никто не ненавидел его самого, он просто не сразу понял, что проклятый Чернобог, котрого поминают редко, а потом долго плюются через плечо для отвода сглазу - это его возлюбленный бог. И когда осознание наконец пришло, для него разом стали понятны и трусоватая скромность его приемного отца, и та печать стыда, что вечно сковывала его любимого старшего брата.
Тогда он возненавидел этих дикарей; сейчас... сейчас он, по меньшей мере, знал, что старший брат ненавидел их общего бога, быть может, не меньше, чем кочевники.
Старший брат дружил с предателем Ченом. Они были, кажется, даже какой-то родней; вроде бы старый Дай Юань женился на какой-то то ли сестре, то ли тётке его матери и главы клана, Шуйлян. Но дружили они крепко, вне зависимости от родства.
Син-дагэ был просто-таки влюблен в своего старшего родственника, по пятам за ним ходил, ловил каждое слово... Предатель Чен был для Янфэна вторым после брата. Он помогал Сину-дагэ нянчиться с малышом, шумно заботился о Янфэне, пока брат был в поле, пел ему своим резким, высоким голосом степные песни, рассказывал сказки... Ему - и предателю Таки, который застрелил Сина.
Таки был Тан, не Чен; брат Тэнцзяня, еще одного друга предателя Чена - и тоже, конечно, предателя. Чены и Таны роднились, дружили и враждовали, должно быть, еще с тех пор, как дрались и мирились два сына Девы-Луны, первородные Чен-Провидец и Тан-Мороз, и в итоге так и вымерли все, вырезав друг друга в последнем пароксизме многовекового безумия, десять лет назад. А тогда - сколько? пятнадцать, семнадцать лет назад? - два клана кочевали вместе, и молодежь, конечно, тоже вечно крутилась вместе, особенно такая неугомонная, как Чен и Тэнцзянь. Вот только Тэн-дагэ (все, все они были как братья!) все чаще отлучался с кочевья, и с мелким Таки приходилось нянчиться Чену.
Доля такая женская, потому как.
Таки-Самовар, вот как его звали тогда. А Син-дагэ был тогда Синьэр-цзецзе, потому что ему не было еще тринадцати, и он, как все Чены, носил женское платье и женское имя. Этого требовал Дар, доставшийся Ченам, и все они неизменно с пяти и до тринадцати превращались в существо противоположного пола.
Чен-да... предатель Чен говорил, это нужно, чтоб полностью быть собой, и обрести их, ченовское, Истинное Зрение. А маленький Янфэн - тогда Дай Фэн, Чен Дай Фэн - женского платья не носил. Он был Ро, у него был другой Дар, дар танцевать вместе с ветром, но легче и быстрее его.
Тогда он своим Даром гордился, сейчас - ненавидел его, сейчас-то он знал, что это такое же клеймо проклятого Богом, как его глаза, или волосы, или черты лица... А Син-дагэ, которого застрелил Таки, его даром гордился.
Таки его застрелил. Из лука, отличного лука, вишневого дерева, который Син-дагэ же и выгнул, еще неимоверные десять лет тому назад. А может, и не он - это Сяофэнь-меймей сказала, что он. Просто в бою, просто из лука.
Конечно, не он, Таки не посмел бы, Чен ему за такое все оторвал бы, что торчит... Предатель Чен. Три года назад дезертировал сам и увел за собой толпу народа, в лагерь Тьенлуна.
Заявил, что он Чернобогу не молитвенник, и ушел, как пришел: исхудалый, скуластый, совсем теперь некрасивый и полуседой, с горящими глазами и голосом, как карканье вороны. Семь лет скитаний среди этой вечной зимы никого не красят. Хотя Таки выглядел неплохо, краше прежнего - наверное, вырос просто. И Тэнцзянь ушел с ними.
Предатели.
Ро Янфэн почти наощупь вышел из темноты каменного дома, ступил на белый снег, слушая, как он скрипнул, слушая, как из пристройки доносится смутное бормотание священников, слушая, как переговариваются солдаты вдали...
А потом неуверенно - столько лет он этого не делал! - крутнулся раз, другой, третий, чувствуя, как воздух под руками становится надежной опорой, как поднимается вокруг снежный смерч, вознося его все выше, выше...
Он сам не знал, куда хочет лететь. Он просто хотел быть подальше от этого дома, этих молитв, этих солдат...
***
А помянутый Чен осторожно шагнул во тьму пещеры, оперся на холку Барсика и открыл правый глаз. Выждал несколько секунд, наслаждаясь тем, как рассеивается тьма, уступая место ясной, четкой - словно гравюра - черно-белой картинке. Стены пещеры, изрытые трещинами, сосульки сталактитов, причудливые грибы сталагмитов, пол, похожий на старую проселочную дорогу, какие бывают в пригородах...
- За мной, - оглянулся он через левое плечо.
- Отлично, Чен. Мы охотно за тобой пойдем, но мы, между прочим, еле-еле тебя видим даже сейчас, - хмыкнул Тэнцзянь.
- А. Да, конечно, - Чен стянул с плеча сумку, сунулся в нее и достал длинную шелковую ленту - пояс от женского платья. - Цепляйтесь!
Пояс оборвался на третьем дне пути по пещерам, когда оступился и упал вниз, в непроницаемую даже для истинного зрения Чена темноту, Тэнцзянь. Лента просто не выдержала его веса. Они помедлили с минуту, и пошли дальше - уже держась за руки.
А потом на одном повороте Таки случайно сделал то, чего делать нельзя ни в коем случае - заглянул Чену в глаза.
В трижды проклятые глаза природного, чистокровного Чена, способные видеть море до самого дна и небо до той первородной тьмы, которая вовсе не темна. В глаза, что могут одним взглядом поработить, уничтожить, свести с ума.
Сейчас эти глазам не была нужна ни его воля, ни его душа - они просто смотрели и видели. Поэтому Таки не умер и не лишился разума - просто испугался до бесчувствия, такая бездна ему открылась.
И, увлекаемый этим ужасом, он бросился прочь, подальше от страшного света глаз, что видят Путь.
Крики Чена, бросившегося в погоню, лишь подстегивали бежать дальше и быстрее, и ноги заплетались, и темнота обступала со всех сторон, и холод пробирал до костей...
Чен остановился, запнувшись за севшего у него поперек пути Барсика, который тихо и заботливо даже фыркнул в лицо упавшего Анци и ткнулся ему в нос своим, холодным и мокрым.
Волк был, в сущности, прав: преследовать Таки дальше не имело смысла, тем более, что пещера - вотчина самого Чернобога (да не аукнется, не откликнется), и наверняка все их беды подстроил именно он.
А глаза подсказывали, что выход уже близко, и единственный оставшийся с ним спутник, пусть и мохнатый, стоил не меньше, чем те два, что его оставили.
На четвертый день блуждания в пещере, Чен Анци вышел на свет, и увидел внизу золотой осенний лес и желто-зеленое покрывало жухлой осенней травы, и вспомнил, что стоит месяц Хьен, и везде, кроме проклятой страны Бэй-Ю, сейчас поздняя, но не менее от того прекрасная, осень.
И он заплакал, сев наземь и обняв Барсика за теплую шею.
***
С того осеннего дня прошло почти двадцать лет, но в судебной коллегии до этого никому не было дела. В судебной коллегии рассматривали дело судьи Пао, совместными усилиями четвертого гражданского, молодого Ий Го и лично его покровителя, главы юстициарной коллегии Са Син Юэ, доведенное наконец до суда в преддверии масштабных реформ судебной системы в целом.
Подсудимый тихо трясся от ужаса, стоя в колодках перед высоким судом, и невнятно пытался уверить высокий суд в своей невиновности, но увы! Его приговор был вынесен еще задолго до начала суда, и это понимали все.
А, в сущности, ведь старик только использовал древний метод судебного гадания, прослеживая прошлые жизни тяжущихся и исходя из них определяя наказания и поощрения. Его ли вина, что по загадочным причинам даже заведомо виноватые богачи оказывались вдруг кармически невиннее заведомо невиновных бедняков? Очевидно же, что богатство и бедность в этой жизни - прямое следствие жизни прошлой!
- Прогресс, милый мой Го, не-у-мо-лим! - деликатно зевнул за золотым веером очаровательный глава судебного департамента. - Как ты думаешь, казнят или просто кастрируют?
- Казнить - милосерднее, - отвечал рыжий Го. - А кастрировать - ну, наверное, более заслуженно. А ты как считаешь?
Син Юэ задумчиво заулыбался, но не выдержал, и опять зевнул - в зале суда стояла неимоверная духота:
- Казнить правильнее, но кастрировать - веселее, да и польза с него хоть какая будет... - начал тот рассуждать - С другой стороны, он все равно скоро сдохнет, а в его возрасте кастрация - не столь уж и тяжелая утрата, нэ, Го?
- Пожалуй, - кивнул тот. - А казнь - это всегда типа стимул и намек, да?
- Вот-вот. А у нас ведь реформа намеча... ается, - кивнул господин Са, недовольно приводя веер в движение. - Лис и Зверь! Что за духота, что за духота... У меня обязательно разболится к вечеру голова.
- Ну, я тебе чаю сделаю! - попытался ободрить камергера Йи Го. Кажется, тот воспринял это как издевку.
Йи Го был с Островов, и, наверное, он все же был Го Йи, но никого это совершенно не волновало, включая самого рыжего, с тех самых пор, как он был ненароком спасен из рук торговцев живым товаром и подарен камергеру юстициарной коллегии в качестве игрушки на сорок какой-то день рождения.
Годы свои, как это принято среди придворных щеголей и женщин определенного толка, Син Юэ предпочитал не считать.
Игрушка камергеру определенно понравилась; свидетельством тому были три сданных островитянином госэкзамена и должность личного секретаря господина Са Син Юэ. И начатая именно с подачи игрушки судебная реформа.
Все это вертелось в голове у камергера цивильной коллегии Хон Лэй Чина, отчаянно боровшегося с зевотой и мысленно ругавшего себя за то, что великолепный бамбуковый веер, фамильная ценность Хонов, остался лежать на его столе в четвертом отделе.
- Да. Голова определенно разболи... ится, - убежденно сообщил камергер Юэ. И камергер Чин не выдержал.
- Юэ! Послушай, твоя голова разболится к вечеру вне зависимости от того, будешь ты донимать этим окружающих или нет. Но во втором случае хоть наши головы останутся целы.
- Чин, дражайший мой! Но право, что мне толку в целости ваших голов, если разболится моя?
- Как тебе сказать, судебный... - перегнулся через ряд бывший стратег, а ныне военный советник Ю Кайгэн - Ты тоже учитывай, что головой количество того, что у человека может вдруг разболеться, оно не исчерпывается.
- Ваши шутки и ваши намеки в тонкости и изяществе совершенно подобны Вам, советник! - мило улыбнулся широкоплечему медведеобразному гиганту хрупкий камергер.
- Я вижу в наших рядах приятное оживление! - возрадовался старший советник Сянь Цилинь. - Дети мои, это прекрасно, что вы не теряете бодрости даже столь нерасполагающих к ней условиях, но, однако же, вы немного мешаете ходу суда.
- Как камергер юстициальной коллегии может мешать ходу суда, хотелось бы мне знать? - огрызнулся Юэ, но довольно вяло: спорить с самим старшим советником, вторым после императора, было не по чину даже ему, пускай они и приходились друг другу братьями - по крайней мере, так считалось.
- О, никто так не мешает правосудию, как некоторые судьи! - охотно возразил Цилинь, теребя белую и пушистую бородку.
"Выглядит" - подумал Чин - "Как ватная...". Его тянуло то в сон, то в свару.
Никого (по крайней мере, из высших чиновников) совершенно уже не волновал ни судья Пао, ни его участь. Один Йи все еще заинтересованно слушал обвинительное заключение - все прочие ожесточенно и самозабвенно грызлись между собой. А, нет.
Еще в общем междусобойчике не принимали участия Чин и госпожа Фэнхон-Хуа, и оба с одинаковым нарастающим раздражением косились на дверь.
Разница была только в том, что первый ждал посыльного из коллегии, а вторая - попросившего "подменить на минуточку" супруга.
Чину даже стало на мгновение жаль в целом несимпатичного ему стратега Лан.
Наконец, в двери постучали. Несколько секунд промедления - пока стража расспрашивает гостя и принимает решение впускать его или нет, короткий обмен взглядами с государыней Ивой - и в залу вбегает все-таки не стратег, а Ли Хонъё.
В тот же миг почтенный камергер очень непочтенно себя ведет: прытко вскакивает и вылетает в ту же дверь, уступая сыну свое место на трибуне.
Судя по реакции остальных высокопоставленных особ (а точнее, по отсутствию оной) замена прошла незамеченной.
Судью Пао, между прочим, казнили через кастрацию, о чем уведомил на другой же день всех сослуживцев Пыточный Енот Кин Ли, неведомо откуда знавший массу несомненно любопытных подробностей казни.
***
Несколько встрепанный от долгого сидения в духоте и быстрого бега до родной коллегии камергер предстал перед царственно-спокойной Шуйю не в самом лучшем виде.
Впрочем, той хватило деликатности ему на это не намекать и просто церемонно поприветствовать господина чиновника.
Тот низко поклонился в ответ и наскоро объяснил весь ужас ситуации:
- Понимаете ли, госпожа, этот Анси - один из знатнейших в Юне дворян, служит у нас, как говорят в Ебипете, инкогнито. И внезапно он пропадает, бесследно и при загадочных обстоятельствах. А ведь все в Юн-Хуаянь, или по меньшей мере в его столице, знают, что нет волшебниц у Сяней могущественнее прекрасной Шуйю-ванфэй!
- Мое могущество... - покачала головой дама - Оно всегда лежало несколько в других областях. Впрочем, я постараюсь вам помочь - только ради Цинъэня и его просьб, разумеется.
- Наша благодарность, Шуйю-ванфэй, не будет знать границ! - снова поклонился камергер. - Не желаете ли пройти в покои пропавшего?
- Если оттуда он исчез, это будет нелишним, - медленно кивнула та. - Ведите, господин Чин.
Глядя на то, как прекрасная ключница словно плывет над полом в своих длинных одеяниях, никто б не сказал, что путь до коллегии она проделала, поддернув юбку и чеканным солдатским шагом.
А в комнате было пусто и неуютно, только смятая кровать, с которой загадочно пропал вчера чиновник Ци Анси, смотрелась неуместно-уютно и по-домашнему среди безликих предметов обихода, да притаившаяся в тени подставка для лютни с выжженым обережным олешком несла в себе что-то от личности хозяина.
Именно на эту подставку и упал первым делом взгляд госпожи ключницы, и взгляд этот был очень странным. Потом женщина подошла к кровати и зачем-то тронула простынь, провела рукой по крышке тумбочки, поворошила наваленные на столе бумаги.
И наконец, повернулась к Чину и, кратко приказав "Будьте добры, постарайтесь не встретиться со мной взглядом", на миг зажмурилась и открыла глаза уже в иной, куда более четкий и реальный мир.
Мир, в котором она хотела найти человека, владевшего подставкой для лютни с обережным олешком. Подставкой, которую сама же Шуйю и вырезала для своего единственного в этой стране друга - покойного императора Сяньхуа-ди.