Я не вправе назвать себя знающим. Я был ищущим и остаюсь им до сих пор, но я ищу теперь не в звездах и не в книгах. Теперь я начинаю слышать то, о чем шумит моя кровь.
"Дэмиан", Герман Гессе
ПРОЛОГ
Бесы
- Единственный ваш грех, это ваша непроходимая тупость! - он потряс перед носом Марка грязноватым пальцем. - Неужели ты всерьез думаешь, что Богу есть дело до ваших жалких животных делишек? До вашего воровства, убийства и прелюбодейства? Богу есть дело до ваших душ! Потому что каждый человек - это звезда. Это огонь, пламя, солнечный ангел. И сын Божий, - он опустил голову и потер загорелый лоб. - Другое дело, что не каждый двуногий - человек. Между вами полно бесов, которых вы сами же и наплодили. Молчи! - он резко вскинулся к открывшему было рот Марку. - Вы все здесь, - он ударил голой пяткой в землю, - в тюрьме. Которую сами же и построили. Вы заигрались. Вы сами себе и тюремщики и палачи, - он покачал головой, и его длинные волосы упали вдоль лица. - Бог создал небо и землю. Бог повелел вам обустроить и землю и небо. А не валяться в грязи, подобно свиньям! - он ударил себя по коленям скрещенных ног. - Вас - легион. И вы все - в свиньях!
Он вдруг вскочил и быстро пошел прочь вдоль линии прибоя. Ученики неуверенно потянулись вслед за ним. Заходящее солнце отбрасывало на песок их длинные тени.
Ночью они сидели в амбаре у чьего-то знакомого. Вокруг громоздились мешки с зерном. Светильник, залитый плохо очищенным маслом, трещал и чадил. Но был хлеб, и было вино. И войлок кошм ласкал натруженные ноги.
- Представь, - сказал Иешуа, - что ты нищий молодой человек. - Представить это было нетрудно. - Ты мечтаешь о женщине. Но у тебя нет денег, чтобы жениться, у тебя нет денег, чтобы купить наложницу, у тебя нет медного гроша, чтобы пойти к самой дешевой проститутке. Ты грезишь о женщине, ты сжимаешь руками свою плоть. И ты создаешь женщину! Ибо Бог, сущий в тебе, может все! Но ты не Бог, ты жалкая похотливая свинья. Поэтому там, - он ткнул пальцем вверх, - между небом и землей, в месте, которого нет, ты создаешь беса. И будь уверен, он придет к тебе во плоти. Может быть, завтра ты встретишь ее в толпе. А может быть, волосы твои побелеют, и ты не узнаешь ее. Но она придет. Потому что нет предела Желанию. Потому что твое свинское желание стало Желанием Бога. Вот так в мир входит Зло. Возможно, твои кости уже истлеют в земле, но она будет плодить бесов, полубесов и четвертьбесов, - он развел руками, как бы, в удивлении. - Вы должны были построить Град Божий, а построили Ад.
Амазонка
Под галогеновой луной, на плоской равнине у мелкого моря, в дощатой хибаре, она лежала навзничь на мерзкой продавленной кровати и груди ее твердо торчали в потолок. На ней ничего не было, кроме грязных спортивных штанов. Она курила крепкую сигарету, дым слоился в столбе лунного света, насквозь пробивающем хибару. Ее глаза были пусты - два прозрачных колодца голубизны. Ее волосы - белокуры, коротко острижены и грязны. У нее были на редкость правильные черты лица, в котором высота лба, линия носа и изысканная линия подбородка, взаимодействуя, вызывали в памяти чеканные строфы Петрарки. Но когда полные губы ее небольшого рта приоткрывались, выпуская вялую струйку дыма, были видны плотные, как у животного, и кривые зубы.
У стены, отбрасывая рогатую тень, стоял тяжелый боевой мотоцикл. В узком пространстве каморки его мощь подавляла группку незначительных предметов: ржавый съежившийся холодильник, пластиковый стол и пару тонконогих стульев.
Она раздавила о стену окурок и, уронив его на пол, выгнула тело. Ей захотелось двигаться, двигаться. Двумя рывками она сдернула грязь штанов, ударив при этом ногами так, что, если бы кто-то стоял рядом, то, пожалуй, убила бы, и, спрыгнув с кровати, заметалась по комнате - три шага вперед, три шага назад. Она не производила никаких звуков, только воздух вздыхал, наполняясь запахами ее движения. Ее лицо оставалось неподвижно, глаза, пронзенные луной - широко открыты и пусты.
В спецприюте, где воспитывали эту девку, ей был поставлен официальный диагноз - "дебильность". Ничего удивительного, дебильными там были все. Но воспитатели и врачи ошиблись, она не была дебильной - она была совершенно безумной. В глубине своего лабиринтного, пульсирующего, черно-красного сознания она называла себя "Ужас Ночи". И были на то основания.
Если бы кто-то мог увидеть ее со стороны, а увидев, оценить увиденное, то изумился бы качеству ее движений. Три простых шага вперед и три простых шага обратно непостижимым образом сплетались в кружево сложного танца, танца внутри черно-серебряной, синкопированной музыки луны. И суть колдовства заключалась не столько в кошачьей пластике и завораживающем ритме движений, сколько в качестве самого танцующего тела. Соразмерность - вот ключевое слово. Она была соразмерна от кончиков пальцев ног до макушки. Ее рост соответствовал весу, а вес росту. Не от зубов росли ее ноги, они росли именно оттуда, откуда надо, а откуда надо было совершенной, округлой формы, играющей крепкими мышцами. О, если бы некто искушенный, наблюдающий бессознательный танец этой великолепной девки, мог, пусть с риском для жизни, заглянуть под ее грязноватые стринги! Он увидел бы роскошный выпуклый лобок, покрытый белокурыми волосами, которых никогда не касалась бритва, и улыбку плотно сжатых губ, струящуюся в глубину меж округлых бедер, а, возможно, и правильный, словно нарисованный рукой мастера, светло-коричневый треугольник, обрамляющий ее нежнейшее нижнее отверстие, увидел бы он. Но и того, что на виду, было достаточно, чтобы замерло сердце безмолвного наблюдателя.
Стопы ее были невелики, с высоким подъемом, и ровные пальцы попирали пол в изящном балетном изгибе. Округлые лодыжки и высокие бедра кружили в бесшумном вихре ног, плетущих паутину сложного движения. Мышцы ее живота обозначались только при повороте корпуса - но тогда они обозначались и подчеркивали талию, а груди лишь слегка подрагивали. Если бы у Венеры Милосской были руки, то это, без сомнения, были бы руки танцующей девки - такой же совершенной формы, от мраморного плеча до кончика среднего пальца, и такие же смертельно твердые.
Тонко звенела луна из своей комической бездны, запуская серебряные пальцы в глубину ее тела. Стало невыносимо. Схватив со стола ключ, она вылетела наружу, под беззвучный удар лунного света.
Вокруг простирались пространства света и тьмы. Ребристо отсвечивали море и песок. Электрический свет нигде не присутствовал.
Рядом с дощатым стойлом, в котором она, спрятав затем ключ под веранду, заперла спящую машину, торчало из песка еще с полтора десятка таких же сараев, пустых, мертвых, как белые кости. Все вместе это называлось "Пансионат" и находилось в самой глухой, Богом забытой дыре побережья. Черт занес ее сюда. Она была благодарна черту. Она любила глухие дыры.
Сначала медленно, потом быстрей и быстрей она побежала вдоль линии прибоя. Хорошо было бежать. Песок, зализанный волной, был гладок и тверд. Иногда ее пятка разбивала волну, и тогда прозрачные, теплые брызги высоко обдавали ее ноги, и это тоже было хорошо. По правую ее руку море шевелило прибоем, но дальше стояло, как оцинкованная стиральная доска. Слева белая полоска песчаного пляжа ступенчато переходила в плоскую, глинистую степь, там торчала жесткая трава, и кое-где серебрились ковыли. Воздух втекал в ее легкие струями запахов моря, полыни и чабреца, которые не смешивались. Ей не надо было дышать - она пила ветер. Она бежала играючи - телом, лунным светом на ресницах, солеными брызгами.
Впереди полоска пляжа сужалась до узкого белого ручейка. Там бурый пласт степи наплывал на песок, почти касаясь моря. По краю его росли высокие кусты полыни, как уши зверя. В полосах света и тени мысок был подобен дикому коту, припавшему к воде.
Приближаясь, она ощутила присутствие слева. Любопытство слегка замедлило ее стремительный бег в самом узком месте. Нога ее попала в высокую волну, и вверх взметнулся фонтан брызг.
- Кур-р-р-ва голая! - взвизгнули кусты полыни истеричным мужским голосом. Она проскочила по инерции еще несколько шагов и резко остановилась, обернувшись.
- Падла! - из кустов косо выхлестнулся черный силуэт.
Она стояла, облитая лунным светом, ее груди, вздымаясь, блестели от пота, по ее лицу расползалась бессознательная улыбка. Радость. Ночь послала ей подарок.
О, ирония судьбы и ирония иронии судьбы! В эту глухую ночь, в этом пустынном месте, где на десятки километров вокруг не было и быть не могло ни единой бодрствующей души, молодой, нервный мужчина только-только развел в кастрюльке свежеприготовленную ширку. Перед этим он около полутора часов с великими предосторожностями, чтобы не вспыхнуло на ветру, выпаривал в ацетоне над крохотным костерком из сухой полыни экстракт маковой соломки. Его подруга ежилась рядом от нетерпения, облизывая сухие губы. И вот, когда все уже было готово, и уже почесывалось в предвкушении тело, и шприц уже почти сунул свое жадное жальце в восхитительно пахнущую темную жидкость, какая-то пробегающая мимо голая блядь залила водой готовую ширу.
Все так же бессознательно улыбаясь, она сделала к нему пару скользящих шагов. О, как прекрасен, как притягателен он был - длинная черная фигура с циркульно раздвинутыми ногами!
Он не успел ничего. Возможно, злость, темнота дезориентировали его. Может быть, она двигалась слишком быстро. Он не успел не только защититься, он не успел пошевелиться вообще. А ведь собирался порвать эту суку на куски.
Ее нога мелькнула снизу вверх, и подъем стопы мгновенно раздробил отвисшую мошонку. Как будто лопнула спелая инжирная ягода. Мужчина молча рухнул набок. Боль, пронзившая его от паха до сердца, была так страшна, что он не смог крикнуть. Его смышленая подруга метнулась на четвереньках в кусты. Удар пяткой в печень перевернул и бросил ее на спину. Ее раздвинутые колени конвульсивно поджались к груди в гротескной позе совокупления, шея выгнулась, на губах выступила желтая, желчная слизь - удар оказался слишком силен для ее хрупкого тела.
Амазонка смотрела сверху на ее искривленный рот, ожидая каких-нибудь звуков. Но никаких звуков не последовало. Тогда она поставила стопу на выгнутую шею и осторожно покатала ее. Когда Амазонка была маленькой девочкой, ей иногда случалось давить босой ножкой воздушные шарики. Шарики почему-то всегда казались теплыми. Ощущение было таким же.
Она сильно нажала, переместив вес тела на давящую ногу и ощутив шейные позвонки, прижатые к земле. Женщина взбрыкнула, руки ее дернулись и опали, она задрожала, распространяя едкий запах. И умерла.
Амазонка почувствовала разочарование, как если бы ее обманули за мгновение до оргазма. Но у кошки была еще одна мышка. Скользнув взглядом по быстро желтеющему лицу покойницы, Амазонка направилась к мужчине.
Он лежал на боку, зажимая руками пах и дыша открытым ртом, как собака. Но не кричал. Он не чувствовал ног и всей нижней части тела, боль сконцентрировалась в сердце. Он был на грани обморока, но в сознании.
Она присела рядом с ним на корточки, с острым любопытством заглядывая в слепо бликующие под луной глаза.
- О-о-х-х-х, - выдохнул, наконец, мужчина, мучительно, с дрожью.
- О-о-х-х, - эхом повторила она, не отрывая взгляда от его залитого слезами лица.
Некоторое время они помолчали, и ничего не происходило. Но следовало продолжить. Осмотревшись, она подняла с земли закопченную кастрюльку на длинной ручке. Небрежно выплеснула содержимое. И начала методично, краем кастрюльки, бить мужчину по голове. Он дергался при каждом ударе, но рук от паха не отнимал. Из-под волос по его лицу заструилась кровь. Ручка, однако, отломилась. Не была приспособлена кастрюлька для забивания людей насмерть. Пришлось поискать и найти на расстеленной рядом смятой трофейной тряпке, среди разных бесполезных предметов, полезный. Большой складной нож, с ручкой, украшенной золотыми китайскими драконами. В открытом виде эта штука никак не выглядела предназначенной для мирного труда, лезвие длиной в 12 см просило крови и получило ее. Руки мужчины взметнулись, хватаясь за нож, но он уже вошел в скрипучую глину, насквозь пробив ему горло. Он рывком перевернулся на спину, разрывая гортань о клинок, ноги его вытянулись и задрожали, из раны под кадыком блестящей лентой потекла кровь, но было ее на удивление мало. Придерживая свободной рукой его руки, Амазонка ударила еще раз, лезвие, скрежетнув по шейным позвонкам, снова воткнулось в землю, рот мужчины наполнился кровью. Амазонка заглянула в его глаза, и глаза повернулись в ее сторону, во рту зашевелился черный язык. Он жил, он продолжал жить. Но это следовало закончить. Отбросив вверх его напряженную, как палка, руку, она воткнула нож ему под мышку. Тело убиваемого сотрясла длинная, рычащая икота, на горле вздулся и лопнул кровавый пузырь, он захрипел, но он жил, он продолжал дышать. Что очень озадачило Амазонку. Поскольку после такого удара жертва должна была умереть мгновенно. О-о-о-о, дьявол! Она хлопнула себя по лбу красной ладонью и расхохоталась - бить-то надо было под левую мышку! Не переставая смеяться, она быстро убила страдальца ударом в сердце. Ничего особенного не произошло. Как всегда. Жизнь этого человека, как и его подруги, была не более важна, чем жизнь травы. Пришла и ушла. Как дуновение ветра. Как звук хлопка одной ладонью.
Как всегда, она искоса, через плечо глянула в небо. Как всегда надеясь увидеть в нем лик разгневанного или ублаженного Бога. Но не было Бога в небесах. В небесах вращались огненные колеса внутри колес. Как всегда. Там шла война, зажигая и взрывая ненавистью сердца звезд. Амазонка чувствовала это всегда, с тех пор, как ощутила себя живой. Особенно остро - после убийства.
Она глубоко вздохнула и вытянулась на спине рядом с трупом, глядя в небо. Там в вихре сражения сталкивались Силы и Власти, непостижимые человеческим разумом. И некоторым непостижимым образом они касались сердца распростертого в пыли человеческого существа. Оно было причастно. И вдруг небо вспыхнуло. Не было больше тьмы, тьма стала светом, в небесах разлился океан огня и пульсирующие, разноцветные пламена пронзали его из бесконечности в бесконечность. Сердце, распростертое в пыли, отозвалось виолончельным стоном и поползло вверх по золотой струне оргазма, потянув за собой грудную клетку. Тело Амазонки выгнулось дугой. Она в ужасе закрыла глаза и рухнула во тьму, под звон лопнувшей струны. Ударившись о землю, она успела ощутить, что промежность ее оросилась горячей влагой, и провалилась еще глубже, в багровый, пульсирующий лабиринт.
Глаза открыло Другое Существо. Удар выбил из сущности личность. И личность, выбитая ударом, метнулась прочь и присела, дрожа, за мелкой дюной, зажав в руке авоську со своим жалким скарбом - мусором воспоминаний, слов и мыслей.
Луна наблюдала рождение Другого. О, Луна, повитуха колдовства, видела это много раз, именно здесь, на плоском берегу этого древнего моря, родине амазонок. Как много странных предметов, осколков странных культов, погребено было в этих мертвых песках и соленых глинах, на поверхности которых нынешние жалкие люди влачили свое усталое существование!
Луна коснулась Существа своей серебряной рукой. И Новая Амазонка вскочила на ноги, рывком содрав с себя мокрую тряпку трусов - так повелела Луна. Она стояла в алмазной броне наготы, попирая ногами кровавую землю, смеясь. И все, что пищало, шуршало, стрекотало и бродило в ночи - стихло. Хозяйка вернулась.
У начала Миллениума, раз в тысячу лет, Сила соединила Жрицу, Жертву и Жертвенник в избранном месте.
Чтобы не остановилась Машина Войны.
Глава 1
Лучи заходящего солнца ласкали листву лип.
"Червонное золото и малахит" - подумал он.
Солнечный диск еще владел половиной неба, но на другой половине, синей, уже восходила прозрачная луна. В горячий еще дневной воздух вплетались вечерние струи, покачивая асфальт под ногами ажурными тенями листьев. Скрываясь в лабиринте улиц, подкрадывалась ночь. И крылья сумерек на крышах затевали кошачьи игры с лучами умирающего солнца, раскрывая призрачную трещину между мирами.
Он шел, вбирая в себя звуки, запахи и цвета, печально размышляя о месте, в которое ему предстояло отправиться вскоре, чтобы уже не возвращаться.
Под липами, где вдоль бульвара тянулись лотки, прилавки и мольберты уличных художников, начала появляться вечерняя публика. Толстые молодые люди, облаченные как ко сну в длинные трусы и свободные майки, со своими голенькими подружками. Старички со старушками, печально озирающиеся в поисках утраченного времени. Машины. Две льнущие и лижущие алое мороженое немолодые леди в детских юбчонках глянули ему в глаза неоновыми глазами и громко расхохотались. Он улыбнулся им и приблизился к лоткам.
Здесь, среди картинок и вещиц из дерева, глины и кожи, попадалось кое-что по настоящему классное. Например, вот эти трубки красного дерева. Ничуть не хуже английских. Может и лучше. Но ему не нужны были трубки, поэтому он прошел мимо, лишь скользнув взглядом и не замедляя шага, дабы не возбуждать ненужных надежд у симпатичной продавщицы. Дальше - ряд фантастических пейзажей, как бы светящихся изнутри. Он-то, конечно, понимал, что это ширпотреб. Но, все равно, черт возьми, красиво. В конце-концов, какой-то американский парень рисовал яркие консервные банки из-под супа "Кэмпбелл" и зашиб на этом сумасшедшие деньги. Потому что, черт возьми, красиво.
А вот... Что это? На переднем плане был сумрачный готический зал, заставленный какими-то механизмами. Взгляд, словно магнит, притянутый химерическим нагромождением блоков, шатунов и колес, не сразу отмечал фигурку, то ли мальчика, то ли девушки, карабкающуюся вверх по лестнице вдоль одной из стен. Но, отметив, начинал следовать за ней, пока не добирался до рода металлической площадки вверху строения. И далее - до другой площадки, гораздо выше первой. И снова та же фигурка бежит вверх до следующей площадки на краю пропасти. И так до тех пор, пока не теряется в бесконечной перспективе сумрачных сводов залы. Картина была выполнена в серо-голубых тонах с небольшой примесью желто-горчичного света. Рядом с ней и как бы продолжая ее, стояла другая картина, зеркальное отражение первой, но с перспективой, направленной вниз. Здесь фигурка, нисходя, исчезала в болезненно-желтом тумане, наполняющем сводчатые подвалы.
Художница - молодая девчонка - стояла рядом, безразлично покуривая. Удивительно красивая девка, только слегка грязноватая. И даже на расстоянии от нее тянуло каким-то странным душком.
- Сколько за обе? - спросил он, указывая на картины.
- Сто, - ответила она, чуть повернув голову. Глаза у нее были, как голубой лед.
Он сразу понял, что никакой торговли не будет, да он и не собирался. Кроме этих картин там были еще две, очень темные морские пейзажи. Он не стал к ним присматриваться и отсчитал деньги. Девушка, не глядя, сунула их в карман линялых джинсов.
- У меня есть к вам предложение, - сказал он. - Деловое предложение.
Девушка смотрела не него, и не было заметно, что она его услышала вообще. Она не пользовалась косметикой, и ее прямой нос был несколько сплюснут, что придавало лицу по-мальчишески жесткое выражение.
- Мне нравится ваша манера, - сказал он, указывая на картины, - и я хочу, чтобы вы сделали рисунки, иллюстрации для книги.
Она слегка пожала плечом.
- Я никогда этим не занималась.
- Ну и что? - он был удивлен ее незаинтересованностью. - Чем это отличается от обычного рисования?
Она бросила окурок на асфальт и раздавила его грязно-белой кроссовкой.
- Я никогда не работала под диктовку.
Коллеги художницы начали прислушиваться и принюхиваться.
- Послушайте, - сказал он, - уже поздно и вам все равно пора собираться. Давайте выпьем по чашке кофе вон там, - он кивнул в сторону уличного кафе, - и я вам детально все объясню, речь идет о творческой работе.
- Ничего вы мне не объясните без бумаги и карандаша, - сказала она. - Я отнесу картины и вернусь с альбомом минут через тридцать. Ждите.
Она собрала картины в плоский деревянный ящик и пошла прочь вдоль бульвара. Он забрал свои, благо они были небольшими, и медленно направился к столикам кафе.
Уже почти совсем стемнело. Психоделически засиял неон. Появились совсем безликие тени в черной коже. Он сел за столик, заказал рюмку коньяку и, прикрыв глаза, эйдетически проинвентаризировал весь материал: волосы очень светлые, коротко стриженные, слегка встрепанные, по моде 20-х годов (а может и без моды), брови и ресницы намного темнее волос, нос прямой, рот четко очерчен, подбородок крепкий. Эфеб. Фигура у нее, однако, была отнюдь не эфебская. Грудь ее и попа были отменно хороши. Да и вся она была очень даже не плоха. Настолько неплоха, что и стояние на бульваре, и белый полумесяц соли под правой мышкой, и драные кроссовки, и черная кайма под ногтями (впрочем, это могла быть и краска) оказывались совершенно непонятными. Что интриговало.
Она появилась из цветной тьмы настолько внезапно, что он даже слегка испугался: вот она была на сетчатке его глаз - и вот она сидит напротив, с большой папкой в руках.
- Ну что? - сказала она без улыбки.
- Что будете пить? - спросил он.
- Ничего.
- Ну, тогда слушайте. Есть книжка, то есть рукопись. Для книги надо сделать четыре иллюстрации, две на обложку и по одной для начала каждой части. Эти иллюстрации - заглавные, предваряющие. Поэтому они должны быть очень информативными и нести эмоциональный заряд. В книге речь идет о...
- Постойте, - она слегка хлопнула папкой о стол. - Как я могу сделать такие иллюстрации, не просмотрев рукопись?
- Вы не боитесь мужчин? - спросил он.
Ее лицо стало слегка презрительным.
- Нет.
- Тогда идемте ко мне. Я дам вам рукопись, покажу рисунки, которые сделал сам, набросочно, угощу хорошим кофе, и вы поможете мне найти место для ваших картин. А потом мы поработаем над иллюстрациями.
Несколько секунд она молчала, покусывая нижнюю губу.
- Хорошо, пойдемте.
Глава 2
Картины оказались очень уместны на светло-коричневых обоях его гостиной. Диана не позволила ему прикоснуться к работе. Она сама выбрала место - на неосвещаемой солнцем стене - и сама разместила полотна. Разумеется, кряду.
Она сняла свои дневные тряпки и была теперь в коротком платье, угольно-черного, льющегося шелка. Туфли, однако, отсутствовали - на ногах ее были сандалии из очень красиво переплетенных черных ремешков. Все остальное оставалось прежним, включая запах - никакой косметики, никаких украшений. Впрочем, возможно, исчезла кайма под ногтями. А, может быть, он просто ее не видел, ослепленный блеском ее ног.
Шелк ее платья, очень похожего на тунику, скользил вверх, следуя движениям рук, закрепляющих картину, и сердце его замирало, когда он видел ее почти полностью открытые ноги. Он никогда в жизни не видел таких ног.
- Вам совсем незачем читать рукопись полностью, - говорил он, чтобы что-нибудь говорить, и преодолевая сухость горла. - Я дам вам заявку, которую я писал для издательства, это краткое содержание, десять страниц текста. И покажу вам свои эскизы.
- Не надо эскизов, - ответила она, на мгновение обернувшись. Стены его дома отнюдь не сделали ее глаза более теплыми.
Она просмотрела текст, почти стоя, слегка присев на подоконник.
- Странные вещи интересуют вас, господин сочинитель, да? - сказала она, бросая листки на журнальный столик. - Но вы ничего не понимаете в этом.
Он был мэтр или считал себя таковым и полагал занять соответствующую позицию в разговоре с этой девчонкой. Он был сбит с толку, он почти решил, что ослышался. Он открыл рот, чтобы протестовать.
- Что это? - спросила она, указывая на странное растение в плоском ящике на подоконнике, похожее одновременно и на кактус и на морскую звезду.
- В нем содержится мескалин. Сильный галлюциноген.
- Вот как? И что же. Его едят?
- Нет, зачем же. Цивилизованные люди его пьют.
- Вы цивилизованный человек?
- Да! - почти выкрикнул он, но потом взял себя в руки. - Говорят, - сказал он с усмешкой. - Пара осведомленных магов давала мескалин Гитлеру, чтобы вывести его на личного демона. И вывела.
- Да? А у вас есть личный демон?
- У каждого есть личный демон.
- Нет. У меня нет
- Почему?
- Потому, что я сама демон.
- Знаете, - сказал он, - вы начинаете меня интересовать. Хотите попробовать?
- Мескалин?
- Да, мескалин.
- А вы не боитесь?
- Мне-то чего бояться? - удивился он.
- Вдруг я окажусь сильнее вашего демона?
Он рассмеялся.
Он начал ощущать веселый азарт, с ним такое случалось и раньше. Но веселый азарт не всегда заканчивался хорошо.
- О, кей. Сейчас я принесу ящик Пандоры.
Доставая шкатулку из стенного сейфа в кабинете, он ощутил как бы тень, как бы холод, как бы предчувствие пропасти.
- Ерунда! - громко сказал он в тишине комнаты и, захлопнув дверцу, направился в гостиную.
- Эта штука очень горькая, - говорил он, разливая по чашкам кофе, - и не вкусная. Поэтому я предпочитаю употреблять ее вместе с кофе и сахаром. Да и вообще, кофеин хорошо с ней сочетается, - он изъял пипеткой из хрустального флакона некоторое количество прозрачной жидкости и капнул по три капли в чашки дымящегося кофе. - Начнем?
Озера света. Нет, на люстру лучше не смотреть. Он перевел взгляд на Диану. Она сидела расслабленно, спокойно, прикрыв свет глаз, тени ресниц лежали на щеках, ее тело светилось белизной, ее платье - крылья ночи. То, что она видит, принадлежит только ей. Он откинулся в кресле и закрыл глаза.
Некоторое время он привычно плавал среди светящихся геометрических фигур неземной красоты. Затем медленный водоворот света мягко вынес его в знакомое место. Это был самый печальный и в то же время самый желанный из его маршрутов. Здесь было солнце и легкие облака, и голубое небо. Он сидел в белом садовом кресле посреди зеленой лужайки, рядом вздымалось кругло-загорелое тело сосны.
Краем глаза он привычно заприметил движение дочери, как только она начала идти к нему от мишени на краю лужайки. И заранее прикрыл глаза от удовольствия. Подойдя, она легко коснулась губами его виска.
- Ну как?
Он открыл глаза. Вообще-то, по сценарию, здесь должна была быть Эвелина. Но перед ним стояла Диана. В своей черной тунике и со спортивным луком Эвелины в руке. Ну что ж, значит, сценарий изменился.
- Класс, - сказал он, имея в виду стрелы, торчащие в сердце мишени. - Но прямая стрельба - это уже пройденный этап, ребячество. Тебе пора стрелять навесом, - и показал рукой, как.
В это время, как всегда, из дома вышла мама Эвелины. Она приволокла с собой широкий, как сковородка, бокал шампанского и теперь, усаживаясь в соседнее белое кресло, изо всех сил старалась его не расплескать. Умостившись, она уставилась на Диану.
- А это кто? - вдруг рявкнула она.
Значит, заметила. Значит, новая вариация пошла своим извилистым путем.
- Это подруга Эвелины, - ответил он, - Диана.
Женщина кивнула, как лошадь, и на время замолчала, надолго присосавшись к своей сковородке.
- Мне не нравится, - сказала она, утеревшись рукой после глотка, - как ведет себя Эвелина. Почему она все время стреляет? - великолепное шампанское в ее плоском бокале совершало круговое движение и почему-то напоминало мочу в ночном горшке. - Что, больше делать нечего? - глаза на ее дубленом, морщинистом лице были очень красивы: голубые, как у скандинавского шкипера. - И вообще, что она здесь сидит, в лесу? - она несколько отупело взглянула на Диану. - Надо с людьми общаться.
Замечание повисло в воздухе. Но старшая дама этого не заметила. И отхлебнула из своего бокала так, как здоровый, усатый мужик отхлебывает пиво из глиняной кружки. Когда-то в этой женщине била сила. Теперь эта сила скисла. Она всегда была за стеной алкоголя и глупых, гладких голышей слов, к ней невозможно было достучаться. Ее голубые глаза были, как бронированное стекло. И если бы она не располагалась так близко. Она всегда располагалась близко и напирала грудью. И пахло от нее кислятиной.
- Эвелина! - женщина трахнула свой бокал об стол, и вино бы выплеснулось, но его там уже не было. - Эвелина! - снова выкрикнула она в пространство.
Он мельком увидел сбоку глаз Дианы, как будто голубой алмаз вспыхнул. Он промолчал. В конце концов, женщина имела право общаться со своей дочерью. Если дозовется.
Он отпил из своего стакана с джином и снова засмотрелся в небо, позволяя тонкой можжевеловой струйке пропутешествовать в русло крови. У плеча он ощущал молчание Дианы. Ему очень хотелось до нее дотронуться, но он не стал этого делать. В конце концов, это должно было как-нибудь закончиться. Старшая женщина, сопя, собиралась с силами, чтобы еще что-нибудь сказать, но пока еще ничего не придумала.
"Зачем она приехала? - как всегда, с меланхолическим удивлением раздумывал он. - Она не любит ни меня, ни дочь. У нее есть деньги, любовник, хороший дом. Зачем она?"
Совершенно для него неожиданно Диана села к нему на колени и обняла рукой за шею.
- Эй!
В прежние времена женщина взвизгнула бы. Но теперь мокрота из прокуренных и сейчас отепленных алкоголем легких всклокотнула у нее в горле, и получился хриплый карк. Поэтому она громко сглотнула прежде, чем продолжить.
"Боже, какая мерзость", - подумал он.
- Ты не можешь в семнадцать лет обниматься с отцом! - выкрикнула женщина.
Жилы на ее шее напряглись, как веревки. Похоже, вариация возвращалась в прежнее русло на новом витке спирали, похоже, женщина стала воспринимать Диану, как свою дочь.
- Почему? - спокойно спросила Диана-Эвелина, - Он любит меня. И я люблю его, - она вспыхнула на него голубым взглядом, снизу вверх.
Он очень ждал, что женщина сейчас выкрикнет что-нибудь хамское, и все акценты будут расставлены. Но неожиданно она промолчала, и он ощутил даже некую смутную гордость за нее - все-таки его жена не была дурой. Она вытряхнула из пачки крепкую "галуазину" и прикурила от золотой зажигалки.
- Вот как? - холодно спросила она и прищурилась от дыма жестко. Глаза ее просветлели, стали стальными, совсем не пьяными. - Завтра Эвелина уедет со мной, - твердо сказала женщина.
- Да-а-а? - Диана с преувеличенным удивление обернулась к ней. - И как, интересно, ты рассчитываешь заставить меня это сделать?
- О-о-о, это просто, - с такой же преувеличенной небрежностью ответила старшая женщина. - Ты ведь несовершеннолетняя, дочь, - она помахала перед носом сигаретой. - Хотя и созревшая для любви, - здесь она, неумышленно, издала ртом такой звук, как будто всосала леденец. Тут же спохватилась и сплюнула, получилось еще хуже - слюна повисла на губе.
"Боже, да что ж ей так не везет", - подумал он, отводя взгляд.
Женщина вытерла рот ладонью. Усмехнулась. Такая мелочь не могла ее сбить с толку.
- А твой папа - алкоголик, - усмехаясь, продолжила она. - Да, да, я понимаю, - она выставила вперед ладонь с дымящейся сигаретой. - Но это он лечился в наркологической клинике, а не я, - она раздавила окурок в пепельнице. - А кроме того, он провел шесть месяцев в тюрьме. Мелочь, конечно, с кем не бывает, - она обвела их наглым бойцовским взглядом. - Тебе простительно не знать, дорогая, ведь твой папик познакомился с тобой, когда тебе исполнилось четырнадцать лет. Ну, так знай. Если откроются кое-какие обстоятельства, он снова сядет и уже не выйдет никогда.
Он молча поднял лицо к небу. Она была совершенно права. Дела именно так и обстояли.
- Так что, дочь, - женщина хихикнула, она поняла, что победила и добила, она расслабилась, и алкоголь прорвался, - твой папа, - она уже хохотала в голос, - никак не годится тебе в мужья!
Он ощутил вспышку в солнечном сплетении, как от удара. Эвелина-Диана спрыгнула с его колен и метнулась к матери.
"Уж не собирается ли она ее ударить? - обеспокоено подумал он. - Пожалуй, я лучше сам ее убью".
Но Эвелина остановилась перед слегка отшатнувшейся женщиной, затем резко обернулась и посмотрела на него. Их глаза встретились на мгновение. Вполне достаточно. Они всегда полностью понимали друг друга, с первого взгляда. Почти и не остановившись, Эвелина-Диана продолжила движение и, обогнув кресло с напряженно раскорячившейся в нем женщиной, пошла к мишеням, черный лук покачивался в ее руке. Звенящая, нервная пустота нарастала в его солнечном сплетении по мере того, как ее стройные ноги несли ее к рубежу.
- Ну, вот, - уже почти мирно пробормотала женщина, - опять стрельба.
Она говорила что-то еще, но он уже ничего не слышал.
Диана стала в позицию и натянула лук. Потом она сделала быстрый, почти неуловимый с такого расстояния, полуоборот и пустила стрелу в небо.
"Вот оно, - подумал он. - Навес".
Стрела мгновенно исчезла в сиянии солнца.
Он еще успел подумать, что вариация снова пошла своим извилистым путем. Эвелина не стреляла навесом. Никогда. Она умерла раньше, чем научилась это делать, а в следующее мгновенье острая, как шило, спортивная стрела вместе с лучом солнца вошла в сердце его жены. Он вскочил, потрясенный. Женщина умерла почти мгновенно, но все же успела взбрыкнуть ногами и перевернулась вместе с креслом. Теперь она лежала на траве, глаза выпучены, ноги подняты на перевернутое кресло, юбка задралась. Сначала крови не было вообще, потом тонкая алая струйка сбежала на ее морщинистую шею.
Он отчаянно боролся, пытаясь выбраться из этого путешествия. Очень плохого путешествия. Но что-то, как магнитом, развернуло его в противоположную от трупа сторону.
Диана, в сиянии солнца, облитая черным шелком, приближалась к нему, и черный лук покачивался в ее руке.
Он плохо помнил прошедший день, но следующим вечером они снова сидели за столиком уличного кафе на бульваре. Он был уже основательно пьян.
- Мне сейчас не до книжки, - говорил он. - Моя жена умерла. Ее любовник пристрелил ее из мелкокалиберной винтовки. Как крысу.
- Как это печально, - сказала она.
- Что?
Их глаза встретились, его - пьяные и злые, ее - холодные, как голубой лед.
- То, что она умерла, - спокойно ответила Диана. - Вам грустно?
Он пожал плечами.
- Она была стервой. Большой стервой. Но она крепко и много раз помогала мне, - он поскреб щетину на щеке, - в моей многотрудной жизни. Впрочем, мы не жили вместе последние десять лет.
- Но вы не были в разводе?
- Нет, - он пожал плечами. - Сам не знаю, почему. Может быть, было просто лень.
- У вас есть дети? - спросила она.
- Была... дочь. Больше нет, - он посмотрел сквозь стакан в красный зрачок заходящего солнца. - Самоубийство.
- А что теперь? - он не хотел этого, но в его голосе прозвучала тоска. - Ублюдок в тюрьме, Инга в гробу, что может быть теперь?
- Вы заплатили мне за рисунки, - напомнила она.
- А, пропейте, - он махнул рукой. - Рукопись никуда не годится, Диана. И я знал это с самого начала. И вы, кстати, очень тонко мне намекнули на это, - он ухмыльнулся. - Я намерен переделать ее полностью. Аванс придется вернуть. Черт с ним, теперь я могу себе это позволить, - он помолчал, глядя в пустой стакан. - У Инги не осталось наследников, видите ли. Кроме меня. Надо ехать и заниматься ее домом. Сейчас там присматривает человек. Из местных, но это не может продолжаться до бесконечности. Да и как он присматривает? - он помолчал, щурясь на умирающее солнце. - Я не могу продать дом, даже, если бы и захотел, наследник вступает в права только через шесть месяцев. Но я не хочу...
- Почему он ее убил? - спросила Диана.
- Неизвестно. Он просто подошел и выстрелил ей в сердце из винтовки. Его задержали, когда он сидел на ступеньках крыльца и пил виски из бутылки.
- Вам не будет страшновато там? - спросила она.
- Ха. Ха. - ответил он раздельно и вдруг взгляд его оживился, - Послушайте, поедемте со мной. Там скучновато, но комфортабельно. Я буду работать над рукописью, вы - рисовать, причем, все, что угодно. Там чудесные морские пейзажи.
- Где этот дом? - спросила она.
- На Побережье.
Глава 4
Дом был огромен и на редкость уродлив, то ли разбойничий притон, то ли портовый склад. Он был выстроен из дикого серого камня с вкраплениями красной, спекшейся от старости кирпичной кладки. Никто никогда и не думал его штукатурить. Прямо из стены под крышей торчали балки, мощные деревянные брусья, серые от солнца и соли. Крыша была покрыта старинной розовой черепицей, пористой, в четыре пальца толщиной, каждый лист килограммов в шестнадцать весом. Дом стоял не далее, чем в тридцати метрах от линии прибоя. Прямо из воды, рядом с деревянным причалом выходила пара узких, заржавленных рельсов и, утопая в песке, исчезала под створками высоких ворот, врезанных в каменную стену.
- Там, - он махнул рукой в сторону ворот, - есть лебедка. На эти рельсы ставится специальная тележка, на ней втаскивали внутрь лодки. Сейчас там стоит яхта Инги.
С моря дул сильный, порывистый ветер и было совсем не тепло. Они стояли у причала, рассматривая дом с некоторого расстояния. Громко кричали чайки.
Перед этим они заехали в рыбачий поселок, к человеку, который вроде как присматривал за домом. Навстречу им вышел веселый старикан в тельняшке под черным морским кителем, с сияющей лысиной и в хорошем подпитии. Явно не понимая или забыв, что имеет дело со скорбящим вдовцом он, вручая ключ и получая свою мзду, пожелал им хорошо провести время.
Теперь, совершив обход дома по периметру и вдоволь налюбовавшись скудной, пустынной местностью, они готовились войти в дом.
- Что ее заставило выбрать такое место для жилья? - спросила Диана.
- Не ее, - он помотал головой, пытаясь прикурить на ветру. - Это я нашел старый лодочный сарай, я начал перестраивать его. А потом Инга выгнала меня. Это ведь она оплачивала проект. Так что я толком и не знаю, что там внутри, - он прикурил, наконец, и выпустил клуб дыма, который был моментально унесен пронизывающим ветром. - Да она и не жила здесь. Это была база. Для летнего кайфа, для яхты. Жила-то она, в основном, в Швеции, в Италии иногда. Но, - он поднял вверх два пальца с быстро оплывающей на ветру сигаретой, - была причина, по которой она возвращалась сюда всегда. Там, - он махнул рукой в сторону моря, - под слоем песка - грязь, - он ухмыльнулся. - Да, грязь. Плейстоцен или что-то вроде того. Лечит все болезни. А Инга, старая дура, в тридцать пять лет имела глупость разбиться на мотоцикле. По пьянке. У нее было штук десять переломов. Вот она и приползала сюда лечиться. Ладно, пошли в дом.
Первое, что они увидели, войдя в холл, был скелет, облаченный в форму летчика "Люфтваффе" времен нацизма. Собственно, от формы остались одни ошметья, материал был изъеден не только временем, но, похоже, и солью, и водой, однако знаки различия оставались вполне узнаваемыми. Особенно впечатляла ссохшаяся фуражка с высокой тульей, надвинутая до глазных орбит черепа. А глазные орбиты были почему-то замазаны глиной. Очень старой глиной.
- Ничего себе, вкусы, - пробормотал он, рассматривая оскаленную челюсть, в которой еще сохранились две золотые коронки.
Скелет стоял у подножия винтовой лестницы из кованого железа, ведущей куда-то наверх. Вся стена слева от входа до самого потолка была выложена круглым морским булыжником, и в ней зияла пасть камина. Стена справа была из полированного кирпича цвета бычьей крови, в нее была врезана крепкая дубовая дверь с медными накладками, за которой, видимо, находился ангар.
Бывшая хозяйка совсем не утруждала себя поиском уютных уголков и организацией приватных местечек, весь дом или, во всяком случае, первый этаж, представлял собой одну большую комнату: в одном углу - гостиная с камином и креслами, в другом - сияющая хромом кухня. Душевая кабина, ванна, унитаз и биде располагались попросту, без затей, за пластиковой занавеской. Впрочем, чуть позже, в северном углу, за стеной из дубового бруса, они обнаружили весьма приличную сауну, питаемую равно как деревом, так и электричеством. Пол в части, примыкающей ко входу и к камину, был выложен плитами серого гранита, все остальное пространство представляло собой палубу из полированного светлого дуба. Потолок из того же материала был низок, отчего большая комната казалась еще больше.
- Первое, что надо сделать, - сказал он, уверенно направляясь к стене из морского валуна, - это найти бар и выпить. Если старикан не сделал этого раньше, - примерившись, он потянул за бра в виде бронзового факела и в, казалось бы, сплошной стене открылась дверца. - Вот! - он торжествующе показал Диане бутылку виски. - Они не все вылакали.
- Пока еще рано включать отопление, - говорил он, разливая виски в хрустальные стаканы, взятые из буфета на кухне. - Но оно есть. В ангаре - котел, генератор и водонагреватель. Это то, что я успел сделать, пока меня отсюда не выкинули. Осенью здесь холодно, сыро, с моря всегда дует ветер.
Они сидели в креслах у холодного камина, в котором ветер завывал вполне зловеще, хотя было всего лишь начало сентября.
- Вода у нас своя, артезианская, - продолжал он. - Здесь, - он топнул ногой в пол, - нельзя было пробить скважину. Слишком близко к морю. Поэтому она там, - он махнул рукой. - Метрах в ста от дома, - он ухмыльнулся. - На моей земле. Вода поднимается электронасосом и подается сюда по водоводу. Вода, правда, так себе, солоноватая. Но чистая, есть фильтр, - он откинулся на спинку кресла. - Там же, рядом со скважиной, ветрогенеротор, вы видели его. Когда начнутся настоящие штормы, он будет давать энергию для всего дома. Это важно, потому что провода, вероятней всего, оборвет. Осенью или зимой. И весь поселок будет сидеть без света.
- Я вижу, вы неплохо ориентируетесь в обстановке, - сказала Диана.
- О, да, - ответил он. - Я был тут пару раз в гостях. Правда, дальше холла меня не пускали. Я спал вон там, - он кивнул на широкий диван, обтянутый бежевой кожей. - Поэтому понятия не имею, что там, наверху, - он ткнул пальцем в потолок. - Там были апартаменты баронессы. Пойдемте, посмотрим? Надо же как-то устраиваться.
Второй этаж представлял собой огромную мансарду, полностью выполненную из светлых пород дерева и освещенную двумя торцовыми окнами. Хозяйка и здесь не изменила своим вкусам - никаких внутренних стен не было. Зато были складные деревянные ширмы, с помощь которых можно было делить пространство как угодно. Здесь присутствовала роскошная кровать, к которой не подходило название двуспальной, на ней могли свободно разместиться человек пять, большой комод красного дерева, видимо, для белья, и три кровати поменьше, разбросанные в полном беспорядке, как будто их оставили, так и не найдя им места. Все помещение напоминало нечто среднее между хореографическим залом и общежитием. Впечатление нарушал лишь черный кожаный ошейник, скрючившийся посреди комнаты.
В эту первую ночь он так долго лежал без сна, слушая вой ветра за стеной, что пришлось спуститься вниз и выпить хорошую порцию виски. Но и после этого он долго не мог заснуть, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Эта непостижимая девка за ширмой безумно притягивала его. Но было что-то еще. Он боялся признаться самому себе, что боится ее. Он провалился в черный омут сна, так и не решив, чего он хочет.
Глава 5
Следующий день выдался холодным, но очень ясным, солнечным. Они стояли в ангаре с настежь распахнутыми воротами, чтобы было больше света.
- У вашей жены были мужские вкусы, - сказала она, рассматривая здоровенный внедорожник "Хаммер", черный, как глыба мрака. "Тойотка", на которой они приехали, выглядела маленькой птичкой рядом с ним.
- Точно, - кивнул он. - И не только в том, что касается автомобилей. Я убежден, что она, пардон, трахала Юргена в задницу любым подходящим предметом или даже просто пальцами. Она и со мной пыталась проделывать эти штуки, но у меня, знаете ли, слишком тонкая натура для таких вещей.
- Юрген - это ее любовник?
- Да.
- Вы были с ним знакомы?
- Да.
- И какие у вас были отношения?
- Вполне нормальные. Не ревновать же было его к Инге. Я даже симпатизировал ему.
- Сколько ему было лет?
- Лет тридцать пять, я думаю. Но почему было? - он усмехнулся. - Юрген жив, здоров и получит не более трех лет за убийство в состоянии аффекта. А может и вообще ничего. Если адвокаты докажут, что мерзкая старуха держала его в рабстве. А оно так и было.
Они замолчали, обходя яхту по периметру. Это было внушительное зрелище. Диана никогда не думала, что такое количество дерева можно отполировать, отлакировать и довести до такого совершенства.
- Сколько лет было Инге? - спросила она.
- Сорок семь.
- Она была богата?
- По моим и вашим меркам - очень богата.
- А чем она занималась?
- Ничем не занималась.
- Что, вообще ничем?
- Ну, в молодости она была моделью. Представляете, Инга - моделью!
- А что в этом странного?
- Ах, ну да, я забыл, вы же ее не видели. Дело в том, что в последние годы она была похожа на высохший корень девясила. Или саксаула.
- Как вы с ней познакомились?
- Очень просто. На регате. Я ведь тоже слегка баловался этим делом, - он кивнул на яхту. - Ей было лет тридцать или около того. Ее муж, швед, только что сковырнулся. Отсюда, кстати, и деньги. Он возил нефть туда-сюда, понимаете? Я думаю, они его и заездили, Инга и нефть.
Они подошли к мощному мотоциклу "Мицубиси", стоящему в специальных колодках. Диана похлопала его по кожаному сиденью так, как хлопают по крупу любимую лошадь:
- Классная машина.
- Да. Именно на такой или похожей Инга и переломала свои старые кости.
- Где она похоронена?
- Нигде. В завещании она написала, чтобы ее кремировали. Я и кремировал. Там, - он кивнул в сторону яхты, - в ее каюте банка с пеплом.
Этот день прошел в хлопотах по обустройству. Поскольку в доме до самого последнего времени жили, то он и был вполне живым. Обнаружилось, что Инга запаслась дизельным топливом для генератора в более чем достаточном количестве, рассчитывая, видимо и на дизель яхты. Было горючее и для автомобилей. Сложнее оказалось с провизией. Поскольку взять с собой продуктов на длительное время, во всяком случае, свежих продуктов, было невозможно, то они и не взяли. А в сельской лавчонке выбор был слишком скуден. Поэтому им пришлось договариваться с местными жителями насчет мяса, масла и яиц. А также рыбы. Чего здесь хватало, так это рыбы. Любой рыбный ресторан в любой части света позавидовал бы выбору деликатесов в этом глухом рыбацком поселке. Здесь было все: камбала, судак, кефаль, ставрида, гигантские осетры - за бесценок. Деликатесными осетровыми головами здесь кормили собак. Креветки считались побочным продуктом лова. Мидии гроздьями висели на сваях причала - местные жители ими пренебрегали. Но самое главное - икра. Черная, как самая черная браконьерская ночь. Икра во всех видах: свежая, соленая, паюсная. Кстати, холодильник Инги, бедняжки, оказался забит этой самой икрой. А еще было много вина. Эти места славились виноградарством. В каждом дворе, куда они заезжали в поисках продуктов, им предлагали попробовать. И они пробовали. В результате, выгружая возле дома купленную в поселке гигантскую бутыль с белым вином, они едва не расшибли себе лбы, с размаху стукнувшись головами.
- Тризна! - кричал он, входя в дом в обнимку с тяжеленной бутылью. - Диана, сегодня мы будем поминать Ингу.
Он сделал шашлык из осетра, он приготовил "пьяных креветок", бросив их, живых в сосуд с белым вином, и они съели их, макая в соль и запивая этим же вином, и ни разу у него не возникло никаких проблем с Дианой по поводу несовпадения в дозах.
- Этот Юрген, - спросила она, - он кто?
- Моряк был. Пока Инга его не скурвила. А еще, он был гомосексуалист. Или бисексуал, что-то вроде этого. В этом смысле Инга его быстро выправила, - он усмехнулся. - Она сделала из него стопроцентного мачо, однолинейного. Мачо в ошейнике.
- Это как?
- Да вот так. Она била его, как собаку. И трахала во всех смыслах. Пока бедный ублюдок не поехал крышей да и не трахнул ее раз и навсегда. Самым извращенным способом - в сердце. Пулей двадцать второго калибра.
- Почему он не ушел от нее?
- Он пытался. Он убегал от нее несколько раз. И каждый раз она возвращала его назад, в лоно свое. Видите ли, Германия - маленькая страна. И Швеция - маленькая страна. И Дания - маленькая страна. Не так уж сложно разыскать там парня, который балуется в попу. Особенно, зная, где искать.
Некоторое время он задумчиво пускал в потолок струйки голубого дыма, потом усмехнулся.
- Верите ли, однажды он прибежал прятаться ко мне.
- К вам?
- Да, ко мне. Я жил тогда в доме у Инги. То есть, в родительском доме ее покойного мужа, в Швеции. Прямо в лесу. Очень красиво. Некоторое время я даже считал этот дом своим.
- Теперь он, действительно, ваш.
- Теперь он, действительно, мой. Мы пропьянствовали с Юргеном двое суток. А потом Инга приехала и забрала его.