Аннотация: Рассказ построен, как исповедь главного героя - человека, имевшего удивительную способность оказываться в стороне от происходящих несчастий, даже когда это, казалось бы, невозможно.
"Когда проходишь мимо"
Сегодня на фотографию наткнулся в альбоме, который от матери остался - на ней я совсем ребенок.
Я помню, в детстве, когда мы с друзьями от зари и до темноты бродили по округе в поисках приключений, у меня был пес, мы любили с ним играть и, иногда, казалось, что наши игры нравились ему даже больше, чем нам самим. Мы радовались штукам, которые он выделывал, забегая куда-нибудь, куда мы даже в те безумные годы залезть боялись, и возвращался, измазанный, но довольный, приносил в зубах "сокровище". Тогда это могла быть любая мелочь, оставленный журнал, ботинок, деталь с кирпичного завода или ткацкой фабрики - это те места, куда мы постоянно уходили, вдали от города и считавшиеся заброшенными, никто не мог запретить мылышне шататься там. И, знаешь, у Дика, так мы прозвали пса, всегда получалось достать что-то интересное, он будто помнил предыдущие находки и раскапывал что-то новое. Веселый был пес.
Помню, когда возвращались в район, сразу шли к Сашке на поселок, чтобы отмыть Дика, ведь отец меня постоянно ругал, если узнавал, что я ходил на заброшенные заводы, а псу ведь не скажешь держаться подальше, он веселый, всегда вьется вокруг, а измазанная шерсть сразу в глаза бросается. Папа мне твердил, избавиться от Дика, порол, а я терпел, собака пропадет же, а я ответ чувствовал, поэтому приходилось упрашивать, чтобы родители разрешили пускать его ночевать на балкон. Мать у меня добрая была, помогала, если отец не в духе.
Только, кажется, вот, что ответственность, это чуть больше, чем долг. Я вот, к чему вдруг это вспомнил-то, про детство, про Дика, ведь сейчас это осталось где-то в другом измерении...
Через несколько лет - я уже работал тогда - имел привычку возвращаться поселковыми дорогами, а время темное, собаки лают, жутковато, до дрожи пробирает. Мимо одного из домов прохожу, и слышу, орет собака, скребется, как будто рвется на волю, и скулит жалобно. Я остановился, на дом тот посмотрел, подумал, кто ж так живое существо мучает, но что мог сделать - пошел дальше. Только визг зверя с той поры в голове поселился - все воет, воет, скребется там что-то, живое еще. Я даже решил сменить дорогу, но ноги как-то сами всегда на привычный путь направляют, вот так и меня тогда опять мимо дома того понесло, и опять тот же шум. Я сердце в кулак сжал, да и пошел домой, но на душе визг собачий остался.
Недели через три мы с Катей шли ко мне, по привычке я повел ее все той же дорогой. В то время частенько влюблялся, по клубам ходил, вот и казалось, что есть на свете важные вещи, а голова ерундой забита - счастливые годы. С Катькой легко было, даже когда разговаривали, обо всем забывал, а в тот день что-то переклинило, остановился посреди дороги, как вкопанный. И, главное, смотрю влево, и Катя тоже смотрит - не понимает, переглядывается, то туда, то на меня. Я ей говорю: "обожди секундочку", а сам к воротам направляюсь, старым, облезшим. Заходить раздумал, на камне у забора приподнялся, смотрю на участок, и глазам не верю, ведь, сколько помню, ходил здесь, и как же не замечал-то. Поговаривают, привычное настолько приедается, что ты его по памяти знаешь, если и что случиться - не видишь, будто картинка из воспоминаний загораживает. "Ты что?", спрашивает Катька. А я пальцем сломанную дверь обвожу, покосившуюся крышу, обгоревшие рамы, мол, давно ли... это?
Оказалось, два года уже. Я в лагере тогда отдыхал - дом сгорел, вроде как пьянка или еще что, да земля уже сорняками поросла, и дела-то никому нет, сгорели жильцы, да и царство им небесное. Спрашиваю: "А собака у них была?". "Да, вроде была". "Тоже сгорела, значит". "Да, убежала, небось, кто ж собаку-то удержит", предположила Катька. Только я-то понимал, что собака сгорела с хозяевами, скреблась, звала на помощь. Ведь собаки они такие, хозяев не бросят, просто возможности не было у нее. Катька так и не узнала, с чего меня собака заинтересовала, да оно и я сообразил, что, дурак, лезу, не пойми куда - взял девушку под руку и продолжил прерванный путь.
Дорогу я ту впоследствии обходить пытался, но нет-нет, да и пройдусь, услышу, как горящий пес скребется, и дурно становится - потом неделю обходные маршруты выбираю. Может, оно и потому, что душу мне рвала близость с этим приведением: я стал стремиться уехать из города. А потом и другая работа подвернулась, и город новый, и жилье.
Я только спустя тринадцать лет вернулся - отца хоронить. Постоял на кладбище, горстку земли кинул, да и побрел, прогуляться, подальше от похоронного смрада, от цветов, крестов и плачей. Меня друзья тогда благо, не оставили, со мной пошли, хотя куда на кладбище уйти от холмиков и оградок. Лишь бы от отцовских подальше, а чужие безразличны. Походили мы час-другой, друзья о всех переменах рассказали, о покойных. Вот, говорят, тут соседка по лестничной клетке бывшая лежит, тут - учитель старенький, тут - этот, тут - тот. Сколько людей близких уходит, а тебе ведь, по сути все равно, жалко, да что ж поделать-то?
"Семен Андреевич", прочитал я надпись под знакомым портретиком - веселый дедок был, все на рыбалку мимо нашего подъезда ходил, и пес у него еще был беспородный, но под стать хозяину - любил его, вертелся вокруг, как пчела над медом. А дата гляжу, так вообще уж старая, "Это ж когда он умер-то", спрашиваю. "Семеныч-то? Да ты ж еще тут был, кажется... Не помнишь что-ли? Дом у него сгорел, летом, после пьянки".
Тогда-то я и понял, отчего запал мне в голову вой той собаки, ведь песика мы этого до ужаса любили, смешной был, приветливый, хвостом то и дело вилял. Мы его подкармливали... А знаешь, что самое в этой истории странное? Я же вспомнил, до мелочей, и старика, и пса, и удочки: он всегда три носил, одна длиннющая, другая покороче, а третья изолентой перемотанная, совсем старая. Когда старик присаживался, пес иногда ложился рядом и начинал грызть ту, которая самая старая, а старик его так осторожно отпихивал. Я это вспомнил! По-своему и грустно, и радостно стало, что кошмар, мучивший меня разрешился, хотя жалко их, но ведь теперь дело ясно, как божий день.
Но только до вечера.
Мы с друзьями собрались в баре, заказали выпивки, сидели, болтали о старом. И увязал же меня черт вспомнить старика и его собаку, говорю, какая, мол, славная собачка у старика была. А Ромик на меня косится, не понимает, о какой собачке я твержу. Ну, я ему и объясняю, что та, которая у Семеныча была, которая вокруг него постоянно бегала, которую мы иногда кормили... А Ромик смотрит на меня тем же взглядом, потом, вдруг до него что-то доходит и он выдает: "Семеныч? Старик из сгоревшего дома что ли?". Я ему: "Ну, да!". Лицо у Ромы сморщилось, как грецкий орех: "Да не было у него никакой собаки. Он их на дух не переносил. У него три кошки в доме, рыбу им таскал".
И что ж за наваждение, чтобы я не делал в этом городе, всегда у меня в ушах этот вой стоит, скребется и скребется кто-то, воет, словно плачет. Как не старайся мимо себя это пропускать, покоя не дает чертов пес. Я уж со зла тогда сел в машину, поехал на поселок, подъезжаю к воротам к тем, и ведь слышу - воет. Там все еще эта тварь, скребыхается, за двадцать лет не успокоилась. Я из машины выхожу, бью ногой по воротам и ору: "Да что ж ты тварь такая, не угомонишься?!", "Что ж я сделал тебе, сука?!". Себя не помнил от злости, да и алкоголь в голову шибанул.
На крики мужик из дома напротив выбежал, с ружьем. "А ну-ка", говорит: "Иди-ка ты отсюда! Пока я тебе под зад не зарядил! Ишь, разорался он тут посреди ночи, с бабой своей в другом месте отношения выясняй - тут людям спать охота!" А потом он пригляделся, видит, у меня по лицу слезы ручьями текут, я на него умоляюще смотрю, и через всхлипы говорю: "Ну, почему, почему, она не умолкает?". "Да, кто ж не умолкает?", спросил мужик, а сам, как на умалишенного смотрит. Ну, я ему: "Собака! Воет тут каждую ночь! Она вам спать не мешает?". Мужик косится на меня, а сам, видимо думает, скорую или милицию звать. "Никто тут не воет, только ты орешь, спать мешаешь! Проваливай, кому говорят!"
Я за руль, кое-как до квартиры доехал, а на утро из города рванул, ни с кем не попрощавшись, только мать обнял на дорожку, обещал навещать, но знал, что ноги моей в этом проклятом городе не будет. И прав был, вот только...
Смотрю я на эту фотографию...
Помню, мы тогда в пятый класс перешли - школа, уроки, начало учебного года. Дик тосковал тогда, хотел поиграть. Однажды, когда мы шли с другом в школу, Дик вился вокруг нас, он увидел мышь и погнался за ней, мы наблюдали, смеялись, подбадривали пса. Но мышь шустрая оказалась, скользнула в люк, где теплотрассу ремонтировали - Дик за ней. Мы смотрели сверху. Звали его. Он тихо скулил. Друг сказал, что Дик и не из таких передряг вылезал, он же ловчее любой кошки: "Вот увидишь, придем, он уже вылезет". Но он не вылез. Когда мы шли обратно, он завыл, потому что издалека слышал мой голос, скреб лапами по трубам и будто бы плакал. Мне еще так плохо никогда не было. Мы говорили с рабочими, ходили в ЖЭК, но там сказали, что работы не ведутся, а дел у них и так по горло, с людьми, чтобы еще и с собакой возиться. Мне было стыдно. Вечером, отец сам спросил, где же Дик, но я ответил, что убежал куда-то. Утром, когда мы шли в школу, он снова завыл, но я собрав силу в кулак, прошел мимо. Так же я возвращался домой.
А потом была суббота, и выходные я просидел в комнате.
В понедельник была хорошая погода, мы шутили, ветер трепал волосы и мне казалось, что на нашей улице еще никогда не было так тихо и спокойно.