Промозглой осенней ночью долго не мог уснуть, лежал одетый на кровати и смотрел в окно. Ветер слегка двигал ветки (Не совсем верно. Не было ветра, как такового, а было ленивое перетекание накормленного влагой и гнилой прелостью тяжелого и густого воздуха), которые в это время года практически утратили свою еще совсем недавно богатую шевелюру, и теперь торчали из стволов деревьев почти голыми прутиками, с одинокими листочками на них, в любой момент готовыми распрощаться с деревом, связь с которым ослабела настолько, что достаточно было даже легкого дуновения ветра, что бы листья кружась, унеслись прочь в неизвестном направлении или оказались на земле, присоединяясь к своим многочисленным собратьям, постепенно превращаться в перегной и удобрение, давая жизнь будущим поколениям земных растений. Капли дождя падая, разбивались о карниз, рождая глухой тоскливый звук, схожий с моим внутренним состоянием. Сквозь качающиеся обнаженные ветки я заметил свет моего фонаря, но через мгновение он исчез в ночной слякоти, затем снова загорелся, опять пропал. Я знал этот фонарь давно, не будучи знаком с ним лично, просто наблюдал за его жизнью через окно, погруженный в свои размышления. Несколько месяцев назад, зимой, так же как и сейчас я лежал на кровати в поглощенной темнотой комнате. Его тусклый, одинокий свет, попал в поле моего зрения в пространстве между двумя занавесками и он показался мне таким одиноким и брошенным в этом бесконечно холодном, темном и промозглом пространстве, что я не задумываясь, мысленно пригласил его стать моим собеседником, разбавив окружающее меня одиночество. На долгие зимние месяцы он стал моим невольным слушателем, говорить мне было не с кем. Когда шторы были задернуты, и я не видел моего друга, то подходил к окну и одним движением устранял преграду, впуская его свет в комнату, через узкую полосу между шторами, фокусируя и как бы, подчеркивая его присутствие. Наверное, через месяц его ровно-тусклое свечение утратило своё постоянство. Он стал мигать, на мой взгляд, как-то нервно- болезненно. Иногда мигания воспринимались мной словно кашель больного человека, иногда они казались мне сигналами бедствия с тонущего корабля. Частота их вспышек была разной и у меня появилась мысль, что в них таилась какая-то информация. Возможно, фонарь сигнализировал о бедственном положении кого-то, призывая на помощь, может помощь была необходима ему. Вполне возможно, фонарь использовался как передатчик информации потусторонних миров, пытающихся донести её до жителей земли, прося о помощи для гибнувшей цивилизации, а может это секретная информация для своего земного агента. Подойдя к окну с бумагой и карандашом, я стал наблюдать за миганием фонаря. Владея азбукой Морзе, я попытался обратить световые вспышки в слова, стараясь найти в них смысл и записать полученную информацию. Я даже немного преуспел в этом занятии. Иногда получались подобия слов, смысл которых был мне не ведом, из которых я пытался слепить предложения, в надежде ухватить суть написанного, но выходил полный бред и путаница. В итоге, я бросил это занятие.
Не спалось. Я оделся и вышел на улицу с целью лично разобраться в происходящим, и, если понадобится, оказать помощь, на худой конец просто найти территориальное расположение столба, на котором находился мой фонарь, и который я наблюдаю не первый месяц, с кем я так душевно общался всё это время, кому я столько всего поведал о себе, как никому другому на свете, выдавая все самое сокровенное, когда было тяжело на душе и не спалось. Ночной воздух оказался таким же густым и вязким, как ночь. Ощупав его ноздрями и заполнив все уголки легких тягучим, сладким ароматом гниения, я вернул его обратно тьме, ощутив легкое головокружение. Я брёл в выбранном направлении. Фонарь, как мог, указывал мне маршрут своим слабым миганием, силясь тусклым свечением хоть как-то противостоять туманной пелене. Неспешно бредя, я поднимал ногами ворохи отживших листьев, за жизнью которых наблюдал с мая, присутствовал при их нежно-зелёном рождении, наблюдал пору их скоротечной юности, переходящую быстро в период взросления и возмужания, быструю ввиду скоротечности теплого периода в наших северных широтах. Природа нашей полосы вынуждена проживать короткую жизнь. Видел взрослые, возмужалые, зелёные листья лета, переходящие в фазу старения, окрашиваясь во всевозможные оттенки красно- желтых тонов, приобретая своего рода седину. Сейчас они лежали под ногами, практически утратив все свои краски, покрылись темными пятнами разложения, распространяя густой, тяжёлый аромат влажной земли, перегноя, запах смерти, запах предстоящей, будущей жизни, которая зародится через нескончаемо длинную, вечную и мертвую зиму. Братская могила из листьев, которые в свою очередь наблюдали мою жизнь, жизни других людей с разной высоты деревьев, украшая их собой, украшая жизнь людей, видевших их, радующую глаз, зелень. Листья приветствовали людей зеленым, красным, желтым и пурпурным шелестом своего украшения, словно привлекая внимание людей, заговаривая с ними на волшебном языке жизни. Теперь вы мертвы, но можете летать, перемещаясь с места на место, посредством ветра, образуя гниющие сообщества, не способные больше разговаривать. Нынешний ваш шелест - это голос смерти.
Рассуждая о бренности бытия и скоротечности жизни листьев, я невольно примерял ее на себя, на свою жизнь, конечно более длинную и насыщенную, но все же такую же скоротечную. А может я ошибаюсь? Может жизнь листьев, по их меркам, то же оказалась длинной и насыщенной, не менее людской. Может они, листья, видят жизнь по-другому, по-своему, только находясь на одном месте, крепко удерживаемыми, а затем по осени, в пору своего увядания, когда их массово сбрасывают деревья, стремясь скорее от них освободиться перед наступающей зимой, как от ненужного отягощающего хлама, вот тогда они улетая, гонимые ветром, в свои последние предсмертные часы, прежде чем угаснуть навсегда и превратиться в перегной, рассказывают друг другу о том что видели, слышали и пережили, наверное хотят и нам, людям передать эту информацию и поделиться впечатлениями о своей скоротечной, но наполненной смыслом жизни, но мы не слышим или не можем услышать и понять рассказы природы и великие поэмы осени. Теперь они разлагаются, мешаясь под ногами, никому ненужные, как и я никому не нужен, себе не нужен, я тоже разлагаюсь, духовно. Фонарь никому не нужен как субъект, как одухотворенная личность, все только делают, что пользуются передаваемым им светом, без всяких благодарностей взамен. Листьям тоже никакой благодарности, они трансформировались в удобрение. Выходит я перегной и столб в одном лице, получается у нас есть что-то общее, есть какое-то потребительское отношение к нам, это нас объединяет и делает одним целым, мы нужны друг другу, мы одно ментально, духовно взаимосвязанное целое. Я подобрал с земли несколько грязно - желтых листьев, остановился, вдохнул запах прелости и только сейчас заметил что стою у найденного столба, на котором висел мой знакомый фонарь. Он своим миганием то погружал меня во тьму, то резко выдергивал из нее (больше светящихся фонарей поблизости не было), затем мигнув пару раз, погас, прекратил свое скудное световое шоу. Погас практически сразу после моего прибытия, словно дождавшись меня, сигналя о помощи из последних сил, утратил их. Теперь я стоял полностью погруженный во тьму и этот отрезок пребывания в ней затягивался. Чем помочь моему другу, ставшему частичкой меня самого, я не знал, поэтому не придумал ничего другого, как просто подойти к нему, приобнять, положив голову на виртуальное плечо верному товарищу, попавшему в беду, и похлопывая по спине, опять же воображаемой, пытаясь утешить словами поддержки, в надежде отогнать тяжелые мысли, а затем ободряюще хлопнув по плечу еще раз, утвердительно сказать, что все будет хорошо, хотя сам с трудом в это верил. Именно так я и поступил, совершив все эти ритуалы, от всей души и чистого сердца, вдобавок засунул за проволоку, его обвивающую, те самые листья что подобрал только что, в знак нашего третичного единства и дружбы. Затем обхватил столб ладонями, отпустил и повернулся что бы уйти, но лампа фонаря неожиданно загорелась, светила очень ярко, но совсем недолго, потратив последние силы, как бы благодаря меня и приветствуя. За это время я разглядел своего приятеля, измерив взором от земли, из которой он рос, до самой верхушки. Этого оказалось достаточно для нашего знакомства. Я прибывал в уверенности, что фонарь меня тоже разглядывает, меня, своего, нового товарища. Фонарный столб, вернее тело, на котором располагался фонарь, было значительно выше меня. Дерево из которого он был сделан, либо пропитали чем-то черным, дабы замедлить процесс гниения, либо оно приобрело такой цвет от времени, словно впитало в себя тяжелую черноту окружающей ночи, став её неотъемлемой частью. А может столб сам распространял вокруг себя черноту, генерируемую в своих тайных недрах и выпускал её наружу каждый день, в одно и тоже время на протяжении десятилетий, являясь, таким образом, создателем ночной тьмы. Деревянная часть столба была прикручена к железобетонному столбу, растущего из земли, множеством прутьев, толщиной с палец, образуя единое целое. Нет, ощущения единого целого не было. Железобетонный столб скорее напоминал протез инвалида, который он приладил к остатку настоящей ноги. Затем на прощание я снова его похлопал дружески по плечу, развернулся и ушел, оставив его в одиночестве под моросящим дождем, а он прощался со мной, еле трепетавшими на слабом ветру, оставленными мною листьями клена, прилаженными к толстым прутьям. Листья клёна, вот и всё убогое украшение, если не считать немногочисленных объявлений на которых кто-то что-то предлагал. Намокшие от дождей и туманов, они имели жалкий вид. Их надрезанные лепестки с расплывшимися номерами телефонов, напоминали мокрые волосы, прилипшие ко лбу. Когда я приблизился к концу улицы, на которой он находился, и уже собирался свернуть с нее, слабый свет, распространяемый моим другом, погас, теперь окончательно. На протяжении своего пути я оглядывался несколько раз, в надежде увидеть знакомое свечение, но его не было. Осветив мне дорогу из последних сил, они покинули его окончательно, свет в нем умер.
Очнувшись на следующий день, не завтракая и не умываясь, я первым делом связался с гор-электросетью, назвал улицу попросил помощи для столба, именно так и сказал, чем вызвал девичье хихиканье и заверение в том, что мой сигнал принят и в кратчайшие сроки моему столбу будет оказана всесторонняя и квалифицированная помощь. На том и порешили. А после завтрака, под осенним, еще ласковым солнцем, я сгреб в своем саду все опавшие листья, аккуратно разложил их вокруг деревьев и кустов, бережно присыпав землей. Из дома вынес бутылку вина, налил полный стакан и выпил не спеша, смакуя каждую каплю ушедшего лета, каждым новым глотком прощаясь с остатками тепла до следующей весны